Он спрашивает с меня восемь рублей.
   Я говорю:
   — Что вы, говорю, обалдели! Восемь рублей брать на три гвоздя?!
   Он мне говорит интимным голосом:
   — Это верно, я бы вам и за трояк сделал, но, говорит, войдите в мое пиковое положение: мне же надо делиться вот с этим крокодилом.
   Тут я начинаю понимать всю механику.
   — Стало быть, — говорю я, — вы делитесь с весовщиком?
   Тут он несколько смущается, что проговорился, несет разный вздор и небылицы, бормочет о мелком жалованьишке, о дороговизне, делает мне крупную скидку и приступает к работе.
   Вот приходит моя очередь.
   Я становлю свой ящик на весы и любуюсь крепкой тарой.
   Весовщик говорит:
   — Тара слабовата. Не пойдет.
   Я говорю:
   — Разве она слабовата? А мне только сейчас ее укрепляли. Вот тот, с клещами, укреплял.
   Весовщик отвечает:
   — Ах, пардон, пардон! Извиняюсь! Сейчас ваша тара крепкая, но она была слабая. Мне это завсегда в глаза бросается. Что пардон, то пардон.
   Принимает он мой ящик и пишет накладную.
   Я читаю накладную, а там сказано: "Тара слабая".
   — Да что же вы, — говорю, — делаете, арапы? Мне же, говорю, с такой надписью обязательно весь ящик в пути разворуют. И надпись не позволит требовать убытки. Теперь, говорю, я вижу ваши арапские комбинации.
   Весовщик говорит:
   — Что пардон, то пардон! Извиняюсь!
   Он вычеркивает надпись, и я ухожу домой, рассуждая по дороге о перестройке характеров, о хитрости и коварстве и о той неохоте, с какой некоторые мои уважаемые сограждане сдают свои насиженные позиции. Но они непременно рано или поздно сдадут эти свои позиции. Некоторые, впрочем, сдадут после длительных боев. И это даже наплевать, что некоторые из них отошли на другую линию и там, как видите, ведут бой по всем правилам искусства.
   Мы их и оттуда выкурим. Даром что у них позиция больно хороша и она не всем заметна. А вот мы сейчас их еще с флангу слегка ударим. Сейчас наш удар придется в аккурат по всякому свинству и жульничеству.
   В общем, вот еще какой боевой рассказ из серии "Коварство" мы предлагаем вашему скромному вниманию.

РАССКАЗ О ПОДЛЕЦЕ

   Ввиду того что это тоже факт и тут речь пойдет об одном живом человеке, то мы бы не хотели затрагивать в печати его фамилию.
   То есть, вообще говоря, он, конечно, подлец и его следует публично прохватить, но он в настоящее время и без того чересчур расстраивается и говорит, что в ближайшее время он непременно перестроится.
   Поэтому, из педагогических целей, назовем его ***.
   И вот, едет этот "три звездочки" в трамвае.
   Вот он едет в трамвае. А по виду никак не скажешь, что это подлец едет. По виду — это едет скромный работник в валенках. Он едет в гости. Он едет к своему приятелю на именины.
   Вот он едет в трамвае к нему в гости, думает, может, там про свои всякие подлости — чего он сожрет, и хорошо, думает, что подарка имениннику не купил. Другие, думает, имеют привычку подарки покупать, а что касается меня, то они не на таковского напали.
   И вот он едет на именины без подарка. И на углу Седьмой линии он слезает. Он, вернее, не дождавшись остановки, спрыгивает с трамвая, чтобы поскорее пойти в гости, а то, думает, все сожрут. Им только, нахалам, опоздай.
   И вот он, в силу этого, спрыгивает поскорей. И вдруг слышит свисток, и чьи-то ноги спешат. Это милиция к нему поспешает. Желает узнать, как он спрыгнул, не повредил ли внутренностей и вообще — есть ли у него лишние деньжонки в кармане.
   Наш герой думает:
   "Ну, налетел на трешку. Лучше бы, думает, я имениннику пару червивых яблок купил, чем мне теперь штраф платить!"
   И, так подумавши, поскорей смешивается с толпой и идет как ни в чем не бывало. Будто это и не он прыгнул, а кто-нибудь там другой.
   Милиционер говорит:
   — Некрасиво делаете, что убегаете!
   *** говорит:
   — А что такое? Это не я прыгнул. За что я буду штраф платить? Что ты — ошалел, стоявши на своем посту? Я иду спокойно. И в трамвае я по крайней мере три дня назад ехал.
   Милиционер говорит:
   — Ах, вот какие речи! Тогда пойдемте в милицию.
   *** говорит:
   — Пойдемте.
   И сам, видя, что вокруг никаких свидетелей нету, начинает по дороге нашего милиционера чихвостить и костить настолько, что тот аж рот раскрывает, но сдерживается. Самые ужасные слова и грубости ему говорит. А милиционер тактично молчит и не теряет своего достоинства.
   Вот приходят они в милицию. Докладывают дежурному, что случилось. Милиционер говорит:
   — И, кроме того, он меня незаслуженно оскорблял. Запишите.
   Наш подлец говорит:
   — Он нахально врет. Никаких оскорблений я не допускал. Свидетелей не было, и я отказываюсь от этих показаний.
   Начальник милиции говорит:
   — А мы привыкли своим милиционерам доверять. И на тебя мы сейчас составим протокол.
   И вот они составляют протокол и спрашивают его, где он служит и где живет. А *** с перепугу и по своей подлости нарочно указывает не тот адрес. А то, думает, пожалуй, накладка будет.
   Вот он дает не тот адрес и говорит:
   — Можно мне идти? А то я опаздываю.
   Дежурный говорит:
   — Посиди маленько.
   И сам поспешает к телефону. Он вызывает адресный стол и там берет справку.
   Тогда *** говорит:
   — Ой, пардон, я спутался! Я вам не тот адрес дал. И не ту фамилию. На меня затмение нашло.
   Начальник милиции говорит:
   — Ах, вон ты какой фрукт! Ну, нам теперь твоя характеристика видна. Говори свой правдивый адрес и выметайся.
   Тогда ***, предвидя суд и неприятности, говорит адрес, но опять-таки не свой адрес, а во избежание дальнейших неприятностей, на всякий случай говорит адрес своего приятеля, именинника.
   И при этом думает: "Тому все равно ни черта не будет. Тот докажет свою невинность, а тут и адрес сойдется, если справку возьмут, и мне легче вздохнется".
   Вот он дает адрес именинника и называет себя его фамилией.
   Вот начальник милиции звонит в адресный стол, и там вскоре отвечают:
   — Такой есть, живет по этому адресу, и все правильно. Отпустите.
   И вот в хорошем настроении духа спешит наш *** на именины. Но приходит туда поздно. Там уж все съели, и ему подают лишь стакан чаю и какие-то пустяки.
   ***, расстроившись от такой подачи, думает про себя:
   "Ничего! Я ему тоже хороший подарок преподнес. "Он у меня теперь, свинья, побегает!"
   И снова в хорошем настроении уходит домой.
   Дня через два на работу является бывший именинник, весь не в себе. Он говорит друзьям:
   — Со мной такое случилось, что только в сказках происходит. На меня какие-то подлецы двадцать пять рублей штрафу наложили за оскорбление милиции и за вранье. И я, говорит, сам теперь не пойму, что к чему.
   А они говорят: "Плати, или мы на твое жалованье наложим".
   От этих слов *** сконфузился и так отвечает:
   — Знаешь, Ваня, я тебе на именины ничего не подарил. Хочешь, я тебе десятку дам, чтобы ты внес этот штраф и не волновался.
   Тогда бывший именинник вдруг начинает кое-что понимать.
   — Позволь! — говорит. — Я твою скупость преотлично знаю. А то, что ты мне десятку суешь, это мне в высшей степени удивительно. Уж не ты ли, собака, мне это дело удружил? То-то я вспоминаю, что ты опоздал и пришел в расстроенных чувствах. Так вот какие ты подарки даришь своим друзьям!
   И с этими словами, размахнувшись, ударяет того по физиономии.
   Тот удивляется и говорит:
   — Ну хорошо, я весь штраф заплачу, только не губи моей хорошей репутации. Вот тебе двадцать пять целковых, поспеши заплатить.
   Бывший именинник говорит:
   — Это еще что за новости? Ты такой подлец, а я буду за тебя ходить и платить.
   *** говорит:
   — Ну хорошо: я сейчас сам пойду и заплачу. Только громко не кричи.
   И бежит в милицию.
   А там, как назло, сидит то же самое начальство, которое объяснялось с именинником, но не то начальство, которое было в первый раз. А наш герой, не сообразив мелочей, подает повестку и кладет на нее деньги.
   Дежурный изумляется перемене в наружности пришедшего в говорит:
   — А ну вас к черту! Что-то я ничего не пойму. То один не хочет заплатить, то другой, наоборот, хочет.
   Только вдруг приходит начальник отделения милиции.
   Он сразу разбирается во всем деле и говорит:
   — А, вот оно что. Ну, теперь мы тебе пришпилим обвинение.
   *** просит прощения и унижается. Но на него составляют протокол. И этот протокол отсылают на место службы.
   Там состоялся товарищеский суд, на котором нашего подлеца, к общему удивлению, оштрафовали на десять целковых. И, кроме того, приговорили к общественному порицанию и дали строгий выговор с предупреждением.
   А бывший именинник перестал с ним здороваться и говорит:
   — Вот так он мне подарок преподнес!
   А сам этот тип ходит теперь тише воды, ниже травы и говорит:
   — Так-то я довольно честный, но, конечно, и у меня случаются затмения. Но теперь, после этого факта, я совершенно перековался.
   Однако от перековки мы требуем порядочно. И если говорить о перековке, то нам желательно, чтоб окружающие люди были умные, честные и чтобы все стихи писать умели. Ну, стихи, даже в крайнем случае, пущай не пишут. Только чтоб все были умные.
   Хотя, впрочем, конечно, ум — дело темное. И часто неизвестно, откуда он берется.
   Так что желательно, чтоб все были хотя бы честные и чтоб не дрались. В крайнем случае даже пусть себе немного дерутся, но только чтоб вранья не было.
   Это не значит, что не соври. Нет, врать можно. Но только самую малость. Ну, например, жена спросит: где был? Ну, тебе сказать неохота, где был. Ну, скажешь, в аптеке был. Ну, она — хлесть со всего размаху.
   — Как это, — скажет, — в аптеке, когда, например, от тебя пивом пахнет?!
   Нет, драться тоже нехорошо.
   И лучше совсем без вранья, тогда, может, и драки прекратятся.
   Итак, желательно, чтоб все были довольно честные и чтоб даже в частной жизни, хотя бы опять-таки в гостях, наблюдалось поменьше вранья и свинства.
   А то хозяева иногда от этого сильно переживают.
   Вот, например, какой однажды, благодаря бытовому коварству, произошел случай на одной вечеринке.

ИНТЕРЕСНЫЙ СЛУЧАЙ В ГОСТЯХ

   Это было порядочно давно. Кажется, лет восемь назад. Или что-то около этого. И проживал тогда в Москве некто Григорий Антонович Караваев.
   Он — служащий. Бухгалтер. Он не так молодой, но он любитель молодежи. И у него под выходные дни всегда собиралась публика. Все больше, так сказать, молодые, начинающие умы.
   Велись разные споры. Разные дискуссии. И так далее.
   Говорилось, может быть, про философию, про поэзию. И прочее. Про искусство, наверно. И так далее. О театре, наверное, тоже спорили. О драматургии.
   А однажды у них разговор перекинулся на международную политику.
   Ну, наверное, один из гостей, попивши чай, что-нибудь сказал остро международное. Другой, наверное, с ним не согласился. Третий сказал: Англия. Хозяин тоже, наверное, что-нибудь дурацкое добавил. В общем у них начался адский спор, крики, волнения и так далее. В общем — дискуссия.
   Что-то у них потом перекинулось на Африку, потом на Австралию и так далее. В общем, в высшей степени дурацкий, беспринципный спор.
   И в разгар спора вдруг один из гостей, женщина, товарищ Анна Сидоровна, служащая с двадцать третьего года, говорит:
   — Товарищи, чем нам самим об этих отдаленных материях рассуждать давайте позвоним, например, какому-нибудь авторитетному товарищу и спросим, как он про этот международный вопрос думает. Только и всего.
   Один из гостей говорит, вроде как шуткой:
   — Может, еще прикажете запросить об этом председателя народных комиссаров?
   Женщина Анна Сидоровна немного побледнела и говорит:
   — Отчего же? Вызовем, например. Кремль. Попросим какого-нибудь авторитетного товарища. И поговорим.
   А, Тут среди гостей наступила некоторая тишина. Все в одно мгновенье посмотрели на телефон.
   Вот Анна Сидоровна побледнела еще больше и говорит:
   — Вызовем к аппарату товарища председателя и спросим. Только и делов.
   Поднялись крики, гул. Многим это показалось интересным.
   Некоторые сказали:
   — В этом нет ничего особенного.
   А другие сказали:
   — Нет, не надо.
   Но хозяин ответил:
   — Конечно, этим звонком мы можем ему помешать, но все-таки поговорить интересно. Я люблю молодежь и согласен предоставить ей телефон для этой цели.
   Тут один энергичный товарищ Митрохин подходит к аппарату твердой походкой и говорит:
   — Я сейчас вызову.
   Он снимает трубку и говорит:
   — Будьте любезны… Кремль…
   Гости, затаив дыхание, встали полукругом у аппарата.
   Товарищ Анна Сидоровна сделалась совсем белая, как бумага, и пошла на кухню освежаться.
   Жильцы, конечно, со всей квартиры собрались в комнату. Явилась и квартирная хозяйка, на имя которой записана была квартира, — Дарья Васильевна Пилатова.
   Она — ответственная съемщица. И она пришла поглядеть, все ли идет правильно во вверенной ей квартире.
   Она остановилась у двери, и в глазах у нее многие заметили тоску и непонимание современности.
   Энергичный товарищ Митрохин говорит:
   — Будьте любезны, попросите к аппарату товарища председателя. Что?
   И вдруг гости видят, что товарищ Митрохин переменился в лице, обвел блуждающим взором всех собравшихся, зажал телефонную трубку между колен, чтоб не слыхать было, и говорит шепотом:
   — Чего сказать?.. Спрашивают — по какому делу? Откуда говорят?.. Секретарь, должно быть… Да говорите же, черт возьми.
   Тут общество несколько шарахнулось от телефона.
   Кто-то сказал:
   — Говори: из редакции… Из "Правды"… Да говори же, подлец этакий…
   — Из "Правды"… — глухо сказал Митрохин. — Что-с? Вообще насчет статьи.
   Кто-то сказал:
   — Завели волынку. Теперь расхлебывайте. Вовсе не надо было врать, что из "Правды". Так было бы вполне хорошо, а теперь наврали, и неизвестно еще, как обернется.
   Квартирная хозяйка Дарья Васильевна Пилатова, на чье благородное имя записана была квартира, покачнулась на своем месте и сказала:
   — Ой, тошнехонько! Зарезали меня, подлецы. Вешайте трубку. Вешайте в моей квартире трубку. Я не позволю в моей квартире с вождями разговаривать…
   Товарищ Митрохин обвел своим блуждающим взглядом общество и повесил трубку.
   В комнате наступила тишина. Некоторые из гостей встали и пошли по домам.
   Оставшееся общество минут пять тихо сидело, рассуждая о том, что врать не надо было. А просто вызвали бы по личному делу и поговорили. И ясно, что в этом им бы не отказали. А теперь соврали, и получилось некрасиво.
   Во время этой тихой беседы вдруг раздался телефонный звонок. Сам хозяин, бухгалтер Караваев, подошел к аппарату и с мрачным видом снял трубку.
   И стал слушать. Вдруг глаза у него стали круглые и лоб покрылся потом. И телефонная трубка захлопала по уху.
   В трубке гремел голос:
   — Кто вызывал товарища председателя? По какому делу?
   — Ошибка, — сказал хозяин. — Никто не вызывал. Извиняюсь…
   — Никакой нет ошибки! Звонили именно от вас.
   Гости стали выходить в прихожую. И, стараясь не глядеть друг на друга, молча выходили на улицу.
   И никто не догадался, что этот звонок был шуточный.
   И узнали об этой шутке только на другой день. Оказывается, один из гостей сразу после первого разговора вышел из комнаты, побежал в аптеку и оттуда позвонил, с тем чтобы разыграть всю компанию.
   В этом он на другой день сам и признался. И при этом страшно хохотал.
   Но хозяин, бухгалтер Караваев, отнесся к этому без смеха и поссорился с этим своим знакомым. И даже хотел набить ему морду, как проходимцу, который ради собственного развлечения пускается на подобные мелкие аферы и хитрости, заставляющие других людей переживать. А главное, хозяин не захотел простить этому гостю за то, что тот для смеха произнес в телефон несколько бранных слов, которые бухгалтер воспринял как должное. За это он ему в дальнейшем не простил и больше не приглашал на вечеринки, которые в скором времени и совсем отменил.
   В общем — нижеследующая история, еще более забавная своей бытовой хитростью.

ЗАБАВНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ С КАССИРШЕЙ

   В одном кооперативе "Пролетарский путь" за последние полтора года сменилось двадцать три кассирши. И это мы ничуть не преувеличиваем.
   Двадцать три кассирши в течение короткого времени. Это действительно нечто странное и поразительное.
   Заведующий в свое время так об этом явлении сказал:
   — Они все не соответствовали своему назначению. И все были дуры.
   И подряд их двадцать две штуки сменил.
   Ну, конечно, были дамские крики, вопли и объяснения. Но дело от этого не изменилось. Каждая такая работала у него неделю или полторы, и после он ее с шумом вышибал. Он их вышибал назад, на биржу труда. И требовал еще.
   — Если можно, — он говорит, — дайте кассира. Мужчину.
   Но ему почему-то вечно присылали не то. То есть женщин. Кассирш. Наверное, мужчин не было. А то бы они, конечно, прислали. Вообще это довольно странное психологическое явление. Скажем, за прилавком обязательно мужчина работает, а за кассой определенно женщина.
   И почему это? Почему за кассой женщина? Что за странное явление природы?
   Или наш брат мужик не может равнодушно глядеть на вращение денег вокруг себя? Или он запивает от постоянного морального воздействия и денежного звона? Или еще есть какие-нибудь причины? Но только очень изредка можно увидеть нашего брата за этим деликатным денежным делом. И то это будет по большей части старый субъект, вроде бабы, с осоловевшими глазами и с тонким голосом.
   Короче говоря, несмотря на все просьбы заведующего, ему все время присылали барышень.
   И вот он сменил их уже свыше двух десятков.
   И наконец он сменяет двадцать третью.
   А эта двадцать третья была очень миленькая собой. Она была интересная. И даже отчасти красавица… Во всяком случае, франтоватая. Хорошо одетая. И потому она хорошо и выглядела. В общем, она была хорошенькая.
   Но, несмотря на это, наш заведующий, не поглядев на ее миловидность, тоже ее вышибает.
   Она вдруг в слезы. Драмы. Истерики. Скандал.
   Конечно, кассирша настоящего времени отчасти может даже удивиться этим истерикам. И не поймет причину огорчения. Но пять лет назад это было в высшей степени понятно. Тогда работа на полу не валялась. И местом кассирши многие интересовались.
   В общем, когда эту нашу хорошенькую кассиршу уволили, она в слезы.
   И говорит окружающим:
   — Я знаю, почему меня уволил ваш заведующий. Я, говорит, к нему сурово относилась и мало, говорит, смотрела на него как женщина. И вот он меня за это и прогнал.
   Ну, конечно, слухи эти дошли до инспекции труда.
   Вообще советский контроль. И так далее.
   Нашего заведующего вызывают.
   Он говорит:
   — Это наглая ложь. Я на эту барышню даже не глядел. Меня она вообще мало интересует. Пожалуйста, посмотрите мой жизненный путь: за полтора года только и делал, что их увольнял.
   Ему говорят:
   — Но, может быть, вы их увольняли как раз за то, на что эта жалуется.
   Заведующий говорит:
   — Я, говорит, не нахожу слов от возмущения. Хорошо, говорит. В таком случае я сознаюсь, почему я их уволил. И раз меня теперь на двадцать третьей обвиняют как раз в обратном смысле, то я не считаю больше возможным скрывать настоящую причину. Видите, в чем дело. Я, как бы сказать, любитель иногда выругаться.
   Ну, знаете, фронтовая привычка. На работе я еще сдерживаюсь. Но в конце трудового дня или там при подсчете товара я сдерживаться затрудняюсь. И если у меня кассирша, то это меня совершенно стесняет. Она мне не дает творчески развернуться. Вот почему я уволил двадцать две кассирши. И почему уволил двадцать третью. Я щадил их наивность. И все надеялся, что мне пришлют кого-нибудь из нашего лагеря, перед которым я смогу быть самим собой. И поэтому я пустился на подобное коварство — стал подряд выкуривать всех барышень, в надежде когда-нибудь наскочить на мужчину. Но этого, увы, не случилось. И вот я теперь пострадал за свою хитрость.
   И нахожусь перед вами.
   Тогда инспекция вызывает эту хорошенькую кассиршу. И ей говорит:
   — Что же вы дурака валяете? Ведь вот он у вас какой!
   Кассирша говорит:
   — А я почем знала? Я думала, что он меня уволил по другой причине. А что касается этого, то это меня отнюдь бы не тревожило. Подумаешь, Художественный театр! За что другое, а как раз за это меня не надо было увольнять. Смешно.
   Заведующий говорит:
   — Да, кажется, с этой кассиршей я бы смог сработаться. Я жалею, что я ее выгнал, не узнав характеристики.
   В общем, эта кассирша снова работает в этом магазине.
   Но заведующий, к сожалению, там уже не работает.
   Ему сделали строгий выговор с предупреждением и сказали, чтоб в другой раз он не пускался бы на подобное арапство для угождения своим низменным вкусам.
   И перевели его работать в склады. Там он, может быть, и отводит душу.
   Но хочется думать, что это его одернуло и он уже расстался со своей привычкой, благодаря которой он испортил настроение двадцати трем женщинам, из которых одна была даже недурненькая.
   Интересная хитрость была также допущена в одном общежитии.
   Предлагаем вашему вниманию рассказ об этом небольшом происшествии.

ХИТРОСТЬ, ДОПУЩЕННАЯ В ОДНОМ ОБЩЕЖИТИИ

   В одном общежитии жила некто Маруся Кораблева. Очень кокетливая особа. Молоденькая. Лет восемнадцати. Довольно вертлявая и вообще склонная к мещанскому уюту.
   Она училась, конечно, плоховато. Но в высшей степени любила нравиться мужчинам. И для этой цели она подводила себе глазки и пудрила кожицу. И, кроме того, очень отчаянно душилась. Духами или одеколоном. Ей это было все равно.
   И она, несмотря на свои скромные капиталы, непременно всегда тратилась на эту жидкость.
   У нее перед кроваткой стоял ночной столик, и на этом столике у нее всегда красовался пузырек с духами. И лежала разная подмазка, зеркальце и так далее.
   Только вдруг однажды Маруся стала замечать, что кто-то у нее берет эти духи. Кто-то ими пользуется.
   Стала она тогда в столик класть пузырек. Все равно кто-то неуклонно отливает. Может быть, какая-нибудь ее подруга, не имея своей парфюмерии, пользуется чужой.
   Марусенька и в столик прятала свои духи и под подушку зарывала — не помогает. Чья-то невидимая рука нет-нет, да и скрадет немного.
   Стала она отметки делать на этикетке — сколько было. Тоже не помогает. Воры с этим не считались и при каждом удобном случае знай себе отливают.
   Короче говоря, Маруся придумала такую штуку. Она взяла и на баночке сделала наклейку "яд" и поверх наклейки изобразила череп с двумя костями. И этот флакончик поставила на стол. И с тех пор никто уже больше не прикасался к жидкости.
   За исключением, впрочем, одного раза. Одна истеричка взяла и зараз выпила всю жидкость.
   Она, видите ли, поссорилась с одним знакомым. И сдуру заглотала всю жидкость, правда без особого вреда для себя.
   А если б не этот случай, то это ее изобретение было бы на высоте положения. Можно было бы даже патент схлопотать, так сказать, за остроту и хитрость мысли.
   Но, безусловно, изобретение несколько меркнет, ибо оно направлено на мещанские интересы — на охрану частной собственности.
   В общем, после этого случая Маруся Кораблева переменила тактику. Она теперь носит пузырек в сумочке. Отчасти это неудобно и тяжело, но зато безопасно.
   Сей забавный рассказ предлагаем вниманию кокетливых особ. Без желания доставить им неприятные минуты.
   А следующий рассказ, наоборот, кокетливых просит не тревожиться. А пущай его читают отцы и деды и также матери. Детям же читать тоже не рекомендуется, чтоб философская мысль этого произведения не натолкнула бы их на нечто похожее.

РАССКАЗ О ТОМ, КАК ДЕВОЧКЕ САПОЖКИ ПОКУПАЛИ

   Трофимыч с нашей коммунальной квартиры пошел своей дочке полсапожки покупать.
   Дочка у него, Нюшка, небольшой такой дефективный переросток. Семи лет.
   Так вот, пошел Трофимыч с этой своей Нюшкой сапоги приобретать. Потому как дело к осени, а сапожонок, конечно, нету.
   Вот Трофимыч поскрипел зубами — мол, такой расход, — взял, например, свою Нюшку за лапку и пошел ей покупку производить.
   Зашел он со своим ребенком в один коммерческий магазин. Велел показать товар. Велел примерить. Все вполне хорошо: и товар хорош, и мерка аккуратная. Одно, знаете, никак не годится — цена не годится. Цена, прямо скажем, неинтересная.
   Тем более Трофимыч, конечно, хотел купить эти детские недомерки совсем за пустяки. Но цена его напугала.
   Пошел тогда Трофимыч, несмотря на отчаянный Нюшкин рев, в другой магазин. В другом магазине опять та же цена. В третьем магазине — та же картина. Одним словом, куда ни придут, та же история: и нога по сапогу, и товар годится, а с ценой форменные ножницы — расхождение, и вообще Нюшкин рев.
   В пятом магазине Нюшка примерила сапоги. Хороши. Спросил цену. Ему говорят:
   — Напрасно ходите, цена, говорят, всюду казенная, и никакой скидки.
   Начал Трофимыч упрашивать, чтоб ему скостили несколько рублей для морального равновесия, а в это время Нюшка в новых сапожках подошла к двери и, не будь дура, вышла на улицу.
   Кинулся было Трофимыч за этим своим ребенком, но его заведующий удержал.
   — Прежде, — говорит, — заплатить надо, товарищ, а потом бежать по своим делам.
   Начал Трофимыч упрашивать, чтоб обождали.