Уиттенборн Д. Жестокие люди

---------------------------------------------------------------
© 2002 Dirk Wittenborn "Fierce People"
© Екатерина Корнева, перевод, 2005
---------------------------------------------------------------

1

"О, Господи!".
В то время мы жили в Нью-Йорке. И эти слова, произнесенные мамой ранним
субботним утром, могли означать одно из двух: или у нее опять тостер
загорелся, или появился новый приятель.
"О, Господи! Да!". - Нет, тостер здесь не при чем.


Наш дом находился на Грейт-Джонс-стрит, которая находится между улицей
Бауэри и Лафайетт, как раз напротив пожарной части. На дворе был июнь 1978
года. Через десять лет этот квартал станет модным. Мне было пятнадцать, а
маме - тридцать три года. Не утруждайте себя вычислениями. Моя мать,
известная также как Элизабет Энн Эрл, забеременела через две недели после
поступления в Стейт-колледж, который начала посещать после того, как
навлекла на себя и своих родителей позор, не набрав баллов, необходимых для
поступления в Уэлессли. Она часто повторяла, что мое появление на свет -
чистая случайность. Не ужасайтесь: каждый раз, когда мама так говорила, она
обнимала меня, целовала, (особенно если выпивала до этого пару бокалов), а
потом добавляла: "Это был самый счастливый случай в моей жизни".
Когда мне исполнилось двенадцать, я перестал в это верить в эти
россказни. Помнится, как-то дедушка преподнес нам в качестве рождественского
подарка оплаченный курс психологической помощи для семей, испытывающих
определенные трудности. Вообще-то, мама просила его купить тур в Катманду.
Ее отец был довольно известным (в узких кругах) психиатром. Потом расскажу
поподробнее. Видите ли, тогда я понял (и до сих пор уверен в этом), что мама
забеременела специально. Вы спросите, почему я так уверен, что она хотела
оставить ребенка? Потому что она во мне нуждалась. Ей хотелось бежать от
родителей, но было страшно пойти на это в одиночестве. Впрочем, все эти не
по годам мудрые соображения о причинах бунта моей матери ничуть не облегчили
мою жизнь, когда пришло время устроить свой собственный бунт.
* * *

Наши комнаты располагались рядом. Мама спала на купленной в
секонд-хенде раскладушке в помещении с высоким потолком, которое служило нам
гостиной, кухней и спальней. Нас разделяла только тонкая стенка.
Раскладушка скрипнула еще три раза. Затем раздался длинный, глухой
женский стон. Так скрипит стол, который вот-вот развалится. Они, конечно,
старались вести себя как можно тише. Я пытался уснуть, но когда закрывал
глаза, то не мог не воображать то, что происходило в соседней комнате.
Я смотрел на черно-белую фотографию, которую сделали, когда мне было
всего две недели отроду. Мама держала меня на руках. Она хотела быть похожей
на битников, но, честно говоря, скорее напоминала иммигрантку, которую
только что переправили с острова Эллис*. <Небольшой остров (площадью в 11
га) в заливе Аппер-Бэй близ г. Нью-Йорка, к югу от южной оконечности
Манхэттена. В 1892-1943 - главный центр по приему иммигрантов в США, а до
1954 - карантинный лагерь>. Ее грудь занимала чуть ли не половину
фотографии. Мама не признавала кормления из бутылочки, и поэтому здорово
располнела тогда.
За день до того, как была сделана эта фотография, бабушка и дедушка
приехали в Нью-Йорк, чтобы упросить маму переехать к ним в пригород. Они уже
подготовили для нее комнатку в своем доме, прямо над гаражом, и сказали, что
ей нужно подумать о ребенке. И о своем образовании. Кроме того, маме дали
чек на тысячу долларов, и предложили "хорошенько поразмыслить над их
предложением". Мама пересказывала эту историю много раз, словно это была
древняя скандинавская сага. И всегда заканчивала ее одинаково: "Я думала над
их предложением, пока не закончились деньги, а потом позвонила этим занудам
и сказала: мне жаль вас разочаровывать, но я собираюсь покорить Нью-Йорк".
Если бы она действительно покорила Нью-Йорк, я бы не возражал против того,
чтобы она пересказывала ее каждому очередному мужчине, который появлялся в
нашем доме. Но тогда у нее вряд ли появилась бы такая потребность.
Мама пыталась добиться успеха, исполняя народные песни (она даже
выступала в роли бэк-вокалистки Фила Окса на одном концерте в клубе "Виллидж
Вэнгад"). Также она делала сандалии и даже собиралась стать художницей - это
в то лето, когда мы переехали жить к одному довольно известному
абстракционисту-экспрессионисту; впрочем, мы быстро оттуда съехали - после
того, как он швырнул в меня зажженную сигарету, за то, что я прошелся по
влажному холсту. На втором этаже Музея современного искусства висит триптих
этого художника, и если вы внимательно в него вглядитесь, то увидите на нем
отпечатки моих ног. После этого мама работала агентом по недвижимости, затем
- очень недолго - модисткой (она делала шляпы). И только потом поняла, в чем
ее истинное призвание.
Последние два года мама занималась массажем. Я смущался, когда мы шли
вместе по городу, и она толкала перед собой специальный складывающийся
столик на колесиках. Ее клиенты говорили, что у нее "золотые руки". Может, и
так. Когда мама стала заниматься этим профессионально, я перестал разрешать
ей делать мне массаж ступней. Невропатолог сказал ей, что это вполне
нормально: мальчик-подросток хочет установить определенные границы в
отношениях с матерью. Ну да, и сейчас она как раз этим и занимается этим с
каким-то...
В туалете спустили воду. Это явно была мама, потому что я не слышал
шагов: во-первых, она знала, какие половицы скрипят, а во-вторых, когда она
была в нижнем белье, то ходила на цыпочках - или сейчас она была вообще без
ничего? Когда меня посещали такие мысли, мне всегда становилось не по себе.
Я грузно перевернулся на живот. Из-под матраса выскользнул спрятанный
там журнал "Клаб Интернэйшнл" и, упав на пол, открылся на центральном
развороте. В восемнадцати дюймах от моего носа, во всей своей розовой
майской красе, распростерлась девушка месяца. В туалете опять раздался шум.
Теперь это был мужчина. Половицы заскрипели так громко и жалобно, что можно
было подумать, что дорога к постели моей матери пролегает по клавишам
аккордеона.
Этот парень играл на гитаре - по крайней мере, у входа стоял чехол. А
еще пара красных высоких кроссовок. Теперь была моя очередь красться в
ванную. Мамины ночные посетители становились все моложе. И все они
интересовались музыкой. Когда я вышел из туалета и на цыпочках пошел к себе
в спальню, то услышал, что ее гость говорит с английским акцентом.


Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Не надо думать, что новые
любовники появлялись у нее чуть ли не через день. На самом деле, перерыв
продолжался почти два месяца - довольно долгий засушливый сезон. Мама
никогда не встречалась с теми, кому делала массаж. Единственным исключением
стал один сайентолог: но даже она признавала, что это было сплошное
недоразумение.
Мне было не очень приятно услышать, когда рано утром этот англичанин
спросил: "Послушай, милая, у тебя не найдется вазелина для моего мистера
Джонсона?". Впрочем, каждый подросток, который в конце семидесятых жил в
мансарде, знал наверняка, что его мама тоже занимается сексом. (Кстати, за
стенкой они опять предались этому занятию). Особенно если в его семье не
было отца.
На книжной полке, рядом с кубком, который я получил за победу в
бейсбольном матче Малой лиги*, стояла фотография моего отца. <Детские
бейсбольные команды, объединенные в т.н. "малые лиги". В каждой лиге - 4-6
команд. Поле для игры по площади равно 2/3 стандартного. Соревнования таких
команд проводятся с 1939. Ежегодно проходит всемирный чемпионат "малых лиг"
в г. Уильямспорте, шт. Пенсильвания>. Она была вставлена в рамку с
отбитым краем, купленную в мелочной лавке. На ней вы могли видеть
светловолосого мужчину с глубоко посаженными глазами и сломанным носом.
Казалось, в своем помятом летнем костюме он чувствует себя неловко. Этого
человека звали Фокс Бланшар. Он был знаменитым антропологом, представьте
себе. Под моим матрацем лежали не только непристойные журнальчики. Еще там
был журнал "Нэйчурал хистори", в котором была напечатана его статья.
Как-то его попросили прочитать вводную лекцию для первокурсников,
которые хотели бы изучать антропологию. Мама тоже пришла его послушать.
Получается, меня зачали через несколько часов после того, как она прослушала
лекцию о племени "яномамо" - что значит "жестокие люди". Яномамо - это очень
странное племя южноамериканских индейцев, затерянное где-то в дебрях
Амазонки, недалеко от бразильско-венесуэльской границы. До появления моего
отца они никогда не видели белого человека, а тем более, белого человека, у
которого был бы телевизор и что там еще.
Произошел "первый контакт", как называют это антропологи. Это не просто
круто; это еще и опасно, потому что люди янамамо привыкли чуть что не так
метать отравленные кураре стрелы и нюхать галлюциногены. Чуть ли не каждое
утро у них начиналось если не с одного, так с другого. Вместо того чтобы
здороваться за руку или говорить "привет", они обычно дубасят друг друга
палками или просто бьют прямо по почкам. Если у тебя есть что-то, что им
понравилось, они не ходят вокруг да около, а сразу говорят: "Отдай мне
арахисовое масло (или там свою жену, или мачете), или я отрежу тебе большие
пальцы на ногах, и буду гадить прямо в твой гамак". Их называют "жестокие
люди", потому что они действительно самые безжалостные люди на этой планете.
По крайней мере, тогда я так думал.
В общем, как бы то ни было, но папа вернулся в Южную Америку, а потом
узнал, что мама беременна. Они встречались некоторое время, а потом, когда
осенью отец уехал в лекционный тур, постоянно разговаривали по телефону. Так
что мое появление на свет не было результатом случайной связи. Однажды он
даже приехал навестить нас. Но в то время я был еще младенцем, и поэтому
ничего не помню. Мама утверждает, что они обсуждали возможность развода, но,
к сожалению, "это было не так уж просто сделать".
Мой дедушка-психолог говорил об этом более внятно: "Видишь ли,
исследования, которые проводит твой отец, требуют больших затрат...".
Бабушка выражалась еще понятнее: "У жены твоего отца денег куры не
клюют, милый".
Когда я был ребенком, думал, что дело в том, что папа больше любит
своих яномамо, чем нас с мамой. Но потом, прочитав несколько статей о
"жестоких людях", мне стало ясно, что это полная чушь. Понимаете, их нельзя
было любить: после пира женщины яномамо прятали остатки пищи у себя между
ног. Кроме того, у всех них из носа бежали зеленые сопли, потому что они
постоянно нюхали энеббе. Если вы думаете, что я преувеличиваю, то сами
почитайте. Так что яномамо здесь не при чем. И отец мой не виноват. Это все
деньги.
Я никогда его не видел, но прочитал все написанные им статьи о яномамо,
и все книги в публичной библиотеке, в которых упоминалось об этом племени.
Так что я был готов ответить на любой вопрос, если бы он пожелал мне его
задать. Наверняка этот таинственный незнакомец, которым был для меня мой
отец, был бы поражен моими знаниями. После долгих упрашиваний мама, наконец,
согласилась написать мистеру Бланшару о том, какой неподдельный интерес
испытывает к антропологии его отпрыск. К нашему удивлению, папа позвонил
сразу после того, как получил это письмо. Несомненно, этот поступок
характеризует его с лучшей стороны. Так вот, он пригласил меня провести июль
и август вместе с ним и людьми яномамо на берегах реки Ориноко. Он
подчеркнул, что эта богатая сучка, его жена, ждет не дождется момента, когда
сможет познакомиться со мной, и даже предложил прислать мне билет. Мама же
уверила его, что деньги для нас не проблема. Это было, конечно, враньем, как
мы оба прекрасно знали, потому что в тот день мы как раз поджидали бабушку и
дедушку, чтобы за обедом уговорить их раскошелиться мне на билет.
Если бы не яномамо, я бы сейчас же встал с кровати, прошлепал в спальню
и выгнал бы этого парня и его подлого мистера Джонсона из маминой кровати
(представляю, как бы он обалдел). Мама начала бы плакать от смущения...
Такие вещи у меня здорово получаются. Однажды я устроил настоящую засаду для
одного босоногого гостя: выложил дорогу от туалета до раскладушки
канцелярскими кнопками. Но это совсем другая история.
Дело в том, что в тот день мне была нужна мамина помощь. Кроме того,
несмотря на то, что из моего рассказа можно заключить, что она была какой-то
бестолочью, на самом деле, у меня была замечательной мамой. Знаете, когда я
был ребенком, она могла часами, весело хохоча, смотреть со мной мультики.
Поверьте, не так уж много найдется детей, которые могут, не соврав, сказать,
что их матерей действительно волнует, кто сильнее - Космическое привидение
или Гонщик. Впрочем, наверное, стоит добавить, что больше всего ей нравилось
заниматься этим после того, как она покурит марихуаны.
Не забывайте, на дворе был 1978 год. Тогда все мамы занимались сексом и
употребляли наркотики. Не помню, когда именно кокаин стал членом нашей семьи
- кажется, год или полтора назад, тогда же, когда мама стала приносить домой
пачки денег, которые она получала за работу в институте МакБерна. Эта
роскошная частная больница расположена в районе Верхний Ист-Сайд. Там лежал
один миллионер, у которого обнаружили рак. Он платил ей по триста долларов
за то, что она массировала ему спину. Именно он сказал ей, что у нее
"золотые руки". Ладно, неважно. Мама никогда не нюхала кокаин у меня на
глазах. Я же притворялся, что не замечаю того, что она начинает шмыгать
носом чуть ли не каждый раз, когда выходит из ванной. Все было и так
понятно. Когда мы праздновали прошлый День благодарения, то у нее из ноздри
выпал белый катышек, размером с чечевичное зернышко, и приземлился прямо в
озерцо из подливки, которое находилось точно посередине тарелки с
картофельным пюре. Наверное, кроме меня, никто этого не заметил.
Не то чтобы кокаин был для нее такой уж огромной проблемой. На самом
деле, если говорить начистоту, хорошая понюшка оказывала на маму, скорее,
положительное действие. В такие дни, приходя из школы, я заставал ее за
мирными домашними делами: она пекла рождественское печенье, красила
пасхальные яйца, или клеила святочный венок из засушенных роз. То есть
занималась всем тем, чем занимаются обыкновенные женщины, читающие журналы
для домохозяек. Иногда, правда, это выглядело довольно странно, если,
например, предновогодняя суета охватывала ее в середине июля. Но ведь она же
старалась! Кроме того, когда она хлюпала носом, то была просто великолепна
на родительских собраниях. Однажды мама сорок пять минут разговаривала с
мистером Краусом, моим тупоголовым преподавателем по физкультуре. Он
рассказывал ей о том, как занял второе место в конкурсе красоты на звание
"Мистер Стейтен-Айленд*" <Остров, на котором расположен округ Ричмонд г.
Нью-Йорка; входит в состав территории города, хотя и отделен от основной его
части широкой Нью-Йоркской бухтой>. Если бы не она, этот мускулистый
стероидный урод никогда не поставил бы мне зачет.

"О, Господи!". Опять у мамы что-то с тостером случилось. "Давай же", -
простонала она, и раскладушка ударилась о стену. Я старался думать о
яномамо. Потом решил перечитать статью в географическом журнале, которую
написал мой отец, чтобы перестать представлять себе все эти страсти, которые
происходили в соседней комнате. Ни его, ни людей яномамо я никогда не видел.
Но в журнале была фотография четырнадцатилетней полуобнаженной девочки. Это
дитя тропического леса, абсолютно голое, если не считать покрывающих тело
татуировок, с торчащими грудками, с иглами дикобраза, которыми были
проколоты щеки, было похоже на панка из Каменного века. Девочка напомнила
мне бродяжек с площади Сейнт-Марк, у которых тоже был пирсинг. Мне было
страшно заговорить с ними, и уж тем более подойти поближе. Сейчас они меня
возбуждали. Тогда я схватил журнал с девушкой месяца, лежащий на полу
(кстати, она явно умела пользоваться бритвой) и вообразил, что бы
почувствовал, если бы она в темноте прикоснулась к моей наготе. Но вместо
этого мне пришло на память то, что произошло в один зимний вечер, когда мама
торопилась на родительское собрание (то самое, когда она упрашивала Крауса
поставить мне зачет, чтобы меня не отчислили за неуспеваемость). Она
крикнула мне из ванной, чтобы забыла шампунь в хозяйственной сумке, которая
стояла на кухонном столе. Когда я передавал ей его в душе, то закрыл глаза,
но она, забирая его, нечаянно дернула за занавеску, и полетела вниз вместе с
карнизом, словно парус, который быстро спускают во время шторма. На лицо мне
полилась вода. Мама отпрянула назад и поскользнулась. Чтобы не упасть, она
схватилась за кран с горячей водой, и случайно повернула его, из-за чего из
душа полился настоящий кипяток, так сильно ошпаривший ее зад, что она с
воплем выпрыгнула из душа и очутилась прямо в моих объятиях. Знаете, когда
вы впервые обнимаете обнаженную женщину, вам меньше всего хочется, чтобы она
оказалась вашей матерью.
Все произошло очень быстро. Глаза у меня были по-прежнему закрыты, и,
Господь свидетель, мне бы и в голову не пришло взглянуть на нее, если бы она
не засмеялась. (Мне всегда хочется узнать, почему кто-то засмеялся). Она
хихикала, словно девчонка, а не мать семейства. Просто сгибалась от смеха.
Между ее грудей, когда она их сжимала, образовывалась ложбинка, вполне
достойная того, чтобы ее продемонстрировали на страницах журнала "Пентхаус".
В низу живота у нее остались мыльные пузыри. Да, пожалуй, все это было
довольно забавно. Но я был слишком поражен лицезрением наготы своей матери,
чтобы почувствовать комичность ситуации.
Сказать по правде, мне было трудно определить, кто меня так возбудил:
то ли девицы яномамо с четвертым размером лифчика, то ли женщина с
разворота, то ли моя мать. Мне было не просто неприятно от этой мысли. Это
было ужасно.
А мама с англичанином что-то совсем развеселились. Я знал, что они
смеются не надо мной, но легче мне от этого не стало. У меня было такое
чувство, что я стал жертвой какого-то колоссального межнационального
розыгрыша, о котором известно только посвященным. Яномамо, "жестокая"
девушка, сжимающая палку с заостренным концом и улыбающаяся притворно
скромной улыбкой, лоснящаяся журнальная девка, скалящая зубы, словно
деревенский дурачок, сосущая леденец и разводящая ноги для того, чтобы ее
осмотрел гинеколог, моя мама, использующая лубрикант, чтобы ублажить своего
гитариста-англичанина... Все они были из одной банды, и все они имели то,
чего у меня не было. Понимаете, вдобавок ко всем горестям сегодняшнего утра,
я был единственным девственником в своем классе, за исключением Хлюпика. Но
у него была железная отмазка: одна его нога была на восемь дюймов короче
другой. Кроме того, он чавкал, когда ел.
Мне стало легче, когда я услышал, что англичанин взял гитару и потопал
вниз по лестнице. Я подошел к окну, чтобы посмотреть, как он выйдет из дома.
Мужчина был одет в кожаные брюки, и волосы у него торчали в разные стороны.
Остановив такси, он повернулся, посмотрел на наши окна и помахал рукой. Вот
идиот! Не видит, что ли, как я ему средний палец показываю?
Через несколько минут в мою дверь постучали.
- Выходи, ягненок, пора завтракать.
Мама называла меня ягненком, когда я болел. И еще когда она чувствовала
себя счастливой.
- Нет! - Я знал, что она заглаживает свою вину, но мне от этого было не
легче.
- Ну же, Финн. - Так меня зовут. Позвольте представиться.
- Нет! - Я швырнул в дверь один из моих порнографических журналов,
чтобы она поняла, что мне не до шуток. А может, втайне я рассчитывал на то,
что она взбесится, с шумом распахнет дверь и убедится, что в моей жизни
полно других женщин?
- Я блинов напеку...
- В гробу видал твои блины. - Кроме того, мне было прекрасно известно,
что молока у нас в доме нет.
- Послушай, Финн... - Мама приоткрыла дверь. Журнал, который лежал
прямо у ног, она не заметила. Щеки у нее были красные - видимо, англичанин
не утруждает себя бритьем. В махровом халате она выглядела как обыкновенная
мамаша, а не как чья-то любовница. Когда она зажигала свою первую за этот
день сигарету, руки у нее чуть-чуть дрожали.
- Я-то думал, ты бросила курить. - Мне не хотелось с ней ссориться, но
мне было трудно сдержаться.
- Правильно думал. - Она открыла окно и выбросила сигарету прямо на
улицу. - Ты на меня сердишься?
- Нет. - Как я уже говорил, ссориться мне не хотелось.
- Ты меня любишь?
- Да. - Просто поразительно, как на нее подействовали эти слова: внутри
у нее словно зажегся ровный и мягкий свет. Казалось, что она полая внутри,
словно фонарь из тыквы, внутрь которого вставляют свечу на Хэллоуин.
Что ж, теперь все пойдет как надо. На часах было полдевятого утра, а
бабушка с дедушкой придут не раньше двух. У мамы полно времени, чтобы
привести в порядок себя и нашу квартиру. Каждый раз после всенощного бдения
с очередным мужиком, она чувствовала огромный прилив энергии, который
направляла на домашние заботы. Включив кассету с записями песен Боба Марли,
она начинала переставлять мебель, отмывать пол в ванной и менять бумагу,
которой мы покрывали полки - как я уже говорил ранее, один грамм кокаина
превращал маму в городской вариант Бетти Крокер*. (Никогда не существовавшая
в реальности женщина; рекламный персонаж, созданный менеджерами одной
компании по производству продуктов питания; героиня, якобы отвечавшая на
письма домохозяек и "автор" знаменитой поваренной книги; имя стало
нарицательным для умелой хозяйки). У меня не было никаких сомнений, что она
легко выманит у своих родителей деньги на билет в Южную Америку. Все, что ей
было нужно сделать - это приготовить омлет с сыром и поддакивать, пока они
будут рассказывать о ее кузинах, чьи дела шли гораздо лучше, чем у нее. Они
уйдут в полной уверенности, что у нее все в порядке, а мама без сил упадет
на кровать, и все будет хорошо, по крайней мере, до тех пор, пока я не
окажусь в джунглях Амазонки вместе со своим отцом и племенем "жестоких
людей". Могу себе представить, какие приключения ожидают меня в Южной
Америке. Возможно, я расстанусь с девственностью при содействии юной
красотки из третьего мира - как раз в том месте, куда она воткнет копье. Или
спасу отца от стаи пираний, не дав им обглодать его до костей, так что он
преисполнится ко мне такой благодарностью, что, в свою очередь, спасет маму.
В общем, я был убежден, что если мне удастся добраться до той реки, где
засел мой папа, то все проблемы будут решены. Видимо, я унаследовал от мамы
любовь к призрачным иллюзиям.
Если бы в свои пятнадцать я был членом племени янамамо, то просто
попросил бы шамана прийти как можно скорее и произнести заклинание, чтобы из
моей спальни ушли все амахири-тери. Амахири-тери - это такие существа, вроде
гномов-мутантов, которые, как полагают яномамо, населяют параллельный мир, в
котором нет джунглей. И поэтому они приходят, чтобы пожирать души детей. Но
вместо этого я быстро подрочил и глубоко заснул.
Я мог бы продремать целое утро, но уже через час проснулся, потому что
меня разбудил страшный грохот: у меня аж кровать затряслась. Окно зазвенело.
Путаясь в штанинах, я побежал наверх. Мама лежала под огромным, шириной во
всю стену, шкафом, который занимал все пространство от пола до потолка. Как
это она умудрилась под ним оказаться?
"О, Господи!". Не самый удачный выбор слов. Она подумала, что я
передразниваю ее, смеюсь над ней. Может, так оно и было. Мама выругалась и
отшвырнула книжки, которые почти полностью завалили ее.
- Ты что, так готовишься к встрече с родителями? Думаешь, им такой
прием понравится? - Нет, это было не похоже на картинку из романа "Домик в
прериях"*. <Роман-автобиография (1935) писательницы Л.Уайлдер (867-1957),
из серии книг о жизни на фронтире. Считается классикой детской
литературы>. Перевернутый шкаф довершал "идиллию". Диванные подушки были
разбросаны по всей комнате, простыни сдернуты с раскладушки. Все три мамины
сумочки были выпотрошены. Они валялись на полу; одна из них прикрывала
пепельницу, полную окурков и упаковок от презервативов. Мама была
единственным человеком, который в семидесятые годы пользовался
презервативами. Она, видите ли, считала, что противозачаточные таблетки
вредны для здоровья. Зато кокаин здорово полезен.
- Что ты делаешь?
- Я ищу одну вещь. Сними с меня этот чертов шкаф.
Я приподнял его, насколько мог, чтобы она выбралась из-под него, но,
вместо того, чтобы помочь мне прислонить его к стене, она стала рыться в
куче книг: хватала то одну, то другую, встряхивала их, перелистывала, а
потом отбрасывала через плечо. Сначала словарь, потом географический атлас,
потом "Анну Каренину".
- Что ты ищешь? - Мне было прекрасно известно, что она забыла, куда
положила свою дозу кокаина, но я все-таки решил ее спросить.
- Одну вещь... Куда я ее дела...
Мама встала на колени. Со скрупулезностью сумасшедшего она проверяла
том за томом. Потом она перешла к Британской Энциклопедии.
- Что за вещь?
- Нужная, - резко ответила она, даже не заметив, что только что
опрокинула полупустую бутылку красного вина. На ковре появилась кровавая
лужа. Ни дать ни взять место преступления.
- Скажи мне, что ты ищешь. Может, я знаю, где она. - Я был спокоен,
мама в бешенстве; но мы оба с трудом себя контролировали.