Шукшин Василий. Сборник рассказов

Игорь ваш прячется, как... -- Костя не досказал, как кто, но он знал --
чувствовал -- он здесь сейчас скажет все: как на грех, стоял перед ним --
сы-тый благополучный человек, квартира большая, шуба доро-гая висит на
вешалке, шляпа на вешалке, сверху...
-- То-о есть? -- как-то даже пропел мужчина. -- Как это?
-- Что, что, что?.. -- несколько заполошно зачастила сза-ди женщина. --
Что?
-- У Игоря вашего родился сын. Но Игорь ваш... не на тех нарвался! -- у
Кости прыгали губы; все здесь -- эти изумлен-ные, сытые люди, квартира
богатая -- все предстало в его сознании как мир недобрый, враждебный, он
весь стиснул-ся, скрутился в злой, крепкий комок. Он мог бы -- готов был --
дать ногой в аккуратный живот мужчине.
-- Не на тех нарвался ваш Игорь! -- повторил Костя. В этот миг ему
бросилась в глаза медная ступка с пестиком, что стояла на тумбочке в
коридоре, он отметил, что она сто-ит тут, это придало Косте уверенности. Он
даже несколько успокоился.
-- Ну-ка, пройдемте сюда, -- сказал мужчина. И повер-нулся, и ушел в
дверь направо из коридора. -- Идите сю-да! -- сказал он уже из комнаты
громко.
Костя повернулся к женщине и сказал:
-- Идите, чтобы вы тоже знали... -- и показал рукой на дверь, куда ушел
мужчина.
Женщина (она была так растеряна, что покорно повино-валась) пошла в
комнату.
Когда она зашагнула за порог двери, Костя прошел ми-мо тумбочки,
неслышно вынул пестик из ступки и сунул во внутренний карман пиджака; пестик
был небольшой, акку-ратный, тяжеленький. Он оттянул полу пиджака, по надо
специально приглядываться, чтобы это заметить.
-- Ну-ка, по порядку -- велел мужчина, когда Костя во-шел в большую
красивую комнату с рыбками на подокон-нике. -- Не волнуйтесь, не... Толком
расскажите, в чем де-ло? Кто вы такой?
-- Человек, -- сказал Костя, опускаясь в мягкое кресло. С пестиком он
себя чувствовал уверенно, как с наганом. -- Ваш Игорек... Я еще раз вам
говорю: ваш Игорек стал от-цом, но хочет, как гад, ускользнуть в кусты. Я
повторяю: у него этот номер не пройдет.
-- Да кто вы такой-то?! -- чуть не со слезами вскричала женщина; она
поняла, что это правда: ее Игорек стал отцом, и она готова была зареветь от
ужаса.
-- Погоди, -- остановил ее муж. -- Ну-ка, -- терпеливо, но уже и
недобро стал он расспрашивать, -- наш Игорь стал отцом... То есть, у него
родился ребенок? Так?
-- Так. Антон.
-- А кто мать... Антона?
-- Моя сестра.
-- Боже мой! -- воскликнула опять миловидная женщи-на. И уставилась на
Костю с мольбой и отчаянием. Косте показалось даже, что она увидела
оттянутую полу его пид-жака и вот-вот взмолится, чтобы их не убивали. -- Да
какой же он отец?!
-- А кто твоя сестра? -- продолжал допрашивать мужчи-на; он заметно
сердился. И чем больше он сердился, тем опять спокойнее становился Костя,
спокойнее и ожесточен-ней.
-- Тоже человек, -- сказал он, глядя в глаза мужчине.
-- Я тебя дело спрашиваю, сопляк! -- взорвался мужчи-на. -- Чего ты!..
Пришел, здесь, понимаешь!.. Чего ты лома-ешься сидишь? Пришел -- говори
дело. Кто твоя сестра?
-- Че-ло-век,-- сказал Костя. Руки его ходуном ходили -- охота было уже
выхватить пестик, но он еще сдерживал себя.
-- Молодой человек, -- взмолилась мать, -- да вы расска-жите все, зачем
же мы злимся-то? Расскажите спокойно.
-- Я не знаю, почему ваш муж обзываться начал, -- по-вернулся Костя к
женщине. -- За сопляка я еще... мы еще про это тоже поговорим. Моя сестра...
ей двадцать лет, она работала... пока не забеременела... Теперь она туда,
конеч-но, не пойдет. От позора. Работала на почте. Мы люди про-стые... Мы
люди простые, -- повторил с глубокой внутрен-ней силой Костя, глядя на
мужчину, -- но Игорек ваш от нас не уйдет. Лично от меня не уйдет. Ясно?
-- Ясно, -- сказал мужчина. И встал. -- Вот оттого, что ты, сопляк... я
повторяю: сопляк, пришел и взял сразу та-кой тон, я с тобой говорить
отказываюсь. Тоже ясно? Я буду говорить с твоей сестрой, с отцом, с матерью,
а тебе прика-зываю -- вон отсюда! -- и показал рукой на дверь. Он был
властный человек.
Костя встал... И вынул из кармана пестик. И сразу без слов пошел на
мужчину. Вмиг лицо мужчины сделалось се-рым... Он попятился назад, к
рыбкам... Нахмурился и смот-рел, как зачарованный, на медный пестик в руке
Кости. Женщина не сразу поняла, зачем Костя встал и пошел... За-чем вынул из
кармана пестик, она это тоже как-то не поня-ла. Она поняла все, когда
увидела лицо мужа... И закричала пронзительно, жутко. Костя оглянулся на
нее... И тотчас полетел на пол от крепкого удара в челюсть. Мужчина прыг-нул
на него, заломил назад его правую руку и легко вырвал пестик.
-- Вон ты какой!.. -- сказал он, поднимаясь. -- Вставай! Садись сюда.
Костя поднялся, сплюнул сукровицей на ковер... По-смотрел на мужчину.
Глаза Кости горели безумием и отва-гой.
-- Все равно убью, -- сказал он.
Мужчина толкнул его в кресло. Костя упал в кресло, уда-рился затылком
об стенку. Но продолжал смотреть на муж-чину
-- Убью... из ружья. Подкараулю и убью, -- повторил он.
Мужчина с пестиком в руке сел напротив, заговорил ра-зумно и спокойно:
-- Хорошо, убьешь. За что?
-- За то, что породили такого бессовестного... такую тварь
бессовестную. Кто так делает? -- Косте хотелось за-плакать и кинуться на
разумного мужчину. -- Кто так дела-ет?! -- закричал он.
-- Что делает? Как делает?
-- Как ваш сын...
-- А сестра твоя как делает? -- жестко и справедливо спросил мужчина.
-- Она же совершеннолетняя.
-- Она дура!
-- Что значит "дура"? Дуру не возьмут работать на почту.
-- Она жизни не знает... Много надо, чтобы их обмануть! Нет, --
постучал Костя худым кулаком по своей острой коленке, -- пока они не
распишутся и не будут жить нор-мально... до тех пор я вам жизни не дам. Сам
погибну, но вам тоже не жить. Сам все сделаю, сам! Сам буду судить!.. За
подлость.
Мужчина внимательно и тяжело смотрел на него. Долго молчал.
-- Не пугай ты меня, не пугай, -- сказал Костя на это тяжкое молчание.
-- Не испугаешь. Убить -- можешь... Дай вон пестиком по голове и в багажнике
вывези куда-нибудь...
-- Господи, да что же это такое-то! -- тихо, с ужасом вос-кликнула
опять женщина. -- Да о чем вы говорите?!
-- Мне жизнь не такая дорогая, как вашему красавцу... Но ему не жить,
если он не сделает по-человечески! -- Кос-тя опять с силой ударил кулаком по
колену. -- Не жить! Я жить не буду, отец убьет вас: он знает, куда я
пошел...
-- Кто твой отец? -- спросил мужчина.
-- Человек. Чего тебе все надо: кто? Кто? Человек, кто! Пуза у него,
правда, нет вот такого... -- Костя посмотрел на аккуратный арбуз мужчины,
обтянутый синим спортивным свитером.
-- Сейчас ты оставишь свой адрес и уйдешь, -- сказал мужчина. Встал и
подошел к столу -- записать адрес. -- Го-вори.
-- Я не уйду отсюда, пока не дождусь вашего Игорька... Потом мы пойдем
вместе, я его суну носом в пеленки -- он будет знать, где теперь его дом и
семья.
-- Да какой он семьянин! -- не то с изумлением, не то не-вольно со
смехом, с горьким, правда, смехом сказала мать. -- Он только первый курс
закончил... Ему еще четыре года учиться.
-- Будет работать и учиться, -- заметил на это Костя. -- Ничего
страшного.
-- Давай адрес! -- опять стал злиться отец. -- Я приду го-ворить с
твоим отцом. А ты человеческих слов, я вижу, не понимаешь.
-- Ваш подонок зато понимает человеческие слова... Красивые, наверно,
слова! Я не двинусь отсюда, пока его не дождусь.
-- Да нету его, нету! -- тоже громко и сердито воскликну-ла мать,
оскорбленная за "подонка". -- Что же, милицию, что ли, вызвать?
-- Вызывайте.
-- Но нет его! Нету в городе -- в деревне он.
-- Врете.
-- Говори адрес!.. -- заорал мужчина, багровея.
-- Не ори, -- посоветовал Костя. -- А то живот лопнет...
Мужчина бросил ручку, бросил пестик, который еще держал в руке, быстро
подошел к Косте, сгреб его за шиво-рот и повлек по коридору к входной двери.
Но как ни кре-пок он был, мужчина, все же Костя был молодой и жили-стый...
Он сперва покорно пошел, повинуясь руке, а когда мужчина расслабился и уже
без усилия вел Костю за шкирку, тот вдруг вывернулся, развернулся и со всей
матуш-ки-силы дал ногой мужчине в живот. Тот так и сел к стене на
корточки... Женщина закричала, вылетела из коридора в какую-то еще комнату к
телефону, как понял Костя, пото-му что услышал, как схватили трубку и
крутнулся диск. Кос-тя вернулся в красивую комнату с рыбками, взял пестик и
вышел опять в коридор.
-- Не надо! -- хоть с трудом, но громко сказал мужчина. Костя думал,
что он ему говорит, но мужчина смотрел мимо него и еще раз крикнул: --
Ольга, не надо!
Женщина появилась в коридоре. Тоже закричала:
-- Но это же бандитизм. Почему не надо?! Это же банди-тизм!..
-- Не надо, -- решительно сказал мужчина. Он поднял-ся, держась за
стенку, постоял, пережидая боль в животе... Вздохнул и качнул головой. И
скрипнул зубами. На Костю с пестиком не смотрел.
-- Пойдем к отцу вместе, -- сказал он после долгой пау-зы. -- Дай
одеться, Оля.
Костя жалел, что пнул мужчину -- он сам не ждал, что так случится, --
зато теперь хоть дело стало походить на дело: с отцом-то им легче захомутать
этих жеребцов -- Игорька с его папашей. Впрочем, чувство враждебности к отцу
Игорь-ка у Кости поослабло -- оставалось одно нетерпеливое же-лание: довести
справедливое дело до конца.
Когда мужчина надел костюм и появился в коридоре, у него каким-то
образом куда-то упряталось брюшко; стоял солидный мужчина, решительный,
крупный, крепкий.
-- Пошли, -- сказал он Косте. -- Пестик-то оставь.
Костя положил пестик на стул перед самым выходом из квартиры.
-- Где ваш дом? -- спросил мужчина, когда стояли у лиф-та, ждали
кабину.
-- На Советской.
-- Как туда ехать?
-- Да тут три квартала...
Лифт подъехал... Вошли в кабину, закрылись, мужчина нажал кнопку --
мягко поехали вниз. Стояли близко друг к другу, так близко, что Косте было
неловко смотреть в глаза мужчине. А тот смотрел на него. Но Костя тоже
старался не утратить самостоятельности и решительного настроения.
Единственное, о чем он пожалел в эту минуту, -- что он не такой же крупный и
солидный, как этот, который смотрит на него несколько сверху. Костя часто
жалел, что он не крупный, не солидный.
-- Сколько тебе лет? -- спросил мужчина.
-- Не в этом дело, -- сказал Костя.
Тут лифт мягко остановился -- точно сел на подушку -- очень хороший
лифт... Вышли, спустились несколько вниз по ступенькам и очутились на улице.
-- А чего ты так ерепенишься-то? -- спросил мужчина.
-- А чего же мне на вас, молиться?
-- Да не молиться, кто тебя заставляет молиться. Но так же тоже...
умные-то люди не ведут себя.
-- Ваш Игорек зато ведет себя... Комсомолец небось!
-- Из всякого безвыходного положения всегда можно найти выход, запомни
это.
-- Что, деньги небось будете совать?
-- Дурак, -- сказал мужчина горько. -- Психопат. И сест-ра твоя такая
же?
-- Что же вы умные... -- Костя даже остановился от воз-мущения и от
обиды. -- Ишь, умные! -- Костя сам теперь в упор смотрел на мужчину --
Умники... -- он стиснул зубы и клятвенно сказал: -- Я вам раз и навсегда
говорю: не сделае-те по-человечески, я...
-- Пошли, -- коротко и тоже решительно сказал мужчи-на, повернулся и
пошагал дальше. -- От горшка два вершка, а сплошные угрозы. Сопляк.
Некоторое время шли молча.
-- Что же это за семья будет, если мы их силой сведем? Вы об этом-то
подумали? -- спросил мужчина.
-- А он думал?..
-- Да что ты, как дятел, -- "он, он"! А она?
-- Она девка! А он -- парень!
-- Не ори... -- мужчина посмотрел по сторонам. -- Чего ты орешь? Я
вообще могу не ходить с тобой...
-- Выломлю штакетину и погоню вперед... Если не пой-дешь, -- вид у
Кости был такой свирепый, что можно было не сомневаться -- так и сделает:
выломит штакетину и учи-нит на улице драку.
-- Тьфу!.. Полудурок. Да неужели ты не можешь спокой-но-то?
-- Не могу. Не могу-у! Я как только погляжу на твою спо-койную... на
твое лицо, так у меня в голове все мутится: как ты-то можешь спокойно?
Человечек же на свет родился... маленький... а вы, как... Да вы что!
-- Все, не ори больше. Иди молча.
Дальше до самого дома шли молча.
Дверь открыл отец... Костя легонько подтолкнул сзади мужчину, вошел сам
в квартиру закрыл дверь и сказал:
-- Дедушку привел нашего Антона.
-- Здравствуйте, -- серьезно, с достоинством сказал муж-чина, дедушка
Антона. -- Я -- Свиридов, Павел Владими-рович.
-- Так, -- сказал отец Кости. -- А мы Худяковы, -- и смотрел на
Свиридова пристально, прямо, не мигая.
-- Ну, приглашайте, -- сказал Свиридов. -- Показывай-те внука.
Из кухни вышла мать Кости и смотрела на Свиридова изумленно и с
интересом.
Вышла из комнатки, где теперь жил маленький Антон, мама его,
Алевтина... И смотрела на крупного дядю с недо-умением. Она не слышала слов
брата, что тот привел "де-душку", поэтому не могла понять, почему так
странно все стоят и молчат.
-- Где же внук-то? -- еще раз довольно бодро спросил Свиридов.
-- Какой внук? -- тихо спросила Алевтина.
-- Мой внук...
-- Это отец Игоря, -- пояснил Костя.
-- Какого Игоря?
-- Твоего Игоря... Отца Антона.
-- Во, псих-то, -- сказала Алевтина. И ушла в комнат-ку. -- Чего ты
самодеятельность-то развиваешь? -- сказала она из комнаты. И опять появилась
на пороге. -- Какой Игорь?
-- Ты не темни!.. -- громко сказал Костя. Он растерялся, это было
видно.
-- Чего "не темни"?
-- Он -- отец Игоря, -- уже не так уверенно сказал Кос-тя, -- а Игорь
-- отец Антона. Что ты?
-- Да откуда ты взял? -- спросила Алевтина. -- Чего ты людей зря
беспокоишь, дурак ты такой! Ну надо же!.. При чем тут Игорь-то?
-- Погодите, погодите, -- сказал Свиридов. -- Давайте разберемся: вы
были знакомы с моим сыном? С Игорем Свиридовым.
-- Была знакома... Я знала его. Но дружил он не со мной, а с моей
подругой, тоже на почте работала.
-- Значит, это не его сын?
-- Откуда?!
-- А чей же он тогда сын?! -- заорал Костя.
-- Костя, -- сказал отец. -- Не ори. Ну, выяснили? Все, значит, в
порядке... Извините, что зря побеспокоили.
-- Да ну что!.. -- сказал Свиридов по-доброму. -- Дело разве...
-- Да врет она! -- опять закричал Костя. -- Не хочет гово-рить:
договорились с этим Игорем!
-- Не ори, Костя! -- тоже повысил голос отец. -- Чего орать-то?
Извините, -- еще раз сказал он Свиридову. -- Мы, конечно, переживаем тут,
поэтому и...
-- Нет, -- обратился Свиридов к Алевтине, -- может быть, правда, вы
что-то скрываете? Может быть, Игорь...
-- Да ни с какого боку! -- сказала Алевтина. И даже за-смеялась. И
пошла в комнату. -- Господи!.. -- сказала она там сама себе. Она, как стала
матерью, сразу как-то поум-нела, осмелела, часто баловалась со своим Антоном
и смея-лась.
-- Ну что же... -- Свиридов повернулся к Косте. -- Я мо-гу быть
свободен?
Костя, миновав его, молча прошел на кухню. И заорал оттуда что было
силы:
-- Все равно дознаюсь! Доз-на-а-ю-усь!
-- До свидания, -- вежливо сказал Свиридов.
Отец молча кивнул.
Свиридов ушел.
-- Не я буду, дознаюсь! -- еще раз крикнул Костя сры-вающимся голосом.
Он плакал. Он устал за этот день... Очень устал и изнервничался. -- Други
игрищ и забав на-шлись мне... Паразиты.
-- Ладно, Костя, -- мирно сказала мать. -- Не переживай. На кой он черт
нужен, такой отец... если и найдется! Что, са-ми, что ли, не прокормим?
Прокормим.
-- Никто так не делает, -- возразил Костя, вытирая сле-зы. -- Кто так
делает!
-- Ну не делают!.. Сплошь и рядом. Садись поешь вон... а то бегаешь,
как сыщик, с лица опал даже. Что ты-то пере-живаешь?
Костя присел к столу склонился на руку и задумчиво смотрел в окно, во
двор. Еще надо выходить вечером объяс-няться с этим... с усатым, думал он.
Возьму нож и пойду -- пусть сунутся.
-- Не переживай, Костя, -- сказала мать, ставя ему мис-ку со щами. --
Сами вырастим.
"Не нож, а гирьку какую-нибудь на ремешке, -- решил Костя. -- За нож
самому попадет, а с гирькой... на гирьку они тоже не очень кинутся".
-- Други игрищ и забав, -- еще сказал он. Он где-то услы-шал эти слова,
они ему понравились: в его сознании все косматые выстраивались под этой
фразой, как под транспарантом, -- в колонну не в колонну даже, а в кучу
довольно нахальную и бессовестную.
"Нет, не гирьку, а -- нож, -- вернулся он к первому вари-анту. -- Все
страшней будет. На нож не полезут". Был у него такой складной охотничий нож,
довольно внушительный и ловкий в руке -- не сунутся. На том он и порешил и
придви-нул к себе тарелку со щами.


OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского

Думы

И вот так каждую ночь!
Как только маленько угомонится село, уснут люди -- он начинает...
Заводится, паразит, с конца села и идет. Идет и играет.
А гармонь у него какая-то особенная -- орет. Не голо-сит -- орет.
Нинке Кречетовой советовали:
-- Да выходи ты скорей за него! Он же, черт, житья нам не даст.
Нинка загадочно усмехалась:
-- А вы не слухайте. Вы спите.
-- Какой же сон, когда он ее под самыми окнами растя-гивает. Ведь не
идет же, черт блажной, к реке, а здесь стара-ется! Как нарочно.
Сам Колька Малашкин, губастый верзила, нахально смотрел маленькими
глазами и заявлял:
-- Имею право. За это никакой статьи нет.

Дом Матвея Рязанцева, здешнего председателя колхоза, стоял как раз на
том месте, где Калька выходил из переулка и заворачивал в улицу. Получалось,
что гармонь еще в переул-ке начинала орать, потом огибала дом, и еще долго
ее было слышно.
Как только она начинала звенеть в переулке, Матвей са-дился в кровати,
опускал ноги на прохладный пол и говорил:
-- Все: завтра исключу из колхоза. Придерусь к чему-ни-будь и исключу.
Он каждую ночь так говорил. И не исключал. Только, когда встречал днем
Кольку, спрашивал:
-- Ты долго будешь по ночам шляться? Люди после тру-дового дня
отдыхают, а ты будишь, звонарь!
-- Имею право, -- опять говорил Колька.
-- Я вот те покажу право! Я те найду право!
И все. И на этом разговор заканчивался. Но каждую ночь Матвей, сидя на
кровати, обещал:
-- Завтра исключу.
И потом долго сидел после этого, думал... Гармонь уже уходила в улицу,
и уж ее не слышно было, а он все сидел. На-шаривал рукой брюки на стуле,
доставал из кармана папиро-сы, закуривал.
-- Хватит смолить-то! -- ворчала сонная Алена, хозяйка.
-- Спи, -- кратко говорил Матвей.
О чем думалось? Да так как-то... ни о чем. Вспоминалась жизнь. Но
ничего определенного, смутные обрывки. Впро-чем, в одну такую ночь, когда
было светло от луны, звенела гармонь и в открытое окно вливался с прохладой
вместе горький запах полыни из огорода, отчетливо вспомнилась другая ночь.
Она была черная, та ночь. Они с отцом и с младшим братом Кузьмой были на
покосе километрах в пятнад-цати от деревни, в кучугурах. И вот ночью Кузьма
захрипел: днем в самую жару потный напился воды из ключа, а ночью у него
"завалило" горло. Отец разбудил Матвея, велел поймать Игреньку (самого
шустрого меринка) и гнать в деревню за молоком.
-- Я тут пока огонь разведу... Привезешь, скипятим -- надо отпаивать
парня, а то как бы не решился он у нас, -- го-ворил отец.
Матвей слухом угадал, где пасутся кони, взнуздал Иг-реньку и,
нахлестывая его по бокам волосяной путой, погнал в деревню. И вот... Теперь
уж Матвею скоро шестьдесят, а тогда лет двенадцать-тринадцать было -- все
помнится та ночь. Слились воедино конь и человек и летели в черную ночь. И
ночь летела навстречу им, густо била в лицо тяжким запахом трав, отсыревших
под росой. Какой-то дикий вос-торг обуял парнишку; кровь ударила в голову и
гудела. Это было как полет -- как будто оторвался он от земли и полетел. И
ничего вокруг не видно: ни земли, ни неба, даже головы конской -- только шум
в ушах, только ночной огромный мир стронулся и понесся навстречу. О том, что
там братишке плохо, совсем не думал тогда. И ни о чем не думал. Ликовала
душа, каждая жилка играла в теле... Какой-то такой желан-ный, редкий миг
непосильной радости.
... Потом было горе. Потом он привез молоко, а отец, прижав
младшенького к груди, бегал вокруг костра и вроде баюкал его:
-- Ну, сынок... ты чо же это? Обожди маленько. Обожди маленько. Счас
молочка скипятим, счас продохнешь, сынок, миленький... Вон Мотька молочка
привез!..
А маленький Кузьма задыхался уж, посинел.
Когда вслед за Матвеем приехала мать, Кузьма был мертв.
Отец сидел, обхватив руками голову, и покачивался и глухо и протяжно
стонал. Матвей с удивлением и с каким-то странным любопытством смотрел на
брата. Вчера еще вози-лись с ним в сене, а теперь лежал незнакомый
иссиня-белый чужой мальчик.
... Только странно: почему же проклятая гармонь оживи-ла в памяти
именно эти события? Эту ночь? Ведь потом была целая жизнь: женитьба,
коллективизация, война. И мало ли еще каких ночей было-перебыло! Но все
как-то стерлось, по-блекло. Всю жизнь Матвей делал то, что надо было делать:
сказали, надо идти в колхоз -- пошел, пришла пора женить-ся -- женился,
рожали с Аленой детей, они вырастали... При-шла война -- пошел воевать. По
ранению вернулся домой раньше других мужиков. Сказали: "Становись, Матвей,
предсе-дателем. Больше некому". Стал. И как-то втянулся в это дело, и к нему
тоже привыкли, так до сих пор и тянет эту лямку. И всю жизнь была только на
уме работа, работа, рабо-та. И на войне тоже -- работа. И все заботы, и
радости, и го-рести связаны были с работой. Когда, например, слышал во-круг
себя -- "любовь", он немножко не понимал этого. Он понимал, что есть на
свете любовь, он сам, наверно, любил когда-то Алену (она была красивая в
девках), но чтоб ска-зать, что он что-нибудь знает про это больше, -- нет.
Он и других подозревал, что притворяются: песни поют про лю-бовь, страдают,
слышал даже -- стреляются... Не притворя-ются, а привычка, что ли, такая у
людей: надо говорить про любовь -- ну давай про любовь. Дело-то все в том,
что жениться надо! Что он, Колька, любит, что ли? Глянется ему, конечно,
Нинка -- здоровая, гладкая. А время подперло же-ниться, ну и ходит, дурак,
по ночам, "тальянит". А чего не походить? Молодой, силенка играет в душе...
И всегда так было. Хорошо еще, что не дерутся теперь из-за девок, рань-ше
дрались. Сам Матвей не раз дрался. Да ведь тоже так -- кулаки чесались и
силенка опять же была. Надо же ее куда-нибудь девать.
Один раз Матвей, когда раздумался так вот, сидя на кро-вати, не
вытерпел, толкнул жену:
-- Слышь-ка!.. Проснись, я у тебя спросить хочу...
-- Чего ты? -- удивилась Алена.
-- У тебя когда-нибудь любовь была? Ко мне или к кому-нибудь. Не важно.
Алена долго лежала, изумленная.
-- Ты никак выпил?
-- Да нет!.. Ты любила меня или так... по привычке вы-шла? Я сурьезно
спрашиваю.
Алена поняла, что муж не "хлебнувши", но опять долго молчала -- она
тоже не знала, забыла.
-- Чего это тебе такие мысли в голову полезли?
-- Да охота одну штуку понять, язви ее. Что-то на душе у меня...
как-то... заворошилось. Вроде хвори чего-то.
-- Любила, конечно! -- убежденно сказала Алена. -- Не любила, так не
пошла бы. За мной Минька-то Королев вон как ударял. Не пошла же. А чего ты
про любовь спомнил се-редь ночи? Заговариваться, что ли, начал?
-- Пошла ты! -- обиделся Матвей. -- Спи.
-- Коровенку выгони завтра в стадо, я совсем забыла ска-зать. Мы
уговорились с бабами до свету за ягодами идти.
-- Куда? -- насторожился Матвей.
-- Да не на покосы на твои, не пужайся.
-- Поймаю -- штраф по десять рублей.
-- Мы знаем одно местечко, где не косят, а ягоды красным-красно. Выгони
коровенку-то.
-- Ладно.
Так что же все-таки было в ту ночь, когда он ехал за мо-локом брату,
что она возьми и вспомнись теперь?
"Дурею, наверно, -- грустно думал Матвей. -- К старости все дуреют".
А хворь в душе не унималась. Он заметил, что стал даже поджидать Кольку
с его певучей "гармозой". Как его долго нет, он начинал беспокоиться. И
сердился на Нинку: "Телка гладкая!.. Рази ж она так скоро отпустит!"
И сидел и поджидал. Курил.
И вот далеко в переулке начинала звенеть гармонь. И под-нималась в душе
хворь. Но странная какая-то хворь -- же-ланная. Без нее чего-то не хватает.
Еще вспоминались какие-то утра... Идешь по траве боси-ком. Она вся
бусая от росы. И только след остается -- ядови-то-зеленый. И роса обжигает
ноги. Даже теперь зябко ногам, как вспомнишь.
А то вдруг про смерть подумается: что скоро -- все. Без страха, без
боли, но как-то удивительно: все будет так же, это понятно, а тебя отнесут
на могилку и зароют. Вот трудно-то что понять: как же тут будет все так же?
Ну допустим, понят-но: солнышко будет вставать и заходить -- оно всегда
встает и заходит. Но люди какие-то другие в деревне будут, которых никогда
не узнаешь... Этого никак не понять. Ну, лет десять-пятнадцать будут еще
помнить, что был такой Матвей Рязанцев, а потом -- все. А охота же узнать,
как они тут будут. Ведь и не жалко ничего вроде: и на солнышко насмотрелся
вдо-воль, и погулял в празднички -- ничего, весело бывало и... Нет, не
жалко. Повидал много. Но как подумаешь: нету тебя, все есть какие-то, а тебя
больше не будет... Как-то пусто им вроде без тебя будет. Или ничего?
"Тьфу!.. Нет, старею".
Даже устал от таких дум.
-- Слышь-ка!.. Проснись, -- будил Матвей жену. -- Ты смерти страшисся?
-- Рехнулся мужик! -- ворчала Алена. -- Кто ее не стра-шится, косую?
-- А я не страшусь.
-- Ну дак и спи. Чего думать-то про это?
-- Спи, ну тя!..
Но как вспомнится опять та черная оглушительная ночь, когда он летел на
коне, так сердце и сожмет -- тревожно и сладко. Нет, что-то есть в жизни,
чего-то ужасно жалко. До слез жалко.
А в одну ночь он не дождался Колькиной гармошки. Сидел, курил... А ее
все нет и нет. Так и не дождался. Изма-ялся.
К свету Матвей разбудил жену.
-- Чего эт звонаря-то нашего не слышно?
-- Да женился уж! В воскресенье свадьбу намечают.
Тоскливо сделалось Матвею. Он лег, хотел заснуть и не мог. Так до
самого рассвета лежал, хлопал глазами. Хотел еще чего-нибудь вспомнить из
своей жизни, но как-то со-всем ничего не приходило в голову. Опять