Страница:
— Похоже, хорошее дерево, — бубнил он. — Вот иду я по лесу, гляжу — стоит хорошая ель. И говорю себе, вот этот ствол сгодится для Куойла. Видишь, как она славно расширяется книзу? Получится хорошая, узкая лодка. Ну, не слишком узкая, а хорошая. Я тут делал лодку для Ноя Дея, лет десять назад. Ствол смотрелся хорошо в дереве, но для лодки был слишком прямым, слишком ровным. Не было у него хорошего расширения. Нос получился слишком отвесный. Вот Ной мне и говорит: «Если бы у меня была другая лодка, я бы эту продал».
Куойл кивнул и прикрыл рукой подбородок. «Мужчина с похмелья слушает о сложностях кораблестроения».
— Вот почему все лодки разные. Понимаешь, каждое дерево растет по-своему, поэтому у каждой лодки свой наклон носа и свой наклон кормы. У каждой лодки свое назначение. Все они разные, как мужчины и женщины, кто-то хороший, а кто-то не очень. — Скорее всего, он слышал это на проповеди и теперь повторяет как собственную мысль. Он начал петь низким сиплым голосом: «Ах ты, гусь, „Гусь-нырок”, не пойму, какой от тебя прок?»
Куойл стоял посреди торчавших, как кости, кусков древесины, по самые щиколотки в опилках. Было холодно. У Элвина Ярка на руках были варежки, а бегунок на его молнии отражал свет. Он прислонился к стене, где стояли самые большие куски дерева.
— Эти срезал на прошлой неделе. Сейчас их нет смысла резать все сразу, — объяснил Ярк Куойлу. — Я сначала делаю три основные — брештук, мидель-бимс и гак. У меня есть лекала, их мне дал еще отец. Он с их помощью отмерял и резал всю древесину, но большинство разметок уже поистерлись. Некоторые были без подписей, так что я даже не знаю, зачем они были нужны. Вот, значит, я делаю три самые главные части и кормовой подзор. Оттуда я уже смотрю, что делать дальше.
Куойлу было поручено поднимать, держать и переносить. Его головная боль усилилась. Ему казалось, что он чувствует ее размер и цвет: она была в форме гигантской буквы «Y», которая начиналась в мозгу и заканчивалась в глазных яблоках. Она была красно-черная, как мясо на гриле.
Элвин Ярк вырезал и обрабатывал косые стыки до тех пор, пока они не сцеплялись друг с другом, как крепкое рукопожатие. Готовые детали лежали, ожидая сборки. Потом они соединяли нос с килевыми стыками. Когда Куойл наклонился, ему показалось, что у него от боли лопнут глаза.
— Так, теперь подними старнпост.
Дальше они крепили сухостой на внутренние стыки.
— Теперь давай собирать, — сказал Ярк, загоняя десятисантиметровые нагели и затягивая винты. Он снова запел: «Какой от тебя прок, „Гусь-нырок”?» — Вот он, твой хребет. Вот хребет твоей лодки. Считай, она уже в сборе. Вот посмотришь на нее, если ты, конечно, разбираешься в лодках, то сразу поймешь, что к чему. Но никто тебе не скажет, как она поведет себя на воде, на волне, на зяби. Все узнаешь, когда спустишь ее и испробуешь. Был, правда, у нас старый дядюшка Лес, Лес Баджел. Земля ему пухом. Ему сейчас было бы сто тридцать лег. Он был первым мастером-лодочником на этом берегу еще до того, как я увидел свой первый молоток. Он делал замечательные ялики и плоскодонки. Они резали воду, как теплое масло. Последняя лодка у него была самая лучшая. Правда, пил он, дядюшка Лес. Да не стаканами, а литрами. Но дожил до седин. Странное это дело, как жизнь-то складывается.
При упоминании об алкоголе голова Куойла запульсировала.
— Жена умерла, дети уехали в Австралию. У него в голове были одни похороны, гробы да жемчужные ворота. В конце концов он решил сделать себе гроб. Пошел в свою мастерскую, набрав полчайника самогона, и застучал молотком. Пилил, стучал целую ночь. Потом переполз в дом и уснул на полу на кухне. Мой отец пошел в мастерскую, потому что ему очень хотелось посмотреть на этот гроб. Он его увидел: гроб с носом и килем, славно выпиленный, с просмоленными швами, сто восемьдесят сантиметров в длину и замечательно выкрашенный.
Куойл слабо засмеялся.
Ярк притянул винтом к внутренней поверхности носа кусок ели, который он почему-то назвал «передником».
— Он делает нос жестче, да и обшивку поддерживает. Ох, доживу ли я до того, чтобы ее закончить. — Он согнулся, что-то измерил и забил гвоздь в самый конец киля. Потом зацепил за него петлю от меловой нити, которую потом протянул до другого конца и зацепил ее там. Потом защипнул нить, натянул ее и отпустил, отметив ось тонкой голубой линией.
— Я думаю, мы уже можем выпить по чашке чаю, — промурлыкал он. Вытер нос тыльной стороной руки, а потом нагнулся и высморкал из носа пыль и опилки. И снова затянул свою песню: «Нет, какой тут прок, раз ты лентяй и лежебок».
Но Куойл чай пить не стал. Он должен был ехать к трейлеру Натбима.
— Хреново выглядишь, Куойл.
— Чувствую себя соответствующе. Что тут у нас? — Он видел, что трейлер вернулся в свое нормальное положение на опорах. В погнутое окошко вставлено новое стекло взамен разбитого.
— Пропала лодка, — подал голос Деннис. — Сначала нам было никак не найти кран, потом приехал Карл на бульдозере. Ерунда получилась: мы оторвали ей кабину. Ну, мы позвали водолаза, который живет на Безымянном. Его зовут Овар, так вот, он приехал и продел под нее кабель. Мы подняли ее так, чтобы зацепить буксиром и вытащить на берег, а она переломилась пополам. Так что теперь, ко всему прочему, она еще и представляет опасность для навигации.
— Противно-то как! — сказал Билли Притти.
Его колени были измазаны грязью, половина лица изодрана и кровоточила, ярко-голубые глаза, подернутые красной сеточкой, выглядывали из-под козырька. Он, прихлебывая, пил какой-то аперитив.
Натбим сделал большой глоток и посмотрел на залив. Тяжелое небо низко висело над водой. Было всего три часа, но уже начинало темнеть.
— Я бы все равно никуда не доплыл, — сказал он. — Вон буря надвигается. Штормовое предупреждение, мокрый снег и потом обильный снегопад, за которым придет мороз. Вот такой комплект удовольствий. Ко вторнику тут уже все будет покрыто льдом. Я бы не доплыл.
— Может, и не доплыл бы, — сказал Билли Притти. — Но лодку ты бы мог вытащить, до весны.
— Что толку теперь плакать? — сказал Натбим.
Несколько маленьких снежинок упали на колени Билли. Он долго на них смотрел, потом дохнул на них, чтобы они растаяли. Еще несколько снежинок заняли их место.
— Вот они, дьявольские перья.
Но Натбим не собирался так легко отказываться от благодарной публики.
— По ходу сегодняшних событий я решил изменить планы.
— Может, тогда останешься? Ненадолго? Оставайся, посмотришь рождественские торжества, а там будет видно.
— Вряд ли мне захочется еще когда-нибудь посетить вечеринку, — сказал Натбим. — Это как в той истории про парнишку, который любил таскать по ложечке сахару, пока его бабуля не посадила его перед целым мешком, дала ложку и сказала: «Пока все не съешь, не двинешься с места!» После этого сахар ему разонравился на всю оставшуюся жизнь. — Он расхохотался, раздувая щеки.
— Хорошо, что ты хоть можешь над этим посмеяться, — сказал Деннис, который тоже улыбался.
— А как же. Если не смеяться, то можно и с катушек съехать, правда? Нет, я решил плюнуть на все, забыть и рвануть в Бразилию на самолете. Там тепло и нет туманов. Вода замечательного зеленого цвета, как в бассейне. Настоящий цвет Дэвида Хокни 9. Душистые бризы… Может быть, у меня даже получится прожить там несколько месяцев в свое удовольствие. А какая там рыба! Ах, боже мой! Стейки из желтохвостика… Там есть такой простой соус, с ним можно есть рыбу или смешивать с другими соусами и приправлять салаты. Выжимаешь чашку сока лайма, хорошенько его солишь и оставляешь так на несколько недель. Потом процеживаешь его и наливаешь в бутылку с пробкой. Все, он готов к употреблению. Пахнет он странновато, но на вкус просто превосходен. Можно капнуть несколько капель на дымящуюся после гриля рыбную мякоть. А кубинский зеленый соус? Лайм, чеснок, водяной кресс, острый перец, сметана и коралловый омар. А я готовлю карри, моллюсков с карри, вымоченных в кокосовом молочке, и подаю их на ломтиках копченого парусника. Поверьте мне, это настоящий рай на тарелке!
— Остановись, — сказал Куойл.
Над заливом повисло полотно снегопада. Снежинки засыпали их плечи и головы.
— Друг мой, я еще не дошел до каменных крабов. О, эти крабы: роскошный имперский желтый цвет, алая и белая хвалебная песнь всем крабам семи морей, эпикурейский час славы. Момент Истины на твоем столе! Я люблю их с топленым маслом, к которому добавляю капельку соуса из кислого лайма и ликера из грецких орехов. Иногда можно положить дольку чеснока.
— Ты — настоящий поэт еды, Натбим, — сказал Билли Притти. — Я никогда не забуду, как ты накормил меня карри с плавником тюленя. Это была целая поэма.
— Я думаю, Билли, что не ошибусь, если скажу, что мы с тобой единственные здесь люди, пробовавшие это редкое блюдо. И креветки по-бразильски. Берешь большую коричневую сковороду с длинной ручкой, нагреваешь оливковое масло, кидаешь в него пару зубчиков чеснока, а потом кладешь туда креветок такими, какими их вытаскивают из воды. Ну, конечно, сначала их надо немного подсушить. Когда они достигают замечательного красно-оранжевого цвета, сбрасываешь их в бумажный пакет, чтобы стекло масло, и добавляешь немного морской соли и два молотых зеленых перца. Или просто встряхни над ними перечницу с острым перцем. Подавать их надо прямо в этих мешках. Просто откусываешь голову и вытаскиваешь мясо собственными зубами. Хвосты только выплевывай.
На них падал снег. Когда Натбим подставил лицо ветру, его волосы и брови быстро обросли снежинками. Остальные старались повернуться так, чтобы ветер дул им в спину.
— Именно так готовил креветок мой друг Партридж, — сказал Куойл.
Молчавший до этого черноволосый мужчина нахмурился. На его плечах лежали пушистые белые эполеты.
— Не знаю. У Нелл в Безымянной бухте их тоже хорошо готовят. Она берет маленьких таких креветок, размером с ноготь, чистит их, окунает в масло, а потом обваливает в дробленых крекерах из муки грубого помола. Потом жарит их и подает с пакетиком соуса по-татарски. Вот это я понимаю! А еще они вкусные, если их есть с мучным соусом и фасолью.
— Да, это самые сладкие креветки из всех, что я пробовал, — сказал Натбим. — Эти маленькие креветки очень вкусны. В общем, позднее я проплыву по побережью на юг, доберусь до Тихого океана, до какой-нибудь деревеньки, где рыбаки ходят на акул. Очень сложные места и сложное занятие. Я, конечно, ничего не планирую. Туда еще надо добраться.
— Ага, — сказал Билли, выбирая рукой снег из-за ворота твидовой рубашки. — Эх, если бы я снова стал молодым, то поехал бы с тобой. Я был в Сан-Паулу и на всем том побережье. Я даже пробовал тот соус, о котором ты рассказывал. Давно это было, году этак в тридцатом. И каменных крабов ел. И на Кубе был, и в Китае. Это еще до войны. Да, ньюфаундлендцы — самые что ни на есть первые путешественники. У меня тут племянник недавно заходил сюда на военном судне. Они перевозили американцев на их войну в Персидском заливе. В любом уголке мира можно встретить человека с Ньюфаундленда. Но сейчас я уже вышел из того возраста, когда все интересно. И теперь мне уже один черт — лайм там или картошка, рыба или жаркое.
— Когда ты собираешься ехать?
— Во вторник. Дата остается неизменной. У меня есть последний шанс настряпать еще порцайку сумасшедших историй для Джека и Терта. «Престарелая вдовушка бежит с любовником-омаром», «Премьер-министр купается в импортном пиве», «Похотливый старый папаша насилует детского пони». Может быть, я все-таки буду скучать по «Болтушке». Да, Куойл, у меня есть для тебя плохие новости. Гудлэды говорят, что больше никогда не сдадут свой трейлер работнику газеты. Это после вчерашнего. Я их убеждал, уговаривал, объяснял, что у тебя две славные дочурки и что ты очень скромный парень. Что аккуратный хозяин и никогда не устраиваешь вечеринок, и так далее, и тому подобное, но они настаивают на своем. Мне ужасно жаль.
— Я что-нибудь найду, — сказал Куойл.
С каждым вдохом снежинки залетали ему в нос. Головная боль превратилась в глухую пульсацию.
— Какая жалость, — сказал Билли Притти. Он стал серебряным от снега. Менял цвета в соответствии с сезоном. — Какая жалость. — Эти слова выражали все, что он хотел сказать.
Куойл прищурился и посмотрел на небо. Там не было видно ничего, кроме миллионов движущихся снежинок, подгоняемых живым ветром.
— Это дыхание мачехи, — сказал Билли.
34 Наряды
— Куойл, давай заканчивай с этим, и я отвезу тебя за угол, в «Плохую Погоду». Выпьем грога.
Угрюмый и бледный Терт Кард с ненавистью смотрел на скованный льдом залив. Было очень холодно. Пластины льда соединились друг с другом, образовав огромные ледяные пространства. Неровное зеленое тело льда становилось все крепче, он все прочнее цеплялся за берег, связывая сушу и море в единое целое. Жидкое стало твердым, твердое оказалось погребенным под кристаллическим. Ледовая равнина простиралась почти до самого устья залива. Терт смотрел, как ледокол прогрызал себе дорогу по черной по сравнению со льдом воде.
— Можно… — с неохотой ответил Куойл. Ему не хотелось пить с Тертом Кардом, но, кроме него, никто на это не согласится. Он может все сделать по-быстрому. — Сейчас, я только позвоню Бити и скажу, что немного задержусь.
На самом деле он хотел забрать дочерей и поехать домой, в дом Берков. Скрипучий, но удобный дом, где было много шкафов в самых неожиданных местах. Самым удивительным в этом месте был абажур, который начинал мягко пощелкивать, когда нагревалась лампочка. Там была ванная комната с самодельной медной ванной, достаточно широкой, чтобы в ней уместился Куойл. Это была первая ванна, в которой он помещался. Еще были свободные комнаты для гостей. На тот случай, если кто-нибудь приедет.
— Тогда мы выпьем пару стаканчиков, пару раз, — ухмыльнулся Терт Кард. Дьявол щекотал его горло, извлекая из него странные звуки. — Давай за мной. — Гудение двигателей разнеслось по морозному воздуху.
«Плохая Погода» оказалась длинной комнатой с полом, покрытым прогнившим линолеумом, с запахом засорившегося туалета, блевотины, застарелого табачного дыма и ликера. Здесь пил Терт Кард, отсюда он отправлялся домой, иногда ползком, иногда не в состоянии подняться по ступеням собственного дома. Куойл решил, что Терт кричит на своих домашних. Или хуже. Он видел его жену всего несколько раз, и она все время ходила согнувшись, будто съежившись. Дети вздрагивали, если Куойл пытался с ними поздороваться. Куойл везде замечал маленьких детей.
Кольца флюоресцентных ламп. Мощные спины за стойкой бара. Силуэты мужчин в кепках с отложными ушами, которыми их хозяева пользовались при первой необходимости. Там говорили о страховках и безработице и о том, что нужно уезжать на заработки. Куойл и Терт Кард сели за стол, заваленный грязными салфетками. Мусорное ведро дымилось. За ними сидели два промысловика из Донегола в куртках и шапках. Казалось, что это не люди, а куклы из тростника и толстых шарфов с рукавицами. Они сидели бок о бок на длинной скамье, у каждого в руке было по стакану. Куойл подумал, что, скорее всего, это деревенская рюмочная.
— Что будешь пить? — Терт Кард тяжело облокотился на стол и тот зашатался. — Не говори мне, что будешь пить. Будешь самогон с пепси. — И пошел к стойке, копаясь в кармане в поисках денег.
Снова вернулся и сел. Они выпили. Горло Терта Карда делало жадные движения, и он проглотил свою рюмку одним махом. Потом поднял руку с двумя растопыренными пальцами и помахал ей.
— Бывало и хуже, — сказал он, имея в виду погоду — Два года назад по всему побережью в это время уже лежал толстый слой льда. Ледоколам приходилось работать двадцать четыре часа в сутки. А бури какие, боже упаси! А несколько лет назад в первую неделю декабря задули такие ветры, что с моря пошли пятнадцатиметровые волны. Казалось, что поднимается само дно океана. Ты бы видел, как Билли трясся от холода в своем углу. Потом пару недель шел сильнейший ливень, каких еще никто здесь не видывал. Все затопило, все было разрушено. Сорвало плотину Пропавшего Без Вести. Ущерба было на многие миллионы. Декабрьские шторма здесь самые коварные, изменчивые и суровые. За десять минут теплый бриз может превратиться в полярную метель.
На стене висел календарь рыбака, на нем была открыта последняя страница. Пустые столы отражали свет. Терт Кард с раздражением зевал. На улице было темно: наступила пора самых длинных ночей. Из висевшего за стойкой бара радио доносился прогноз погоды. Тенденция к потеплению. Ожидаются высокие значения температуры, выше нормы.
— Вот какая у нас сейчас погода: шторм, метель и холод, потом потепление. Как йо-йо, вверх-вниз. Тепло, холодно, сильный ветер, высокий прилив. Прямо как какой-то рекламный трюк.
Новые напитки им принес старик. Куойл решил, что ему, должно быть, не меньше восьмидесяти лет. Надо же, он еще работал. Его волосы превратились в серебряную щетину, глаза тоже отливали серебром, круглые, как люнеты. Серая капля под носом отражала свет. Усы были похожи на сосновую хвою. Разинутый рот, как дыра в черепе, демонстрировал белый язык и десны. Он тупо уставился на деньги, которые ему бросил Терт Кард.
— Я тебе кое о чем расскажу, — заговорил Терт Кард. — Джек и Билли Притти уже об этом знают. Знаешь, я уезжаю. Хватит с меня Якорной Лапы. Еду тридцать первого декабря. Меня зовут в Сент-Джонс, составлять информационный бюллетень для поставщиков нефти. Вчера мне позвонили и сказали. Я написал заявление год назад, но там не торопились с выбором. Они берут только лучших из лучших, самые сливки. Веришь, я рад отсюда уехать. Если я правильно разыграю свои карты, то могу поехать в Штаты, в Техас, где у них головной офис. Правда, больше всего я люблю Флориду. Я не забуду о тебе, Куойл. Не знаю только, надолго ли ты тут задержишься? Понимаешь, я уезжаю тридцать первого декабря. Готов побиться об заклад, что за мной и ты вернешься в Штаты. Джеку и Билли придется самим тащить на себе «Болтушку». Если они сумеют, конечно.
— А как твоя жена относится к переезду?
— Жена? Она никуда не поедет. Она останется здесь, дома. Ее место дома. Вся ее семья здесь. Она останется. Женщины сидят дома. Она останется здесь.
Он пришел в ярость от одной мысли о том, что это может быть не так. Когда Терт поднял руку, чтобы заказать еще выпивки, Куойл встал и сказал, что ему пора ехать за детьми. Скорее прочь от Терта Карда.
— Знаешь, Джек отдает мою работу Билли. Скорее всего, они посадят тебя на страницу для женщин и наймут кого-нибудь нового для корабельных историй и катастроф. Я думаю, что твои дни тут сочтены.
Он засунул руку под рубашку и принялся чесаться.
Банни рассказывала о празднике в школе. Она готовила какой-то номер с Марти. Куойл стал готовить себя к часовому прослушиванию чтения стихотворений. Он не любил Рождество. Оно напоминало ему о том, как его брат срывал праздничную упаковку с роскошного набора крохотных машинок, точных моделей всех возможных цветов радуги. Ему, кажется, тоже дарили какую-то игрушку, но ему почему-то больше запомнились мягкие плоские упаковки, в которых лежали пижамы или коричневые с синим вязаные свитера, купленные матерью. «Ты слишком быстро растешь», — упрекала она его, глядя на брата Куойла, который был не выше среднего роста. Куойл тоже смотрел, как он отправляет «альфа ромео» прямо в бок красному двухпалубному автобусу.
Он до сих пор не мог этого забыть. Ему были неприятны издевательские голоса дикторов радиоэфира, отсчитывавших, сколько дней осталось для покупок, и призывавших потенциальных покупателей оформлять кредит. Правда, ему нравился запах ели. Ему придется пойти на школьный праздник. Который на самом деле праздником не был.
Куойл нес на руках Саншайн. Он нигде не видел Уэйви. Они сели в третьем ряду, рядом с одиноко сидящим Деннисом. Куойл подумал, что Бити помогает на кухне. Впереди сидели старый бармен из «Плохой Погоды», пара грузчиков с пристани. Их темные-волосы были вымыты и расчесаны, а лица припухли от выпитого и от восторга единения с толпой. Ряд, в котором сидели молодые холостые рыбаки, ожидающие объявления о вакансиях где-нибудь на стороне, подальше о дома. Ненадежные ребята. Целые кланы со всевозможными родственными ответвлениями разместились на складных стульях. Саншайн стояла на стуле и развлекалась тем, что приветственно махала незнакомым людям. Куойл по-прежнему не видел ни Уэйви, ни Герри. Пахло пудрой. Она сказала, что будет на празднике. Он продолжал ее искать.
Куойл кивнул и прикрыл рукой подбородок. «Мужчина с похмелья слушает о сложностях кораблестроения».
— Вот почему все лодки разные. Понимаешь, каждое дерево растет по-своему, поэтому у каждой лодки свой наклон носа и свой наклон кормы. У каждой лодки свое назначение. Все они разные, как мужчины и женщины, кто-то хороший, а кто-то не очень. — Скорее всего, он слышал это на проповеди и теперь повторяет как собственную мысль. Он начал петь низким сиплым голосом: «Ах ты, гусь, „Гусь-нырок”, не пойму, какой от тебя прок?»
Куойл стоял посреди торчавших, как кости, кусков древесины, по самые щиколотки в опилках. Было холодно. У Элвина Ярка на руках были варежки, а бегунок на его молнии отражал свет. Он прислонился к стене, где стояли самые большие куски дерева.
— Эти срезал на прошлой неделе. Сейчас их нет смысла резать все сразу, — объяснил Ярк Куойлу. — Я сначала делаю три основные — брештук, мидель-бимс и гак. У меня есть лекала, их мне дал еще отец. Он с их помощью отмерял и резал всю древесину, но большинство разметок уже поистерлись. Некоторые были без подписей, так что я даже не знаю, зачем они были нужны. Вот, значит, я делаю три самые главные части и кормовой подзор. Оттуда я уже смотрю, что делать дальше.
Куойлу было поручено поднимать, держать и переносить. Его головная боль усилилась. Ему казалось, что он чувствует ее размер и цвет: она была в форме гигантской буквы «Y», которая начиналась в мозгу и заканчивалась в глазных яблоках. Она была красно-черная, как мясо на гриле.
Элвин Ярк вырезал и обрабатывал косые стыки до тех пор, пока они не сцеплялись друг с другом, как крепкое рукопожатие. Готовые детали лежали, ожидая сборки. Потом они соединяли нос с килевыми стыками. Когда Куойл наклонился, ему показалось, что у него от боли лопнут глаза.
— Так, теперь подними старнпост.
Дальше они крепили сухостой на внутренние стыки.
— Теперь давай собирать, — сказал Ярк, загоняя десятисантиметровые нагели и затягивая винты. Он снова запел: «Какой от тебя прок, „Гусь-нырок”?» — Вот он, твой хребет. Вот хребет твоей лодки. Считай, она уже в сборе. Вот посмотришь на нее, если ты, конечно, разбираешься в лодках, то сразу поймешь, что к чему. Но никто тебе не скажет, как она поведет себя на воде, на волне, на зяби. Все узнаешь, когда спустишь ее и испробуешь. Был, правда, у нас старый дядюшка Лес, Лес Баджел. Земля ему пухом. Ему сейчас было бы сто тридцать лег. Он был первым мастером-лодочником на этом берегу еще до того, как я увидел свой первый молоток. Он делал замечательные ялики и плоскодонки. Они резали воду, как теплое масло. Последняя лодка у него была самая лучшая. Правда, пил он, дядюшка Лес. Да не стаканами, а литрами. Но дожил до седин. Странное это дело, как жизнь-то складывается.
При упоминании об алкоголе голова Куойла запульсировала.
— Жена умерла, дети уехали в Австралию. У него в голове были одни похороны, гробы да жемчужные ворота. В конце концов он решил сделать себе гроб. Пошел в свою мастерскую, набрав полчайника самогона, и застучал молотком. Пилил, стучал целую ночь. Потом переполз в дом и уснул на полу на кухне. Мой отец пошел в мастерскую, потому что ему очень хотелось посмотреть на этот гроб. Он его увидел: гроб с носом и килем, славно выпиленный, с просмоленными швами, сто восемьдесят сантиметров в длину и замечательно выкрашенный.
Куойл слабо засмеялся.
Ярк притянул винтом к внутренней поверхности носа кусок ели, который он почему-то назвал «передником».
— Он делает нос жестче, да и обшивку поддерживает. Ох, доживу ли я до того, чтобы ее закончить. — Он согнулся, что-то измерил и забил гвоздь в самый конец киля. Потом зацепил за него петлю от меловой нити, которую потом протянул до другого конца и зацепил ее там. Потом защипнул нить, натянул ее и отпустил, отметив ось тонкой голубой линией.
— Я думаю, мы уже можем выпить по чашке чаю, — промурлыкал он. Вытер нос тыльной стороной руки, а потом нагнулся и высморкал из носа пыль и опилки. И снова затянул свою песню: «Нет, какой тут прок, раз ты лентяй и лежебок».
Но Куойл чай пить не стал. Он должен был ехать к трейлеру Натбима.
***
На ступенях возле трейлера сидели Натбим, Деннис, Билли Притти и черноволосый мужчина. Они не обращали внимания на холод и пили пиво. Куойла чуть не стошнило от одной только мысли о пиве. Ни крана, ни лодки не было видно.— Хреново выглядишь, Куойл.
— Чувствую себя соответствующе. Что тут у нас? — Он видел, что трейлер вернулся в свое нормальное положение на опорах. В погнутое окошко вставлено новое стекло взамен разбитого.
— Пропала лодка, — подал голос Деннис. — Сначала нам было никак не найти кран, потом приехал Карл на бульдозере. Ерунда получилась: мы оторвали ей кабину. Ну, мы позвали водолаза, который живет на Безымянном. Его зовут Овар, так вот, он приехал и продел под нее кабель. Мы подняли ее так, чтобы зацепить буксиром и вытащить на берег, а она переломилась пополам. Так что теперь, ко всему прочему, она еще и представляет опасность для навигации.
— Противно-то как! — сказал Билли Притти.
Его колени были измазаны грязью, половина лица изодрана и кровоточила, ярко-голубые глаза, подернутые красной сеточкой, выглядывали из-под козырька. Он, прихлебывая, пил какой-то аперитив.
Натбим сделал большой глоток и посмотрел на залив. Тяжелое небо низко висело над водой. Было всего три часа, но уже начинало темнеть.
— Я бы все равно никуда не доплыл, — сказал он. — Вон буря надвигается. Штормовое предупреждение, мокрый снег и потом обильный снегопад, за которым придет мороз. Вот такой комплект удовольствий. Ко вторнику тут уже все будет покрыто льдом. Я бы не доплыл.
— Может, и не доплыл бы, — сказал Билли Притти. — Но лодку ты бы мог вытащить, до весны.
— Что толку теперь плакать? — сказал Натбим.
Несколько маленьких снежинок упали на колени Билли. Он долго на них смотрел, потом дохнул на них, чтобы они растаяли. Еще несколько снежинок заняли их место.
— Вот они, дьявольские перья.
Но Натбим не собирался так легко отказываться от благодарной публики.
— По ходу сегодняшних событий я решил изменить планы.
— Может, тогда останешься? Ненадолго? Оставайся, посмотришь рождественские торжества, а там будет видно.
— Вряд ли мне захочется еще когда-нибудь посетить вечеринку, — сказал Натбим. — Это как в той истории про парнишку, который любил таскать по ложечке сахару, пока его бабуля не посадила его перед целым мешком, дала ложку и сказала: «Пока все не съешь, не двинешься с места!» После этого сахар ему разонравился на всю оставшуюся жизнь. — Он расхохотался, раздувая щеки.
— Хорошо, что ты хоть можешь над этим посмеяться, — сказал Деннис, который тоже улыбался.
— А как же. Если не смеяться, то можно и с катушек съехать, правда? Нет, я решил плюнуть на все, забыть и рвануть в Бразилию на самолете. Там тепло и нет туманов. Вода замечательного зеленого цвета, как в бассейне. Настоящий цвет Дэвида Хокни 9. Душистые бризы… Может быть, у меня даже получится прожить там несколько месяцев в свое удовольствие. А какая там рыба! Ах, боже мой! Стейки из желтохвостика… Там есть такой простой соус, с ним можно есть рыбу или смешивать с другими соусами и приправлять салаты. Выжимаешь чашку сока лайма, хорошенько его солишь и оставляешь так на несколько недель. Потом процеживаешь его и наливаешь в бутылку с пробкой. Все, он готов к употреблению. Пахнет он странновато, но на вкус просто превосходен. Можно капнуть несколько капель на дымящуюся после гриля рыбную мякоть. А кубинский зеленый соус? Лайм, чеснок, водяной кресс, острый перец, сметана и коралловый омар. А я готовлю карри, моллюсков с карри, вымоченных в кокосовом молочке, и подаю их на ломтиках копченого парусника. Поверьте мне, это настоящий рай на тарелке!
— Остановись, — сказал Куойл.
Над заливом повисло полотно снегопада. Снежинки засыпали их плечи и головы.
— Друг мой, я еще не дошел до каменных крабов. О, эти крабы: роскошный имперский желтый цвет, алая и белая хвалебная песнь всем крабам семи морей, эпикурейский час славы. Момент Истины на твоем столе! Я люблю их с топленым маслом, к которому добавляю капельку соуса из кислого лайма и ликера из грецких орехов. Иногда можно положить дольку чеснока.
— Ты — настоящий поэт еды, Натбим, — сказал Билли Притти. — Я никогда не забуду, как ты накормил меня карри с плавником тюленя. Это была целая поэма.
— Я думаю, Билли, что не ошибусь, если скажу, что мы с тобой единственные здесь люди, пробовавшие это редкое блюдо. И креветки по-бразильски. Берешь большую коричневую сковороду с длинной ручкой, нагреваешь оливковое масло, кидаешь в него пару зубчиков чеснока, а потом кладешь туда креветок такими, какими их вытаскивают из воды. Ну, конечно, сначала их надо немного подсушить. Когда они достигают замечательного красно-оранжевого цвета, сбрасываешь их в бумажный пакет, чтобы стекло масло, и добавляешь немного морской соли и два молотых зеленых перца. Или просто встряхни над ними перечницу с острым перцем. Подавать их надо прямо в этих мешках. Просто откусываешь голову и вытаскиваешь мясо собственными зубами. Хвосты только выплевывай.
На них падал снег. Когда Натбим подставил лицо ветру, его волосы и брови быстро обросли снежинками. Остальные старались повернуться так, чтобы ветер дул им в спину.
— Именно так готовил креветок мой друг Партридж, — сказал Куойл.
Молчавший до этого черноволосый мужчина нахмурился. На его плечах лежали пушистые белые эполеты.
— Не знаю. У Нелл в Безымянной бухте их тоже хорошо готовят. Она берет маленьких таких креветок, размером с ноготь, чистит их, окунает в масло, а потом обваливает в дробленых крекерах из муки грубого помола. Потом жарит их и подает с пакетиком соуса по-татарски. Вот это я понимаю! А еще они вкусные, если их есть с мучным соусом и фасолью.
— Да, это самые сладкие креветки из всех, что я пробовал, — сказал Натбим. — Эти маленькие креветки очень вкусны. В общем, позднее я проплыву по побережью на юг, доберусь до Тихого океана, до какой-нибудь деревеньки, где рыбаки ходят на акул. Очень сложные места и сложное занятие. Я, конечно, ничего не планирую. Туда еще надо добраться.
— Ага, — сказал Билли, выбирая рукой снег из-за ворота твидовой рубашки. — Эх, если бы я снова стал молодым, то поехал бы с тобой. Я был в Сан-Паулу и на всем том побережье. Я даже пробовал тот соус, о котором ты рассказывал. Давно это было, году этак в тридцатом. И каменных крабов ел. И на Кубе был, и в Китае. Это еще до войны. Да, ньюфаундлендцы — самые что ни на есть первые путешественники. У меня тут племянник недавно заходил сюда на военном судне. Они перевозили американцев на их войну в Персидском заливе. В любом уголке мира можно встретить человека с Ньюфаундленда. Но сейчас я уже вышел из того возраста, когда все интересно. И теперь мне уже один черт — лайм там или картошка, рыба или жаркое.
— Когда ты собираешься ехать?
— Во вторник. Дата остается неизменной. У меня есть последний шанс настряпать еще порцайку сумасшедших историй для Джека и Терта. «Престарелая вдовушка бежит с любовником-омаром», «Премьер-министр купается в импортном пиве», «Похотливый старый папаша насилует детского пони». Может быть, я все-таки буду скучать по «Болтушке». Да, Куойл, у меня есть для тебя плохие новости. Гудлэды говорят, что больше никогда не сдадут свой трейлер работнику газеты. Это после вчерашнего. Я их убеждал, уговаривал, объяснял, что у тебя две славные дочурки и что ты очень скромный парень. Что аккуратный хозяин и никогда не устраиваешь вечеринок, и так далее, и тому подобное, но они настаивают на своем. Мне ужасно жаль.
— Я что-нибудь найду, — сказал Куойл.
С каждым вдохом снежинки залетали ему в нос. Головная боль превратилась в глухую пульсацию.
— Какая жалость, — сказал Билли Притти. Он стал серебряным от снега. Менял цвета в соответствии с сезоном. — Какая жалость. — Эти слова выражали все, что он хотел сказать.
Куойл прищурился и посмотрел на небо. Там не было видно ничего, кроме миллионов движущихся снежинок, подгоняемых живым ветром.
— Это дыхание мачехи, — сказал Билли.
34 Наряды
Когда-то моряки заплетали свои волосы двумя способами: в два «крысиных хвоста» или делили на четыре квадратные зоны, выплетая как линь. Последний штрих выполнялся с помощью кожи маринованного угря. Моряк аккуратно скатывал с угря кожу (как скатывают кондом), надевал его на косицу, а потом туго затягивал. Для торжественных случаев прическа украшалась красной тесьмой, завязываемой в форме банта.
— Куойл, давай заканчивай с этим, и я отвезу тебя за угол, в «Плохую Погоду». Выпьем грога.
Угрюмый и бледный Терт Кард с ненавистью смотрел на скованный льдом залив. Было очень холодно. Пластины льда соединились друг с другом, образовав огромные ледяные пространства. Неровное зеленое тело льда становилось все крепче, он все прочнее цеплялся за берег, связывая сушу и море в единое целое. Жидкое стало твердым, твердое оказалось погребенным под кристаллическим. Ледовая равнина простиралась почти до самого устья залива. Терт смотрел, как ледокол прогрызал себе дорогу по черной по сравнению со льдом воде.
— Можно… — с неохотой ответил Куойл. Ему не хотелось пить с Тертом Кардом, но, кроме него, никто на это не согласится. Он может все сделать по-быстрому. — Сейчас, я только позвоню Бити и скажу, что немного задержусь.
На самом деле он хотел забрать дочерей и поехать домой, в дом Берков. Скрипучий, но удобный дом, где было много шкафов в самых неожиданных местах. Самым удивительным в этом месте был абажур, который начинал мягко пощелкивать, когда нагревалась лампочка. Там была ванная комната с самодельной медной ванной, достаточно широкой, чтобы в ней уместился Куойл. Это была первая ванна, в которой он помещался. Еще были свободные комнаты для гостей. На тот случай, если кто-нибудь приедет.
— Тогда мы выпьем пару стаканчиков, пару раз, — ухмыльнулся Терт Кард. Дьявол щекотал его горло, извлекая из него странные звуки. — Давай за мной. — Гудение двигателей разнеслось по морозному воздуху.
«Плохая Погода» оказалась длинной комнатой с полом, покрытым прогнившим линолеумом, с запахом засорившегося туалета, блевотины, застарелого табачного дыма и ликера. Здесь пил Терт Кард, отсюда он отправлялся домой, иногда ползком, иногда не в состоянии подняться по ступеням собственного дома. Куойл решил, что Терт кричит на своих домашних. Или хуже. Он видел его жену всего несколько раз, и она все время ходила согнувшись, будто съежившись. Дети вздрагивали, если Куойл пытался с ними поздороваться. Куойл везде замечал маленьких детей.
Кольца флюоресцентных ламп. Мощные спины за стойкой бара. Силуэты мужчин в кепках с отложными ушами, которыми их хозяева пользовались при первой необходимости. Там говорили о страховках и безработице и о том, что нужно уезжать на заработки. Куойл и Терт Кард сели за стол, заваленный грязными салфетками. Мусорное ведро дымилось. За ними сидели два промысловика из Донегола в куртках и шапках. Казалось, что это не люди, а куклы из тростника и толстых шарфов с рукавицами. Они сидели бок о бок на длинной скамье, у каждого в руке было по стакану. Куойл подумал, что, скорее всего, это деревенская рюмочная.
— Что будешь пить? — Терт Кард тяжело облокотился на стол и тот зашатался. — Не говори мне, что будешь пить. Будешь самогон с пепси. — И пошел к стойке, копаясь в кармане в поисках денег.
Снова вернулся и сел. Они выпили. Горло Терта Карда делало жадные движения, и он проглотил свою рюмку одним махом. Потом поднял руку с двумя растопыренными пальцами и помахал ей.
— Бывало и хуже, — сказал он, имея в виду погоду — Два года назад по всему побережью в это время уже лежал толстый слой льда. Ледоколам приходилось работать двадцать четыре часа в сутки. А бури какие, боже упаси! А несколько лет назад в первую неделю декабря задули такие ветры, что с моря пошли пятнадцатиметровые волны. Казалось, что поднимается само дно океана. Ты бы видел, как Билли трясся от холода в своем углу. Потом пару недель шел сильнейший ливень, каких еще никто здесь не видывал. Все затопило, все было разрушено. Сорвало плотину Пропавшего Без Вести. Ущерба было на многие миллионы. Декабрьские шторма здесь самые коварные, изменчивые и суровые. За десять минут теплый бриз может превратиться в полярную метель.
На стене висел календарь рыбака, на нем была открыта последняя страница. Пустые столы отражали свет. Терт Кард с раздражением зевал. На улице было темно: наступила пора самых длинных ночей. Из висевшего за стойкой бара радио доносился прогноз погоды. Тенденция к потеплению. Ожидаются высокие значения температуры, выше нормы.
— Вот какая у нас сейчас погода: шторм, метель и холод, потом потепление. Как йо-йо, вверх-вниз. Тепло, холодно, сильный ветер, высокий прилив. Прямо как какой-то рекламный трюк.
Новые напитки им принес старик. Куойл решил, что ему, должно быть, не меньше восьмидесяти лет. Надо же, он еще работал. Его волосы превратились в серебряную щетину, глаза тоже отливали серебром, круглые, как люнеты. Серая капля под носом отражала свет. Усы были похожи на сосновую хвою. Разинутый рот, как дыра в черепе, демонстрировал белый язык и десны. Он тупо уставился на деньги, которые ему бросил Терт Кард.
— Я тебе кое о чем расскажу, — заговорил Терт Кард. — Джек и Билли Притти уже об этом знают. Знаешь, я уезжаю. Хватит с меня Якорной Лапы. Еду тридцать первого декабря. Меня зовут в Сент-Джонс, составлять информационный бюллетень для поставщиков нефти. Вчера мне позвонили и сказали. Я написал заявление год назад, но там не торопились с выбором. Они берут только лучших из лучших, самые сливки. Веришь, я рад отсюда уехать. Если я правильно разыграю свои карты, то могу поехать в Штаты, в Техас, где у них головной офис. Правда, больше всего я люблю Флориду. Я не забуду о тебе, Куойл. Не знаю только, надолго ли ты тут задержишься? Понимаешь, я уезжаю тридцать первого декабря. Готов побиться об заклад, что за мной и ты вернешься в Штаты. Джеку и Билли придется самим тащить на себе «Болтушку». Если они сумеют, конечно.
— А как твоя жена относится к переезду?
— Жена? Она никуда не поедет. Она останется здесь, дома. Ее место дома. Вся ее семья здесь. Она останется. Женщины сидят дома. Она останется здесь.
Он пришел в ярость от одной мысли о том, что это может быть не так. Когда Терт поднял руку, чтобы заказать еще выпивки, Куойл встал и сказал, что ему пора ехать за детьми. Скорее прочь от Терта Карда.
— Знаешь, Джек отдает мою работу Билли. Скорее всего, они посадят тебя на страницу для женщин и наймут кого-нибудь нового для корабельных историй и катастроф. Я думаю, что твои дни тут сочтены.
Он засунул руку под рубашку и принялся чесаться.
***
Куойл был удивлен воцарившейся жарой, которая пришла вместе с декабрьскими штормами. Будто ветра выпустили на волю некую демоническую силу, и она волной распространилась по побережью. Куда бы он ни пошел, везде раздавались звуки пилы и молотка, постукивание спиц и крючков, разносился аромат бисквитов, вымачиваемых в бренди, и запах красок, которыми расписывались кукольные лица. Даже из старых носков шились мягкие игрушки.Банни рассказывала о празднике в школе. Она готовила какой-то номер с Марти. Куойл стал готовить себя к часовому прослушиванию чтения стихотворений. Он не любил Рождество. Оно напоминало ему о том, как его брат срывал праздничную упаковку с роскошного набора крохотных машинок, точных моделей всех возможных цветов радуги. Ему, кажется, тоже дарили какую-то игрушку, но ему почему-то больше запомнились мягкие плоские упаковки, в которых лежали пижамы или коричневые с синим вязаные свитера, купленные матерью. «Ты слишком быстро растешь», — упрекала она его, глядя на брата Куойла, который был не выше среднего роста. Куойл тоже смотрел, как он отправляет «альфа ромео» прямо в бок красному двухпалубному автобусу.
Он до сих пор не мог этого забыть. Ему были неприятны издевательские голоса дикторов радиоэфира, отсчитывавших, сколько дней осталось для покупок, и призывавших потенциальных покупателей оформлять кредит. Правда, ему нравился запах ели. Ему придется пойти на школьный праздник. Который на самом деле праздником не был.
***
Зал был набит битком. Все нарядились в лучшую одежду: старики были в пахнущих камфарой черных пиджаках, поджимавших их под мышками, женщины — в шелках и тонкой шерсти. Бежевый, киноварь, алый, бронзовый, оранжевый и красный. Итальянские туфли. Завитые локоны, взбитые и залитые лаком до пластмассового состояния. Помада. Красные круги румян. Выбритые скулы у мужчин. Галстуки в цветовой гамме подарочной упаковки. Дети в ярко-розовых и кремовых нарядах. Ароматы надушенных тел, гул голосов, как жужжание над цветочным лугом.Куойл нес на руках Саншайн. Он нигде не видел Уэйви. Они сели в третьем ряду, рядом с одиноко сидящим Деннисом. Куойл подумал, что Бити помогает на кухне. Впереди сидели старый бармен из «Плохой Погоды», пара грузчиков с пристани. Их темные-волосы были вымыты и расчесаны, а лица припухли от выпитого и от восторга единения с толпой. Ряд, в котором сидели молодые холостые рыбаки, ожидающие объявления о вакансиях где-нибудь на стороне, подальше о дома. Ненадежные ребята. Целые кланы со всевозможными родственными ответвлениями разместились на складных стульях. Саншайн стояла на стуле и развлекалась тем, что приветственно махала незнакомым людям. Куойл по-прежнему не видел ни Уэйви, ни Герри. Пахло пудрой. Она сказала, что будет на празднике. Он продолжал ее искать.