Страница:
всем
, многим необходимо увидеть и
внешние
проявления: непривычное преклонение колен просящего, интонации крайнего унижения от беспомощности перед рвачеством и нахрапистостью сатаны.
Бог не медлит вмешаться чудом в нашу жизнь, но ждёт, прежде всего, нашего осмысленияпроисходящего, а также и осознанияпоследним обитателем Вселенной порочности происходящего на земле «благолепия» и необходимости особой помощи потомкам падших прародителей. А ихподобное осознание (всякое осознание, осмысление подразумевает усилие в слове) иной раз требует продолжительной нашеймолитвы.
Итак, молитва — это не только осознание нами, но и ими.
И вот тогда Он вмешивается. И как!!..
Сам же Господь, если чего и желает, так только того, чтобы мы, земляне, с колен поднялись — во всех смыслах!
Потому коленопреклонение — это не уничижение, а — созидание.
Созидание же без принятия таланта, как уже было сформулировано, невозможно.
Так великодушествуй в молитве своей!
глава тридцать девятая
Бог не медлит вмешаться чудом в нашу жизнь, но ждёт, прежде всего, нашего осмысленияпроисходящего, а также и осознанияпоследним обитателем Вселенной порочности происходящего на земле «благолепия» и необходимости особой помощи потомкам падших прародителей. А ихподобное осознание (всякое осознание, осмысление подразумевает усилие в слове) иной раз требует продолжительной нашеймолитвы.
Итак, молитва — это не только осознание нами, но и ими.
И вот тогда Он вмешивается. И как!!..
Сам же Господь, если чего и желает, так только того, чтобы мы, земляне, с колен поднялись — во всех смыслах!
Потому коленопреклонение — это не уничижение, а — созидание.
Созидание же без принятия таланта, как уже было сформулировано, невозможно.
Так великодушествуй в молитве своей!
глава тридцать девятая
Цыганский Барон, главный раввин, православный священник
В сущности, события «Понтия Пилата» следует рассматривать как эпизод из жизни не
Копьеносца, а всё ещё Копьеносца: между этими двумя уровнями целая пропасть — в виде решимости принять
талант.
Готовность принять таланттребует усилий — и нравственных, и умственных, и волевых.
В том числе для прорыва сквозь сомнения.
Сомнения при приготовлении себя к испрошению о таланте, надо полагать, у всех достаточно схожие.
В «КАТАРСИСе-1» сколь возможно подробно описано семейство умиравшего от наркотиков А. (имя его, «вдруг» ставшее одним из самых популярных в 1970-е годы, уже говорит об особой толпарности и гипнабельности его родителей, и, как следствие, их типичности). ОтецА. — дворянин, достаточно крупный бизнесмен, алкоголик, напивающийся до частичной парализации, кличка «Давила». Поскольку мать А. совершенно невменяема в своём желании психоэнергетически контролировать своего сына, сохраняя его состояние от неё зависимости (когда он на коленях выпрашивает денег на очередную дозу), то оставалась единственная надежда: если бы отец смог бросить пить, то его пример мог дать сыну некоторый шанс выжить — пример отца для сына, даже при столь сильном гипнотизёре, как мать А., может иметь некоторое значение.
Но отец воспротивился. Дескать, тогда он утратит свою самость, исключительность, неповторимость.
Надо полагать, что и сын, как и всякий наркоман, деградировавший до уровня трёх-четырёхлетнего ребёнка, рационализировал своё поведение с помощью той же «мантры»: если перестанет торчать и начнёт мыслить и жить, то утратит свою «самость, исключительность, неповторимость».
За этим примером стоит общее свойство исполнителей — чем более толпарь стаден, тем больше он полагает себя исключительным и потому совершенно недоступен для мысли, что, перейдя от способностей , участии долик таланту,он только и начнёт жить.
Но и уже вставшему на путь неугодничествапринятию в дар талантамешает сомнение — не означает ли принятие талантаполного самоотрицания? Своеобразного убийства? Ведь именно так преподают «взаимоотношения с Богом» не только сектанты, но и, естественно, госрелигии, скажем, православные «старцы»? Как жить и что делать, будет указывать чужой дядя, выдающий себя за посланца Бога? Я что же, полное ничто — лишь проводник чужой воли? Что-то здесь не так…
Действительно, произволен ли выбранный Им для нас талант?
Из содержания предыдущих глав, видимо, должен напрашиваться следующий ход мыслей: Бог предызбрал, предположим, для некоего N. талантписателя-концептуалиста, ему об этом сообщил, и тот «соблаговолил» услышать. ЭтотN., очистившись от психоэнергетических травм достаточно, чтобы обрести возможность пользоваться «кладовыми» родовой памяти, и здесь разыскивает том «мемуаров» писателя-биофила — и вперёд, лишних шишек не набивая. Дело не столько в шишках, сколько во времени: на разнообразных литкурсах и в Литинституте учат только техническим приёмам писания «иудо-внутреннических» блокбастеров, то есть, обучают только на авторов «бульвара», если же всю премудрость осваивать от нуля самостоятельно, одной жизни явно маловато.
Схема проста и, как мне кажется, верна.
Она подразумевает ряд следствий, из которых я в состоянии сформулировать пока лишь только два:
— редкий дар, видимо, получит тот, у кого содержание доступной части библиотеки родовой памяти позволяет его развить;
— искусственное проникновение в свою библиотеку родовой памяти — тупиковый способ обретения таланта, ибо это прямой путь только на её «помойку»; но даже сумей гордец проникнуть в «кладовую», всё равно он бы там обнаружил «тома» о разнотипных дарах: который из них может стать его талантом,без Бога ему всё равно не выяснить.
Итак, первая линия данной главы — несколько событий из моей «дохристианской» жизни, при размышлении над которыми напрашивается мысль, что приготовление человека к талантуначинается задолго до его действий, обыденным сознанием воспринимаемых как религиозные. Из них следует, что следование таланту —отнюдь не полное самоотрицание.
Вторая линия этой главы связана с тем «неудобным» моментом, что наслаждающийся талантливойжизнью прямо или косвенно деструктурирует стаю. Это стаю, ясно, порадовать не может, что, соответственно, не будет способствовать ни популярности среди толпарей, ни даже их бытовому миролюбию, ни притоку денег.
Прямо скажем, талантжизнь осложняет (с точки зрения системы обыденных ценностей). Как следствие — новая волна сомнений. А они обессиливают.
Эти две линии — непроизвольность талантаи необходимость в ободрении его обладателя — в моём случае, похоже, порой переплетались. Поэтому обсуждения этих линий и объединены в одной главе.
Представьте такую ситуацию: идёт электрик-писатель N. по улице Болграда. Настроение нельзя назвать эйфорическим: дела как сажа бела. Первый том, обозначим его условно «К-1», вышел, первый тираж успешно распродаётся. Можно быть уверенным в допечатке — а это дополнительный гонорар. Однако становится понятно, что на эти деньги явно не прожить. Во всяком случае, монтировать компьютерные сети раз в пять выгоднее.
Перспектива в этом смысле и того хуже: читателей у «К-2» будет ещё раз в пять меньше, чем у «К-1». Пятью пять — двадцать пять. М-да…
Но мало того! Перед глазами у N. — прощальная сцена в Москве. Был во время Перестройки (и чуть позже) такой книжный магазин: «Салон „19 октября”». В демократических («иудо-внутреннических») СМИ его ураганно рекламировали как фонтан интеллигентности. N. в том числе и через этот магазин распродавал свои гонорарные экземпляры. И вот надо же было N. в подсобном помещении в присутствии хозяина «Салона» сказать, что теперь работает над книгой, из концепции которой, среди прочего, следует, что Россия — замечательнейшее место на Земле. В подсобке установилась тишина. Сидевший на столе низкорослый хозяин Марк Захарович (или Иосифович?) с пропорциями карлика долго, с минуту, не меньше, зажмурив глаза, подняв один палец и чуть покачиваясь, смаковал услышанное, а уж только потом заржал. Обслуживающая хозяина команда интеллигентов (один даже с чеховской бородкой), искоса снизу вверх — они сидели на стульях, ниже хозяина — подглядывавшая, какая будет у него реакция, с запозданием всего в полсекунды тоже угодливо захихикала. А потом N. было сказано, чтобы он больше книг своих не приносил: дескать, не важно, что хорошо продаются, ассортимент портить они не имеют морального права. Чувствовалось, что это была только первая ласточка из целой серии однотипных «отлучений» от книжных магазинов (так и случилось).
Другие связанные с перспективой писательской деятельности обстоятельства не лучше. СтоилоN. сказать какому-нибудь книгоиздателю, что в будущем собирается написать книгу про Понтия Пилата, как на N. тут же начинали смотреть с гримаской эдакой острой жалости, а потом осведомлялись:
— Ваше фамилиё, часом, не Михаил Булгаков?
— Нет.
— Не-ет? Тогда, действительно, ха-ха, смешно. Не пойдёт. Тема уже закрыта.
Забегая вперёд, думаю, уместно рассказать, что реакция на «К-2» была ещё более хлёсткая. Один из руководителей какой-то рядящейся под патриотов партии сказал, что автора «К-2», этого хищника, они, как только придут к власти, расстреляют в первой же партии.
А на работе менеджер, еврей («полноценный» или нет — не знаю), со словами: «Говоришь, „наркоманы, педерасты и евреи”? „Нравственные уроды”, говоришь? Ты не прав!» — лишил N. заработка. НоN. повезло — не прошло и месяца, как этот менеджер, украв со склада фирмы все дорогостоящие комплектующие, ушёл и организовал свою фирму. Ничего удивительного нет и в том, что он ещё и протестант.
Но первыми отреагировали адвентистские иерархи. После выхода «К-1» лично Первый (после американцев) угрожал расправой в случае публикации ещё каких-либо материалов о реальной жизни Церкви.
Угрозы расправы и предупреждения о горькой участи вдовы («если вам себя не жалко, то пожалейте хотя бы своих близких») — пустяки (брат же вот не испугался вулкана во время извержения), не волнует, но вот квартирный вопрос жизнь отравляет.
А не послать ли это писательство, не обеспечивающее даже крыши над головой, куда подальше?
Такое вот настроение на пути в болградский магазин «Горячий хлеб»…
И тут на пути N. вырастает Цыганский Барон (с внешностью васнецовского Ильи Муромца с копьём, что интересно) — и с поклоном троекратно целует N. руку! На глазах у своих детей и жены! Представляете, троекратное целование руки от человека, которому легче принять смерть, чем унизиться (см. главу-статью «Бог Велес, Понтий Пилат, Цыганский Барон»)!
Сила потрясения такова, что, уверяю вас, мало не кажется! Руки тряслись даже на следующий день. Перебивает даже омерзение от угодливо хихикающих интеллигентов с чеховскими бородками.
Каков был смысл в том поклоне?
Поклонение, как я теперь, через несколько лет после этого случая, понимаю, бывает разное.
Люди делятся на два основных не смешиваемых типа — биофилов и некрофилов («КАТАРСИС-1»); соответственно, взаимоотношений между людьми возможны три типа:
— некрофил—некрофил;
— некрофил—биофил;
— биофил—биофил.
Жухлым некрофилам (иерархам низших ступеней) кланяться вождю-некрофилу органично — хотите убедиться, вспомните, как ваши сослуживцы вытанцовывают перед начальником (если Вы дочитали до этого места, то, надеюсь, что Вы не вытанцовываете!). Это вытанцовывание — естественный способ существования холуёв. Подобная форма поклонения — статистически самая распространённая.
Толпа при въезде Иисуса в Иерусалим накануне Ареста и Распятия поклонилась в Его сторону —то, что беснующаяся толпа поклонилась как вождю именно Ему, а не в Его сторону, может показаться только толпарю.
Указывая на этот поведенческий всплеск некрофиличной иерусалимской толпы (ломали деревья, рвали одежды и бросали их в грязь, и т. п.), стадионные пилатоненавистники делают «глубокомысленный» вывод, что и Христос тоже был вождём. Только, дескать, хорошим-хорошим. Дескать, того же типа, что и он, «благовестник» со стадиона.
А то, что эта же толпа Христа через неделю распяла, так, надо понимать, потому, что быть водимой Святым Духом взяла да и перестала?
На самом деле толпа не меняется, она водима постоянно — только вождём-некрофилом. В любой момент времени толпа находится в психоэнергетической власти наиболее преступного из некрофилов (с учётом преступлений, извлечённых из родовой памяти). А поклон в сторонуИисуса говорит лишь о начале многоходовой комбинации, которая должна была завершиться на Голгофе. Любая опытная женщина знает: если какая-нибудь «подруга» начинает подлизываться, в особенности экзальтированно, жди пакости. А у толпы, как известно, характер женщины…
Если беснующаяся толпа была «внутреннической», то это поклонение толпарей было провокацией по воле самых ярких в Иудее «внутренников» — первосвященников, вернее, их жён (ни чувства, ни приёмы раввината измениться не могут, см. «КАТАРСИС-2», главу «В чём же на самом деле была виновна женщина, взятая в прелюбодеянии?»).
Если же толпа была «внешнической», то её действия отражали провокационные намерения (скорее всего, подсознательные) или бандита Вараввы, или префектессы (скорее, последней). Вернее, именно префектессы, поскольку, будь Варавва более ярким некрофилом, чем наследственная императрица, пьянствовал бы в Иродовом дворце он, а не она.
Ясно, поклонение некрофил—биофил качественноиное, чем некрофил—некрофил.Поклонение некрофил—биофил — всегда провокация, первый ход в многоходовой комбинации по подавлению (вплоть до убийства). Если кто это качественное отличие не осознает, то Евангелие и дальше для него останется непонятым. А в руках вождей-пилатоненавистников — одним из инструментов формирования исполнителей для всепланетной стаи.
Но было в жизни Иисуса и совсем странноепоклонение, третьего рода. Помните, в Вифлеемское стойло пришли поклониться пастухи? Ради кого или ради чего они пришли? Ради Иисуса-младенца? Нет, Он был ещё несмышлёнышем. Для себя лично? Но ищущие Истину в Ней уже отчасти пребывают, для них естественно созидать, а не холуйски умаляться на манер стайных исполнителей. Но ведь и не из ненависти же пришли эти предельно просто одетые мыслители (видимо, в предках своих жрецы в наилучшем смысле этого слова)!..
Оказались в нужном месте и в нужное время также бывшие волхвы-маги (почему «бывшие», см. «КАТАРСИС-1», «Словарь»), в предках тоже жрецы, издалека шли, долго, целенаправленно. Они тоже поклонились, то есть принесли золото, ладан и смирну (Матф. 2) — не только символы, но и легко реализуемые дорогостоящие предметы: для родителей Иисуса, равнодушных к богатству, эти средства были необходимы в надвигающейся экстремальной ситуации — на время бегства в Египет.
Поклонившись, сказал своё слово и Симеон (Лук. 2:25–32), прихрамовый старец, «известный своей святостью».
В чём же созиданиепастухов, потомков магов и Симеона? (Что-то не хочется пользоваться традиционным словом «служение» — столь приятным уху иерарховерующих.)
Поклоны людей Божьих были нужны, необходимы, важны позднее взрослому Иисусу — они были указанием, знаком, поддержкой.
Поясним.
Многие полагают: Иисус то, что Он — Сын Божий, знал, и притом твёрдо, нисколько не сомневаясь.
Однако это не так.
Иисус, будучи во всей полноте человеком, в том, что Он Бог, сомневался.
… еслиТы Сын Божий, скажи… еслиТы Сын Божий, бросься вниз…
Матф. 4:3, 6
Сатана изощрён, и его разрушительные действия против души и духа по возможности лаконичны. Процитированные искушения выглядели бы бессмыслицей, если бы в душе Иисуса было невозможно сомнение, что Он — Бог.
О том, что Он — Мессия, Иисусу открывал не только Святой Дух, ненавязчивость действия Которого в Библии сравнивается с «веянием тихого ветра»(3 Цар. 19:12). Именно в силу малозаметности этого «веянья» для греховного человеческого естества, — а Иисус был во всей полноте человеком, сыном земной женщины, — Ему напрямую сообщали об этом и люди. Причём в разнообразных формах. (Кстати, в этом разнообразии форм ободрения — дополнительное подтверждение, что Иисус в Себе, как Сыне Божьем, порой сомневался.)
Список упомянутых в субъевангелиях приёмов Провидения обширен. В особенности у психолога Луки. Кому, как не ему, более других задумываться о разрушительности сомнений.
Поддержка Иисусу была оказана уже через Его мать: весть о Сыне-Мессии ей несли ещё многие, кроме упомянутых пастухов, бывших волхвов и старца Симеона:
— являлся Ангел (Лук. 1:28).
— чтобы Марию не терзали сомнения (а она — живой человек!), будто Ангел — обычная галлюцинация, к ней обращались также и другие люди, к которым тоже приходили Ангелы: в Евангелии упоминаются Захария и супруг Марии — Иосиф (если его и можно заподозрить в том, что он, выражаясь сугубо медицинским языком, «заразился» галлюцинацией, то преклонных лет бодрого Захарию, а тем более незнакомых пастухов — вряд ли);
— Елисавета «исполнилась Святого Духа»(Лук. 1:41). Свидетельство её было сильно в особенности тем, что забеременела она в возрасте для женщины уже нерепродуктивном, но по предречению Ангела.
Итак, даже для обладателей талантаодного только «веяния тихого ветра»часто бывает недостаточно. В «трудных случаях» Провидение приходит на помощь, привлекая к участию не только Ангелов, но и людей — они тоже бывают посланы к сомневающемуся с ободрением. В этом смысле Иисус отличается от нас лишь тем, что Его часть созидания ассоциируется скорее со словом предназначение, чем со словом талант.
Но дело не в слове.
«Жрец» Александра Коростелёва меня поразил.
Дело происходило в громадной дореволюционной постройки гимназической художественной мастерской в окружении странных гипсовых предметов, россыпи выдавленных тюбиков от краски и засохших кистей, и хотя Саша просил быть естественным, я, стыдно признаться, всё-таки позировал (пытался приукраситься на манер «свято опечаленного» образа, вживлённого нам некрофилогенной культурой).
Но «Жрец» являл нечто совершенно иное.
Это был поток света и солнца! Рыжее с жёлто-золотым! А сам жрец — весёлый и основательный одновременно!..
Это не был просто портрет: черты лица несколько изменены, некоторые детали были непонятны: странный головной убор Жреца, парящий в потоке солнечного света зиккурат, странные фигурки в правом нижнем углу…
С тех пор вот уже четыре года я пытаюсь понять смысл изображённого на холсте. И даже написал статью «Бог Велес, Понтий Пилат и Цыганский Барон», которую и отправил в болградскую газету «Дружба».
Но первые года три я не мог подняться выше того, что для самого художника было, как я теперь понимаю, лишь второстепенным. Оправдываюсь: не только я, но и все мои знакомые, заходившие в картинную галерею Болграда, называли картину «Жрец бога Солнца», делая ударение на последних двух словах. «Бога Солнца» они добавляли, думаю, не столько из-за расплывчатого на дальнем плане, словно парящего в высоте величественного зиккурата, или чего-то вроде того, сколько из-за выбранной автором цветовой гаммы.
А ведь сам художник (повторяю, не читавший ни одной моей книги, из коих на тот момент существовала только первая, ученическая, с циклом рассказов о Понтии Пилате—«При попытке к бегству», правда, работа над «КАТАРСИСом-1» уже началась), назвал картину просто—«Жрец». Так и написано на обороте холста.
Но даже когда я начал работать над «Комментариями» к «Понтию Пилату», в частности, исследовать то влияние, которое должно было оказывать на пятого прокуратора его имя «Копьеносец», я так и не смог обратить внимание, что в нижнем правом углу «Жреца» изображён — копьеносец! Правда, портрет не висел на стене, а, завёрнутый в простыню, стоял за ящиками с книгами.
Повторяющаяся «жреческая» тема: невозможный поступок Цыганского Барона (священнослужителя цыган), картина Александра Коростелёва, назойливые попытки исповедаться и получить у меня отпущение грехов — понятно, подталкивала к поиску в прошлых событиях жизни ещё чего-то схожего.
Не сразу, но сообразил: ведь моя первая «супруга» была внучкой главраввина!
Причём главраввин был отцом её отца, а отец — копия деда (тоже идеолог, парторг в крупном академическом институте), следовательно, первая «супруга» должна была искать для супружества — главраввина! Если не буквального начальника над раввинами, то носителя хотя бы какой-то одной из существенныхсторон-смыслов, реализованных или гипотетических, высшего жреца евреев.
Какие это стороны?
Бессовестный начальник-иерарх, давила?
Жид из жидов?
Гипотетический эйдос священника Истины — Копьеносца?
Может, я кому и кажусь бессовестным (бесстыдным — это точно), но меня никогда не назначали даже бригадиром. С начальствованием и внутренней к тому потребностью у меня слабовато.
Да и евреев в обозримом прошлом в роду не было. Был бы расчётливым жидом — не писал бы не приносящих заметных доходов книг.
Что остаётся? Гипотетический эйдос?..
Странные у нас с ней были взаимоотношения. Мне было шестнадцать, а ей девятнадцать — в этом возрасте и для одногодок-то «уровень развития» мужчины и женщины несоизмерим: в начале жизни женщины развиваются много быстрее мужчин (вернее, легче уподобляются), у неё, к тому же, чувствовалась порода. Но, несмотря на это двойное возрастное несоответствие, она вцепилась в меня с силой прямо-таки нечеловеческой — я вырывался, сбегал, а она, видимо, чувствуя, что я подлавливаюсь на жалость, могла с полдня простоять под окном под дождём или демонстративно броситься под трамвай, на котором я пытался от неё сбежать (доведя водителя до предынфарктного состояния). Страстная любовь?
Но в меня ни до, ни после никто страстно не влюблялся, никто не мучился воспоминаниями со слезами на глазах.
Я её спрашивал: ну что тебе во мне? Мы же не сходимся ни в оценке художественных произведений, ни в системе жизненных ценностей, ни в отношении к тусовке как форме жизни — для неё наслаждением было заторчать, покайфовать — словом, не сходимся ни в чём. «Не знаю. Интересный», — весь ответ. Иными словами, нечто притягивающее не поддавалось объяснению в общераспространённых (бытовых) терминах «брежневского» периода, во времена которого грандиозные средства шли на внушения, что этнос от этноса не отличается, у людей нет родовой памяти и их вкусы — продукт лишь прижизненных обстоятельств и воспитания.
Понятно, в то время в силу молодости, гипнабельности, философского невежества и отсутствия опыта (упрощая, скажем так: встречис Цыганским Бароном), — я не смог обратить внимание на особую редкость унаследованных ею брачных предпочтений. Раввинов такого высокого ранга (способности подчинить наибольшее число иудеев) на нашу страну всего несколько: кроме Минска, равнозначных в этом смысле городов только три — Москва, Ленинград и Киев. Вернее, в Минске «полноценных» евреев тогда было вдвое больше, чем сейчас в Москве и Киеве, вместе взятых. Учитывая фактическую пожизненность должности главраввина, на столетие в СССР их приходится около десятка (это к статистической оценке вероятности случайности не столько её интереса, сколько соединения в ряд всех нижеописываемых эпизодов). Итак, её ассоциативный выбор вполне укладывается в составляемый «жреческий» ряд.
Другое дело, зачем Провидение допустило нашу с ней встречу? Зачем мне было позволено увидеть то, что сокрыто от многих весьма заинтересованных лиц?
Кстати, а кто такой Михаил Булгаков — с точки зрения жреческой?
Могут сказать: писатель и не более того. Так-то оно так, но из писателей он выделяется. Даже Лев Толстой, потомок многих поколений придворных и администраторов, мыслитель, потративший годы на переложение Евангелия, на первое место в своём «Евангелии» ставя постижение Истины вообще, отвергая чудеса как повод влиться в какую-либо иерархию, разглядеть судьбуПилата не смог. А Булгаков, пусть на завершающем отрезке жизни, смог.
Должность отца Михаила Булгакова — преподаватель Киевской православной духовной академии. Отец матери Михаила Булгакова — тоже православный священнослужитель, возможно, тоже преподаватель, но, наверняка, психологический аналог отца Михаила Афанасьевича. А что это означает с точки зрения родовой памяти, которую не мог не унаследовать автор «Мастера…»? «Иудо-внутренничество» — понятно, а что ещё?
В православии укоренена идея (во всяком случае, так ещё было при царизме), что настоящимсвященником может стать только тот человек, в роду которого более десятка священников. В доступных изданиях о Михаиле Булгакове не говорится, в котором по счёту поколении был священником его отец (сообщается только, что дед был священником в храме на кладбище), но раз он из множества претендентов был предпочтён, то легко догадаться, что Михаил Булгаков, будучи потомственным, — тот самый настоящий священник. Другое дело, что он не православный, а вернославный.
Уточним: не столько потому, что потомственный, сколько потому, что неугодник. Настоящийжрец — только неугодники для неугодников, ибо исполнители не интересны, для Вечности всё равно, что есть они, что их нет, заботиться же настоящему жрецу метанации есть смысл только о неугодникахи, как следствие, быть заинтересованным в инициации вождя того психотипа, который бы обеспечил стране независимость от вхождения в международные сверхиерархии (по принципу выбора из двух зол меньшего…).
Протожрец, от которого в глубокой древности, видимо, и пошли различные священнические касты, скорее всего, был неугодником, вернее, все эти ложные иерархии пошли от того его сына, который разумным-то словам научился, но отступив при этом от духа отца. Но в настоящемжреце на уровне родовой памяти этот отец жив, хотя от поколения к поколению всё более и более оказывается погребён под неврозами предателей.
Готовность принять таланттребует усилий — и нравственных, и умственных, и волевых.
В том числе для прорыва сквозь сомнения.
Сомнения при приготовлении себя к испрошению о таланте, надо полагать, у всех достаточно схожие.
В «КАТАРСИСе-1» сколь возможно подробно описано семейство умиравшего от наркотиков А. (имя его, «вдруг» ставшее одним из самых популярных в 1970-е годы, уже говорит об особой толпарности и гипнабельности его родителей, и, как следствие, их типичности). ОтецА. — дворянин, достаточно крупный бизнесмен, алкоголик, напивающийся до частичной парализации, кличка «Давила». Поскольку мать А. совершенно невменяема в своём желании психоэнергетически контролировать своего сына, сохраняя его состояние от неё зависимости (когда он на коленях выпрашивает денег на очередную дозу), то оставалась единственная надежда: если бы отец смог бросить пить, то его пример мог дать сыну некоторый шанс выжить — пример отца для сына, даже при столь сильном гипнотизёре, как мать А., может иметь некоторое значение.
Но отец воспротивился. Дескать, тогда он утратит свою самость, исключительность, неповторимость.
Надо полагать, что и сын, как и всякий наркоман, деградировавший до уровня трёх-четырёхлетнего ребёнка, рационализировал своё поведение с помощью той же «мантры»: если перестанет торчать и начнёт мыслить и жить, то утратит свою «самость, исключительность, неповторимость».
За этим примером стоит общее свойство исполнителей — чем более толпарь стаден, тем больше он полагает себя исключительным и потому совершенно недоступен для мысли, что, перейдя от способностей , участии долик таланту,он только и начнёт жить.
Но и уже вставшему на путь неугодничествапринятию в дар талантамешает сомнение — не означает ли принятие талантаполного самоотрицания? Своеобразного убийства? Ведь именно так преподают «взаимоотношения с Богом» не только сектанты, но и, естественно, госрелигии, скажем, православные «старцы»? Как жить и что делать, будет указывать чужой дядя, выдающий себя за посланца Бога? Я что же, полное ничто — лишь проводник чужой воли? Что-то здесь не так…
Действительно, произволен ли выбранный Им для нас талант?
Из содержания предыдущих глав, видимо, должен напрашиваться следующий ход мыслей: Бог предызбрал, предположим, для некоего N. талантписателя-концептуалиста, ему об этом сообщил, и тот «соблаговолил» услышать. ЭтотN., очистившись от психоэнергетических травм достаточно, чтобы обрести возможность пользоваться «кладовыми» родовой памяти, и здесь разыскивает том «мемуаров» писателя-биофила — и вперёд, лишних шишек не набивая. Дело не столько в шишках, сколько во времени: на разнообразных литкурсах и в Литинституте учат только техническим приёмам писания «иудо-внутреннических» блокбастеров, то есть, обучают только на авторов «бульвара», если же всю премудрость осваивать от нуля самостоятельно, одной жизни явно маловато.
Схема проста и, как мне кажется, верна.
Она подразумевает ряд следствий, из которых я в состоянии сформулировать пока лишь только два:
— редкий дар, видимо, получит тот, у кого содержание доступной части библиотеки родовой памяти позволяет его развить;
— искусственное проникновение в свою библиотеку родовой памяти — тупиковый способ обретения таланта, ибо это прямой путь только на её «помойку»; но даже сумей гордец проникнуть в «кладовую», всё равно он бы там обнаружил «тома» о разнотипных дарах: который из них может стать его талантом,без Бога ему всё равно не выяснить.
Итак, первая линия данной главы — несколько событий из моей «дохристианской» жизни, при размышлении над которыми напрашивается мысль, что приготовление человека к талантуначинается задолго до его действий, обыденным сознанием воспринимаемых как религиозные. Из них следует, что следование таланту —отнюдь не полное самоотрицание.
Вторая линия этой главы связана с тем «неудобным» моментом, что наслаждающийся талантливойжизнью прямо или косвенно деструктурирует стаю. Это стаю, ясно, порадовать не может, что, соответственно, не будет способствовать ни популярности среди толпарей, ни даже их бытовому миролюбию, ни притоку денег.
Прямо скажем, талантжизнь осложняет (с точки зрения системы обыденных ценностей). Как следствие — новая волна сомнений. А они обессиливают.
Эти две линии — непроизвольность талантаи необходимость в ободрении его обладателя — в моём случае, похоже, порой переплетались. Поэтому обсуждения этих линий и объединены в одной главе.
Представьте такую ситуацию: идёт электрик-писатель N. по улице Болграда. Настроение нельзя назвать эйфорическим: дела как сажа бела. Первый том, обозначим его условно «К-1», вышел, первый тираж успешно распродаётся. Можно быть уверенным в допечатке — а это дополнительный гонорар. Однако становится понятно, что на эти деньги явно не прожить. Во всяком случае, монтировать компьютерные сети раз в пять выгоднее.
Перспектива в этом смысле и того хуже: читателей у «К-2» будет ещё раз в пять меньше, чем у «К-1». Пятью пять — двадцать пять. М-да…
Но мало того! Перед глазами у N. — прощальная сцена в Москве. Был во время Перестройки (и чуть позже) такой книжный магазин: «Салон „19 октября”». В демократических («иудо-внутреннических») СМИ его ураганно рекламировали как фонтан интеллигентности. N. в том числе и через этот магазин распродавал свои гонорарные экземпляры. И вот надо же было N. в подсобном помещении в присутствии хозяина «Салона» сказать, что теперь работает над книгой, из концепции которой, среди прочего, следует, что Россия — замечательнейшее место на Земле. В подсобке установилась тишина. Сидевший на столе низкорослый хозяин Марк Захарович (или Иосифович?) с пропорциями карлика долго, с минуту, не меньше, зажмурив глаза, подняв один палец и чуть покачиваясь, смаковал услышанное, а уж только потом заржал. Обслуживающая хозяина команда интеллигентов (один даже с чеховской бородкой), искоса снизу вверх — они сидели на стульях, ниже хозяина — подглядывавшая, какая будет у него реакция, с запозданием всего в полсекунды тоже угодливо захихикала. А потом N. было сказано, чтобы он больше книг своих не приносил: дескать, не важно, что хорошо продаются, ассортимент портить они не имеют морального права. Чувствовалось, что это была только первая ласточка из целой серии однотипных «отлучений» от книжных магазинов (так и случилось).
Другие связанные с перспективой писательской деятельности обстоятельства не лучше. СтоилоN. сказать какому-нибудь книгоиздателю, что в будущем собирается написать книгу про Понтия Пилата, как на N. тут же начинали смотреть с гримаской эдакой острой жалости, а потом осведомлялись:
— Ваше фамилиё, часом, не Михаил Булгаков?
— Нет.
— Не-ет? Тогда, действительно, ха-ха, смешно. Не пойдёт. Тема уже закрыта.
Забегая вперёд, думаю, уместно рассказать, что реакция на «К-2» была ещё более хлёсткая. Один из руководителей какой-то рядящейся под патриотов партии сказал, что автора «К-2», этого хищника, они, как только придут к власти, расстреляют в первой же партии.
А на работе менеджер, еврей («полноценный» или нет — не знаю), со словами: «Говоришь, „наркоманы, педерасты и евреи”? „Нравственные уроды”, говоришь? Ты не прав!» — лишил N. заработка. НоN. повезло — не прошло и месяца, как этот менеджер, украв со склада фирмы все дорогостоящие комплектующие, ушёл и организовал свою фирму. Ничего удивительного нет и в том, что он ещё и протестант.
Но первыми отреагировали адвентистские иерархи. После выхода «К-1» лично Первый (после американцев) угрожал расправой в случае публикации ещё каких-либо материалов о реальной жизни Церкви.
Угрозы расправы и предупреждения о горькой участи вдовы («если вам себя не жалко, то пожалейте хотя бы своих близких») — пустяки (брат же вот не испугался вулкана во время извержения), не волнует, но вот квартирный вопрос жизнь отравляет.
А не послать ли это писательство, не обеспечивающее даже крыши над головой, куда подальше?
Такое вот настроение на пути в болградский магазин «Горячий хлеб»…
И тут на пути N. вырастает Цыганский Барон (с внешностью васнецовского Ильи Муромца с копьём, что интересно) — и с поклоном троекратно целует N. руку! На глазах у своих детей и жены! Представляете, троекратное целование руки от человека, которому легче принять смерть, чем унизиться (см. главу-статью «Бог Велес, Понтий Пилат, Цыганский Барон»)!
Сила потрясения такова, что, уверяю вас, мало не кажется! Руки тряслись даже на следующий день. Перебивает даже омерзение от угодливо хихикающих интеллигентов с чеховскими бородками.
Каков был смысл в том поклоне?
Поклонение, как я теперь, через несколько лет после этого случая, понимаю, бывает разное.
Люди делятся на два основных не смешиваемых типа — биофилов и некрофилов («КАТАРСИС-1»); соответственно, взаимоотношений между людьми возможны три типа:
— некрофил—некрофил;
— некрофил—биофил;
— биофил—биофил.
Жухлым некрофилам (иерархам низших ступеней) кланяться вождю-некрофилу органично — хотите убедиться, вспомните, как ваши сослуживцы вытанцовывают перед начальником (если Вы дочитали до этого места, то, надеюсь, что Вы не вытанцовываете!). Это вытанцовывание — естественный способ существования холуёв. Подобная форма поклонения — статистически самая распространённая.
Толпа при въезде Иисуса в Иерусалим накануне Ареста и Распятия поклонилась в Его сторону —то, что беснующаяся толпа поклонилась как вождю именно Ему, а не в Его сторону, может показаться только толпарю.
Указывая на этот поведенческий всплеск некрофиличной иерусалимской толпы (ломали деревья, рвали одежды и бросали их в грязь, и т. п.), стадионные пилатоненавистники делают «глубокомысленный» вывод, что и Христос тоже был вождём. Только, дескать, хорошим-хорошим. Дескать, того же типа, что и он, «благовестник» со стадиона.
А то, что эта же толпа Христа через неделю распяла, так, надо понимать, потому, что быть водимой Святым Духом взяла да и перестала?
На самом деле толпа не меняется, она водима постоянно — только вождём-некрофилом. В любой момент времени толпа находится в психоэнергетической власти наиболее преступного из некрофилов (с учётом преступлений, извлечённых из родовой памяти). А поклон в сторонуИисуса говорит лишь о начале многоходовой комбинации, которая должна была завершиться на Голгофе. Любая опытная женщина знает: если какая-нибудь «подруга» начинает подлизываться, в особенности экзальтированно, жди пакости. А у толпы, как известно, характер женщины…
Если беснующаяся толпа была «внутреннической», то это поклонение толпарей было провокацией по воле самых ярких в Иудее «внутренников» — первосвященников, вернее, их жён (ни чувства, ни приёмы раввината измениться не могут, см. «КАТАРСИС-2», главу «В чём же на самом деле была виновна женщина, взятая в прелюбодеянии?»).
Если же толпа была «внешнической», то её действия отражали провокационные намерения (скорее всего, подсознательные) или бандита Вараввы, или префектессы (скорее, последней). Вернее, именно префектессы, поскольку, будь Варавва более ярким некрофилом, чем наследственная императрица, пьянствовал бы в Иродовом дворце он, а не она.
Ясно, поклонение некрофил—биофил качественноиное, чем некрофил—некрофил.Поклонение некрофил—биофил — всегда провокация, первый ход в многоходовой комбинации по подавлению (вплоть до убийства). Если кто это качественное отличие не осознает, то Евангелие и дальше для него останется непонятым. А в руках вождей-пилатоненавистников — одним из инструментов формирования исполнителей для всепланетной стаи.
Но было в жизни Иисуса и совсем странноепоклонение, третьего рода. Помните, в Вифлеемское стойло пришли поклониться пастухи? Ради кого или ради чего они пришли? Ради Иисуса-младенца? Нет, Он был ещё несмышлёнышем. Для себя лично? Но ищущие Истину в Ней уже отчасти пребывают, для них естественно созидать, а не холуйски умаляться на манер стайных исполнителей. Но ведь и не из ненависти же пришли эти предельно просто одетые мыслители (видимо, в предках своих жрецы в наилучшем смысле этого слова)!..
Оказались в нужном месте и в нужное время также бывшие волхвы-маги (почему «бывшие», см. «КАТАРСИС-1», «Словарь»), в предках тоже жрецы, издалека шли, долго, целенаправленно. Они тоже поклонились, то есть принесли золото, ладан и смирну (Матф. 2) — не только символы, но и легко реализуемые дорогостоящие предметы: для родителей Иисуса, равнодушных к богатству, эти средства были необходимы в надвигающейся экстремальной ситуации — на время бегства в Египет.
Поклонившись, сказал своё слово и Симеон (Лук. 2:25–32), прихрамовый старец, «известный своей святостью».
В чём же созиданиепастухов, потомков магов и Симеона? (Что-то не хочется пользоваться традиционным словом «служение» — столь приятным уху иерарховерующих.)
Поклоны людей Божьих были нужны, необходимы, важны позднее взрослому Иисусу — они были указанием, знаком, поддержкой.
Поясним.
Многие полагают: Иисус то, что Он — Сын Божий, знал, и притом твёрдо, нисколько не сомневаясь.
Однако это не так.
Иисус, будучи во всей полноте человеком, в том, что Он Бог, сомневался.
… еслиТы Сын Божий, скажи… еслиТы Сын Божий, бросься вниз…
Матф. 4:3, 6
Сатана изощрён, и его разрушительные действия против души и духа по возможности лаконичны. Процитированные искушения выглядели бы бессмыслицей, если бы в душе Иисуса было невозможно сомнение, что Он — Бог.
О том, что Он — Мессия, Иисусу открывал не только Святой Дух, ненавязчивость действия Которого в Библии сравнивается с «веянием тихого ветра»(3 Цар. 19:12). Именно в силу малозаметности этого «веянья» для греховного человеческого естества, — а Иисус был во всей полноте человеком, сыном земной женщины, — Ему напрямую сообщали об этом и люди. Причём в разнообразных формах. (Кстати, в этом разнообразии форм ободрения — дополнительное подтверждение, что Иисус в Себе, как Сыне Божьем, порой сомневался.)
Список упомянутых в субъевангелиях приёмов Провидения обширен. В особенности у психолога Луки. Кому, как не ему, более других задумываться о разрушительности сомнений.
Поддержка Иисусу была оказана уже через Его мать: весть о Сыне-Мессии ей несли ещё многие, кроме упомянутых пастухов, бывших волхвов и старца Симеона:
— являлся Ангел (Лук. 1:28).
— чтобы Марию не терзали сомнения (а она — живой человек!), будто Ангел — обычная галлюцинация, к ней обращались также и другие люди, к которым тоже приходили Ангелы: в Евангелии упоминаются Захария и супруг Марии — Иосиф (если его и можно заподозрить в том, что он, выражаясь сугубо медицинским языком, «заразился» галлюцинацией, то преклонных лет бодрого Захарию, а тем более незнакомых пастухов — вряд ли);
— Елисавета «исполнилась Святого Духа»(Лук. 1:41). Свидетельство её было сильно в особенности тем, что забеременела она в возрасте для женщины уже нерепродуктивном, но по предречению Ангела.
Итак, даже для обладателей талантаодного только «веяния тихого ветра»часто бывает недостаточно. В «трудных случаях» Провидение приходит на помощь, привлекая к участию не только Ангелов, но и людей — они тоже бывают посланы к сомневающемуся с ободрением. В этом смысле Иисус отличается от нас лишь тем, что Его часть созидания ассоциируется скорее со словом предназначение, чем со словом талант.
Но дело не в слове.
«Жрец» Александра Коростелёва меня поразил.
Дело происходило в громадной дореволюционной постройки гимназической художественной мастерской в окружении странных гипсовых предметов, россыпи выдавленных тюбиков от краски и засохших кистей, и хотя Саша просил быть естественным, я, стыдно признаться, всё-таки позировал (пытался приукраситься на манер «свято опечаленного» образа, вживлённого нам некрофилогенной культурой).
Но «Жрец» являл нечто совершенно иное.
Это был поток света и солнца! Рыжее с жёлто-золотым! А сам жрец — весёлый и основательный одновременно!..
Это не был просто портрет: черты лица несколько изменены, некоторые детали были непонятны: странный головной убор Жреца, парящий в потоке солнечного света зиккурат, странные фигурки в правом нижнем углу…
С тех пор вот уже четыре года я пытаюсь понять смысл изображённого на холсте. И даже написал статью «Бог Велес, Понтий Пилат и Цыганский Барон», которую и отправил в болградскую газету «Дружба».
Но первые года три я не мог подняться выше того, что для самого художника было, как я теперь понимаю, лишь второстепенным. Оправдываюсь: не только я, но и все мои знакомые, заходившие в картинную галерею Болграда, называли картину «Жрец бога Солнца», делая ударение на последних двух словах. «Бога Солнца» они добавляли, думаю, не столько из-за расплывчатого на дальнем плане, словно парящего в высоте величественного зиккурата, или чего-то вроде того, сколько из-за выбранной автором цветовой гаммы.
А ведь сам художник (повторяю, не читавший ни одной моей книги, из коих на тот момент существовала только первая, ученическая, с циклом рассказов о Понтии Пилате—«При попытке к бегству», правда, работа над «КАТАРСИСом-1» уже началась), назвал картину просто—«Жрец». Так и написано на обороте холста.
Но даже когда я начал работать над «Комментариями» к «Понтию Пилату», в частности, исследовать то влияние, которое должно было оказывать на пятого прокуратора его имя «Копьеносец», я так и не смог обратить внимание, что в нижнем правом углу «Жреца» изображён — копьеносец! Правда, портрет не висел на стене, а, завёрнутый в простыню, стоял за ящиками с книгами.
Повторяющаяся «жреческая» тема: невозможный поступок Цыганского Барона (священнослужителя цыган), картина Александра Коростелёва, назойливые попытки исповедаться и получить у меня отпущение грехов — понятно, подталкивала к поиску в прошлых событиях жизни ещё чего-то схожего.
Не сразу, но сообразил: ведь моя первая «супруга» была внучкой главраввина!
Причём главраввин был отцом её отца, а отец — копия деда (тоже идеолог, парторг в крупном академическом институте), следовательно, первая «супруга» должна была искать для супружества — главраввина! Если не буквального начальника над раввинами, то носителя хотя бы какой-то одной из существенныхсторон-смыслов, реализованных или гипотетических, высшего жреца евреев.
Какие это стороны?
Бессовестный начальник-иерарх, давила?
Жид из жидов?
Гипотетический эйдос священника Истины — Копьеносца?
Может, я кому и кажусь бессовестным (бесстыдным — это точно), но меня никогда не назначали даже бригадиром. С начальствованием и внутренней к тому потребностью у меня слабовато.
Да и евреев в обозримом прошлом в роду не было. Был бы расчётливым жидом — не писал бы не приносящих заметных доходов книг.
Что остаётся? Гипотетический эйдос?..
Странные у нас с ней были взаимоотношения. Мне было шестнадцать, а ей девятнадцать — в этом возрасте и для одногодок-то «уровень развития» мужчины и женщины несоизмерим: в начале жизни женщины развиваются много быстрее мужчин (вернее, легче уподобляются), у неё, к тому же, чувствовалась порода. Но, несмотря на это двойное возрастное несоответствие, она вцепилась в меня с силой прямо-таки нечеловеческой — я вырывался, сбегал, а она, видимо, чувствуя, что я подлавливаюсь на жалость, могла с полдня простоять под окном под дождём или демонстративно броситься под трамвай, на котором я пытался от неё сбежать (доведя водителя до предынфарктного состояния). Страстная любовь?
Но в меня ни до, ни после никто страстно не влюблялся, никто не мучился воспоминаниями со слезами на глазах.
Я её спрашивал: ну что тебе во мне? Мы же не сходимся ни в оценке художественных произведений, ни в системе жизненных ценностей, ни в отношении к тусовке как форме жизни — для неё наслаждением было заторчать, покайфовать — словом, не сходимся ни в чём. «Не знаю. Интересный», — весь ответ. Иными словами, нечто притягивающее не поддавалось объяснению в общераспространённых (бытовых) терминах «брежневского» периода, во времена которого грандиозные средства шли на внушения, что этнос от этноса не отличается, у людей нет родовой памяти и их вкусы — продукт лишь прижизненных обстоятельств и воспитания.
Понятно, в то время в силу молодости, гипнабельности, философского невежества и отсутствия опыта (упрощая, скажем так: встречис Цыганским Бароном), — я не смог обратить внимание на особую редкость унаследованных ею брачных предпочтений. Раввинов такого высокого ранга (способности подчинить наибольшее число иудеев) на нашу страну всего несколько: кроме Минска, равнозначных в этом смысле городов только три — Москва, Ленинград и Киев. Вернее, в Минске «полноценных» евреев тогда было вдвое больше, чем сейчас в Москве и Киеве, вместе взятых. Учитывая фактическую пожизненность должности главраввина, на столетие в СССР их приходится около десятка (это к статистической оценке вероятности случайности не столько её интереса, сколько соединения в ряд всех нижеописываемых эпизодов). Итак, её ассоциативный выбор вполне укладывается в составляемый «жреческий» ряд.
Другое дело, зачем Провидение допустило нашу с ней встречу? Зачем мне было позволено увидеть то, что сокрыто от многих весьма заинтересованных лиц?
Кстати, а кто такой Михаил Булгаков — с точки зрения жреческой?
Могут сказать: писатель и не более того. Так-то оно так, но из писателей он выделяется. Даже Лев Толстой, потомок многих поколений придворных и администраторов, мыслитель, потративший годы на переложение Евангелия, на первое место в своём «Евангелии» ставя постижение Истины вообще, отвергая чудеса как повод влиться в какую-либо иерархию, разглядеть судьбуПилата не смог. А Булгаков, пусть на завершающем отрезке жизни, смог.
Должность отца Михаила Булгакова — преподаватель Киевской православной духовной академии. Отец матери Михаила Булгакова — тоже православный священнослужитель, возможно, тоже преподаватель, но, наверняка, психологический аналог отца Михаила Афанасьевича. А что это означает с точки зрения родовой памяти, которую не мог не унаследовать автор «Мастера…»? «Иудо-внутренничество» — понятно, а что ещё?
В православии укоренена идея (во всяком случае, так ещё было при царизме), что настоящимсвященником может стать только тот человек, в роду которого более десятка священников. В доступных изданиях о Михаиле Булгакове не говорится, в котором по счёту поколении был священником его отец (сообщается только, что дед был священником в храме на кладбище), но раз он из множества претендентов был предпочтён, то легко догадаться, что Михаил Булгаков, будучи потомственным, — тот самый настоящий священник. Другое дело, что он не православный, а вернославный.
Уточним: не столько потому, что потомственный, сколько потому, что неугодник. Настоящийжрец — только неугодники для неугодников, ибо исполнители не интересны, для Вечности всё равно, что есть они, что их нет, заботиться же настоящему жрецу метанации есть смысл только о неугодникахи, как следствие, быть заинтересованным в инициации вождя того психотипа, который бы обеспечил стране независимость от вхождения в международные сверхиерархии (по принципу выбора из двух зол меньшего…).
Протожрец, от которого в глубокой древности, видимо, и пошли различные священнические касты, скорее всего, был неугодником, вернее, все эти ложные иерархии пошли от того его сына, который разумным-то словам научился, но отступив при этом от духа отца. Но в настоящемжреце на уровне родовой памяти этот отец жив, хотя от поколения к поколению всё более и более оказывается погребён под неврозами предателей.