Страница:
верхнюю полку, потом присел к столику напротив сына. И опять молчали,
глядели в окно.
По перрону шли и шли люди. Одни торопились, другие, много ездившие, шли
спокойно.
"И все они сейчас поедут", -- думал Минька.
В купе пахло чем-то свежим -- не то краской, не то ко-жей.
Потом по радио объявили, чтобы провожающие вышли из вагонов и чтобы они
не забыли передать билеты отъезжа-ющим.
Минька вышел из вагона и подошел к окну, за которым сидел отец.
Смотрели друг на друга. Кондрат смотрел внимательно и серьезно.
"Что он так? Как в последний раз", -- подумал Минька.
Поезд все не трогался.
Наконец тронулся.
Минька долго шел рядом с окном, смотрел на отца. Он тоже смотрел на
него. Он сидел, навалившись на маленький столик, не шевелился. Был он седой,
хмурый и смотрел все так же -- внимательно и строго.
Минька остановился. В последний раз увидел, как отец привстал и
прислонился к стеклу... И все. Поезд прогудел густым басом и стал набирать
ходу.
Минька пошел домой.
Шел до самого общежития пешком. Шел бездумно, на-рочно сворачивал в
какие-то переулки -- чтоб устать и прий-ти и сразу уснуть.
В комнате никого не было. На столе осталась всевозмож-ная закуска и
стояла недопитая бутылка дорогого коньяка.
Минька разобрал постель... Долго сидел, не раздеваясь. Потом разделся и
лег.
Взошла луна. В комнате стало светло. Минька предста-вил, как грохочет
сейчас по степи поезд, в котором отец... Отец смотрит, наверно, в окно. А по
земле идет светлая ночь, расстилает по косогорам белые простыни...
Минька перевернулся на живот, уткнулся в подушку. И опять, в который
раз, увидел: степь и табун лошадей несет-ся по степи...
С этим и заснул Минька. И слышал, как в соседней ком-нате играет
радиола. И ему снилось, что тот самый служитель с выставки стоит над ним и
хохочет -- громко и глупо.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
В начале августа в погожий день к Байкаловым приехал сын Игнатий.
Большой, красивый, в черном костюме из польского крепа. Пинком распахнул
ворота -- в руках по чемодану, -- остановился, оглядел родительский двор и
гарк-нул весело:
-- Здорово, родня!
Молодая яркая женщина, стоявшая за ним, сказала с уп-реком:
-- Неужели нельзя потише?.. Что за манера!
-- Ничего-о, -- загудел Игнатий, -- сейчас увидишь, как обрадуются.
Из дому вышел квадратный старик с огромными руками. Тихо засмеялся и
вытер рукавом глаза.
-- Игнашка!.. -- сказал он и пошел навстречу Игнатию. Игнатий бросил
чемоданы. Облапали друг друга, триж-ды -- крест-накрест -- поцеловались.
Старик опять вытер глаза.
-- Как надумал-то?
-- Надумал.
-- Сколько уж не был? Лет пять, однако. Мать у нас за-хворала,
знаешь... В спину что-то вступило...
Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О женщине
совсем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика.
-- А это жена, что ли? -- спросил наконец старик.
-- Жена, -- спохватился Игнатий. -- Познакомься.
Женщина подала старику руку. Тот осторожно пожал ее.
-- Люся.
-- Ничего, -- сказал старик, окинув оценивающим взгля-дом Люсю.
-- А?! -- с дурашливой гордостью воскликнул Игнатий.
-- Пошли в дом, чего мы стоим тут! -- Старик первым двинулся к дому.
-- Как мне называть его? -- тихо спросила Люся мужа.
Игнатий захохотал.
-- Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя!
Старик тоже засмеялся.
-- Отцом вроде довожусь... -- Он молодо взошел на крыльцо, заорал в
сенях: -- Мать, кто к нам приехал-то!
В избе на кровати лежала горбоносая старуха, загорелая и жилистая.
Увидела Игнатия -- заплакала.
-- Игнаша, сынок... приехал...
Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемоданы. Гулкий сильный голос его
сразу заполнил всю избу.
-- Шаль тебе привез... пуховую. А тебе, тять, сапоги. А Маруське --
во!.. А это Ваське... Все тут живы-здоровы?
Отец с матерью, для приличия снисходительно улыбаясь, с интересом
наблюдали за движениями сына -- он все доста-вал и доставал из чемоданов.
-- Все здоровы. Мать вон только... -- Отец протянул длинную руку к
сапогам, бережно взял один и стал щупать, мять, поглаживать добротный хром.
-- Ничего товар... Васька износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
-- Сам будешь носить. Вот Маруське еще на платье. -- Игнатий выложил
все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. -- Ну,
рассказывайте, как живете? Соску-чился без вас.
-- Соскучился, так раньше бы приехал.
-- Дела, тятя.
-- Дела... -- Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына.
-- Какие уж там дела-то!..
-- Ладно тебе, отец, -- сказала мать. -- Приехал -- и-то слава Богу.
Игнатию не терпелось рассказать о себе, и он воспользо-вался случаем
возразить отцу, который, судя по всему, не очень высоко ставил его городские
дела. Игнатий был бор-цом в цирке. В городе у него была хорошая квартира,
были друзья, деньги, красивая жена...
-- Ты говоришь: "Какие там дела!" -- заговорил Игнатий, положив ногу на
ногу и ласково глядя на отца. -- Как тебе объяснить? Вот мы, русские,
крепкий ведь народишка! Посмотришь на другого -- черт его знает!.. --
Игнатий встал, прошелся по комнате. -- В плечах сажень, грудь как у жереб-ца
породистого, -- силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, освоить
технику, выступить где-то на соревновани-ях -- это Боже упаси! Он будет
лучше в одиночку на медведя ходить. Дикости еще много в нашем народе. О
культуре тела никакого представления. Физкультуры боится как черт ладана. Я
же помню, как мы в школе профанировали ее. -- С последними словами Игнатий
обратился к жене.
Как-то однажды Игнатий набрел на эту мысль -- о пре-ступном нежелании
русского народа заниматься физкульту-рой, кому-то высказал ее, его
поддержали. С тех пор он так часто распространялся об этом, что, когда
сейчас заговорил и все о том же, жена его заскучала и стала смотреть в окно.
-- ... Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дело у меня важное. Может,
поважнее Васькиного.
-- Ладно, -- согласился отец. Он слушал невниматель-но. -- Мать, где
там у нас?.. В лавку пойду.
-- Погоди, -- остановил его Игнатий. -- Зачем в лавку?
Вкусив от сладостного плода поучений, он хотел было еще поговорить о
том, что надо и эту привычку бросать рус-ским людям: чуть что -- сразу в
лавку. Зачем, спрашивается? Но отец так глянул на него, что он сразу
отступился, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумажник, шлепнул на
стол:
-- На деньга!
Отец обиженно приподнял косматые брови.
-- Ты брось тут, Игнаха!.. Приехал в гости -- значит, сиди помалкивай.
Что, у нас своих денег нету?
Игнатий засмеялся.
-- Ладно, понял. Ты все такой же, отец.
Сидели за столом, выпивали.
Старик Байкалов размяк, облапал узловатыми ладонями голову, запел было:
Зачем сидишь до полуночи
У растворенного окна,
Ох, зачем сидишь...
Но замолчал. Некоторое время сидел, опустив на руки голову. Потом
сказал с неподдельной грустью:
-- Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается! -- Он руг-нулся.
Жена Игнатия покраснела и отвернулась к окну. Игнатий сказал с укором:
-- Тятя!
-- А ты, Игнат, другой стал, -- продолжал отец, не обра-тив никакого
внимания на упрек сына. -- Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу
видно.
Игнатий смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал его
странные речи.
-- Ты давеча вытащил мне сапоги... Спасибо, сынок! Хо-рошие сапоги...
-- Не то говоришь, отец, -- сказал Игнатий. -- При чем тут сапоги?
-- Не обессудь, если не так сказал, -- я старый человек. Ладно, ничего.
Васька скоро придет, брат твой... Здоровый он стал! Он тебя враз сомнет,
хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Васьки. Куда там!..
Игнатий засмеялся; к нему вернулась его необидная весе-лая
снисходительность.
-- Посмотрим, посмотрим, тятя.
-- Давай еще по маленькой? -- предложил отец.
-- Нет, -- твердо сказал Игнатий.
-- А! Вот муж какой у тебя! -- не без гордости заметил старик,
обращаясь к жене Игнатия. -- Наша порода -- Байкаловы. Сказал "нет" --
значит все. Гроб! Я такой же был. Вот еще Васька придет. А еще у нас
Маруська есть. Та покрасивше тебя будет, хотя она, конечно, не
расфуфыренная...
-- Ты, отец, разговорился что-то, -- урезонила жена ста-рика. -- Совсем
уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушайте вы его, брехуна.
-- Ты лежи, мать, -- беззлобно огрызнулся старик. -- Ле-жи себе,
хворай. Я тут с людьми разговариваю, а ты нас пере-биваешь.
Люся поднялась из-за стола, подошла к комоду и стала раз-глядывать
патефонные пластинки. Ей, видно, было неловко.
Игнатий тоже встал. Завели патефон. Поставили "Грушицу".
Молчали. Слушали.
Старший Байкалов смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице,
поднимая пыль, с ревом прошло стадо. Корова Байкаловых подошла к воротам,
попробовала поддеть их ро-гом -- не получилось. Она стояла и мычала. Старик
смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он
давненько поджидал этого дня -- думал, будет большой праздник. А сейчас
сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не
такой. В чем не такой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.
Пришла Марья -- рослая девушка, очень похожая на Иг-натия. Увидев
брата, просияла радостной сдержанной улыб-кой.
-- Ну здравствуй, здравствуй, красавица! -- забасил Иг-натий, несколько
бесцеремонно разглядывая взрослую се-стру. -- Ведь ты же невеста уже!
-- Будет тебе, -- степенно сказала Марья и пошла знако-миться с Люсей.
Старик Байкалов смотрел на все это, грустно сощурив-шись.
-- Сейчас Васька придет, -- сказал он. Он ждал Ваську. Зачем ему нужно
было, чтобы скорей пришел его младший сын, он не знал.
Молодые ушли в горницу и унесли с собой патефон. Иг-натий прихватил
туда же бутылку красного вина и закуску.
-- Выпью с сестренкой, была не была!
-- Давай, сынок, это ничего. Это полезно, -- миролюби-во сказал отец.
Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игнатия. Тут-то бы и начаться
празднику, а праздник все не наступал. Приходили, здоровались со стариком и
проходили в горни-цу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно. Гудел могучий
бас Игнатия, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игнатия
сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками.
"Сейчас Васька придет", -- ждал старик. Не было у него на душе
праздника -- и все тут.
Пришел наконец Васька -- огромный парень с открытым крепким лицом,
загорелый, грязный. Васька походил на отца, смотрел так же -- вроде угрюмо,
а глаза добрые.
-- Игнашка приехал, -- встретил его отец.
-- Я уж слышал, -- сказал Васька, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными
волосами. Сложил в угол какие-то же-лезяки, выпрямился.
Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил
его:
-- Погоди, тять, дай я хоть маленько ополоснусь. А то не-удобно даже.
-- Ну, давай, -- согласился отец. -- А то верно -- он на-рядный весь,
как этот... как артист.
И тут из горницы вышел Игнатий с женой.
-- Брательник! -- заревел Игнатий, растопырив руки. -- Васька! -- И
пошел на него.
Васька покраснел, как девица, засмеялся, переступил с ноги на ногу.
Игнатий обнял его.
-- Замараю, слушай. -- Васька пытался высвободиться из объятий брата,
но тот не отпускал.
-- Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка. Дай поцелую тебя, окаянная
душа! Соскучился без вас.
Братья поцеловались.
Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились слезы. Он вытер их и
громко высморкался.
-- Он тебе подарки привез, Васька, -- громко сказал отец, направляясь к
чемоданам.
-- Брось, тятя, какие подарки! Ну давай, что ты должен делать-то?
Умываться? Умывайся скорей. Выпьем сейчас с тобой. Вот! Видела Байкаловых?
-- Игнатий легонько под-толкнул жену к брату. -- Знакомьтесь.
Васька покраснел пуще прежнего -- не знал: подавать яркой женщине
грязную руку или нет. Люся сама взяла его руку и крепко пожала.
-- Он у нас стеснительный, -- пояснил отец.
Васька осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся; он
готов был провалиться сквозь землю от таких объяснений отца.
-- Тятя... скажет тоже.
-- Иди умывайся, -- сказал отец.
-- Да, пойду маленько... того...
Васька пошел в сени.
Игнатий двинулся за ним.
-- Пойдем, полью тебе по старой памяти!
Отец тоже вышел на улицу.
Умываться решили идти на Катунь -- она протекала под боком, за
огородами.
-- Искупаемся? -- предложил Игнатий и похлопал себя ладонями по могучей
груди.
Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной
картофельной ботве.
-- Ну как живете-то? -- басил Игнатий, шагая вразвалку между отцом и
братом.
Васька опять коротко засмеялся. Он как-то странно сме-ялся: не то
смеялся, не то покашливал смущенно. Он был очень рад брату.
-- Ничего.
-- Хорошо живем! -- воскликнул отец. -- Не хуже город-ских.
-- Ну и слава Богу! -- с чувством сказал Игнатий. -- Ва-силий, ты,
говорят, нагулял тут силенку?
Василий опять засмеялся.
-- Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь?
-- Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять?
-- Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ни-чего.
-- Хорошая баба, -- похвалил Игнатий. -- Человек хоро-ший.
-- Шибко нарядная только. Зачем так?
Игнатий оглушительно захохотал.
-- Обыкновенно одета! По-городскому, конечно. Поотстали вы в этом
смысле.
-- Чего-то ты много хохочешь, Игнат, -- заметил ста-рик. -- Как дурак
какой.
-- Рад, поэтому смеюсь.
-- Рад... Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Васька вон не рад, что ли?
-- Ты когда жениться-то будешь, Васька? -- спросил Иг-натий.
-- Он сперва в армию сходит, -- сказал отец.
-- Ты это... когда пойдешь в армию, сразу записывайся в секцию, --
посоветовал старший брат. -- Я же так начал. Тре-нер толковый попадется --
можешь вылезти.
Васька слушал, неопределенно улыбался.
Пришли к реке.
Игнатий первый скинул одежду, обнажив свое красивое тренированное тело,
попробовал ногой воду, тихонько охнул.
-- Мать честная! Вот это водичка.
-- Что? -- Васька тоже разделся. -- Холодная?
-- Ну-ка, ну-ка? -- заинтересовался Игнатий. Подошел к Ваське и стал
его похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца.
Васька терпеливо стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы,
посмеивался.
-- Есть, -- заключил Игнатий. -- Давай попробуем?
-- Да ну! -- Васька недовольно тряхнул волосами.
-- А чего, Васька? Поборись! -- Отец с упреком смотрел на младшего.
-- Бросьте вы, на самом деле, -- упрямо и серьезно ска-зал Васька. --
Чего ради сгребемся тут? На смех людям?
-- Тьфу! -- рассердился отец. -- Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он
какой-то телок у нас -- всего стесняется.
-- А чего тут стесняться-то? Если бы мы какие-нибудь дохлые были, тогда
действительно стыдно.
-- Объясни вот ему!
Васька нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и по-плыл, сильно
загребая огромными руками; вода вскипала под ним.
-- Силен! -- с восхищением сказал Игнатий.
-- Я ж тебе говорю!
Помолчали, глядя на Ваську
-- Он бы тебя уложил.
-- Не знаю, -- не сразу ответил Игнатий. -- Силы у него больше -- это
ясно.
Отец сердито высморкался на песок. Игнатий постоял еще немного и тоже
полез в воду. А отец пошел ниже по реке, куда выплывал Васька. Когда Васька
вышел на берег, они о чем-то негромко и горячо заговорили. Отец доказывал
свое, даже прижимал к груди руки, Васька бубнил свое. Когда Игнатий доплыл к
ним, они замолчали.
Игнатий вылез из воды и задумчиво стал смотреть на да-лекие синие горы,
на многочисленные острова.
-- Катунь-матушка, -- негромко сказал он.
Васька и отец тоже посмотрели на реку.
На той стороне, на берегу, сидела на корточках баба с вы-соко задранной
юбкой, колотила вальком по белью, ослепи-тельно белели ее тупые круглые
коленки.
-- Юбку-то спусти маленько, эй! -- крикнул старик.
Баба подняла голову, посмотрела на Байкаловых и про-должала колотить
вальком по белью.
-- Вот халда! -- с восхищением сказал старик. -- Хоть бы хны ей.
Братья стали одеваться.
Хмель у Игнатия прошел. Ему что-то грустно стало.
-- Чего ты такой? -- спросил Васька, у которого, наоборот, было очень
хорошее настроение.
-- Не знаю. Так просто.
-- Не допил, поэтому, -- пояснил старик. -- Ни два, ни полтора
получилось.
-- Черт его знает! Не обращайте внимания. Давайте поси-дим, покурим...
Сели на теплые камни. Долго молчали, глядя на быстротекущие волны. Они
лопотали у берега что-то свое, торопи-лись.
Солнце село на той стороне, за островами. Было тихо. Только
всплескивали волны, кипела река да удары валька по мокрому белью -- гулкие,
смачные -- разносились над ре-кой.
Трое смотрели на родную реку, думали каждый свое.
Игнатий присмирел. Перестал хохотать, не басил.
-- Что, Вася? -- негромко спросил он.
-- Ничего. -- Васька бросил камешек в воду.
-- Все пашешь?
-- Пашем.
Игнатий тоже бросил в воду камень. Помолчали.
-- Жена у тебя хорошая, -- сказал Васька. -- Красивая.
-- Да? -- Игнатий оживился, с любопытством, весело по-смотрел на брата.
Сказал неопределенно: -- Ничего. Тяте вон не нравится.
-- Я не сказал, что не нравится, чего ты зря? -- Старик неодобрительно
посмотрел на Игнатия. -- Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая.
Игнатий захохотал.
-- А ты знаешь, что такое фартовая-то?
Отец отвернулся к реке, долго молчал -- обиделся. Потом повернулся к
Ваське и сказал сердито:
-- Зря ты не поборолся с ним.
-- Вот привязался! -- удивился Васька. -- Ты что?
-- Заело что-то тятю, -- сказал Игнатий, -- что-то не нра-вится ему.
-- Что мне не нравится? -- повернулся к нему отец.
-- Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу.
-- Ну и видь! Ты шибко умный стал, прямо спасу нет. Все ты видишь, все
понимаешь!
-- Будет вам! -- сказал Васька. -- Чего взялись? Нашли время.
-- Да ну его! -- Отец засморкался и полез за кисетом. -- Приехал,
расхвастался тут, подарков навез... подумаешь!
-- Тять, да ты что в самом деле?!
Игнатий даже привстал от удивления. Васька незаметно толкнул его в бок
-- не лезь. Игнатий сел и вопросительно посмотрел на Ваську. Тот поднялся,
отряхнул песок со шта-нов, посмотрел на отца.
-- Пошли? Тять...
-- У тебя деньги есть? -- спросил тот.
-- Есть. Пошли...
Старик поднялся и, не оглядываясь, пошел первым по тропе, ведущей к
огородам.
-- Чего он? -- Игнатия не на шутку встревожило настро-ение отца.
-- Так... Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним
какую-нибудь. -- Васька улыбнулся.
-- Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни?
-- Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он... Пройдет.
Опять шли по огородам друг за другом, молчали. Игна-тий шел за отцом,
смотрел на его сутулую спину и думал по-чему-то о том, что правое плечо у
отца ниже левого, -- рань-ше он не замечал этого.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Первое знакомство с городом
Перед самой войной повез нас отчим в город Б. Это -- ближайший от нас,
весь почти деревянный, бывший купе-ческий, ровный и грязный.
Как горько мне было уезжать! Я невзлюбил отчима и, хоть не помнил
родного отца, думал: будь он с нами, тятя-то, никуда бы мы не засобирались
ехать. Назло отчиму (теперь знаю: это был человек редкого сердца -- добрый,
любящий... Будучи холостым парнем, он взял маму с двумя детьми), так вот
назло отчиму, папке назло -- чтобы он разозлился и при-шел в отчаяние, -- я
свернул огромную папиросу, зашел в уборную и стал "смолить" -- курить. Из
уборной из всех ще-лей повалил дым. Папка увидел... Он никогда не бил меня,
но всегда грозился, что "вольет". Он распахнул дверь убор-ной и,
подбоченившись, стал молча смотреть на меня. Он был очень красивый человек,
смуглый, крепкий, с карими умными глазами... Я бросил папироску и тоже стал
смотреть на него.
-- Ну? -- сказал он.
-- Курил... -- Хоть бы он ударил меня, хоть бы щелкнул разок по лбу, я
бы тут же разорался, схватился бы за голову, испугал бы маму. Может, они бы
поругались и, может, мама заявила бы ему, что никуда она не поедет, раз он
такой -- бьет детей.
-- Я вижу, что курил. Дурак ты, дурак, Ванька... Кому хуже-то делаешь?
Мне, что ли? Пойду сейчас и скажу матери...
Это не входило в мои планы, и это могло мне выйти бо-ком -- мама-то как
раз и отстегала бы меня. Я догнал папку...
-- Папка, не надо, не ходи!
-- Зачем ты куришь, дурачок, с таких лет? Ведь это ж сколько никотину
скопится за целую жизнь! Ты только поду-май, голова садовая. Скажи, что
больше не будешь, -- не пойду к матери.
-- Не буду. Истинный мой Бог, не буду.
-- Ну смотри.
... И вот едем в город -- переезжаем. На телеге наше добро, мы с Талей
сидим на верхотуре, мама с папкой идут пешком. За телегой, привязанная, идет
наша корова Райка.
Таля, маленькая сестра моя, радуется, что мы едем, что нам еще
далеко-далеко ехать. Невдомек ей, что мы уезжаем из дома. Вообще-то мне тоже
нравится ехать. Вольно кругом, просторно... Степь. В травах стоит
несмолкаемая трескотня: тысячи маленьких неутомимых кузнецов бьют и бьют
кро-хотными молоточками в звонкие наковаленки, а сверху, из жаркой синевы,
льются витые серебряные ниточки... Навер-но, эти-то тоненькие ниточки и куют
на своих наковаленках маленькие кузнецы и развешивают сверкающими
паутинка-ми по траве. Рано утром, когда встает солнце, на ниточки эти,
протянутые от травинки к травинке, кто-то нанизывает изумрудный бисер --
зеленое платье степи блестит тогда до-рогими нарядами.
Мы останавливаемся покормиться.
Папка выпрягает коня, пускает его по бережку. Райка тоже пошла с
удовольствием хрумтеть сочным разнотравьем. Мы раскладываем костерок --
варить пшенную кашу. Хоро-шо! Я даже забываю, что мы уезжаем из дома. Папка
напоми-нает:
-- Вот здесь наша река последний раз к дороге подходит. Дальше она на
запад поворачивает.
Мы все некоторое время молча смотрим на родимую реку. Я вырос на ней,
привык слышать днем и ночью ее ров-ный, глуховатый, мощный шум... Теперь не
сидеть мне на ее берегах с удочкой, не бывать на островах, где покойно и
про-хладно, где кусты ломятся от всякой ягоды: смородины, ма-лины, ежевики,
черемухи, облепихи, боярки, калины... Не заводиться с превеликим трудом --
так, что ноги в кровь и штаны на кустах оставишь -- бечевой далеко вверх и
никог-да, может быть, не испытать теперь величайшее блаженст-во -- обратный
путь домой. Как нравилось мне, каким взрос-лым, несколько удрученным
заботами о семье мужиком я себя чувствовал, когда собирались вверх "с
ночевой". Надо было не забыть спички, соль, ножик, топор... В носу лодки
свалены сети, невод, фуфайки. Есть хлеб, картошка, котелок. Есть ружье и
тугой, тяжелый патронташ.
-- Ну все?
-- Все вроде...
-- Давайте, а то поздно уже. Надо еще с ночевкой устро-иться. Берись!
Самый хитрый из нас, владелец ружья или лодки, отправ-ляется на корму,
остальные, человека два-три, -- в бечеву. Впрочем, мне и нравилось больше в
бечеве, правда, там горсть смородины на ходу слупишь, там второпях к воде
при-падешь горячими губами, там надо вброд через протоку -- по пояс... Да
еще сорвешься с осклизлого валуна да с головой ухнешь... Хорошо именно то,
что все это на ходу, не нарочно, не для удовольствия. А главное, ты, а не
тот, на корме, ос-новное-то дело делаешь...
Эх, папка, папка! А вдруг да у него не так все хорошо пойдет в городе?
Ведь едем-то мы -- попробовать. Еще неиз-вестно, где он там работу найдет,
какую работу? У него ни грамоты большой, ни специальности. И вот надо же --
по-перся в город и еще с собой трех человек потащил. А сам ни-чего не знает,
как там будет. Съездил только, договорился с квартирой, и все. И мама
тоже... Куда согласилась? Послед-нее время, я слышал, все шептались по
ночам: она вроде не соглашалась. Но ей хотелось выучиться на портниху, а в
го-роде есть курсы... Вот этими курсами-то он ее и донял. Со-гласилась.
Попробуем, говорит. Ничего, говорит, продавать не будем, лишнее, что не
надо, рассуем для хранения по род-ным и поедем, попробуем. А папке страсть
как охота куда-нибудь на фабрику или в мастерскую какую -- хочется ему стать
рабочим, и все тут. Ну, вот и едем.
... Приехали в город затемно. Я не видел его. Папка чудом находил
дорогу: сворачивали в темные переулки, громыхали колесами по булыжнику
улиц... Раза два он только спраши-вал у встречных, встречные объясняли
что-то на тарабарском языке: надо еще до конца Осоавиахимовской, потом
свер-нуть к Казармам, потом будет Дегтярный... Папка возвра-щался к нам и
говорил, что все правильно -- верно едем. Мы с Талей и мама притихли. Только
папка один храбрился, гром-ко говорил... Наверно, чтоб подбодрить нас.
По бокам темных улиц и переулков стояли за заборами большие дома. В
окнах яркий свет.
-- Господи, да когда же приедем-то? -- не выдержала ма-ма. Это же самое
удивляло и меня: казалось, что мы, пока едем по городу, проехали пять таких
деревень, как наша. Вот он, город-то!
-- Скоро, скоро, -- бодрится папка. -- Еще свернем на одну улицу, потом
в переулок -- и дома.
Дома!.. Смелый он человек, папка. Я его уважаю. Но за-тею его с городом
все-таки не могу принять. Страшно здесь, все чужое, можно легко заблудиться.
Не заблудились. Подъехали к большому дому, папка ос-тановил коня.
-- Здесь. Счас скажу, что приехали...
-- Скорей там, -- велит мама.
-- Да скоро! Скажу только...
В переулке темно. Я чувствую, мама боится, и сам тоже начинаю бояться.
Одной Тале -- хоть бы хны.
-- Мам, мы тут жить станем?
-- Тут, доченька... Заехали!
-- Уговори ты его назад, домой, -- советую я.
-- Да теперь уж... Вот дура-то я, дура!
Папки, как на грех, долго нету. В доме горит свет, но за-бор высокий,
ничего в окнах не видать.
Наконец появился папка... С ним какой-то мужик.
-- Здравствуйте, -- не очень приветливо говорит му-жик. -- Заезжай, я
глядели в окно.
По перрону шли и шли люди. Одни торопились, другие, много ездившие, шли
спокойно.
"И все они сейчас поедут", -- думал Минька.
В купе пахло чем-то свежим -- не то краской, не то ко-жей.
Потом по радио объявили, чтобы провожающие вышли из вагонов и чтобы они
не забыли передать билеты отъезжа-ющим.
Минька вышел из вагона и подошел к окну, за которым сидел отец.
Смотрели друг на друга. Кондрат смотрел внимательно и серьезно.
"Что он так? Как в последний раз", -- подумал Минька.
Поезд все не трогался.
Наконец тронулся.
Минька долго шел рядом с окном, смотрел на отца. Он тоже смотрел на
него. Он сидел, навалившись на маленький столик, не шевелился. Был он седой,
хмурый и смотрел все так же -- внимательно и строго.
Минька остановился. В последний раз увидел, как отец привстал и
прислонился к стеклу... И все. Поезд прогудел густым басом и стал набирать
ходу.
Минька пошел домой.
Шел до самого общежития пешком. Шел бездумно, на-рочно сворачивал в
какие-то переулки -- чтоб устать и прий-ти и сразу уснуть.
В комнате никого не было. На столе осталась всевозмож-ная закуска и
стояла недопитая бутылка дорогого коньяка.
Минька разобрал постель... Долго сидел, не раздеваясь. Потом разделся и
лег.
Взошла луна. В комнате стало светло. Минька предста-вил, как грохочет
сейчас по степи поезд, в котором отец... Отец смотрит, наверно, в окно. А по
земле идет светлая ночь, расстилает по косогорам белые простыни...
Минька перевернулся на живот, уткнулся в подушку. И опять, в который
раз, увидел: степь и табун лошадей несет-ся по степи...
С этим и заснул Минька. И слышал, как в соседней ком-нате играет
радиола. И ему снилось, что тот самый служитель с выставки стоит над ним и
хохочет -- громко и глупо.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
В начале августа в погожий день к Байкаловым приехал сын Игнатий.
Большой, красивый, в черном костюме из польского крепа. Пинком распахнул
ворота -- в руках по чемодану, -- остановился, оглядел родительский двор и
гарк-нул весело:
-- Здорово, родня!
Молодая яркая женщина, стоявшая за ним, сказала с уп-реком:
-- Неужели нельзя потише?.. Что за манера!
-- Ничего-о, -- загудел Игнатий, -- сейчас увидишь, как обрадуются.
Из дому вышел квадратный старик с огромными руками. Тихо засмеялся и
вытер рукавом глаза.
-- Игнашка!.. -- сказал он и пошел навстречу Игнатию. Игнатий бросил
чемоданы. Облапали друг друга, триж-ды -- крест-накрест -- поцеловались.
Старик опять вытер глаза.
-- Как надумал-то?
-- Надумал.
-- Сколько уж не был? Лет пять, однако. Мать у нас за-хворала,
знаешь... В спину что-то вступило...
Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О женщине
совсем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика.
-- А это жена, что ли? -- спросил наконец старик.
-- Жена, -- спохватился Игнатий. -- Познакомься.
Женщина подала старику руку. Тот осторожно пожал ее.
-- Люся.
-- Ничего, -- сказал старик, окинув оценивающим взгля-дом Люсю.
-- А?! -- с дурашливой гордостью воскликнул Игнатий.
-- Пошли в дом, чего мы стоим тут! -- Старик первым двинулся к дому.
-- Как мне называть его? -- тихо спросила Люся мужа.
Игнатий захохотал.
-- Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя!
Старик тоже засмеялся.
-- Отцом вроде довожусь... -- Он молодо взошел на крыльцо, заорал в
сенях: -- Мать, кто к нам приехал-то!
В избе на кровати лежала горбоносая старуха, загорелая и жилистая.
Увидела Игнатия -- заплакала.
-- Игнаша, сынок... приехал...
Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемоданы. Гулкий сильный голос его
сразу заполнил всю избу.
-- Шаль тебе привез... пуховую. А тебе, тять, сапоги. А Маруське --
во!.. А это Ваське... Все тут живы-здоровы?
Отец с матерью, для приличия снисходительно улыбаясь, с интересом
наблюдали за движениями сына -- он все доста-вал и доставал из чемоданов.
-- Все здоровы. Мать вон только... -- Отец протянул длинную руку к
сапогам, бережно взял один и стал щупать, мять, поглаживать добротный хром.
-- Ничего товар... Васька износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
-- Сам будешь носить. Вот Маруське еще на платье. -- Игнатий выложил
все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. -- Ну,
рассказывайте, как живете? Соску-чился без вас.
-- Соскучился, так раньше бы приехал.
-- Дела, тятя.
-- Дела... -- Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына.
-- Какие уж там дела-то!..
-- Ладно тебе, отец, -- сказала мать. -- Приехал -- и-то слава Богу.
Игнатию не терпелось рассказать о себе, и он воспользо-вался случаем
возразить отцу, который, судя по всему, не очень высоко ставил его городские
дела. Игнатий был бор-цом в цирке. В городе у него была хорошая квартира,
были друзья, деньги, красивая жена...
-- Ты говоришь: "Какие там дела!" -- заговорил Игнатий, положив ногу на
ногу и ласково глядя на отца. -- Как тебе объяснить? Вот мы, русские,
крепкий ведь народишка! Посмотришь на другого -- черт его знает!.. --
Игнатий встал, прошелся по комнате. -- В плечах сажень, грудь как у жереб-ца
породистого, -- силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, освоить
технику, выступить где-то на соревновани-ях -- это Боже упаси! Он будет
лучше в одиночку на медведя ходить. Дикости еще много в нашем народе. О
культуре тела никакого представления. Физкультуры боится как черт ладана. Я
же помню, как мы в школе профанировали ее. -- С последними словами Игнатий
обратился к жене.
Как-то однажды Игнатий набрел на эту мысль -- о пре-ступном нежелании
русского народа заниматься физкульту-рой, кому-то высказал ее, его
поддержали. С тех пор он так часто распространялся об этом, что, когда
сейчас заговорил и все о том же, жена его заскучала и стала смотреть в окно.
-- ... Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дело у меня важное. Может,
поважнее Васькиного.
-- Ладно, -- согласился отец. Он слушал невниматель-но. -- Мать, где
там у нас?.. В лавку пойду.
-- Погоди, -- остановил его Игнатий. -- Зачем в лавку?
Вкусив от сладостного плода поучений, он хотел было еще поговорить о
том, что надо и эту привычку бросать рус-ским людям: чуть что -- сразу в
лавку. Зачем, спрашивается? Но отец так глянул на него, что он сразу
отступился, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумажник, шлепнул на
стол:
-- На деньга!
Отец обиженно приподнял косматые брови.
-- Ты брось тут, Игнаха!.. Приехал в гости -- значит, сиди помалкивай.
Что, у нас своих денег нету?
Игнатий засмеялся.
-- Ладно, понял. Ты все такой же, отец.
Сидели за столом, выпивали.
Старик Байкалов размяк, облапал узловатыми ладонями голову, запел было:
Зачем сидишь до полуночи
У растворенного окна,
Ох, зачем сидишь...
Но замолчал. Некоторое время сидел, опустив на руки голову. Потом
сказал с неподдельной грустью:
-- Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается! -- Он руг-нулся.
Жена Игнатия покраснела и отвернулась к окну. Игнатий сказал с укором:
-- Тятя!
-- А ты, Игнат, другой стал, -- продолжал отец, не обра-тив никакого
внимания на упрек сына. -- Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу
видно.
Игнатий смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал его
странные речи.
-- Ты давеча вытащил мне сапоги... Спасибо, сынок! Хо-рошие сапоги...
-- Не то говоришь, отец, -- сказал Игнатий. -- При чем тут сапоги?
-- Не обессудь, если не так сказал, -- я старый человек. Ладно, ничего.
Васька скоро придет, брат твой... Здоровый он стал! Он тебя враз сомнет,
хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Васьки. Куда там!..
Игнатий засмеялся; к нему вернулась его необидная весе-лая
снисходительность.
-- Посмотрим, посмотрим, тятя.
-- Давай еще по маленькой? -- предложил отец.
-- Нет, -- твердо сказал Игнатий.
-- А! Вот муж какой у тебя! -- не без гордости заметил старик,
обращаясь к жене Игнатия. -- Наша порода -- Байкаловы. Сказал "нет" --
значит все. Гроб! Я такой же был. Вот еще Васька придет. А еще у нас
Маруська есть. Та покрасивше тебя будет, хотя она, конечно, не
расфуфыренная...
-- Ты, отец, разговорился что-то, -- урезонила жена ста-рика. -- Совсем
уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушайте вы его, брехуна.
-- Ты лежи, мать, -- беззлобно огрызнулся старик. -- Ле-жи себе,
хворай. Я тут с людьми разговариваю, а ты нас пере-биваешь.
Люся поднялась из-за стола, подошла к комоду и стала раз-глядывать
патефонные пластинки. Ей, видно, было неловко.
Игнатий тоже встал. Завели патефон. Поставили "Грушицу".
Молчали. Слушали.
Старший Байкалов смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице,
поднимая пыль, с ревом прошло стадо. Корова Байкаловых подошла к воротам,
попробовала поддеть их ро-гом -- не получилось. Она стояла и мычала. Старик
смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он
давненько поджидал этого дня -- думал, будет большой праздник. А сейчас
сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не
такой. В чем не такой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.
Пришла Марья -- рослая девушка, очень похожая на Иг-натия. Увидев
брата, просияла радостной сдержанной улыб-кой.
-- Ну здравствуй, здравствуй, красавица! -- забасил Иг-натий, несколько
бесцеремонно разглядывая взрослую се-стру. -- Ведь ты же невеста уже!
-- Будет тебе, -- степенно сказала Марья и пошла знако-миться с Люсей.
Старик Байкалов смотрел на все это, грустно сощурив-шись.
-- Сейчас Васька придет, -- сказал он. Он ждал Ваську. Зачем ему нужно
было, чтобы скорей пришел его младший сын, он не знал.
Молодые ушли в горницу и унесли с собой патефон. Иг-натий прихватил
туда же бутылку красного вина и закуску.
-- Выпью с сестренкой, была не была!
-- Давай, сынок, это ничего. Это полезно, -- миролюби-во сказал отец.
Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игнатия. Тут-то бы и начаться
празднику, а праздник все не наступал. Приходили, здоровались со стариком и
проходили в горни-цу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно. Гудел могучий
бас Игнатия, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игнатия
сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками.
"Сейчас Васька придет", -- ждал старик. Не было у него на душе
праздника -- и все тут.
Пришел наконец Васька -- огромный парень с открытым крепким лицом,
загорелый, грязный. Васька походил на отца, смотрел так же -- вроде угрюмо,
а глаза добрые.
-- Игнашка приехал, -- встретил его отец.
-- Я уж слышал, -- сказал Васька, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными
волосами. Сложил в угол какие-то же-лезяки, выпрямился.
Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил
его:
-- Погоди, тять, дай я хоть маленько ополоснусь. А то не-удобно даже.
-- Ну, давай, -- согласился отец. -- А то верно -- он на-рядный весь,
как этот... как артист.
И тут из горницы вышел Игнатий с женой.
-- Брательник! -- заревел Игнатий, растопырив руки. -- Васька! -- И
пошел на него.
Васька покраснел, как девица, засмеялся, переступил с ноги на ногу.
Игнатий обнял его.
-- Замараю, слушай. -- Васька пытался высвободиться из объятий брата,
но тот не отпускал.
-- Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка. Дай поцелую тебя, окаянная
душа! Соскучился без вас.
Братья поцеловались.
Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились слезы. Он вытер их и
громко высморкался.
-- Он тебе подарки привез, Васька, -- громко сказал отец, направляясь к
чемоданам.
-- Брось, тятя, какие подарки! Ну давай, что ты должен делать-то?
Умываться? Умывайся скорей. Выпьем сейчас с тобой. Вот! Видела Байкаловых?
-- Игнатий легонько под-толкнул жену к брату. -- Знакомьтесь.
Васька покраснел пуще прежнего -- не знал: подавать яркой женщине
грязную руку или нет. Люся сама взяла его руку и крепко пожала.
-- Он у нас стеснительный, -- пояснил отец.
Васька осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся; он
готов был провалиться сквозь землю от таких объяснений отца.
-- Тятя... скажет тоже.
-- Иди умывайся, -- сказал отец.
-- Да, пойду маленько... того...
Васька пошел в сени.
Игнатий двинулся за ним.
-- Пойдем, полью тебе по старой памяти!
Отец тоже вышел на улицу.
Умываться решили идти на Катунь -- она протекала под боком, за
огородами.
-- Искупаемся? -- предложил Игнатий и похлопал себя ладонями по могучей
груди.
Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной
картофельной ботве.
-- Ну как живете-то? -- басил Игнатий, шагая вразвалку между отцом и
братом.
Васька опять коротко засмеялся. Он как-то странно сме-ялся: не то
смеялся, не то покашливал смущенно. Он был очень рад брату.
-- Ничего.
-- Хорошо живем! -- воскликнул отец. -- Не хуже город-ских.
-- Ну и слава Богу! -- с чувством сказал Игнатий. -- Ва-силий, ты,
говорят, нагулял тут силенку?
Василий опять засмеялся.
-- Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь?
-- Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять?
-- Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ни-чего.
-- Хорошая баба, -- похвалил Игнатий. -- Человек хоро-ший.
-- Шибко нарядная только. Зачем так?
Игнатий оглушительно захохотал.
-- Обыкновенно одета! По-городскому, конечно. Поотстали вы в этом
смысле.
-- Чего-то ты много хохочешь, Игнат, -- заметил ста-рик. -- Как дурак
какой.
-- Рад, поэтому смеюсь.
-- Рад... Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Васька вон не рад, что ли?
-- Ты когда жениться-то будешь, Васька? -- спросил Иг-натий.
-- Он сперва в армию сходит, -- сказал отец.
-- Ты это... когда пойдешь в армию, сразу записывайся в секцию, --
посоветовал старший брат. -- Я же так начал. Тре-нер толковый попадется --
можешь вылезти.
Васька слушал, неопределенно улыбался.
Пришли к реке.
Игнатий первый скинул одежду, обнажив свое красивое тренированное тело,
попробовал ногой воду, тихонько охнул.
-- Мать честная! Вот это водичка.
-- Что? -- Васька тоже разделся. -- Холодная?
-- Ну-ка, ну-ка? -- заинтересовался Игнатий. Подошел к Ваське и стал
его похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца.
Васька терпеливо стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы,
посмеивался.
-- Есть, -- заключил Игнатий. -- Давай попробуем?
-- Да ну! -- Васька недовольно тряхнул волосами.
-- А чего, Васька? Поборись! -- Отец с упреком смотрел на младшего.
-- Бросьте вы, на самом деле, -- упрямо и серьезно ска-зал Васька. --
Чего ради сгребемся тут? На смех людям?
-- Тьфу! -- рассердился отец. -- Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он
какой-то телок у нас -- всего стесняется.
-- А чего тут стесняться-то? Если бы мы какие-нибудь дохлые были, тогда
действительно стыдно.
-- Объясни вот ему!
Васька нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и по-плыл, сильно
загребая огромными руками; вода вскипала под ним.
-- Силен! -- с восхищением сказал Игнатий.
-- Я ж тебе говорю!
Помолчали, глядя на Ваську
-- Он бы тебя уложил.
-- Не знаю, -- не сразу ответил Игнатий. -- Силы у него больше -- это
ясно.
Отец сердито высморкался на песок. Игнатий постоял еще немного и тоже
полез в воду. А отец пошел ниже по реке, куда выплывал Васька. Когда Васька
вышел на берег, они о чем-то негромко и горячо заговорили. Отец доказывал
свое, даже прижимал к груди руки, Васька бубнил свое. Когда Игнатий доплыл к
ним, они замолчали.
Игнатий вылез из воды и задумчиво стал смотреть на да-лекие синие горы,
на многочисленные острова.
-- Катунь-матушка, -- негромко сказал он.
Васька и отец тоже посмотрели на реку.
На той стороне, на берегу, сидела на корточках баба с вы-соко задранной
юбкой, колотила вальком по белью, ослепи-тельно белели ее тупые круглые
коленки.
-- Юбку-то спусти маленько, эй! -- крикнул старик.
Баба подняла голову, посмотрела на Байкаловых и про-должала колотить
вальком по белью.
-- Вот халда! -- с восхищением сказал старик. -- Хоть бы хны ей.
Братья стали одеваться.
Хмель у Игнатия прошел. Ему что-то грустно стало.
-- Чего ты такой? -- спросил Васька, у которого, наоборот, было очень
хорошее настроение.
-- Не знаю. Так просто.
-- Не допил, поэтому, -- пояснил старик. -- Ни два, ни полтора
получилось.
-- Черт его знает! Не обращайте внимания. Давайте поси-дим, покурим...
Сели на теплые камни. Долго молчали, глядя на быстротекущие волны. Они
лопотали у берега что-то свое, торопи-лись.
Солнце село на той стороне, за островами. Было тихо. Только
всплескивали волны, кипела река да удары валька по мокрому белью -- гулкие,
смачные -- разносились над ре-кой.
Трое смотрели на родную реку, думали каждый свое.
Игнатий присмирел. Перестал хохотать, не басил.
-- Что, Вася? -- негромко спросил он.
-- Ничего. -- Васька бросил камешек в воду.
-- Все пашешь?
-- Пашем.
Игнатий тоже бросил в воду камень. Помолчали.
-- Жена у тебя хорошая, -- сказал Васька. -- Красивая.
-- Да? -- Игнатий оживился, с любопытством, весело по-смотрел на брата.
Сказал неопределенно: -- Ничего. Тяте вон не нравится.
-- Я не сказал, что не нравится, чего ты зря? -- Старик неодобрительно
посмотрел на Игнатия. -- Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая.
Игнатий захохотал.
-- А ты знаешь, что такое фартовая-то?
Отец отвернулся к реке, долго молчал -- обиделся. Потом повернулся к
Ваське и сказал сердито:
-- Зря ты не поборолся с ним.
-- Вот привязался! -- удивился Васька. -- Ты что?
-- Заело что-то тятю, -- сказал Игнатий, -- что-то не нра-вится ему.
-- Что мне не нравится? -- повернулся к нему отец.
-- Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу.
-- Ну и видь! Ты шибко умный стал, прямо спасу нет. Все ты видишь, все
понимаешь!
-- Будет вам! -- сказал Васька. -- Чего взялись? Нашли время.
-- Да ну его! -- Отец засморкался и полез за кисетом. -- Приехал,
расхвастался тут, подарков навез... подумаешь!
-- Тять, да ты что в самом деле?!
Игнатий даже привстал от удивления. Васька незаметно толкнул его в бок
-- не лезь. Игнатий сел и вопросительно посмотрел на Ваську. Тот поднялся,
отряхнул песок со шта-нов, посмотрел на отца.
-- Пошли? Тять...
-- У тебя деньги есть? -- спросил тот.
-- Есть. Пошли...
Старик поднялся и, не оглядываясь, пошел первым по тропе, ведущей к
огородам.
-- Чего он? -- Игнатия не на шутку встревожило настро-ение отца.
-- Так... Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним
какую-нибудь. -- Васька улыбнулся.
-- Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни?
-- Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он... Пройдет.
Опять шли по огородам друг за другом, молчали. Игна-тий шел за отцом,
смотрел на его сутулую спину и думал по-чему-то о том, что правое плечо у
отца ниже левого, -- рань-ше он не замечал этого.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Первое знакомство с городом
Перед самой войной повез нас отчим в город Б. Это -- ближайший от нас,
весь почти деревянный, бывший купе-ческий, ровный и грязный.
Как горько мне было уезжать! Я невзлюбил отчима и, хоть не помнил
родного отца, думал: будь он с нами, тятя-то, никуда бы мы не засобирались
ехать. Назло отчиму (теперь знаю: это был человек редкого сердца -- добрый,
любящий... Будучи холостым парнем, он взял маму с двумя детьми), так вот
назло отчиму, папке назло -- чтобы он разозлился и при-шел в отчаяние, -- я
свернул огромную папиросу, зашел в уборную и стал "смолить" -- курить. Из
уборной из всех ще-лей повалил дым. Папка увидел... Он никогда не бил меня,
но всегда грозился, что "вольет". Он распахнул дверь убор-ной и,
подбоченившись, стал молча смотреть на меня. Он был очень красивый человек,
смуглый, крепкий, с карими умными глазами... Я бросил папироску и тоже стал
смотреть на него.
-- Ну? -- сказал он.
-- Курил... -- Хоть бы он ударил меня, хоть бы щелкнул разок по лбу, я
бы тут же разорался, схватился бы за голову, испугал бы маму. Может, они бы
поругались и, может, мама заявила бы ему, что никуда она не поедет, раз он
такой -- бьет детей.
-- Я вижу, что курил. Дурак ты, дурак, Ванька... Кому хуже-то делаешь?
Мне, что ли? Пойду сейчас и скажу матери...
Это не входило в мои планы, и это могло мне выйти бо-ком -- мама-то как
раз и отстегала бы меня. Я догнал папку...
-- Папка, не надо, не ходи!
-- Зачем ты куришь, дурачок, с таких лет? Ведь это ж сколько никотину
скопится за целую жизнь! Ты только поду-май, голова садовая. Скажи, что
больше не будешь, -- не пойду к матери.
-- Не буду. Истинный мой Бог, не буду.
-- Ну смотри.
... И вот едем в город -- переезжаем. На телеге наше добро, мы с Талей
сидим на верхотуре, мама с папкой идут пешком. За телегой, привязанная, идет
наша корова Райка.
Таля, маленькая сестра моя, радуется, что мы едем, что нам еще
далеко-далеко ехать. Невдомек ей, что мы уезжаем из дома. Вообще-то мне тоже
нравится ехать. Вольно кругом, просторно... Степь. В травах стоит
несмолкаемая трескотня: тысячи маленьких неутомимых кузнецов бьют и бьют
кро-хотными молоточками в звонкие наковаленки, а сверху, из жаркой синевы,
льются витые серебряные ниточки... Навер-но, эти-то тоненькие ниточки и куют
на своих наковаленках маленькие кузнецы и развешивают сверкающими
паутинка-ми по траве. Рано утром, когда встает солнце, на ниточки эти,
протянутые от травинки к травинке, кто-то нанизывает изумрудный бисер --
зеленое платье степи блестит тогда до-рогими нарядами.
Мы останавливаемся покормиться.
Папка выпрягает коня, пускает его по бережку. Райка тоже пошла с
удовольствием хрумтеть сочным разнотравьем. Мы раскладываем костерок --
варить пшенную кашу. Хоро-шо! Я даже забываю, что мы уезжаем из дома. Папка
напоми-нает:
-- Вот здесь наша река последний раз к дороге подходит. Дальше она на
запад поворачивает.
Мы все некоторое время молча смотрим на родимую реку. Я вырос на ней,
привык слышать днем и ночью ее ров-ный, глуховатый, мощный шум... Теперь не
сидеть мне на ее берегах с удочкой, не бывать на островах, где покойно и
про-хладно, где кусты ломятся от всякой ягоды: смородины, ма-лины, ежевики,
черемухи, облепихи, боярки, калины... Не заводиться с превеликим трудом --
так, что ноги в кровь и штаны на кустах оставишь -- бечевой далеко вверх и
никог-да, может быть, не испытать теперь величайшее блаженст-во -- обратный
путь домой. Как нравилось мне, каким взрос-лым, несколько удрученным
заботами о семье мужиком я себя чувствовал, когда собирались вверх "с
ночевой". Надо было не забыть спички, соль, ножик, топор... В носу лодки
свалены сети, невод, фуфайки. Есть хлеб, картошка, котелок. Есть ружье и
тугой, тяжелый патронташ.
-- Ну все?
-- Все вроде...
-- Давайте, а то поздно уже. Надо еще с ночевкой устро-иться. Берись!
Самый хитрый из нас, владелец ружья или лодки, отправ-ляется на корму,
остальные, человека два-три, -- в бечеву. Впрочем, мне и нравилось больше в
бечеве, правда, там горсть смородины на ходу слупишь, там второпях к воде
при-падешь горячими губами, там надо вброд через протоку -- по пояс... Да
еще сорвешься с осклизлого валуна да с головой ухнешь... Хорошо именно то,
что все это на ходу, не нарочно, не для удовольствия. А главное, ты, а не
тот, на корме, ос-новное-то дело делаешь...
Эх, папка, папка! А вдруг да у него не так все хорошо пойдет в городе?
Ведь едем-то мы -- попробовать. Еще неиз-вестно, где он там работу найдет,
какую работу? У него ни грамоты большой, ни специальности. И вот надо же --
по-перся в город и еще с собой трех человек потащил. А сам ни-чего не знает,
как там будет. Съездил только, договорился с квартирой, и все. И мама
тоже... Куда согласилась? Послед-нее время, я слышал, все шептались по
ночам: она вроде не соглашалась. Но ей хотелось выучиться на портниху, а в
го-роде есть курсы... Вот этими курсами-то он ее и донял. Со-гласилась.
Попробуем, говорит. Ничего, говорит, продавать не будем, лишнее, что не
надо, рассуем для хранения по род-ным и поедем, попробуем. А папке страсть
как охота куда-нибудь на фабрику или в мастерскую какую -- хочется ему стать
рабочим, и все тут. Ну, вот и едем.
... Приехали в город затемно. Я не видел его. Папка чудом находил
дорогу: сворачивали в темные переулки, громыхали колесами по булыжнику
улиц... Раза два он только спраши-вал у встречных, встречные объясняли
что-то на тарабарском языке: надо еще до конца Осоавиахимовской, потом
свер-нуть к Казармам, потом будет Дегтярный... Папка возвра-щался к нам и
говорил, что все правильно -- верно едем. Мы с Талей и мама притихли. Только
папка один храбрился, гром-ко говорил... Наверно, чтоб подбодрить нас.
По бокам темных улиц и переулков стояли за заборами большие дома. В
окнах яркий свет.
-- Господи, да когда же приедем-то? -- не выдержала ма-ма. Это же самое
удивляло и меня: казалось, что мы, пока едем по городу, проехали пять таких
деревень, как наша. Вот он, город-то!
-- Скоро, скоро, -- бодрится папка. -- Еще свернем на одну улицу, потом
в переулок -- и дома.
Дома!.. Смелый он человек, папка. Я его уважаю. Но за-тею его с городом
все-таки не могу принять. Страшно здесь, все чужое, можно легко заблудиться.
Не заблудились. Подъехали к большому дому, папка ос-тановил коня.
-- Здесь. Счас скажу, что приехали...
-- Скорей там, -- велит мама.
-- Да скоро! Скажу только...
В переулке темно. Я чувствую, мама боится, и сам тоже начинаю бояться.
Одной Тале -- хоть бы хны.
-- Мам, мы тут жить станем?
-- Тут, доченька... Заехали!
-- Уговори ты его назад, домой, -- советую я.
-- Да теперь уж... Вот дура-то я, дура!
Папки, как на грех, долго нету. В доме горит свет, но за-бор высокий,
ничего в окнах не видать.
Наконец появился папка... С ним какой-то мужик.
-- Здравствуйте, -- не очень приветливо говорит му-жик. -- Заезжай, я