Сахаров А.. Екатерина I

   – Можно бы посадить: Мусина, Матвеева, Шафирова…
   – То есть целый старый Сенат?! Не согласен!
   И разговор пресёкся.
   Толстой встал и подошёл к окну. Через минуту к нему присоединился собравший все подписи Макаров и тоже начал глядеть на набережную.
   – А ведь это Анна Ивановна едет мимо? Прибыла из Митавы! – вдруг с живостью воскликнул кабинет-секретарь.
   Все сидевшие поспешили к окну.
   – Вот и князь с княгиней поднимаются на берег. Они, верно, встретятся у подъезда с её высочеством! – продолжал высказываться Макаров. Никто ему не отвечает, но на лицах всех является горячее ожидание. Головкин медленно отходит от окна и направляется к приёмной.
   Слышнее раздаются голоса. Члены совета тоже выходят в приёмную.
   Балакирев, смотря из окна приёмной, раньше Макарова заметил приближение герцогини Курляндской и поспешил доложить её величеству.
   В то же мгновение, когда приезжая герцогиня вступила с князем и княгинею Меньшиковыми из входных дверей в переднюю, из своей приёмной вышла императрица, переодетая к обеду, в полном параде и малой короне.
   – Государыня, тётушка-матушка, как ваше величество Бог милует! – подходя к руке её величества, приветствовала монархиню племянница.
   – Здравствуй, Аннушка… очень нас обрадовала своим посещением! – с поцелуем молвила Екатерина I. – Бог тебя любит, душа моя! Примета есть – прямо к обеду… Пойдём в столовую.
   Обед кончился, когда уже смеркалось, и из-за стола все вышли утомлённые, а Макаров и герцог Карл-Фридрих – даже более других.
   Когда светлейший сходил с лестницы, Балакирев догнал его и доложил вполголоса:
   – Ваша светлость, один из придворных герцогини Курляндской просил передать вам письмецо из Митавы; вот оно!
   Князь опустил его торопливо в карман.
   – А ты покажешь мне этого человека? – спросил светлейший.
   – Могу, ваша светлость, привести к вам и представить в доме вашем.
   – Жду!.. Пропустят вас тотчас.
   Прибыв к себе, светлейший потребовал налицо Шульца и приказал митавское письмо читать прямо по-русски. Вот что услышал князь после обычного формального титула: «Герцогиня решила сама выпросить у государыни разрешение выйти замуж за предлагаемого ей дворянской партией графа Морица Саксонского. Она уже дала слово, и граф должен будет летом приехать в Митаву».
   – Ну… стало быть, спешить ещё теперь нечего! – выслушав письмо, сказал князь-супруг жене. – Здесь у нас, Дашенька, сегодня всё сошло как по маслу. Голштинское сватовство Толстой, спасибо ему, прокатил на вороных, мне руки развязаны и силы даны в полное распоряжение. Не Морицу, а Александру, судя по теперешнему, судьба соизволяет, видно, надеть курляндскую корону!
   Жена промолчала, думая совсем противное, но не желая тут же разрушать мечтания мужа.
   Прошла неделя; за ней другая и третья; вестей новых ниоткуда не было слышно.
   На государыню влияние светлейшего было прежним. Герцогиня Анна Ивановна, ласкаемая, правда, и принимаемая с изысканною учтивостью Меньшиковым и его супругою, от матушки-тётушки не получила ни прямого, ни косвенного разрешения: пригласить в Митаву жениха. Насчёт выбора супруга племянницы государыня предоставила ей полную волю следовать влечению своего сердца; а насчёт сватовства графа Саксонского постоянно отделывалась стереотипною фразою:
   – Об этом, душа моя, тебе нужно подумать, и крепко подумать; чтобы не провели тебя вместе с ним ваши дерзкие крамольники.
   Вот и весна наступила. Начались прогулки в садах и катанья на шлюпках. Анна Ивановна ни одного дня не проводит в отведённом ей помещении – все по гостям разъезжает. Предупредительность же светлейшей княгини в этом отношении не знает пределов.
   – Друг мой сердечный, Дарья Михайловна, – говорит ей доверчивая герцогиня-вдова, – с тобой матушка-тётушка оченно близка; попроси ты, сердце моё, от себя будто, почему она даёт мне все один ответ: надо подождать да подумать?! Потешь меня, сердце моё, разъясни ты ей, что граф Саксонский нашим нисколько не опасен. Человек он умный, добрый и великий воин; он сумеет и моих дерзких курляндцев в муштро поставить.
   – Последнее-то пустячное дело, ваше высочество, на подчиненье своей воли не стоит вам из-за того пускаться. Государыня уж рассудила самому Александру Данилычу с войском к вам подойти и непокорных усмирить надёжно. А если душа ваша лежит к тому графу, конечно, тут другая статья.
   – Воочию я его не видывала и привязаться особенно к нему не могла, а если персона его писана верно, то он изрядно молодцеват… . – И герцогиня показала портрет Морица княгине Меньшиковой.
   Княгиня нашла черты жениха привлекательными и, передавая портрет, одобрительно отозвалась:
   – Конечно, конечно. Но, ваше высочество, будьте уверены насчёт нашей с Александром Данилычем полной готовности выполнить всё, что повелите. Летом ведь Александр полки, что в Риге стоят, к вам приведёт, не извольте сумнения иметь на наш счёт.
   – Я вам, душа моя, всё говорю, что на сердце у меня, зная хорошо, что всегда я в вас, друзьях моих, всякое покровительство и приязнь находила и нахожу всегда. Только от вас и жду себе счастливой перемены своего вдовьего положения.
   – И мы вашему высочеству преданы всей душой.
   – Попроси же, ангел мой, супруга и сама испроведай, о чём я просила вас… К сестре я теперь еду обедать, а завтра заеду к вам за ответом.
   Распрощались, и герцогиня уехала к сестре.
   – Знаешь, Саша, из-за чего Анна Ивановна норовит выйти замуж за Саксонского? – спросила княгиня Дарья Михайловна, будто ненароком придя к мужу, расставшись с герцогинею.
   – Затем, что баба в поре. Вдовство ведь наскучило, известно!
   – Нет… Как вижу, не отгадать тебе! Она крепко негодует на своих курляндцев и понимает, что, судя по молве о храбрости саксонского графа, он их приведёт в полное повиновение.
   – Кто же это тебе сказал такой вздор? Не она ли уж?
   – Да… Уж я от неё всю подноготную выпытала. Мы ведь с ней давно в дружбе!
   – Поздравляю же с этой дружбой! Нашла она в тебе простушку и провела. Ты у ней правды не узнала, а она всё выведала у тебя.
   – Я ведь ей только сказала, что ты летом с полками будешь, а ничуть не обмолвилась, ни одним словом, о твоём намерении.
   – Отгадает и по тому, что ты ей высказала. Ума в ней, значит, палата, если умела она тебя уверить, что не привязалась ещё к саксонцу. А сама уж его и в Митаву требует.
   – Это ничего ещё… У ней, верь мне, в Митаве есть зазноба. Недаром тебе курляндчик и писал, что Бестужев не нужен.
   – Посмотрим, кто из нас прав. Слышанное от тебя заставляет, однако, меня, Даша, крепко задуматься. Вишь куда метнула!
   По праву повествователя мы добавим, что, пока шёл этот разговор у мужа с женою, герцогиня успела приехать к сестре, Прасковье Ивановне. У царевны она встретила княгиню Аграфену Петровну Волконскую.
   Расцеловавшись с ними, Анна Ивановна со слезами на глазах сказала княгине:
   – Друг мой, Груша, ты выиграла заклад. Дарья Михайловна – верная союзница мужа, а он, я в том уверена, замышляет против меня неладное! Она мне три раза повторила, чтобы я ничего не опасалась и не сомневалась ни в чём, когда Александр Меньшиков приведёт войско в Митаву. Он же, и никто другой, и на государыню влияет, что она мне теперь не даёт никакого ответа на спрос о Морице. А сама же и толкует, что выбору сердца моего не хочет делать препятствия.
   – Аннушка, смотри, друг сердечный, не ошибись, будто причиною один Меньшиков, что матушка-тётушка хитрить с тобой начинает, – выговорила жившая у сестры царевна Катерина Ивановна. – Не голштинские ли, смотри, больше тут помеху чинят?! Может, Фридрих не оставил ещё намерения своего на Курляндию, хоть и не удалось сватовство Карла на Елизавете Петровне? Что ты на это скажешь, княгиня Аграфена Петровна?
   – Может статься, и так, ваше высочество! Теперь я ничего не могу сказать, потому что за последнее время мало вхожа к Самой. Теперь Авдотья Ивановна в ходу у ней. Первая советница… А прежде было так, как я вам писала. А теперь опять ещё что-нибудь новое будет, потому что Сапега уж в немилости, а виднее всех – Бутурлин ^[76].
   – А каков он… в родню или выродок?
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Падок он на подарки или чванством занят? Бутурлины бывали в старину первые хапалы.
   – В родню, в родню!
   Последовал общий смех.
   – Можете, Пашенька, и ты, Катя, поэтому сблизиться с тёщей Бутурлинчика и пообещать на голые зубы сельцо под Москвой, буде ладит мне согласье на союз с Саксонским! – высказала, несколько подумав, Анна Ивановна. – Мне, как вижу, дольше здесь нечего времени терять, а нужно дело делать! Я и за ответом к княгине не заеду. Их затеи явные.
   Действительно, вдова герцогиня Курляндская в тот же день выехала к себе.
   Прошло затем недели с две, как получил князь Меньшиков цидулу из Митавы.
   Цидула была всего из четырёх слов: «Невеста и жених виделись».
   В ту же ночь сам князь светлейший оставил Петербург, направившись в Курляндию.
   Paно утром следующего дня у крыльца Ивана Бутурлина остановилась одноколка Бассевича. Из этого всем знакомого здесь экипажа вышел он сам и взялся с напряжением за тугой молоток, привешенный, по-голландски, у дверей снаружи.
   Через минуту послышался шорох и медленно отворилась дверь на крыльцо.
   – Дома барин?
   – Не встал ещё. Приехал из дворца поздно.
   – Когда же видеть можно? Спроси.
   – Не смею будить.
   – Какая досада! Ну, в полдень, например… мы будем двое либо трое. Предупреди, что нам нужно с ним видеться и ему наше предложение обойдётся не без выгоды… и тебе благодарность. А вот задаток!
   В руку слуги опустилась светлая монета.
   – Ради стараться для вашей милости. Скажем: с кем изволите заехать?
   – С Шафировым и с графом Матвеевым.
   – Будем ждать-с.
   От Бутурлина одноколка голштинского министра покатила по берегу Большой Невы к Троицкой пристани, на перевоз.
   Ял причалил ко второй пристани от угла. Выйдя из яла и ещё подымаясь по ступеням, посетитель увидел в открытое окно хозяина.
   – Здравствуй, Пётр Павлыч! Ждал ли гостей так рано?
   – Не совсем… а ждал, только не ваше сиятельство, а другого нужного человека, и с приятелем ещё.
   – Кого же?
   – Дивьера с графом Матвеевым.
   – Как нельзя более кстати.
   – Как? И тебе они нужны, что ль?
   – От тебя к ним сам ехать хотел. По крайней мере к последнему.
   – Подожди, так здесь увидишься. Да я надеюсь, и дело одно, чего доброго, у вас с ними? Или по крайней мере по одному поводу с твоим посещением и они соберутся. Хочешь, скажу, что сразу отгадал и повод твоего посещения: уехал!
   – Правда, правда! Стало быть, и они смотрят на выезд как на удобное время для действия на кое-кого.
   – Конечно!
   – Я ведь хочу Матвеева и тебя свезти к Бутурлину.
   – Зачем?
   – Прямо торговаться. Что возьмёт за выполнение предъявленного требования – остановить полёт нашего летунчика, около Митавы?
   – Недурно… Потолкуем. Да вот, кажется, подъезжает и наш генерал-полицеймейстер.
   Действительно, Дивиер и Матвеев через минуту причалили к пристани у двора Шафирова, а ещё через минуту все четверо уже дружески держали друг друга за руки.
   – Что доставляет нам приятную встречу с вашим сиятельством здесь, в укромной хижине нашего дорогого друга? – спросил Матвеев, пожимая руку Бассевича.
   – У нас, я полагаю, один повод видеть Петра Павлыча и принять меры для взаимной поддержки по поводу отъезда общего врага, – ответил, прямо глядя в глаза Дивиеру и Матвееву, Бассевич.
   – Вы, значит, вступаете с нами в согласие? Или сами сбираетесь действовать на свой страх и от нас потребуете только не мешать вам? – спросил Дивиер.
   – Как вам угодно. Я хотел графа Андрея Артамоныча и барона Петра Павлыча взять и ехать к Александру Бутурлину… договориться с ним: что он возьмёт добыть указ, как следует подписанный, повелевающий: захватить светлейшего и передать тому, кого мы пришлём за ним… отсюда…
   – Дело важное, но опасное! Указ тут ничего не значит; некому будет исполнить его. Военного начальника такого не найдёшь! – ответил Дивиер.
   – Вы не верите, значит, возможности осуществления дела, а сами не прочь действовать заодно, когда общий враг будет взят и привезён?
   – Тогда другое дело!
   – А вы, господа, как? Едете со мной к Бутурлину?
   – Едем все! – был общий ответ.
   Шлюпка генерал-полицеймейстера около полудня подвезла четырёх пассажиров прямо к дому Бутурлина, на Неве.
   Ждать не пришлось. Пустили сразу, и хозяин, уже одетый, сам встретил гостей и поклонами ответил на приветствие каждого, пропуская в повалушу. Посредине её, у лавок, был стол, уже накрытый и уставленный закусками.
   – Милости просим присесть, господа енералы. А коли скажете, и знать будем, чем могу служить вашим милостям? – спросил хозяин усевшихся гостей.
   – Александр Борисович, – заговорил прямо Бассевич, – ты теперь в случае… не скрывайся; единственная помеха прочности твоего положения – светлейший. В ночь он уехал в Курляндию и там будет принуждать дворян себя выбрать в герцоги. Значит, изменяет российскому престолу, действуя к ущербу его прерогатив на эту страну, в лице вдовствующей герцогини. Вот указец: «Князя Александра Меньшикова, преступившего присягу богопротивными и нам зело вредительными намерениями, повелеваем схватить и передать подателю сего нашего указа, без всякого мотчанья и сумнений и дать достаточный эскорт для сопровождения». Нужно добыть подпись, контрасигнирующую и сообщающую силу этой бумаге! Сколько хочешь ты за подпись? Меньшиков и тебе оказывается бревном поперёк дороги…
   Бутурлин задумался, но, вероятнее всего, рассчитывал: сколько заломить.
   – На первый случай – десять тысяч червонных… а там посмотрим… За подпись я этим согласен удовольствоваться, чтобы моего имени, однако, не было упомянуто!
   – Идёт! Господа, будьте порукой, что он не попятится!
   Бутурлин взял черновой указ из рук Бассевича, и каждый из его спутников касался рукою своею руки случайного ходатая.
   – От кого же я получу обещанное? – спросил Бутурлин Бассевича, когда все приложились.
   – От меня!
   – Когда вы заедете за указом?
   – Пожалуй, вы сами завезёте мне подписанный указ, и в ту же минуту выдам. Кажется, так дело проще.
   – Когда же?
   – Как успеете, но… не позднее как через неделю. Деньги готовы и сейчас уже.
   – Хорошо!
   – Прощайте же – жду. Вы, господа, со мной?
   – Я, и я также, – ответили Матвеев и Шафиров, – побудем ещё с Александром Борисычем. Мы и без вас были бы у него. Нужно перекинуться двумя-тремя словами… о своём деле.
   – Как хотите. А ты, Антон Мануилович?
   – Я тоже с ними вместе. Коли нужна моя шлюпка, можете на ней ехать и пришлите обратно сюда.
   Бассевич распростился и вышел.
   – Взялся ты, Александр Борисович, за смелое дело, – заметил Матвеев.
   – А что так?
   – Да ведь как государыне покажется это самое обвинение светлейшего? Ино не покажется… опалится, тогда что?
   – Этого бояться нечего… можно подготовить, подстроить, и сойдёт обвинение ладно… гнев даже возбудить на время удастся. Есть потруднее кое-что…
   – Что же ещё потруднее?
   – Кто подпишет. Начинаю припоминать… Лизавета Петровна не пойдёт против Сашки Меньшикова – первое дело, а второе дело – меня она старается не замечать, когда встречается у государыни. Есть одна надежда. Если так вывезет, ладно будет!
   – Каковы намерения ваши, через кого добыть вам подпись, я не знаю, – спокойно сказал Бутурлину Шафиров, – но одно бы должно было заставить вас подумать: предложение со стороны голштинской, да ещё с премией. Им, голштинцам, значит, больше всех мешает Меньшиков, и понятно, почему теперь именно они отваживаются на насилие… им надо остановить появление русского хозяйничанья. Императрица, будьте уверены, не соизволит, потому Анна Петровна и не берётся за дело… А вы суётесь.
   – Я в наших же общих выгодах, господа, – изворотился Бутурлин.
   – Да! Коли бы это и так… но… трудно, – говорил сам с собою вполголоса Матвеев.
   – А я так вам скажу – и указ будет подписан… и пошлётся… да попадёт Меньшикову же в руки, а он сам останется тем же, что и был, – отозвался Дивиер.
   – Но, если уж, – высказался Шафиров, – Бассевич вызнал, как захватить Меньшикова, коли даже и указ написан у них, а требуется одна подпись, то, смотрите…
   – Что для фельдмаршала эта подпись – будь она и подлинная? Особенно когда он будет при войске? Кто наложит на него руки? Вздор вся эта голштинская затея! И того, кто станет требовать захвата, – первого схватят да к Меньшикову же приведут! Дальше, поверьте, ничего не будет. Тогда с этим указом он воротится и примется за расправу.
   – Ну и пусть ведается с голштинцами. Ведь Бассевич не в свою же голову это гнёт?! За ним – герцог и герцогиня. С дочерью что поделать?
   – Ну, зятя и дочь он оставит, сперва заставит только выдать участников, – заметил Матвеев.
   – А ты что ж, небось, коли станут спрашивать, так прямо и ответишь: я? Известно, станешь говорить: знать не знаю, – совершенно свободно отнёсся Бутурлин к Матвееву.
   – А если незнаньем-то не удастся отделаться, – тогда что? Нам не в первый раз к Самой прибегать. «Сохраняя верность к вашему величеству, без всяких других побуждений… Меня выдавая – себя выставите…» Н-ну и ничего… И сам он дальше рыться побережётся… А ты не то говори, Александр Борисыч! Соединились мы с тобой раньше голштинского закидыванья невода на щуку зубастую! При неминучей беде открытия – все станем заодно. У него есть силы, и у нас кое-что: у него есть смекалка; и мы умом-разумом раскинем. Вызов Бассевича важен во всех отношениях. Если бы первый блин и комом сел – гром разразится на голштинцах, как на зачинщиках. Будут те обороняться или нет, русаки тут ничего не теряют. Да ещё и барышок окажется, чего доброго? Изобретение, может, и не самого Бассевича, как я смекаю… а немца – похитрее его, что Сашка сам тянет на свою голову выше нас поставить. Раскрытие-то поохладит этот пыл, пожалуй да и поотодвинет, коли не оттолкнёт совсем, немца… – Ну так, с общего согласья, друзья, берёмся за дело! Попробуем оборудовать указец. Авось и удастся, – решил Бутурлин. – Запьём же, чтобы по маслу пошло!
   И он приказал подать братину.

VIII СЛОМИЛ!

   Велика была радость у Бассевича в день получения указа, подписанного именем «Екатерина». Гонец был наготове и, снабжённый деньгами и полномочиями, немедленно отправлен для ареста князя. Два коменданта были готовы распорядиться по смыслу указа, без поверки. Всё казалось предвидено, всё соображено. Одно забыли – маршрут, по которому следовать уполномоченному, чтобы захватить предмет стольких попечений. О нём уполномоченный до самой Риги ни от кого не мог получить известий. А прибыв в Ригу, узнаёт он, что комендант Динаменд-шанца переведён в Рогервик. Остался один, склонный на их руку. К нему и адресовался доверенный голштинской партии.
   Едет на дом к нужному человеку. Нашёл. Спрашивает.
   – Здесь… но теперь в Митаве, при светлейшем князе.
   – При главной квартире, то есть?
   – Д-да!
   – Ну, – думает обрадованный посланец, – сама судьба устраивает то, что нам нужно!
   Скачет в Митаву. Находит главную квартиру и располагается ждать. Ни слова не говорят. Сидит час, другой. Подходят двое каких-то просителей и тоже усаживаются. Ещё час битый проходит. От нечего делать приезжий из Петербурга немец вступает в разговор с тамошними ожидающими. Слово за слово. Завязывается беседа, очень дружественная. Наш приезжий и один из поджидавших оказываются камрадами по полку; когда-то оба служили в шведском войске.
   – Откуда вы теперь-то?
   – Из Петербурга.
   – А-а! По службе?
   – Д-да!
   – Проездом?
   – Н-нет! Разве недалеко… К господину полковнику.
   – То есть к светлейшему, чрез посредство полковника?
   Приезжий смешался и что-то пробормотал, чем и возбудил подозрительность в товарище камрада, знавшем, что полковник – сторонник голштинцев. Он уже с некоторого времени исподволь присматривал за ним по поручению светлейшего князя. Чтобы вызнать, зачем приехал посланец, он сделал ему несколько вопросов, но, не получив удовлетворительных ответов, смекнул, что тут что-то неладно, и сказал товарищу:
   – Больше я ждать не могу, нужно бежать. А через полчаса я вас, наверно, здесь же застану… как и полковника…
   Дружески кивнув приезжему, он прямо поспешил к светлейшему, с заднего хода.
   – Ваша светлость, прислан к полковнику из Петербурга, с чем-то важным, один голштинец, кажется, или швед. При нём сумка какая-то, небольшая. Прикажите его взять теперь же, а полковника ещё попридержите у себя. Он ведь здесь?
   – Да! Хорошо! Возьми дневального офицера и приведи сюда. Посмотрим.
   – Пошлите сами офицера, ваша светлость, а я укажу этого приезжего.
   Был потребован офицер с двумя рядовыми и подведён сзади к дому, занимаемому полковником. Усердный курляндец указал, кого взять; затем, войдя один, совершенно спокойно сел рядом с товарищем и сказал весело:
   – Успел-таки! Дело удалось справить, а его всё нет…
   Голштинский агент что-то буркнул, вроде:
   – Радуюсь за вас!
   В это время вошёл дневальный и спросил по-немецки:
   – Кто из вас, господа, приехал из Петербурга к полковнику? Он просит к себе!
   – Я, – ответил агент. – Но могу подождать…
   – Зачем же! – ответил офицер. – Это ваша сумка? Возьмём её и пойдёмте!
   Застигнутому врасплох оставалось одно: немедленно следовать.
   Вот они и перед светлейшим.
   – Где ключ? – спрашивает офицер, кладя сумку на стол.
   Посланец молчит. Офицер мигнул, и рядовые схватили голштинца и нашли ключ в камзоле; сумка была открыта, и указ очутился в руках Меньшикова.
   Взглянув на подпись, светлейший прочёл потом содержание бумаги и, свернув её, положил в карман, озирая с ног до головы посыльного. Несколько минут, должно быть, он не находил слов с чего начать. Вдруг кровь вступила в загоревшееся краской лицо князя, и он хриплым голосом отдал приказ:
   – В кандалы; в рот заклёпку.
   Рядовые и офицер бросились исполнять приказ. Заклепав рот, арестанта увели, и князь остался один на один с тем, кто открыл заговор.
   – Узнай-ка, – сказал ему князь по-немецки, – дома ли Василий Лукич? ^[77]
   Агент исчез и, через минуту воротясь, сказал, что генерал у герцогини.
   – Наблюдай за ним сегодня и завтра да узнай, о чём советовалась с ним Анна Ивановна.
   И сам стал ходить взад и вперёд по своему рабочему кабинету, предавшись думам. В них он мгновенно перебрал всех враждебных себе особ, против которых нужно было немедленно принять меры, чтобы не дать возможности повторить такую же проделку, с которою пойман голштинец. Но все мысли светлейшего на этот раз сходились на том, что вряд ли его противники участвовали в настоящей бессмысленной попытке.
   – Тут, видно, чёртушка один выдумал пулю отлить, на свой пай! – наконец решил князь, говоря сам с собою. – Нужно, значит, только не мешкать да налететь как снег на голову приятелю дорогому.
   Явился князь Василий Лукич Долгоруков и передал разговор свой с герцогиней Анной, предлагавшей Долгорукову ценный подарок, если он склонит светлейшего на дозволение обвенчаться ей с графом Морицем.
   – Спасибо, что сказал. Я у ней выбью дурь из головы.
   И ещё глубже погрузился светлейший в горькую думу, сидя подле почтительно стоявшего князя Долгорукова, униженно глядевшего в пол.
   – Вот что! – наконец надумал светлейший. – Собери, Василий Лукич, самых покладных из курляндских дворянчиков, что победнее разумеется, и прямо им скажи: коли хотят получить по триста червонцев на брата, так пусть выберут меня! Я за год уступаю им все коронные налоги и другие, пожалуй… и каждому, смотря по человеку, готов я, при случае, дать акциденции. В Морице и герцогине им не стоит принимать никакого участия. Обе голы! А мы – не им чета! Да Морицу и государыня не соизволяет быть герцогом. Поди же, голубчик… да как сходку устроишь – войско наше выведи в порядке к эспланаде. Уж я надеюсь на твоё уменье и ловкость.
   Долгоруков вышел с почтительным поклоном, а Меньшиков ещё долго прохаживался по комнате, предаваясь честолюбивым мечтам, пока появление его агента не обратило внимания светлейшего на другие дела.
   – Ну, о чём советовалась герцогиня-вдовушка с Васькой с моим?
   – Сулила взятку за то, чтобы склонить вашу светлость на соизволение брака её высочества с Морицем, но он не подал никакой надежды.
   – Верно… На него, стало быть, я могу полагаться и в настоящем деле. Кстати, вот и ты мне выскажи с своей стороны, удастся ли? Я Василью Долгорукову велел теперь же ваших курляндчиков собрать, кто победнее, и пообещать, коли меня выберут в герцоги, по триста червонцев на брата.
   – Не возьмут, ваша светлость, потому что большинство не соизволит; стало быть, меньшинству не удастся это самое… Первое – вы не немец, и второе – не нашей веры.
   – Гм?! Вот вы каковы, немцы! Чужого не хотите, а со своими ужиться не можете! – И князь, нахмурив брови, возобновил свою прогулку по комнате, становясь всё мрачнее и мрачнее. Агент, почтительно поклонившись, вышел из комнаты, а через несколько минут светлейший послал за Долгоруковым.
   – Я в ночь еду, – сказал он Василью Лукичу, – и беру с собою двадцать драгун. Начальство над войсками сдаю тебе. Посылай ко мне через день курьера с извещением обо всём, что будет происходить здесь. Я на тебя, Василий Лукич, во всём полагаюсь. Так сослужи эту службишку радетельно…