Шукшин Василий. Сборник рассказов

же -- она помешалась на самодеятельности, и тем еще злит Ваню, что с
такой-то любовью к драматическому искусству не мо-жет, дурочка, сообразить,
что любить надо -- режиссера. Интересно, о чем они говорят с Володькой? О
поршнях?
-- Маров, острить будешь потом, -- Ваня понимает, что не надо даже и
замечать-то Володьку, не то что вступать в разговоры с ним, но не может
сдержаться -- старается тоже укусить соперника. -- Мы получили из области
пьесу. Пьесу написал наш областной автор. Мы должны ее отрепетиро-вать и
показать на областном смотре. Острит, Маров, тот, кто острит последним.
-- Ослит, -- поправляет Володька.
-- Вот именно. Надо сначала отрепетировать пьесу, а по-том будем
острить и смеяться...
-- Как дети, среди упорной борьбы и труда...
-- Перестань! -- сердито прерывает Вера. -- Про что пье-са, Ваня?
Женские роли есть?
-- Пьеса из колхозной жизни, бьет по... -- Ваня заглянул в аннотацию.
-- Бьет по частнособственническим интересам. Автор сам вышел из народной
гущи, хорошо знает современную колхозную деревню, ее быт и нравы. Слово его
крепко, как... дуга.
-- Как это -- из гущи? -- спросил Васька Ермилов, по общему мнению,
дураковатый парень, любитель выпить, тоже шофер, дружок Володьки. Володька
привлек его с со-бой в самодеятельность, чтобы не скучно было. Васька,
гля-дя на своего дружка, понял так, что здесь надо вовсю ост-рить и
подсмеиваться. -- Он что, алкаш?
-- Вася, помолчи, ради бога! -- Вера гневно смотрит на Ваську.
-- Но я недопонимаю: как это -- вышел из гущи? Гуща -- это когда пива
на донышке остается.
-- Кто про что, а вшивый все про баню, -- заметил один женатый мужик,
который от семьи -- от детей! -- бегал репетировать пьески.
-- А ты понимаешь?
-- Из гущи -- значит, из низов, из простонародья.
-- Простонародья теперь нет. Из рядовых колхозников, -- поправил Ваня.
-- Так бы и писали, -- ворчит Васька. Он совсем не умеет шутить.
-- Я бы сказал так, -- не унимается женатый мужик, -- из трудового
крестьянства.
Ходил еще в самодеятельность один старик, Елистратыч, вечный шут. Он
среди молодых считался специалистом по вопросам старины, и все, что в пьесах
касалось кресть-янства, коллективизации, например, -- прямо касалось его: он
по сей день жалел, например, что многих и многих в се-ле не раскулачили
тогда, в тридцатом году. Когда сказали "крестьянство", Елистратыч
встрепенулся.
-- Крестьян теперь тоже нет -- колхозники (он говорил: кольхозники).
-- Ваня, женские роли есть? -- спросила нетерпеливая Вера.
-- Помолчите, товарищи! -- строговато сказал Ваня. -- Я сейчас коротко
расскажу содержание пьесы, и вам станет все понятно. В колхоз из армии
возвращается хороший па-рень Иван Петров. Сначала он... -- Ваня читает
предисло-вие, -- активно включается в трудовую жизнь колхозного
крестьянства...
-- Пожалуйста: колхозного крестьянства! -- воскликнул женатик.
-- Трудового -- тоже можно говорить. Колхозное кресть-янство -- это и
есть трудовое. Продолжаю: активно включа-ется в трудовую жизнь, но затем
женится... Есть, как види-те, женщины. Иначе, на ком же он женится?
-- А может, он этот... как их? -- подает голос Васька.
-- Ну дайте же послушать-то! -- взмолилась Вера. -- Идиоты, честное
слово. Еще же ничего не ясно.
-- Я предлагаю так, -- поднялся женатик, -- кто вякнет не по существу,
того выводить.
-- Ты эти замашки брось, -- советует Володька. -- Мы же не в отделении
милиции.
Женатик чего-то вдруг рассмеялся.
-- А я же и не говорю, что -- приводить. Я говорю: вы-во-дить.
-- Ваня, продолжай.
-- Он женится и попадает под влияние тестя и тещи, а потом и жены:
становится стяжателем. Начинает строить се-бе дом, обносит его высоким
забором... Пьеса называется "Крыша" над головой". Крыша -- взято в кавычки,
потому что дом большой -- это уже не крыша. Ивану делают заме-чание -- чтобы
он поумерился. Иван отговаривается матери-альным стимулированием, скрывая
под этим чисто кулац-кие взгляды...
-- А отец с матрей его живые? -- встрепенулся опять Ели-стратыч.
-- Всех удивляет: откуда в нем это? Его продергивают в стенгазете,
молодежь из самодеятельности сложила о нем обличительные частушки... То, что
я и предлагал сделать с Ивановым, но меня не поддержали.
-- Иванов -- трудяга.
-- А этот? Вопрос: в чью пользу трудяга? В общем, озор-ные девчата
исполняли эти частушки с клубной сцены; в за-ле -- веселая реакция. Но Иван
не унимается. Тогда его разбирают на колхозном собрании. Один за другим на
трибуну поднимаются колхозные активисты, бывшие товарищи Ивана, пожилые
колхозники -- суд их суров, но справедлив. Все разъясняют Ивану, что он,
возводя над собой так назы-ваемую крышу, тем самым отгораживается от
коллектива... То есть, под крышей надо понимать забор. Крыша -- тире --
забор. Это понятно?
-- А какую позицию занимает жена? -- это все Вера.
-- Там же сказано: действовали совместно, -- сказал женатик. --
Групповая.
Елистратыч вспомнил народную мудрость:
-- Муж да жена -- одна сатана.
-- Она тоже присутствует на собрании?
-- И только тут, на собрании, -- продолжает Ваня, -- Иван осознает, в
какое болото затащили его тесть с тещей. Он срывается и бежит к
недостроенному дому... Дом уже он подвел под крышу. Он подбегает к дому,
трясущимися ру-ками достает спички... -- Ваня понизил голос, помолчал... И
дал: -- И -- поджигает дом!
Никто не ждал этого.
-- Как?
-- Сам?
-- Он что?..
-- Эт-то он... А пожарка в деревне есть?
Вера потрясена пьесой.
-- Это трагедия, да? Вань?
-- Если не трагедия, то... во всяком случае, социальная драма.
-- А мы чего-нибудь будем жечь? -- интересуется один любитель
пиротехники.
-- Да, товарищи, -- продолжает довольный Ваня, -- он сам поджигает дом,
который сам, собственными руками ру-бил в неурочное время.
-- Дом-то сгорел? -- спрашивает Володька, задетый за живое Ваниным
торжеством. Ему не верится, чтобы в со-временной пьесе сгорел дом.
-- Когда дело-то происходит? -- женатик тоже не пони-мает, как это --
дом поджигает. -- Летом?
-- Спокойно, спокойно, -- говорит артист Ваня. -- Он поджигает дом, но
колхозники... Тут самый накал пьесы. Развязка. Обратите внимание, как автор
подходит к фина-лу -- резкими мазками! Иван срывается с места и с криком
"Подонки! Куда они меня завели?!" выбегает с собрания. Жена...
-- Он же уже выбежал.
-- Жена бросается за ним.
-- Он же уже выбежал!
-- Через некоторое время бледная жена прибегает на соб-рание... В это
время собрание перешло к другому вопросу. Жена врывается на собрание и
кричит срывающимся голо-сом: "Скорее! Он поджег дом!" Колхозники срываются с
места и бегут к новому дому. Один старик... Здесь мы будем отталкиваться от
деда Щукаря. Этот старик бежит совсем в другую сторону -- к дому тестя
Ивана. И кричит за кулиса-ми: "Вы горите или нет?!" Это уже элемент
трагикомедии. Мы всю пьесу будем решать в трагикомическом ключе.
-- Но дом-то сгорел? -- опять спрашивает Володька.
-- Дом спасают колхозники. Ивану объяснили, что дом пойдет под
колхозные ясли. Иван сам принимает участие в тушении пожара и все повторяет:
"Подонки! Куда они меня завели!"
-- Это про кого он? -- не понял Васька.
-- О, боже мой! Да про тестя с тещей, неужели непо-нятно?
-- Сильная пьеса!
-- И все? Конец? -- спрашивает Володька.
-- В конце Иван, смущенный, но счастливый, подпи-сывает вместе с
другими парнями и девчатами обязательст-во: сдать ясли к Новому году.
-- А где он жить будет? -- это Володька
-- Поживет пока у тестя... -- начал было Ваня, но, спо-хватился: герой
только что крыл тестя и тещу "подонка-ми". -- Найдет, где жить.
-- Где?
-- А тебя что, не устраивает идея пьесы?
-- Идея-то меня устраивает. Я спрашиваю, где он жить будет?
-- А по-моему, тебя сама идея не устраивает.
-- Ты мне политику не шей. Я спрашиваю, где он жить бу-дет?
Женатику надоели эти пререкания двух ухажеров.
-- Допустим, он себе еще домик срубит -- поменьше. До-волен?
-- На какие же такие деньги: один дом рубит, другой?..
-- Другой -- это уже за кадром, -- резко сказал Ваня. -- Другой нас уже
не интересует. Перед нами -- пьеса, и надо относиться к ней профессионально.
Но, по-моему, тебя и первый дом не устраивает...
-- На первое время к тестю пойдет, -- сказал женатик.
-- Да не пойдет он к тестю! -- взорвался Васька. -- Вы что? У них после
этого ругань пойдет несусветная. Ведь он же помогал ему рубить дом?
Тесть-то? Откуда у солдата день-ги? Тесть помогал... А зять -- то хотел
спалить этот дом, то под ясли отдал. И что, тесть после этого скажет ему:
"Спа-сибо тебе, зятек?"
-- Не меряй всех на свой аршин.
-- Вот тесть-то меня меньше всего волнует, -- жестко сказал Ваня.
Женатик встал.
-- Здесь просто хотят подсунуть другую идейку! -- и сел. Он не любил
Володьку за длинный язык.
-- Дальше? -- спросил Володька. -- Что ж ты замолчал? Какую идейку?
Говори.
Женатик встал.
-- Здесь просто хотят проявить сочувствие тестю.
-- Кулаку-тестю, -- уточнил Ваня.
Наступила нехорошая тишина.
-- Предлагаю вывести Марова из состава драмкружка, -- сказал женатик.
-- И Ваську тоже. Они не репетируют, а только зубоскалят.
-- А меня за что? -- обиделся Васька.
-- Нет, Ваську, не надо, -- пожалел пиротехник. -- Он одумается.
Раздались еще голоса:
-- Васька -- безотказный труженик. Он только -- на пово-ду у Марова.
Женатик предложил другое:
-- Поставить Ваське на вид. И предупредить: пусть не зло-употребляет
спиртными напитками.
-- Вот за это стоит! -- подхватил Елистратыч. -- Это -- стоит. По
праздникам -- это другое дело. Но ты, Васька, и в будни -- нет-нет -- да
огреешь. А ты -- на машине, недолго и до аварии.
-- Совсем надо прекратить! -- подала голос библио-текарша, женщина в
годах, но очень миловидная.
-- Нет, совсем-то... как, поди-ка, совсем-то? -- усом-нился сам
Елистратыч. -- Он же мужик...
Но тут взорвался женатик:
-- Ну и что, что мужик? А спросите его: что за причина, по которой он
пьет? Он не ответит.
Тучи сгущались.
-- По праздникам все пьют, -- вякнул Васька. -- А я что, рыжий?
-- В общем так, -- подвел Ваня, -- Двое упорствуют, двое настаивают на
своем. Ставлю на голосование: кто за то, что-бы...
В это время через зал прошла и села на первый ряд Вдовина Матрена
Ивановна, пенсионерка, бывшая завотделом культуры райисполкома, негласный
шеф и радетель художественной самодеятельности.
-- Здравствуйте, товарищи! Ну, как дела?
-- Обсуждаем пьесу, Матрена Ивановна.
-- Так, так.
-- Выяснилось, что идея пьесы не всех устраивает.
-- Как так? -- удивилась Матрена Ивановна. -- Я чита-ла -- хорошая
пьеса. А кому не нравится идея?
-- Мне идея нравится, -- заговорил Володька, с пре-зрением поглядев на
Ваню, -- только я не знаю, где он жить будет...
-- Кто?
-- Солдат.
-- Какой солдат?
-- Герой пьесы, Матрена Ивановна, -- пояснил Ваня. -- Надо яснее
выражаться, Маров. Он уже давно не солдат.
-- Я уж испугалась: как это -- где будет жить солдат? Вы-ражайтесь,
действительно, яснее. А то ведь можно подумать, что у нас солдатам жить
негде. А почему идея не нравится?
-- Да вот... ставят двусмысленный вопрос: где будет жить Иван?
-- Ты мне -- не двусмысленный! -- разозлился Володь-ка. --
Двусмысленный... Вопрос самый обыкновенный.
-- Ну, ну?
-- Дом он отдал под ясли, к тестю он после всего не пой-дет... Где же
он жить будет?
-- Ну, нашли о чем спорить! Петухи. Жилье ему выделит колхоз. Обязан
выделить. Человек отдал дом под ясли...
-- В пьесе-то этого нет.
Вдовина подумала.
-- А вот тут, возможно, что и упущение автора. Вот что, ребята: я
свяжусь с автором по телефону, попрошу его до-бавить насчет жилья. А то,
действительно, можно не так по-нять... Можно понять, что его оставили на
произвол судьбы. Я попрошу его уточнить с жильем. О том, что мы взяли его
пьесу я ему звонила, он поздравляет нас и передает всем привет. Дело
серьезное, ребятки. Как говорят охотники: есть шанс убить медведя. Если мы
займем первое место на смот-ре...
Тут все загалдели.
-- То что тогда, Матрена Ивановна?
-- Ой, ну скажите?..
-- Матрена Ивановна, скажите!
-- Звание народного театра?
-- Ну, за один спектакль...
-- Как сделать!
-- Нам устроят турне по области?
Вдовина, улыбающаяся, захлопала в ладоши.
-- Тихо, ребятки, тихо!
-- Ну скажите, Матрена Ивановна!
-- Нет, нет, даже не просите, -- Вдовина улыбалась. -- Не будете знать,
лучше будете работать. Вот так. Это и педа-гогичнее будет. За работу,
друзья!
В клуб вошла девушка с почты.
-- Матрена Ивановна, вам телеграмма. Я была у вас до-ма, там никого
нет...
Матрена Ивановна надела очки, прочитала телеграмму.
-- Какое совпадение, -- сказала она. -- Только что о нем говорили...
-- От автора?
-- Да. Он пишет: "Песню "Мой Вася" снимите. Точка. Ге-роиня поет: "Вот
кто-то с горочки спустился". Точка. Желаю удачи. Красницкий". Болит
ретивое-то -- думает.
-- А она разве поет там? -- спросил Ваня.
-- Кто?
-- Героиня-то. Она же у нас не поет.
-- Да, верно... Я не помню, чтобы она у нас пела. Он, на-верно,
перепутал пьесы. Где-нибудь ставят еще его пьесу... Конечно, он перепутал. Я
буду звонить, все выясню. А те-перь -- за работу друзья. За работу!


OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского

Кукушкины слезки

Ехали краем леса.
Телега катилась по пыльной дороге, подскакивала на кор-невищах; в
передке телеги звякала какая-то железка.
Солнце клонилось к закату, а было жарко. Было душно. Пахло смольем,
пылью и земляникой.
В телеге двое: мужчина и женщина. Примерно одних лет -- под тридцать.
Женщина сидит впереди, у грядушки, правит. Мужчина лежит за ее спиной
на охапке зеленой травы, смотрит вверх, в безоблачное небо, курит.
Молчат.
Женщина, склонив голову, постегивает концом вожжей по своему сапогу.
Думает о чем-то.
Ехали со станции уже часа два. Поговорили о здешних краях, о том о
сем... И замолчали.
Рослый гнедой мерин бежит ровной неторопкой рысью. Фыркает, звякает
удилами... Женщина время от времени поднимает голову, дергает вожжами и
говорит лениво:
-- Но-о!.. Уснул?
Гнедко косит назад фиолетовым глазом, навостряет ухо, но рыси не
прибавляет. Женщина опять склоняет голову и похлестывает по голенищу сапога
скрученным концом вож-жей. Когда телега наклоняется в ее сторону, она
упирается руками сбочь себя и подвигается немного в глубь телеги. При этом
белая кофточка плотно облегает ее спину. Мужчина по-ворачивает голову и
подолгу напряженно смотрит на женщи-ну, на красивую шею ее, на маленькие
завитушки русых волос около ушей. Потом опять курит и глядит вверх.
С неба льются мелко витые серебристые трели жаворон-ков. В горячем
воздухе висит несмолкаемый сухой стрекот кузнечиков. Вокруг -- в лесу, в
поле -- покой. Покой и горя-чая истома на всем.
Мужчина сел, бросил окурок на дорогу, закурил новую.
-- О чем думаете? -- спросил он.
-- Так. Ни о чем, -- негромко ответила женщина, про-должая постегивать
вожжами по сапогу.
Мужчина откинул с высокого красивого лба льняную прядь волос, сел рядом
с женщиной. Она посмотрела на не-го. Глаза у нее серые, ясные.
-- А жаркий денек. Я не предполагал, что у вас такая жара бывает.
Сибирь все-таки.
-- Бывает, -- отозвалась женщина и дернула вожжи.
Мужчина глубоко затянулся... Над головой его колыхну-лось тонкое синее
облачко и растаяло.
-- А вы что, специально встречать на вокзал ездите?
-- Нет, мы врачиху свою ждали, а она чего-то не приеха-ла. -- Женщина
опять повернулась к попутчику.
Тот поспешно отвел от нее глаза... Потянулся, сказал с чувством:
-- А вообще хорошо тут у вас! Благодать!
-- Хорошо, -- просто согласилась женщина и посмотрела далеко в поле.
-- Только скучно, наверно? А? -- Мужчина улыбнулся.
-- Кому как. Нам не скучно. Чего скучать?
-- Так уж не скучно? -- Мужчина все улыбался.
Женщина шевельнула покатыми плечами.
-- Нет.
-- Ну, как же нет!
Женщина посмотрела на него, непонятно усмехнулась и снова принялась
было постегивать вожжами по сапогу.
-- У вас муж-то есть? -- спросил вдруг мужчина.
Женщина оглянулась.
-- Нету. А что?
-- Да так. Я почему-то так и подумал.
Женщина прищурила в усмешке ясные глаза -- они стали хитрые. Яркие,
по-девичьи сочные губы ее чуть приоткры-лись, чуть приспустились уголками
книзу.
-- Почему же?
-- Не знаю. Угадал, и все. Разошлись?
-- Ну допустим.
-- Из-за чего?
Женщина отвернулась. Ей не хотелось говорить об этом.
-- Так, -- сказала она. -- Из-за дела.
-- М-да... -- Мужчина опять поправил волосы. -- Бывает.
Некоторое время молчали.
-- Ну и как же теперь? -- спросил мужчина.
-- Что?
-- Как... жизнь-то вообще?
Женщина, не оборачиваясь к нему, усмехнулась.
-- Ничего.
-- Ничего -- это, знаете, пустое место. -- Мужчина за-смеялся. --
Ничего -- это ничего.
-- Господи!.. -- Женщина качнула головой и посмотрела в глаза мужчине.
Тот перестал смеяться... Какое-то время смотрели друг на друга -- один
пытливо, другая с дурашливым удивлением. И вдруг засмеялись. У женщины в
серых глазах заискрились крохотные, горячие огоньки.
-- Чего вы смеетесь, а?.. Нет, вы скажите!.. Чего вы?.. -- показывая на
женщину пальцем, спрашивал мужчина и сам радостно смеялся.
-- Смешинка в рот попала. -- Женщина отвернулась и вытерла платком
глаза. И уже серьезно спросила: -- Вы зачем к нам? Уполномоченный, что ли?
Мужчине жалко было, что они перестали смеяться. Он бы посмеялся еще.
-- Художник я, -- сказал он. -- На натуру еду. Рисовать.
Женщина с интересом посмотрела на него.
-- Что? -- спросил художник.
-- Ничего. У нас в клубе тоже художник есть.
-- Да?.. -- Художник не нашел, что сказать о том худож-нике, который у
них в клубе, кивнул головой. -- Художников много.
-- А вы кого рисуете?
-- А все. Тебя... вас могу. Хотите?
Женщина улыбнулась.
-- Ну, меня-то... чего меня? А вот у нас виды шибко хо-рошие есть. На
реке. Иной раз придешь по воду утром и глаз не отведешь -- до того красиво!
Сама думала: вот бы нарисо-вать.
-- Не пробовала?
-- Да уж... Вы правда посмотрите те места. Только рано надо. А скажите:
рисовать учат, что ли, или это уж с рожде-нья в человеке заложено?
-- И с рожденья, и учат... Учиться долго надо... -- Худож-нику не
хотелось говорить об этом. -- Ты вот расскажи лучше, как ты живешь? -- Он
вдруг спрыгнул с телеги, пошел рядом. Улыбался, смотрел на женщину -- А? Как
ты живешь вот в этом раю?! -- Он раскинул руки, оглянулся кругом.
Женщина улыбалась тоже.
-- Хорошо живу.
Мужчина вздохнул всей грудью... Отбежал в сторону, со-рвал несколько
пыльных теплых цветков, догнал телегу, по-дал цветы женщине. Та приняла их с
благодарной улыбкой.
-- Кукушкины слезки называются, -- сказала она, береж-но складывая
цветы в букетик. -- Нету ей своего гнездышка, она плачет. Где слезинка
упадет, там цветок вырастет.
-- Нравятся? -- Художник прыгнул на телегу. Прыгая, задел рукой сгиб
колена женщины, метнул в ее сторону бы-стрый взгляд...
Женщина поправила юбку и продолжала складывать бу-кетик. На короткое
мгновение в глазах художника встала картина: здоровая, красивая, спокойная
женщина бережно складывает маленький букет из нежно-голубых скорбных цветов
-- кукушкины слезки. Но властное сильное чувство, как горячая волна, окатило
его с головой... Картина пропала. Все в мире, вокруг, представилось вдруг
ярким, скоропрехо-дящим, смертным.
-- Вообще что жизнь? -- громко заговорил он. -- Все кончится -- и все!
-- Он глядел на женщину -- ждал, что она поймет его. -- Ну сделаем мы
какое-то свое дело, то есть бу-дем стараться!.. -- Художник досадливо
поморщился -- слова были глупые, мелкие. -- Черт возьми!.. Ты понимаешь? Ну
сделаем -- ну и что? А всю жизнь будем себя за горло дер-жать! Такие уж...
невозможно хорошие мы, такие уж... А по-смотри -- лес, степь, небо... Все
истомилось! Красотища! Любить надо, и все! Любить, и все! Все остальное --
муть. -- Он как будто спорил с кем, доказывал -- говорил запальчиво,
взмахивал рукой... И смотрел на женщину. Ждал.
Она внимательно слушала. Она хотела понять. Мужчина тронул ее за руку.
-- Ну, что смотришь? Не понимаешь меня? -- Положил руку на ее мягкое
плечо, хотел привлечь к себе.
Женщина резко вывернула плечо, в упор, до обидного спокойно, просто --
как по лицу ударила -- глянула на него. Сказала чужим резким голосом:
-- Понимаю. -- И отвернулась.
Художник отдернул руку -- точно обжегся... Растерянно улыбнулся.
-- О!.. О, какие мы! -- Помолчал, глядя на женщину, по-том сердито
сказал: -- Поживем... и нас не будет. И все. Во-обще к черту все! -- устало,
с тихой злобой добавил он. Под-нял ноги на телегу, лег и уткнулся лицом в
пахучую траву.
Долго ехали так.
Звякала в передке телеги железка. Фыркал Гнедко. В ле-су, пронизанном
низким солнцем, звенели хоры птиц. Нечто огромное, светлое, мягко ступая по
травам, шагало по земле.
Женщина раза два оборачивалась назад, смотрела на своего попутчика. Тот
не шевелился. На узкой спине его, под дорогой шелковой рубашкой, торчали
острые лопатки. Около уха, на виске, трепетно пульсировала голубая жилка.
-- Сколько времени сейчас? -- спросила женщина.
Мужчина сел, глядя вперед, на дорогу, тихо сказал:
-- Вы это... извините меня. Наговорил я тут, самому тош-но. -- Он
нахмурился, ослабил галстук, глянул на женщину... Она тоже смотрела на него
внимательно, точно изучала.
-- Ничего, -- сказала она, и уголки губ ее дрогнули в насмешливой, но
какой-то очень доброй, необидной улыбке. -- И лес, и поле -- все в ход
пошло?
Мужчина тоже смущенно улыбнулся.
-- В том-то и дело -- философия сразу нашлась! -- Он провел ладонью по
лицу. -- Как ворованного хлеба поел.
-- Шибко-то не казнись. Все вы... только дай волю.
Мужчина достал портсигар, закурил. Обхватил длинны-ми руками голенастые
ноги и задумался. У него был вид не-приятно изумленного и подавленного
человека.
-- Все?
-- А то?..
-- Да нет, не все, конечно. Долго нам еще ехать?
-- Километра два.
-- Не все... зря ты так, -- повторил мужчина.
Женщина ничего на это не сказала.
Лес кончился. Дорога пошла полем, в хлебах.
Тихо опускался вечер. По земле разлилась мягкая задум-чивая грусть.
Ударили первые перепела.
Мужчина курил, смотрел на четкий, правильный про-филь женской головы.
-- Хорошая ты, -- вдруг сказал он просто. -- Тебя как зовут?
-- Нина.
-- Хорошая ты, Нина.
-- Да уж... -- Женщина не обернулась к нему; в голосе ее были и
смущение, и радость, тихая, не забытая еще радость недавних лет.
-- Я тебя рисовать буду
-- Как это? -- Нина повернулась к нему и тотчас отверну-лась.
-- Ну... про тебя... Картина будет называться "Кукушки-ны слезки".
-- Господи! -- только и сказала Нина.
Немножко помолчали.
-- А тебя как зовут? -- спросила Нина.
-- Сергей.
-- Жить-то где будешь?
-- Не знаю...
-- У нас можно. Мы вдвоем с мамой, а дом большой. По-ловина все равно
пустует. У реки как раз... Сергей помолчал.
-- Мне, понимаешь... это... Ты обиделась?
-- Ну и ладно. И хорошо, что стыдно. -- Она наклонилась вперед и огрела
мерина вожжами. Телега дернулась и громко застучала по дороге.
-- Нина! -- позвал художник.
-- Ну... -- Нина упорно не оборачивалась к нему.
-- Ты обиделась?
-- Да ладно!.. На вас на всех обижаться -- обиды не хва-тит. Не надо
больше про это говорить. Вон Березовка наша.
Впереди показалась деревня. Ранняя заря окрасила кры-ши домов в
багровый цвет, и они неярко, сильно тлели по-среди молодого золота
созревающих хлебов.
-- Нарисовал бы вот такой вечер? -- спросила Нина. -- Видишь, красиво
как.
-- Да, -- тихо сказал художник. Помолчал и еще раз ска-зал: -- Да.
Хорошо было, правда.


OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского

Леля Селезнева с факультета журналистики

На реке Катуни, у деревни Талица, порывом ветра сорва-ло паром. Паром,
к счастью, был пустой. Его отнесло до бли-жайшей отмели и шваркнуло о камни.
Он накрепко сел.
Пора была страдная. В первые же три часа на той стороне реки скопилось
машин двадцать с зерном. И подъезжали и подъезжали новые. И подстраивались в
длинную вереницу "ЗИЛов", "ГАЗов"... В объезд до следующего парома было
километров триста верных. Стояли. Ждали.
Председатель Талицкого сельсовета Трофимов Кузьма, надрываясь, орал в
телефон:
-- А что я-то сделаю?! Ну!.. Да работает же бригада! А? Всех послал,
конечно!.. А я-то что могу?! -- Бросал трубку и горько возмущался: -- Нет,
до чего интересные люди!
Тут же, в сельсовете, сидела молоденькая девушка из приезжих и что-то
строчила в блокнот.
-- Я с факультета журналистики, Леля Селезнева, -- представилась она,
когда пришла. -- А сейчас я к вам из кра-евой газеты. Что вы предприняли как
председатель сельсове-та? Конкретно!
Замученный Трофимов посмотрел на нее, как на теле-фонный аппарат,
закурил и сказал:
-- Все предприняли, милая девушка.
Леля села в уголок, разложила на коленках блокнот и принялась писать.
Она была курносая, с красивыми темны-ми глазами, с короткими волосами, в
непомерно узкой юбке.
Трофимов все кричал в телефонную трубку. Леля строчи-ла. Потом Трофимов
вконец озверел, бросил трубку, встал, злой и жалкий.
-- У меня будет такая просьба, -- обратился он к Леле. -- Кто будет
звонить, говорите, что я уехал на реку. Когда сде-лают паром -- черт его
душу знает.
Леля села к аппарату и стала ждать звонка. Телефон за-звонил скоро.
-- Да, -- спокойно сказала Леля. -- Слушаю вас.
-- Кто это?
-- Это Талицкий сельсовет.
-- Трофимова!
-- Трофимов ушел на реку.
-- Купаться, что ли? -- Человек на том конце провода не был лишен
юмора.
Леля обиделась.
-- Между прочим, момент слишком серьезный, чтобы так дешево острить.
Человек некоторое время молчал.
-- Кто это говорит?
-- Это Леля Селезнева с факультета журналистики. С кем имею честь?
Человек на том конце положил трубку. Пока он нес ее от уха до рычажка,
Леля услышала, как он сказал кому-то:
-- Там факультет какой-то, а не сельсовет.