Страница:
-- Да просто так -- на всякий случай. Мало ли -- кос-нись: что, чего?
-- я шизя. Знаем мы эти штучки!
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Под Москвой идут тяжелые бои...
А на окраине далекой сибирской деревеньки крикливая ребятня с раннего
утра режется в бабки. Сумки с книжками валяются в стороне.
Обыгрывает всех знаменитый Мишка Босовило -- коре-настый малый в
огромной шапке. Его биток, как маленький снаряд, вырывает с кона сразу штук
по пять бабок. Мишка играет спокойно, уверенно. Прежде чем бить по кону, он
сни-мает с правой руки рукавицу, сморкается по-мужичьи на до-рогу,
прищуривает левый глаз... прицеливается... Все, затаив дыхание, горестно
следят за ним. Мишка делает шаг... вто-рой... -- р-р-раз! -- срезал. У Мишки
есть бабушка, а бабушка, говорят, того... поколдовывает. У ребятишек
подозрение, что Мишкин биток заколдован.
Ванька Колокольников проигрался к обеду в пух и прах. Под конец, когда
у него осталась одна бабка, он хотел слов-чить: заспорил с Гришкой
Коноваловым, что сейчас его, Ванькина, очередь бить. Гришка стал доказывать
свое.
-- А по сопатке хошь? -- спросил Ванька.
-- Да ты же за Петькой бьешь-то?!
-- Нет, ты по сопатке хошь? -- Когда Ваньке нечего гово-рить, он всегда
так спрашивает.
Их разняли.
Последнюю бабку Ванька выставил с болью, стиснув зубы. И проиграл.
Потом стоял в сторонке злой и мрачный.
-- Мишка, хочешь "Барыню" оторву? -- предложил он Мишке.
-- За сколько? -- спросил Мишка.
-- За пять штук.
-- Даю три.
-- Четыре.
-- Три.
-- Ладно, пупырь, давай три. Скупердяй ты, Мишка!.. Я таких сроду не
видывал. Как тебя еще земля держит?
-- Ничего, держит, -- спокойно сказал Мишка. -- Не хо-чешь -- не надо.
Сам же напрашиваешься.
Образовали круг. Ванька подбоченился и пошел. В труд-ные моменты жизни,
когда нужно растрогать человеческие сердца или отвести от себя карающую
руку, Ванька пляшет "Барыню". И как пляшет! Взрослые говорят про него, что
он, чертенок, "от хвоста грудинку отрывает".
Ванька пошел трясогузкой, смешно подкидывая зад. По-махивал над головой
воображаемым платочком и бабьим го-лоском вскрикивал: "Ух! Ух! Ух ты!" Под
конец Ванька ста-новился на руки и шел, сколько мог, на руках. Все смеялись.
Прошелся Ванька по кругу раз пять, остановился.
-- Давай!
Мишка бросил на снег две бабки.
Ванька опешил.
-- Мы же за три договаривались!
-- Хватит.
Ванька передвинул шапку козырьком на затылок и мед-ленно пошел на
Мишку. Тот изготовился. Ванька неожидан-но дал ему головой в живот. Мишка
упал. Заварилась веселая потасовка. Половина была на Ванькиной стороне,
другие -- за Мишку. Образовали кучу малу. Но тут кто-то крикнул:
-- Училка!
Всю кучу ребятишек как ветром сдуло. Похватали сум-ки -- и кто куда!
Ванька успел схватить с кона несколько ба-бок, перемахнул через прясло и
вышел на свою улицу. Он был разгорячен дракой. Около дома ему попалась на
глаза снежная баба. Ванька дал ей по уху. Высморкался на дорогу, как Мишка
Босовило, вошел в избу. Запустил сумку под лав-ку, туда же -- шапку.
Полушубок не стал снимать -- в избе было холодно.
На печке сидела маленькая девочка с большими синими глазами, играла в
куклы. Это сестра Ваньки -- Наташка.
-- Ваня пришел, -- сказала Наташка. -- Ты в школе был?
-- Был, был, -- недовольно ответил Ванька, заглядывая в шкаф.
-- Вань, вам про кого седня рассказывали?
-- Про жаркие страны. -- Ванька заглянул в миску на шестке, в печку. --
Пошамать нечего?
-- Нету, -- сказала Наташка и снова стала наряжать кук-лу -- деревянную
ложку -- в разноцветные лоскута. Запела тоненьким голоском:
Ох, сронила колечко-о
С правой руки-и!
Забилось сердечко
По милом дружке-е...
Наташка пела песню на манер колыбельной, но мелодии ее -- невыносимо
тяжкой и заунывной -- не искажала. Вань-ка сидел у стола и смотрел в окно.
Ох, сказали, мил помер --
Во гробе-е лежи-ит,
В глубокой могилке-е
Землею зарыт.
Ванька нахмурился и стал водить грязным пальцем по синим клеточкам
клеенки.
Голос Наташки, как чистый ручеек, льется сверху в синюю пустоту избы.
Ох, надену я платье-е,
К милому пойду-у,
А месяц укажет
Дорожку к нему-у...
-- Хватит тебе... распелась, -- сказал Ванька. -- Спой лучше про
Хаз-Булата.
Наташа запела:
Хаз-Булат удало-ой...
Но тут же оборвала:
-- Не хочу про Хаз-Булата.
-- Вредная! Ну, про Катю.
-- Катя-Катерина, купеческая дочь?
-- Ага.
-- Тоже не хочу Я про милого буду
Ох, пускай люди судю-ют,
Пускай говоря-ят...
Ванька поднялся, достал из-под лавки сумку, сел на пол, высыпал из
сумки бабки и стал их считать. Вид у него вызы-вающе-спокойный; краем глаза
наблюдает за Наташкой.
Наташка от неожиданности сперва онемела, потом захло-пала в ладоши.
-- Вот они где, бабочки-то! Ты опять в школе не был? Обязательно скажу
маме. Ох, попадет тебе, Ванька!
-- ...Семь, восемь... Говори, я ни капли не боюсь. Девять, десять...
-- Вот не выучишься -- будешь всю жизнь лоботрясом. Пожалеешь потом.
Локоть-то близко будет, да не укусишь.
Ванька делает вид, что его душит смех.
-- ...Одиннадцать, двенадцать... А лоботрясом, думаешь, хуже?
В сенцах что-то треснуло. Ванька сгреб бабки и замер.
-- Ага! -- сказала Наташка.
Но это трещит мороз.
Однако бабки все равно нужно припрятать. Ванька ссы-пал их в старый
валенок и вынес в сенцы.
Потом опять он сидит у стола. Думает, где можно достать три полена
дров. Хорошо бы затопить камелек. Мать придет, а в избе такая теплынь, хоть
по полу валяйся. Она, конечно, удивится, скажет: "Да где же ты дров-то
достал, сынок?" Ванька даже пошевелился -- так захотелось достать три
поле-на. Но дров нету, он это знает.
Наташка уже не поет, а баюкает куклу.
Нудно течет пустое тоскливое время.
За окнами стало синеть.
Чтобы отвязаться от назойливой мысли о дровах, Ванька потихоньку встал,
подкрался к печке, вскочил и крикнул громко:
-- А-а!
-- Ой!.. Ну что ты делаешь-то! -- Наташка заплакала. -- Напужал, прямо
сердце упало...
-- Нюня! -- говорит Ванька. -- Ревушка-коровушка! Не принесу тебе елку.
А я знаю, где вот такие елочки!
-- Не надо мне твою елочку. Мне мама принесет.
-- А хочешь, я тебе "Барыню" оторву?
Ванька взялся за бока и пошел по избе, и пошел, высоко подкидывая ноги
в огромных валенках.
Наташка засмеялась.
-- Ну и дурак ты, Ванька! -- сказала она, размазывая по лицу слезы. --
Все равно скажу маме, как ты меня пужаешь.
Ванька подошел к окну и стал оттаивать кружок на стек-ле, чтобы
смотреть на дорогу.
В избе тихо, сумрачно и пусто. И холодно.
-- Вань, расскажи, как вы волка видели? -- попросила Наташка.
Ваньке не хочется рассказывать -- надоело.
-- Как... Видели, и все.
-- Ну уж!
Опять молчат.
-- Вань, ты бы сейчас аржаных лепешек поел? Горячень-ких, -- спрашивает
Наташка ни с того ни с сего.
-- А ты?
-- Ох, я бы поела!
Ванька смеется. Наташка тоже смеется.
В это время под окнами заскрипели легкие шаги. Ванька вскочил и сломя
голову кинулся встречать мать.
Наташка запуталась в фуфайке, как перепелка в силке, -- никак не может
слезть с печки.
-- Вань, ссади ты меня, а... Ва-нь! -- просит она.
Ванька пролетел мимо с криком:
-- А я первый услыхал!
Мать в ограде снимала с веревки стылое белье. На снегу около нее лежал
узелок.
-- Мам, чо эт у тебя?
-- Неси в избу. Опять раздешкой выскакиваешь!
В избе Наташка колотит ножонкой в набухшую дверь и ревет -- не может
открыть. Увидев Ваньку с узелком в руках, она перестает плакать и пытается
тоже подержаться за узел -- помочь брату.
Вместе проходят к столу, быстренько развязывают узел -- там немного
муки и кусок сырого мяса. Легкое разочарова-ние -- ничего нельзя есть
немедленно.
Мать со стуком свалила в сенях белье, вошла в избу. Она, наверно, очень
устала и намерзлась за день. Но она улыбает-ся. Родной, веселый голос ее
сразу наполнил всю избу; пустоты и холода в избе как не бывало.
-- Ну как вы тут?.. Таля? (Она так зовет Наташку.) Ну-ка расскажи,
хозяюшка милая.
-- Ох, мамочка-мама! -- Наташка всплескивает рука-ми. -- У Ваньки в
сумке бабки были. Он их считал.
Ванька смотрит в большие синие глаза сестры и громко возмущается:
-- Ну что ты врешь-то! Мам, пусть она не врет никогда...
Наташка от изумления приоткрыла рот, беспомощно смотрит на мать: такой
чудовищной наглости она не в силах еще понять.
-- Мамочка, да были же! Он их в сенцы отнес. -- Она чуть не плачет. --
Ты в сенцы-то кого отнес?
-- Не кого, а чего, -- огрызается Ванька. -- Это же неоду-шевленный
предмет.
Мать делает вид, что сердится на Ваньку.
-- Я вот покажу ему бабки. Такие бабки покажу, что он у нас до-олго
помнить будет.
Но сейчас матери не до бабок -- Ванька это отлично по-нимает. Сейчас
начнется маленький праздник -- будут стря-пать пельмени.
-- У нас дровишек нисколько не осталось? -- спрашивает она.
-- Нету, -- сказал Ванька и предупредительно мотнулся на полати за
корытцем. -- В мясо картошки будем добавлять?
-- Маленько надо.
Наташка ищет на печке скалку.
-- Обещал завезти Филипп одну лесинку... Не знаю... может, завезет, --
говорит мать, замешивая в кути тесто.
Началась светлая жизнь. У каждого свое дело. Стучат, брякают,
переговариваются... Мать рассказывает:
-- Едем сейчас с сеном, глядь: а на дороге лежит лиса. Ле-жит себе
калачиком и хоть бы хны -- не шевелится, окаян-ная. Чуток конь не наступил.
Уж до того они теперь осмеле-ли, эти лисы.
Наташка приоткрыла рот -- слушает. А Ванька спокойно говорит:
-- Это потому, что война идет. Они в войну всегда сме-лые. Некому их
стрелять -- вот они и валяются на дорогах. Рыжуха, наверно?
... Мясо нарублено. Тесто тоже готово. Садятся втроем стряпать. Наташка
раскатывает лепешечки, мать и Ванька за-ворачивают в них мясо.
Наташка старается, прикусив язык; вся выпачкалась в муке. Она даже не
догадывается, что вот эти самые лепешеч-ки можно так поджарить на углях, что
они будут хрустеть и таять на зубах. Если бы в камельке горел огонь. Ванька
на-шел бы случай поджарить парочку.
-- Мама, а у ней детки бывают? -- спрашивает Наташка.
-- У кого, доченька?
-- У лисы.
Ванька фыркнул.
-- А как же они размножаются, по-твоему? -- спрашива-ет он Наташку.
Наташка не слушает его -- обиделась.
-- Есть у нее детки, -- говорит мать. -- Ма-аленькие... лисятки.
-- А как же они не замерзнут?
Ванька так и покатился.
-- Ой, ну я не могу! -- восклицает он. -- А шубки-то у них для чего!
-- Ты тут не вякай, -- говорит Наташка. -- Лоботряс!
-- Не надо так на брата говорить, доченька. Это нехорошо.
-- Не выучится он у нас, -- говорит Наташка, глядя на Ваньку строгими
глазами. -- Потом хватится.
-- Завтра зайду к учительше, -- сказала мать и тоже стро-го посмотрела
на Ваньку, -- узнаю, как он там...
Ванька сосредоточенно смотрит в стол и швыркает носом.
Мать посмотрела в темное окно и вздохнула.
-- Обманул нас Филиппушка... образина косая! Пойдем в березник, сынок.
Ванька быстренько достает с печки стеганые штаны, рукавицы-лохматушки,
фуфайку. Мать тоже одевается потеп-лее. Уговаривает Наташку:
-- Мы сейчас, доченька, мигом сходим. Ладно?
Наташка смотрит на них и молчит. Ей не хочется одной оставаться.
Мать с Ванькой выходят на улицу, под окном нарочно громко
разговаривают, чтобы Наташка их слышала. Мать еще подходит к окну, стучит
Наташке:
-- Таля, мы сейчас придем. Никого не бойся, милая!
Наташка что-то отвечает -- не разобрать что.
-- Боится, -- сказала мать. -- Милая ты моя-то... -- От-вернулась и
вытерла рукавицей глаза.
-- Они все такие, -- объяснил Ванька.
... Спустились по крутому взвозу к реке. На открытом месте гуляет злой
ветер. Ванька пробует увернуться от него: идет боком, идет задом, а лицо все
равно жжет как огнем.
-- Мам, посмотри! -- кричит он.
Мать осматривает его лицо, больно трет шершавой рукавицей щеку. Ванька
терпит.
В лесу зато тепло и тихо. Удивительно тихо, как в каком-то сонном
царстве. Стройные березки молча обступили при-шельцев и ждут.
Ванька вылетел вперед по глубокому снегу и, облюбовав одну, ударил
обухом по ее звонкому крепкому телу. Сверху с шумом тяжко ухнула туча снега.
Ванька хотел отскочить, запнулся и угодил с головой в сугроб, как в мягкую
постель. Мать смеется и говорит:
-- Ну, вставай!
Пока Ванька отряхивается, мать утаптывает снег вокруг березки. Потом,
скинув рукавицы, делает первый удар, вто-рой, третий... Березка тихо
вздрагивает и сыплет крохотными сверкающими блестками. Сталь топора хищно
всплескивает холодным огнем и раз за разом все глубже вгрызается в белый
упругий ствол.
Ванька тоже пробует рубить, когда мать отдыхает. Но по-сле
десяти-двенадцати ударов горячий туман застилает ему глаза. Гладкое топорище
рвется из рук.
Снова рубит мать.
Березка охнула и повалилась набок.
Срубили еще одну -- поменьше -- Ваньке и, взвалив их на плечи, вышли на
дорогу. Идти поначалу легко. Даже весе-ло. Тонкий конец березки едет по
дороге, и березка глуховато поет около уха. Прямо перед Ванькой на дороге
виляет хвост березки, которую несет мать. Ванькой овладевает желание
наступить на него. Он подбегает и прижимает его ногой.
-- Ваня, не балуй! -- строго говорит мать.
Идут.
Березка гудит и гнется в такт шагам, сильно нажимая на плечо. Ванька
останавливается, перекладывает ее на другое плечо. Скоро онемело и это.
Ванька то и дело останавливает-ся и перекладывает комель березы с плеча на
плечо. Стало жарко. Жаром пышет в лицо дорога.
-- ... Семисит семь, семисит восемь, семисит девять... -- шепчет
Ванька.
Идут.
-- Притомился? -- спрашивает мать.
-- Еще малость... Девяносто семь, девяносто восемь... -- Ванька
прикусил губу и отчаянно швыркает носом. -- Девя-носто девять, сто! --
Ванька сбросил с плеча березку и с удовольствием вытянулся прямо на дороге.
Мать поднимает его. Сидят на березке рядом. Ваньке очень хочется лечь.
Он предлагает:
-- Давай сдвинем обои березки вместе, и я на них лягу, если уж так ты
боишься, что я захвораю.
Мать тормошит его, прижимает к теплой груди.
-- Мужичок ты мой маленький, мужичок... Потерпи ма-ленько. Большую мы
тебе срубили. Надо было поменьше.
Ванька молчит. И молчит Ванькина гордость.
Мать думает вслух:
-- Как теперь наша Талюшка там?.. Плачет, наверно?
-- Конечно, плачет, -- говорит Ванька. Он эту Талюшку изучил как свои
пять пальцев.
Еще некоторое время сидят.
-- Отцу нашему тоже трудно там, -- задумчиво говорит мать. -- Небось в
снегу сидят, сердешные... Хоть бы уж зи-мой-то не воевали.
-- Теперь уж не остановются, -- поясняет Ванька. -- Раз начали -- не
остановются, пока фрицев не разобьют.
Еще с минуту сидят.
-- Отдохнул?
-- Отдохнул.
-- Пошли с Богом.
Было уже совсем темно, когда пришли домой.
Наташка не плакала. Она наложила в блюдце сырых пельменей, сняла с
печки две куклы и усадила их перед блюд-цем. Одну куклу посадила несколько
дальше, а второй, та, что ближе, говорила ласково:
-- Ешь, доченька моя милая, ешь! А этому лоботрясу мы не дадим сегодня.
... Ванька с матерью быстро распилили березки; Ванька впотьмах доколол
чурбаки, а мать в это время затопила каме-лек.
Потом Ванька с Наташкой сидят перед камельком.
Огонь весело гудит в печке; пятна света, точно маленькие желтые котята,
играют на полу. Ванька блаженно молчит. Наташка пристроилась у него на
коленях и тоже молчит. По избе голубыми волнами разливается ласковое тепло.
Наташ-ку клонит ко сну. Ваньку тоже. А в чугунке еще только-толь-ко начинает
"ходить" вода. Мать кроит на столе материю, время от времени окликает
ребятишек и рассказывает:
-- Вот придет Новый год, срубим мы себе елочку, хоро-шенькую елочку...
Таля, слышишь? Не спите, милые мои. Вот срубим мы эту елочку, разукрасим ее
всякими шишками да игрушками, всякими зайчиками -- до того она у нас будет
красивая...
Ванька хочет слушать, но кто-то осторожно берет его за плечи и валит на
пол. Ванька сопротивляется, но слабо. Голос матери доносится откуда-то,
издалека. Кажется Вань-ке, что они опять в лесу, что лежит Ванька в снегу и
помал-кивает. Странно, что в снегу тепло.
... Разбудить их, наверно, было нелегко. Когда Ванька всплыл из
тягучего сладкого сна на поверхность, мать гово-рила:
-- ... Это что же за сон такой, обломон... сморил моих че-ловечков. Ух,
он сон какой!..
Ванька, покачиваясь, идет к столу.
В тарелке на столе дымят пельмени, но теперь это уже не волнует. Есть
не хочется. Наташка та вообще не хочет просы-паться. Хитрая, как та лиса.
Мать полусонную усаживает ее за стол. Она чихает и норовит устроиться спать
за столом. Мать смеется. Ванька тоже улыбается. Едят.
Через несколько минут Ванька объявляет, что наелся до отказа.
Но мать заставляет есть еще.
-- Ты же себя обманываешь -- не кого-нибудь, -- говорит она.
... После ужина Ванька стоит перед матерью и спит, све-сив голову.
Материны теплые руки поворачивают Ваньку: полоска клеенчатого сантиметра
обвивает Ванькину грудь, шею -- ему шьется новая рубаха. Сантиметр холодный
-- Ванька ежится.
Потом Ванька лезет на полати и, едва коснувшись по-душки, засыпает.
Наташка тоже спит. В одной руке у нее за-жат пельмень.
В самый последний момент Ванька слышит стрекот швейной машинки --
завтра он пойдет в школу в новой рубахе.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Анатолия Яковлева прозвали на селе обидным, дурац-ким каким-то
прозвищем -- "Дебил". Дебил -- это так про-звали в школе его сына, Ваську,
второгодника, отпетого шалопая. А потом это словцо пристало и к отцу. И
ничего с этим не поделаешь -- Дебил и Дебил. Даже жена сгоряча, когда
ругалась, тоже обзывала -- Дебил. Анатолий психовал, один раз "приварил"
супруге, сам испугался и долго ласко-во объяснял ей, что Дебил -- так можно
называть только ду-рака-переростка, который учиться не хочет, с которым
учи-теля мучаются. "Какой же я Дебил, мне уж сорок лет скоро! Ну?.. Лапочка
ты моя, синеокая ты моя... Свинцовой при-мочкой надо -- глаз-то. Купить?"
Так довели мужика с этим Дебилом, что он поехал в го-род, в райцентр, и
купил в универмаге шляпу. Вообще, он давненько приглядывался к шляпе. Когда
случалось бывать в городе, он обязательно заходил в отдел, где продавались
шляпы, и подолгу там ошивался. Хотелось купить шляпу! Но... Не то что денег
не было, а -- не решался. Засмеют де-ревенские: они нигде не бывали, шляпа
им в диковинку. Анатолий же отработал на Севере по вербовке пять лет и два
года отсидел за нарушение паспортного режима -- он жизнь видел; знал, что
шляпа украшает умного человека. Кроме то-го, шляпа шла к его широкому лицу.
Он походил в ней на культурного китайца. Он на Севере носил летом шляпу, ему
очень нравилось, хотелось даже говорить с акцентом.
В этот свой приезд в город, обозлившись и, вместе, об-ретя покой, каким
люди достойные, образованные охраня-ют себя от насмешек, Анатолий купил
шляпу. Славную такую, с лентой, с продольной луночкой по верху, с вмятинками
-- там, где пальцами браться. Он их перемерил у прилавка уйму. Осторожненько
брал тремя пальцами шля-пу, легким движением насаживал ее, пушиночку, на
голо-ву и смотрелся в круглое зеркало. Продавщица, молодая, бледнолицая, не
выдержала, заметила строго:
-- Невесту, что ли, выбираете? Вот выбирает, вот вы-бирает, глядеть
тошно.
Анатолий спокойно спросил:
-- Плохо ночь спали?
Продавщица не поняла. Анатолий прикинул еще пароч-ку "цивилизейшен"
(так он про себя называл шляпы), по-гладил их атласные подкладки, повертел
шляпы так, этак и лишь после того, отложив одну, сказал:
-- Невесту, уважаемая, можно не выбирать: все равно ошибешься. А шляпа
-- это продолжение человека. Деталь. Поэтому я и выбираю. Ясно? Заверните,
-- Анатолий порадовался, с каким спокойствием, как умно и тонко, без
зло-сти, отбрил он раздражительную продавщицу. И еще он за-метил: купив
шляпу, неся ее, легкую, в коробке, он обрел вдруг уверенность, не толкался,
не суетился, с достоинст-вом переждал, когда тупая масса протиснется в
дверь, и то-гда только вышел на улицу. "Оглоеды, -- подумал он про людской
поток в целом. -- Куда торопитесь? Лаяться? Пси-ховать? Скандалить и пить
водку? Так вы же успеете! Мож-но же не торопиться".
По дороге он купил в мебельном этажерку. От шоссе до дома шел не
торопясь; на руке, на отлете, этажерочка, на голове шляпа. Трезвый. Он
заметил, что встречные и попе-речные смотрят на него с удивлением, и ликовал
в душе.
"Что, не по зубам? Привыкайте, привыкайте. А то попус-ту-то языком
молоть вы мастера, а если какая сенсация, у вас сразу глаза на лоб. Туда же
-- обзываться! А сами от фет-ра онемели. А если бы я сомбреро надел? Да
ремешком при-стегнул бы ее к челюсти -- что тогда?"
На жену Анатолия шляпа произвела сильное впечатле-ние: она стала
квакать (смеяться) и проявлять признаки ту-пого психоза.
-- Ой, умру! -- сказала она с трудом.
-- Схороним, -- сдержанно обронил Анатолий, устраи-вая этажерку у
изголовья кровати. Всем видом своим он яв-лял непреклонную интеллигентность.
-- Ты что, сдурел? -- спросила жена.
-- В чем дело?
-- Зачем ты ее купил-то?
-- Носить.
-- У тебя же есть фуражка!
-- Фуражку я дарю вам, синьорина, -- в коровник хо-дить.
-- Вот идиот-то. Она же тебе не идет. Получилось, зна-ешь, что: на
тыкву надели ночной горшок.
Анатолий с прищуром посмотрел на жену... Но интелли-гентность взяла
вверх. Он промолчал.
-- Кто ты такой, что шляпу напялил? -- не унималась же-на. -- Как тебе
не стыдно? Тебе, если по-честному-то, не слесарем даже, а навоз вон на поля
вывозить, а ты -- шляпу. Да ты что?!
Анатолий знал лагерные выражения и иногда ими поль-зовался.
-- Шалашня! -- сказал он. -- Могу ведь смазь замастырить. Замастырить?
-- Иди, иди -- покажись в деревне. Тебе же не терпится, я же вижу.
Смеяться все будут!..
-- Смеется тот, кто смеется последний.
С этими словами Анатолий вышел из дома. Правда, не терпелось показать
шляпу пошире, возможно даже позво-лить кому-нибудь подержать в руках -- у
кого руки чистые.
Он пошел на речку, где по воскресеньям торчали на берегу любители с
удочками.
По-разному оценили шляпу: кто посмеялся, кто сказал, что -- хорошо,
глаза от солнышка закрывает... Кто и вовсе промолчал -- шляпа и шляпа, не
гнездо же сорочье на го-лове. И только один...
Его-то, собственно, и хотел видеть Анатолий. Он -- это учитель
литературы, маленький, ехидный человек. Глаза, как у черта, -- светятся и
смеются. Слова не скажет без подковырки. Анатолий подозревал, что это с его
легкой ру-ки он сделался Дебилом. Однажды они с ним повздорили. Анатолий и
еще двое подрядились в школе провести заново электропроводку (старая от
известки испортилась, облезла). Анатолий проводил как раз в учительской,
когда этот ма-ленький попросил:
-- А один конец вот сюда спустите: здесь будет настоль-ная лампа.
-- Никаких настольных ламп, -- ответствовал Анато-лий. -- Как было, так
и будет -- по старой ведем.
-- Старое отменили.
-- Когда?
-- В семнадцатом году.
Анатолий обиделся.
-- Слушайте... вы сильно ученый, да?
-- Так... средне. А что?
-- А то, что... не надо здесь острить. Ясно? Не надо.
-- Не буду, -- согласился учитель. Взял конец провода, присоединил к
общей линии и умело спустил его к столу. И привернул розетку.
Анатолий не глядел, как он работает, делал свое дело. А когда учитель,
довольный, вышел из учительской, Анато-лий вывернул розетку и отсоединил
конец. Тогда они и пов-здорили. Анатолий заявил, что "нечего своевольничать!
Как было, так и будет. Ясно?" Учитель сказал: "Я хочу, чтобы яс-но было вот
здесь, за столом. Почему вы вредничаете?" -- "Потому, что... знаете? --
нечего меня на понт брать! Ясно? А то ученых развелось -- не пройдешь, не
проедешь". Поче-му-то Анатолий невзлюбил учителя. Почему? -- он и сам не
понимал. Учитель говорил вежливо, не хотел обидеть...
Всякий раз, когда Анатолий встречал учителя на улице, тот первым
вежливо здоровался... и смотрел в глаза Анато-лию -- прямо и весело. Вот,
пожалуй, глаза-то эти и не нра-вились. Вредные глаза! Нет, это он пустил по
селу "Дебила", он, точно.
Учитель сидел на коряжке, смотрел на поплавок. На ша-ги оглянулся,
поздоровался, скорей машинально... Отвер-нулся к своему поплавку. Потом
опять оглянулся... Ана-толий смотрел на него сверху, с берега. В упор
смотрел, снисходительно, с прищуром.
-- Здравствуйте! -- сказал учитель. -- А я смотрю: тень какая-то
странная на воде образовалась... Что такое, думаю? И невдомек мне, что это
-- шляпа. Славная шляпа! Где купили?
-- В городе, -- Анатолий и тон этот подхватил -- спокой-ный,
подчеркнуто спокойный. Он решил дать почувствовать "ученому", что не боги
горшки обжигают, а дед Кузьма. -- Нравится?
-- Шикарная шляпа!
Анатолий спустился с бережка к коряжке, присел на корточки.
-- Клюет?
-- Плохо. Сколько же стоит такая шляпа?
-- Дорого.
-- Мгм. Ну, теперь надо беречь. На ночь надо в газетку за-ворачивать. В
сетку -- и на стенку. Иначе поля помнутся, -- учитель посмотрел искоса --
весело -- на Анатолия, на шля-пу его...
-- Спасибо за совет. А зачем же косяк давить? Мм?
-- Как это? -- не понял учитель.
-- Да вот эти вот взгляды... косые -- зачем? Смотреть на-до прямо --
открыто, честно. Чего же на людей коситься? Не надо.
-- . Да... Тоже спасибо за совет, за науку. Больше не буду. Так...
иногда почему-то хочется искоса посмотреть, черт его знает почему.
-- Это неуважение.
-- Совершенно верно. Невоспитанность! Учишь, учишь эти правила хорошего
тона, а все... Спасибо, что замечание сделали. Я ведь тоже -- интеллигент
первого поколения только. Большое спасибо.
-- Правила хорошего тона?
-- Да. А что?
-- Изучают такие правила?
-- Изучают.
-- А правила ехидного тона?
-- Э-э, тут... это уж природа-матушка сама распоряжает-ся. Только
-- я шизя. Знаем мы эти штучки!
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Под Москвой идут тяжелые бои...
А на окраине далекой сибирской деревеньки крикливая ребятня с раннего
утра режется в бабки. Сумки с книжками валяются в стороне.
Обыгрывает всех знаменитый Мишка Босовило -- коре-настый малый в
огромной шапке. Его биток, как маленький снаряд, вырывает с кона сразу штук
по пять бабок. Мишка играет спокойно, уверенно. Прежде чем бить по кону, он
сни-мает с правой руки рукавицу, сморкается по-мужичьи на до-рогу,
прищуривает левый глаз... прицеливается... Все, затаив дыхание, горестно
следят за ним. Мишка делает шаг... вто-рой... -- р-р-раз! -- срезал. У Мишки
есть бабушка, а бабушка, говорят, того... поколдовывает. У ребятишек
подозрение, что Мишкин биток заколдован.
Ванька Колокольников проигрался к обеду в пух и прах. Под конец, когда
у него осталась одна бабка, он хотел слов-чить: заспорил с Гришкой
Коноваловым, что сейчас его, Ванькина, очередь бить. Гришка стал доказывать
свое.
-- А по сопатке хошь? -- спросил Ванька.
-- Да ты же за Петькой бьешь-то?!
-- Нет, ты по сопатке хошь? -- Когда Ваньке нечего гово-рить, он всегда
так спрашивает.
Их разняли.
Последнюю бабку Ванька выставил с болью, стиснув зубы. И проиграл.
Потом стоял в сторонке злой и мрачный.
-- Мишка, хочешь "Барыню" оторву? -- предложил он Мишке.
-- За сколько? -- спросил Мишка.
-- За пять штук.
-- Даю три.
-- Четыре.
-- Три.
-- Ладно, пупырь, давай три. Скупердяй ты, Мишка!.. Я таких сроду не
видывал. Как тебя еще земля держит?
-- Ничего, держит, -- спокойно сказал Мишка. -- Не хо-чешь -- не надо.
Сам же напрашиваешься.
Образовали круг. Ванька подбоченился и пошел. В труд-ные моменты жизни,
когда нужно растрогать человеческие сердца или отвести от себя карающую
руку, Ванька пляшет "Барыню". И как пляшет! Взрослые говорят про него, что
он, чертенок, "от хвоста грудинку отрывает".
Ванька пошел трясогузкой, смешно подкидывая зад. По-махивал над головой
воображаемым платочком и бабьим го-лоском вскрикивал: "Ух! Ух! Ух ты!" Под
конец Ванька ста-новился на руки и шел, сколько мог, на руках. Все смеялись.
Прошелся Ванька по кругу раз пять, остановился.
-- Давай!
Мишка бросил на снег две бабки.
Ванька опешил.
-- Мы же за три договаривались!
-- Хватит.
Ванька передвинул шапку козырьком на затылок и мед-ленно пошел на
Мишку. Тот изготовился. Ванька неожидан-но дал ему головой в живот. Мишка
упал. Заварилась веселая потасовка. Половина была на Ванькиной стороне,
другие -- за Мишку. Образовали кучу малу. Но тут кто-то крикнул:
-- Училка!
Всю кучу ребятишек как ветром сдуло. Похватали сум-ки -- и кто куда!
Ванька успел схватить с кона несколько ба-бок, перемахнул через прясло и
вышел на свою улицу. Он был разгорячен дракой. Около дома ему попалась на
глаза снежная баба. Ванька дал ей по уху. Высморкался на дорогу, как Мишка
Босовило, вошел в избу. Запустил сумку под лав-ку, туда же -- шапку.
Полушубок не стал снимать -- в избе было холодно.
На печке сидела маленькая девочка с большими синими глазами, играла в
куклы. Это сестра Ваньки -- Наташка.
-- Ваня пришел, -- сказала Наташка. -- Ты в школе был?
-- Был, был, -- недовольно ответил Ванька, заглядывая в шкаф.
-- Вань, вам про кого седня рассказывали?
-- Про жаркие страны. -- Ванька заглянул в миску на шестке, в печку. --
Пошамать нечего?
-- Нету, -- сказала Наташка и снова стала наряжать кук-лу -- деревянную
ложку -- в разноцветные лоскута. Запела тоненьким голоском:
Ох, сронила колечко-о
С правой руки-и!
Забилось сердечко
По милом дружке-е...
Наташка пела песню на манер колыбельной, но мелодии ее -- невыносимо
тяжкой и заунывной -- не искажала. Вань-ка сидел у стола и смотрел в окно.
Ох, сказали, мил помер --
Во гробе-е лежи-ит,
В глубокой могилке-е
Землею зарыт.
Ванька нахмурился и стал водить грязным пальцем по синим клеточкам
клеенки.
Голос Наташки, как чистый ручеек, льется сверху в синюю пустоту избы.
Ох, надену я платье-е,
К милому пойду-у,
А месяц укажет
Дорожку к нему-у...
-- Хватит тебе... распелась, -- сказал Ванька. -- Спой лучше про
Хаз-Булата.
Наташа запела:
Хаз-Булат удало-ой...
Но тут же оборвала:
-- Не хочу про Хаз-Булата.
-- Вредная! Ну, про Катю.
-- Катя-Катерина, купеческая дочь?
-- Ага.
-- Тоже не хочу Я про милого буду
Ох, пускай люди судю-ют,
Пускай говоря-ят...
Ванька поднялся, достал из-под лавки сумку, сел на пол, высыпал из
сумки бабки и стал их считать. Вид у него вызы-вающе-спокойный; краем глаза
наблюдает за Наташкой.
Наташка от неожиданности сперва онемела, потом захло-пала в ладоши.
-- Вот они где, бабочки-то! Ты опять в школе не был? Обязательно скажу
маме. Ох, попадет тебе, Ванька!
-- ...Семь, восемь... Говори, я ни капли не боюсь. Девять, десять...
-- Вот не выучишься -- будешь всю жизнь лоботрясом. Пожалеешь потом.
Локоть-то близко будет, да не укусишь.
Ванька делает вид, что его душит смех.
-- ...Одиннадцать, двенадцать... А лоботрясом, думаешь, хуже?
В сенцах что-то треснуло. Ванька сгреб бабки и замер.
-- Ага! -- сказала Наташка.
Но это трещит мороз.
Однако бабки все равно нужно припрятать. Ванька ссы-пал их в старый
валенок и вынес в сенцы.
Потом опять он сидит у стола. Думает, где можно достать три полена
дров. Хорошо бы затопить камелек. Мать придет, а в избе такая теплынь, хоть
по полу валяйся. Она, конечно, удивится, скажет: "Да где же ты дров-то
достал, сынок?" Ванька даже пошевелился -- так захотелось достать три
поле-на. Но дров нету, он это знает.
Наташка уже не поет, а баюкает куклу.
Нудно течет пустое тоскливое время.
За окнами стало синеть.
Чтобы отвязаться от назойливой мысли о дровах, Ванька потихоньку встал,
подкрался к печке, вскочил и крикнул громко:
-- А-а!
-- Ой!.. Ну что ты делаешь-то! -- Наташка заплакала. -- Напужал, прямо
сердце упало...
-- Нюня! -- говорит Ванька. -- Ревушка-коровушка! Не принесу тебе елку.
А я знаю, где вот такие елочки!
-- Не надо мне твою елочку. Мне мама принесет.
-- А хочешь, я тебе "Барыню" оторву?
Ванька взялся за бока и пошел по избе, и пошел, высоко подкидывая ноги
в огромных валенках.
Наташка засмеялась.
-- Ну и дурак ты, Ванька! -- сказала она, размазывая по лицу слезы. --
Все равно скажу маме, как ты меня пужаешь.
Ванька подошел к окну и стал оттаивать кружок на стек-ле, чтобы
смотреть на дорогу.
В избе тихо, сумрачно и пусто. И холодно.
-- Вань, расскажи, как вы волка видели? -- попросила Наташка.
Ваньке не хочется рассказывать -- надоело.
-- Как... Видели, и все.
-- Ну уж!
Опять молчат.
-- Вань, ты бы сейчас аржаных лепешек поел? Горячень-ких, -- спрашивает
Наташка ни с того ни с сего.
-- А ты?
-- Ох, я бы поела!
Ванька смеется. Наташка тоже смеется.
В это время под окнами заскрипели легкие шаги. Ванька вскочил и сломя
голову кинулся встречать мать.
Наташка запуталась в фуфайке, как перепелка в силке, -- никак не может
слезть с печки.
-- Вань, ссади ты меня, а... Ва-нь! -- просит она.
Ванька пролетел мимо с криком:
-- А я первый услыхал!
Мать в ограде снимала с веревки стылое белье. На снегу около нее лежал
узелок.
-- Мам, чо эт у тебя?
-- Неси в избу. Опять раздешкой выскакиваешь!
В избе Наташка колотит ножонкой в набухшую дверь и ревет -- не может
открыть. Увидев Ваньку с узелком в руках, она перестает плакать и пытается
тоже подержаться за узел -- помочь брату.
Вместе проходят к столу, быстренько развязывают узел -- там немного
муки и кусок сырого мяса. Легкое разочарова-ние -- ничего нельзя есть
немедленно.
Мать со стуком свалила в сенях белье, вошла в избу. Она, наверно, очень
устала и намерзлась за день. Но она улыбает-ся. Родной, веселый голос ее
сразу наполнил всю избу; пустоты и холода в избе как не бывало.
-- Ну как вы тут?.. Таля? (Она так зовет Наташку.) Ну-ка расскажи,
хозяюшка милая.
-- Ох, мамочка-мама! -- Наташка всплескивает рука-ми. -- У Ваньки в
сумке бабки были. Он их считал.
Ванька смотрит в большие синие глаза сестры и громко возмущается:
-- Ну что ты врешь-то! Мам, пусть она не врет никогда...
Наташка от изумления приоткрыла рот, беспомощно смотрит на мать: такой
чудовищной наглости она не в силах еще понять.
-- Мамочка, да были же! Он их в сенцы отнес. -- Она чуть не плачет. --
Ты в сенцы-то кого отнес?
-- Не кого, а чего, -- огрызается Ванька. -- Это же неоду-шевленный
предмет.
Мать делает вид, что сердится на Ваньку.
-- Я вот покажу ему бабки. Такие бабки покажу, что он у нас до-олго
помнить будет.
Но сейчас матери не до бабок -- Ванька это отлично по-нимает. Сейчас
начнется маленький праздник -- будут стря-пать пельмени.
-- У нас дровишек нисколько не осталось? -- спрашивает она.
-- Нету, -- сказал Ванька и предупредительно мотнулся на полати за
корытцем. -- В мясо картошки будем добавлять?
-- Маленько надо.
Наташка ищет на печке скалку.
-- Обещал завезти Филипп одну лесинку... Не знаю... может, завезет, --
говорит мать, замешивая в кути тесто.
Началась светлая жизнь. У каждого свое дело. Стучат, брякают,
переговариваются... Мать рассказывает:
-- Едем сейчас с сеном, глядь: а на дороге лежит лиса. Ле-жит себе
калачиком и хоть бы хны -- не шевелится, окаян-ная. Чуток конь не наступил.
Уж до того они теперь осмеле-ли, эти лисы.
Наташка приоткрыла рот -- слушает. А Ванька спокойно говорит:
-- Это потому, что война идет. Они в войну всегда сме-лые. Некому их
стрелять -- вот они и валяются на дорогах. Рыжуха, наверно?
... Мясо нарублено. Тесто тоже готово. Садятся втроем стряпать. Наташка
раскатывает лепешечки, мать и Ванька за-ворачивают в них мясо.
Наташка старается, прикусив язык; вся выпачкалась в муке. Она даже не
догадывается, что вот эти самые лепешеч-ки можно так поджарить на углях, что
они будут хрустеть и таять на зубах. Если бы в камельке горел огонь. Ванька
на-шел бы случай поджарить парочку.
-- Мама, а у ней детки бывают? -- спрашивает Наташка.
-- У кого, доченька?
-- У лисы.
Ванька фыркнул.
-- А как же они размножаются, по-твоему? -- спрашива-ет он Наташку.
Наташка не слушает его -- обиделась.
-- Есть у нее детки, -- говорит мать. -- Ма-аленькие... лисятки.
-- А как же они не замерзнут?
Ванька так и покатился.
-- Ой, ну я не могу! -- восклицает он. -- А шубки-то у них для чего!
-- Ты тут не вякай, -- говорит Наташка. -- Лоботряс!
-- Не надо так на брата говорить, доченька. Это нехорошо.
-- Не выучится он у нас, -- говорит Наташка, глядя на Ваньку строгими
глазами. -- Потом хватится.
-- Завтра зайду к учительше, -- сказала мать и тоже стро-го посмотрела
на Ваньку, -- узнаю, как он там...
Ванька сосредоточенно смотрит в стол и швыркает носом.
Мать посмотрела в темное окно и вздохнула.
-- Обманул нас Филиппушка... образина косая! Пойдем в березник, сынок.
Ванька быстренько достает с печки стеганые штаны, рукавицы-лохматушки,
фуфайку. Мать тоже одевается потеп-лее. Уговаривает Наташку:
-- Мы сейчас, доченька, мигом сходим. Ладно?
Наташка смотрит на них и молчит. Ей не хочется одной оставаться.
Мать с Ванькой выходят на улицу, под окном нарочно громко
разговаривают, чтобы Наташка их слышала. Мать еще подходит к окну, стучит
Наташке:
-- Таля, мы сейчас придем. Никого не бойся, милая!
Наташка что-то отвечает -- не разобрать что.
-- Боится, -- сказала мать. -- Милая ты моя-то... -- От-вернулась и
вытерла рукавицей глаза.
-- Они все такие, -- объяснил Ванька.
... Спустились по крутому взвозу к реке. На открытом месте гуляет злой
ветер. Ванька пробует увернуться от него: идет боком, идет задом, а лицо все
равно жжет как огнем.
-- Мам, посмотри! -- кричит он.
Мать осматривает его лицо, больно трет шершавой рукавицей щеку. Ванька
терпит.
В лесу зато тепло и тихо. Удивительно тихо, как в каком-то сонном
царстве. Стройные березки молча обступили при-шельцев и ждут.
Ванька вылетел вперед по глубокому снегу и, облюбовав одну, ударил
обухом по ее звонкому крепкому телу. Сверху с шумом тяжко ухнула туча снега.
Ванька хотел отскочить, запнулся и угодил с головой в сугроб, как в мягкую
постель. Мать смеется и говорит:
-- Ну, вставай!
Пока Ванька отряхивается, мать утаптывает снег вокруг березки. Потом,
скинув рукавицы, делает первый удар, вто-рой, третий... Березка тихо
вздрагивает и сыплет крохотными сверкающими блестками. Сталь топора хищно
всплескивает холодным огнем и раз за разом все глубже вгрызается в белый
упругий ствол.
Ванька тоже пробует рубить, когда мать отдыхает. Но по-сле
десяти-двенадцати ударов горячий туман застилает ему глаза. Гладкое топорище
рвется из рук.
Снова рубит мать.
Березка охнула и повалилась набок.
Срубили еще одну -- поменьше -- Ваньке и, взвалив их на плечи, вышли на
дорогу. Идти поначалу легко. Даже весе-ло. Тонкий конец березки едет по
дороге, и березка глуховато поет около уха. Прямо перед Ванькой на дороге
виляет хвост березки, которую несет мать. Ванькой овладевает желание
наступить на него. Он подбегает и прижимает его ногой.
-- Ваня, не балуй! -- строго говорит мать.
Идут.
Березка гудит и гнется в такт шагам, сильно нажимая на плечо. Ванька
останавливается, перекладывает ее на другое плечо. Скоро онемело и это.
Ванька то и дело останавливает-ся и перекладывает комель березы с плеча на
плечо. Стало жарко. Жаром пышет в лицо дорога.
-- ... Семисит семь, семисит восемь, семисит девять... -- шепчет
Ванька.
Идут.
-- Притомился? -- спрашивает мать.
-- Еще малость... Девяносто семь, девяносто восемь... -- Ванька
прикусил губу и отчаянно швыркает носом. -- Девя-носто девять, сто! --
Ванька сбросил с плеча березку и с удовольствием вытянулся прямо на дороге.
Мать поднимает его. Сидят на березке рядом. Ваньке очень хочется лечь.
Он предлагает:
-- Давай сдвинем обои березки вместе, и я на них лягу, если уж так ты
боишься, что я захвораю.
Мать тормошит его, прижимает к теплой груди.
-- Мужичок ты мой маленький, мужичок... Потерпи ма-ленько. Большую мы
тебе срубили. Надо было поменьше.
Ванька молчит. И молчит Ванькина гордость.
Мать думает вслух:
-- Как теперь наша Талюшка там?.. Плачет, наверно?
-- Конечно, плачет, -- говорит Ванька. Он эту Талюшку изучил как свои
пять пальцев.
Еще некоторое время сидят.
-- Отцу нашему тоже трудно там, -- задумчиво говорит мать. -- Небось в
снегу сидят, сердешные... Хоть бы уж зи-мой-то не воевали.
-- Теперь уж не остановются, -- поясняет Ванька. -- Раз начали -- не
остановются, пока фрицев не разобьют.
Еще с минуту сидят.
-- Отдохнул?
-- Отдохнул.
-- Пошли с Богом.
Было уже совсем темно, когда пришли домой.
Наташка не плакала. Она наложила в блюдце сырых пельменей, сняла с
печки две куклы и усадила их перед блюд-цем. Одну куклу посадила несколько
дальше, а второй, та, что ближе, говорила ласково:
-- Ешь, доченька моя милая, ешь! А этому лоботрясу мы не дадим сегодня.
... Ванька с матерью быстро распилили березки; Ванька впотьмах доколол
чурбаки, а мать в это время затопила каме-лек.
Потом Ванька с Наташкой сидят перед камельком.
Огонь весело гудит в печке; пятна света, точно маленькие желтые котята,
играют на полу. Ванька блаженно молчит. Наташка пристроилась у него на
коленях и тоже молчит. По избе голубыми волнами разливается ласковое тепло.
Наташ-ку клонит ко сну. Ваньку тоже. А в чугунке еще только-толь-ко начинает
"ходить" вода. Мать кроит на столе материю, время от времени окликает
ребятишек и рассказывает:
-- Вот придет Новый год, срубим мы себе елочку, хоро-шенькую елочку...
Таля, слышишь? Не спите, милые мои. Вот срубим мы эту елочку, разукрасим ее
всякими шишками да игрушками, всякими зайчиками -- до того она у нас будет
красивая...
Ванька хочет слушать, но кто-то осторожно берет его за плечи и валит на
пол. Ванька сопротивляется, но слабо. Голос матери доносится откуда-то,
издалека. Кажется Вань-ке, что они опять в лесу, что лежит Ванька в снегу и
помал-кивает. Странно, что в снегу тепло.
... Разбудить их, наверно, было нелегко. Когда Ванька всплыл из
тягучего сладкого сна на поверхность, мать гово-рила:
-- ... Это что же за сон такой, обломон... сморил моих че-ловечков. Ух,
он сон какой!..
Ванька, покачиваясь, идет к столу.
В тарелке на столе дымят пельмени, но теперь это уже не волнует. Есть
не хочется. Наташка та вообще не хочет просы-паться. Хитрая, как та лиса.
Мать полусонную усаживает ее за стол. Она чихает и норовит устроиться спать
за столом. Мать смеется. Ванька тоже улыбается. Едят.
Через несколько минут Ванька объявляет, что наелся до отказа.
Но мать заставляет есть еще.
-- Ты же себя обманываешь -- не кого-нибудь, -- говорит она.
... После ужина Ванька стоит перед матерью и спит, све-сив голову.
Материны теплые руки поворачивают Ваньку: полоска клеенчатого сантиметра
обвивает Ванькину грудь, шею -- ему шьется новая рубаха. Сантиметр холодный
-- Ванька ежится.
Потом Ванька лезет на полати и, едва коснувшись по-душки, засыпает.
Наташка тоже спит. В одной руке у нее за-жат пельмень.
В самый последний момент Ванька слышит стрекот швейной машинки --
завтра он пойдет в школу в новой рубахе.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Анатолия Яковлева прозвали на селе обидным, дурац-ким каким-то
прозвищем -- "Дебил". Дебил -- это так про-звали в школе его сына, Ваську,
второгодника, отпетого шалопая. А потом это словцо пристало и к отцу. И
ничего с этим не поделаешь -- Дебил и Дебил. Даже жена сгоряча, когда
ругалась, тоже обзывала -- Дебил. Анатолий психовал, один раз "приварил"
супруге, сам испугался и долго ласко-во объяснял ей, что Дебил -- так можно
называть только ду-рака-переростка, который учиться не хочет, с которым
учи-теля мучаются. "Какой же я Дебил, мне уж сорок лет скоро! Ну?.. Лапочка
ты моя, синеокая ты моя... Свинцовой при-мочкой надо -- глаз-то. Купить?"
Так довели мужика с этим Дебилом, что он поехал в го-род, в райцентр, и
купил в универмаге шляпу. Вообще, он давненько приглядывался к шляпе. Когда
случалось бывать в городе, он обязательно заходил в отдел, где продавались
шляпы, и подолгу там ошивался. Хотелось купить шляпу! Но... Не то что денег
не было, а -- не решался. Засмеют де-ревенские: они нигде не бывали, шляпа
им в диковинку. Анатолий же отработал на Севере по вербовке пять лет и два
года отсидел за нарушение паспортного режима -- он жизнь видел; знал, что
шляпа украшает умного человека. Кроме то-го, шляпа шла к его широкому лицу.
Он походил в ней на культурного китайца. Он на Севере носил летом шляпу, ему
очень нравилось, хотелось даже говорить с акцентом.
В этот свой приезд в город, обозлившись и, вместе, об-ретя покой, каким
люди достойные, образованные охраня-ют себя от насмешек, Анатолий купил
шляпу. Славную такую, с лентой, с продольной луночкой по верху, с вмятинками
-- там, где пальцами браться. Он их перемерил у прилавка уйму. Осторожненько
брал тремя пальцами шля-пу, легким движением насаживал ее, пушиночку, на
голо-ву и смотрелся в круглое зеркало. Продавщица, молодая, бледнолицая, не
выдержала, заметила строго:
-- Невесту, что ли, выбираете? Вот выбирает, вот вы-бирает, глядеть
тошно.
Анатолий спокойно спросил:
-- Плохо ночь спали?
Продавщица не поняла. Анатолий прикинул еще пароч-ку "цивилизейшен"
(так он про себя называл шляпы), по-гладил их атласные подкладки, повертел
шляпы так, этак и лишь после того, отложив одну, сказал:
-- Невесту, уважаемая, можно не выбирать: все равно ошибешься. А шляпа
-- это продолжение человека. Деталь. Поэтому я и выбираю. Ясно? Заверните,
-- Анатолий порадовался, с каким спокойствием, как умно и тонко, без
зло-сти, отбрил он раздражительную продавщицу. И еще он за-метил: купив
шляпу, неся ее, легкую, в коробке, он обрел вдруг уверенность, не толкался,
не суетился, с достоинст-вом переждал, когда тупая масса протиснется в
дверь, и то-гда только вышел на улицу. "Оглоеды, -- подумал он про людской
поток в целом. -- Куда торопитесь? Лаяться? Пси-ховать? Скандалить и пить
водку? Так вы же успеете! Мож-но же не торопиться".
По дороге он купил в мебельном этажерку. От шоссе до дома шел не
торопясь; на руке, на отлете, этажерочка, на голове шляпа. Трезвый. Он
заметил, что встречные и попе-речные смотрят на него с удивлением, и ликовал
в душе.
"Что, не по зубам? Привыкайте, привыкайте. А то попус-ту-то языком
молоть вы мастера, а если какая сенсация, у вас сразу глаза на лоб. Туда же
-- обзываться! А сами от фет-ра онемели. А если бы я сомбреро надел? Да
ремешком при-стегнул бы ее к челюсти -- что тогда?"
На жену Анатолия шляпа произвела сильное впечатле-ние: она стала
квакать (смеяться) и проявлять признаки ту-пого психоза.
-- Ой, умру! -- сказала она с трудом.
-- Схороним, -- сдержанно обронил Анатолий, устраи-вая этажерку у
изголовья кровати. Всем видом своим он яв-лял непреклонную интеллигентность.
-- Ты что, сдурел? -- спросила жена.
-- В чем дело?
-- Зачем ты ее купил-то?
-- Носить.
-- У тебя же есть фуражка!
-- Фуражку я дарю вам, синьорина, -- в коровник хо-дить.
-- Вот идиот-то. Она же тебе не идет. Получилось, зна-ешь, что: на
тыкву надели ночной горшок.
Анатолий с прищуром посмотрел на жену... Но интелли-гентность взяла
вверх. Он промолчал.
-- Кто ты такой, что шляпу напялил? -- не унималась же-на. -- Как тебе
не стыдно? Тебе, если по-честному-то, не слесарем даже, а навоз вон на поля
вывозить, а ты -- шляпу. Да ты что?!
Анатолий знал лагерные выражения и иногда ими поль-зовался.
-- Шалашня! -- сказал он. -- Могу ведь смазь замастырить. Замастырить?
-- Иди, иди -- покажись в деревне. Тебе же не терпится, я же вижу.
Смеяться все будут!..
-- Смеется тот, кто смеется последний.
С этими словами Анатолий вышел из дома. Правда, не терпелось показать
шляпу пошире, возможно даже позво-лить кому-нибудь подержать в руках -- у
кого руки чистые.
Он пошел на речку, где по воскресеньям торчали на берегу любители с
удочками.
По-разному оценили шляпу: кто посмеялся, кто сказал, что -- хорошо,
глаза от солнышка закрывает... Кто и вовсе промолчал -- шляпа и шляпа, не
гнездо же сорочье на го-лове. И только один...
Его-то, собственно, и хотел видеть Анатолий. Он -- это учитель
литературы, маленький, ехидный человек. Глаза, как у черта, -- светятся и
смеются. Слова не скажет без подковырки. Анатолий подозревал, что это с его
легкой ру-ки он сделался Дебилом. Однажды они с ним повздорили. Анатолий и
еще двое подрядились в школе провести заново электропроводку (старая от
известки испортилась, облезла). Анатолий проводил как раз в учительской,
когда этот ма-ленький попросил:
-- А один конец вот сюда спустите: здесь будет настоль-ная лампа.
-- Никаких настольных ламп, -- ответствовал Анато-лий. -- Как было, так
и будет -- по старой ведем.
-- Старое отменили.
-- Когда?
-- В семнадцатом году.
Анатолий обиделся.
-- Слушайте... вы сильно ученый, да?
-- Так... средне. А что?
-- А то, что... не надо здесь острить. Ясно? Не надо.
-- Не буду, -- согласился учитель. Взял конец провода, присоединил к
общей линии и умело спустил его к столу. И привернул розетку.
Анатолий не глядел, как он работает, делал свое дело. А когда учитель,
довольный, вышел из учительской, Анато-лий вывернул розетку и отсоединил
конец. Тогда они и пов-здорили. Анатолий заявил, что "нечего своевольничать!
Как было, так и будет. Ясно?" Учитель сказал: "Я хочу, чтобы яс-но было вот
здесь, за столом. Почему вы вредничаете?" -- "Потому, что... знаете? --
нечего меня на понт брать! Ясно? А то ученых развелось -- не пройдешь, не
проедешь". Поче-му-то Анатолий невзлюбил учителя. Почему? -- он и сам не
понимал. Учитель говорил вежливо, не хотел обидеть...
Всякий раз, когда Анатолий встречал учителя на улице, тот первым
вежливо здоровался... и смотрел в глаза Анато-лию -- прямо и весело. Вот,
пожалуй, глаза-то эти и не нра-вились. Вредные глаза! Нет, это он пустил по
селу "Дебила", он, точно.
Учитель сидел на коряжке, смотрел на поплавок. На ша-ги оглянулся,
поздоровался, скорей машинально... Отвер-нулся к своему поплавку. Потом
опять оглянулся... Ана-толий смотрел на него сверху, с берега. В упор
смотрел, снисходительно, с прищуром.
-- Здравствуйте! -- сказал учитель. -- А я смотрю: тень какая-то
странная на воде образовалась... Что такое, думаю? И невдомек мне, что это
-- шляпа. Славная шляпа! Где купили?
-- В городе, -- Анатолий и тон этот подхватил -- спокой-ный,
подчеркнуто спокойный. Он решил дать почувствовать "ученому", что не боги
горшки обжигают, а дед Кузьма. -- Нравится?
-- Шикарная шляпа!
Анатолий спустился с бережка к коряжке, присел на корточки.
-- Клюет?
-- Плохо. Сколько же стоит такая шляпа?
-- Дорого.
-- Мгм. Ну, теперь надо беречь. На ночь надо в газетку за-ворачивать. В
сетку -- и на стенку. Иначе поля помнутся, -- учитель посмотрел искоса --
весело -- на Анатолия, на шля-пу его...
-- Спасибо за совет. А зачем же косяк давить? Мм?
-- Как это? -- не понял учитель.
-- Да вот эти вот взгляды... косые -- зачем? Смотреть на-до прямо --
открыто, честно. Чего же на людей коситься? Не надо.
-- . Да... Тоже спасибо за совет, за науку. Больше не буду. Так...
иногда почему-то хочется искоса посмотреть, черт его знает почему.
-- Это неуважение.
-- Совершенно верно. Невоспитанность! Учишь, учишь эти правила хорошего
тона, а все... Спасибо, что замечание сделали. Я ведь тоже -- интеллигент
первого поколения только. Большое спасибо.
-- Правила хорошего тона?
-- Да. А что?
-- Изучают такие правила?
-- Изучают.
-- А правила ехидного тона?
-- Э-э, тут... это уж природа-матушка сама распоряжает-ся. Только