Дюма Александр. Сорок пять

   Потом он добавил:
   – Д'Обиак, скажи начальнику охраны, чтобы он ввел господина испанского посла.
   Услышав это приказание, Шико поспешил залезть в шкаф, старательно опустив занавес, затканный изображением человеческих фигур.
   По звонкому паркету отдавался чей-то медленный, размеренный шаг: в комнату вошел посланник его величества Филиппа II.
   Когда все предварительные формальности, касающиеся этикета, были выполнены, причем Шико из своего укрытия мог убедиться, что Беарнец отлично умеет давать аудиенции, посол перешел к делу.
   – Могу я без стеснения говорить с вашим величеством? – спросил он по-испански, ибо этот язык так похож на наваррское наречие, что любой гасконец или беарнец отлично его понимает.
   – Можете говорить, сударь, – ответил Беарнец.
   – Сир, – сказал посол, – я доставил ответ его католического величества.
   «Вот как! – подумал Шико. – Если он доставил ответ, значит, были какие-то вопросы».
   – По поводу чего? – спросил Генрих.
   – По поводу того, с чем вы обращались к нам в прошлом месяце, сир.
   – Знаете, я очень забывчив, – сказал Генрих. – Соблаговолите напомнить мне, о чем шла речь, господин посол.
   – По поводу захватов, которые производят во Франции лотарингские принцы.
   – Да особенно по поводу захватов моего куманька де Гиза. Отлично! Теперь вспоминаю. Продолжайте, сударь, продолжайте.
   – Сир, – сказал испанец, – хотя король, мой повелитель, и получил предложение заключить союз с Лотарингией, он счел бы союз с Наваррой более благородным и, скажем прямо, более выгодным.
   – Да, будем говорить прямо.
   – Я буду вполне откровенен с вашим величеством, сир, ибо намерения короля, моего повелителя, относительно вашего величества мне хорошо известны.
   – Могу ли я их узнать?
   – Сир, король, мой повелитель, ни в чем не откажет Наварре.
   Шико припал ухом к занавеси, не преминув укусить себя за палец, чтобы проверить – не спит ли он.
   – Если мне ни в чем не отказывают, – сказал Генрих, – поглядим, чего же я могу просить.
   – Всего, чего угодно будет вашему величеству, сир.
   – Черт возьми!
   – Пусть же ваше величество выскажется прямо и откровенно.
   – Помилуй бог, всего, чего угодно! Да я просто теряюсь.
   – Его величество король Испании хочет, чтобы его новый союзник был доволен. Доказательством послужит предложение, которое я уполномочен сделать вашему величеству.
   – Я слушаю, – сказал Генрих.
   – Король Франции относится к королеве Наваррской, как к заклятому врагу. Покрывая ее позором, он тем самым отказывается считать ее сестрой, это очевидно. Оскорбления, нанесенные ей французским королем… Прошу у вашего величества прощения за то, что затрагиваю эту щекотливую тему.
   – Ничего, затрагивайте.
   – Оскорбления эти нанесены были публично, что подтверждается их общеизвестностью.
   Генрих сделал движение, словно желая опровергнуть слова посла.
   – Это общеизвестно, – продолжал испанец, – мы хорошо осведомлены. Итак, я повторяю, сир: король Франции больше не признает госпожу Маргариту своей сестрой, раз он стремится опозорить ее, отдав приказ начальнику охраны остановить на глазах у всех ее носилки и обыскать их.
   – Что ж вы хотите всем этим сказать, господин посол?
   – Для вашего величества теперь легче всего отвергнуть как жену ту, кого ее родной брат отвергает как сестру.
   Генрих бросил взгляд на занавес, за которым Шико, трепеща, с расширенными от изумления глазами, ожидал, к чему приведет столь витиеватое начало.
   – Когда брак ваш будет расторгнут, – продолжал посол, – союз между королями Наваррским и Испанским…
   Генрих поклонился.
   – Союз этот, – продолжал посол, – можно уже считать заключенным, и вот каким образом: король Испании отдает инфанту, свою дочь, в жены королю Наваррскому, а сам его величество женится на госпоже Екатерине Наваррской, сестре вашего величества.
   Трепет удовлетворенной гордости прошел по всему телу Беарнца, дрожь ужаса охватила Шико: первый увидел, как на горизонте восходит во всем блеске солнце его счастливой судьбы, второй – как никнут и рассыпаются в прах скипетр и счастье дома Валуа.
   Что касается испанца, невозмутимого, ледяного, то он не видел ничего, кроме инструкций, полученных от своего повелителя.
   На мгновение воцарилась глубокая тишина, затем король Наваррский заговорил:
   – Предложение, сударь, сделанное вами, – блистательно, и им оказана мне высокая честь.
   – Его величество, – поспешил добавить гордый посол, не сомневавшийся в том, что предложение будет восторженно принято, – его величество король Испании намерен поставить вашему величеству только одно условие.
   – А, условие, – сказал Генрих, – что ж, это справедливо. В чем же оно состоит?
   – Оказывая вашему величеству помощь против лотарингских принцев, то есть открывая вашему величеству дорогу к престолу Франции, мой повелитель желал бы благодаря союзу с вами облегчить себе возможность сохранить Фландрию, в которую сейчас мертвой хваткой вцепился монсеньер герцог Анжуйский. Ваше величество, конечно, понимаете, что мой повелитель бескорыстно предпочел вас лотарингским принцам, ведь господа де Гиз, естественные его союзники как принцы католические, уже ведут борьбу во Фландрии против герцога Анжуйского. Так вот его условие, притом единственное; оно и разумно и не обременительно: его величество король Испании вступит с вами благодаря двойному бракосочетанию в крепкий союз; он поможет вам… (тут посланник одно мгновение колебался, ища подходящего выражения) стать преемником французского короля, вы же гарантируете ему Фландрию. Зная мудрость вашего величества, я считаю свою посланническую миссию благополучно завершенной.
   За этими словами последовало молчание, еще более глубокое, чем раньше. Наверно, сам ангел-губитель ожидал, пока мощно прозвучит ответ короля, прежде чем опустить свой меч туда или сюда, поразить Францию или Испанию.
   Генрих Наваррский прошелся по своему кабинету.
   – Итак, сударь, – сказал он наконец, – вот к чему сводится ответ, который вам поручено было мне передать?
   – Так точно, сир.
   – И больше ничего?
   – Больше ничего.
   – В таком случае, – сказал Генрих, – я отказываюсь от того, что предложил мне его величество, король Испании.
   – Вы отвергаете руку инфанты! – вскричал испанец. Его ошеломило, словно болью от внезапно полученной раны.
   – Честь высока, сударь, – ответил Генрих, поднимая голову, – но я не могу считать, что она выше чести получить в жены дочь Франции.
   – Да, но этот первый брак приблизил вас к могиле, сир. Второй же приближает к престолу.
   – Я знаю, сударь, что вы сулите мне блистательную, ни с чем не сравнимую удачу, но я не стану покупать ее ценою крови и унижения моих будущих подданных. Как, сударь, я обнажил бы меч против короля Франции, моего зятя, ради испанцев, иноземцев! Как я остановлю победное шествие французского знамени, дабы башни Кастилии и львы Леона завершили то, что ими начато! Как я допущу, чтобы брат убивал брата, приведу иноземцев в свое отечество! Сударь, выслушайте: я просил у моего соседа, короля Испании, помощи против господ де Гизов, смутьянов, стремящихся завладеть моим наследием, но не против герцога Анжуйского, моего зятя, не против короля Генриха Третьего, моего друга, не против моей жены, сестры короля, моего сюзерена. Вы говорите мне, что поможете Гизам, окажете им поддержку? Отлично. Я же брошу против них и против вас всех протестантов Германии и Франции. Король Испанский хочет вновь завладеть ускользающей от него Фландрией? Пусть он поступит так, как его отец, Карл Пятый: пусть он попросит у короля Франции свободного прохода через французские владения и явится во Фландрию требовать, чтобы ему возвратили звание первого гражданина города Гента, – я готов поручиться, что король Генрих Третий пропустит его так же честно, как это сделал в свое время король Франциск Первый. Я домогаюсь французского престола? Так, видимо, считает его католическое величество. Возможно. Но я не нуждаюсь в том, чтобы он помог мне завладеть этим престолом. Если он окажется пустым, я сам возьму его, вопреки даже всем величествам на свете. Прощайте же, сударь, прощайте! Передайте брату моему Филиппу, что я благодарю его за сделанные мне предложения. Но я бы считал себя смертельно обиженным, если бы он, делая мне эти предложения, хоть одно мгновение мог подумать, что я способен буду принять их. Прощайте, сударь!
   Посол не мог прийти в себя от изумления. Он пробормотал:
   – Остерегитесь, сир, доброе согласие между соседями может быть нарушено одним неосторожным словом.
   – Господин посол, – продолжал Генрих, – запомните, что я вам скажу. Быть королем Наварры или вовсе не быть королем для меня одно и то же. Венец мой так невесом, что я даже не замечу, если он упадет с моей головы. Впрочем, если бы до этого дошло, – будьте покойны, – я бы постарался его удержать. Еще раз прощайте, сударь, передайте вашему повелителю, что честолюбие мое домогается большего, чем он мне посулил. Прощайте.
   И Беарнец, вновь становясь не самим собою, но тем человеком, которого все в нем видели, после того как на одно мгновение позволил себе поддаться героическому пылу, Беарнец с любезной улыбкой проводил посла до порога.

Глава 18.

КОРОЛЬ НАВАРРСКИЙ РАЗДАЕТ МИЛОСТЫНЮ

   Шико охвачен был таким изумлением, что, даже когда Генрих остался один, он не подумал вылезти из книжного шкафа.
   Беарнец сам поднял занавес и хлопнул его по плечу.
   – Ну, как, по-твоему, я вышел из положения, мэтр Шико?
   – Замечательно, сир, – ответил все еще ошеломленный Шико. – И правда, можно сказать, что для короля, не часто принимающего послов, вы умеете принимать их как следует.
   – А ведь такие послы являются ко мне по вине моего брата Генриха.
   – Как так, сир?
   – Да! Если бы он не преследовал все время свою бедную сестру, и другим не пришло бы в голову ее преследовать. Неужели ты думаешь, что если бы испанский король не знал о нанесенном королеве Наваррской публичном оскорблении, когда начальник охраны обыскал ее носилки, неужели ты думаешь, что он предложил бы мне дать ей развод?
   – Я с радостью вижу, сир, – ответил Шико, – что все подобные попытки останутся тщетными и ничто не сможет нарушить согласия, царящего между вами и королевой.
   – Э, друг мой, слишком очевидно, что поссорить нас кое-кому очень выгодно.
   – Признаюсь вам, сир, что не так проницателен, как вы думаете.
   – Ну, конечно, брат мой Генрих только и мечтает о том, чтобы я развелся с его сестрой.
   – Почему же? Растолкуйте мне, в чем дело? Черт побери, я и не думал, что найду такого хорошего учителя.
   – Ты знаешь, Шико, что мне позабыли выплатить приданое моей жены.
   – Нет, не знал, сир, но подозревал, что это так.
   – Что приданое это состояло из трехсот тысяч золотых экю?
   – Сумма неплохая.
   – И, кроме того, нескольких крепостей, в том числе – Кагора?
   – Отличный, черт возьми, город!
   – Я же потребовал не свои триста тысяч экю золотом, – как я ни беден, я считаю себя богаче короля Франции, – а Кагор.
   – А, вы потребовали Кагор, сир? Помилуй бог, вы правильно сделали, на вашем месте я бы поступил так же.
   – Вот потому-то, – сказал Беарнец со своей многозначительной улыбкой, – вот потому-то.., теперь понимаешь?
   – Нет, черт меня побери!
   – Вот потому-то меня и пытаются поссорить с женой так основательно, чтобы я потребовал развода. Нет жены, – понял теперь, Шико, – нет и приданого, нет тем самым и трехсот тысяч экю, нет крепостей, нет – самое главное – Кагора. Это неплохой способ избавиться от необходимости сдержать данное слово, а мой братец Валуа весьма искусно расставляет подобные западни.
   – А вам бы очень хотелось заполучить эту крепость, не правда ли, сир? – спросил Шико.
   – Конечно, ведь в конце-то концов что представляет собой мое беарнское королевство? Несчастное маленькое княжество, которое жадность моего зятя и тещи до того обкорнала, что связанный с ним королевский титул звучит насмешкой.
   – Да, в то время как Кагор в составе этого княжества…
   – Кагор стал бы моим крепостным валом, оплотом моих единоверцев.
   – Так вот, дорогой сир, плакал ваш Кагор, ибо, разведетесь вы с госпожой Маргаритой или нет, король Франции никогда вам его не передаст, разве что вы взяли бы его сами…
   – О, – вскричал Генрих, – да я бы и взял его, если бы он не был так сильно укреплен и мне не была так ненавистна всякая война.
   – Кагор неприступен, сир, – сказал Шико.
   Генрих словно заключил свое лицо в броню непроницаемого простодушия.
   – О, неприступен, неприступен, – сказал он, – но если бы у меня было войско, которого я не имею!..
   – Послушайте, сир, мы с вами ведь не собираемся вести друг с другом сладкие речи. Вы сами знаете, гасконцы народ откровенный. Чтобы взять Кагор, где командует господин де Везен, надо быть Ганнибалом или Цезарем, а ваше величество…
   – Ну, что же мое величество? – спросил Генрих с насмешливой улыбкой.
   – Ваше величество сами признали, что воевать не любите.
   Генрих вздохнул. Взор его, полный меланхолии, вдруг вспыхнул огнем, но, подавляя этот невольный порыв, он погладил загорелой рукой свою темную бороду и сказал:
   – Это правда, я никогда еще не обнажал шпаги и никогда не обнажу. Я соломенный король и человек мирных наклонностей. Однако, по странной противоречивости натуры, я люблю, Шико, поговорить о военном деле: это уж у меня в крови. Мой предок – святой Людовик – имел счастье, будучи воспитанным в благочестии и кротким от природы, при случае ловко метать копье и смело орудовать мечом. Поговорим, Шико, если не возражаешь, о господине де Везене, который может сравняться и с Ганнибалом и с Цезарем.
   – Сир, простите меня, – сказал Шико, – если я вас не только обидел, но и обеспокоил. Я сказал вам о господине де Везене лишь для того, чтобы в самом начале погасло пламя, которое, по молодости лет и неопытности в делах государственных, могло вспыхнуть в вашем сердце. Видите ли, Кагор так защищают и охраняют потому, что это ключ ко всему югу.
   – Увы! – сказал Генрих, вздыхая еще глубже. – Я хорошо это знаю!
   – Это, – продолжал Шико, – и богатая территория, и одновременно – безопасное жилье. Обладать Кагором, значит, иметь хлебные амбары, погреба, полные сундуки, гумна, жилые дома и связи. Кто обладает Кагором, за того все, кто им не обладает, – против того все.
   – Э, помилуй бог, – пробормотал король Наваррский, – вот я и хотел обладать Кагором так сильно, что сказал моей бедной матушке сделать из него одно из условий, sine qua non ¹⁵, нашего с Маргаритой брака. О, смотри-ка, я заговорил по-латыни! Кагор был приданым моей жены, мне его обещали, я должен был его получить.
   – Сир, быть должным и платить… – заметил Шико.
   – Ты прав, задолжать и расплатиться – две различные вещи, друг мой. Так что, по-твоему, со мной так и не расплатятся.
   – Боюсь, что так.
   – Черт побери! – произнес Генрих.
   – И, говоря откровенно… – продолжал Шико.
   – Ну?
   – Говоря откровенно, это будет правильно, сир.
   – Правильно? Почему, друг мой?
   – Потому что вы, женившись на принцессе из французского дома, не сумели выполнить свое ремесло короля, не сумели добиться, чтобы вам сперва выплатили приданое, а затем передали крепости.
   – Несчастный! – сказал Генрих с горькой улыбкой. – Ты что же, забыл уже о набате Сен-Жермен-л'Оксерруа. Сдается мне, что любой новобрачный, которого намереваются зарезать в его брачную ночь, станет больше заботиться о спасении жизни, чем о приданом.
   – Ладно! – сказал Шико. – Ну, а после?
   – После? – спросил Генрих.
   – Да. Сейчас у нас, кажется, мир. Так вот, надо было вам воспользоваться мирным временем и заниматься делами. Надо было – простите меня, сир, – не ухаживать, а вести переговоры. Это не столь занятно, я знаю, но более выгодно. Я говорю так, имея в виду не только ваши интересы, но и интересы короля, моего повелителя. Если бы в лице Генриха Наваррского Генрих Французский имел сильного союзника, он был бы сильнее всех, и если допустить, что католиков и протестантов могут объединить общие политические интересы, хотя бы потом они снова начали спорить по вопросам религии, католики и протестанты, то есть оба Генриха, привели бы в трепет все и вся.
   – О, я-то, – сказал смиренно Генрих, – вовсе не стремлюсь приводить кого-либо в трепет, лишь бы мне самому не дрожать… Но, знаешь, Шико, не будем больше говорить об этих вещах, которые меня так волнуют. Кагор мне не принадлежит – ну что же, я без него обойдусь.
   – Нелегко это, мой король.
   – Что ж делать, раз ты сам полагаешь, что Генрих мне его никогда не отдаст.
   – Я так думаю, сир, я даже уверен в этом, и по трем причинам.
   – Изложи мне их, Шико.
   – Охотно. Первая состоит в том, что Кагор город богатый, и король Франции предпочитает оставить его себе, вместо того чтобы кому-нибудь отдавать.
   – Это не очень-то честно, Шико.
   – Это по-королевски, сир.
   – А по-твоему, забирать себе все, что вздумается, – это по-королевски?
   – Да, это называется забирать львиную долю, а лев – царь зверей.
   – Я запомню то, что ты мне сейчас сказал, мой славный Шико, на случай, если стану когда-нибудь королем. Ну, а вторая причина, сынок?
   – Вот она: государыня Екатерина…
   – Она, значит, по-прежнему вмешивается в политику, моя добрая матушка Екатерина? – прервал Генрих.
   – По-прежнему. Так вот, госпожа Екатерина предпочла бы видеть свою дочь в Париже, а не в Нераке, подле себя, а не подле вас.
   – Ты так думаешь? Однако она отнюдь не испытывает к своей дочери особо пылкой любви.
   – Нет. Но госпожа Маргарита является при вас как бы заложницей.
   – Ты просто тончайший политик, Шико. Черт меня побери, если мне это приходило в голову. Но возможно, что ты и прав: да, да, принцесса из французского королевского дома при случае может оказаться заложницей. И что же?
   – Так вот, сир, чем меньше средств, тем меньше удовольствий. Нерак очень приятный город, с прелестным парком, в котором аллеи – как нигде. Но без денег госпожа Маргарита в Нераке соскучится и начнет жалеть о Лувре.
   – Первая твоя причина мне больше нравится, Шико, – сказал король, тряхнув головой.
   – В таком случае я назову вам третью. Существует герцог Анжуйский, который добивается какого-нибудь трона и мутит Фландрию; существуют господа де Гизы, которые тоже жаждут выковать себе корону и мутят Францию; существует его величество король Испании, который хотел бы попробовать всемирной монархии и баламутит весь свет. Так вот, среди них вы, государь Наварры, вы, как весы, обеспечиваете известное равновесие.
   – Что ты? Я – не имеющий никакого веса?
   – Вот именно. Поглядите на швейцарскую республику. Если вы станете могущественны, то есть приобретете вес, все нарушится, вы уже не будете противовесом.
   – О, вот эта причина мне очень нравится, Шико, удивительно логично она у тебя выведена. Ты и вправду ученейший человек, Шико.
   – Да уж, правду говоря, сир, делаю, что могу, – сказал Шико; несмотря ни на что, похвала ему польстила, и он доверился королевскому благодушию, к которому не был приучен.
   – Вот, значит, объяснение, которое ты даешь теперешнему моему положению.
   – Полное объяснение, сир.
   – А я-то ведь ничего этого не разумел, Шико, я-то все время надеялся, понимаешь?
   – Так вот, сир, могу дать вам совет – перестаньте надеяться!
   – В таком случае, Шико, с долговой записью на короля Франции я поступлю так же, как с записями моих фермеров, которые не могут внести арендной платы: рядом с их именем поставлю букву «У».
   – Это значит – уплачено?
   – Вот именно.
   – Поставьте два «У», сир, и вздохните.
   Генрих вздохнул.
   – Так я и сделаю, Шико, – сказал он. – Впрочем, как видишь, и в Беарне можно жить, и Кагор для меня не так уж безусловно необходим.
   – Вижу, и, как я и предполагал, вы – государь, полный мудрости, король-философ… Но что это там за шум?
   – Шум? Где?
   – Во дворе, как мне кажется.
   – Выгляни-ка в окно, друг мой, выгляни.
   Шико подошел к окну.
   – Сир, – сказал он, – там внизу человек двенадцать каких-то оборванцев.
   – А, это мои нищие ждут милостыни, – заметил, вставая, король Наваррский.
   – У вашего величества есть нищие, которым вы всегда подаете милостыню?
   – Конечно, разве бог не велит помогать бедным? Я хоть и не католик, Шико, но тем не менее христианин.
   – Браво, сир!
   – Пойдем, Шико, спустимся вниз! Мы вместе с тобой раздадим милостыню, а затем поужинаем.
   – Сир, следую за вами.
   – Возьми кошель там, на маленьком столике, рядом с моей шпагой, ты видишь?
   – Взял уже, сир…
   – Отлично!
   Они сошли вниз: на дворе было уже темно. Король шел с каким-то задумчивым, озабоченным видом.
   Шико смотрел на него, и озабоченность короля его огорчала.
   «И пришла же мне в голову мысль, – думал он про себя, – говорить о политике с этим славным принцем! Теперь я только отравил ему душу. Что за дурь на меня нашла!»
   Спустившись во двор, король Наваррский подошел к группе нищих, на которую ему указал Шико.
   Их было действительно человек двенадцать. Они отличались друг от друга осанкой, наружностью, одеждой, и неискусный наблюдатель принял бы их по голосу, походке, жестам за цыган, чужестранцев, каких-то не совсем обычных прохожих, но наблюдатель подлинно проницательный сразу признал бы переодетых дворян.
   Генрих взял из рук Шико свой кошель и подал знак.
   Все нищие, видимо, хорошо его поняли.
   И вот они стали по очереди подходить к королю, приветствуя его с самым смиренным видом. Но в то же время на этих обращенных к нему лицах, умных и смелых, король, один только король, мог прочесть: «Под оболочкой пылают сердца».
   Генрих ответил кивком головы, затем опустил в кошель, который предварительно развязал Шико, большой и указательный пальцы и достал монету.
   – Э, – заметил Шико, – это же золото, сир!
   – Да, знаю, друг мой.
   – Черт побери, вы, оказывается, богач.
   – Разве ты не видишь, друг мой, – с улыбкой сказал Генрих, – что каждая монета предназначается для двух нищих? Я, наоборот, беден, Шико, и вынужден, чтобы жить, разрезать свои пистоли надвое.
   – И правда, – сказал Шико со все возрастающим удивлением, – эти монеты-половинки как-то диковинно обрезаны по краю.
   – Да, я вроде как мой французский брат, который забавляется вырезыванием картинок: у меня тоже свои причуды. Когда мне нечего делать, я обрезаю свои дукаты. Бедный и честный Беарнец предприимчив, как еврей.
   – Все равно, сир, – сказал Шико, покачав головой, ибо он сообразил, что и тут кроется какая-то тайна, – все равно, очень у вас странный способ раздавать милостыню.
   – Ты бы поступил иначе?
   – Ну да. Я не стал бы тратить время и разрезать каждую монету надвое. Я бы давал целую и прибавлял бы: это на двоих!
   – Да они бы разодрались, дорогой мой, и, желая совершить доброе дело, я бы, наоборот, ввел их в искушение.
   – Пусть так! – пробормотал Шико, выражая в этом слове, к которому сводится сущность всех философских учений, свое неодобрение странным причудам короля.
   Генрих же вынул из кошеля половинку золотой монеты и, остановившись перед первым нищим, с обычным своим спокойным и ласковым видом посмотрел на этого человека, не говоря ни слова, но как бы вопрошая его взглядом.
   – Ажан, – произнес тот с поклоном.
   – Сколько? – спросил король.
   – Пятьсот.
   – Кагор.
   Он отдал ему монету и вынул из кошелька другую.
   Нищий поклонился еще ниже, чем раньше, и отошел.
   За ним последовал другой, смиренно склонившийся перед королем.
   – Ош, – произнес он.
   – Сколько?
   – Триста пятьдесят.
   – Кагор.
   Он отдал ему вторую монету и достал из кошелька еще одну.
   Второй исчез так же, как и первый. Подошел, отвесив поклон, третий.
   – Нарбонна, – сказал он.
   – Сколько?
   – Восемьсот.
   – Кагор.
   Он отдал третью монету и извлек из кошелька еще одну.
   – Монтобан, – сказал четвертый нищий.
   – Сколько?
   – Шестьсот.
   – Кагор.
   И так все подходили, кланялись, произносили название какого-нибудь города и цифру. Общий итог этих цифр составлял восемь тысяч.
   Каждому из них Генрих отвечал «Кагор», совершенно одинаково произнося каждый раз это слово. Раздача кончилась, в кошельке не оставалось больше монет, на дворе – нищих.
   – Вот и все, – сказал Генрих.
   – Все, сир?
   – Да, я кончил.
   Шико тронул короля за рукав.
   – Сир! – сказал он.
   – Ну?
   – Разрешите мне проявить любопытство.
   – Почему нет? Любопытство – вещь вполне естественная.
   – Что вам говорили эти нищие и что вы им, черт возьми, отвечали?
   Генрих улыбнулся.
   – Вы знаете, здесь все – сплошная тайна.
   – Ты находишь?
   – Да. Никогда я не видел, чтобы так раздавали милостыню.
   – В Нераке это обычное дело, дорогой мой Шико. Знаешь поговорку: «Что город, то норов».
   – Странный обычай, сир.
   – Да нет же, разрази меня гром! Нет ничего проще. Все эти люди, которых ты видел, бродят по стране и собирают подаяние. Но они все из разных мест.
   – И что же, сир?
   – Так вот, чтобы я не подавал все одним и тем же, они называют мне свой родной город. Таким образом, дорогой мой Шико, ты сам понимаешь, я поровну раздаю милостыню и помогаю нищим всех городов своего государства.