Страница:
собственная одаренность. Талант, если хотите.
-- Клюет!
Учитель дернул удочку... Пусто.
-- Мелюзга балуется, -- сказал он.
-- Мули.
-- Что?
-- У нас эту мелочь зовут мулишками. Муль -- рыбка та-кая,
Ma-аленькая... Считаете, что целесообразней с удочкой сидеть, чем, например,
с книжкой?
-- Та ну их!.. От них уж голова пухнет. Читаешь, читаешь... Надо иногда
и подумать. Тоже не вредно. Правда?
-- Это смотря в каком направлении думать. Можно, на-пример, весь день
усиленно думать, а оказывается, ты об-думывал, как ловчей магазин подломить.
Или, допустим, насолить теще...
Учитель засмеялся.
-- Нет, в шляпе такие мысли не придут в голову. Шляпа, знаете,
округляет мысли. А мысль про тещу -- это все-таки довольно угловатая мысль,
с зазубринами.
-- Ну, о чем же вы думаете? С удочкой-то?
-- Да разное.
-- Ну, все же?
-- Ну, например, думаю, как... Вам сколько лет? -- учи-тель весело
посмотрел на Анатолия. Тот почему-то вспом-нил "Дебила".
-- Сорок. А что?
-- И мне сорок. Вам не хочется скинуть туфли, снять ру-башку -- и так
пройтись по селу? А?
Анатолий стиснул зубы... Помолчал, через силу улыб-нулся.
-- Нет, не хочется.
-- Значит, я один такой... Серьезно, сижу и думаю: хоро-шо бы пройтись
босиком по селу! -- учитель говорил иск-ренне. -- Ах, славно бы! А вот не
пройдешь... Фигушки!
-- Да... -- неопределенно протянул Анатолий. Подобрал у ног камешек,
хотел бросить в воду, но вспомнил, что учи-тель удит, покидал камешек на
ладони и положил на место. И еще сказал непонятно: -- Так-так-так...
-- Слушайте, -- заговорил учитель горячо и серьезно, -- а давайте
скинем туфли, рубашки и пройдемся! Какого чер-та! Вместе. Я один так и не
осмелюсь... Будем говорить о чем-нибудь, ни на кого не будем обращать
внимания. А вы даже можете в шляпе!
Анатолий, играя скулами, встал.
-- Я предлагаю тогда уж и штаны снять. А то -- жарко.
-- Ну-ну, не поняли вы меня.
-- Все понятно, дорогой товарищ, все понятно. Продол-жайте думать... в
таком же направлении.
Анатолий пошел вразвалочку по бережку... Отошел мет-ров пять, снял
шляпу, зачерпнул ею воды, напился... От-ряхнул шляпу, надел опять на голову
и пошагал дальше. На учителя не оглянулся. Пропел деланно беспечно:
Я ехала домо-ой,
Я думала о ва-ас;
Блестяща мысль моя и путалась и рвалась...
Помолчал и сказал негромко, себе:
-- В гробу я вас всех видел. В белых тапочках.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Солнце клонилось к закату. На воду набегал ветерок, пригибал на берегу
высокую траву, шебаршил в кустарнике. Камнем, грудью вперед, падали на воду
чайки, потом взмы-вали вверх и тоскливо кричали.
Внизу, под обрывистым берегом, плескалась в вымоинах вода. Плескалась с
таким звуком, точно кто ладошками при-шлепывал по голому телу.
Вдоль берега шли двое: старик и малый лет десяти -- Петька. Петька до
того белобрыс, что кажется: подуй ветер сильнее, и волосы его облетят, как
одуванчик.
Старик нес на плече свернутый сухой невод.
Петька шел впереди, засунув руки в карманы штанов, по-сматривал на
небо. Время от времени сплевывал через зубы.
Разговаривали.
-- ... Я ему на это отвечаю, слышь: "Милый, говорю, че-ловек! Ты мне в
сыны три раза годишься, а ты со мной так разговариваешь". -- Старик подкинул
на плече невод. Он страдал глухотой, поэтому говорил громко, почти кричал.
-- "Ты, конечно, начальство!.. Но для меня ты -- ноль без па-лочки. Я
охраняю государственное учреждение, и ты на меня не ори, пожалуйста!"
-- А он что? -- спросил Петька.
-- А?
-- А он что на это?
-- Он? "А я, -- говорит, -- на тебя вовсе не ору". Тогда я ему на это:
"Как же ты на меня не орешь, ежели я все слышу! Когда на меня не орут, я не
слышу".
-- Ха-ха-ха! -- закатился Петька.
Старик прибавил шагу, догнал Петьку и спросил, тоже улыбаясь:
-- Чего ты?
-- Хитрый ты, деда!
-- Я-то? Меня если кто обманет, тот дня не проживет. Я сам кого хошь
обману. И я тебе так скажу...
Под обрывом, в затоне, сплавилась большая рыбина; по воде пошли круга.
Петька замер.
-- Видал?
Старик тоже остановился.
-- Здесь рыбешка имеется, -- негромко сказал он. -- Только коряг много.
Петька как зачарованный смотрел на воду
-- Вот такая, однако! -- Он показал руками около метра.
-- Талмешка... Тут переметом. Или лучить. Неводом тут нельзя -- порвешь
только. -- Старик тоже смотрел на воду. Он был длинный, сухой, с
благообразным, очень опрятным свежим лицом. Глаза молодые и умные.
Еще сплавилась одна рыбина, опять по воде пошли круги.
-- Ох ты! -- тихонько воскликнул Петька и глотнул слюну. -- Может,
попробуем?
-- А? Нет, порвем невод, и все. Я тебе точно говорю. Я эти места знаю.
Здесь одна девка утонула. Раньше еще, когда я молодой был.
Петька посмотрел на старика.
-- Как утонула?
-- Как... Нырнула и запуталась волосами в коряге. У нее косы сильно
большие были.
Помолчали.
-- Деда, а почему так бывает: когда человек утонет, он лежит на дне, а
когда пройдет время, он выплывает наверх. Почему это?
-- Его раздувает, -- пояснил дед.
-- Ее нашли потом?
-- Кого?
-- Девку ту.
-- Конечно. Сразу нашли... Вся деревня, помню, смот-реть сбежалась. --
Дед помолчал и добавил задумчиво: -- Она красивая была... Марья Малюгина.
Петька глядел на воду, в которой притаилась страшная коряга.
-- Она здесь лежала? -- Петька показал глазами на берег.
-- Где-то здесь. Я уже забыл теперь. Давно это было.
Петька еще некоторое время смотрел на воду.
-- Жалко девку, -- вздохнул он. -- Ныряет в воду, и косы зачем-то
распускать. Вот дуреха!
-- А?
-- Я про Марью.
-- Хорошая девка была. Шибко уж красивая.
Шумела река, шелестел в чаще ветер. Вода у берегов по-розовела --
солнце садилось за далекие горы. Посвежело. Ве-тер стал дергать по воде
сильнее. Река наершилась рябью.
-- Пошли, Петра. Ветер подымается. К ночи большой бу-дет: с севера
повернул.
Петька, не вынимая рук из карманов, двинулся дальше.
-- Северный ветер холодный. Правильно?
-- Верно.
-- Потому что там Северный Ледовитый океан.
Дед промолчал на это замечание внука.
-- Деда, а знаешь, почему наша речка летом разливается? Другие весной
-- нормально, а наша в середине лета. Знаешь?
-- Почему?
-- Потому что она берет начало в горах. А снег, сам пони-маешь, в горах
только летом тает.
-- Это вам учительша все рассказывает?
-- Ага.
-- Она верно понимает. Какие теперь люди пошли! Ей небось и тридцати
нету?
-- Это я не знаю.
-- А?
-- Не знаю, говорю!
-- Ей, наверно, двадцать так. А она уж столько понимает. Почти с мое.
-- Она умная. -- Петька поднял камень и кинул в воду. -- А я на руках
ходить умею! Ты не видел еще?
-- Ну-ка...
Петька разбежался, стал на руки и... брякнулся на задницу.
-- Погоди! Еще раз!!!
Дед засмеялся.
-- Ловко ты!
-- Да ты погоди! Глянь!.. -- Петька еще раз разбежался и снова упал.
-- Ну будет, будет! -- сказал дед. -- Я верю, что ты уме-ешь.
-- Надо малость потренироваться. Я же вчера только на-учился. -- Петька
отряхнул штаны. -- Ну ладно, завтра покажу.
... Подошли к месту, где река делает крутой поворот. Вода здесь несется
с бешеной скоростью, кипит в камнях, пенится.
Здесь водятся хариусы.
Разделись. Дед развернул невод и первым полез в воду. Вода была
студеная. Дед посинел и покрылся гусиной кожей.
-- Ух-ха! -- воскликнул он и сел с маху в воду, чтобы сра-зу
притерпеться к холоду.
Петька засмеялся.
-- Дерет?
Дед фыркал, крутил головой, одной рукой выжимал бо-роду, а другой
удерживал невод.
-- Пошли!
Поставили палки вертикально и побежали, обгоняя тече-ние. Невод
выгнулся дугой впереди них и тянул за собой. Петька скользил по камням. Один
раз ухнул в ямку, выско-чил, закрутил головой и воскликнул, как дед:
-- Ух-ха!
-- Подбавь! -- кричал дед.
Вода доставала ему до бороды; он подпрыгивал и плевался. Вдруг невод
сильно повлекло течением от берега вглубь. Петька прикусил губу, изо всех
сил удерживая его.
-- Держи, Петра! -- кричал дед. Вода заливала ему рот.
Петька напрягал последние силы.
Голова деда исчезла. Невод сильно рвануло. Петька упал, но палку из рук
не выпустил. Его нанесло на большой ка-мень, крепко ударило. Петька хотел
ухватиться одной рукой за этот камень, но рука соскользнула с его ослизлого
бока. Петьку понесло дальше.
Он вытянул вперед ноги и тотчас ударился еще об один камень. На этот
раз ему удалось упереться ногами в камень и сдержать невод.
Огляделся -- деда не было видно. Только на короткое мгновение голова
его показалась над водой. Он успел крик-нуть:
-- Ноги! Дер... -- И опять исчез под водой.
Невод сильно дергало. Петька понял: ноги деда запута-лись в неводе.
Петька согнулся пополам, закусил до крови губу и медленно стал выходить на
берег. Упругие волны били в грудь, руки онемели от напряжения. Петька
сморщился от боли и страха, но продолжал медленно, шаг за шагом, то и дело
срываясь с камней, идти к берегу и тащить невод, на другом конце которого
барахтался спутанный по ногам дед.
... Дед был уже без сознания, когда Петька выволок его на берег.
-- Деда! А деда!.. -- звал Петька и плакал. Потом принял-ся делать ему
искусственное дыхание.
Деда стало рвать водой. Он корчился и слабо стонал.
-- Ты живой, деда? -- обрадовался Петька.
-- А?
Петька погладил деда по лицу.
-- Нагружался я до смерти, деда.
Дед закрутил головой.
-- Звон стоит в голове. Чего ты сказал?
-- Ничего.
-- Ох-хох, Петра... Я уж думал, каюк мне.
-- Напужался?
-- А?
-- Здорово трухнул?
-- Хрен там! Я и напужаться-то не успел.
Петька засмеялся.
-- А я-то гляжу, была голова -- и нету.
-- Нету... Бодался бы я там сейчас с налимами. Ну, исто-рия. Понос
теперь прохватит, это уж точно.
-- И напужался ж я, деда! А главное, позвать некого.
-- А?
-- Ничего. -- Петька смотрел на деда и не мог сдержать смех -- до того
был смешным и растерянным дед.
Дед тоже засмеялся и зябко поежился.
-- Замерз? Сейчас костерчик разведем!
Петька принес одежду. Оделись. Затем набрал сухого ва-лежника, поджег.
И сразу ночь окружила их со всех сторон высокими черными стенами.
Громко трещал сухой тальник, далеко отскакивали крас-ные угольки. Ветер
раздувал пламя костра, и огненные космы его трепались во все стороны.
Сидели, скрестив по-татарски ноги, и глядели на огонь.
-- ... А как, значит, повез нас отец сюда, -- рассказывал дед, -- так я
-- слышь? -- залез на крышу своей избы и горь-ко плакал. Я тогда с тебя был,
а может, меньше. Шибко уж неохота было из дома уезжать. Там у нас тоже речка
была, она мне потом все снилась.
-- Как называется?
-- Ока.
-- А потом?
-- А потом -- ничего. Привык. Тут, конечно, лучше. Тут же земли-то
какие. Не сравнить с той. Тут земля жирная.
Петька засмеялся.
-- Разве земля бывает жирная?
-- А как же?
-- Земля бывает черноземная и глинистая, -- снисходи-тельно пояснил
Петька.
-- Так это я знаю! Черноземная... Чернозем черноземом, а жирная тоже
бывает.
-- Что она, с маслом, что ли?
-- Пошел ты! -- обиделся дед. -- Я ее всю жизнь вот этими руками пахал,
а он мне будет доказывать. Иная земля, если ты хочешь знать, такая, что
весной ты посеял в нее, а осенью получаешь натуральный шиш. А из другой,
матушки, стебель в оглоблю прет, потому что она жирная.
-- Ты "полоску" не знаешь?
-- Какую полоску?
Петька начал читать стихотворение:
Поздняя осень. Грачи улетели.
Лес обнажился, поля опустели.
Только не сжата полоска одна, --
Грустную думу...
-- Забыл, как дальше.
-- Песня? -- спросил дед.
-- Стихотворение.
-- А?
-- Не песня, а стихотворение.
-- Это все одно: складно, значит, петь можно.
-- Здрас-сте! -- воскликнул Петька. -- Стихотворение -- это особо, а
песня -- тоже особо.
-- Ох! Ох! Поехал! -- Дед подбросил хворосту в костер. -- С тобой ведь
говорить-то -- надо сперва полбарана умять.
Некоторое время молчали.
-- Деда, а как это песни сочиняют? -- спросил Петька.
-- Песни складывают, а не сочиняют, -- пояснил дед. -- Это когда у
человека большое горе, он складывает песню, чтобы малость полегче стало. "Эх
ты, доля, эх ты, доля", на-пример.
-- А "Эй, вратарь, готовься к бою"?
-- Подожди... я сейчас... -- Дед поднялся и побежал в кусты. -- Какой
вратарь? -- спросил он.
-- Ну, песня такая.
-- А кто такой вратарь?
-- Ну, на воротах стоит!..
-- Не знаю. Это, наверно, шутейная песня. Таких тоже много. Я не люблю
такие. Я люблю серьезные.
-- Спой какую-нибудь!
Дед вернулся к костру.
-- Чего ты говоришь?
-- Спой песню!
-- Песню? Можно. Старинную только. Я нонешних не знаю.
Но тут из темноты к костру вышла женщина, мать Петьки.
-- Ну что мне прикажете с вами делать?! -- воскликнула она. -- Я там с
ума схожу, а они костры разводят. Марш до-мой! Сколько раз, папаша, я
просила не задерживаться на ре-ке до ночи. Боюсь я, ну как вы не понимаете?
Дед с Петькой молча поднялись и стали сворачивать невод. Мать стояла у
костра и наблюдала за ними.
-- А где же рыба-то? -- спросила она.
-- Чего? -- не расслышал дед.
-- Спрашивает: где рыба? -- громко сказал Петька.
-- Рыба-то? -- Дед посмотрел на Петьку. -- Рыба в воде. Где же ей еще
быть.
Мать засмеялась.
-- Эх вы, демагоги, -- сказала она. -- Задержитесь у меня еще раз до
ночи... Пожалуюсь отцу, так и знайте. Он с вами иначе поговорит.
Дед ничего не сказал на это. Взвалил на плечо тяжелый невод и пошагал
по тропинке первым, мать -- за ним. Петька затоптал костер и догнал их.
Шли молча.
Шумела река. В тополях гудел ветер.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
В нервной, шумливой семье Худяковых -- происшест-вие: народился
младенец по имени Антон. То-то было вол-нений, крика, когда их -- роженицу и
младенца -- привезли домой... Радовались, конечно, но и шумели, и нервничали
тут же -- стыдились радоваться: у Антона нет отца. То есть он, конечно,
есть, но пожелал остаться неизвестным. Семья Худяковых такая: отец Николай
Иванович, сухой, пятиде-сятилетний, подвижный, как юноша, резкий... Шофер.
Как разволнуется, начинает заикаться. Мать Лариса Сергеевна, обычно
крикливая, но не злая. Сын их Костя, двадцатитрех-летний, слесарь, тоже
нервный, часто волнуется, но тогда не кричит и не говорит -- мало говорит --
старается найти сло-ва сильные, точные, не сразу их находит и выразительно
смотрит темно-серыми глазами на того, кому он хотел бы найти эти слова. И
наконец дочь Алевтина, двадцатилетняя, с припухлыми, чуть вывернутыми
губами, хоть тоже шумли-вая, но добрая и доверчивая, как овца. Она-то и
родила Ан-тона. Из-за нее-то и нервничали. Казалось бы, чего уж те-перь-то
нервничать: знали же, ждали же... Нет, как привезли человечка, тут они все
разнервничались -- на то они и Ху-дяковы, крикуны, особенно отец.
-- Ну, х-орошо, ну, л-л-л... это... ладно, -- кричал отец, -- если он
не хочет прийти, то х-оть скажи: кто он?!
Алевтина плакала, но не говорила, упорно не говорила... Николай
Иванович из себя выходил, метался по комнате. Лариса Сергеевна -- это
странно, но никто как-то на это не обращал внимания, что это странно, -- не
кричала, а спо-койно налаживала кроватку, распоряжалась насчет пеленок,
распашонок... Она, как видно, свое откричала раньше. Кос-тя... У Кости,
брата, было сложное чувство. Младенец взвол-новал его, обрадовал, но досада,
стыд и злость на сестру гу-били радость. Он тоже хотел бы знать, кто же это
такой ловкий, что и ребенка смастерил, и глаз казать не хочет?
-- Подожди ты, не кричи, -- сказал он отцу, -- чего кри-ком достигнешь?
-- Достигали! -- закричал и на него отец. -- Вы всего дос-тигаете!..
Вон вы чего достигаете -- в подолах приносить. Радуйтесь теперь!..
-- Ну и... все. Чего кричать-то? Чего изменишь-то кри-ком?
-- Я хочу знать: кто?! -- отец резко крутнулся на месте, махнул рукой и
выбежал из комнаты. На кухню. Он не мог совладать с отчаянием. -- Как
добрым, отдельную квартиру дали!.. -- вовсе уже бессмысленно кричал он
оттуда. -- Нет, они начинают тут... Тьфу!
-- Алька, -- приступил к допросу Костя, приступил, как ему казалось,
спокойно и умно. -- Скажи мне, я один буду знать: кто?
-- Иди ты к черту! -- закричала на него заплаканная Алька. -- Не скажу!
Не ваше дело.
-- Не наше?! -- закричал и Костя. И уставился на сестру, и смолк, в
поисках сильного справедливого слова. -- А чье же? Не наше?.. Зануды вы!..
Дуры! -- он тоже резко повер-нулся и ушел на кухню.
-- Ну, что за дуры такие!.. -- повторил он уже на кухне, при отце. И
стал закуривать. -- Убивать таких...
Отец, засунув руки в карманы брюк, стоял у окна, оби-женно смотрел на
улицу.
-- Вырастили дочь, -- сказал он. -- Хоть беги теперь от позора... С кем
она дружила-то? -- опять повысил он голос. И повернулся к сыну. -- Не
знаешь?
-- Откуда я знаю?
-- "Откуда я знаю"! Черти... Засмеют теперь, людям толь-ко дай повод.
Эх-х!..
Они долго молчали, курили, невольно прислушиваясь к возне там, в
комнате. Маленький Антон молчал.
-- Парень-то крепкий уродился, -- сказал отец страдаль-ческим голосом.
-- Ну и пусть растет, -- невольно поддался было Костя мирному, хоть и
горькому настроению. -- Что теперь сдела-ешь?
-- Ну, нет! -- взвился опять отец. И вскочил, и заходил по тесной
кухне. -- Это они... сильно легко жить собрались! Черта с два! Так не
бывает, -- он помолчал, еще походил немного, остановился перед сыном. -- Ты
вот что: когда успо-коимся, ты как-нибудь подъехай к ней... Хитростью
как-ни-будь. Не может быть, чтобы нельзя узнать... Что, в чужой стране, что
он? Поумней как-нибудь... Не кричи, а поспо-койней. То, се, мол, может,
привет передать... Да не может быть, чтобы нельзя было узнать! Я его
приведу, подлеца, и -- носом в пеленки, как кота: вот теперь твое место
здесь, здесь... Гады золотушные. Ишь, научились как!.. Прямо не жизнь, а
малина. Ну, нет!..
-- Да что нет-то? Что нет-то? -- рассердился вдруг Костя на отца. --
Что сделаешь-то?
-- Что сделаю? Приведу и поселю здесь жить: вот тебе, друг ситный, твоя
семья: жена и сын.
-- А он пошлет тебя... И все. И ничего ты не сделаешь.
Отец строго уставился на сына... Но, видно, и сам тоже подумал: а что,
действительно, тут сделаешь?
-- Сде-елаем, -- сказал он обещающе, но развивать эту мысль дальше не
стал, -- нечего развивать, вот и не стал. Сел, закурил опять. Курил и
смотрел в пол безнадежно. Пальцы рук его чуть тряслись.
Косте стало жалко отца. Ничего он не сделает, подумал он. Что он может
сделать? Покричит-покричит, а будет все как есть. Но если пожилой отец
ничего не может сделать, тут же подумал Костя, то мне-то грех оставлять
беззащитными сестру и племянника. Это уж... извините.
И решил Костя: не надо кричать, не надо суетиться, на-до спокойно,
железной рукой восстановить справедливость. Эти волосатики, правда что,
собрались легко жить (поче-му-то он был уверен, что отец Антона --
какой-нибудь из этих, каких он часто видел во дворе с гитарой)! Самого
Кос-тю как-то миновало это поветрие -- трясти космами и до одури бренчать на
гитаре, он спокойно презирал обтянутых парней, сторонился и следил только,
чтобы у него с ними не случилось драки: волосатики ходили стадом и не
стыдились бить кучей одного.
Костя решил, что он все равно узнает, кто отец Антона. А там уж видно
будет, что делать.
И Костя узнал.
Дня через три, когда все малость успокоились, он поти-хоньку перерыл
сумочки сестры, карманы ее пальто и курто-чек -- и нашел, что искал:
записную книжку. В книжке -- номера телефонов. Костя стал внимательно
изучать эти но-мера. Тут были телефоны подружек, рабочие телефоны (Алевтина
работала на почте), телефоны каких-то тетей... Но того, что было нужно, не
было. Тогда Костя набрал телефон первой попавшейся подружки Алевтины. Светы
ка-кой-то...
-- Света? -- спросил он вежливо.
-- Да-а, -- пропел ему в ухо голосок. -- Кто это?
-- Света, это брат Алкин... Слушай сюда, у нас же это... прибавление...
Света молчала.
-- Знаешь, да? -- продолжал Костя игриво.
-- Да, -- сказал в ухо голосок. -- Знаю.
-- А чего же он не звонит? А?
-- Кто, Игорь?
-- Да, Игорь-то. Чего он?
-- Но они же... -- Света, видно как, спохватилась, помол-чала и
сказала: -- Я не знаю.
-- Что "не знаю"? Чего ты хотела сказать?
-- Не знаю...
-- А кто он, этот Игорь?
-- Не знаю.
Все, теперь она не с лезет со своего "не знаю". Ну, хватит и того, что
успела сказать.
-- Что же вы такие, Света? -- спросил Костя как можно спокойнее. И сжал
трубку, аж пальцы побелели.
-- Какие? -- удивилась Света.
-- Да лахудры-то такие... Что, совсем, что ли, дуры пол-ные?
Света положила трубку.
Игорек... Ну, держись, Игорек... Собака!
Костя походил возле телефона-автомата... Как умней по-вести дело? Надо
же этого Игорька еще добыть!
"Э! -- догадался Костя, -- да эти же и знают, с гитара-ми-то. Чего
я?.."
И он подошел к одному, к тоскливому... Этот тоскливый был, видно, с
похмелья по воскресному делу, сидел один на скамеечке под березой, устало и
одинаково смотрел перед собой -- ждал, что ли, кого.
-- Что такой задумчивый? -- спросил Костя, присажива-ясь на скамейку.
Тоскливый повернулся к нему... Глаза круглые, неглу-пые, несколько
усталые, но тотчас засветились любопытст-вом и неким немым ожиданием.
-- А чего? -- спросил он.
"Да нормальные люди! -- успел подумать Костя. -- На-пускают только на
себя..."
У этого, тоскливого, даже и волосы-то не такие уж длин-ные, правда, --
усы...
-- Ты этого... Игорька знаешь? -- прямо спросил Кос-тя. -- С
сеструхой-то который...
Тоскливый некоторое время с интересом смотрел на Костю -- не то изучал,
но и не скрывал интереса. Усмех-нулся.
-- А тебе что?
Костя заволновался, но прищемил свое волнение зуба-ми... Тоже смотрел
на усатого, старался усмехнуться, но не знал: усмехается или нет? Очень уж
он как-то сразу взвол-новался.
-- Пошли выпьем? -- сказал Костя. И суетливо сунулся в карман, чтобы
этим жестом успокоить усатого -- что не трепется, что деньги есть. Но деньги
не стал показывать, ибо заметил, что усатый утратил интерес к нему: видно,
как пото-ропился он с этой выпивкой.
"Ну а как, как? -- в отчаянии соображал Костя. -- Как же?"
-- Прикупить, что ли, хочешь? -- спросил усатый. И от-вернулся. Но
снова повернулся. -- Зачем тебе Игорька-то? -- спросил.
Тут Костя взмолился:
-- Слушай... прости с этой выпивкой -- сам не знаю, че-го я... Прости,
-- он даже тронул трясущейся рукой усатого по колену. -- Я хочу спросить
Игорька: будут они... сходить-ся-то?
Усатый опять смотрел на Костю, и опять глаза его круг-лые слабо
осветились жизнью: опять ему стало интересно. Он усмехнулся.
-- Не будут, -- сказал он.
-- Почему? -- спросил Костя. Он хотел бы тоже усмех-нуться, но не знал:
получается у него усмешка или нет. -- А зачем же тогда ребенка-то?..
-- Это ты у сестры спроси, -- молвил резонно усатый. И отвернулся.
Интерес потух в его круглых глазах.
Мгновение Косте казалось, что он кинется на усатого, вцепится ему в
горло... но он помолчал и спросил:
-- Неужели ребенка-то?.. Хоть бы посмотрел. Что уж тут, съедят, что ли,
вашего Игорька? Чего боитесь-то?
-- Кто боится? -- спросил усатый удивленно.
-- Да вы боитесь, -- Костя понял, что нечаянно угодил в слабое место
усталой души усатого. -- Чего же прячетесь, если не боитесь?
Усатый долго молча смотрел на Костю... И Костя смот-рел на него, и ему
удалось презрительно усмехнуться, он это почувствовал.
-- Ну и поганцы же!.. -- сказал он презрительно. -- Чуть чего, так в
кусты. Джельтмены, мать вашу... Твари.
Усатый задумался... Скосил глаза куда-то мимо Кости и даже губу покусал
в раздумье.
-- Мгм, -- сказал он. -- Я могу дать адрес Игорька... Но вечером ты
выйдешь и расскажешь, как вы там поговорили. Так есть?
-- Есть, -- поспешно согласился Костя. -- Расскажу.
-- Мичурина двадцать семь, квартира восемнадцать. Но не забудь, вечером
расскажешь.
...Костя летел на Мичурина и твердил в уме: "Двадцать семь,
восемнадцать, двадцать семь, восемнадцать..." Поче-му-то взял страх, что
забудет, а записать -- ручки с собой нет. Ни о чем другом не думал, твердил
и твердил эти циф-ры. Только когда пришел к дому двадцать семь и стоял уже
перед дверью, на которой табличка -- 18, тогда только пе-ревел дух... И тут
обнаружил, что очень волнуется, так вол-нуется, как никогда не волновался:
даже сердце заболело. Нет, надо успокоиться, решил Костя, а то... что же я
такой сделаю там? Он походил перед дверью... Не успокоился, а, сам того не
желая, не сознавая даже, нажал кнопку звонка.
Дверь открыла моложавая еще женщина, очень приятная на вид... Открыла и
смотрела на Костю.
-- Игорь дома? -- спросил Костя спокойно. Он поразил-ся в душе своему
вдруг спокойствию. Только что его чуть не трясло от волнения.
-- Нету... -- что-то такое было, наверно, в глазах Кости, что женщина
не закрыла дверь, а смотрела на него вопро-сительно, даже встревоженно. -- А
вы... вам зачем он?
Костя пошел прямо на женщину... Она невольно по-сторонилась, и Костя
прошел в квартиру. По коридору на-встречу ему шел мужчина в спортивном
костюме, лет так пятидесяти пяти, с брюшком, но с таким... аккуратным
брюшком, упитанный, добродушный. Но хоть лицо его добродушное, в эту минуту
оно тоже было несколько встре-воженное. Он тоже вопросительно смотрел на
Костю.
-- Я к вашему Игорю, -- сказал Костя.
-- Но нет же его, -- чуть раздраженно сказала сзади жен-щина.
-- А где он? -- Костя стал в коридоре между мужчиной и женщиной --
отцом и матерью Игорька, как он понял. -- Мне его срочно надо.
-- А что такое? -- спросил мужчина.
-- Он скоро придет? -- в свою очередь спросил Костя. Спросил почему-то
у женщины.
-- А что такое? -- опять спросил мужчина.
Костя повернулся к мужчине и долго, внимательно смот-рел ему в глаза.
Тот не выдержал, шевельнул плечом, корот-ко -- поверх Кости -- глянул на
жену потом опять на Костю.
-- В чем дело-то, вы можете объяснить? -- потребовал он строго.
Костя стиснул зубы и смотрел на мужчину.
-- У Игоря... у вашего, -- заговорил он дрожащим от оби-ды, от горькой
обиды и ярости голосом, -- родился сын. Но Игорь ваш... не хочет даже...
-- Клюет!
Учитель дернул удочку... Пусто.
-- Мелюзга балуется, -- сказал он.
-- Мули.
-- Что?
-- У нас эту мелочь зовут мулишками. Муль -- рыбка та-кая,
Ma-аленькая... Считаете, что целесообразней с удочкой сидеть, чем, например,
с книжкой?
-- Та ну их!.. От них уж голова пухнет. Читаешь, читаешь... Надо иногда
и подумать. Тоже не вредно. Правда?
-- Это смотря в каком направлении думать. Можно, на-пример, весь день
усиленно думать, а оказывается, ты об-думывал, как ловчей магазин подломить.
Или, допустим, насолить теще...
Учитель засмеялся.
-- Нет, в шляпе такие мысли не придут в голову. Шляпа, знаете,
округляет мысли. А мысль про тещу -- это все-таки довольно угловатая мысль,
с зазубринами.
-- Ну, о чем же вы думаете? С удочкой-то?
-- Да разное.
-- Ну, все же?
-- Ну, например, думаю, как... Вам сколько лет? -- учи-тель весело
посмотрел на Анатолия. Тот почему-то вспом-нил "Дебила".
-- Сорок. А что?
-- И мне сорок. Вам не хочется скинуть туфли, снять ру-башку -- и так
пройтись по селу? А?
Анатолий стиснул зубы... Помолчал, через силу улыб-нулся.
-- Нет, не хочется.
-- Значит, я один такой... Серьезно, сижу и думаю: хоро-шо бы пройтись
босиком по селу! -- учитель говорил иск-ренне. -- Ах, славно бы! А вот не
пройдешь... Фигушки!
-- Да... -- неопределенно протянул Анатолий. Подобрал у ног камешек,
хотел бросить в воду, но вспомнил, что учи-тель удит, покидал камешек на
ладони и положил на место. И еще сказал непонятно: -- Так-так-так...
-- Слушайте, -- заговорил учитель горячо и серьезно, -- а давайте
скинем туфли, рубашки и пройдемся! Какого чер-та! Вместе. Я один так и не
осмелюсь... Будем говорить о чем-нибудь, ни на кого не будем обращать
внимания. А вы даже можете в шляпе!
Анатолий, играя скулами, встал.
-- Я предлагаю тогда уж и штаны снять. А то -- жарко.
-- Ну-ну, не поняли вы меня.
-- Все понятно, дорогой товарищ, все понятно. Продол-жайте думать... в
таком же направлении.
Анатолий пошел вразвалочку по бережку... Отошел мет-ров пять, снял
шляпу, зачерпнул ею воды, напился... От-ряхнул шляпу, надел опять на голову
и пошагал дальше. На учителя не оглянулся. Пропел деланно беспечно:
Я ехала домо-ой,
Я думала о ва-ас;
Блестяща мысль моя и путалась и рвалась...
Помолчал и сказал негромко, себе:
-- В гробу я вас всех видел. В белых тапочках.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Солнце клонилось к закату. На воду набегал ветерок, пригибал на берегу
высокую траву, шебаршил в кустарнике. Камнем, грудью вперед, падали на воду
чайки, потом взмы-вали вверх и тоскливо кричали.
Внизу, под обрывистым берегом, плескалась в вымоинах вода. Плескалась с
таким звуком, точно кто ладошками при-шлепывал по голому телу.
Вдоль берега шли двое: старик и малый лет десяти -- Петька. Петька до
того белобрыс, что кажется: подуй ветер сильнее, и волосы его облетят, как
одуванчик.
Старик нес на плече свернутый сухой невод.
Петька шел впереди, засунув руки в карманы штанов, по-сматривал на
небо. Время от времени сплевывал через зубы.
Разговаривали.
-- ... Я ему на это отвечаю, слышь: "Милый, говорю, че-ловек! Ты мне в
сыны три раза годишься, а ты со мной так разговариваешь". -- Старик подкинул
на плече невод. Он страдал глухотой, поэтому говорил громко, почти кричал.
-- "Ты, конечно, начальство!.. Но для меня ты -- ноль без па-лочки. Я
охраняю государственное учреждение, и ты на меня не ори, пожалуйста!"
-- А он что? -- спросил Петька.
-- А?
-- А он что на это?
-- Он? "А я, -- говорит, -- на тебя вовсе не ору". Тогда я ему на это:
"Как же ты на меня не орешь, ежели я все слышу! Когда на меня не орут, я не
слышу".
-- Ха-ха-ха! -- закатился Петька.
Старик прибавил шагу, догнал Петьку и спросил, тоже улыбаясь:
-- Чего ты?
-- Хитрый ты, деда!
-- Я-то? Меня если кто обманет, тот дня не проживет. Я сам кого хошь
обману. И я тебе так скажу...
Под обрывом, в затоне, сплавилась большая рыбина; по воде пошли круга.
Петька замер.
-- Видал?
Старик тоже остановился.
-- Здесь рыбешка имеется, -- негромко сказал он. -- Только коряг много.
Петька как зачарованный смотрел на воду
-- Вот такая, однако! -- Он показал руками около метра.
-- Талмешка... Тут переметом. Или лучить. Неводом тут нельзя -- порвешь
только. -- Старик тоже смотрел на воду. Он был длинный, сухой, с
благообразным, очень опрятным свежим лицом. Глаза молодые и умные.
Еще сплавилась одна рыбина, опять по воде пошли круги.
-- Ох ты! -- тихонько воскликнул Петька и глотнул слюну. -- Может,
попробуем?
-- А? Нет, порвем невод, и все. Я тебе точно говорю. Я эти места знаю.
Здесь одна девка утонула. Раньше еще, когда я молодой был.
Петька посмотрел на старика.
-- Как утонула?
-- Как... Нырнула и запуталась волосами в коряге. У нее косы сильно
большие были.
Помолчали.
-- Деда, а почему так бывает: когда человек утонет, он лежит на дне, а
когда пройдет время, он выплывает наверх. Почему это?
-- Его раздувает, -- пояснил дед.
-- Ее нашли потом?
-- Кого?
-- Девку ту.
-- Конечно. Сразу нашли... Вся деревня, помню, смот-реть сбежалась. --
Дед помолчал и добавил задумчиво: -- Она красивая была... Марья Малюгина.
Петька глядел на воду, в которой притаилась страшная коряга.
-- Она здесь лежала? -- Петька показал глазами на берег.
-- Где-то здесь. Я уже забыл теперь. Давно это было.
Петька еще некоторое время смотрел на воду.
-- Жалко девку, -- вздохнул он. -- Ныряет в воду, и косы зачем-то
распускать. Вот дуреха!
-- А?
-- Я про Марью.
-- Хорошая девка была. Шибко уж красивая.
Шумела река, шелестел в чаще ветер. Вода у берегов по-розовела --
солнце садилось за далекие горы. Посвежело. Ве-тер стал дергать по воде
сильнее. Река наершилась рябью.
-- Пошли, Петра. Ветер подымается. К ночи большой бу-дет: с севера
повернул.
Петька, не вынимая рук из карманов, двинулся дальше.
-- Северный ветер холодный. Правильно?
-- Верно.
-- Потому что там Северный Ледовитый океан.
Дед промолчал на это замечание внука.
-- Деда, а знаешь, почему наша речка летом разливается? Другие весной
-- нормально, а наша в середине лета. Знаешь?
-- Почему?
-- Потому что она берет начало в горах. А снег, сам пони-маешь, в горах
только летом тает.
-- Это вам учительша все рассказывает?
-- Ага.
-- Она верно понимает. Какие теперь люди пошли! Ей небось и тридцати
нету?
-- Это я не знаю.
-- А?
-- Не знаю, говорю!
-- Ей, наверно, двадцать так. А она уж столько понимает. Почти с мое.
-- Она умная. -- Петька поднял камень и кинул в воду. -- А я на руках
ходить умею! Ты не видел еще?
-- Ну-ка...
Петька разбежался, стал на руки и... брякнулся на задницу.
-- Погоди! Еще раз!!!
Дед засмеялся.
-- Ловко ты!
-- Да ты погоди! Глянь!.. -- Петька еще раз разбежался и снова упал.
-- Ну будет, будет! -- сказал дед. -- Я верю, что ты уме-ешь.
-- Надо малость потренироваться. Я же вчера только на-учился. -- Петька
отряхнул штаны. -- Ну ладно, завтра покажу.
... Подошли к месту, где река делает крутой поворот. Вода здесь несется
с бешеной скоростью, кипит в камнях, пенится.
Здесь водятся хариусы.
Разделись. Дед развернул невод и первым полез в воду. Вода была
студеная. Дед посинел и покрылся гусиной кожей.
-- Ух-ха! -- воскликнул он и сел с маху в воду, чтобы сра-зу
притерпеться к холоду.
Петька засмеялся.
-- Дерет?
Дед фыркал, крутил головой, одной рукой выжимал бо-роду, а другой
удерживал невод.
-- Пошли!
Поставили палки вертикально и побежали, обгоняя тече-ние. Невод
выгнулся дугой впереди них и тянул за собой. Петька скользил по камням. Один
раз ухнул в ямку, выско-чил, закрутил головой и воскликнул, как дед:
-- Ух-ха!
-- Подбавь! -- кричал дед.
Вода доставала ему до бороды; он подпрыгивал и плевался. Вдруг невод
сильно повлекло течением от берега вглубь. Петька прикусил губу, изо всех
сил удерживая его.
-- Держи, Петра! -- кричал дед. Вода заливала ему рот.
Петька напрягал последние силы.
Голова деда исчезла. Невод сильно рвануло. Петька упал, но палку из рук
не выпустил. Его нанесло на большой ка-мень, крепко ударило. Петька хотел
ухватиться одной рукой за этот камень, но рука соскользнула с его ослизлого
бока. Петьку понесло дальше.
Он вытянул вперед ноги и тотчас ударился еще об один камень. На этот
раз ему удалось упереться ногами в камень и сдержать невод.
Огляделся -- деда не было видно. Только на короткое мгновение голова
его показалась над водой. Он успел крик-нуть:
-- Ноги! Дер... -- И опять исчез под водой.
Невод сильно дергало. Петька понял: ноги деда запута-лись в неводе.
Петька согнулся пополам, закусил до крови губу и медленно стал выходить на
берег. Упругие волны били в грудь, руки онемели от напряжения. Петька
сморщился от боли и страха, но продолжал медленно, шаг за шагом, то и дело
срываясь с камней, идти к берегу и тащить невод, на другом конце которого
барахтался спутанный по ногам дед.
... Дед был уже без сознания, когда Петька выволок его на берег.
-- Деда! А деда!.. -- звал Петька и плакал. Потом принял-ся делать ему
искусственное дыхание.
Деда стало рвать водой. Он корчился и слабо стонал.
-- Ты живой, деда? -- обрадовался Петька.
-- А?
Петька погладил деда по лицу.
-- Нагружался я до смерти, деда.
Дед закрутил головой.
-- Звон стоит в голове. Чего ты сказал?
-- Ничего.
-- Ох-хох, Петра... Я уж думал, каюк мне.
-- Напужался?
-- А?
-- Здорово трухнул?
-- Хрен там! Я и напужаться-то не успел.
Петька засмеялся.
-- А я-то гляжу, была голова -- и нету.
-- Нету... Бодался бы я там сейчас с налимами. Ну, исто-рия. Понос
теперь прохватит, это уж точно.
-- И напужался ж я, деда! А главное, позвать некого.
-- А?
-- Ничего. -- Петька смотрел на деда и не мог сдержать смех -- до того
был смешным и растерянным дед.
Дед тоже засмеялся и зябко поежился.
-- Замерз? Сейчас костерчик разведем!
Петька принес одежду. Оделись. Затем набрал сухого ва-лежника, поджег.
И сразу ночь окружила их со всех сторон высокими черными стенами.
Громко трещал сухой тальник, далеко отскакивали крас-ные угольки. Ветер
раздувал пламя костра, и огненные космы его трепались во все стороны.
Сидели, скрестив по-татарски ноги, и глядели на огонь.
-- ... А как, значит, повез нас отец сюда, -- рассказывал дед, -- так я
-- слышь? -- залез на крышу своей избы и горь-ко плакал. Я тогда с тебя был,
а может, меньше. Шибко уж неохота было из дома уезжать. Там у нас тоже речка
была, она мне потом все снилась.
-- Как называется?
-- Ока.
-- А потом?
-- А потом -- ничего. Привык. Тут, конечно, лучше. Тут же земли-то
какие. Не сравнить с той. Тут земля жирная.
Петька засмеялся.
-- Разве земля бывает жирная?
-- А как же?
-- Земля бывает черноземная и глинистая, -- снисходи-тельно пояснил
Петька.
-- Так это я знаю! Черноземная... Чернозем черноземом, а жирная тоже
бывает.
-- Что она, с маслом, что ли?
-- Пошел ты! -- обиделся дед. -- Я ее всю жизнь вот этими руками пахал,
а он мне будет доказывать. Иная земля, если ты хочешь знать, такая, что
весной ты посеял в нее, а осенью получаешь натуральный шиш. А из другой,
матушки, стебель в оглоблю прет, потому что она жирная.
-- Ты "полоску" не знаешь?
-- Какую полоску?
Петька начал читать стихотворение:
Поздняя осень. Грачи улетели.
Лес обнажился, поля опустели.
Только не сжата полоска одна, --
Грустную думу...
-- Забыл, как дальше.
-- Песня? -- спросил дед.
-- Стихотворение.
-- А?
-- Не песня, а стихотворение.
-- Это все одно: складно, значит, петь можно.
-- Здрас-сте! -- воскликнул Петька. -- Стихотворение -- это особо, а
песня -- тоже особо.
-- Ох! Ох! Поехал! -- Дед подбросил хворосту в костер. -- С тобой ведь
говорить-то -- надо сперва полбарана умять.
Некоторое время молчали.
-- Деда, а как это песни сочиняют? -- спросил Петька.
-- Песни складывают, а не сочиняют, -- пояснил дед. -- Это когда у
человека большое горе, он складывает песню, чтобы малость полегче стало. "Эх
ты, доля, эх ты, доля", на-пример.
-- А "Эй, вратарь, готовься к бою"?
-- Подожди... я сейчас... -- Дед поднялся и побежал в кусты. -- Какой
вратарь? -- спросил он.
-- Ну, песня такая.
-- А кто такой вратарь?
-- Ну, на воротах стоит!..
-- Не знаю. Это, наверно, шутейная песня. Таких тоже много. Я не люблю
такие. Я люблю серьезные.
-- Спой какую-нибудь!
Дед вернулся к костру.
-- Чего ты говоришь?
-- Спой песню!
-- Песню? Можно. Старинную только. Я нонешних не знаю.
Но тут из темноты к костру вышла женщина, мать Петьки.
-- Ну что мне прикажете с вами делать?! -- воскликнула она. -- Я там с
ума схожу, а они костры разводят. Марш до-мой! Сколько раз, папаша, я
просила не задерживаться на ре-ке до ночи. Боюсь я, ну как вы не понимаете?
Дед с Петькой молча поднялись и стали сворачивать невод. Мать стояла у
костра и наблюдала за ними.
-- А где же рыба-то? -- спросила она.
-- Чего? -- не расслышал дед.
-- Спрашивает: где рыба? -- громко сказал Петька.
-- Рыба-то? -- Дед посмотрел на Петьку. -- Рыба в воде. Где же ей еще
быть.
Мать засмеялась.
-- Эх вы, демагоги, -- сказала она. -- Задержитесь у меня еще раз до
ночи... Пожалуюсь отцу, так и знайте. Он с вами иначе поговорит.
Дед ничего не сказал на это. Взвалил на плечо тяжелый невод и пошагал
по тропинке первым, мать -- за ним. Петька затоптал костер и догнал их.
Шли молча.
Шумела река. В тополях гудел ветер.
OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
В нервной, шумливой семье Худяковых -- происшест-вие: народился
младенец по имени Антон. То-то было вол-нений, крика, когда их -- роженицу и
младенца -- привезли домой... Радовались, конечно, но и шумели, и нервничали
тут же -- стыдились радоваться: у Антона нет отца. То есть он, конечно,
есть, но пожелал остаться неизвестным. Семья Худяковых такая: отец Николай
Иванович, сухой, пятиде-сятилетний, подвижный, как юноша, резкий... Шофер.
Как разволнуется, начинает заикаться. Мать Лариса Сергеевна, обычно
крикливая, но не злая. Сын их Костя, двадцатитрех-летний, слесарь, тоже
нервный, часто волнуется, но тогда не кричит и не говорит -- мало говорит --
старается найти сло-ва сильные, точные, не сразу их находит и выразительно
смотрит темно-серыми глазами на того, кому он хотел бы найти эти слова. И
наконец дочь Алевтина, двадцатилетняя, с припухлыми, чуть вывернутыми
губами, хоть тоже шумли-вая, но добрая и доверчивая, как овца. Она-то и
родила Ан-тона. Из-за нее-то и нервничали. Казалось бы, чего уж те-перь-то
нервничать: знали же, ждали же... Нет, как привезли человечка, тут они все
разнервничались -- на то они и Ху-дяковы, крикуны, особенно отец.
-- Ну, х-орошо, ну, л-л-л... это... ладно, -- кричал отец, -- если он
не хочет прийти, то х-оть скажи: кто он?!
Алевтина плакала, но не говорила, упорно не говорила... Николай
Иванович из себя выходил, метался по комнате. Лариса Сергеевна -- это
странно, но никто как-то на это не обращал внимания, что это странно, -- не
кричала, а спо-койно налаживала кроватку, распоряжалась насчет пеленок,
распашонок... Она, как видно, свое откричала раньше. Кос-тя... У Кости,
брата, было сложное чувство. Младенец взвол-новал его, обрадовал, но досада,
стыд и злость на сестру гу-били радость. Он тоже хотел бы знать, кто же это
такой ловкий, что и ребенка смастерил, и глаз казать не хочет?
-- Подожди ты, не кричи, -- сказал он отцу, -- чего кри-ком достигнешь?
-- Достигали! -- закричал и на него отец. -- Вы всего дос-тигаете!..
Вон вы чего достигаете -- в подолах приносить. Радуйтесь теперь!..
-- Ну и... все. Чего кричать-то? Чего изменишь-то кри-ком?
-- Я хочу знать: кто?! -- отец резко крутнулся на месте, махнул рукой и
выбежал из комнаты. На кухню. Он не мог совладать с отчаянием. -- Как
добрым, отдельную квартиру дали!.. -- вовсе уже бессмысленно кричал он
оттуда. -- Нет, они начинают тут... Тьфу!
-- Алька, -- приступил к допросу Костя, приступил, как ему казалось,
спокойно и умно. -- Скажи мне, я один буду знать: кто?
-- Иди ты к черту! -- закричала на него заплаканная Алька. -- Не скажу!
Не ваше дело.
-- Не наше?! -- закричал и Костя. И уставился на сестру, и смолк, в
поисках сильного справедливого слова. -- А чье же? Не наше?.. Зануды вы!..
Дуры! -- он тоже резко повер-нулся и ушел на кухню.
-- Ну, что за дуры такие!.. -- повторил он уже на кухне, при отце. И
стал закуривать. -- Убивать таких...
Отец, засунув руки в карманы брюк, стоял у окна, оби-женно смотрел на
улицу.
-- Вырастили дочь, -- сказал он. -- Хоть беги теперь от позора... С кем
она дружила-то? -- опять повысил он голос. И повернулся к сыну. -- Не
знаешь?
-- Откуда я знаю?
-- "Откуда я знаю"! Черти... Засмеют теперь, людям толь-ко дай повод.
Эх-х!..
Они долго молчали, курили, невольно прислушиваясь к возне там, в
комнате. Маленький Антон молчал.
-- Парень-то крепкий уродился, -- сказал отец страдаль-ческим голосом.
-- Ну и пусть растет, -- невольно поддался было Костя мирному, хоть и
горькому настроению. -- Что теперь сдела-ешь?
-- Ну, нет! -- взвился опять отец. И вскочил, и заходил по тесной
кухне. -- Это они... сильно легко жить собрались! Черта с два! Так не
бывает, -- он помолчал, еще походил немного, остановился перед сыном. -- Ты
вот что: когда успо-коимся, ты как-нибудь подъехай к ней... Хитростью
как-ни-будь. Не может быть, чтобы нельзя узнать... Что, в чужой стране, что
он? Поумней как-нибудь... Не кричи, а поспо-койней. То, се, мол, может,
привет передать... Да не может быть, чтобы нельзя было узнать! Я его
приведу, подлеца, и -- носом в пеленки, как кота: вот теперь твое место
здесь, здесь... Гады золотушные. Ишь, научились как!.. Прямо не жизнь, а
малина. Ну, нет!..
-- Да что нет-то? Что нет-то? -- рассердился вдруг Костя на отца. --
Что сделаешь-то?
-- Что сделаю? Приведу и поселю здесь жить: вот тебе, друг ситный, твоя
семья: жена и сын.
-- А он пошлет тебя... И все. И ничего ты не сделаешь.
Отец строго уставился на сына... Но, видно, и сам тоже подумал: а что,
действительно, тут сделаешь?
-- Сде-елаем, -- сказал он обещающе, но развивать эту мысль дальше не
стал, -- нечего развивать, вот и не стал. Сел, закурил опять. Курил и
смотрел в пол безнадежно. Пальцы рук его чуть тряслись.
Косте стало жалко отца. Ничего он не сделает, подумал он. Что он может
сделать? Покричит-покричит, а будет все как есть. Но если пожилой отец
ничего не может сделать, тут же подумал Костя, то мне-то грех оставлять
беззащитными сестру и племянника. Это уж... извините.
И решил Костя: не надо кричать, не надо суетиться, на-до спокойно,
железной рукой восстановить справедливость. Эти волосатики, правда что,
собрались легко жить (поче-му-то он был уверен, что отец Антона --
какой-нибудь из этих, каких он часто видел во дворе с гитарой)! Самого
Кос-тю как-то миновало это поветрие -- трясти космами и до одури бренчать на
гитаре, он спокойно презирал обтянутых парней, сторонился и следил только,
чтобы у него с ними не случилось драки: волосатики ходили стадом и не
стыдились бить кучей одного.
Костя решил, что он все равно узнает, кто отец Антона. А там уж видно
будет, что делать.
И Костя узнал.
Дня через три, когда все малость успокоились, он поти-хоньку перерыл
сумочки сестры, карманы ее пальто и курто-чек -- и нашел, что искал:
записную книжку. В книжке -- номера телефонов. Костя стал внимательно
изучать эти но-мера. Тут были телефоны подружек, рабочие телефоны (Алевтина
работала на почте), телефоны каких-то тетей... Но того, что было нужно, не
было. Тогда Костя набрал телефон первой попавшейся подружки Алевтины. Светы
ка-кой-то...
-- Света? -- спросил он вежливо.
-- Да-а, -- пропел ему в ухо голосок. -- Кто это?
-- Света, это брат Алкин... Слушай сюда, у нас же это... прибавление...
Света молчала.
-- Знаешь, да? -- продолжал Костя игриво.
-- Да, -- сказал в ухо голосок. -- Знаю.
-- А чего же он не звонит? А?
-- Кто, Игорь?
-- Да, Игорь-то. Чего он?
-- Но они же... -- Света, видно как, спохватилась, помол-чала и
сказала: -- Я не знаю.
-- Что "не знаю"? Чего ты хотела сказать?
-- Не знаю...
-- А кто он, этот Игорь?
-- Не знаю.
Все, теперь она не с лезет со своего "не знаю". Ну, хватит и того, что
успела сказать.
-- Что же вы такие, Света? -- спросил Костя как можно спокойнее. И сжал
трубку, аж пальцы побелели.
-- Какие? -- удивилась Света.
-- Да лахудры-то такие... Что, совсем, что ли, дуры пол-ные?
Света положила трубку.
Игорек... Ну, держись, Игорек... Собака!
Костя походил возле телефона-автомата... Как умней по-вести дело? Надо
же этого Игорька еще добыть!
"Э! -- догадался Костя, -- да эти же и знают, с гитара-ми-то. Чего
я?.."
И он подошел к одному, к тоскливому... Этот тоскливый был, видно, с
похмелья по воскресному делу, сидел один на скамеечке под березой, устало и
одинаково смотрел перед собой -- ждал, что ли, кого.
-- Что такой задумчивый? -- спросил Костя, присажива-ясь на скамейку.
Тоскливый повернулся к нему... Глаза круглые, неглу-пые, несколько
усталые, но тотчас засветились любопытст-вом и неким немым ожиданием.
-- А чего? -- спросил он.
"Да нормальные люди! -- успел подумать Костя. -- На-пускают только на
себя..."
У этого, тоскливого, даже и волосы-то не такие уж длин-ные, правда, --
усы...
-- Ты этого... Игорька знаешь? -- прямо спросил Кос-тя. -- С
сеструхой-то который...
Тоскливый некоторое время с интересом смотрел на Костю -- не то изучал,
но и не скрывал интереса. Усмех-нулся.
-- А тебе что?
Костя заволновался, но прищемил свое волнение зуба-ми... Тоже смотрел
на усатого, старался усмехнуться, но не знал: усмехается или нет? Очень уж
он как-то сразу взвол-новался.
-- Пошли выпьем? -- сказал Костя. И суетливо сунулся в карман, чтобы
этим жестом успокоить усатого -- что не трепется, что деньги есть. Но деньги
не стал показывать, ибо заметил, что усатый утратил интерес к нему: видно,
как пото-ропился он с этой выпивкой.
"Ну а как, как? -- в отчаянии соображал Костя. -- Как же?"
-- Прикупить, что ли, хочешь? -- спросил усатый. И от-вернулся. Но
снова повернулся. -- Зачем тебе Игорька-то? -- спросил.
Тут Костя взмолился:
-- Слушай... прости с этой выпивкой -- сам не знаю, че-го я... Прости,
-- он даже тронул трясущейся рукой усатого по колену. -- Я хочу спросить
Игорька: будут они... сходить-ся-то?
Усатый опять смотрел на Костю, и опять глаза его круг-лые слабо
осветились жизнью: опять ему стало интересно. Он усмехнулся.
-- Не будут, -- сказал он.
-- Почему? -- спросил Костя. Он хотел бы тоже усмех-нуться, но не знал:
получается у него усмешка или нет. -- А зачем же тогда ребенка-то?..
-- Это ты у сестры спроси, -- молвил резонно усатый. И отвернулся.
Интерес потух в его круглых глазах.
Мгновение Косте казалось, что он кинется на усатого, вцепится ему в
горло... но он помолчал и спросил:
-- Неужели ребенка-то?.. Хоть бы посмотрел. Что уж тут, съедят, что ли,
вашего Игорька? Чего боитесь-то?
-- Кто боится? -- спросил усатый удивленно.
-- Да вы боитесь, -- Костя понял, что нечаянно угодил в слабое место
усталой души усатого. -- Чего же прячетесь, если не боитесь?
Усатый долго молча смотрел на Костю... И Костя смот-рел на него, и ему
удалось презрительно усмехнуться, он это почувствовал.
-- Ну и поганцы же!.. -- сказал он презрительно. -- Чуть чего, так в
кусты. Джельтмены, мать вашу... Твари.
Усатый задумался... Скосил глаза куда-то мимо Кости и даже губу покусал
в раздумье.
-- Мгм, -- сказал он. -- Я могу дать адрес Игорька... Но вечером ты
выйдешь и расскажешь, как вы там поговорили. Так есть?
-- Есть, -- поспешно согласился Костя. -- Расскажу.
-- Мичурина двадцать семь, квартира восемнадцать. Но не забудь, вечером
расскажешь.
...Костя летел на Мичурина и твердил в уме: "Двадцать семь,
восемнадцать, двадцать семь, восемнадцать..." Поче-му-то взял страх, что
забудет, а записать -- ручки с собой нет. Ни о чем другом не думал, твердил
и твердил эти циф-ры. Только когда пришел к дому двадцать семь и стоял уже
перед дверью, на которой табличка -- 18, тогда только пе-ревел дух... И тут
обнаружил, что очень волнуется, так вол-нуется, как никогда не волновался:
даже сердце заболело. Нет, надо успокоиться, решил Костя, а то... что же я
такой сделаю там? Он походил перед дверью... Не успокоился, а, сам того не
желая, не сознавая даже, нажал кнопку звонка.
Дверь открыла моложавая еще женщина, очень приятная на вид... Открыла и
смотрела на Костю.
-- Игорь дома? -- спросил Костя спокойно. Он поразил-ся в душе своему
вдруг спокойствию. Только что его чуть не трясло от волнения.
-- Нету... -- что-то такое было, наверно, в глазах Кости, что женщина
не закрыла дверь, а смотрела на него вопро-сительно, даже встревоженно. -- А
вы... вам зачем он?
Костя пошел прямо на женщину... Она невольно по-сторонилась, и Костя
прошел в квартиру. По коридору на-встречу ему шел мужчина в спортивном
костюме, лет так пятидесяти пяти, с брюшком, но с таким... аккуратным
брюшком, упитанный, добродушный. Но хоть лицо его добродушное, в эту минуту
оно тоже было несколько встре-воженное. Он тоже вопросительно смотрел на
Костю.
-- Я к вашему Игорю, -- сказал Костя.
-- Но нет же его, -- чуть раздраженно сказала сзади жен-щина.
-- А где он? -- Костя стал в коридоре между мужчиной и женщиной --
отцом и матерью Игорька, как он понял. -- Мне его срочно надо.
-- А что такое? -- спросил мужчина.
-- Он скоро придет? -- в свою очередь спросил Костя. Спросил почему-то
у женщины.
-- А что такое? -- опять спросил мужчина.
Костя повернулся к мужчине и долго, внимательно смот-рел ему в глаза.
Тот не выдержал, шевельнул плечом, корот-ко -- поверх Кости -- глянул на
жену потом опять на Костю.
-- В чем дело-то, вы можете объяснить? -- потребовал он строго.
Костя стиснул зубы и смотрел на мужчину.
-- У Игоря... у вашего, -- заговорил он дрожащим от оби-ды, от горькой
обиды и ярости голосом, -- родился сын. Но Игорь ваш... не хочет даже...