Уиттенборн Д. Жестокие люди

пирога, теперь стали подозревать, что на самом деле жизнь их обделила. На их
лицах было написано, как они бесятся, наблюдая за тем, как губернатор и
министр финансов - они оба жили в Флейвалле - по-приятельски беседуют со
старым фермером по имени Уолтер Пикл. У него было всего три зуба, он жевал
табак и занимался в основном тем, что спасал исчезающие виды свиней - по
просьбе мистера Осборна. У гостей-то были все зубы, и они ездили на дорогих
машинах, а их дети играли в составе бейсбольных команд, которые могли бы
побеждать в национальных чемпионатах, если бы не все эти негры, которых
принимают в университеты Ньюарка. Интересно, почему эти шишки не
воспользовались ситуацией, чтобы сфотографироваться с высшими чинами страны?
Непонятно. Зачем они вообще каждый год приезжали сюда?
Я заглянул в банку. Мне было интересно узнать, сколько денег они
насобирали. Там лежала пригоршня мелочи и долларовая бумажка, надорванная
посередине. Гейтс, надо думать, туже туда посмотрел, потому что он науськал
охранников Охотничьего клуба на посетителей, и они уже стали спрашивать у
людей, живут они во Флейвалле или приехали сюда на праздник. Забавно, что
после того, как их заставляли платить, они уже не так возмущались тем, что
происходит на празднике - их природное чувство демократизма было
удовлетворено.
Осборн был одет в комбинезон - такой же, как у Уолтера Пикла. На голове
у него была соломенная шляпа - казалось, какая-то лошадь уже пыталась ей
полакомиться. Не удивлюсь, если он специально топтался на коровьих лепешках,
чтобы придать своему облику законченность - и ему действительно удалось
стать похожим на деревенского дурачка. Но когда вы привязаны, по-настоящему
привязаны к богатому человеку, и этот человек хорошо к вам относится, то
всегда хочется думать, что он не подделывается под кого-то, а просто
веселится. Дело не в том, что вы пытаетесь его оправдать. Скорее, вы
стараетесь оправдать себя.
Меня поразило, что я знал здесь почти всех; с некоторыми я познакомился
на вечеринках и в доме Лэнгли, других видел на фотографиях, как, например,
старого фермера. Леффлер распустил хвост - знакомил маму с разными важными
людьми, чтобы поразить ее. Это ему вполне удавалось. Мне было очень приятно,
потому что я тоже мог подходить к людям, пожимать им руки и говорить "Рад
вас видеть, миссис Грэхам" (эта старушка владела знаменитой бейсбольной
командой) или еще что-нибудь в этом роде какому-нибудь парню, которому
принадлежал "Форбс" и воздушный шар. Как будто мы были старыми приятелями.
Я, конечно, к ним подлизывался, но так было надо - поджидая Майю, я не
переставал уверять себя в этом.
Наконец, заиграл оркестр. Они исполняли кантри. Уолтер Пикл, по
настоянию Осборна, взобрался на сцену и объявил, что сейчас все будут
танцевать кадриль. Потом начал громогласно выкрикивать названия фигур.
Многие, соблазнившись веселой мелодию, пустились в пляс, изображая нечто
вроде танца. Со стороны это выглядело комично. Пикл, улыбаясь и брызгая
желтой от табака слюной, командовал "Танцуем кадриль с девушкой-левшой". Это
было очень смешно. Тут я заметил Майю и миссис Лэнгли. Она продиралась через
толпу, наступая людям на ноги и опрокидывая их стаканы. Она стремилась
быстрее добраться до меня, и была слишком счастлива, чтобы извиняться.
Наклонившись ко мне, моя возлюбленная прошептала: "Почему я тебя раньше
не встретила?". Осборн, увидев это, улыбнулся, и одобрительно закивал мне.
Миссис Лэнгли, державшая в руке банку с лимонадом, поцеловала меня в обе
щеки и сказала: "Бонжур, Финн". Хотя мы праздновали День Независимости,
сегодня я чувствовал себя немного французом.
Потом Майя сообщила мне, что ее отец чувствует себя прекрасно, и что
доктора говорят, что он вернется домой через три, а может, и через две
недели. А я спросил:
- Где же Брюс?
- Я здесь, сэр.
Майя говорила мне, что он перекрасил волосы в свой натуральный цвет. Но
она забыла упомянуть о том, что его преображение включало в себя и смену
гардероба. Вместо саронга на нем был надет полосатый костюм из легкой ткани
и галстук-бабочка. Кроме того, он нацепил на нос очки в роговой оправе -
видимо, раньше он носил контактные линзы. Он был похож на Кларка Кента -
актера, сыгравшего Супермена.
Потом я понял, что это не просто новый имидж. Брюс решил новую жизнь.
- Пойду попрошу Томми Фаулера купить для меня вина. Тебе принести,
Брюс? - предложила Майя.
- Нет, - резко ответил он. - И тебе тоже пить не следовало бы.
- А, да, я забыла. Финн, познакомься с новым Брюсом. Этот человек очень
похож на моего брата, но он куда более занудный.
- Нет никакого нового Брюса. Просто теперь, когда папа вышел из комы, у
нас у всех появился второй шанс. И я не собираюсь его упускать.
Майя отправилась на поиски Фаулера, а ее брат торжественно сообщил мне:
- После того, как папа пришел в себя, я решил, что мне необходимо
определить свои приоритеты. - Вид у него был виноватый. Майя вернулась,
держа в руках два бокала белого вина.
- Я рад видеть тебя, Финн. Говорят, вас с дедушкой теперь водой не
разольешь?
- Будь осторожен, Брюс, дед рассказал ему о семейных тайнах, о которых
даже мы с тобой не знаем. Представляешь, бабушка приказала установить камеру
в лесном домике. Она хотела получить доказательства его связи с той
австралийкой. Теперь эта пленка у Финна. Он собирается ее проявить. -
Вообще-то, Майя обещала никому не говорить о том, что я ей рассказал. - Он
даже мне не сказал, где ее спрятал.
Она лежала (вместе с марихуаной) у трубы с горячей водой в туалете в
моей спальне. Я был рад, что не разболтал ей это. Правильно сделал.
- Тебе остается надеяться только на то, что она не работала, когда ты
проводил время в этом домике вместе с Джилли. Представляешь, что было бы,
если бы эти снимки увидел Двейн? - продолжала изводить своего брата Майя.
Все по моей милости. Теперь я во второй раз пожалел о том, что выдал ей все
свои секреты.
- Извини меня, Брюс, я не должен был говорить ей о Джилли. - Вдруг
кто-то сильно треснул меня по спине, так что я уронил свой стакан с пивом.
Это был Двейн.
- Привет. Как поживаешь, друг-рыбак?
Джилли поздоровалась со всеми. Они оба напились. Потом он опять
направились к бару, и Двейн, повернувшись, крикнул:
- Я заеду за тобой как-нибудь на днях, и мы отлично развлечемся.
Брюс подождал, пока они не отошли достаточно далеко.
- Тебе не за что извиняться, Финн. Я только что понял, что мне не стоит
гордиться тем, что происходило в спальне этого дома.
Когда Уолтер Пикл закончил табачную кадриль, Брюс попросил меня
подержать его пиджак. Он взобрался на помост, закатал рукава рубашки и взял
в руки микрофон.
- В нашей семье произошло два радостных события: во-первых, через
несколько недель отец возвращается домой. - Все зааплодировали. Не только
меня удивил новый образ Брюса. Но в основном собравшиеся отнеслись к его
преображению благосклонно. - Он говорил мне, что с нетерпением ждет того
момента, когда сможет поблагодарить всех вас и каждого из вас лично за ваши
молитвы и любовь, которая спасла его от болезни. Раньше на его лице часто
появлялась задорная ухмылка избалованного ребенка, и его было невозможно
ненавидеть. Теперь она превратилась в честную, добрую широкую улыбку. Он
будто извинялся, искренне улыбаясь. И всем казалось, что новый Брюс в
строгом костюме - это предзнаменование перемен к лучшему. - Мы бы хотели
отблагодарить судьбу за ниспосланное нам счастье, которое, надеюсь, не
покинет Флейвалль и впредь. Я рад, что в следующем году на полях, которые
располагаются вон там... - Он показал рукой на десять акров кормовой
кукурузы, которая росла за магазином, - будет располагаться приют для детей
из гетто. Ведь их так много в нашей стране. Этот приют нужен им, потому что
у них нет того благополучия, которое мы принимаем как должное. - Судя по
реакции толпы, можно было предположить, что здесь собираются построить
самодельный ядерный реактор. Захлопали только те люди, которые жили далеко
от Флейвалля.
Осборн только улыбался и кивал головой, будто все было прекрасно. Но я
видел, что он вытащил из кармана сигару и засунул ее в рот незажженной -
верный знак, что для него это тоже было что-то новенькое. Уолтер выплюнул
табачную жвачку и высказал громко мысль, которая у всех вертелась в
голове:"Он разрушит Флейвалль к чертовой матери. Да эти люди готовы у себя
во дворе гадить. А теперь они будут гадить у нас".
Единственный, кто одобрил идею - это был Маркус. Они со Слимом подошли
к нам, и Маркус заявил с довольным видом: "Что ж, теперь в Флейвалле
действительно будет все". Но Гейтс так сурово глянул на него, так что тот
сразу заткнулся.
- Как Брюс до этого додумался? - спросил я Майю.
- Это папа ему подсказал.
- Похоже на то, что вам опять придется раздавать свои рождественские
подарки.
- Мне все равно. Лишь бы у меня был ты.
Когда я только приехал сюда, мне бы наверняка понравилась идея
притащить сюда малолетних головорезов, вооруженных самодельными бомбами и
банками с краской. Представляю, как бы они сидели в засаде у магазина. Тогда
я бы сказал: "Все правильно. Пора этим толстосумам узнать, почем фунт лиха".
Но теперь я сроднился с Флейваллем, и мне не хотелось видеть, как кто-то
будет портить или менять этот мирок, который превратил меня в совершенно
другого человека - человека, который не уделил бы и минуты парню, каким я
был всего два месяца назад.
Майя сказала, что впервые люди стали уезжать с праздника, не дождавшись
салюта. Наверное, это из-за того, что они его уже раньше видели, решил я. Но
когда стали взрываться ракеты, и небо покрылось цветистыми всполохами, я
увидел, как Брюс пытается объяснить фермерам и владельцам шикарных усадьб, в
чем состоит смысл этого благодеяния. Они слушали его с угрюмыми лицами. Его
улыбка и обаяние искренности сменились пылкостью, страстностью. Глаза
блестели, а выражение лица стало безумным. Он не привык к тому, чтобы люди
холодно реагировали, когда ему случалось разговаривать с ними о чем бы то ни
было.
- Ты даже не спросил меня о том, что за сюрприз я тебе подготовила. -
Майя наклонилась ко мне поближе и прикоснулась губами к моему уху. Руки у
меня покрылись мурашками.
- Так что это?
- Я решила, что не хочу ждать. Мы должны сделать это сегодня вечером. -
Кровь с такой скоростью прилила к нижней части моего тела, что у меня
закружилась голова.
- Ты уверена? - Мне хотелось, чтобы она повторила то, что сказала.
- Абсолютно.
- А где?
- В постели.
- В чьей?
- В моей, дурачок.
- А что, если твоя мама...
- Мы оба прекрасно знаем, что сегодня она выпила такое количество
коктейлей, что не услышит, даже если в моей кровати бомба взорвется. - Мы
никогда не говорили о том, что ее мама скрывает свое пристрастие к алкоголю.
Оказывается, Майя знала, что я в курсе.
- А Брюс?
- Я предупредила его, что ты придешь. Он переночует у дедушки, чтобы мы
свободнее себя чувствовали. Я столько раз его покрывала... так что уж такую
малость он может для меня сделать.
- Но... - Не то чтобы я хотел, чтобы мои опасения оправдались, просто
мне было важно предусмотреть все, что могло бы нам помешать.
- Я запру собак в кухне, и открою дверь веранды. Ты войдешь в
библиотеку. Прямо за письменным столом есть дверь - она выглядит так, будто
это часть обивки. Внутри - лестница, которая ведет в комнату для гостей.
Рядом - моя комната. У них общая дверь. Тебе даже в холл входить не
придется.
Потом мы с Майей попрощались на глазах у мамы и Леффлера. Она спросила
меня, не хотел бы я зайти завтра к ней, после того, как закончу работать с
фотографиями, и пообедать с ее семьей. Я закосил под дурачка и спросил у
мамы разрешения. Ей это очень понравилось. Доктор Дик подскочил от радости -
ему представилась прекрасная возможность напроситься в гости. "Что ж, раз уж
ты будешь дома одна, не позволишь ли мне присоединиться к тебе? Я мог бы
приготовить своего знаменитого coq au vin*. <Петух в вине - фр.> - Да
уж, представляю.
Брюс по-прежнему пытался убедить в том, насколько важна и благородна
его затея. Я протянул ему пиджак. Он только рукой махнул. "Потом отдашь". На
улице стало прохладнее, поэтому я надел его, когда мы ехали домой, сидя на
заднем сиденье грузовика Леффлера. Этот докторишка был таким позером, что
специально положил сзади охапку соломы, чтобы все думали, что на его
игрушечной ферме что-то растет.
Я лежал в постели целый час, не раздеваясь, и только потом тихо
спустился с лестницы и побежал в темноте по траве. На мне по-прежнему был
надет пиджак Брюса. Было очень холодно - я совсем не ожидал этого. Я
пожалел, что не надел свитер, но продолжал бежать вперед. Интересно, Майя
будет лежать в постели голой, или на ней будут трусики и лифчик? Лучше бы на
ней что-то было. Мне было трудно бежать - во-первых, мне мешал разбухший
член, а во-вторых - борозды на недавно распаханном поле. За моей спиной
светил месяц. На плечах у меня был пиджак. Помню, как я думал о том, какую
длинную, элегантную тень отбрасываю на распаханную землю. Вдруг мне в
затылок что-то ударило.
Удар был таким резким и неожиданным, что я упал прямо лицом в землю, не
успев даже почувствовать боли. Я лежал прямо на середине поля. Казалось,
что-то упало на меня прямо с неба. Я приложил руку к затылку. Текла кровь,
она струилась сквозь мои пальцы. Сердце бешено заколотилось. Я прикладывал
руку к ране, которая стала жечь, болеть, как вдруг на голову мне накинули
мешок. Меня стали пинать ногами. Раз, другой, в левый бок, потом в правый.
Когда я завопил и попытался снять мешок с лица, ботинком меня ударили по
шее. В рот мне попала земля, и я стал задыхаться. Последнее, что я помню -
это как кто-то сел на меня и придавил мое лицо к земле.


Я пришел в себя в спальне в доме Осборна. Глаза у меня заплыли, так что
я почти ничего не видел. Кроме того, все плыло у меня перед глазами, словно
я выглядывал в грязное окно через жалюзи. Было больно дышать. Пожилой врач,
который обычно измерял давление Осборна, теперь вкалывал мне в вену левой
руки какое-то лекарство. Гейтс разговаривал с хозяином дома, стоя в дверном
проеме. Потом я узнал, что это он нашел меня, когда шел по полю, освещая
себе путь фонариком. Он охотился за браконьерами. Когда врач сделал мне
укол, Осборн подошел ко мне, сел на край кровати и взял меня за руку. Вид у
него был невеселый. Зазвонил телефон. Гейтс взял трубку. Я не слышал, что он
говорил.
- Ты знаешь, кто это сделал? - Осборн так крепко схватил меня за руку,
что его кольцо впилось мне в кожу. Никогда раньше не замечал, что он носит
золотые украшения.
Я хотел сказать "нет", но не смог выдавить из себя ни звука. Тогда
просто покачал головой и потянулся к стакану с водой. Осборн поднес его к
моим разбитым губам. Во рту у меня до сих пор было полно земли.
- Они мне ничего не сказали, просто пинали ногами.
Гейтс положил трубку.
- Мы точно знаем, что это не Двейн. Его арестовали в Нью-Брунсвике за
то, что он в пьяном виде ехал по шоссе на машине.
- Ты помнишь, что произошло? - участливо спросил Осборн.
- Я хотел увидеться с Майей.
- Знаю.
Я увидел пиджак и брюки, висящие на спинке стула. Пиджак был разорван,
а сзади на брюках были пятна запекшейся крови. Меня, видимо, накачали
болеутоляющими, и я ничего не чувствовал, кроме того, как топорщится бинт,
которым перевязали нижнюю часть моего тела.
- Меня что, пырнули ножом?
Осборн, Гейтс и врач переглянулись. Старик прочистил горло. Его руки
чуть-чуть дрожали.
- Сейчас я все тебе расскажу, потому что ты должен это знать. Если ты
хочешь о чем-то спросить - спрашивай, я тебе отвечу. Захочешь поговорить об
этом - будем говорить, а если нет - то и не надо. Все будет так, как ты
захочешь.
- Что это было?
- Тебя избили. У тебя сломано два ребра. Сотрясение мозга. Кроме
того... Что ж, это нельзя сказать по-другому. Тебя изнасиловали. - Не успел
я осознать, что именно он сказал, как Осборн продолжил:
- Этот ублюдок надел резинку, и поэтому мы не можем установить, какая у
него группа крови. Но я клянусь тебе, что сам позабочусь о том, чтобы его
нашли.
Все трое уставились на меня. Дело не в том, что они боялись моей бурной
реакции. Им было страшно от мысли о том, что бы они чувствовали на моем
месте. Мое воображение помогло мне домыслить то, о чем я не помнил. То, что
сделал этот человек, навсегда разделило мою жизнь на две половины. А я
только начал привыкать к новому Финну, который отбрасывал такую красивую
длинную тень. Теперь мне предстояло узнать нового человека, в которого я
превратился. Мне хотелось плакать, но слез не было.
- Я не хочу, чтобы об этом узнала моя мама, Леффлер, Брюс, Майя или кто
бы то ни было. - Осборн по-прежнему крепко держал меня за руку, хоть я и
пытался ее выдернуть.
- Это я беру на себя, - вызвался Гейтс. - Даю тебе честное слово. В
полицейском отчете будет сказано только, что тебя избили.
В дверь постучали. Гейтс слегка приоткрыл ее, и в проеме появился Брюс,
одетый в одну из дедовских пижам. По-видимому, он только что проснулся.
- Что в этом доме происходит? Какого черта здесь делает Финн? - спросил
он сонным голосом.
- Его избили, - резко перебил его Осборн.
- Кто это сделал?
Я отвернулся к стене. Мне не хотелось, чтобы Брюс видел меня в таком
состоянии.
- Мы пока не знаем.
- Когда?
- Когда мы с тобой беседовали о твоем молодежном центре, черт бы его
побрал.
У Брюса был такой вид, будто ему только что дали пощечину. Гейтс
вытолкал его за дверь.
- Слушай, Брюс, твой дедушка сейчас очень расстроен. Сейчас нам
известно не больше, чем тебе.
Я слышал, как она продолжают разговаривать, стоя за дверью. Врач
укладывал шприц в свой саквояж.
- Тебе что-нибудь нужно? - мягко спросил Осборн.
Да. Но он вряд ли мог мне в этом помочь.
Он отвез меня домой на "Роллс-ройсе". Я эту машину раньше не видел. На
мне была одна из его шелковых пижам. Гейтс забрал мою одежду на экспертизу.
Кровь просочилась через бинт и пижаму и запачкала бежевую кожаную обивку
сиденья. Не успел я извиниться, как старик сказал:
- Забудь об этом.
Моей маме уже позвонили. Гейтс сдержал свое обещание - сказал только,
что на меня напали. Об остальном он умолчал. Мама стояла на газоне в одном
легком халатике. Она забыла снять свое жемчужное ожерелье. Светало. Ради
такого случая она даже накрасилась. Леффлер обнимал ее за талию. Мне было
абсолютно ясно, как он утешал ее сегодня ночью. Она плакала.
Врач с Гейтсом помогли мне выйти из машины. Леффлер, изображая великого
врачевателя, подошел к ним и стал задавать вопросы. Но когда Осборн рявкнул:
"Доктор Шиллер сам займется Финном" и захлопнул дверцу прямо перед его
носом, тот прекрасно понял намек.
Когда мы добрались до моей спальни, мне велели перевернуться, чтобы
врач осмотрел швы.
- Возможно, тебе захочется поговорить об этом когда-нибудь. - Старик
хотел хоть чем-то смягчить мои страдания.
- С кем, например?
- Со мной. Или с психологом.
- Главное для меня - чтобы никто об этом не знал.
Потом врач рассказал мне, когда принимать болеутоляющее и слабительное.
Тут я услышал, как мама, устав плакать, пришла в бешенство.
- Вы хотите сказать, что не знаете, кто напал на моего сына?
- Нет, мэм, пока не знаем. - Гейтс говорил очень сухо. Ему прекрасно
удавалось изображать честного полицейского. Несмотря на то, что он только
что составил фальшивый протокол.
- Так почему они это сделали?
- Этого он не знает. Мы тоже.
- А что грозит этому человеку, когда вы его найдете?
- А это уж мое дело, можете не беспокоиться, - ответил за Гейтса
Осборн.
Я услышал, как отъезжают машины. Мама медленно поднялась по лестнице.
Она посмотрела на меня. Пара черных глаз и несколько синяков - все, что она
могла видеть. Ей опять захотелось плакать, но удалось сдержаться. Мама
закурила сигарету.
- Тебе еще повезло.
- Да ну? - Благодаря маме легко удержаться от слез.
- Все могло быть намного серьезнее.
- Серьезнее некуда.
- Если бы ты не стал врать и не убежал из дома среди ночи, этого бы не
случилось.
- Ты понятия не имеешь о том, о чем говоришь.
Я сразу забыл о том, что она так безразлично относится к тому, что
произошло, потому, что ей об этом неизвестно. Мама наклонилась ко мне ближе
и сосредоточенно посмотрела на меня, будто она собиралась достать из моего
глаза ресницу.
- Ты мне не все рассказал. - Я отвернулся. - Кого ты защищаешь? -
Теперь она была чем-то похожа на бабушку.
- Себя.
Меня изнасиловали. Я был без сознания, но это ничего не меняет: меня
трахнули. Я не помню, как он вошел в меня, но на моей прямой кишке было
шесть швов, которые будут вечно напоминать мне о моем позоре.
Из-за таблеток я вырубился на шесть часов, а когда проснулся, то
увидел, что вся моя комната заставлена цветами. В Флейвалле уже все знали,
что меня избили. В Рае совершилось злодеяние. Теперь все говорили о том, что
полицейский надзор должен был ужесточен. Многие звонили нам домой. Те,
которые хотели подлизаться к Осборну, присылали цветы. А Майя, как всегда,
сделала все по-своему: она передала мне кувшин с пионами, которые сама
собрала. Цветы стояли на столике у моей кровати. Мама сказала, что она
звонила два раза и заезжала к нам с Брюсом. Понюхав ее букет, я улыбнулся, и
зарылся в цветы с головой. Мне стало легче. Но потом меня поразила мысль о
том, что именно так поступил бы какой-нибудь гомик.
Майя позвонила еще раз. Мама принесла телефон мне в комнату, но я
сказал, что ни с кем не хочу говорить. Она ответила, что я в ванной, и что
перезвоню ей попозже.
- Она о тебе беспокоится.
- Я и сам о себе беспокоюсь. - Я словно отупел от боли. И дело тут не
только в лекарствах.
- Тебя жестоко избили, Финн, но это не конец света. Это ужасно, но это
пройдет.
Мне хотелось сказать "Это ты так думаешь", но было ясно, что если мама
узнает о том, что случилось, эта боль никогда не пройдет. Если я никогда не
расскажу об этом кому бы то ни было, мне будет легче притвориться, что
ничего и правда не было. Мне уже давным-давно удалось примириться с мыслью о
том, что в жизни многое делается по приказу.
Я взял у мамы телефон и набрал номер Майи.
- Ты права. Меня всего лишь избили. Это же не рак.
- Может, сейчас не совсем подходящий момент, чтобы говорить об этом, но
ты очень хорошо проявил себя здесь, Финн. - Мама радовалась, что нам столько
раз звонили и присылали цветы. - На следующей неделе, когда тебе станет
лучше, я принесу тебе ручку и бумагу, чтобы ты мог написать всем и
поблагодарить их. Представляешь, ты не первый человек, которого здесь
избили.
- Кому еще досталось? - Телефон Майи был занят.
- Как-то МакКаллума вытащили из его машины в Ньюарке и избили до
полусмерти. - Я вспомнил, как Маркус рассказывал мне о возмездии, которое
настигло лопоухого развратника за то, что он изнасиловал мать Двейна. Потом
я вновь увидел, как Маркус целует Слима. Хотел бы я знать, где они были,
когда изнасиловали меня. Неужели это они? Или, может, это был кто-нибудь из
гомосексуалистов-японцев? Впрочем, вспышка гомофобии стихла, когда я
вспомнил о том, сколько раз он лягнул меня ногой, прежде чем изнасиловать.
Когда я потерял сознание, он знал, что мне уже здорово досталось. Он воткнул
свой член мне в задницу не потому, что я ему нравился, а потому, что ему
хотелось еще сильнее ранить меня.
Поджидал ли он именно меня? Или все равно кого? Было ли несчастье,
произошедшее вчера ночью, предназначено для меня? Или для другого человека?
Какая разница, впрочем. Мне хотелось, чтобы в моем страдании был какой -то
смысл, и поэтому я попытался убедить себя в том, что они охотились именно за
мной. Я вспомнил, как кто-то смеялся, когда мы с Майей были на острове, и
поклялся, что узнаю, кто сделал это со мной. Когда я разозлился, мне
полегчало. Ну, не то чтобы полегчало, но все-таки стало немного лучше. Но
потом я понял, что если мне действительно станет известно, кто это сделал,
мне уже никогда не удастся делать вид, что ничего серьезного не произошло.
Понимаете, как я уже и говорил, я был уже не тот, что прежде.
Я позвонил Майе. Она заплакала и сказала, что уверена в том, что это
был браконьер. Она долго ждала меня, а потом, так и не дождавшись, вышла
поискать, и подошла к полю, где меня избили, как раз в тот момент, когда
Гейтс, включив маячок, быстро увозил меня, положив на заднее сиденье. То
есть, мне повезло, в каком-то смысле. Во всяком, случае, это не она
обнаружила меня лежащим ничком на распаханном поле со спущенными до лодыжек
штанами. Мне не хотелось больше говорить на эту тему, и я спросил ее об
отце. Тогда она опять заплакала.
- Ты удивительный человек.
- Почему ты так говоришь?
- Тебя избили, а ты беспокоишься о моем отце. - Я ничего не ответил.
Когда говоришь по телефону, легко изображать сильного молчаливого мужчину.
Через час они с Брюсом приехали навестить меня. Я услышал, как мама
сказала:
- Я провожу вас в его спальню, а потом принесу вам чая со льдом.
- Миссис Эрл, давайте я помогу вам приготовить чай. Пусть Майя и Финн
поговорят наедине. - Ему хотелось поддержать меня. Но, как это ни
удивительно, мне вовсе не хотелось оставаться с Майей наедине.
- Можно войти? - спросила она, постучав и приоткрыв дверь.
- Будь так добра. - Я изображал мужественную веселость. Она вошла в
комнату, улыбаясь, словно пытаясь убедить меня в том, что наступят и лучшие
времена. Я думал, что когда она увидит меня, то опять заплачет. Лицо у меня
опухло. Оно было пурпурно-черным. Нос мне сломали, а губы были покрыты