Дюма Александр. Сорок пять

   – Кто там?
   – Тише, несчастный! – ответил хозяин. – Подойдите к двери, да ступайте на цыпочках.
   Торговец повиновался; но так как он был человек осторожный, то не открыл дверь, а, приникнув ухом к косяку, спросил:
   – Кто вы?
   – Разве вы не узнаете голоса хозяина гостиницы?
   – Правда, но, боже мой, что случилось?
   – За столом вы слишком свободно говорили о короле, и какой-то шпион донес об этом мэру, а тот прислал стражников. К счастью, я догадался послать их в комнату ваших приказчиков, так что они заняты там, наверху, их арестом, вместо того чтобы арестовать вас.
   – О-о! Что вы говорите? – воскликнул купец.
   – Чистую благородную правду. Торопитесь бежать, пока лестница свободна.
   – А мои спутники?
   – Ой, у вас не хватит времени предупредить их.
   – Вот бедняги!
   И купец торопливо оделся.
   В то же время хозяин, точно вдохновленный свыше, постучал в стенку, отделявшую первого купца от второго.
   Второй, разбуженный теми же словами и той же басней, тихонько открыл дверь; третий, разбуженный, как и второй, позвал четвертого, и все четверо, легко, как стайка ласточек, убежали на цыпочках, размахивая руками.
   – Бедный обувщик, – говорили они, – все неприятности обрушатся на него, но ведь, по правде сказать, он и говорил больше всех. Черт возьми! Пусть побережется, ведь хозяин не успел предупредить его, как нас!
   Действительно, мэтр Шико, как вы понимаете, ни о чем не был предупрежден.
   В тот самый момент, когда купцы убегали, поручив его богу, он спал самым глубоким сном.
   Хозяин убедился в этом, послушав у дверей; потом он спустился в низенький зал, тщательно прикрытая дверь которого открылась по его знаку. Он снял свой колпак и вошел. В зале находились шестеро вооруженных людей, из которых один, казалось, был командиром.
   – Ну, как? – сказал он.
   – Я выполнил все в точности, господин офицер.
   – В вашей гостинице пусто?
   – Совершенно пусто.
   – Человек, которого мы вам указали, не был ни разбужен, ни предупрежден?
   – Ни разбужен, ни предупрежден.
   – Господин хозяин гостиницы, вы знаете, от чьего имени мы действуем; вы знаете, какому делу мы служим, потому что вы сами защитник этого дела.
   – Ну, конечно, господин офицер; вы же видите, чтобы сдержать клятву, я потерял деньги, которые проезжие потратили бы у меня; но ведь в клятве говорится: я пожертвую моим имуществом, защищая святую католическую веру!
   – И жизнью! Вы забыли добавить это слово, – надменно сказал офицер.
   – Боже мой! – воскликнул хозяин, всплеснув руками. – Неужели от меня потребуют жизни? У меня жена и дети!
   – Ничего от вас не потребуют, если вы будете слепо повиноваться приказаниям.
   – О, я буду повиноваться, будьте спокойны.
   – В таком случае ложитесь спать; заприте двери и, что бы ни слышали и ни видели, не выходите, даже если ваш дом загорится и обрушится вам на голову. Как видите, роль у вас не трудная.
   – Увы! Увы! Я разорен, – пробормотал хозяин.
   – Мне поручено оплатить ваши убытки, – сказал офицер, – возьмите эти тридцать экю.
   – Мой дом оценен в тридцать экю! – жалобно сказал хозяин.
   – А, боже мой! У вас не будет разбито ни одного стекла, плакса вы этакий… Ну и ничтожества же защитники нашей святой Лиги!
   Хозяин ушел и заперся, как парламентер, предупрежденный о том, что город отдан на разграбление. Тогда офицер поставил двух лучше всего вооруженных людей под окном Шико.
   Он сам и трое остальных поднялись к спальне бедного обувщика, как назвали его спутники по путешествию, давным-давно выехавшие из города.
   – Вы знаете приказ? – сказал офицер. – Если он откроет и позволит себя обыскать, если мы найдем на нем то, что ищем, мы не причиним ему ни малейшего зла; но если произойдет обратное, то хороший удар кинжалом – и все! Запомните хорошенько. Ни пистолета, ни аркебуза. Кроме того, это и бесполезно, раз нас четверо против одного.
   Они подошли к двери.
   Офицер постучал.
   – Кто там? – спросил Шико, мгновенно проснувшись.
   – Черт возьми, – сказал офицер, – прибегнем к хитрости. Ваши друзья бакалейщики собираются сообщить вам кое-что важное, – добавил он.
   – О-го! – сказал Шико. – Ваши голоса значительно огрубели от вина, мои бакалейщики.
   Офицер смягчил тон и вкрадчиво повторил:
   – Но открывайте же, дорогой друг и товарищ.
   – Проклятие! Как ваша бакалея пахнет железом! – сказал Шико.
   – А, ты не хочешь открыть! – нетерпеливо воскликнул офицер. – Тогда вперед, ломайте дверь.
   Шико бросился к окну, открыл его и увидел внизу две обнаженные шпаги.
   – Я пойман! – воскликнул он.
   – Ага, куманек, – сказал офицер, услышавший стук открывшегося окна, – ты боишься опасного прыжка, ты прав. Ну, открывай, открывай!
   – Черт возьми, нет! – сказал Шико. – Дверь крепка, и мне придут на помощь, если вы будете шуметь.
   Офицер рассмеялся и приказал солдатам сорвать дверь с петель.
   Шико закричал, чтобы позвать купцов.
   – Дурак! – сказал офицер. – Неужели ты думаешь, что мы оставили тебе помощников? Не обманывайся, ты – один, а значит – пойман. Придется примириться с незадачливой судьбой. Вперед, ребята.
   И Шико услышал, как в дверь нанесли три удара мушкетами с силой и ритмичностью тарана.
   – Там три мушкета и офицер – внизу только две шпаги; высота всего пятнадцать футов – это пустяки. Я предпочитаю шпаги мушкетам.
   И, подвязав мешок к поясу, он, не колеблясь, влез на подоконник, держа в руке шпагу.
   Оба солдата внизу стояли, подняв вверх острия шпаг. Но Шико сообразил правильно. Никогда человек, даже если он силен, как Голиаф, не будет дожидаться падения хотя бы пигмея, если этот пигмей может убить его, сам разбившись насмерть.
   Солдаты переменили тактику и отступили, решившись напасть на Шико, как только он упадет.
   На это и надеялся гасконец. Он ловко прыгнул на носки и пригнулся, сидя на корточках. В тот же момент один из солдат нанес ему удар, который мог бы проткнуть стену.
   Но Шико даже не потрудился отразить его. Он принял удар с открытой грудью; благодаря кольчуге Горанфло шпага врага сломалась, как стеклянная.
   – На нем кольчуга! – воскликнул один из солдат.
   – Черт возьми! – ответил Шико, который обратным ударом разрубил ему голову.
   Второй начал кричать, стараясь только отражать удары, так как Шико нападал.
   На свою беду, в фехтовании он был слабее даже Жака Клемана. Шико уложил его вторым выпадом рядом с его товарищем.
   И когда, выломав дверь, офицер выглянул в окно, он увидел только двух стражников, плававших в собственной крови.
   – Это демон! – воскликнул офицер. – Сталь не причиняет ему вреда.
   – Да, но не свинец! – сказал один из солдат, прицеливаясь.
   – Несчастный! – воскликнул офицер, отводя мушкет. – Без шума! Ты разбудишь весь город; мы настигнем его завтра.
   – Видимо, – философски сказал один из солдат, – надо было поставить четверых внизу, а вверху оставить только двоих.
   – Вы – болван! – ответил офицер.
   – Посмотрим, как его самого назовет господин герцог, – пробормотал солдат себе в утешение.
   И он опустил приклад мушкета на пол.

Глава 5.

ТРЕТИЙ ДЕНЬ ПУТЕШЕСТВИЯ

   Шико только потому уходил не спеша, что был в Этампе, то есть в таком городе, среди таких горожан и под охраной таких чиновников, которые при первой его просьбе привели бы в действие машину правосудия и арестовали бы самого герцога де Гиза.
   Его преследователи прекрасно понимали трудность своего положения.
   Вот почему офицер, даже рискуя тем, что Шико скроется, запретил своим солдатам пользоваться огнестрельным оружием.
   По этой же причине он не решился преследовать Шико, который мог бы при первых шагах преследователей поднять крик и разбудить весь город.
   Маленький отряд, потерявший треть своего состава, скрылся в темноте, покинув двух мертвецов, чтобы меньше себя компрометировать, и оставив им их шпаги, чтобы можно было подумать, что они убили друг друга на поединке.
   Шико напрасно искал в этом квартале купцов и их приказчиков.
   Потом ему пришло в голову, что те, с кем он имел дело, убедившись в неудаче своего предприятия, вряд ли останутся в городе, и он рассудил, что правильная военная тактика побуждает его в нем остаться.
   Он решился на большее: сделав круг и услышав на углу соседней улицы топот удаляющихся лошадей, имел смелость вернуться в гостиницу.
   Он нашел там хозяина, который еще не успел прийти в себя; тот не помешал ему оседлать в конюшне лошадь, хотя и смотрел на него так, словно перед ним был призрак.
   Шико воспользовался этим благоприятным для него оцепенением, чтобы не оплатить расходов, о чем хозяин не посмел и напомнить.
   Потом он отправился провести остаток ночи в другую гостиницу, среди пьяниц, которые даже и не могли заподозрить, что этот высокий незнакомец с веселым лицом и любезным видом только что убил двух человек и едва не был убит сам.
   Рассвет застал его уже на дороге; он ехал охваченный беспокойством, возраставшим с минуты на минуту. Две попытки, к счастью, не удались, но третья могла оказаться для него гибельной.
   В этот момент он согласился бы договориться со всеми на свете сторонниками Гизов, нарассказав им всяческой чепухи, которую он великолепно умел сочинять.
   Небольшая рощица вызывала в нем такие опасения, что их трудно описать; при виде рва у него по коже бегали мурашки, а стена чуть-чуть выше обычной едва не заставляла его повернуть обратно.
   Время от времени он давал себе слово, что, добравшись до Орлеана, пошлет к королю курьера с требованием конвоя, который мог бы сопровождать его от одного города до другого.
   Но так как до Орлеана дорога была пустынна и совершенно безопасна, Шико подумал, что разыгрывать труса не стоит, ибо король потеряет о нем доброе мнение, а конвой будет очень стеснять его; кроме того, сто рвов, пятьдесят рощиц, двадцать стен, десять порослей кустарника остались позади, и ни одного подозрительного предмета не появилось на камнях или под ветвями.
   Но после Орлеана опасения Шико удвоились; до четырех часов, следовательно, до вечера времени оставалось много. Дорога шла сквозь чащу леса и поднималась ступенями; путешественник выделялся на сероватом фоне дороги, как мавр, намалеванный на мишени, для всякого, кому могла прийти охота настичь его пулей из аркебуза.
   Внезапно Шико услышал вдали шум, похожий на топот копыт по сухой земле, когда лошади мчатся галопом.
   Он оглянулся; от подножия холма, на который он поднялся до половины, во весь опор мчались всадники.
   Он сосчитал – их было семь.
   У четверых на плечах были мушкеты.
   Заходящее солнце бросало на каждое дуло длинный кроваво-красный отсвет.
   Их кони мчались гораздо быстрее лошади Шико. Да Шико и не думал состязаться в скорости, так как это только уменьшило бы его обороноспособность в случае нападения.
   Он только заставил свою лошадь двигаться зигзагами, чтобы не дать возможности вооруженным аркебузами всадникам взять точный прицел.
   Шико пользовался этим маневром, отлично зная и аркебузы вообще, и стрелков из них в частности; потому что в момент, когда всадники оказались в пятидесяти шагах от него, они приветствовали его четырьмя пулями, которые, следуя по направлению движения всадников, пролетели прямо над его головой.
   Шико, как было указано, ждал этих четырех выстрелов, и он заранее обдумал свой план. Услышав свист пуль, он отпустил вожжи и соскользнул со стремян. Ради предосторожности он вытащил шпагу из ножен и держал в левой руке кинжал, наточенный, как бритва, и заостренный, как игла.
   Мы уже сказали, что он упал, но при этом так, чтобы его ноги оказались поджатыми, как пружины, готовые распрямиться; в то же время благодаря позе, принятой им во время падения, его голова оказалась защищенной грудью лошади.
   Радостный крик послышался из группы всадников, которые, увидев, что Шико падает, сочли его мертвым.
   – Я вам говорил, дураки, – воскликнул приближавшийся галопом человек в маске, – вы все сделали не так, потому что не следовали точным приказаниям. Но теперь он сражен; живого или мертвого, обыщите его и прикончите, если он шевельнется.
   – Слушаю, сударь, – почтительно ответил один из группы.
   Все спешились, за исключением одного солдата, который собрал все поводья и остался охранять лошадей.
   Шико не был человеком набожным, но в этот момент он подумал, что есть бог, что бог открывает ему свои объятия и, может быть, через пять минут грешник предстанет перед своим судией.
   Он пробормотал какую-то мрачную и пламенную молитву, которая, несомненно, была услышана на небе.
   Двое подошли к Шико; у обоих были в руках шпаги.
   Они прекрасно понимали, что противник их не убит, ибо он стонал.
   Так как он не двигался и не пытался сопротивляться, наиболее усердный из двух имел неосторожность приблизиться настолько, что Шико мог достать до него левой рукой, и тотчас кинжал, точно выброшенный пружиной, распорол ему горло, и рукоятка вошла в него, как в мягкий воск. В то же время шпага до половины проникла между ребер другого всадника, пытавшегося бежать.
   – Черт возьми! – воскликнул командир. – Предательство! Заряжайте мушкеты: этот плут еще жив.
   – Конечно, я еще жив, – сказал Шико, глаза которого метали молнии; и, быстрый, как мысль, он бросился на командира, направив острие на его маску.
   Но уже два солдата схватили его. Он обернулся, распорол широким ударом сабли ляжку одному и освободился.
   – Мальчишки несчастные! – кричал командир. – Аркебузы, черт вас дери!
   – Прежде чем они зарядят, – сказал Шико, – я тебе выпущу внутренности, разбойник, и перережу шнурки твоей маски, чтобы узнать, кто ты.
   – Держитесь, сударь, держитесь, я защищу вас, – сказал голос, который показался Шико звучащим с неба.
   Это был голос красивого молодого человека, ехавшего на красивой черной лошади. У него в руках были два пистолета, и он кричал Шико:
   – Наклонитесь! Наклонитесь, черт возьми! Да наклонитесь же!
   Шико повиновался.
   Раздался выстрел, и один из нападавших покатился к ногам Шико, выронив саблю.
   Между тем лошади бились в страхе; три оставшихся всадника хотели сунуть ноги в стремена, но это им не удалось; молодой человек выстрелил еще раз, не целясь, и этот второй выстрел прикончил еще одного человека.
   – Двое против двух, – сказал Шико, – великодушный спаситель, займитесь вашим, вот мой!
   И он бросился на всадника в маске, который, дрожа от гнева и страха, тем не менее сражался, как человек, умело владеющий оружием.
   Со своей стороны молодой человек охватил туловище своего врага, сбил его, даже не взяв в руки шпагу, и связал своим ремнем, как овцу, предназначенную на убой.
   Шико, увидев, что перед ним только один противник, обрел хладнокровие, а следовательно, и чувство превосходства.
   Он сильно толкнул своего врага, хотя тот был довольно солидной комплекции, загнал в придорожный ров и ловким ударом всадил ему шпагу между ребер.
   Человек упал.
   Шико прижал ногой шпагу побежденного, чтобы он не мог ее снова схватить, и обрезал кинжалом шнурки маски.
   – Господин де Майен! – сказал он. – Черт возьми! Я так и думал.
   Герцог не отвечал; он был без сознания, отчасти из-за потери крови, отчасти из-за удара при падении.
   Шико почесал нос, как он делал всегда, когда ему предстоял какой-нибудь серьезный шаг; потом, подумав с полминуты, он завернул рукав, взял свой широкий кинжал, подошел к герцогу, чтобы попросту отрезать ему голову.
   Но тогда он почувствовал, как кто-то схватил его за руку железной рукой, и услышал чей-то голос:
   – Потише, сударь. Нельзя убивать врага, лежащего на земле.
   – Молодой человек, – ответил Шико, – вы спасли мне жизнь, это правда; я благодарю вас от всего сердца. Но позвольте мне дать вам небольшой урок, очень полезный в нашу эпоху морального разложения. Когда человек пережил за три дня три нападения, когда трижды его жизнь была в опасности, когда на нем еще не остыла кровь врага, выпустившего в него издали четыре пули из аркебуза, без всякого повода с его стороны, словно он был взбесившимся волком, тогда, молодой человек, уж позвольте мне это сказать, этот смельчак имеет право совершить то, что я собираюсь сделать.
   И Шико снова схватил своего врага за шею, чтобы докончить начатое.
   Но и в этот раз молодой человек остановил его:
   – Вы не сделаете этого, сударь, во всяком случае, пока я нахожусь здесь. Нельзя допустить, чтобы вытекла до отказа вся та кровь, которая уже льется из нанесенной вами раны.
   – Ба! – удивленно сказал Шико. – Вы знаете этого негодяя?
   – Этот негодяй герцог де Майен, принц крови, равный по рождению многим королям.
   – Тем более, – мрачно сказал Шико. – Но кто же вы?
   – Я тот, кто спас вам жизнь, сударь, – холодно ответил молодой человек.
   – И тот, кто, если не ошибаюсь, около Шарантона передал мне королевское письмо три дня назад?
   – Вот именно!
   – Значит, вы слуга короля, сударь?
   – Да, имею эту честь, – сказал молодой человек с поклоном.
   – И, будучи на службе у короля, вы щадите господина де Майена? Черт возьми, сударь, разрешите вам сказать, что это не похоже на доброго слугу.
   – Я думаю, напротив, что именно я в этот момент и есть добрый слуга короля.
   – Быть может, – грустно сказал Шико, – быть может, но сейчас не время философствовать. Как ваше имя?
   – Эрнотон де Карменж, сударь.
   – Хорошо, господин Эрнотон! Что мы будем делать с этой падалью, равной по величию всем королям земли? Ибо я, предупреждаю вас, должен ехать.
   – Я позабочусь о господине де Майене, сударь.
   – А с его спутником, который тут подслушивает, что вы сделаете?
   – Этот бедняга ничего не слышит: я так его сжал, что мне кажется, он потерял сознание.
   – Хорошо, господин де Карменж, сегодня вы спасли мне жизнь, но вы подвергаете ее опасности в будущем.
   – Сегодня я выполнил свой долг, бог позаботится о будущем.
   – Пусть будет по-вашему. Кроме того, и мне самому противно убивать беззащитного, даже если это мой злейший враг. Прощайте, сударь!
   И Шико пожал руку Эрнотону.
   «Быть может, он прав», – подумал Шико, отходя, чтобы взять лошадь.
   Потом, вернувшись назад, сказал:
   – Ведь у вас семь добрых лошадей. Мне думается, я заработал из них четыре; помогите мне выбрать одну… Ведь вы знаток в этом деле?
   – Возьмите мою, – ответил Эрнотон, – я ее знаю.
   – О, это слишком щедро, оставьте ее себе.
   – Нет, мне не нужно ехать так быстро, как вам.
   Шико не заставил себя просить; он вскочил на лошадь Эрнотона и исчез.

Глава 6.

ЭРНОТОН ДЕ КАРМЕНЖ

   Эрнотон остался на поле сражения, еще сам не зная, что он будет делать с двумя врагами, которым предстоит очнуться у него на руках.
   Пока же, рассудив, что убежать они не смогут, а Тень (ибо под этим именем, как вы помните, Эрнотон знал Шико) вряд ли вернется назад, чтобы их прикончить, молодой человек начал думать о каком-нибудь способе перевозки и не замедлил найти на дороге то самое, что искал.
   На вершине горы показалась тележка, вероятно, повстречавшаяся с уезжающим Шико, и ее силуэт ярко вырисовывался на небе, покрасневшем от пламени заходившего солнца.
   Эту тележку тащили два быка, и ее сопровождал крестьянин.
   Эрнотон остановил погонщика, которому, как только он его увидел, очень захотелось бросить тележку и спрятаться в кусты, и рассказал, что произошло сражение между гугенотами и католиками; в этом сражении пятеро погибли, но двое еще пока живы.
   Хотя крестьянин и опасался ответственности за доброе дело, которого от него требовали, но еще больше, как мы уже сказали, был он напуган воинственным видом Эрнотона. Поэтому он помог молодому человеку перенести в свою тележку сначала г-на де Майена, а затем солдата, лежавшего с закрытыми глазами, хотя и неизвестно, был ли он по-прежнему в обмороке.
   Оставалось пять трупов.
   – Сударь, – спросил крестьянин, – эти пятеро католики или гугеноты?
   Эрнотон, видевший, как крестьянин в страшную минуту перекрестился, ответил:
   – Гугеноты.
   – В таком случае, – сказал крестьянин, – не будет ничего дурного в том, что я обыщу этих безбожников, не правда ли?
   – Ничего дурного, – ответил Эрнотон, который предпочитал, чтобы их наследником явился нужный ему крестьянин, чем первый случайный прохожий.
   Крестьянин не заставил Эрнотона повторять дважды и обшарил карманы трупов.
   Мертвые, видимо, получали порядочное жалованье, когда были живы, так как после окончания операции морщины на лбу крестьянина разгладились. Приятное чувство, охватившее его тело и душу, заставило его сильнее подхлестывать быков, чтобы побыстрее приехать в хижину.
   В конюшне этого доброго католика, на удобной соломенной подстилке, г-н де Майен очнулся. Боль при тряске во время переезда не могла привести его в себя, но от свежей воды, омывшей рану, выступило несколько капель ярко-красной крови, герцог открыл глаза и посмотрел на все окружающее с вполне понятным изумлением.
   Как только г-н де Майен открыл глаза, Эрнотон отпустил крестьянина.
   – Кто вы, сударь? – спросил Майен.
   Эрнотон улыбнулся и спросил:
   – Вы меня не узнаете, сударь?
   – Узнаю, – ответил герцог, нахмурившись, – вы тот, кто пришел на помощь моему врагу.
   – Да, – ответил Эрнотон, – но я также и тот, кто помешал вашему врагу убить вас.
   – Должно быть, это так, раз я живу, – сказал Майен, – конечно, если только он не счел меня мертвым.
   – Он уехал, зная, что вы живы, сударь.
   – Но он, по крайней мере, считал мою рану смертельной?
   – Не знаю, но, во всяком случае, если бы я не воспротивился, он нанес бы вам рану, уже наверняка смертельную.
   – Но тогда, сударь, почему же вы помогли убить моих людей, а затем помешали этому человеку убить меня?
   – Очень просто, сударь, и я удивляюсь, что дворянин, а вы мне кажетесь дворянином, не понимает моего поведения. Случай привел меня на дорогу, по которой вы ехали, я увидал, что несколько человек напали на одного, я защищал того, кто был один; потом, когда этот храбрец, на помощь к которому я пришел, – так как, кто бы он ни был, сударь, но этот человек храбрец, – когда этот храбрец, оставшись один на один с вами, нанес вам решающий удар, тогда, увидев, что он может злоупотребить победой и прикончить вас, я помешал этому своей шпагой.
   – Значит, вы меня знаете? – спросил Майен, испытующе глядя на него.
   – Мне нет надобности знать вас, сударь, я знаю, что вы ранены, и этого мне достаточно.
   – Будьте искренни, сударь, – настаивал Майен, – вы меня знаете?
   – Странно, сударь, что вы не хотите меня понять. Я не нахожу, что благородней убить одного беззащитного, чем напасть на одного проезжего всемером.
   – Но вы же понимаете, что на все могут быть причины.
   Эрнотон поклонился, но не ответил.
   – Разве вы не видели, что я скрестил свою шпагу один на один с этим человеком?
   – Да, это правда, я видел.
   – Этот человек – мой смертельный враг.
   – Я верю этому, так как он сказал мне то же самое про вас.
   – А если я выздоровлю?
   – Это меня не касается, вы будете делать все, что вам заблагорассудится, сударь.
   – Вы считаете меня тяжело раненным?
   – Я смотрел вашу рану, сударь, и хотя она серьезна, но не смертельна. Лезвие соскользнуло по ребрам, как мне кажется, и не проникло в грудь. Вздохните, и, я думаю, вы не почувствуете никакой боли в легких.
   Майен с трудом вздохнул, но не почувствовал боли внутри.
   – Это правда, – сказал он, – а люди, которые были со мной?
   – Мертвы, за исключением одного.
   – Их оставили на дороге? – спросил Майен.
   – Да.
   – Их обыскивали?
   – Крестьянин, которого вы, вероятно, видели, когда открыли глаза, ваш хозяин, позаботился об этом.
   – Что он на них нашел?
   – Немного денег.
   – А бумаги?
   – Ничего об этом не знаю.
   – А, – сказал Майен с видимым удовлетворением.
   – В конце концов, вы можете спросить об этом у того, кто жив.
   – Но где же живой?
   – В сарае, в двух шагах отсюда.
   – Перенесите меня к нему или лучше перенесите его ко мне и, если вы честный человек, как мне кажется, поклянитесь, что вы не будете задавать ему никаких вопросов.
   – Я не любопытен, сударь, и знаю об этой истории все, что мне важно знать.
   Герцог все еще с беспокойством посмотрел на молодого человека.
   – Сударь, – сказал Эрнотон, – я был бы рад, если бы ваше поручение вы дали кому-нибудь другому, а не мне.
   – Я не прав, сударь, я признаю это, – сказал Майен, – будьте столь любезны, окажите мне услугу, о которой я вас прошу.
   Через пять минут солдат входил в конюшню.
   Он вскрикнул, увидев герцога де Майена, но у того хватило сил приложить палец к губам. Солдат тотчас же замолчал.
   – Сударь, – сказал Майен Эрнотону, – я вам навеки благодарен, и, конечно, когда-нибудь мы встретимся при более благоприятных обстоятельствах; могу я спросить вас, с кем имею честь говорить?
   – Я виконт Эрнотон де Карменж, сударь.
   Майен ждал более подробного объяснения, но теперь уже молодой человек оказался весьма сдержанным.
   – Вы следуете по дороге в Божанси, сударь? – продолжал Майен.
   – Да, сударь.
   – Значит, я вам помешал, и вам не удастся, быть может, сегодня же ехать дальше.
   – Напротив, сударь, я надеюсь тотчас же отправиться в путь.