Страница:
— По-моему, ужасно, что вы, мужчины, — безграничное и бессознательное презрение женщины прозвучало в этих словах «вы, мужчины», — спокойно принимаете войну и драку и смеетесь над миром и благоволением. Мир был бы совсем другим, если бы им правили женщины.
— Это закон джунглей, — заявил Уолтер с таким видом, будто сказал что-то очень глубокомысленное.
— Ну, если вы верите в закон джунглей, — возразила Маргарит с убежденностью, удивившей Тони, — почему же вы не отправляетесь жить в джунгли?
Фантастическое зрелище — Уолтер в джунглях, выкрикивающий по-совиному: ту-уу, ту-уу! Что с ним будет, если правительство не позаботится доставлять ему ежедневно его порцию мышей?
— От этого никуда не уйдешь, — вмешался Гарольд. — Закон выживания наиболее приспособленных.
— Осуждающий на вечную борьбу за существование! — пробормотал Тони.
— Да ведь наши собственные тела, — продолжал с видом победителя Гарольд, не расслышав его слов, — представляют собою постоянную арену борьбы микроорганизмов. То же самое и человеческое общество. Ведь неважно, ведется ли война открыто или тайно, сражаются ли дубинами, бомбами или банкнотами — все равно это война, все равно это закон джунглей. И правильно.
Пусть побеждают сильные.
— Но для чего же тогда существует правительство? — воскликнула Маргарит.
— Чтобы направлять борьбу.
Тони почувствовал, что ему пора прийти на помощь своей подруге по джунглям.
— Не могу согласиться с вами, что общество состоит из малярийных преступников и пичкающих их хиной полисменов, — сказал он. — Совершенно очевидно, что человеческое общество именно потому и существует, что ушло от законов джунглей, — который, кстати сказать, вовсе не закон, а анархия. Мы все Великий Эксперимент. Я не знаю, для чего нужен этот эксперимент и чем он вызван. И вы не знаете! Когда я настроен пессимистически, мне кажется, что он уже провалился. Мы прижаты к стене. И нам ничего другого не остается, как продолжать держаться.
— Наш дорогой Тони даже дома произносит прочувствованные речи, — насмешливо сказал Уолтер, явно начитавшийся Уистлера. — Или вы стали добрым христианином по Диккенсу под влиянием его «Рождественских повестей».
— Нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его, — сказал Тони. — Можно сказать и так — никакой разницы нет. Все, что сформулировано, мертво. Мнемотехника для ленивцев. Задача в том, чтобы достичь полной гармонии с самим собой, с другими человеческими существами, со всеобщим уделом, с тем, что известно и что неизвестно, будь это тайна или бог.
— Довольно-таки честолюбивая программа, — сказал Гарольд.
— Почему бы вам не ограничиться разумной организацией общества, раз вы находите, что можно не считаться с элементарными фактами, чего на самом деле, конечно, делать нельзя.
— Да я вовсе не уверен, что мне именно это и нужно, — ответил Тони.
— А что же вам тогда нужно? — воскликнул Уолтер, задетый этим оскорблением департамента проторенных дорог. — Вы не признаете laissez-faire [98], то есть закона джунглей. Единственная альтернатива — это какая-нибудь форма социализации, что по самой своей сути всецело вопрос экономики. А это в свою очередь сводится к собиранию точных статистических данных и правильному их использованию. Для этого нужен большой, хорошо подготовленный и толковый штат.
Маргарит вмешалась в разговор, прежде чем Тони успел ответить.
— Неужели необходимо пережевывать все это вновь? Как не надоело. У меня просто терпения не хватает слушать, как вы, мужчины, глубокомысленно рассуждаете о том, что бы вы стали делать, будучи диктаторами мира, которыми никогда не будете. Не вы создали жизнь, и не вам ее перестраивать. Поэтому живите как можете в свое удовольствие. Только школьники воображают, будто они могут переделать мир.
— Послушай, — сказал Тони, — ну, а если предположить, что это вопрос о переделке нас самих?
— Ну так и переделывайте себя, а мир оставьте в покое.
Тони засмеялся.
— Совершенно верно, — коротко сказал он. — Налей-ка мне пуншу. Давайте напьемся и забудем на время обо всем.
Маргарит обрадовалась, решив, что заставила его замолчать. Она наполнила его бокал старинной серебряной разливательной ложкой для пунша с ручкой из черного дерева — свадебный подарок — и сказала:
— Мы должны сами заботиться о нашем спасении, не правда ли, дорогой?
— Вот именно, — иронически сказал Тони, — что верно, то верно. Пью за наше спасение.
Он отхлебнул глоток пунша, потом спросил:
— Тебе не кажется, что я налил слишком много рому?
— Нет, дорогой, по-моему, пунш превосходный.
— Очень хорош, — сказал Гарольд.
— Первый сорт, — добавил Уолтер. — Я мог бы выпить еще.
Тони снова сел на вращающийся табурет у рояля и рассеянно поворачивался на нем то вправо, то влево. «Вот так всегда, — думал он, — они ухитряются заткнуть мне рот. Им нужно ровно десять минут, чтобы низвести человека от вечных истин до упрощенного „не слишком ли я-много-налил-рому-в-пунш?“. Было бы гораздо легче разговаривать с кошкой — может быть, потому, что она не перебивает меня. Они сводят все к одной формуле — еда, платье, крыша над головой, механические игрушки и что скажут люди. И эти-то люди и есть настоящие и полезные. А кто я такой, чтобы критиковать их? Но разве я не приносил жертв их богам в течение шести лет, служа дочери Саула? Ах, боже мой, какой зверинец!
Вон там этот Уолтер, сидит, таращит свои совиные глаза на почти обнаженные груди Маргарит, а Гарольд ласкает ее своими плавниками-словами. Маргарит — священная птица-кошка, привыкшая к поклонению. А там Элен молча свернулась в зловещий клубок над какой-то чересчур удобоваримой книгой, точь-в-точь зеленая с золотом змея. Для них чтение — замена жизни или сна. Они не выносят ответственности сознательного состояния, хотят вырваться из него обратно в первобытную инертность. Только им не удается спать все время. Поэтому они забываются в безнадежных мечтах…»
Тут нить его мыслей внезапно оборвалась, глаза встретились с глазами Элен, которая пристально смотрела на него поверх книги каким-то особенным взглядом. В течение этих рождественских праздников Энтони уже не раз ловил на себе ее взгляд, но оставлял его без ответа, отчасти потому, что был поглощен своими обязанностями хозяина, а главным образом потому, что баялся осложнений и лжи, к которым это неизбежно привело бы. Правда, Маргарит проповедовала «свободу» и делала вид, что не интересуется его личными делами, поскольку он тоже в основном позволял ей делать все, что вздумается. Но эта так называемая свобода была в действительности иллюзией, модной светской болтовней, и Тони прекрасно знал, что стоит только Маргарит заподозрить его в каком-нибудь увлечении, она немедленно осадит его, резко натянув супружеские вожжи. И это будет означать либо окончательный разрыв, либо полное беспрекословное подчинение. А Элен не настолько интересовала его, чтобы он был готов бежать за ней и променять одну узду на другую. Раз уж он когда-то с отчаяния продался буржуазному благополучию, теперь ему ничего не остается, как соблюдать условия сделки. Что он и делал скрепя сердце.
И все же в этом взгляде Элен было что-то такое, на что он машинально откликнулся, совершенно вопреки здравому суждению. В ее глазах был такой отчаянный призыв, она так откровенно предлагала себя, что Тони почувствовал, как вся его плоть потянулась к ней, — бедняжка, неужели нет ни одного мужчины, который утешил бы тебя в своих объятиях? Не думая о том, что он подвергает себя риску, Тони встал с табурета, подошел к кушетке и сел в ногах Элен. Маленькая ширма совершенно скрывала ее от остальных гостей, которые расположились у камина и горячо обсуждали какие-то бессмысленные пьесы и бездарных актеров е тем упрямым пристрастием, которое в их заплесневелом мелкобуржуазном мирке сходит за тонкий ум. Тони был виден им, когда отклонялся назад, но наклоняясь к Элен, скрывался за ширмой. Поглощенное своими пикантными театральными новостями, общество, по-видимому, не заметило, что он перекочевал на другое место. Глаза его и Элен снова встретились, но теперь в ее глазах было уже другое выражение — благодарности и вместе с тем торжества, которое должно было бы заставить его насторожиться. Смущенный напряженным молчанием, к которому его принуждал этот взгляд, и только для того, чтобы нарушить его и что-то сказать, Тони спросил:
— Как голова? Вам лучше?
— Гораздо лучше. Надеюсь, скоро боль совсем пройдет. — Его чуть-чуть передернуло от этого откровенного намека, и он неловко продолжал:
— Вам не кажется, что здесь очень жарко и накурено?
— Нет. — Ее, казалось, забавляло его смущение. — Мне очень хорошо здесь.
Он мысленно досказал «около вас», что она, по-видимому, и подразумевала; его несколько коробило от этого ухаживания, инициативу которого она хотела приписать ему, но в то же время чувствовал себя слегка польщенным.
— А как подвигается ваше чтение? Интересная книга?
— Да, мне она показалась интересной. Две женщины выходят замуж — обе неудачно выбрав себе мужа, причем, вероятно, каждый из них был бы подходящим мужем для другой.
Губы ее дрогнули, и Тони ясно увидел, что сюжет она выдумала, желая сделать ему признание. По-видимому, ее забавляло, что она делает это на глазах у Маргарит и у своего мужа.
— И что же происходит? — спросил он.
— Этого я еще не знаю. Ужасно любопытно, что из всего этого выйдет.
Она подвинулась повыше к изголовью кушетки и, намеренно или случайно, показала себя Тони гораздо больше, чем это было необходимо. Она видела, что он посмотрел туда, куда ей хотелось, снова улыбнулась томной, бесстыдной, откровенно зовущей улыбкой и, поправив подвернувшееся платье, подоткнула его под колени.
— Вы не принесете мне сигарету? — спросила она деловым тоном, но глядя на Тони таким взглядом, что он даже растерялся.
— Конечно.
Тони подошел к маленькому столику, на котором стоял инкрустированный деревянный ящичек с сигаретами и спички, и услышал голос Маргарит:
— …по-моему, она была просто очаровательна в этой роли, хотя, знаете, я вовсе не считаю ее выдающейся актрисой, но…
Остановившись около кушетки, скрытый ширмами, он протянул Элен сигарету, которую она взяла, зажав между пальцами. Он поставил ящик на маленький столик рядом с ее сумочкой и стал доставать спичку. Элен посмотрела на него снизу вверх, все с той же странной, плотоядной улыбкой, и беззвучно сложила губы для поцелуя. Нехотя и неловко он нагнулся и поцеловал ее, но сделал это с таким явным принуждением, что взгляд ее тотчас же принял ироническое выражение, ее смешило отсутствие у него предприимчивости — миссис Потифар, потешающаяся над Иосифом [99]. Он зажег спичку, дал ей закурить и, сделав несколько банальных замечаний, присоединился к сидевшим у камина.
На следующее утро Маргарит намекнула Энтони, что ему следовало бы сыграть с Уолтером в гольф.
— Площадки, вероятно, закрыты, — сказал Тони, — впрочем, я бы все равно не пошел. Я бросаю игру в гольф, это мое новогоднее решение; за ней только даром время тратишь.
— Но, может быть, тебе не следовало бы бросать гольф из деловых соображений? — живо спросила Маргарит, безошибочным чутьем угадывая бунт.
Тони украдкой наблюдал за ней, скорчив гримасу.
— Помимо дел на свете есть еще и многое другое, — проговорил он медленно, — в особенности в свободные часы. Я думаю, ты согласишься, что теперь только последние дураки страдают пристрастием к гольфу. По-моему, если Уолтер и выразил желание играть, так только потому, что он думает, будто мне этого хочется. Во всяком случае, в прошлый раз, когда мы отправились играть с ним в гольф, мы даже не доиграли партию, а сидели и болтали под изгородью у второй лунки.
— Что же ты намерен делать сегодня утром?
— Я намерен почитать. А остальные могут делать, что им вздумается.
— Нельзя сказать, чтобы это было очень любезно по отношению к гостям.
Тони ничего не ответил, а Маргарит не стала настаивать; она научилась распознавать в нем дух противоречия и знала, что оказывать на него давление в таких случаях бесполезно — он будет стоять на своем.
Днем за Гарольдом прислали автомобиль, и он отправился в гости к какому-то из своих богатых приятелей. Энтони с досадой обнаружил, что обречен на прогулку с Элен, так как Маргарит собиралась поехать с Уолтером на его машине. Его отнюдь не прельщала эта перспектива продолжительного tete-a-tete [100] с Элен. Однако уклониться от него, не нарушая приличий, было невозможно, и они вышли из дому, когда машина Уолтера отъезжала. Маргарит помахала им рукой из автомобиля, сворачивающего на шоссе.
Тони выбрал тропинку, которая вела от деревни и площадки для гольфа в лесную чащу, скрывавшую невысокие холмы с северной стороны. Дул пронизывающий ветер, и оба они были рады укрыться от него среди деревьев. Лес стоял безмолвный, безжизненный под угрюмым зимним небом, земля была устлана мокрыми увядшими листьями, съежившимся и мертвым лишайником. Тони почувствовал, что он от души ненавидит этот долгий мертвый сон северной зимы, оцепенение, сковывающее природу в течение стольких месяцев. Он попытался представить себе, как выглядит лес в июне, деревья в зеленом пламени листвы, пышная трава вся в звездах цветов, воздух, напоенный лесными запахами, звенящий немолчным шумом жизни. Но унылая действительность одержала верх, и он погрузился в свое обычное состояние тупой скуки, которая теперь так часто захлестывала его своими мутными волнами. Они дошли до небольшой просеки, где среди молодой поросли ясеня и вяза лежал ствол поваленного дерева. Элен присела отдохнуть, и ему пришлось волей-неволей сесть рядом с ней.
— Вы сегодня что-то не в духе, — сказала она, покосившись на него и беря сигарету, предложенную им как своего рода самозащиту.
— Простите, боюсь, что со мной вам и в самом деле скучно.
— Вы сердитесь на меня?
— За что?
Она посмотрела на него с любопытством.
— Я думала… — она запнулась, потом добавила холодно: — Вы заметили, как ловко Маргарит и Уолтер устроили эту поездку вдвоем на автомобиле? Это уже третий раз с тех пор, как мы здесь.
— Разве? — Тони говорил с непритворным равнодушием. — Ну и что же?
Элен сидела молча, плотно сжав губы, потом нетерпеливо затянулась папиросой.
— Вы хорошо знаете Уолтера? — спросила она.
— Нет. Не могу похвастать, что я вообще кого-нибудь хорошо знаю. Люди всегда для меня загадка.
Только иногда мне кажется, что я вижу их истинные побуждения за теми, которыми они прикрываются или которые кажутся им подлинными. Но почему вы спрашиваете?
— А вы не задавались вопросом, почему эти двое всегда стараются остаться вдвоем?
Тони взглянул на нее с удивлением. Ее лицо побелело от сдерживаемой злобы и ревности. Ах вот как, значит близость между Маргарит и ее мужем возбуждает ее ревность, а сама она в то же время старается завести интригу с мужем Маргарит. Странно, как самый факт супружества заставляет людей ревновать партнера, к которому они давно относятся с полным равнодушием, хотя в то же время и хотят полной свободы действий для себя. Он подумал, хочет ли она с ним просто развлечься от скуки или он должен послужить орудием ее мести Маргарит.
— Нет, — сказал он, отвечая на ее вопрос. — В конце концов они же друзья детства.
— Маргарит была бы гораздо счастливее, если бы вышла замуж за него, а не за вас, — сказала она запальчиво.
— Возможно, — ответил он спокойно, — но она этого не сделала, так что это уж чисто академический вопрос.
— Пожалуйста, не притворяйтесь, что вы ничего не замечаете, — продолжала свою атаку Элен. — Все вы, мужчины, такие трусы. Если вы не знаете Уолтера, то я его знаю. Он из той породы мужчин, которые не могут устоять перед искушением испробовать силу своего очарования на женщинах — и он их действительно привлекает.
— Вам это кажется чем-то необыкновенным? Я бы сказал, это общее правило. Во всяком случае, даже если то, на что вы намекаете, правда, что же мне, по-вашему, устроить Уолтеру скандал? Тогда они начнут встречаться тайком.
Элен попыхивала сигаретой. Очевидно, разговор принимал нежелательный для нее оборот, а Тони он был явно противен. Неужели она думала, что он станет ухаживать за ней, чтобы отомстить за воображаемую и недоказанную измену Маргарит с Уолтером?
Позиция, занятая Элен, разрушила даже то чувственное обаяние и притягательность, которой она как женщина могла бы привлечь его. Она, по-видимому, сообразила это и изменила тактику.
— Вы помните то лето, как раз после войны, когда мы только что познакомились с вами?
— Помню очень хорошо.
— По-моему, вы тогда были гораздо приятнее, чем теперь, хотя и пребывали в каком-то странном состоянии — растерянном и угнетенном. Я часто задумывалась, почему вы такой, и очень жалела вас. Это было не из-за Маргарит. Мне кажется, она даже не замечала, что вы переживаете какую-то душевную драму, да она и не из тех женщин, которые могли бы вам помочь. Почему вы женились на ней?
— Почему мы все женимся? Пускаемся в погоню за миражем, окрыленные надеждами, а в конце концов свыкаемся с пустыней.
— Значит, вы признаете, что не любите ее?
— Ничего подобного я не признаю. Я просто пытаюсь охарактеризовать общую судьбу — правда, несколько пессимистически.
— Во всем этом есть что-то, чего я не понимаю, — сказала она задумчиво, — и, вероятно, никогда не пойму. Вы прячетесь от меня, как улитка. Я могла бы поклясться, что вы не были влюблены в Маргарит тем летом, и я убеждена, что могла бы тогда как-то помочь вам, а она нет.
— Но ведь вы уже были помолвлены с Уолтером, — ответил Тони, стараясь сохранить шутливый тон.
— Я бы сумела выпутаться, если бы вы попросили моей руки.
Он не ответил, а она продолжала:
— Я давно присматриваюсь к вам обоим и вижу, что вы друг друга не понимаете. Между вами нет настоящей близости.
Тони сделал протестующий жест, но она прервала его с неожиданной грубостью:
— О, я не сомневаюсь, что вы более или менее ладите друг с другом в постели. Точно так же, как Уолтер и я и сотни других супружеских пар. Но в вас обоих чувствуется какая-то неудовлетворенность, и хотя отношения у вас как будто хорошие и дружеские, на самом деле вы совсем не подходите друг к другу. Вы друг друга недооцениваете.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Тони, несколько испуганный ее проницательностью, но вместе с тем явно заинтересовавшись ее словами.
— Вы втайне оба презирает» друг друга. А между тем Маргарит была бы прекрасной женой для человека другого склада, вроде Уолтера, например. Он честолюбив, ему везет по службе — он скоро будет помощником министра, — он жаждет общественного признания и завоевывает его. Он прекрасно входит в общую схему вещей, а это именно то, чем восхищаются такие женщины, как Маргарит, то, чего они требуют от мужчины. А вы под эту марку не подходите! И я тоже. Вы непрестанно разочаровываете Маргарит, так же, как я разочаровываю Уолтера.
Я так же мало гожусь в жены преуспевающему мужчине, как вы на роль преуспевающего мужа. Вы не деловой человек, Тони. Вы это знаете не хуже меня.
И вы несчастливы. Вы сейчас не так издерганы и несчастны, как тогда, когда мы только что познакомившись с вами, но если вы воображаете, что удовлетворены своей жизнью, то обманываете самого себя.
Энтони подумал, что ему не следует упускать возможность увести разговор подальше от щекотливой темы личных отношений.
— Может быть, вы правы, говоря, что я не вполне удовлетворен своей жизнью, — сказал он осторожно, — но вы сильно заблуждаетесь, считая причиной этого Маргарит. Женщины всегда воображают, что они единственные виновницы мужского счастья — primum mobile [101] всей нашей жизни, высшее благо. Вы подошли гораздо ближе к истине, сказав, что я не деловой человек. Я никогда им не был и не буду. С точки зрения житейского здравого смысла мне, как говорится, «везет». С точки зрения рациональной оценки человеческого труда я получаю непомерно много за то, что ничего особенного не делаю. Этим я обязан тому, что я мистер Маргарит. Я живу своего рода синекурой. Правда, я достаточно умен, чтобы понимать происходящее и даже вносить предложения, которыми иногда руководствуются. Но мое назначение — это заботиться о Маргарит, которую надо обеспечить всем, а во всем остальном мне разрешается отойти на задний план. Несколько тысяч фунтов, полученных мною по наследству, которые я вложил в дело, фактически очковтирательство. Если бы не Маргарит, они бы потребовали с меня по крайней мере тысяч пятьдесят.
Тони нечаянно высказал то, что уже давно занимало его, самые сокровенные мысли, и сказал гораздо больше, чем намеревался.
— Да, — сказала Элен, — но вы видите, как-никак Маргарит все-таки замешана в этом.
— Только косвенно. — Он уже жалел, что сказал так много. — И это отнюдь не касается наших личных отношений.
— Неужели? А я бы сказала, что касается. Но что же, собственно, вам так не нравится в деловой жизни?
— Все, — сказал Тони с горечью. Он запнулся, потом заговорил быстро, почти бессвязно, как будто думал вслух. Сейчас он видел в Элен лишь человеческое существо, которое проявило к нему какое-то внимание и оказалось способным хоть немного угадать его тщательно скрываемое разочарование в самом себе и в жизни.
— В тысяча девятьсот девятнадцатом году я был почти конченым человеком — и морально и физически.
Я не только чувствовал, что дальше идти некуда, я дошел до полного отчаяния. Мне казалось, что жизнь крошится у меня под пальцами. Истины, в которые я, безусловно, верил, изменили мне, или, во всяком случае, мне казалось, что изменили. Та жизнь, за которую я боролся, окончательно ускользала от меня.
Даже в отношениях с прежними друзьями точно произошел какой-то перелом. Казалось, что из всех людей я самый бедный — не из-за отсутствия денег, а обездоленный в жизни. Я мечтал создавать, строить здания, которые что-нибудь значили бы, а меня засадили составлять сметы бетонных дач. У меня только и были на свете что отец да Маргарит — и они, как большинство благожелательных людей, старались, чтобы я стал таким, каким им хотелось, и делал то, что было нужно им, а не мне. Вот таким образом я и вошел в так называемую деловую жизнь.
Он внезапно замолчал и угрюмо уставился на сырой пучок мертвой травы у себя под ногами, нервно кроша на мелкие кусочки сухой стебель дикого укропа. Элен ничего не говорила, выжидая с кошачьей настороженностью, не скажет ли он еще чего-нибудь.
— Деловая жизнь! — вдруг воскликнул он с таким негодованием, что она даже вздрогнула. — Деловая бездейственность, трудовая праздность, купить дешево, продать дорого — едва ли не самая подлая деятельность, на которую способен человеческий ум, а вместе с тем самая уважаемая и высокооплачиваемая в наше время. Блеф. Жульничество. Деградация. Меня тошнит от всего этого.
— Бедный ягненочек! — сказала Элен с притворным сочувствием. — А я и не знала, что вы так ненавидите работу.
— Я вовсе не ненавижу работу, — сердито возразил Тони. — Я ненавижу свое дело именно потому, что это не работа. Работать — значит создавать что-то,
делать что-то, а не манипулировать бумажными символами чужого труда.
Он вдруг замолчал, инстинктивно почувствовав, что бросает слова на ветер и никто не может быть гак далек от действительности, как такие состоятельные женщины среднего класса, как Элен. Их праздность, роскошь, тщеславие, думал он с горечью, способствуют процветанию всего этого гнусного мошенничества. Они увиливали от войны, увиливают от работы, увиливают от воспитания детей, если не от самого деторождения, и каждая из них хочет быть маленькой королевой, сидящей на навозной куче, которую нагреб ее муж, копаясь в грязном мире денег.
А потом они еще жалуются, что к ним несправедливы, их обижают. Что она такое говорит?
— …Разумеется, работа Уолтера носит совсем другой характер — это действительно восстановление страны. И я прекрасно понимаю, почему вам досадно тратить время на деловую рутину. У вас неподходящее интеллектуальное окружение. Почему вы не хотите, чтобы мы познакомили вас с некоторыми действительно интересными людьми из наших лондонских знакомых?
— Нет, благодарю вас, — сказал Тони мрачно. — Если и существует какое-нибудь более пустопорожнее и убогое жульничество, чем жульничество деловой сферы, так это жульничество ваших надменных интеллигентов. Уж лучше быть котенком и кричать «мяу».
— Тогда чего же вы хотите? — спросила она ехидно, оскорбленная в своем тщеславии его презрительным тоном.
— Луну, — ответил он, вставая: — Не пора ли нам возвращаться домой? Здесь холодно.
II
— Это закон джунглей, — заявил Уолтер с таким видом, будто сказал что-то очень глубокомысленное.
— Ну, если вы верите в закон джунглей, — возразила Маргарит с убежденностью, удивившей Тони, — почему же вы не отправляетесь жить в джунгли?
Фантастическое зрелище — Уолтер в джунглях, выкрикивающий по-совиному: ту-уу, ту-уу! Что с ним будет, если правительство не позаботится доставлять ему ежедневно его порцию мышей?
— От этого никуда не уйдешь, — вмешался Гарольд. — Закон выживания наиболее приспособленных.
— Осуждающий на вечную борьбу за существование! — пробормотал Тони.
— Да ведь наши собственные тела, — продолжал с видом победителя Гарольд, не расслышав его слов, — представляют собою постоянную арену борьбы микроорганизмов. То же самое и человеческое общество. Ведь неважно, ведется ли война открыто или тайно, сражаются ли дубинами, бомбами или банкнотами — все равно это война, все равно это закон джунглей. И правильно.
Пусть побеждают сильные.
— Но для чего же тогда существует правительство? — воскликнула Маргарит.
— Чтобы направлять борьбу.
Тони почувствовал, что ему пора прийти на помощь своей подруге по джунглям.
— Не могу согласиться с вами, что общество состоит из малярийных преступников и пичкающих их хиной полисменов, — сказал он. — Совершенно очевидно, что человеческое общество именно потому и существует, что ушло от законов джунглей, — который, кстати сказать, вовсе не закон, а анархия. Мы все Великий Эксперимент. Я не знаю, для чего нужен этот эксперимент и чем он вызван. И вы не знаете! Когда я настроен пессимистически, мне кажется, что он уже провалился. Мы прижаты к стене. И нам ничего другого не остается, как продолжать держаться.
— Наш дорогой Тони даже дома произносит прочувствованные речи, — насмешливо сказал Уолтер, явно начитавшийся Уистлера. — Или вы стали добрым христианином по Диккенсу под влиянием его «Рождественских повестей».
— Нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его, — сказал Тони. — Можно сказать и так — никакой разницы нет. Все, что сформулировано, мертво. Мнемотехника для ленивцев. Задача в том, чтобы достичь полной гармонии с самим собой, с другими человеческими существами, со всеобщим уделом, с тем, что известно и что неизвестно, будь это тайна или бог.
— Довольно-таки честолюбивая программа, — сказал Гарольд.
— Почему бы вам не ограничиться разумной организацией общества, раз вы находите, что можно не считаться с элементарными фактами, чего на самом деле, конечно, делать нельзя.
— Да я вовсе не уверен, что мне именно это и нужно, — ответил Тони.
— А что же вам тогда нужно? — воскликнул Уолтер, задетый этим оскорблением департамента проторенных дорог. — Вы не признаете laissez-faire [98], то есть закона джунглей. Единственная альтернатива — это какая-нибудь форма социализации, что по самой своей сути всецело вопрос экономики. А это в свою очередь сводится к собиранию точных статистических данных и правильному их использованию. Для этого нужен большой, хорошо подготовленный и толковый штат.
Маргарит вмешалась в разговор, прежде чем Тони успел ответить.
— Неужели необходимо пережевывать все это вновь? Как не надоело. У меня просто терпения не хватает слушать, как вы, мужчины, глубокомысленно рассуждаете о том, что бы вы стали делать, будучи диктаторами мира, которыми никогда не будете. Не вы создали жизнь, и не вам ее перестраивать. Поэтому живите как можете в свое удовольствие. Только школьники воображают, будто они могут переделать мир.
— Послушай, — сказал Тони, — ну, а если предположить, что это вопрос о переделке нас самих?
— Ну так и переделывайте себя, а мир оставьте в покое.
Тони засмеялся.
— Совершенно верно, — коротко сказал он. — Налей-ка мне пуншу. Давайте напьемся и забудем на время обо всем.
Маргарит обрадовалась, решив, что заставила его замолчать. Она наполнила его бокал старинной серебряной разливательной ложкой для пунша с ручкой из черного дерева — свадебный подарок — и сказала:
— Мы должны сами заботиться о нашем спасении, не правда ли, дорогой?
— Вот именно, — иронически сказал Тони, — что верно, то верно. Пью за наше спасение.
Он отхлебнул глоток пунша, потом спросил:
— Тебе не кажется, что я налил слишком много рому?
— Нет, дорогой, по-моему, пунш превосходный.
— Очень хорош, — сказал Гарольд.
— Первый сорт, — добавил Уолтер. — Я мог бы выпить еще.
Тони снова сел на вращающийся табурет у рояля и рассеянно поворачивался на нем то вправо, то влево. «Вот так всегда, — думал он, — они ухитряются заткнуть мне рот. Им нужно ровно десять минут, чтобы низвести человека от вечных истин до упрощенного „не слишком ли я-много-налил-рому-в-пунш?“. Было бы гораздо легче разговаривать с кошкой — может быть, потому, что она не перебивает меня. Они сводят все к одной формуле — еда, платье, крыша над головой, механические игрушки и что скажут люди. И эти-то люди и есть настоящие и полезные. А кто я такой, чтобы критиковать их? Но разве я не приносил жертв их богам в течение шести лет, служа дочери Саула? Ах, боже мой, какой зверинец!
Вон там этот Уолтер, сидит, таращит свои совиные глаза на почти обнаженные груди Маргарит, а Гарольд ласкает ее своими плавниками-словами. Маргарит — священная птица-кошка, привыкшая к поклонению. А там Элен молча свернулась в зловещий клубок над какой-то чересчур удобоваримой книгой, точь-в-точь зеленая с золотом змея. Для них чтение — замена жизни или сна. Они не выносят ответственности сознательного состояния, хотят вырваться из него обратно в первобытную инертность. Только им не удается спать все время. Поэтому они забываются в безнадежных мечтах…»
Тут нить его мыслей внезапно оборвалась, глаза встретились с глазами Элен, которая пристально смотрела на него поверх книги каким-то особенным взглядом. В течение этих рождественских праздников Энтони уже не раз ловил на себе ее взгляд, но оставлял его без ответа, отчасти потому, что был поглощен своими обязанностями хозяина, а главным образом потому, что баялся осложнений и лжи, к которым это неизбежно привело бы. Правда, Маргарит проповедовала «свободу» и делала вид, что не интересуется его личными делами, поскольку он тоже в основном позволял ей делать все, что вздумается. Но эта так называемая свобода была в действительности иллюзией, модной светской болтовней, и Тони прекрасно знал, что стоит только Маргарит заподозрить его в каком-нибудь увлечении, она немедленно осадит его, резко натянув супружеские вожжи. И это будет означать либо окончательный разрыв, либо полное беспрекословное подчинение. А Элен не настолько интересовала его, чтобы он был готов бежать за ней и променять одну узду на другую. Раз уж он когда-то с отчаяния продался буржуазному благополучию, теперь ему ничего не остается, как соблюдать условия сделки. Что он и делал скрепя сердце.
И все же в этом взгляде Элен было что-то такое, на что он машинально откликнулся, совершенно вопреки здравому суждению. В ее глазах был такой отчаянный призыв, она так откровенно предлагала себя, что Тони почувствовал, как вся его плоть потянулась к ней, — бедняжка, неужели нет ни одного мужчины, который утешил бы тебя в своих объятиях? Не думая о том, что он подвергает себя риску, Тони встал с табурета, подошел к кушетке и сел в ногах Элен. Маленькая ширма совершенно скрывала ее от остальных гостей, которые расположились у камина и горячо обсуждали какие-то бессмысленные пьесы и бездарных актеров е тем упрямым пристрастием, которое в их заплесневелом мелкобуржуазном мирке сходит за тонкий ум. Тони был виден им, когда отклонялся назад, но наклоняясь к Элен, скрывался за ширмой. Поглощенное своими пикантными театральными новостями, общество, по-видимому, не заметило, что он перекочевал на другое место. Глаза его и Элен снова встретились, но теперь в ее глазах было уже другое выражение — благодарности и вместе с тем торжества, которое должно было бы заставить его насторожиться. Смущенный напряженным молчанием, к которому его принуждал этот взгляд, и только для того, чтобы нарушить его и что-то сказать, Тони спросил:
— Как голова? Вам лучше?
— Гораздо лучше. Надеюсь, скоро боль совсем пройдет. — Его чуть-чуть передернуло от этого откровенного намека, и он неловко продолжал:
— Вам не кажется, что здесь очень жарко и накурено?
— Нет. — Ее, казалось, забавляло его смущение. — Мне очень хорошо здесь.
Он мысленно досказал «около вас», что она, по-видимому, и подразумевала; его несколько коробило от этого ухаживания, инициативу которого она хотела приписать ему, но в то же время чувствовал себя слегка польщенным.
— А как подвигается ваше чтение? Интересная книга?
— Да, мне она показалась интересной. Две женщины выходят замуж — обе неудачно выбрав себе мужа, причем, вероятно, каждый из них был бы подходящим мужем для другой.
Губы ее дрогнули, и Тони ясно увидел, что сюжет она выдумала, желая сделать ему признание. По-видимому, ее забавляло, что она делает это на глазах у Маргарит и у своего мужа.
— И что же происходит? — спросил он.
— Этого я еще не знаю. Ужасно любопытно, что из всего этого выйдет.
Она подвинулась повыше к изголовью кушетки и, намеренно или случайно, показала себя Тони гораздо больше, чем это было необходимо. Она видела, что он посмотрел туда, куда ей хотелось, снова улыбнулась томной, бесстыдной, откровенно зовущей улыбкой и, поправив подвернувшееся платье, подоткнула его под колени.
— Вы не принесете мне сигарету? — спросила она деловым тоном, но глядя на Тони таким взглядом, что он даже растерялся.
— Конечно.
Тони подошел к маленькому столику, на котором стоял инкрустированный деревянный ящичек с сигаретами и спички, и услышал голос Маргарит:
— …по-моему, она была просто очаровательна в этой роли, хотя, знаете, я вовсе не считаю ее выдающейся актрисой, но…
Остановившись около кушетки, скрытый ширмами, он протянул Элен сигарету, которую она взяла, зажав между пальцами. Он поставил ящик на маленький столик рядом с ее сумочкой и стал доставать спичку. Элен посмотрела на него снизу вверх, все с той же странной, плотоядной улыбкой, и беззвучно сложила губы для поцелуя. Нехотя и неловко он нагнулся и поцеловал ее, но сделал это с таким явным принуждением, что взгляд ее тотчас же принял ироническое выражение, ее смешило отсутствие у него предприимчивости — миссис Потифар, потешающаяся над Иосифом [99]. Он зажег спичку, дал ей закурить и, сделав несколько банальных замечаний, присоединился к сидевшим у камина.
На следующее утро Маргарит намекнула Энтони, что ему следовало бы сыграть с Уолтером в гольф.
— Площадки, вероятно, закрыты, — сказал Тони, — впрочем, я бы все равно не пошел. Я бросаю игру в гольф, это мое новогоднее решение; за ней только даром время тратишь.
— Но, может быть, тебе не следовало бы бросать гольф из деловых соображений? — живо спросила Маргарит, безошибочным чутьем угадывая бунт.
Тони украдкой наблюдал за ней, скорчив гримасу.
— Помимо дел на свете есть еще и многое другое, — проговорил он медленно, — в особенности в свободные часы. Я думаю, ты согласишься, что теперь только последние дураки страдают пристрастием к гольфу. По-моему, если Уолтер и выразил желание играть, так только потому, что он думает, будто мне этого хочется. Во всяком случае, в прошлый раз, когда мы отправились играть с ним в гольф, мы даже не доиграли партию, а сидели и болтали под изгородью у второй лунки.
— Что же ты намерен делать сегодня утром?
— Я намерен почитать. А остальные могут делать, что им вздумается.
— Нельзя сказать, чтобы это было очень любезно по отношению к гостям.
Тони ничего не ответил, а Маргарит не стала настаивать; она научилась распознавать в нем дух противоречия и знала, что оказывать на него давление в таких случаях бесполезно — он будет стоять на своем.
Днем за Гарольдом прислали автомобиль, и он отправился в гости к какому-то из своих богатых приятелей. Энтони с досадой обнаружил, что обречен на прогулку с Элен, так как Маргарит собиралась поехать с Уолтером на его машине. Его отнюдь не прельщала эта перспектива продолжительного tete-a-tete [100] с Элен. Однако уклониться от него, не нарушая приличий, было невозможно, и они вышли из дому, когда машина Уолтера отъезжала. Маргарит помахала им рукой из автомобиля, сворачивающего на шоссе.
Тони выбрал тропинку, которая вела от деревни и площадки для гольфа в лесную чащу, скрывавшую невысокие холмы с северной стороны. Дул пронизывающий ветер, и оба они были рады укрыться от него среди деревьев. Лес стоял безмолвный, безжизненный под угрюмым зимним небом, земля была устлана мокрыми увядшими листьями, съежившимся и мертвым лишайником. Тони почувствовал, что он от души ненавидит этот долгий мертвый сон северной зимы, оцепенение, сковывающее природу в течение стольких месяцев. Он попытался представить себе, как выглядит лес в июне, деревья в зеленом пламени листвы, пышная трава вся в звездах цветов, воздух, напоенный лесными запахами, звенящий немолчным шумом жизни. Но унылая действительность одержала верх, и он погрузился в свое обычное состояние тупой скуки, которая теперь так часто захлестывала его своими мутными волнами. Они дошли до небольшой просеки, где среди молодой поросли ясеня и вяза лежал ствол поваленного дерева. Элен присела отдохнуть, и ему пришлось волей-неволей сесть рядом с ней.
— Вы сегодня что-то не в духе, — сказала она, покосившись на него и беря сигарету, предложенную им как своего рода самозащиту.
— Простите, боюсь, что со мной вам и в самом деле скучно.
— Вы сердитесь на меня?
— За что?
Она посмотрела на него с любопытством.
— Я думала… — она запнулась, потом добавила холодно: — Вы заметили, как ловко Маргарит и Уолтер устроили эту поездку вдвоем на автомобиле? Это уже третий раз с тех пор, как мы здесь.
— Разве? — Тони говорил с непритворным равнодушием. — Ну и что же?
Элен сидела молча, плотно сжав губы, потом нетерпеливо затянулась папиросой.
— Вы хорошо знаете Уолтера? — спросила она.
— Нет. Не могу похвастать, что я вообще кого-нибудь хорошо знаю. Люди всегда для меня загадка.
Только иногда мне кажется, что я вижу их истинные побуждения за теми, которыми они прикрываются или которые кажутся им подлинными. Но почему вы спрашиваете?
— А вы не задавались вопросом, почему эти двое всегда стараются остаться вдвоем?
Тони взглянул на нее с удивлением. Ее лицо побелело от сдерживаемой злобы и ревности. Ах вот как, значит близость между Маргарит и ее мужем возбуждает ее ревность, а сама она в то же время старается завести интригу с мужем Маргарит. Странно, как самый факт супружества заставляет людей ревновать партнера, к которому они давно относятся с полным равнодушием, хотя в то же время и хотят полной свободы действий для себя. Он подумал, хочет ли она с ним просто развлечься от скуки или он должен послужить орудием ее мести Маргарит.
— Нет, — сказал он, отвечая на ее вопрос. — В конце концов они же друзья детства.
— Маргарит была бы гораздо счастливее, если бы вышла замуж за него, а не за вас, — сказала она запальчиво.
— Возможно, — ответил он спокойно, — но она этого не сделала, так что это уж чисто академический вопрос.
— Пожалуйста, не притворяйтесь, что вы ничего не замечаете, — продолжала свою атаку Элен. — Все вы, мужчины, такие трусы. Если вы не знаете Уолтера, то я его знаю. Он из той породы мужчин, которые не могут устоять перед искушением испробовать силу своего очарования на женщинах — и он их действительно привлекает.
— Вам это кажется чем-то необыкновенным? Я бы сказал, это общее правило. Во всяком случае, даже если то, на что вы намекаете, правда, что же мне, по-вашему, устроить Уолтеру скандал? Тогда они начнут встречаться тайком.
Элен попыхивала сигаретой. Очевидно, разговор принимал нежелательный для нее оборот, а Тони он был явно противен. Неужели она думала, что он станет ухаживать за ней, чтобы отомстить за воображаемую и недоказанную измену Маргарит с Уолтером?
Позиция, занятая Элен, разрушила даже то чувственное обаяние и притягательность, которой она как женщина могла бы привлечь его. Она, по-видимому, сообразила это и изменила тактику.
— Вы помните то лето, как раз после войны, когда мы только что познакомились с вами?
— Помню очень хорошо.
— По-моему, вы тогда были гораздо приятнее, чем теперь, хотя и пребывали в каком-то странном состоянии — растерянном и угнетенном. Я часто задумывалась, почему вы такой, и очень жалела вас. Это было не из-за Маргарит. Мне кажется, она даже не замечала, что вы переживаете какую-то душевную драму, да она и не из тех женщин, которые могли бы вам помочь. Почему вы женились на ней?
— Почему мы все женимся? Пускаемся в погоню за миражем, окрыленные надеждами, а в конце концов свыкаемся с пустыней.
— Значит, вы признаете, что не любите ее?
— Ничего подобного я не признаю. Я просто пытаюсь охарактеризовать общую судьбу — правда, несколько пессимистически.
— Во всем этом есть что-то, чего я не понимаю, — сказала она задумчиво, — и, вероятно, никогда не пойму. Вы прячетесь от меня, как улитка. Я могла бы поклясться, что вы не были влюблены в Маргарит тем летом, и я убеждена, что могла бы тогда как-то помочь вам, а она нет.
— Но ведь вы уже были помолвлены с Уолтером, — ответил Тони, стараясь сохранить шутливый тон.
— Я бы сумела выпутаться, если бы вы попросили моей руки.
Он не ответил, а она продолжала:
— Я давно присматриваюсь к вам обоим и вижу, что вы друг друга не понимаете. Между вами нет настоящей близости.
Тони сделал протестующий жест, но она прервала его с неожиданной грубостью:
— О, я не сомневаюсь, что вы более или менее ладите друг с другом в постели. Точно так же, как Уолтер и я и сотни других супружеских пар. Но в вас обоих чувствуется какая-то неудовлетворенность, и хотя отношения у вас как будто хорошие и дружеские, на самом деле вы совсем не подходите друг к другу. Вы друг друга недооцениваете.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Тони, несколько испуганный ее проницательностью, но вместе с тем явно заинтересовавшись ее словами.
— Вы втайне оба презирает» друг друга. А между тем Маргарит была бы прекрасной женой для человека другого склада, вроде Уолтера, например. Он честолюбив, ему везет по службе — он скоро будет помощником министра, — он жаждет общественного признания и завоевывает его. Он прекрасно входит в общую схему вещей, а это именно то, чем восхищаются такие женщины, как Маргарит, то, чего они требуют от мужчины. А вы под эту марку не подходите! И я тоже. Вы непрестанно разочаровываете Маргарит, так же, как я разочаровываю Уолтера.
Я так же мало гожусь в жены преуспевающему мужчине, как вы на роль преуспевающего мужа. Вы не деловой человек, Тони. Вы это знаете не хуже меня.
И вы несчастливы. Вы сейчас не так издерганы и несчастны, как тогда, когда мы только что познакомившись с вами, но если вы воображаете, что удовлетворены своей жизнью, то обманываете самого себя.
Энтони подумал, что ему не следует упускать возможность увести разговор подальше от щекотливой темы личных отношений.
— Может быть, вы правы, говоря, что я не вполне удовлетворен своей жизнью, — сказал он осторожно, — но вы сильно заблуждаетесь, считая причиной этого Маргарит. Женщины всегда воображают, что они единственные виновницы мужского счастья — primum mobile [101] всей нашей жизни, высшее благо. Вы подошли гораздо ближе к истине, сказав, что я не деловой человек. Я никогда им не был и не буду. С точки зрения житейского здравого смысла мне, как говорится, «везет». С точки зрения рациональной оценки человеческого труда я получаю непомерно много за то, что ничего особенного не делаю. Этим я обязан тому, что я мистер Маргарит. Я живу своего рода синекурой. Правда, я достаточно умен, чтобы понимать происходящее и даже вносить предложения, которыми иногда руководствуются. Но мое назначение — это заботиться о Маргарит, которую надо обеспечить всем, а во всем остальном мне разрешается отойти на задний план. Несколько тысяч фунтов, полученных мною по наследству, которые я вложил в дело, фактически очковтирательство. Если бы не Маргарит, они бы потребовали с меня по крайней мере тысяч пятьдесят.
Тони нечаянно высказал то, что уже давно занимало его, самые сокровенные мысли, и сказал гораздо больше, чем намеревался.
— Да, — сказала Элен, — но вы видите, как-никак Маргарит все-таки замешана в этом.
— Только косвенно. — Он уже жалел, что сказал так много. — И это отнюдь не касается наших личных отношений.
— Неужели? А я бы сказала, что касается. Но что же, собственно, вам так не нравится в деловой жизни?
— Все, — сказал Тони с горечью. Он запнулся, потом заговорил быстро, почти бессвязно, как будто думал вслух. Сейчас он видел в Элен лишь человеческое существо, которое проявило к нему какое-то внимание и оказалось способным хоть немного угадать его тщательно скрываемое разочарование в самом себе и в жизни.
— В тысяча девятьсот девятнадцатом году я был почти конченым человеком — и морально и физически.
Я не только чувствовал, что дальше идти некуда, я дошел до полного отчаяния. Мне казалось, что жизнь крошится у меня под пальцами. Истины, в которые я, безусловно, верил, изменили мне, или, во всяком случае, мне казалось, что изменили. Та жизнь, за которую я боролся, окончательно ускользала от меня.
Даже в отношениях с прежними друзьями точно произошел какой-то перелом. Казалось, что из всех людей я самый бедный — не из-за отсутствия денег, а обездоленный в жизни. Я мечтал создавать, строить здания, которые что-нибудь значили бы, а меня засадили составлять сметы бетонных дач. У меня только и были на свете что отец да Маргарит — и они, как большинство благожелательных людей, старались, чтобы я стал таким, каким им хотелось, и делал то, что было нужно им, а не мне. Вот таким образом я и вошел в так называемую деловую жизнь.
Он внезапно замолчал и угрюмо уставился на сырой пучок мертвой травы у себя под ногами, нервно кроша на мелкие кусочки сухой стебель дикого укропа. Элен ничего не говорила, выжидая с кошачьей настороженностью, не скажет ли он еще чего-нибудь.
— Деловая жизнь! — вдруг воскликнул он с таким негодованием, что она даже вздрогнула. — Деловая бездейственность, трудовая праздность, купить дешево, продать дорого — едва ли не самая подлая деятельность, на которую способен человеческий ум, а вместе с тем самая уважаемая и высокооплачиваемая в наше время. Блеф. Жульничество. Деградация. Меня тошнит от всего этого.
— Бедный ягненочек! — сказала Элен с притворным сочувствием. — А я и не знала, что вы так ненавидите работу.
— Я вовсе не ненавижу работу, — сердито возразил Тони. — Я ненавижу свое дело именно потому, что это не работа. Работать — значит создавать что-то,
делать что-то, а не манипулировать бумажными символами чужого труда.
Он вдруг замолчал, инстинктивно почувствовав, что бросает слова на ветер и никто не может быть гак далек от действительности, как такие состоятельные женщины среднего класса, как Элен. Их праздность, роскошь, тщеславие, думал он с горечью, способствуют процветанию всего этого гнусного мошенничества. Они увиливали от войны, увиливают от работы, увиливают от воспитания детей, если не от самого деторождения, и каждая из них хочет быть маленькой королевой, сидящей на навозной куче, которую нагреб ее муж, копаясь в грязном мире денег.
А потом они еще жалуются, что к ним несправедливы, их обижают. Что она такое говорит?
— …Разумеется, работа Уолтера носит совсем другой характер — это действительно восстановление страны. И я прекрасно понимаю, почему вам досадно тратить время на деловую рутину. У вас неподходящее интеллектуальное окружение. Почему вы не хотите, чтобы мы познакомили вас с некоторыми действительно интересными людьми из наших лондонских знакомых?
— Нет, благодарю вас, — сказал Тони мрачно. — Если и существует какое-нибудь более пустопорожнее и убогое жульничество, чем жульничество деловой сферы, так это жульничество ваших надменных интеллигентов. Уж лучше быть котенком и кричать «мяу».
— Тогда чего же вы хотите? — спросила она ехидно, оскорбленная в своем тщеславии его презрительным тоном.
— Луну, — ответил он, вставая: — Не пора ли нам возвращаться домой? Здесь холодно.
II
В течение двух следующих месяцев Энтони переживал тяжкую душевную борьбу. У него не было никого, кому он мог бы вполне довериться, за исключением разве Джулиана или Уотертона, и ему приходилось вести эту борьбу в одиночестве. Несмотря на свою привязанность к Джулиану или, вернее, из-за нее, ему не хотелось вынуждать молодого человека держать что-либо втайне от сестры. В самом деле, сознание, что его представление о жизни абсолютно не совпадает с представлением Маргарит и что он готов совершить шаг, которого она не поймет и не одобрит, являлось для него сейчас самым большим затруднением; имеет ли он моральное право навязать ей свое решение (скажем, решение порвать с жизнью, которую вел), доказав ей свою правоту или совсем не считаясь с ее возражениями? Советоваться с Джулианом значило просить его поддержки, как бывает в большинстве случаев, когда просят совета. Он почти не сомневался, что Джулиан поддержит его, но ему не хотелось ставить Джулиана в неловкое положение, осложнять его отношения с семьей. И не потому, что Джулиан был как-то особенно привязан или питал какие-то нежные чувства к кому-либо из родных, несомненно, он был в более дружеских отношениях с Тони, чем с кем-либо из своих. В угоду родителям Джулиан все еще изучал право и готовился к адвокатуре, но подобно многим юристам, слишком чувствительным ко всяческим перипетиям и неожиданностям этой профессии, увлекался журналистикой. Из всех родственников только один Тони поощрял его в выборе столь рискованной карьеры.