Страница:
Сколько их было тут, облокотившихся о поручни, как стояла сейчас она? Всматривавшихся в скалу посреди моря. Викингов, басков, французов, англичан, испанцев, португальцев. Их привлекала сюда треска, в те дни, когда огромные косяки рыб замедляли продвижение кораблей к Островам Пряностей, в поисках городов из чистого золота. Смотрящие мечтали о жареной птице или сладких ягодах в корзинках из листвы, но видели только бушующие волны и чуть теплящиеся огоньки на мачтах. Им попадались только обледеневшие города, айсберги с берилловой сердцевиной, голубой самоцвет внутри белого самоцвета, и некоторые из них, по поверьям, пахли миндалем. Она с детства помнила этот горький аромат.
Высаженные на берег люди возвращались на корабль покрытые кровавой коркой от укусов насекомых. «Все сыро и мокро, — говорили они, — на острове сплошные болота и трясины, реки и цепочки прудов, населенные птицами с железными глотками». И корабль с трудом огибал мыс, а его пассажиры видели, как тени карибу растворялись в тумане.
Позже это место стало пользоваться дурной славой. Весенний голод обнажал костистые головы, крупные суставы под плотью. Как было тяжело выживать, цепляясь за жизнь зубами и когтями! Море-алхимик превращало рыбаков в сырые кости, отправляло лодки дрейфовать вслед за треской и выбрасывало их с прибоем. Тетушка помнила истории, рассказанные стариками: об отце, застрелившем старших детей и себя, чтобы остальная семья получила шанс выжить на остатках запасов муки; об охотниках на тюленей — они стояли на льдинах, которые под их весом становились в уровень с водой, до тех пор, пока первый из них не выдерживал и не бросался в воду; о поездках за лекарством во время шторма. Они всегда заканчивались тем, что либо несчастному больному приносили не то лекарство, либо помощь приходила слишком поздно.
Она не была здесь с раннего детства, но это чувство не забылось. Оно вернулось: гипнотическое воздействие моря, запах крови, ветра и соли, рыбьих голов, елового дыма и пота, стук обкатанных морем камней и шипение волн, вкус ломтиков хлеба, смоченных в бульоне, спальня под навесом.
Теперь, говорят, с тяготами жизни покончено. Злые силы судьбы отступили перед страховкой по безработице и твердой надеждой на деньги от нефтяного месторождения, находящегося в открытом море. Везде были прогресс и частная собственность, работал принцип острого локтя. Так говорили.
Ей было пятнадцать, когда они уехали с мыса Куойлов, и семнадцать, когда семья перебралась в Штаты, став еще одной каплей в приливных волнах беженцев с Ньюфаундленда, покинувших родные порты, острова и тайные бухточки. Они истекали, как воды, прочь от привычной уединенности, неграмотности, штанов, сшитых из обивочного материала, выпавших зубов, прочь от извращенных мыслей и грубых рук, от отчаяния.
А ее отец, Гарольд Хамм, погиб за месяц до их отъезда, когда ослаб узел, фиксировавший металлический контейнер, в котором хранились десятки килограммов гвоздей. Такелажная цепь ослабла, и ящик упал. Обитый железом угол угодил отцу в затылок и размозжил позвоночник. Он упал на причал, парализованный, без сознания. Кто знает, какие мысли наполняли его угасающий рассудок, когда дети и жена наклонились над ним, умоляя его отозваться: «Отец! Отец!» Никто не называл его по имени, звучало только это слово: отец. Будто отцовство было самым важным делом его жизни. Все плакали. Даже Гай, который всегда думал только о себе.
«Как странно, — подумала она, — возвращаться с потерявшим надежду племянником и прахом Гая». Она забрала урну у всхлипывающего Куойла и отнесла ее в комнату для гостей. Лежала ночью без сна и думала, не стоит ли высыпать его прах в магазинный полиэтиленовый пакет, завязать ручки и выбросить в мусорный бак.
Это была просто мысль.
Она размышляла, что изменилось сильнее: это место или она сама? Это место было наделено силой. Она содрогнулась. Сейчас все будет иначе. Лучше. Она облокотилась о поручни и стала смотреть в темные воды Атлантики, вздыхавшие о прошлом.
5 Скользящая стяжка
На полу за сиденьями заскулила Уоррен. Куойл вел машину по западному побережью Большого Северного полуострова, вдоль шоссе, изрезанного колесами грузовых автомобилей. Дорога пролегала между зыбью пролива Бель Айл и горами, похожими на голубые дыни. Напротив пролива находился мрачный полуостров Лабрадор. Грузовики образовывали караваны, движущиеся на восток, поблескивая сквозь туман стальными кабинами. Куойл почти узнал это хмурое небо, будто он когда-то видел его во сне, но успел забыть.
Машина катилась по растрескавшейся земле. Шероховатые утесы в вулканическом глянце. На рифе, возвышающемся над морем, морская птица отложила единственное яйцо. Гавани были все еще затянуты льдом. Дома, похожие на склепы, выросшие из гранитных глыб; черное побережье поблескивало, как комья серебряной руды.
Их дом, как сказала тетушка, скрестив пальцы, находился на мысе Куойлов. Во всяком случае, мыс еще был обозначен на карте. Дом пустовал уже сорок четыре года. Она смеялась, говорила, что от него, наверное, ничего не осталось, но в глубине души верила, что дом стоит и время не могло так жестоко обмануть ее надежды на возвращение. У нее был хриплый голос. Куойл слушал ее и вел машину с открытым ртом, будто пробуя на вкус полярный воздух.
Айсберги, маячившие на горизонте, были похожи на белые тюрьмы. Необъятная синяя ткань моря проминалась и морщилась.
— Смотри, — сказала тетушка. — Рыбацкие ялики. — Издалека они казались крохотными. Волны разбивались о мыс. Вода бурлила.
— Я помню человека, который жил в лодке, выброшенной на берег, — сказала тетушка. — Старик Дэнни, как там была его фамилия? Ее вынесло достаточно далеко на сушу, и волны до нее не доходили. Он ее приподнял, починил. Вставил маленькую трубу, проложил тропинку с каменным бордюром. Он жил там много лет, пока однажды, когда он сидел перед лодкой и штопал сеть, на него не упал прогнивший остов и не задавил насмерть.
Шоссе, идущее на восток, сузилось до двух рядов. Оно уходило под крутыми склонами, мимо хвойного леса, вдоль которого стояли знаки: «Вырубка запрещена!» Куойл оценивающе оглядывал редкие мотели, которые они проезжали. Он смотрел на них как человек, который намеревался в них остановиться.
Залив на карте бы похож на бледно-голубую химическую колбу, в которую вливался океан. На восточном побережье находилось поселение, названное одним именем с бухтой Мучного Мешка, а в пяти километрах к северу — городок Якорная Лапа. Ниже были бесчисленные бухты и пещеры. Тетушка копалась в своей черной сумочке, похожей на пудреницу, в поисках брошюры. Потом она читала вслух о красотах Киллик-Кло: о работе государственной пристани, завода по переработке рыбы, товарной узловой станции и ресторанов. Две тысячи населения. Неограниченный потенциал.
— Тебе предлагают работу в Мучном Мешке, так? Это прямо напротив мыса Куойлов. По воде где-то километра три. А по суше — долгая дорога. Раньше от бухты Опрокинутой до Якорной Лапы каждый день ходил паром, утром и вечером. Но сейчас, наверное, все уже закрыто. Если бы у тебя была лодка и мотор, ты мог бы переправляться сам.
— Как нам добраться до мыса Куойлов? — спросил он.
Тетушка объяснила, что с основного шоссе сворачивает дорога, которая на картах обозначалась тоненькой пунктирной линией. Куойлу не нравился вид таких же «пунктирных» дорог, которые проносились мимо. Галька, грязь и рытвины, ведущие в никуда.
Они пропустили съезд с главной дороги и ехали вперед до тех пор, пока не увидели топливные насосы и вывеску «Магазин Ай-Джи-Эс». Магазин располагался в доме. Темная комнатка. За прилавками виднелась кухня и плюющийся чайник на плите. Банни услышала смех, доносившийся из телевизора.
Ожидая, пока кто-нибудь к ним выйдет, Куойл заинтересовался похожими на медвежьи лапы зимними сапогами. Он ходил по комнате, рассматривая самодельные полки, открытые ящики с разделочными ножами, иглы для починки сетей, мотки шнуров и веревок, резиновые перчатки, банки с тушенкой и стопки кассет с приключенческими видеофильмами. Банни через дверцу морозильника разглядывала покрывшиеся бугорчатым инеем рожки с мороженым.
Из кухни, жуя что-то хрустящее, вышел мужчина с волосами цвета осоки, торчащими из-под кепки с эмблемой французской велосипедной фирмы. Угрюмый вид, широкие штаны из шерсти. Тетушка заговорила. Куойл надел шапку из шкуры тюленя, чтобы развлечь детей, помог им выбрать кукол, сделанных из прищепок. Нарисованные чернилами лица улыбались с кукольных головок.
— Вы не подскажете, где дорога на бухту Опрокинутую?
Ни тени улыбки. Проглотил перед тем, как ответить.
— Проехали, как обычно. Она сворачивает с главной дороги. Поедете обратно, будет справа. Сейчас тут мало интересного. — Он отвернулся. Его адамово яблоко, возвышение на волосатой шее, напоминало странный половой орган.
На витрине с комиксами Куойл нашел изображение гангстера, стреляющего в вытянувшуюся женщину. Гангстеры всегда носили зеленые костюмы. Он заплатил за куклы. Холодные монеты в десять центов выпали из пальцев мужчины.
— Тетушка, по-моему, я здесь не проеду. Не похоже, чтобы эта дорога куда-нибудь вела.
— На ней есть следы от колес, — ответила она и указала на слабые отметины.
Куойл свернул на грязную дорогу. Колеса тут же взбили сырое месиво. Следы исчезли. Куойл решил, что все те машины съезжали на дорогу, чтобы развернуться. Ему очень хотелось сделать то же самое и завтра снова попытать счастья на этой дороге. Или они все провалились в бездонную яму?
— Когда мы приедем? — спросила Банни, откидываясь на спинку сиденья. — Я устала ехать. Я хочу уже приехать. Я хочу надеть купальник и поиграть на пляже.
— Я тоже! — Они обе стали ритмично биться спинами о сиденье.
— Сейчас слишком холодно. Только полярные медведи плавают в такую погоду. Но ты можешь побросать камни в воду. Тетушка, сколько нам еще ехать, если смотреть по карте? — У него болели руки оттого, что он целый день провел за рулем.
Она какое-то время молча дышала над картой.
— От основной дороги до бухты Опрокинутой двадцать семь километров.
— Двадцать семь километров вот этого?
— Потом, — говорила она, будто бы он не проронил ни слова, — еще семнадцать с половиной до мыса Куойлов. До дома. Вернее, до того, что от него осталось. Тут на карте показана дорога, но в старые времена ее не было. Это была просто тропинка. Понимаешь, тогда люди не ездили на машинах, потому что ни у кого не было машин. Всюду добирались на лодках. Ни у кого не было ни машины, ни грузовика. Это вымощенное шоссе, по которому мы приехали, тоже здесь недавно. — Но тяжелая каменная роспись на горизонте говорила о другом: все здесь осталось неизменным и неизменяемым.
— Надеюсь, когда мы доедем до бухты Опрокинутой, нам не придется идти семнадцать с половиной километров пешком. — Нейлоновый рукав скрипнул о руль.
— Это может быть. Тогда мы просто повернем обратно. — У нее было отрешенное лицо. Казалось, залив рождался в ее голове и проявлялся в реальности голубой галлюцинацией.
Куойл боролся с дорогой. «Автомобиль разваливается на части на глухой звериной тропе». По воздуху растекались сумерки. Машина с трудом взбиралась в гору. Они были на краю утеса. Под ними была бухта Опрокинутая и кривые брошенные дома. Меркнущий свет. Далеко впереди пропадала из виду дорога.
Куойл съехал на обочину и задумался о том, срывался ли кто-нибудь с утеса, разбивая металл о камни. Ответвление дороги круто уходило вниз, по обвалившемуся горному проходу, усыпанному голышами. Это больше походило на вымоину, чем на дорогу.
— Ну что ж, кажется, сегодня мы до мыса не доедем, — сказал он. — По-моему, дальше нам не стоит ехать до тех нор, пока мы не сможем осмотреть дорогу при дневном свете.
— Уж не хочешь ли ты вернуться на основное шоссе? — вскинулась тетушка. Они были так близки к началу всего.
— Да, — сказала Банки. — Я хочу в мотель с телевизором и гамбургерами и чипсами, которые можно есть в кровати. И свет там выключается не сразу, а понемножку, когда крутишь ручку. И телевизор там можно включать и выключать, не вылезая из кровати.
— А я хочу жареную курицу в кровать! — сказала Саншайн.
— Нет, — сказал Куойл. — Мы переночуем прямо здесь. У нас в багажнике есть палатка. Я ее поставлю и буду в ней спать. Таков наш план. — Он посмотрел на тетушку. Это была ее идея. Но она склонилась над сумочкой, снова что-то разыскивая. Ее седые волосы смялись и растрепались.
— У нас есть надувные матрасы и спальные мешки. Мы их надуем, разложим заднее сиденье и положим на него матрасы. Потом положим спальные мешки, и у нас получатся две удобные кровати! На одной будет спать тетушка, а вы, девочки, вдвоем поместитесь на второй. А мне воздушные матрасы не нужны. Я положу свой спальный мешок прямо на пол палатки. — Казалось, он не объяснял, а задавал вопросы.
— Но я умираю от голода! — заныла Банни. — Я ненавижу тебя, папа! Ты дурак! — Она наклонилась вперед и ударила Куойла по затылку.
— НУ-КА ТИХО! — обрушилась разъяренная тетушка на Банни. — Сядь на свое место, мисс, и не дай бог я еще раз услышу, что ты так разговариваешь с отцом! Я живо надеру тебе задницу! — Тетушка позволила себе разозлиться.
Лицо Банни сложилось в трагическую маску.
— А Петал говорит, что папа дурак. — Она ненавидела их всех.
— Все мы в каких-то вопросах дураки, — спокойно сказал Куойл.
Он протянул свою красную руку назад между сиденьями. Он хотел утешить обидевшуюся Банни. Собака облизнула его пальцы. У него возникло знакомое ощущение, что все происходит как-то неправильно.
Они молча прошлись по камням, покрытым туманом. Машина блестела от соли. Куойл, прищурившись, смотрел на дорогу. Она изгибалась и уходила от береговой линии в туман. То, что ему было видно, выглядело неплохо. Лучше, чем вчера.
Тетушка шлепнула на себе комара и завязала под подбородком платок. Куойлу страстно хотелось черного кофе и хорошей видимости. О чем бы он ни мечтал по дороге сюда — это не сбылось. Он сложил отсыревшую палатку.
Глаза Банни открылись, когда он бросил палатку и спальный мешок в багажник, но она снова уснула, когда он завел мотор машины. Он видел, как голубые бусинки катились одна за другой, несмотря на то что веки были плотно сжаты.
Внутри машины неприятно пахло человеческими волосами. В тумане виднелась радуга, а над ней вторая, состоящая из приглушенных призматических цветов.
— Туманная радуга, — сказала тетушка. Как же громко работал мотор!
Внезапно они съехали на дорогу, покрытую гравием.
— Ты только посмотри, — сказал Куойл. — Как славно. — Дорога сворачивала в сторону. Они пересекли бетонный мост над потоком цвета пива.
— Брось! — сказала тетушка. — Это прекрасная дорога. Только зачем она здесь?
— Не знаю, — сказал Куойл, прибавляя скорость.
— Должна же быть какая-то причина. Может быть, люди приезжают из Якорной Лапы в бухту Опрокинутую на пароме, а потом едут этой дорогой до мыса Куойлов? Бог его знает. Может быть, там теперь парковая зона. А может, большой отель, — сказала тетушка. — Вот только не понятно, как же они добираются из бухты Опрокинутой? Дорога же размыта. И бухта мертва.
Они заметили похожую на осоку траву, проросшую посередине дороги, и сырую впадину на том месте, где была дренажная канава. На заиленных обочинах были следы от копыт, размером с небольшую кастрюлю.
— По этой роскошной дороге никто уже давно не ездил.
Куойл резко нажал на тормоз. Уоррен взвизгнула, когда ее швырнуло на спинку заднего сиденья. Рядом с машиной стоял лось. Он ушел не сразу и с явным раздражением.
В начале девятого они сделали последний поворот. Дорога закончилась на асфальтированном месте — для стоянки рядом с бетонным зданием. Вокруг были одни пустыри.
Куойл и тетушка вышли из машины. Тишину нарушали только вой ветра, глодавшего угол здания, и беспокойный шум моря. Тетушка показала на трещины в стенах и на несколько окон под карнизом. Они попробовали открыть двери. Они оказались железными и были плотно заперты.
— Понятия не имею, что это такое, — сказала тетушка. — Или чем это было.
— Я не знаю, что и думать, — сказал Куойл. — Как бы то ни было, все заканчивается здесь. И ветер снова стал усиливаться.
— Совершенно ясно, что дорога относится к этому зданию. Знаешь, — сказала тетушка, — если мы найдем, в чем вскипятить воду, то сможем заварить чаю. У меня в сумке есть несколько пакетиков. Давай устроим перерыв и все обдумаем. Мы можем пить из банок, в которых был лимонад. Не могу поверить, что я забыла кофе.
— У меня есть походная сковородка, — сказал Куойл. — Никогда ею раньше не пользовался. Она была в моем спальном мешке. Я проспал на ней всю ночь.
— Давай попробуем, — сказала тетушка, собирая сухие замшелые ветки. Она называла их «хворостом» и говорила, что мох на них напоминал старческую бороду. Постепенно она вспоминала названия. Складывала охапки хвороста у подветренной стены здания.
Куойл достал из машины флягу с водой. Пятнадцать минут спустя они уже пили из лимонадных банок обжигающий чай с привкусом дыма и апельсина. Тетушка натянула на пальцы рукав свитера, чтобы не обжечься. Туман робко касался их лиц. Вокруг ног тетушки от ветра хлопали брючины. Клочья тумана наполнились бледно-коричневым сиянием, отступили, открывая залив со все еще неясными очертаниями.
— Ах! — вскрикнула тетушка, указывая в клубящуюся дымку. — Я видела дом. Старые окна, сдвоенные печные трубы. Таким, каким он был всегда. Вон там! Говорю тебе, я его видела!
Куойл стал пристально вглядываться, но видел только клубы тумана.
— Да вон там! Бухта, а потом дом. — Тетушка живо пошла прочь.
Банни тоже выскочила из машины, все еще в спальном мешке, шаркая им по асфальту.
— Это он? — спросила она, уставившись на бетонную стену. — Он ужасный. Без окон. А где будет моя комната? Можно мне тоже лимонада? Пап, из банки идет дым, и у тебя изо рта тоже. Пап, а как ты это делаешь?
Куойл пробирался сквозь кустарники, Банни сидела на его плечах, сцепив руки под его подбородком. В тумане дом, поросший травой, казался зеленым и наклонившимся на один бок. Она терпела руки отца на своих коленях, запах его волос, его бурчание о том, что она весит целую тонну и что почти его задушила. В такт его шагам дом раскачивался в холмистом океане низкорослых берез. Ее тошнило от этого зеленого цвета.
— Не балуйся, — сказал он, ослабляя хватку ее пальцев. Шесть лет отделяли его от нее, и каждый день расширял пропасть между ее лодочкой, стремящейся уйти в открытое море, и берегом, которым был ее отец. — Почти пришли, почти пришли, — уговаривал ее Куойл, в душе сочувствуя лошадям.
Он опустил ее на землю. Она несколько раз пробежала с Саншайн по изогнутому камню. Дом отразил их голоса, сделав их глухими и незнакомыми.
На огромном камне стоял мрачный, заброшенный дом. Его отличительной чертой было окно, по бокам которого были еще два окошка, поменьше. Будто взрослый стоит, положив руки на плечи своих детей в оберегающем жесте. Веерообразные светильники над дверью. Куойл обратил внимание на то, что в окнах не было половины стекол. Краска хлопьями отставала от дерева. В крыше были дыры. Волны в заливе катились одна за другой.
— Чудо, что он еще стоит. Смотри, крыша ровная, как струна, — сказала тетушка. Она дрожала.
— Давай посмотрим, что там внутри, — сказал Куойл. — Вдруг полы провалились в подвал.
Тетушка засмеялась.
— Вряд ли, — закричала она. — Там нет никакого подвала. — Дом был крепко привязан тросами к железным кольцам, вбитым в скалу. Потеки ржавчины, зазубренные, вырубленные в камне ступени, расселины, такие глубокие, что в них мог спрятаться ребенок. Тросы ощетинились надорвавшимися нитями.
— Верхушка камня не совсем ровная, — сказала тетушка. Ее фразы были отрывистыми и трепетали, как ленточки на конце шеста. — Рассказывали, что до моего рождения во время шторма дом раскачивался как кресло-качалка, вперед-назад. Женщин тошнило, все боялись, поэтому его привязали. Теперь он не двигается, но ветер так поет в этих тросах, что один раз услышав этот звук, не забудешь его никогда. О, как хорошо я помню зимние вьюги! Как он стонал! — Ветер вился вокруг дома, как гирлянда. — Это было одной из причин, почему я радовалась переезду в бухту Опрокинутую. Там, в бухте, был большой магазин, что тоже было важно. Но потом мы поехали в Кошачью Лапу и через год уже были в Штатах. — Она заставила себя успокоиться.
Высаженные на берег люди возвращались на корабль покрытые кровавой коркой от укусов насекомых. «Все сыро и мокро, — говорили они, — на острове сплошные болота и трясины, реки и цепочки прудов, населенные птицами с железными глотками». И корабль с трудом огибал мыс, а его пассажиры видели, как тени карибу растворялись в тумане.
Позже это место стало пользоваться дурной славой. Весенний голод обнажал костистые головы, крупные суставы под плотью. Как было тяжело выживать, цепляясь за жизнь зубами и когтями! Море-алхимик превращало рыбаков в сырые кости, отправляло лодки дрейфовать вслед за треской и выбрасывало их с прибоем. Тетушка помнила истории, рассказанные стариками: об отце, застрелившем старших детей и себя, чтобы остальная семья получила шанс выжить на остатках запасов муки; об охотниках на тюленей — они стояли на льдинах, которые под их весом становились в уровень с водой, до тех пор, пока первый из них не выдерживал и не бросался в воду; о поездках за лекарством во время шторма. Они всегда заканчивались тем, что либо несчастному больному приносили не то лекарство, либо помощь приходила слишком поздно.
Она не была здесь с раннего детства, но это чувство не забылось. Оно вернулось: гипнотическое воздействие моря, запах крови, ветра и соли, рыбьих голов, елового дыма и пота, стук обкатанных морем камней и шипение волн, вкус ломтиков хлеба, смоченных в бульоне, спальня под навесом.
Теперь, говорят, с тяготами жизни покончено. Злые силы судьбы отступили перед страховкой по безработице и твердой надеждой на деньги от нефтяного месторождения, находящегося в открытом море. Везде были прогресс и частная собственность, работал принцип острого локтя. Так говорили.
Ей было пятнадцать, когда они уехали с мыса Куойлов, и семнадцать, когда семья перебралась в Штаты, став еще одной каплей в приливных волнах беженцев с Ньюфаундленда, покинувших родные порты, острова и тайные бухточки. Они истекали, как воды, прочь от привычной уединенности, неграмотности, штанов, сшитых из обивочного материала, выпавших зубов, прочь от извращенных мыслей и грубых рук, от отчаяния.
А ее отец, Гарольд Хамм, погиб за месяц до их отъезда, когда ослаб узел, фиксировавший металлический контейнер, в котором хранились десятки килограммов гвоздей. Такелажная цепь ослабла, и ящик упал. Обитый железом угол угодил отцу в затылок и размозжил позвоночник. Он упал на причал, парализованный, без сознания. Кто знает, какие мысли наполняли его угасающий рассудок, когда дети и жена наклонились над ним, умоляя его отозваться: «Отец! Отец!» Никто не называл его по имени, звучало только это слово: отец. Будто отцовство было самым важным делом его жизни. Все плакали. Даже Гай, который всегда думал только о себе.
«Как странно, — подумала она, — возвращаться с потерявшим надежду племянником и прахом Гая». Она забрала урну у всхлипывающего Куойла и отнесла ее в комнату для гостей. Лежала ночью без сна и думала, не стоит ли высыпать его прах в магазинный полиэтиленовый пакет, завязать ручки и выбросить в мусорный бак.
Это была просто мысль.
Она размышляла, что изменилось сильнее: это место или она сама? Это место было наделено силой. Она содрогнулась. Сейчас все будет иначе. Лучше. Она облокотилась о поручни и стала смотреть в темные воды Атлантики, вздыхавшие о прошлом.
5 Скользящая стяжка
Скользящей стяжки достаточно, чтобы привязать метлу, у которой нет специально отведенного для нее места, и принять меры безопасности на скользкой поверхности.
«КНИГА ЭШЛИ ОБ УЗЛАХ»
На полу за сиденьями заскулила Уоррен. Куойл вел машину по западному побережью Большого Северного полуострова, вдоль шоссе, изрезанного колесами грузовых автомобилей. Дорога пролегала между зыбью пролива Бель Айл и горами, похожими на голубые дыни. Напротив пролива находился мрачный полуостров Лабрадор. Грузовики образовывали караваны, движущиеся на восток, поблескивая сквозь туман стальными кабинами. Куойл почти узнал это хмурое небо, будто он когда-то видел его во сне, но успел забыть.
Машина катилась по растрескавшейся земле. Шероховатые утесы в вулканическом глянце. На рифе, возвышающемся над морем, морская птица отложила единственное яйцо. Гавани были все еще затянуты льдом. Дома, похожие на склепы, выросшие из гранитных глыб; черное побережье поблескивало, как комья серебряной руды.
Их дом, как сказала тетушка, скрестив пальцы, находился на мысе Куойлов. Во всяком случае, мыс еще был обозначен на карте. Дом пустовал уже сорок четыре года. Она смеялась, говорила, что от него, наверное, ничего не осталось, но в глубине души верила, что дом стоит и время не могло так жестоко обмануть ее надежды на возвращение. У нее был хриплый голос. Куойл слушал ее и вел машину с открытым ртом, будто пробуя на вкус полярный воздух.
Айсберги, маячившие на горизонте, были похожи на белые тюрьмы. Необъятная синяя ткань моря проминалась и морщилась.
— Смотри, — сказала тетушка. — Рыбацкие ялики. — Издалека они казались крохотными. Волны разбивались о мыс. Вода бурлила.
— Я помню человека, который жил в лодке, выброшенной на берег, — сказала тетушка. — Старик Дэнни, как там была его фамилия? Ее вынесло достаточно далеко на сушу, и волны до нее не доходили. Он ее приподнял, починил. Вставил маленькую трубу, проложил тропинку с каменным бордюром. Он жил там много лет, пока однажды, когда он сидел перед лодкой и штопал сеть, на него не упал прогнивший остов и не задавил насмерть.
Шоссе, идущее на восток, сузилось до двух рядов. Оно уходило под крутыми склонами, мимо хвойного леса, вдоль которого стояли знаки: «Вырубка запрещена!» Куойл оценивающе оглядывал редкие мотели, которые они проезжали. Он смотрел на них как человек, который намеревался в них остановиться.
***
Тетушка обвела мыс Куойлов на карте. С западной стороны залива Бакланов мыс вонзался в океан как выгнутый большой палец. Дом, возможно обвалившийся, разрушенный вандалами, сожженный, разобранный по кускам, был там. Когда-то он там был.Залив на карте бы похож на бледно-голубую химическую колбу, в которую вливался океан. На восточном побережье находилось поселение, названное одним именем с бухтой Мучного Мешка, а в пяти километрах к северу — городок Якорная Лапа. Ниже были бесчисленные бухты и пещеры. Тетушка копалась в своей черной сумочке, похожей на пудреницу, в поисках брошюры. Потом она читала вслух о красотах Киллик-Кло: о работе государственной пристани, завода по переработке рыбы, товарной узловой станции и ресторанов. Две тысячи населения. Неограниченный потенциал.
— Тебе предлагают работу в Мучном Мешке, так? Это прямо напротив мыса Куойлов. По воде где-то километра три. А по суше — долгая дорога. Раньше от бухты Опрокинутой до Якорной Лапы каждый день ходил паром, утром и вечером. Но сейчас, наверное, все уже закрыто. Если бы у тебя была лодка и мотор, ты мог бы переправляться сам.
— Как нам добраться до мыса Куойлов? — спросил он.
Тетушка объяснила, что с основного шоссе сворачивает дорога, которая на картах обозначалась тоненькой пунктирной линией. Куойлу не нравился вид таких же «пунктирных» дорог, которые проносились мимо. Галька, грязь и рытвины, ведущие в никуда.
Они пропустили съезд с главной дороги и ехали вперед до тех пор, пока не увидели топливные насосы и вывеску «Магазин Ай-Джи-Эс». Магазин располагался в доме. Темная комнатка. За прилавками виднелась кухня и плюющийся чайник на плите. Банни услышала смех, доносившийся из телевизора.
Ожидая, пока кто-нибудь к ним выйдет, Куойл заинтересовался похожими на медвежьи лапы зимними сапогами. Он ходил по комнате, рассматривая самодельные полки, открытые ящики с разделочными ножами, иглы для починки сетей, мотки шнуров и веревок, резиновые перчатки, банки с тушенкой и стопки кассет с приключенческими видеофильмами. Банни через дверцу морозильника разглядывала покрывшиеся бугорчатым инеем рожки с мороженым.
Из кухни, жуя что-то хрустящее, вышел мужчина с волосами цвета осоки, торчащими из-под кепки с эмблемой французской велосипедной фирмы. Угрюмый вид, широкие штаны из шерсти. Тетушка заговорила. Куойл надел шапку из шкуры тюленя, чтобы развлечь детей, помог им выбрать кукол, сделанных из прищепок. Нарисованные чернилами лица улыбались с кукольных головок.
— Вы не подскажете, где дорога на бухту Опрокинутую?
Ни тени улыбки. Проглотил перед тем, как ответить.
— Проехали, как обычно. Она сворачивает с главной дороги. Поедете обратно, будет справа. Сейчас тут мало интересного. — Он отвернулся. Его адамово яблоко, возвышение на волосатой шее, напоминало странный половой орган.
На витрине с комиксами Куойл нашел изображение гангстера, стреляющего в вытянувшуюся женщину. Гангстеры всегда носили зеленые костюмы. Он заплатил за куклы. Холодные монеты в десять центов выпали из пальцев мужчины.
***
Они трижды проезжали по этому отрезку шоссе, пока не заметили чуть видную дорожку, уходящую с трассы и направляющуюся прямо в небо.— Тетушка, по-моему, я здесь не проеду. Не похоже, чтобы эта дорога куда-нибудь вела.
— На ней есть следы от колес, — ответила она и указала на слабые отметины.
Куойл свернул на грязную дорогу. Колеса тут же взбили сырое месиво. Следы исчезли. Куойл решил, что все те машины съезжали на дорогу, чтобы развернуться. Ему очень хотелось сделать то же самое и завтра снова попытать счастья на этой дороге. Или они все провалились в бездонную яму?
— Когда мы приедем? — спросила Банни, откидываясь на спинку сиденья. — Я устала ехать. Я хочу уже приехать. Я хочу надеть купальник и поиграть на пляже.
— Я тоже! — Они обе стали ритмично биться спинами о сиденье.
— Сейчас слишком холодно. Только полярные медведи плавают в такую погоду. Но ты можешь побросать камни в воду. Тетушка, сколько нам еще ехать, если смотреть по карте? — У него болели руки оттого, что он целый день провел за рулем.
Она какое-то время молча дышала над картой.
— От основной дороги до бухты Опрокинутой двадцать семь километров.
— Двадцать семь километров вот этого?
— Потом, — говорила она, будто бы он не проронил ни слова, — еще семнадцать с половиной до мыса Куойлов. До дома. Вернее, до того, что от него осталось. Тут на карте показана дорога, но в старые времена ее не было. Это была просто тропинка. Понимаешь, тогда люди не ездили на машинах, потому что ни у кого не было машин. Всюду добирались на лодках. Ни у кого не было ни машины, ни грузовика. Это вымощенное шоссе, по которому мы приехали, тоже здесь недавно. — Но тяжелая каменная роспись на горизонте говорила о другом: все здесь осталось неизменным и неизменяемым.
— Надеюсь, когда мы доедем до бухты Опрокинутой, нам не придется идти семнадцать с половиной километров пешком. — Нейлоновый рукав скрипнул о руль.
— Это может быть. Тогда мы просто повернем обратно. — У нее было отрешенное лицо. Казалось, залив рождался в ее голове и проявлялся в реальности голубой галлюцинацией.
Куойл боролся с дорогой. «Автомобиль разваливается на части на глухой звериной тропе». По воздуху растекались сумерки. Машина с трудом взбиралась в гору. Они были на краю утеса. Под ними была бухта Опрокинутая и кривые брошенные дома. Меркнущий свет. Далеко впереди пропадала из виду дорога.
Куойл съехал на обочину и задумался о том, срывался ли кто-нибудь с утеса, разбивая металл о камни. Ответвление дороги круто уходило вниз, по обвалившемуся горному проходу, усыпанному голышами. Это больше походило на вымоину, чем на дорогу.
— Ну что ж, кажется, сегодня мы до мыса не доедем, — сказал он. — По-моему, дальше нам не стоит ехать до тех нор, пока мы не сможем осмотреть дорогу при дневном свете.
— Уж не хочешь ли ты вернуться на основное шоссе? — вскинулась тетушка. Они были так близки к началу всего.
— Да, — сказала Банки. — Я хочу в мотель с телевизором и гамбургерами и чипсами, которые можно есть в кровати. И свет там выключается не сразу, а понемножку, когда крутишь ручку. И телевизор там можно включать и выключать, не вылезая из кровати.
— А я хочу жареную курицу в кровать! — сказала Саншайн.
— Нет, — сказал Куойл. — Мы переночуем прямо здесь. У нас в багажнике есть палатка. Я ее поставлю и буду в ней спать. Таков наш план. — Он посмотрел на тетушку. Это была ее идея. Но она склонилась над сумочкой, снова что-то разыскивая. Ее седые волосы смялись и растрепались.
— У нас есть надувные матрасы и спальные мешки. Мы их надуем, разложим заднее сиденье и положим на него матрасы. Потом положим спальные мешки, и у нас получатся две удобные кровати! На одной будет спать тетушка, а вы, девочки, вдвоем поместитесь на второй. А мне воздушные матрасы не нужны. Я положу свой спальный мешок прямо на пол палатки. — Казалось, он не объяснял, а задавал вопросы.
— Но я умираю от голода! — заныла Банни. — Я ненавижу тебя, папа! Ты дурак! — Она наклонилась вперед и ударила Куойла по затылку.
— НУ-КА ТИХО! — обрушилась разъяренная тетушка на Банни. — Сядь на свое место, мисс, и не дай бог я еще раз услышу, что ты так разговариваешь с отцом! Я живо надеру тебе задницу! — Тетушка позволила себе разозлиться.
Лицо Банни сложилось в трагическую маску.
— А Петал говорит, что папа дурак. — Она ненавидела их всех.
— Все мы в каких-то вопросах дураки, — спокойно сказал Куойл.
Он протянул свою красную руку назад между сиденьями. Он хотел утешить обидевшуюся Банни. Собака облизнула его пальцы. У него возникло знакомое ощущение, что все происходит как-то неправильно.
***
— В общем, больше я этого делать не буду, — сказала тетушка, крутя головой и задрав кверху подбородок. — Я имею в виду ночевку в машине. У меня такое ощущение, что шея встала колом. А Банни спит чуть тише вертолета.Они молча прошлись по камням, покрытым туманом. Машина блестела от соли. Куойл, прищурившись, смотрел на дорогу. Она изгибалась и уходила от береговой линии в туман. То, что ему было видно, выглядело неплохо. Лучше, чем вчера.
Тетушка шлепнула на себе комара и завязала под подбородком платок. Куойлу страстно хотелось черного кофе и хорошей видимости. О чем бы он ни мечтал по дороге сюда — это не сбылось. Он сложил отсыревшую палатку.
Глаза Банни открылись, когда он бросил палатку и спальный мешок в багажник, но она снова уснула, когда он завел мотор машины. Он видел, как голубые бусинки катились одна за другой, несмотря на то что веки были плотно сжаты.
Внутри машины неприятно пахло человеческими волосами. В тумане виднелась радуга, а над ней вторая, состоящая из приглушенных призматических цветов.
— Туманная радуга, — сказала тетушка. Как же громко работал мотор!
Внезапно они съехали на дорогу, покрытую гравием.
— Ты только посмотри, — сказал Куойл. — Как славно. — Дорога сворачивала в сторону. Они пересекли бетонный мост над потоком цвета пива.
— Брось! — сказала тетушка. — Это прекрасная дорога. Только зачем она здесь?
— Не знаю, — сказал Куойл, прибавляя скорость.
— Должна же быть какая-то причина. Может быть, люди приезжают из Якорной Лапы в бухту Опрокинутую на пароме, а потом едут этой дорогой до мыса Куойлов? Бог его знает. Может быть, там теперь парковая зона. А может, большой отель, — сказала тетушка. — Вот только не понятно, как же они добираются из бухты Опрокинутой? Дорога же размыта. И бухта мертва.
Они заметили похожую на осоку траву, проросшую посередине дороги, и сырую впадину на том месте, где была дренажная канава. На заиленных обочинах были следы от копыт, размером с небольшую кастрюлю.
— По этой роскошной дороге никто уже давно не ездил.
Куойл резко нажал на тормоз. Уоррен взвизгнула, когда ее швырнуло на спинку заднего сиденья. Рядом с машиной стоял лось. Он ушел не сразу и с явным раздражением.
В начале девятого они сделали последний поворот. Дорога закончилась на асфальтированном месте — для стоянки рядом с бетонным зданием. Вокруг были одни пустыри.
Куойл и тетушка вышли из машины. Тишину нарушали только вой ветра, глодавшего угол здания, и беспокойный шум моря. Тетушка показала на трещины в стенах и на несколько окон под карнизом. Они попробовали открыть двери. Они оказались железными и были плотно заперты.
— Понятия не имею, что это такое, — сказала тетушка. — Или чем это было.
— Я не знаю, что и думать, — сказал Куойл. — Как бы то ни было, все заканчивается здесь. И ветер снова стал усиливаться.
— Совершенно ясно, что дорога относится к этому зданию. Знаешь, — сказала тетушка, — если мы найдем, в чем вскипятить воду, то сможем заварить чаю. У меня в сумке есть несколько пакетиков. Давай устроим перерыв и все обдумаем. Мы можем пить из банок, в которых был лимонад. Не могу поверить, что я забыла кофе.
— У меня есть походная сковородка, — сказал Куойл. — Никогда ею раньше не пользовался. Она была в моем спальном мешке. Я проспал на ней всю ночь.
— Давай попробуем, — сказала тетушка, собирая сухие замшелые ветки. Она называла их «хворостом» и говорила, что мох на них напоминал старческую бороду. Постепенно она вспоминала названия. Складывала охапки хвороста у подветренной стены здания.
Куойл достал из машины флягу с водой. Пятнадцать минут спустя они уже пили из лимонадных банок обжигающий чай с привкусом дыма и апельсина. Тетушка натянула на пальцы рукав свитера, чтобы не обжечься. Туман робко касался их лиц. Вокруг ног тетушки от ветра хлопали брючины. Клочья тумана наполнились бледно-коричневым сиянием, отступили, открывая залив со все еще неясными очертаниями.
— Ах! — вскрикнула тетушка, указывая в клубящуюся дымку. — Я видела дом. Старые окна, сдвоенные печные трубы. Таким, каким он был всегда. Вон там! Говорю тебе, я его видела!
Куойл стал пристально вглядываться, но видел только клубы тумана.
— Да вон там! Бухта, а потом дом. — Тетушка живо пошла прочь.
Банни тоже выскочила из машины, все еще в спальном мешке, шаркая им по асфальту.
— Это он? — спросила она, уставившись на бетонную стену. — Он ужасный. Без окон. А где будет моя комната? Можно мне тоже лимонада? Пап, из банки идет дым, и у тебя изо рта тоже. Пап, а как ты это делаешь?
***
Через полчаса они уже пробирались к дому. Саншайн сидела на плечах тетушки, Куойл нес Банни, собака хромала сзади. Ветер забрался под туман и поднял его вверх. Показалась покрытая рябью гладь залива. Указывающая вдаль рука тетушки напоминала фигурку со стальной сигарой в руке, какие обычно ставят в тире. Они увидели тральщик, дошедший до середины самой узкой части бухты, который оставлял за собой волнистый след, напоминавший очертания видневшейся за ним береговой линии.Куойл пробирался сквозь кустарники, Банни сидела на его плечах, сцепив руки под его подбородком. В тумане дом, поросший травой, казался зеленым и наклонившимся на один бок. Она терпела руки отца на своих коленях, запах его волос, его бурчание о том, что она весит целую тонну и что почти его задушила. В такт его шагам дом раскачивался в холмистом океане низкорослых берез. Ее тошнило от этого зеленого цвета.
— Не балуйся, — сказал он, ослабляя хватку ее пальцев. Шесть лет отделяли его от нее, и каждый день расширял пропасть между ее лодочкой, стремящейся уйти в открытое море, и берегом, которым был ее отец. — Почти пришли, почти пришли, — уговаривал ее Куойл, в душе сочувствуя лошадям.
Он опустил ее на землю. Она несколько раз пробежала с Саншайн по изогнутому камню. Дом отразил их голоса, сделав их глухими и незнакомыми.
На огромном камне стоял мрачный, заброшенный дом. Его отличительной чертой было окно, по бокам которого были еще два окошка, поменьше. Будто взрослый стоит, положив руки на плечи своих детей в оберегающем жесте. Веерообразные светильники над дверью. Куойл обратил внимание на то, что в окнах не было половины стекол. Краска хлопьями отставала от дерева. В крыше были дыры. Волны в заливе катились одна за другой.
— Чудо, что он еще стоит. Смотри, крыша ровная, как струна, — сказала тетушка. Она дрожала.
— Давай посмотрим, что там внутри, — сказал Куойл. — Вдруг полы провалились в подвал.
Тетушка засмеялась.
— Вряд ли, — закричала она. — Там нет никакого подвала. — Дом был крепко привязан тросами к железным кольцам, вбитым в скалу. Потеки ржавчины, зазубренные, вырубленные в камне ступени, расселины, такие глубокие, что в них мог спрятаться ребенок. Тросы ощетинились надорвавшимися нитями.
— Верхушка камня не совсем ровная, — сказала тетушка. Ее фразы были отрывистыми и трепетали, как ленточки на конце шеста. — Рассказывали, что до моего рождения во время шторма дом раскачивался как кресло-качалка, вперед-назад. Женщин тошнило, все боялись, поэтому его привязали. Теперь он не двигается, но ветер так поет в этих тросах, что один раз услышав этот звук, не забудешь его никогда. О, как хорошо я помню зимние вьюги! Как он стонал! — Ветер вился вокруг дома, как гирлянда. — Это было одной из причин, почему я радовалась переезду в бухту Опрокинутую. Там, в бухте, был большой магазин, что тоже было важно. Но потом мы поехали в Кошачью Лапу и через год уже были в Штатах. — Она заставила себя успокоиться.