Дюма Александр. Сорок пять

   Из всех присутствующих один Шико заметил молнию, сверкнувшую в глазах Борроме и вскрывшую новую черту его характера.
   «Ну вот! – подумал Шико, – он гордец».
   – Сударь, – возразил Борроме голосом, которому он с большим трудом придал слащавые нотки. – Бой на рапирах для всех дело нелегкое, а уж для бедных монахов, как мы, и подавно.
   – Не в том дело, – сказал Шико, решив оттеснить любезного Борроме на последнюю линию обороны, – учитель должен быть по меньшей мере вдвое сильнее ученика.
   – Ах, господин Брике, – произнес Борроме, побледнев и кусая губы, – вы уже чересчур требовательны.
   «Ну вот, он еще и гневлив, – подумал Шико, – это уже второй смертный грех, а говорят, достаточно одного, чтобы погубить душу: мне повезло».
   Вслух же он сказал:
   – Если бы Жак действовал хладнокровнее, он, я полагаю, сравнялся бы с вами.
   – Не думаю, – сказал Борроме.
   – А я так просто уверен в этом.
   – Господину Брике, который сам фехтует, – сказал не без горечи Борроме, – может быть, следовало бы помериться силами с Жаком; тогда ему легче было бы вынести правильное суждение.
   – О, я-то уже слишком стар, – сказал Шико.
   – Да, но зато у вас есть знания, – сказал Борроме.
   «Ах, ты насмехаешься, – подумал Шико, – погоди, погоди».
   – Но, – продолжал он вслух, – есть одно доказательство, которое делает мое замечание сомнительным.
   – Какое же?
   – Я уверен, что, как достойный учитель, брат Борроме несколько поддавался Жаку.
   – Вот как! – произнес Жак, в свою очередь, хмуря брови.
   – Нет, ни в коем случае, – ответил Борроме, сдерживаясь, но в глубине души дрожа от ярости, – я, конечно, люблю Жака, но не стал бы портить его такого рода уступками.
   – Странно, – заметил Шико, словно говоря сам с собой, – мне так показалось, простите, пожалуйста.
   – Но в конце-то концов, – сказал Борроме, – вы, так легко рассуждающий, попробовали бы сами, господин Брике.
   – О, я, пожалуй, не решусь, – отозвался Шико.
   – Не бойтесь, сударь, – сказал Борроме, – мы будем к вам снисходительны, как предписывает сама церковь.
   – Нехристь ты этакий! – прошептал Шико.
   – Да ну же, господин Брике, – одну только схватку!
   – Попробуй, – сказал Горанфло, – попробуй.
   – Я вам не сделаю больно, сударь, – вмешался Жак, становясь, в свою очередь, на сторону учителя и желая тоже куснуть его обидчика. – Рука у меня совсем легкая.
   – Славный мальчик, – прошептал Шико, устремляя на монашка невыразимый взгляд и безмолвно улыбаясь.
   – Что ж, – сказал он, – раз всем так хочется.
   – А, браво! – вскричали монахи, предвкушая легкий триумф.
   – Только, – сказал Шико, – предупреждаю вас: не более трех схваток.
   – Как вам будет угодно, сударь, – ответил Жак.
   Медленно поднявшись со скамейки, на которую он уселся во время разговора, Шико подтянул свою куртку, надел кожаную перчатку и маску с ловкостью черепахи, ловящей мух.
   – Если он сможет парировать твои прямые удары, – шепнул Борроме Жаку, – я с тобой больше не фехтую, так и знай.
   Жак кивнул головой и улыбнулся, словно желая сказать:
   – Не беспокойтесь, учитель.
   Шико все с той же медлительностью, все так же осмотрительно стал в позицию, вытягивая свои длинные руки и ноги: с почти чудесной точностью в движениях он сумел замаскировать их силу, упругость и исключительную натренированность.

Глава 23.

УРОК

   В ту эпоху, о которой мы повествуем, стремясь не только рассказать о событиях, но также показать нравы и обычаи, фехтование было не тем, чем оно является в наше время.
   Шпаги оттачивались о обеих сторон, благодаря чему ими рубили так же часто, как и кололи. Вдобавок левой рукой, вооруженной кинжалом, можно было не только обороняться, но и наносить удары: все это приводило к многочисленным ранениям или, скорее, царапинам, которые в настоящем поединке особенно разъяряли бойцов.
   Келюс, истекая кровью из восемнадцати ран, все еще стоял и продолжал драться и, вероятно, не упал бы, если бы девятнадцатая рана не уложила его в кровать, которую он оставил лишь для того, чтобы улечься в могилу.
   Искусство фехтования, занесенное к нам из Италии, но переживавшее еще свое младенчество, сводилось в данную эпоху к ряду движений, которые вынуждали бойца часто передвигаться, причем из-за малейших неровностей случайно выбранного места для поединка он натыкался на всевозможные препятствия.
   Нередко можно было видеть, как фехтующий то вытягивается во весь рост, то, наоборот, вбирает голову в плечи, прыгает направо, потом налево, приседает, упираясь рукой в землю. Одним из первых условий успешного овладения этим искусством были ловкость и быстрота не только руки, но также ног и всего тела.
   Казалось, однако, что Шико изучал фехтование не по правилам этой школы. Можно было подумать, что он, напротив, уже предугадывал современное нам искусство шпаги, все превосходство которого и в особенности все изящество состоит в подвижности рук при почти полной неподвижности корпуса.
   Обе ноги его твердо, плотно стояли на земле, кисть руки отличалась гибкостью и вместе с тем силой, шпага от острия до половины лезвия, казалось, легко гнулась, но от рукояти до середины сталь ее была неколебимо тверда.
   При первых же выпадах, увидев перед собой не человека, а бронзовую статую, у которой двигалась на первый взгляд только кисть руки, брат Жак стал порывисто, бурно нападать, но на Шико это повлияло лишь таким образом, что он вытягивал руку и выставлял вперед ногу при малейшей погрешности, которую замечал в движениях своего противника. Легко представить себе, что при повадке не только колоть, но и рубить тот весьма нередко оставлял то одну, то другую часть своего тела незащищенной.
   Каждый раз при этом длинная рука Шико вытягивалась на три фута и наносила прямо в грудь брату Жаку удар наконечником рапиры: производилось это так методично, словно удары наносил какой-то механизм, а не живая рука, которой должны быть свойственны хоть какие-то колебания, какая-то неуверенность.
   При каждом ударе наконечника Жак, багровый от ярости и уязвленного самолюбия, отскакивал назад.
   В течение десяти минут мальчик делал все, что он мог извлечь из своей необычайной ловкости: он устремлялся вперед, словно леопард, свивался кольцом, как змея, скользил под самой грудью Шико, прыгал направо, налево. Но Шико, все так же невозмутимо орудуя своей длинной рукой, выбирал удобный момент и, оттолкнув рапиру противника, неизменно поражал его в грудь своим грозным наконечником.
   Брат Борроме бледнел, стараясь подавить в себе возбуждавшие его ранее порывы.
   Наконец Жак в последний раз набросился на Шико. Тот, видя, что мальчик нетвердо стоит на ногах, нарочно оставил, обороняясь, незащищенный просвет, чтобы Жак направил туда всю силу своего удара. Он и не преминул это сделать. Шико, резко отпарировав, вывел беднягу из равновесия так внезапно, что тот не смог устоять на ногах и упал. Шико же, неколебимый, как скала, даже не сдвинулся с места.
   Брат Борроме до крови изгрыз себе пальцы.
   – Вы скрыли от нас, сударь, что являетесь просто столпом фехтовального искусства.
   – Он! – вскричал Горанфло, изумленный, но из вполне понятных дружеских чувств разделявший торжество приятеля. – Да он никогда не практикуется!
   – Я, жалкий буржуа, – сказал Шико, – я, Робер Брике, – столп фехтовального искусства?! Ах, господин казначей!
   – Однако же, сударь, – вскричал брат Борроме, – если человек владеет шпагой так, как вы, он уж наверно без конца ею работал.
   – Бог ты мой, ну конечно же, сударь, – добродушно ответил Шико, – мне иногда приходилось обнажать шпагу. Но, делая это, я никогда не терял из виду одно обстоятельство.
   – Какое?
   – Я всегда помнил, что для человека с обнаженной шпагой в руке гордыня плохой советчик, а гнев – плохой помощник. Теперь выслушайте меня, брат Жак, – добавил он, – кисть руки у вас отличная, но с ногами и головой дело обстоит неважно. Подвижности хватает, но рассудка мало. В фехтовании имеют значение три вещи – прежде всего голова, затем руки и ноги. Первая помогает защищаться, первая и вторая вместе дают возможность победить, но, владея и головой, и рукой, и ногами, побеждаешь всегда.
   – О сударь, – сказал Жак, – поупражняйтесь с братом Борроме: это же будет замечательное зрелище.
   Шико хотел пренебрежительно отвергнуть это предложение, но тут ему пришла мысль, что гордец казначей, пожалуй, постарается извлечь выгоду из его отказа.
   – Охотно, – сказал он, – если брат Борроме согласен, я в его распоряжении.
   – Нет, сударь, – ответил казначей, – я потерплю поражение. Лучше уж сразу признать это.
   – О, как он скромен, как он мил! – произнес Горанфло.
   – Ты ошибаешься, – шепнул ему на ухо беспощадный Шико, – он обезумел от уязвленного тщеславия. В его возрасте, представься мне подобный случай, я на коленях молил бы о таком уроке, какой сейчас получил Жак.
   Сказав это, Шико опять ссутулился, искривил ноги, исказил лицо своей неизменной гримасой и снова уселся на скамейку.
   Жак пошел за ним. Восхищение оказалось у юноши сильнее, чем стыд поражения.
   – Давайте мне уроки, господин Робер, – повторял он все время, – сеньор настоятель разрешит. Правда ведь, ваше преподобие?
   – Да, дитя мое, – ответил Горанфло, – с удовольствием.
   – Я не хочу заступать место, по праву принадлежащее вашему учителю, – сказал Шико, поклонившись Борроме.
   Тогда заговорил Борроме.
   – Я не единственный учитель Жака, – сказал он, – здесь обучаю фехтованию не только я. Не одному мне принадлежит честь, пусть же не я один и отвечаю за поражение.
   – А кто же другой его преподаватель? – поспешно спросил Шико; он заметил, что Борроме вдруг покраснел, опасаясь, не сболтнул ли лишнего.
   – Да нет, никто, – продолжал Борроме, – никто.
   – Как же, – возразил Шико, – я отлично слышал, что вы сейчас сказали. Кто ваш другой учитель, Жак?
   – Ну да, ну да, – вмешался Горанфло, – коротенький толстячок, которого вы мне представили, Борроме. Он иногда заходит к нам, лицо у него такое славное и пить с ним очень приятно.
   – Не помню уже, как его зовут, – сказал Борроме.
   Брат Эузеб, со своей блаженной физиономией и длинным поварским ножом за поясом, глупейшим образом вылез вперед.
   – А я знаю, – сказал он.
   Борроме стал энергично подавать ему знаки, но тот ничего не заметил.
   – Это же мэтр Бюсси-Леклер, – продолжал Эузеб, – он преподавал фехтование в Брюсселе.
   – Вот как! – заметил Шико. – Мэтр Бюсси-Леклер! Клянусь богом, отличная шпага!
   И, произнося эти слова со всем благодушием, на какое он только был способен, Шико на лету поймал яростный взгляд, который Борроме метнул на столь неудачно проявившего услужливость Эузеба.
   – Подумайте, а я и не знал, что его зовут Бюсси-Леклер, мне забыли об этом сообщить, – сказал Горанфло.
   – Я не думал, что его имя может иметь для вас хоть какое-то значение, ваша милость, – сказал Борроме.
   – И правда, – продолжал Шико, – один учитель фехтования или другой – не существенно, был бы он подходящим.
   – И правда, не существенно, – подхватил Горанфло, – был бы он только подходящим.
   С этими словами он направился к лестнице, ведшей в его покои. Монахи с восхищением взирали на своего настоятеля.
   Учение было окончено.
   У подножия лестницы Жак, к величайшему неудовольствию Борроме, повторил Шико свою просьбу.
   Но Шико ответил:
   – Преподаватель я плохой, друг мой, я сам научился, размышляя и практикуясь. Делайте, как я, ясный ум из всего извлечет пользу.
   Борроме дал команду, и монахи, построившись, пошли со двора в здание монастыря.
   Опираясь на руку Шико, Горанфло величественно поднялся вверх по лестнице.
   – Надеюсь, – горделиво произнес он, – про этот дом все скажут, что он верно служит королю и может ему пригодиться.
   – Еще бы, черт побери, – сказал Шико, – придешь к вам, достопочтенный настоятель, и чего только не увидишь!
   – Все это за какой-нибудь месяц, даже меньше месяца.
   – И все сделали вы?
   – Я, один я, как вы сами видите, – заявил, выпячивая грудь, Горанфло.
   – Да, вы сделали больше, чем можно было ожидать, друг мой, и когда я возвращусь, выполнив свою миссию…
   – Ах да, правда, друг мой! Поговорим же о вашей миссии.
   – Это тем более уместно, что до отъезда мне надо послать весточку или, вернее, вестника к королю.
   – Вестника, дорогой друг, к королю? Вы, значит, в постоянных сношениях с королем?
   – В непосредственных сношениях.
   – И вы говорите, что вам нужен вестник?
   – Нужен.
   – Хотите кого-либо из братии? Для монастыря было бы великой честью, если бы кто-нибудь из наших братьев предстал пред очи короля.
   – Разумеется.
   – В вашем распоряжении будут двое из наших лучших ходоков. Но расскажите же мне, Шико, каким образом король, считавший вас умершим…
   – Я ведь уже говорил вам: у меня был летаргический сон – подошло время, и я воскрес.
   – И вы снова в милости?
   – Более чем когда-либо, – сказал Шико.
   – Значит, – заметил Горанфло, останавливаясь, – вы сможете рассказать королю обо всем, что мы здесь для блага его делаем?
   – Не премину, друг мой, не премину, будьте спокойны.
   – О дорогой Шико! – вскричал Горанфло: он уже видел себя епископом.
   – Но сперва мне надо попросить вас о двух вещах.
   – О каких?
   – Прежде всего о деньгах, которые король вам возвратит.
   – Деньги! – вскричал Горанфло, быстро поднявшись с места. – У меня ими полны сундуки.
   – Вам, клянусь богом, можно позавидовать, – сказал Шико.
   – Хотите тысячу экю?
   – Да нет же, дорогой друг, это слишком много. Вкусы у меня простые, желания скромные. Звание королевского посланца не вскружило мне голову, я не только не хвалюсь им, я стараюсь его скрыть. Мне хватит сотни экю.
   – Получайте. Ну, а второе?
   – Мне нужен оруженосец.
   – Оруженосец?
   – Да, спутник в дорогу. Я ведь человек компанейский.
   – Ах, друг мой, будь я свободен, как в былые дни, – сказал со вздохом Горанфло.
   – Да, но вы не свободны.
   – Высокое звание налагает узы, – прошептал Горанфло.
   – Увы! – произнес Шико. – Всего сразу не сделаешь. Не имея возможности, дражайший настоятель, путешествовать в вашем достопочтенном обществе, я удовлетворюсь братцем Жаком.
   – Братцем Жаком?
   – Да, малец пришелся мне по вкусу.
   – И правильно, Шико, – это редкий малый, он далеко пойдет.
   – Пока что, если ты мне его уступишь, я повезу его за двести пятьдесят лье.
   – Он в твоем распоряжении, друг мой.
   Настоятель позвонил в колокольчик. Тотчас же появился келейник.
   – Позовите брата Жака, а также брата, выполняющего поручения в городе.
   Через десять минут оба они появились в дверях.
   – Жак, – сказал Горанфло, – я даю вам чрезвычайной важности поручение.
   – Мне, господин настоятель? – удивленно спросил юноша.
   – Да, вы будете сопутствовать господину Роберу Брике в его далеком путешествии.
   – О, – вскричал юный брат, охваченный восторгом при мысли о странствиях, – я буду путешествовать с господином Брике, я буду на вольном воздухе, на свободе! Ах, господин Робер Брике, мы каждый день будем фехтовать, правда?
   – Да, дитя мое.
   – И мне можно будет взять мой аркебуз?
   – Забирай его с собой.
   Жак подпрыгнул и бросился вон из комнаты, издавая радостные крики.
   – Что касается поручения, – сказал Горанфло, – то прошу вас, приказывайте. Подите сюда, брат Панург.
   – Панург! – сказал Шико, у которого это имя вызывало не лишенное приятности воспоминание. – Панург!
   – Увы! Да, – произнес Горанфло. – Я выбрал этого брата, которого тоже зовут Панург, и он ходит по тем же делам, по которым ходил тот.
   – Значит, наш старый друг уже не служит тебе?
   – Он умер, – ответил Горанфло, – он умер.
   – О, – с сожалением протянул Шико, – и правда, он ведь уже здорово постарел.
   – Девятнадцать лет, друг мой, ему было девятнадцать лет.
   – Достопримечательный случай долголетия, – заметил Шико, – только в монастыре возможно что-либо подобное.

Глава 24.

ДУХОВНАЯ ДОЧЬ ГОРАНФЛО

   Панург, о котором в таких выражениях говорил настоятель, вскоре появился.
   Совершенно очевидно было, что он оказался призванным заменить своего покойного тезку не из-за свойственного ему морального или физического облика, ибо никогда еще человек с более умным лицом не был обесчещен именем, которым назвали осла.
   Брат Панург со своими маленькими глазками, острым носом и выдающимся подбородком напоминал скорее лису.
   Шико смотрел на него всего одно мгновение, но, как оно ни было кратко, он, по-видимому, по достоинству оценил монастырского посланца.
   Панург смиренно остановился в дверях.
   – Подойдите, господин курьер, – сказал Шико, – знаете вы Лувр?
   – Так точно, сударь, – ответил Панург.
   – А знаете вы в Лувре некоего Генриха де Валуа?
   – Короля?
   – Не знаю, действительно ли он король, – сказал Шико, – но вообще его так называют.
   – Мне придется иметь дело с королем?
   – Именно. Вы его знаете в лицо?
   – Хорошо знаю, господин Брике.
   – Так вот, вы скажете, что вам с ним необходимо поговорить.
   – Меня допустят?
   – Да, к его камердинеру. Монашеская ряса послужит вам пропуском. Его величество, как вы знаете, отличается набожностью.
   – А что я должен сказать камердинеру его величества?
   – Вы скажете, что посланы к нему Тенью.
   – Какой Тенью?
   – Любопытство – большой недостаток, брат мой.
   – Простите.
   – Итак, вы скажете, что посланы Тенью.
   – Так точно.
   – И что пришли за письмом.
   – Каким письмом?
   – Опять!
   – Ах да, правда.
   – Достопочтеннейший, – сказал Шико, обращаясь к Горанфло, – прежний Панург был мне определенно больше по сердцу.
   – Это все, что я должен делать?
   – Вы добавите, что Тень будет ожидать письма, потихоньку следуя по Шарантонской дороге.
   – И я должен нагнать вас на этой дороге?
   – Совершенно верно.
   Панург направился к двери и приподнял портьеру; Шико показалось, что при этом движении брата Панурга обнаружилось, что за портьерой кто-то подслушивал.
   Впрочем, она очень быстро опустилась, и Шико не смог бы поручиться, что принятое им за действительность не было обманом зрения. Однако изощренный ум Шико внушал ему почти полную уверенность в том, что подслушивал брат Борроме.
   «А, ты подслушиваешь, – подумал он, – тем лучше, тогда я буду нарочно говорить так, чтобы тебе было слышно».
   – Значит, – сказал Горанфло, – король оказал вам честь, возложив на вас миссию?
   – Да, и притом конфиденциальную.
   – Политического характера, я полагаю?
   – Я тоже так полагаю.
   – Как, вы не знаете толком, какая миссия на вас возложена?
   – Я знаю, что должен отвезти письмо, вот и все.
   – Это, наверно, государственная тайна?
   – Думаю, что да.
   – И вы даже не подозреваете какая?
   – Мы ведь совсем одни, не так ли? И я могу сказать, что по этому поводу думаю?
   – Говорите. Я нем, как могила.
   – Так вот, король наконец-то решил оказать помощь герцогу Анжуйскому.
   – Вот как?
   – Да. Сегодня ночью с этой целью должен был выехать господин де Жуаез.
   – Ну, а вы, друг мой?
   – Я еду в сторону Испании.
   – А каким способом?
   – Ну, так, как мы путешествовали в свое время: пешком, верхом, в повозке – как придется.
   – Жак будет вам приятным спутником, вы хорошо сделали, что попросили меня отпустить его с вами, он, чертенок, владеет латынью.
   – Должен признаться, мне он очень понравился.
   – Этого было бы достаточно для того, чтобы я его отпустил. Но я думаю, что он, сверх того, окажется для вас отличным помощником на случай какой-нибудь стычки.
   – Благодарю, дорогой друг. Теперь, кажется, мне остается только проститься с вами.
   – Прощайте!
   – Что вы делаете?
   – Намереваюсь дать вам пастырское благословение.
   – Ну вот еще, – сказал Шико, – между нами двумя это ни к чему.
   – Вы правы, – ответил Горанфло, – это хорошо для чужих.
   И друзья нежно расцеловались.
   – Жак! – крикнул настоятель. – Жак!
   Между портьерами просунулась кунья мордочка Панурга.
   – Как! Вы еще не отправились? – вскричал Шико.
   – Простите, сударь.
   – Отправляйтесь скорее, – сказал Горанфло. – Господин Брике торопится. Где Жак?
   В свою очередь, появился брат Борроме с самой слащавой улыбкой на устах.
   – Брат Жак! – повторил настоятель.
   – Брат Жак ушел, – сказал казначей.
   – Как так ушел! – вскричал Шико.
   – Разве вы не просили, сударь, чтобы кто-нибудь отправился в Лувр?
   – Но я же посылал Панурга, – сказал Горанфло.
   – И дурень же я! А мне послышалось, что вы поручили это Жаку, – сказал Борроме, хлопнув себя по лбу.
   Шико нахмурился. Но раскаянье Борроме было, по всей видимости, столь искренним, что упрекать его было бы просто жестоко.
   – Придется мне подождать, – сказал он, – пока Жак вернется.
   Борроме поклонился, нахмурившись в свою очередь.
   – Кстати, – сказал он, – я забыл доложить сеньору настоятелю – ведь для этого и поднялся сюда, – что неизвестная дама уже прибыла и просит у вашего преподобия аудиенции.
   Шико вовсю навострил слух.
   – Она одна? – спросил Горанфло.
   – С берейтором.
   – Молодая? – спросил Горанфло.
   Борроме стыдливо опустил глаза.
   «Он ко всему – лицемер», – подумал Шико.
   – Друг мой, – обратился Горанфло к мнимому Роберу Брике, – ты сам понимаешь?
   – Понимаю, – сказал Шико, – и удаляюсь. Подожду в соседней комнате или во дворе.
   – Отлично, любезный друг.
   – Отсюда до Лувра далеко, сударь, – заметил Борроме, – и брат Жак может вернуться поздно; к тому же лицо, к которому вы обращаетесь, возможно, не решится доверить важное письмо мальчику.
   – Вы немножко поздно подумали об этом, брат Борроме.
   – Бог мой, да я же не знал. Если бы мне поручили…
   – Хорошо, хорошо, я потихоньку двинусь по направлению к Шарантону. Посланец, кто бы он там ни был, нагонит меня в пути.
   И он пошел к лестнице.
   – Не сюда, сударь, простите, – поспешил за ним Борроме, – по этой лестнице поднимается неизвестная дама, а она не желает ни с кем встречаться.
   – Вы правы, – улыбнулся Шико, – я сойду по боковой лестнице.
   И он направился через небольшой чулан к черному ходу.
   – А я, – сказал Борроме, – буду иметь честь проводить кающуюся к его преподобию.
   – Отлично, – сказал Горанфло.
   – Дорогу вы знаете? – с беспокойством спросил Борроме.
   – Как нельзя лучше.
   И Шико удалился через чулан.
   За чуланом была комната. Боковая лестница начиналась с площадки перед этой комнатой.
   Шико говорил правду: дорогу он знал, но комнату теперь не узнавал.
   И действительно, она совершенно изменила свой вид с тех пор, как он проходил здесь в последний раз; стены были сплошь завешаны доспехами и оружием, на столах и консолях громоздились сабли, шпаги и пистолеты, все углы забиты были мушкетами и аркебузами.
   Шико на минуту задержался в этом помещении: ему захотелось все хорошенько обдумать.
   «От меня прячут Жака, от меня прячут даму, меня толкают на боковую лестницу, чтобы очистить парадную: это означает, что хотят воспрепятствовать моему общению с монашком и укрыть от моего взора даму, – все ясно. Как хороший стратег, я должен делать как раз обратное тому, к чему меня желают принудить. Поэтому я дождусь Жака и займу позицию, которая даст мне возможность увидеть таинственную даму. Ого! Вот здесь в углу валяется прекрасная кольчуга, гибкая, тонкая и отличнейшего закала».
   Он поднял кольчугу и принялся любоваться ею.
   «А мне-то как раз нужна такая штука, – сказал он себе. – Она легка, словно полотняная, и слишком узка для настоятеля. Честное слово, можно подумать, что кольчугу эту делали именно для меня: позаимствуем же ее у дома Модеста. По возвращении моем он получит ее обратно».
   Шико, не теряя времени, сложил кольчугу и спрятал себе под куртку.
   Он завязывал последний шнурок, когда на пороге появился брат Борроме.
   – Ого! – прошептал Шико. – Опять ты! Но поздновато, друг мой.
   Скрестив за спиной свои длинные руки и откинувшись назад, Шико делал вид, будто любуется трофеями.
   – Господин Робер Брике хочет выбрать себе подходящее оружие? – спросил Борроме.
   – Я, друг мой? – сказал Шико. – Боже мой, для чего мне оружие?
   – Но вы же им так хорошо пользуетесь!
   – В теории, любезный брат, в теории – вот и все. Жалкий буржуа, вроде меня, может ловко действовать руками и ногами. Чего ему не хватает и всегда будет не хватать – это воинской доблести. Рапира в моей руке сверкает довольно красиво, но, поверьте мне, Жак, вооружившись шпагой, заставил бы меня отступить отсюда до Шарантона.
   – Вот как? – удивился Борроме, наполовину убежденный простодушным видом Шико, который, добавим, принялся горбиться, кривиться и косить глазом усерднее, чем когда-либо.
   – И к тому же у меня не хватает дыхания, – продолжал Шико. – Вы заметили, что я слаб в обороне. Ноги никуда не годятся, это мой главный недостаток.
   – Разрешите мне заметить, сударь, что путешествовать с таким недостатком еще труднее, чем фехтовать.
   – Ах, вы знаете, что мне предстоит путешествие? – небрежно заметил Шико.