Уиттенборн Д. Жестокие люди

приоткрылась. Мне стало страшно. Это была жена Осборна. Она была одета в
черный брючный костюм с большими белыми пуговицами. А на лице у нее сияла
улыбка - губы были накрашены кроваво-красной помадой. При свете дня она
меньше напоминала мумию, скорее - старшую злобную сестру Круэллы де Виль*
<Злодейка из диснеевской комедии "101 далматинец">.
- Здравствуйте, меня зовут Финн, - сказал я, протягивая ей руку. Но
вместо того, чтобы пожать ее, она мягко взяла меня за подбородок и повернула
мое лицо к свету, после чего пристально уставилась на меня через очки,
которые висели на ее шее на украшенной драгоценными камнями золотой цепочке.
- Сходство небольшое, но, судя по тому, чему я была свидетелем вчера
ночью, ты унаследовал его гормоны, в этом не может быть никакого сомнения. -
Руки у нее были холодные и влажные.
- Вы знакомы с моим отцом?
Она рассмеялась и отпустила мой подбородок.
- Да. И настолько близко, насколько это вообще возможно.
Ничего себе! Мне было трудно представить, что папа, который так свежо
выглядел в этом фильме про яномамо, может иметь что-то общее с этой
засушенной виноградиной миссис Осборн. Впрочем, я прожил в Флейвалле
достаточно долго, чтобы понять, что здесь вообще все возможно. Одно я знал
наверняка: она говорила о чем-то, о чем я и понятия не имел, и вовсе не был
уверен, что хочу об этом знать. Дворецкий Герберт стащил с лестницы круглую
коробку, и вручил ей сумочку с логотипом фирмы "Hermes". Первый раз в жизни
я увидел дворецкого. Вообще-то, он был больше похож на дипломата: только
униформа его выдавала.
Миссис Осборн набрала несколько цифр на замке сумки, открыла ее и
проверила содержимое. Лежащих там брюликов хватило бы на то, чтобы украсить
витрину в магазине "Тиффани". Тогда она с довольным видом захлопнула сумочку
и крикнула через плечо:
- Я уже уезжаю, так что подслушивать не буду, знакомьтесь на здоровье.
Как только дворецкий закрыл за ней дверь, открылась дверь, ведущая в
библиотеку. Из нее вышел Осборн.
- Что ж, теперь, когда мы можем быть уверены, что моя жена
действительно оседлала свое помело, мы и вправду можем поговорить о том о
сем. - Голос у него был низкий, и какой-то смешной. Он напомнил мне
Фогхорна-Легхорна*. <Петух, персонаж мультфильмов>. Только Осборн
говорил не так медленно. Он был одет в гавайскую рубашку, на которой было
написано "Aloha", и блейзер с эмблемой Нью-Йоркского клуба яхтсменов, а
также старые военные брюки цвета хаки, которые впрочем, были хорошо
выглажены. На ногах у него были золотистые мокасины из тюленьей кожи.
Я прошел за ним в библиотеку, которая была размером с домик, в котором
жили мы с мамой. Полки доходили до самого потолка, и все они были набиты
книгами. Еще там стояла раскладная лестница, но мне сразу стало ясно, что он
на нее давненько не взбирался. На стене висела картина с изображением
обнаженной женщины. Кожа у нее была синяя. Нарисовал ее Пикассо - судя по
полуметровой подписи. Кроме того, комната была украшена множеством
черно-белых фотографий, на которые мне было бы очень интересно взглянуть, но
как-нибудь в другой раз - сейчас у меня в голове вертелось столько вопросов,
что у меня не было желания любоваться красотой окружающей меня обстановки.
- Неужели миссис Осборн правда знает моего папу? - На улице было не
меньше девяноста градусов и кондиционер работал во всю мощь, но в камине
горел огонь.
- Это она так думает. - Осборн подбросил в огонь еще одно полено, из
камина вылетели горящие щепки и упали на персидский ковер. Он беззаботно
отшвырнул их ногой обратно, даже не заметив, кажется, что они оставили на
ковре отметины.
- Как это понимать?
- Моя жена убеждена, что я - твой отец.
У меня появилось такое чувство, словно меня кто-то лягнул меня ногой
прямо в живот.
- Не беспокойся, это не так.
- Тогда почему она так думает? - Я был зол. В основном, потому, что они
все никак не оставляли меня в покое. Но и потому, что на какую-то долю
секунды я почувствовал, как где-то в самой глубине своего жадного сердца я
возрадовался тому, что могу унаследовать частичку этого великолепия.
- Она может думать так по двум причинам, но ни одна из них тебя не
касается. Понятно? - Он отрезал кончик сигары и засунул ее в рот, даже не
поднеся к ней зажигалку. Он не собирался отчитываться в своих действиях
перед кем бы то ни было, и уж тем более перед желторотым юнцом. - С другой
стороны, никогда не узнаешь, можно ли доверять человеку, если не расскажешь
ему о том, что для тебя действительно важно. Поэтому я расскажу тебе. Итак,
во-первых: мне не очень приятно говорить об этом, но где-то по этой планете
действительно бегают незаконнорожденные ребятишки, отцом которых являюсь я.
Я был влюблен в их матерей... чаще всего. В общем, хорошо ли это, плохо, или
это вообще неважно, но у всех моих отпрысков есть счета в банках, которые я
для них открыл. Так что, хоть они и самые обыкновенные ублюдки... Но только
я не ублюдок. Что касается второй причины... - курить незажженную сигару ему
явно не понравилось, и тогда он чиркнул спичкой. - То, что я курю сигару, и
то, что я говорил сегодня, навсегда останется между нами?
- Ясное дело. А вторая причина?
- Вторая причина - твоя мама. - Я знал это, но все-таки был шокирован.
- То есть вы с моей мамой... - Он знал, о чем я говорю. Миллиардер
улыбнулся и сощурил глаза, словно он смотрел на солнце, а не на синий зад,
стоивший четыре миллиона долларов.
- Мы с ней друзья. К сожалению.
- Вы хотите сказать, что, несмотря на то, что ваша жена уверена в том,
что я - ваш ребенок, между вами и моей матерью ничего не было? - Он был
удивлен тем, каким тоном я разговаривал. Да я и сам был удивлен. Ему,
кажется, понравилась моя дерзость. Надеюсь, что так.
- Я не сказал "ничего". Кроме того, богатому человеку несложно найти
себе любовницу, а вот друга - чертовски сложно. - Я слушал его, обратившись
в слух. Когда в дверь постучали, я вздрогнул. Это был дворецкий. Он катил
перед собой столик, на котором был накрыт ланч. Блюда лежали на серебряных
подогреваемых блюдах с крышкой. Когда он вышел, Осборн продолжил:
- Моя жена не верит, что я способен дружить с женщиной, с которой не
спал... Да, пожалуй, "дружить" - это наиболее подходящее слово.
Я и не знал, что мне делать - то ли заорать на него, то ли заплакать.
- Слушайте, я знаю, что вы трахаетесь с моей матерью. - Мне казалось,
что сейчас он вышвырнет меня за дверь, и в тот момент мне хотелось именно
этого. Не понимаю этих людей. Да что они к нам прицепились? Я был напуган.
Тогда мне стало ясно, что даже если они не хотят мне вреда, то и ничего
хорошего ждать от них не приходится.
- Знаешь это библейское изречение? "Скорее верблюд пройдет в игольное
ушко, чем богатый человек во врата рая". Если тебя что-то не устраивает, то
проваливай из моего дома.
Потом он стал медленно расстегивать ремень. Я был в ярости. Он снял
брюки и трусы - в это время я окидывал взглядом комнату, чтобы найти, чем бы
его стукнуть. Это было страшнее, чем любой фильм ужасов. Потом он стащил
свою рубашку - тогда мне стало уже не так страшно, потому что Осборн
выглядел просто отвратительно. Его кожа была болезненного бледно-желтого
цвета, словно старый фарфоровый писсуар. Варикозные вены были расширены, а
живот, со следами многочисленных шрамов, свидетельствующими о том, что жизнь
у него была бурная, раздут. Но он хотел показать мне что-то другое.
- Смотри внимательно, сынок, потому что второго раза не будет. - Он
приподнял свой длинный безжизненный необрезанный член и, усмехнувшись,
указал на воспаленный красный шрам, который находился как раз в том месте,
где полагалось быть мошонке.
- Эта медицинская процедура называется орхоэктомия. Это, собственно,
значит, что тебе отрезают яйца, для того, чтобы приостановить развитие рака.
Тогда болезнь становится не такой прожорливой, не такой голодной. Я был в
бессознательном состоянии, и тогда моя жена дала согласие на проведение
операции. Почки у меня отказали, и простата стала размером с бейсбольный
матч. Tout le monde mange, et je suis le diner. <Весь мир ест, и я
ужинаю>. Когда я познакомился с твоей матерью, то думал, что мои дни
сочтены. У тебя есть еще вопросы?
Наверное, мне нужно было извиниться, но я только кивнул ему в ответ.
Старик опять натянул брюки и застегнул ремень.
- Ну что, есть-то мы будем?
Аппетит у меня пропал, но я все-таки согласился.
- Вот и отлично, потому что сегодня повар приготовил лучшего в мире
цыпленка. - Но вместо того, чтобы приняться за еду, он выпил полдюжины
таблеток, которые лежали на серебряном блюде рядом с бокалом с водой. - Вина
хочешь?
- Когда мы сюда ехали, я пообещал маме, что никогда больше не буду
пить.
- Что ж, а теперь у тебя появилась возможность проверить, можно ли
доверять мне. - У вина был привкус осеннего дыма. Не помню, как назывался
этот виноградник, но его владельцем был сам Осборн.
- Не хочу вам надоедать своими вопросами, но как так получилось, что вы
с моей мамой подружились?
- Она спасла мне жизнь. - Он жевал с открытым ртом.
- Вы что, и правда думаете, что она может исцелять своим массажем?
- Нет. Но когда она пришла в мою больничную палату впервые, я держал в
руках вот это. - Он вытащил из кармана пиджака маленький револьвер с ручкой
из слоновой кости. - И я бы давно вышиб себе мозги, но у меня так тряслись
руки, что когда я пытался зарядить его, то уронил пули. Но ко мне
присоединили такое количество трубок, что я даже не мог встать с кровати,
чтобы поднять их. - Рассказывая эту историю, он улыбался. Видимо, у нее был
счастливый конец: он же не застрелился, в конце концов! - И тогда я сказал
ей...
- "Не могу достать свои патроны" - закончил я за него.
- Так она тебе рассказала?
- Я слышал, как она сказала эту фразу, когда говорила с вами по
телефону за день до того, как мы приехали сюда.
- Когда меня выписали из больницы, я сказал ей, что если когда-нибудь
ей понадобится моя помощь, то все, что ей нужно сделать - это произнести эту
фразу, - золотой зубочисткой он выковырял из зуба кусочек курицы.
- А что она сделал, когда вы попросили ее поднять патроны?
- Она заявила, что если после того, как она сделает мне массаж ступней,
я все еще захочу покончить жизнь самоубийством, она сама зарядит пистолет и
нажмет курок. - Мы оба рассмеялись.
- А больше вам никогда не хотелось этого сделать?
- Много раз, особенно в первое время. Но потом ко мне в больницу стала
приходить твоя мама, и мы подолгу беседовали. Знаешь, с ней очень интересно
разговаривать, особенно после того, как она понюхает кокаин. - В каком-то
смысле мне было приятно узнать, что я не единственный, кто считает, что
трезвый образ жизни сделал маму более скучной.
- Знаете, у моей матери полно газетных вырезок со статьями о вас. - Я
не думал, что подвожу маму; мне казалось, он будет польщен.
- Знаю. Я сам ей дал.
- Зачем?
- Я хотел, чтобы она знала обо мне как можно больше, чтобы помочь
принять одно решение. - Даже не знаю, что и думать: мне было приятно, что он
советовался с моей мамой; с другой стороны, это настораживало.
- Какое решение?
- Мне хотелось понять, есть ли в жизни хоть какой-то смысл, или она
абсолютно его лишена, как мне всегда казалось.
Теперь он вовсе не напоминал мне героя мультфильма. Перед уходом Осборн
показал мне фотографии в рамочках, которые были развешаны по всей комнате.
На снимках были запечатлены счастливые времена. Действие происходило в самых
невероятных местах: охота на тигров в Непале, игра в поло в дворце Белого
Раджи* в Сараваке*... <Малазийская часть острова Борнео. В 19 веке здесь
правил единственный в истории Азии Белый раджа, англичанин Брук. Княжеский
титул "раджа" использовали только в Индии, и то, что его получил европеец -
случай необыкновенный>. Осборн пояснил, что тот парень, который сидит с
ним в катере, рассекающем эолийские воды - это один из Рокфеллеров, которого
впоследствии съели каннибалы. Еще там были Джорджия О'Кифи, убивающая
гремучую змею где-то в Мексике, и Билли Холлидей*, явно обкуренная до
крайности, лежащая на смятых простынях на светлой деревянной кровати в
салоне самолета - было между ними что-то или не было? <Американская
художница>, <Джазовая певица>. Это была моя любимая фотография.
Все вместе это было можно назвать так: "Белые люди развлекаются. Дата:
двадцатый век". Именно так обозначил это Осборн.
Тут мама просигналила нам, сидя в машине у окна, чтобы дать понять, что
она готова забрать меня. Старик проводил меня к двери, и тогда я отдал ему
его трость из слоновой кости.
- Спасибо, что одолжили ее мне.
- Оставь себе. Кто знает, может, тебе повезет, и она опять тебе
понадобится.

15

Когда мы вернулись домой, позвонила Майя. Мы опять обменялись репликами
типа "я-по-тебе-скучала-а-я-по-тебе-еще-больше", и я почувствовал, что член
у меня затвердел. К тому времени, когда мы договорились до признаний в
любви, он был не мягче стального клинка. Когда Майя сказала "Мы с дедушкой
говорили о тебе", то даже он вздрогнул.
- И что он сказал?
- Что ты лежкий продукт. - Я уже был достаточно хорошо знаком с
деревенской жизнью, и знал, что так называются яблоки и другие продукты,
которые могут долго храниться.
- Это значит, что я ему нравлюсь?
- Для него это самый большой комплимент.
- А как насчет моего сюрприза? - Подумав об этом, я расстегнул джинсы.
У меня никогда в жизни не было секса по телефону. Наверное, она это имела в
виду.
- Какой ты нетерпеливый.
- Я не нетерпеливый, а любопытный.
- Мы поедем на пикник. Ночью. Вот и все, что я могу тебе сказать.
- Звучит заманчиво. - Я тяжело дышал в трубку.
- Ты смеешься надо мной?
- Нет.
- Хорошо.
- Почему хорошо?
- Потому что Брюс любит надо мной подтрунивать, а меня от него уже
тошнит
- Если тебя от него тошнит, то и меня тоже. - Все-таки у меня здорово
получается говорить людям то, что они хотят услышать.
- Я за тобой заеду в полседьмого. - Когда она повесила трубку, мне
вдруг стало смешно. Наверное, это выглядело забавно: в руке я до сих пор
сжимал свой член. Я вспомнил, как видел на вокзале писсуар, на котором было
нацарапано: "Любовь такая большая, когда ты держишь ее в своей руке".
Следующие двадцать четыре часа мои гормоны вырабатывались в таком
количестве, что я пребывал в блаженстве от предвкушения чего-то очень
важного, что молодые мужчины часто принимают за удовлетворение. Теперь я уже
не боялся и не надеялся втайне, что моя мать - любовница Осборна, и у меня
появилось много свободного времени, чтобы мечтать о том, что за сюрприз
подготовила мне Майя.
Я был уверен, что мне пообещали секс. После того удовольствия, которое
доставила мне ее рука под столом на вечеринке в честь ее шестнадцатого дня
рождения - возраст невинности, как известно, - я был просто одурманен
распутными мыслями о том, что готовит мне судьба в тот момент, когда мы с
Майей останемся в темноте наедине. Я пришел, нашел, и теперь собирался
победить жаркую и загадочную женскую сущность, жаркие мечты о которой
посещали меня еженощно - тех самых пор, когда я начал прятать журналы между
обшивкой кровати и матрасом. Да, мы сделаем это. Без вопросов.
Я был так счастлив, что когда мама уехала утром делать массаж Осборну,
мне стало ее жаль. Она была ему симпатична; меня же любили по-настоящему.
Когда я услышал, что она уезжает, то бросился к автомобилю и постучал в
окно, чтобы она остановилась. А когда мама спросила меня, что случилось, я
ответил: "Ничего, просто хотел поцеловать тебя на прощание". Мама так
никогда и не узнала, что после этого я пошел домой и заправил кровать из
сострадания к ней. Моя жесткость была и невинна, и прекрасна.
Я поджидал Майю, сидя на газоне. Солнце уже садилось в пурпурно-синие
облака. Вечернее небо было похоже на восхитительный синяк. Я был так
взволнован, что когда запрыгнул в машину и уселся рядом с ней, то наклонился
поцеловать ее с такой слепой страстью, что наши передние зубы столкнулись, и
она закричала: "О Боже, у меня кусок зуба откололся". Девочки-подростки
часто еще менее романтичны, чем мальчики.
Я был разочарован, и Майя, кажется, почувствовала это. Когда я увидел в
зеркале заднего вида, что она улыбается, то решил, что она хочет дать мне
еще один шанс. Но она спросила только: "Ты когда-нибудь "Лендровер" водил?".
Видимо, думает, что я действительно отбил кусочек от ее переднего зуба.
- Конечно! - разумеется, я соврал.
Я дергал за сцепление, вертел и со скрежетом дергал какие-то рычаги,
так что скоро стало ясно, что на самом деле я сижу за рулем такой машины
впервые. Майя смеялась, а я чувствовал себя ужасно глупо. Мы катили по
проселочной дороге по направлению к тому большому сюрпризу, который (теперь
я был в этом убежден) мне никогда не получить.
Мы подпрыгивали на ухабах, останавливались и вновь продолжали движение
через поля с кукурузой, которая теперь уже доходила мне до плеч, и залежными
землями, засеянными лавандой. Вокруг нашей машины скакали олени: они то
появлялись, то вновь скрывались в море зелени, словно дельфины. Когда мы
подъехали к ущелью, в глубине которого текла речка, Майя сказала, чтобы я
дал полный газ. Машина накренилась, все четыре колеса вращались. Передняя
шина наехала на камень. Руль выскользнул у меня из рук. Крыло машины
натолкнулось на дерево. Раздался металлический скрежет. Задняя фара
разбилась - в нее влетел камешек. Мы два раза повернулись вокруг своей оси.
Все четыре колеса были заляпаны грязью. Я задрожал от прилива адреналина и
от смущения, а потом повернулся к Майе и тихо сказал:
- Извини меня, пожалуйста.
- За что? По-моему, было круто. - Мы вышли из машины, сразу оказавшись
по колено в грязи, и осмотрели повреждения.
- Я заплачу за ремонт.
- Да что ты! Я скажу, что это я сделала. - Ей это все понравилось
гораздо больше, чем мне. - И вообще, теперь она выглядит гораздо лучше. -
Майю не волновали вещи, которые можно было починить. Наверное, если бы она
не настояла на том, чтобы заплатить за ремонт самой, я бы сказал, что она
всего лишь избалованная богатая девчонка. Но когда она облокотилась на
поцарапанную дверь машины и притянула меня к себе, я подумал совсем о
другом. Я поцеловал ее в губы именно так, как хотел сделать это в первый
раз, когда отбил ей кусочек зуба. От нее пахло сигаретами и жевательной
резинкой. Я засунул руку ей в брюки.
- Эй, ты так мой сюрприз испортишь. - Майя оттолкнула меня и достала из
машины кусок цепи. Я наблюдал за тем, как она прицепила один конец к дереву
и вытащила лебедку. Ее руки и ноги были покрыты грязью. Она поехала в
сторону. Правила Майя одной рукой, а во второй у нее была зажата сигарета.
Наверное, было похоже на то, что это она парень, а я - девушка. Я никогда не
думал, что быть тряпкой - это такое возбуждающее чувство.
Когда мы проезжали по сосновому лесу, примыкающему к заповеднику, и в
свете фар показалось маленькое озеро, Майя заглушила двигатель. Она сняла
футболку и подошла к воде, чтобы смыть грязь. Лифчика на ней не было.
- Ты умеешь грести? Мы поедем на каноэ. - Она стала вытираться своей
майкой. Я совсем ошалел. Это было лучше любого снимка в порнографическом
журнале.
- Умею. Не хуже, чем водить машину.
- Я так и думала. - Она поцеловала меня, и подтащила зеленую лодку к
воде. Футболку она надевать не стала.
- Куда мы поплывем? - Я надеялся, что мы все-таки займемся любовью
прямо здесь.
- На мой остров. - Она показала пальцем куда-то на середину озера.
Скорее, это было больше похоже на большой камень. На нем стояла парочка
деревьев, возвышаясь над землей, словно кокетливый чубчик. Все-таки это было
здорово.
- Он твой? - Она, кажется, не слышала в моем голосе обиды.
- Да, дедушка подарил мне его, когда мне исполнилось двенадцать лет.
А когда мне было двенадцать, дедушка подарил мне бейсбольную перчатку.
Правда, она была на правую руку. Он забыл, что я левша.
- А у Брюса есть остров?
- Да нет, ты не понял. Дед каждый год нам что-то дарит, чтобы платить
меньше налогов.
- А как вы деньги делите?
- Невежливо спрашивать людей о деньгах. - Она надела футболку и
добавила: - Особенно богатых людей.
- Это все равно что не говорить с горбуном о его горбе? Нужно просто
делать вид, что его нет?
- Да, что-то в этом духе. - Она раздраженно протянула мне весло.
- Не беспокойся. Мне прекрасно известно, что значит иметь невидимый
горб.
- Садись вперед.
- Я покажу тебе свой, а ты мне - свой. - Она рассмеялась и брызнула в
меня водой. Я почувствовал большое облегчение.
- У тебя одно на уме!
Оказалось, что грести у меня получается лучше, чем водить машину. Когда
мы доплыли, то вытащили лодку на каменистый пляж. Она проводила меня к
маленькой лачуге с жестяной крышей и деревянным крыльцом. В этом домике была
всего одна комната. Раньше в нем жили куры, но потом Осборн приказал
починить его и перевезти его на остров. На двери висел висячий замок и
вывеска, на которой детской рукой было написано: "Держитесь отсюда подальше.
Всех касается".
Потом Майя зажгла керосиновую лампу. Я даже удивился. Там было полно
маленьких игрушечных лошадок с крошечными седлами и уздечками. Все они были
аккуратно выстроены на полочке. На окнах висели награды, которые получали
лошади, участвовавшие в соревнованиях. На кровати лежали мягкие игрушки, как
будто она до сих пор играла с ними. Детские цветные рисунки украшали стены
домика. На них была изображена Майя, скачущая на своем пони по имени Прыгун.
На каждой картинке было написано: "Кентер", "Рысь", "Галоп". Мне всегда
казалось, что Майя меня старше. Но сейчас, в оранжевом свете фонаря, она
могла бы сойти за двенадцатилетнюю девочку. Если бы не ее грудь, конечно.
Она торжественно смотрела на меня.
- Ты - первый мальчик, которого я сюда привезла. - Я ей верил. Она
вытащила пробку из бутылки с вином, за которое в ресторане пришлось бы
выложить долларов сто пятьдесят, не меньше (я об этом, естественно, понятия
не имел), и мы оба сделали по большому глотку. Вино по вкусу тоже напоминало
пробку, но я сделал вид, что оно мне понравилось. Затем она поставила
кассету, которую стащила из дома, и включила магнитофон на полную мощность.
Она сказала, что это любимая группа Брюса. Я никогда о ней не слышал. Она
называлась "Мертвые Кеннеди". Припев был такой: "Сегодня ночью бедных
убьем".
Я не совсем понимал, что от меня требуется, поэтому просто сел на ее
детскую кроватку и взял в руки медвежонка. На шее у него болтался
галстук-бабочка. От него пахло плесенью.
- Как его зовут?
- Это не он, а она. Ее зовут Ворчунья. - Вдруг из живота Ворчуньи
выскользнула прятавшаяся там мышь. Я вскрикнул от испуга. Тогда напряжение
спало.
Майя достала огромный охотничий нож с очень длинным лезвием. Этим ножом
она стала намазывать арахисовое масло на крекеры. Мы взяли вино и одеяло и
пошли на улицу, чтобы поесть на улице, сидя на черном камне. Она чиркнула
спичкой по отбитому зубу, а потом стала изображать факира. У нее был
баллончик с газом для зажигалки, так что через десять секунд у нас был
настоящий костер. Я от нее балдел.
Майя позволила мне себя поцеловать, но, кажется, ей вовсе не хотелось
продолжать. Я был несколько разочарован, поэтому посмотрел на рюкзак, из
которого она достала крекеры и масло, и спросил: "А что на десерт?".
Я ожидал, что она вытащит конфеты или печенье, но вместо этого она
сказала:
- Раздевайся.
Я был так заворожен тем, что она сказала, что даже не был уверен, что
расслышал правильно. Она потянула меня за ремень, недовольная моей
медлительностью. Когда я попытался поцеловать ее, Майя толкнула меня вниз,
на одеяло, и прошептала:
- Ложись на спину и закрой глаза. - Мне казалось, что со мной говорит
девушка из моих влажных сновидений. Когда я приоткрыл глаза, чтобы
посмотреть, как она стягивает с меня джинсы, она закрыла мне глаза ладонями.
- Не надо, Финн! А то сюрприз не получится.
Теперь она уже снимала с меня нижнее белье. Я покраснел, потому что мой
набухший член выскользнул из-под эластичной материи и громко хлопнул меня по
животу. Майя захихикала. Звук был такой, будто кто-то уронил на пол кухни
кусок сырого мяса.
- Не беспокойся, привязывать я его не буду.
Затем я почувствовал, как по моему телу заскользило что-то острое и
мокрое. Майя шумно дышала. Видимо, она была чем-то очень увлечена. Мне было
щекотно от ее касаний. В комнате запахло чем-то вроде клея, только это был
не клей. Школьный запах. Еще пару минут я принюхивался, а потом меня осенило
- она пишет на мне маркерами! Я тут же открыл глаза - она решила подшутить
надо мной! Вы представить себе не можете, как я удивился, когда увидел, что
она разрисовывает меня знаками племени яномамо. На одном боку у меня были
красные круги, на другом - черные полосы.
Когда она закончила, я стал наносить эти знаки на ее тело. Костер
горел, в ночи раздавались таинственные шорохи. У меня было такое чувство,
будто мы далеко-далеко от Нью-Джерси. Майя крепко зажмурила глаза. На лице у
нее было странное выражение, и когда я коснулся ее кончиком кисти, она
вздрогнула. Следы фломастеров смыть легко; но из моей памяти эти минуты не
сотрутся никогда.
Мы разделись догола. На наших телах были священные знаки. Мы были
обнажены, как люди племени яномамо. Теперь мы сами стали членами этого
племени. В Майе я видел себя самого, только более смелого, грозного и потому
прекрасного - словно те люди, о которых я читал в географических журналах.