Страница:
– Правду сказать – да.
– И ты отпускаешь остроты?
– Разве это запрещено?
– Нет, нет, дружище, в Гаскони острословие – ходячая монета.
– Понимаете, сир, я ведь не охотник, – ответил Шико, – нужно же мне, отпетому лентяю, который век слоняется без дела, чем-нибудь заняться; а вы тем временем усы облизываете, учуяв запах несчастных волков, которых все вы, сколько вас тут есть, двенадцать или пятнадцать, дружно затравите!
– Так, так, – воскликнул король, снова расхохотавшись после этого язвительного выпада, – сперва ты высмеял нашу одежду, а теперь – нашу малочисленность. Потешайся, потешайся, любезный друг Шико!
– О! Сир!
– Согласись, однако, сын мой, что ты недостаточно снисходителен. Беарн не так обширен, как Франция; там короля всегда сопровождают двести ловчих, а у меня их, как видишь, всего-навсего двенадцать.
– Верно, сир.
– Но, – продолжал Генрих, – ты, пожалуй, подумаешь, что я бахвалюсь на гасконский лад? Слушай же! Зачастую здесь – у вас-то этого не бывает – поместные дворяне, узнав, что я выехал на охоту, покидают свои дома, замки, мызы и присоединяются ко мне; таким образом, у меня иногда получается довольно внушительная свита.
– Вот увидите, сир, – ответил Шико, – мне не доведется присутствовать при таком зрелище; в самом деле, мне сейчас не везет.
– Кто знает? – сказал Генрих все с тем же задорным смехом.
Охотники миновали городские ворота, оставили Нерак далеко позади и уже с полчаса скакали по большой дороге, как вдруг Генрих, заслонив глаза рукой, сказал, обращаясь к Шико:
– Погляди, да погляди же! Мне кажется, я не ошибся.
– А что там такое? – спросил Шико.
– Видишь, вон там, у заставы местечка Муара, я, сдается мне, увидел всадников.
Шико привстал на стременах.
– Право слово, ваше величество, похоже, что так.
– А я в этом уверен.
– Да, это всадники, – подтвердил Шико, всматриваясь, – но никак не охотники.
– Почему ты так решил?
– Потому что они вооружены, как Роланды и Амадисы, – ответил Шико.
– Дело не в обличье, любезный мой Шико; ты, наверно, уже приметил, глядя на нас, что об охотнике не следует судить по платью.
– Эге! – воскликнул Шико. – Да я там вижу по меньшей мере две сотни всадников!
– Ну и что же из этого следует, сын мой? Что Муара выставляет мне много людей.
Шико чувствовал, что его любопытство разгорается все сильнее.
Отряд, численность которого Шико преуменьшил в своих предположениях, состоял из двухсот пятидесяти всадников, которые безмолвно присоединились к королевской свите; у них были хорошие кони, добротное оружие, и командовал ими человек весьма благообразный, который с учтивым и преданным видом поцеловал Генриху руку.
Вброд перешли Жерс; в ложбине, между реками Жерс и Гаронной, оказался второй отряд, насчитывавший около сотни всадников; приблизившись к Генриху, начальник отряда стал, по-видимому, извиняться в том, что привел так мало охотников; выслушав его, Генрих протянул ему руку.
Продолжая путь, достигли Гаронны; так же, как перешли вброд Жерс, стали переходить Гаронну, но Гаронна намного глубже, неподалеку от противоположного берега дно ушло из-под ног лошадей, и переправу пришлось завершить вплавь; все же, вопреки ожиданию, всадники благополучно добрались до берега.
– Боже правый! – воскликнул Шико. – Что за странные учения устраивает ваше величество! У вас есть мосты и повыше и пониже Ажана, а вы зачем-то мочите латы в воде!
– Друг мой Шико, – сказал в ответ Генрих, – мы ведь дикари, поэтому нам многое простительно; ты отлично знаешь, что мой брат, покойный король Карл, называл меня своим кабаном, а кабан (впрочем, ты же ведь не охотник, тебе это неизвестно), кабан никогда не сворачивает с пути, а всегда идет напролом; вот я и подражаю ему, раз я ношу эту кличку; я тоже никогда не сворачиваю в сторону. Если путь мне преграждает река, я переплываю ее; если передо мной встает город, – гром и молния! – я его проглатываю, словно пирожок!
Эта шутка Беарнца вызвала дружный хохот окружающих.
Один только г-н де Морнэ, все время ехавший рядом с королем, не рассмеялся, а лишь закусил губу, что у него было признаком необычайной веселости.
– Морнэ сегодня в отличном расположении духа, – радостно шепнул Беарнец, наклонясь к Шико. – Он посмеялся моей шутке.
Шико мысленно спросил себя, над кем из них обоих ему следует смеяться: над господином ли, счастливым, что рассмешил слугу, или над слугой, которого так трудно развеселить.
Но над всеми мыслями и чувствами Шико преобладало изумление.
После переправы через Гаронну, приблизительно в полулье от реки, Шико заметил сотни три всадников, укрывавшихся в сосновом лесу.
– Ого-го! Ваше величество, – тихонько сказал он Генриху, – уж не завистники ли это, прослышавшие о вашей охоте и намеренные помешать ей?
– Отнюдь нет, – ответил Генрих, – на этот раз, сынок, ты снова ошибся; эти люди – друзья, выехавшие навстречу нам из Пюимироля, самые настоящие друзья.
– Тысяча чертей! Государь, в вашей свите скоро будет больше людей, чем вы найдете деревьев в лесу!
– Шико, дитя мое, – молвил Генрих, – я думаю, – да простит меня бог! – что весть о твоем прибытии успела разнестись повсюду и что люди сбегаются со всех концов страны, желая почтить в твоем лице короля Франции, послом которого ты являешься.
Шико был достаточно сметлив, чтобы понять, что с некоторого времени над ним насмехаются. Это не рассердило его, но несколько встревожило.
День закончился в Монруа, где местные дворяне, собравшиеся в таком множестве, словно их заранее предупредили о том, что король Наваррский проездом посетит их город, предложили ему роскошный ужин, в котором Шико с восторгом принял участие, ибо охотники не сочли нужным остановиться в пути для столь маловажного дела, как обед, и, следовательно, ничего не ели со времени выезда из Нерака.
Генриху отвели самый лучший дом во всем городе; половина свиты расположилась на той улице, где ночевал король, другая половина – в поле за городскими воротами.
– Когда же мы начнем охотиться? – спросил Шико у Генриха в ту минуту, когда слуга снимал с короля Наваррского сапоги.
– Мы еще не вступили в те края, где водятся волки, любезный мой Шико, – ответил Генрих.
– А когда мы туда попадем, сир?
– Любопытствуешь?
– Нет, сир, но сами понимаете, хочется знать, куда направляешься.
– Завтра узнаешь, сынок, а покамест – ложись сюда, на эти подушки, слева от меня; Морнэ уже храпит справа, слышишь?
– Черт возьми! – воскликнул Шико. – Он во сне более красноречив, чем наяву.
– Верно, – согласился Генрих. – Морнэ не болтлив; но его надо видеть на охоте, вот и увидишь.
День едва занялся, когда топот множества коней разбудил и Шико, и короля Наваррского.
Старый дворянин, пожелавший самолично прислуживать королю за столом, принес Генриху завтрак – горячее, обильно приправленное пряностями, вино и ломти хлеба, намазанные медом. Спутникам короля – Морнэ и Шико – завтрак подали слуги этого дворянина.
Тотчас после завтрака протрубили сбор.
– Пора, пора! – воскликнул Генрих. – Сегодня нам предстоит долгий путь. По коням, господа, по коням!
Шико с изумлением увидел, что королевская свита увеличилась еще на пятьсот человек. Эти пятьсот всадников прибыли ночью.
– Чудеса да и только! – воскликнул он. – Ваше величество, это уже не свита и даже не отряд, а целое войско!
Генрих ответил ему тремя словами:
– Подожди, подожди малость!
В Лозерте ко всей этой коннице присоединились шестьсот пехотинцев.
– Пехота! – вскричал Шико. – Пешеходы!
– Загонщики, – пояснил король. – Всего-навсего загонщики!
Шико насупился и с этой минуты хранил упорное молчание.
Раз двадцать устремлял он взгляд на поля, иными словами, раз двадцать у него мелькала мысль о побеге. Но ведь Шико, по всей вероятности, как представитель короля Французского имел почетную стражу, которой, по-видимому, было приказано тщательно охранять это чрезвычайно важное лицо, вследствие чего каждое его движение сразу повторяли десять человек.
Это не понравилось Шико, и он выразил королю свое недовольство.
– Что ж! – ответил Генрих. – Пеняй на себя, сынок; ты хотел бежать из Нерака, и я боюсь, как бы на тебя опять не нашла эта блажь.
– Сир, – сказал Шико, – даю вам честное слово дворянина, что я и не попытаюсь бежать.
– Вот это дело!
– К тому же, – продолжал Шико, – это было бы ошибкой с моей стороны.
– Ошибкой?
– Да, потому что, если я останусь, я, сдается мне, увижу кое-что весьма любопытное.
– Ну что ж! Я очень рад, что таково твое мнение, любезный мой Шико, потому что я тоже придерживаюсь его.
Во время этого разговора они проезжали по городу Монкюк, и к войску прибавились четыре полевые пушки.
– Сир, – сказал Шико, – возвращаюсь к своей первоначальной мысли: видно, здешние волки – какие-то совсем особенные, и им выказывают внимание, которого обыкновенных волков никогда не удостаивают, – против них выставляют артиллерию!
– А! Ты это заметил? – воскликнул Генрих. – Такая у жителей Монкюка причуда! С тех пор как я им подарил для учений эти четыре пушки, купленные в Испании по моему приказу и тайком вывезенные оттуда, они всюду таскают их за собой.
– Но все-таки, сир, – негромко спросил Шико, – сегодня мы прибудем на место?
– Нет. Завтра.
– Завтра утром или завтра вечером?
– Завтра утром.
– Стало быть, – не унимался Шико, – мы будем охотиться вблизи Кагора, не так ли, сир?
– Да, в тех местах, – ответил король.
– Как же так, сир? Вы взяли с собой, чтобы охотиться на волков, пехоту, конницу и артиллерию, а королевское знамя забыли захватить? Вот тогда этим достойным зверям был бы оказан полный почет!
– Гром и молния! Знамя не забыли взять, Шико, – мыслимое ли это дело! Только его держат в чехле, чтобы не запачкать! Но уж если, сын мой, тебе так хочется знать, какое знамя ведет тебя вперед, тебе его покажут, и оно прекрасно! Вынуть знамя из чехла, – приказал король, – господин Шико желает внимательно разглядеть наваррский герб!
– Нет, нет, это лишнее, – заявил Шико, – потом успеется! Оставьте его там, где оно сейчас: ему хорошо!
– Впрочем, можешь быть покоен, – сказал король, – ты увидишь его в свое время и на своем месте.
Вторую ночь провели в Катюсс, приблизительно так же, как первую; после того как Шико дал слово, что не попытается бежать, на него перестали обращать внимание.
Шико прогулялся по городку и дошел до передовых постов. Со всех сторон к войску короля Наваррского стекались отряды численностью в сто, полтораста, двести пятьдесят человек. В ту ночь отовсюду прибывала пехота.
«Какое счастье, что мы не держим путь в Париж, – сказал себе Шико, – туда мы явились бы со стотысячной армией».
Наутро, в восемь часов, Генрих и его войско – тысяча пехотинцев и две тысячи конников – были в виду Кагора. Город оказался готовым к обороне. Дозорные успели поднять тревогу, и г-н де Везен тотчас принял меры предосторожности.
– А! Вот оно что! – воскликнул король, когда Морнэ сообщил ему эту новость. – Нас опередили! Это досадно!
– Придется вести осаду по всем правилам, ваше величество, – сказал Морнэ, – мы ждем еще тысячи две людей; это столько, сколько нам нужно, чтобы, по крайней мере, уравновесить силы.
– Соберем совет, – сказал де Тюренн, – и начнем рыть траншеи.
Шико с растерянным видом наблюдал все эти приготовления, слушал все эти разговоры. Задумчивое, словно пришибленное выражение лица короля Наваррского подтверждало его подозрения, что Генрих неважный полководец, и только эта мысль придавала ему некоторую бодрость.
Генрих дал всем высказаться и, пока присутствующие поочередно выражали свое мнение, оставался нем как рыба.
Внезапно он очнулся от своего раздумья, поднял голову и повелительным голосом сказал:
– Вот что нужно сделать, господа. У нас три тысячи человек и, по вашим словам, Морнэ, вы ждете еще две тысячи?
– Да, сир.
– Всего это составит пять тысяч; при правильной осаде нам за два месяца перебьют тысячи полторы; их гибель внесет уныние в ряды уцелевших; нам придется снять осаду и отступить, а отступая, мы потеряем еще тысячу, то есть в общей сложности половину всех наших сил. Так вот, пожертвуем немедленно пятьюстами и возьмем Кагор.
– Каким образом, ваше величество? – спросил де Морнэ.
– Любезный друг, мы прямиком направимся к ближайшим воротам; на пути нам встретится ров; мы заполним его фашинами; мы потеряем человек двести убитыми и ранеными, но пробьемся к воротам.
– Что дальше, ваше величество?
– Пробившись к воротам, мы взорвем их петардами и займем город. Не так уж это трудно.
Шико в ужасе глядел на Генриха.
– Да, – проворчал он, – вот уж истый гасконец – труслив и хвастлив; ты, что ли, пойдешь закладывать петарды под ворота?
В ту же минуту, словно в ответ на брюзжанье Шико, Генрих прибавил:
– Не будем терять время понапрасну, господа! Не дадим жаркому остыть! Вперед – за мной, кто мне предан!
Шико подошел к де Морнэ, которому за весь путь не успел сказать ни слова.
– Неужели, граф, – шепнул он ему, – вам хочется, чтобы вас всех изрубили?
– Господин Шико, это нам нужно, чтобы как следует воодушевиться, – спокойно ответил де Морнэ.
– Но ведь могут убить короля!
– Полноте, у его величества надежная кольчуга!
– Впрочем, – сказал Шико, – я полагаю, он не так безрассуден, чтобы ринуться в гущу схватки?
Морнэ пожал плечами и повернулся к Шико спиной.
«Право слово, – подумал Шико, – он все же более приятен, когда спит, чем когда бодрствует, когда храпит, чем когда говорит; во сне он более учтив».
– И ты отпускаешь остроты?
– Разве это запрещено?
– Нет, нет, дружище, в Гаскони острословие – ходячая монета.
– Понимаете, сир, я ведь не охотник, – ответил Шико, – нужно же мне, отпетому лентяю, который век слоняется без дела, чем-нибудь заняться; а вы тем временем усы облизываете, учуяв запах несчастных волков, которых все вы, сколько вас тут есть, двенадцать или пятнадцать, дружно затравите!
– Так, так, – воскликнул король, снова расхохотавшись после этого язвительного выпада, – сперва ты высмеял нашу одежду, а теперь – нашу малочисленность. Потешайся, потешайся, любезный друг Шико!
– О! Сир!
– Согласись, однако, сын мой, что ты недостаточно снисходителен. Беарн не так обширен, как Франция; там короля всегда сопровождают двести ловчих, а у меня их, как видишь, всего-навсего двенадцать.
– Верно, сир.
– Но, – продолжал Генрих, – ты, пожалуй, подумаешь, что я бахвалюсь на гасконский лад? Слушай же! Зачастую здесь – у вас-то этого не бывает – поместные дворяне, узнав, что я выехал на охоту, покидают свои дома, замки, мызы и присоединяются ко мне; таким образом, у меня иногда получается довольно внушительная свита.
– Вот увидите, сир, – ответил Шико, – мне не доведется присутствовать при таком зрелище; в самом деле, мне сейчас не везет.
– Кто знает? – сказал Генрих все с тем же задорным смехом.
Охотники миновали городские ворота, оставили Нерак далеко позади и уже с полчаса скакали по большой дороге, как вдруг Генрих, заслонив глаза рукой, сказал, обращаясь к Шико:
– Погляди, да погляди же! Мне кажется, я не ошибся.
– А что там такое? – спросил Шико.
– Видишь, вон там, у заставы местечка Муара, я, сдается мне, увидел всадников.
Шико привстал на стременах.
– Право слово, ваше величество, похоже, что так.
– А я в этом уверен.
– Да, это всадники, – подтвердил Шико, всматриваясь, – но никак не охотники.
– Почему ты так решил?
– Потому что они вооружены, как Роланды и Амадисы, – ответил Шико.
– Дело не в обличье, любезный мой Шико; ты, наверно, уже приметил, глядя на нас, что об охотнике не следует судить по платью.
– Эге! – воскликнул Шико. – Да я там вижу по меньшей мере две сотни всадников!
– Ну и что же из этого следует, сын мой? Что Муара выставляет мне много людей.
Шико чувствовал, что его любопытство разгорается все сильнее.
Отряд, численность которого Шико преуменьшил в своих предположениях, состоял из двухсот пятидесяти всадников, которые безмолвно присоединились к королевской свите; у них были хорошие кони, добротное оружие, и командовал ими человек весьма благообразный, который с учтивым и преданным видом поцеловал Генриху руку.
Вброд перешли Жерс; в ложбине, между реками Жерс и Гаронной, оказался второй отряд, насчитывавший около сотни всадников; приблизившись к Генриху, начальник отряда стал, по-видимому, извиняться в том, что привел так мало охотников; выслушав его, Генрих протянул ему руку.
Продолжая путь, достигли Гаронны; так же, как перешли вброд Жерс, стали переходить Гаронну, но Гаронна намного глубже, неподалеку от противоположного берега дно ушло из-под ног лошадей, и переправу пришлось завершить вплавь; все же, вопреки ожиданию, всадники благополучно добрались до берега.
– Боже правый! – воскликнул Шико. – Что за странные учения устраивает ваше величество! У вас есть мосты и повыше и пониже Ажана, а вы зачем-то мочите латы в воде!
– Друг мой Шико, – сказал в ответ Генрих, – мы ведь дикари, поэтому нам многое простительно; ты отлично знаешь, что мой брат, покойный король Карл, называл меня своим кабаном, а кабан (впрочем, ты же ведь не охотник, тебе это неизвестно), кабан никогда не сворачивает с пути, а всегда идет напролом; вот я и подражаю ему, раз я ношу эту кличку; я тоже никогда не сворачиваю в сторону. Если путь мне преграждает река, я переплываю ее; если передо мной встает город, – гром и молния! – я его проглатываю, словно пирожок!
Эта шутка Беарнца вызвала дружный хохот окружающих.
Один только г-н де Морнэ, все время ехавший рядом с королем, не рассмеялся, а лишь закусил губу, что у него было признаком необычайной веселости.
– Морнэ сегодня в отличном расположении духа, – радостно шепнул Беарнец, наклонясь к Шико. – Он посмеялся моей шутке.
Шико мысленно спросил себя, над кем из них обоих ему следует смеяться: над господином ли, счастливым, что рассмешил слугу, или над слугой, которого так трудно развеселить.
Но над всеми мыслями и чувствами Шико преобладало изумление.
После переправы через Гаронну, приблизительно в полулье от реки, Шико заметил сотни три всадников, укрывавшихся в сосновом лесу.
– Ого-го! Ваше величество, – тихонько сказал он Генриху, – уж не завистники ли это, прослышавшие о вашей охоте и намеренные помешать ей?
– Отнюдь нет, – ответил Генрих, – на этот раз, сынок, ты снова ошибся; эти люди – друзья, выехавшие навстречу нам из Пюимироля, самые настоящие друзья.
– Тысяча чертей! Государь, в вашей свите скоро будет больше людей, чем вы найдете деревьев в лесу!
– Шико, дитя мое, – молвил Генрих, – я думаю, – да простит меня бог! – что весть о твоем прибытии успела разнестись повсюду и что люди сбегаются со всех концов страны, желая почтить в твоем лице короля Франции, послом которого ты являешься.
Шико был достаточно сметлив, чтобы понять, что с некоторого времени над ним насмехаются. Это не рассердило его, но несколько встревожило.
День закончился в Монруа, где местные дворяне, собравшиеся в таком множестве, словно их заранее предупредили о том, что король Наваррский проездом посетит их город, предложили ему роскошный ужин, в котором Шико с восторгом принял участие, ибо охотники не сочли нужным остановиться в пути для столь маловажного дела, как обед, и, следовательно, ничего не ели со времени выезда из Нерака.
Генриху отвели самый лучший дом во всем городе; половина свиты расположилась на той улице, где ночевал король, другая половина – в поле за городскими воротами.
– Когда же мы начнем охотиться? – спросил Шико у Генриха в ту минуту, когда слуга снимал с короля Наваррского сапоги.
– Мы еще не вступили в те края, где водятся волки, любезный мой Шико, – ответил Генрих.
– А когда мы туда попадем, сир?
– Любопытствуешь?
– Нет, сир, но сами понимаете, хочется знать, куда направляешься.
– Завтра узнаешь, сынок, а покамест – ложись сюда, на эти подушки, слева от меня; Морнэ уже храпит справа, слышишь?
– Черт возьми! – воскликнул Шико. – Он во сне более красноречив, чем наяву.
– Верно, – согласился Генрих. – Морнэ не болтлив; но его надо видеть на охоте, вот и увидишь.
День едва занялся, когда топот множества коней разбудил и Шико, и короля Наваррского.
Старый дворянин, пожелавший самолично прислуживать королю за столом, принес Генриху завтрак – горячее, обильно приправленное пряностями, вино и ломти хлеба, намазанные медом. Спутникам короля – Морнэ и Шико – завтрак подали слуги этого дворянина.
Тотчас после завтрака протрубили сбор.
– Пора, пора! – воскликнул Генрих. – Сегодня нам предстоит долгий путь. По коням, господа, по коням!
Шико с изумлением увидел, что королевская свита увеличилась еще на пятьсот человек. Эти пятьсот всадников прибыли ночью.
– Чудеса да и только! – воскликнул он. – Ваше величество, это уже не свита и даже не отряд, а целое войско!
Генрих ответил ему тремя словами:
– Подожди, подожди малость!
В Лозерте ко всей этой коннице присоединились шестьсот пехотинцев.
– Пехота! – вскричал Шико. – Пешеходы!
– Загонщики, – пояснил король. – Всего-навсего загонщики!
Шико насупился и с этой минуты хранил упорное молчание.
Раз двадцать устремлял он взгляд на поля, иными словами, раз двадцать у него мелькала мысль о побеге. Но ведь Шико, по всей вероятности, как представитель короля Французского имел почетную стражу, которой, по-видимому, было приказано тщательно охранять это чрезвычайно важное лицо, вследствие чего каждое его движение сразу повторяли десять человек.
Это не понравилось Шико, и он выразил королю свое недовольство.
– Что ж! – ответил Генрих. – Пеняй на себя, сынок; ты хотел бежать из Нерака, и я боюсь, как бы на тебя опять не нашла эта блажь.
– Сир, – сказал Шико, – даю вам честное слово дворянина, что я и не попытаюсь бежать.
– Вот это дело!
– К тому же, – продолжал Шико, – это было бы ошибкой с моей стороны.
– Ошибкой?
– Да, потому что, если я останусь, я, сдается мне, увижу кое-что весьма любопытное.
– Ну что ж! Я очень рад, что таково твое мнение, любезный мой Шико, потому что я тоже придерживаюсь его.
Во время этого разговора они проезжали по городу Монкюк, и к войску прибавились четыре полевые пушки.
– Сир, – сказал Шико, – возвращаюсь к своей первоначальной мысли: видно, здешние волки – какие-то совсем особенные, и им выказывают внимание, которого обыкновенных волков никогда не удостаивают, – против них выставляют артиллерию!
– А! Ты это заметил? – воскликнул Генрих. – Такая у жителей Монкюка причуда! С тех пор как я им подарил для учений эти четыре пушки, купленные в Испании по моему приказу и тайком вывезенные оттуда, они всюду таскают их за собой.
– Но все-таки, сир, – негромко спросил Шико, – сегодня мы прибудем на место?
– Нет. Завтра.
– Завтра утром или завтра вечером?
– Завтра утром.
– Стало быть, – не унимался Шико, – мы будем охотиться вблизи Кагора, не так ли, сир?
– Да, в тех местах, – ответил король.
– Как же так, сир? Вы взяли с собой, чтобы охотиться на волков, пехоту, конницу и артиллерию, а королевское знамя забыли захватить? Вот тогда этим достойным зверям был бы оказан полный почет!
– Гром и молния! Знамя не забыли взять, Шико, – мыслимое ли это дело! Только его держат в чехле, чтобы не запачкать! Но уж если, сын мой, тебе так хочется знать, какое знамя ведет тебя вперед, тебе его покажут, и оно прекрасно! Вынуть знамя из чехла, – приказал король, – господин Шико желает внимательно разглядеть наваррский герб!
– Нет, нет, это лишнее, – заявил Шико, – потом успеется! Оставьте его там, где оно сейчас: ему хорошо!
– Впрочем, можешь быть покоен, – сказал король, – ты увидишь его в свое время и на своем месте.
Вторую ночь провели в Катюсс, приблизительно так же, как первую; после того как Шико дал слово, что не попытается бежать, на него перестали обращать внимание.
Шико прогулялся по городку и дошел до передовых постов. Со всех сторон к войску короля Наваррского стекались отряды численностью в сто, полтораста, двести пятьдесят человек. В ту ночь отовсюду прибывала пехота.
«Какое счастье, что мы не держим путь в Париж, – сказал себе Шико, – туда мы явились бы со стотысячной армией».
Наутро, в восемь часов, Генрих и его войско – тысяча пехотинцев и две тысячи конников – были в виду Кагора. Город оказался готовым к обороне. Дозорные успели поднять тревогу, и г-н де Везен тотчас принял меры предосторожности.
– А! Вот оно что! – воскликнул король, когда Морнэ сообщил ему эту новость. – Нас опередили! Это досадно!
– Придется вести осаду по всем правилам, ваше величество, – сказал Морнэ, – мы ждем еще тысячи две людей; это столько, сколько нам нужно, чтобы, по крайней мере, уравновесить силы.
– Соберем совет, – сказал де Тюренн, – и начнем рыть траншеи.
Шико с растерянным видом наблюдал все эти приготовления, слушал все эти разговоры. Задумчивое, словно пришибленное выражение лица короля Наваррского подтверждало его подозрения, что Генрих неважный полководец, и только эта мысль придавала ему некоторую бодрость.
Генрих дал всем высказаться и, пока присутствующие поочередно выражали свое мнение, оставался нем как рыба.
Внезапно он очнулся от своего раздумья, поднял голову и повелительным голосом сказал:
– Вот что нужно сделать, господа. У нас три тысячи человек и, по вашим словам, Морнэ, вы ждете еще две тысячи?
– Да, сир.
– Всего это составит пять тысяч; при правильной осаде нам за два месяца перебьют тысячи полторы; их гибель внесет уныние в ряды уцелевших; нам придется снять осаду и отступить, а отступая, мы потеряем еще тысячу, то есть в общей сложности половину всех наших сил. Так вот, пожертвуем немедленно пятьюстами и возьмем Кагор.
– Каким образом, ваше величество? – спросил де Морнэ.
– Любезный друг, мы прямиком направимся к ближайшим воротам; на пути нам встретится ров; мы заполним его фашинами; мы потеряем человек двести убитыми и ранеными, но пробьемся к воротам.
– Что дальше, ваше величество?
– Пробившись к воротам, мы взорвем их петардами и займем город. Не так уж это трудно.
Шико в ужасе глядел на Генриха.
– Да, – проворчал он, – вот уж истый гасконец – труслив и хвастлив; ты, что ли, пойдешь закладывать петарды под ворота?
В ту же минуту, словно в ответ на брюзжанье Шико, Генрих прибавил:
– Не будем терять время понапрасну, господа! Не дадим жаркому остыть! Вперед – за мной, кто мне предан!
Шико подошел к де Морнэ, которому за весь путь не успел сказать ни слова.
– Неужели, граф, – шепнул он ему, – вам хочется, чтобы вас всех изрубили?
– Господин Шико, это нам нужно, чтобы как следует воодушевиться, – спокойно ответил де Морнэ.
– Но ведь могут убить короля!
– Полноте, у его величества надежная кольчуга!
– Впрочем, – сказал Шико, – я полагаю, он не так безрассуден, чтобы ринуться в гущу схватки?
Морнэ пожал плечами и повернулся к Шико спиной.
«Право слово, – подумал Шико, – он все же более приятен, когда спит, чем когда бодрствует, когда храпит, чем когда говорит; во сне он более учтив».
Глава 23.
О ТОМ, КАК ВЕЛ СЕБЯ КОРОЛЬ ГЕНРИХ НАВАРРСКИЙ, КОГДА ВПЕРВЫЕ ПОШЕЛ В БОЙ
Небольшое войско Генриха подошло к городу на расстояние двух пушечных выстрелов; затем расположились завтракать.
После завтрака офицерам и солдатам было дано два часа на отдых.
В три часа пополудни, то есть когда до сумерек осталось каких-нибудь два часа, король призвал всех командиров в свою палатку.
Генрих был очень бледен, а руки у него дрожали так сильно, что, когда он жестикулировал, пальцы болтались, словно перчатки, развешанные для просушки.
– Господа, – сказал он, – мы пришли сюда, чтобы взять Кагор; следовательно, раз мы для этого пришли, Кагор нужно взять; но мы должны взять Кагор силой – вы слышите? Силой! Иначе говоря, пробивая железо и дерево нашими телами.
«Недурно, – подумал суровый критик Шико, – и если бы жесты не противоречили словам, нельзя было бы требовать лучшего даже от самого Крильона».
– Маршал де Бирон, – продолжал Генрих, – маршал де Бирон, поклявшийся перевешать гугенотов всех до единого, стоит со своим войском в сорока пяти лье отсюда. По всей вероятности, господин де Везен уже послал к нему гонца. Через каких-нибудь четыре или пять дней он окажется у нас в тылу; у него десять тысяч человек; мы будем зажаты между ним и городом. Стало быть, нам необходимо взять Кагор прежде, чем он появится, и принять его так, как намерен принять нас господин де Везен, но, надеюсь, с большим успехом. В противном случае у него, по крайней мере, будут прочные католические перекладины, чтобы повесить на них гугенотов, и мы должны будем доставить ему это удовольствие. Итак – вперед, вперед, господа! Я возглавлю вас, и рубите, гром и молния! Пусть удары сыплются градом!
Вот и вся королевская речь; но, по-видимому, этих немногих слов было достаточно, ибо солдаты ответили на них восторженным гулом, а командиры неистовыми кликами «Браво!».
«Краснобай! Всегда и во всем – гасконеп! – сказал себе Шико. – Разрази меня гром, какое счастье для него, что говорят не руками – иначе Беарнец немилосердно заикался бы! Впрочем, сейчас увидим, каков он в деле!»
Под начальством Морнэ все небольшое войско выступило, чтобы разместиться на позициях.
В ту минуту, когда оно тронулось, король подошел к Шико и сказал ему:
– Прости меня: я тебя обманывал, говоря об охоте, волках и прочей ерунде; но я не мог поступить иначе, и ты сам был такого же мнения, ведь ты совершенно ясно сказал мне это. Король Генрих положительно не склонен передать мне владения, составляющие приданое его сестры Марго, а Марго с криком и плачем требует любимый свой город Кагор. Если хочешь спокойствия в доме, надо делать то, чего требует жена; вот почему, любезный мой Шико, я хочу попытаться взять Кагор!
– Что же она не попросила у вас луну, сир, раз вы такой покладистый муж? – спросил Шико, заживо задетый королевскими шутками.
– Я постарался бы достать и луну, Шико, – ответил Беарнец. – Я так ее люблю, милую мою Марго!
– Эх! Ладно уж! С вас вполне хватит Кагора; посмотрим, как вы с ним справитесь.
– Ага! Вот об этом-то я и хотел поговорить; послушай, дружище: сейчас – минута решающая, а главное – пренеприятная! Увы! Я весьма неохотно обнажаю шпагу, я отнюдь не храбрец, и все мое естество возмущается при каждом выстреле из аркебуза. Шико, дружище, не насмехайся чрезмерно над несчастным Беарнцем, твоим соотечественником и другом; если я струхну и ты это заметишь – не проболтайся!
– Если вы струхнете – так вы сказали?
– Да.
– Значит, вы боитесь, что струхнете?
– Разумеется.
– Но тогда, гром и молния! Если у вас такой характер – какого черта вы впутываетесь во все эти передряги?
– Что поделаешь! Раз это нужно!
– Господин де Везен – страшный человек!
– Мне это хорошо известно, черт возьми!
– Он никого не пощадит.
– Ты думаешь, Шико?
– О! Уж в этом-то я уверен: белые ли перед ним перья, красные ли – он все равно крикнет пушкарям: «Огонь!»
– Ты имеешь в виду мой белый султан, Шико?
– Да, сир, и так как ни у кого, кроме вас, нет такого султана…
– Ну и что же?
– Я бы посоветовал вам снять его, сир.
– Но, друг мой, я ведь надел его, чтобы меня узнавали, а если я его сниму…
– Что тогда?
– Что тогда, Шико? Моя цель не будет достигнута.
– Значит, вы, сир, презрев мой совет, не снимете его?
– Да, несмотря ни на что, я его не сниму.
Произнося эти слова, выражавшие непоколебимую решимость, Генрих дрожал еще сильнее, чем когда говорил речь командирам.
– Послушайте, ваше величество, – сказал Шико, совершенно сбитый с толку несоответствием между словами короля и всей его повадкой, – послушайте, время еще не ушло! Не действуйте безрассудно, вы не можете сесть на коня в таком состоянии!
– Стало быть, я очень бледен, Шико? – спросил Генрих.
– Бледны как смерть, сир.
– Отлично! – воскликнул король.
– Как так – отлично?
– Да уж я-то знаю!
В эту минуту прогремел пушечный выстрел, сопровождаемый неистовой пальбой из мушкетов; так г-н де Везен ответил на требование сдать крепость, которое ему предъявил Дюплесси-Морнэ.
– Ну как? – спросил Шико. – Что вы скажете об этой музыке?
– Скажу, что она чертовски леденит мне кровь в жилах, – ответил Генрих. – Эй! Коня мне! Коня! – крикнул он срывающимся, надтреснутым голосом.
Шико смотрел на Генриха и слушал его, ничего не понимая в странном явлении, происходившем у него на глазах.
Генрих хотел сесть в седло, но это ему удалось не сразу.
– Эй, Шико, – сказал Беарнец, – садись и ты на коня; ты ведь тоже не военный человек – верно?
– Верно, ваше величество.
– Ну вот! Едем, Шико, давай бояться вместе! Едем туда, где бой, дружище! Эй, хорошего коня господину Шико!
Шико пожал плечами и, глазом не сморгнув, сел на прекрасную испанскую лошадь, которую ему подвели, как только король отдал свое приказание. Генрих пустил своего коня в галоп; Шико поскакал за ним следом. Доехав до передовой линии своего небольшого войска, Генрих поднял забрало.
– Развернуть знамя! Новое знамя! – крикнул он с дрожью в голосе.
Сбросили чехол – и новое знамя с двумя гербами – Наварры и Бурбонов – величественно взвилось в воздух; оно было белое: с одной стороны на нем в лазоревом поле красовались золотые цепи, с другой – золотые лилии с геральдической перевязью в форме сердца.
«Боюсь, – подумал про себя Шико, – что боевое крещение этого знамени будет весьма печальным».
В ту же минуту, словно отвечая на его мысль, крепостные пушки дали залп, который вывел из строя целый ряд пехоты в десяти шагах от короля.
– Гром и молния! – воскликнул Генрих. – Ты видишь, Шико? Похоже, что это не шуточное дело! – Зубы у него отбивали дробь.
«Ему сейчас станет дурно», – подумал Шико.
– А! – пробормотал Генрих. – А! Ты боишься, проклятое тело, ты трясешься, ты дрожишь; погоди же, погоди! Уж раз ты так дрожишь, пусть это будет не зря!
И, яростно пришпорив своего белого скакуна, он обогнал конницу, пехоту, артиллерию и очутился в ста шагах от крепости, весь багровый от вспышек пламени, которые сопровождали оглушительную пальбу крепостных батарей и, словно лучи закатного солнца, отражались в его латах.
Он придерживал коня и минут десять сидел на нем неподвижно, обратясь лицом к городским воротам и раз за разом восклицая:
– Подать фашины! Гром и молния! Фашины!
Морнэ с поднятым забралом, со шпагой в руке присоединился к нему.
Шико, как и Морнэ, надел латы; но он не вынул шпаги из ножен.
За ними вслед, воодушевляясь их примером, мчались юные дворяне-гугеноты; они кричали и вопили: «Да здравствует Наварра!»
Во главе этого отряда ехал виконт де Тюренн; через шею его лошади была перекинута фашина.
Каждый из всадников подъезжал и бросал свою фашину: в мгновение ока ров под подъемным мостом был заполнен.
Тогда ринулись вперед артиллеристы; теряя по тридцать человек из сорока, они все же ухитрились заложить петарды под ворота.
Картечь и пули огненным смерчем бушевали вокруг Генриха и в один миг скосили у него на глазах два десятка людей.
Восклицая: «Вперед! Вперед!» – он направил своего коня в самую середину артиллерийского отряда.
Он очутился на краю рва в ту минуту, когда взорвалась первая петарда.
Ворота раскололись в двух местах.
Артиллеристы зажгли вторую петарду.
Образовалась еще одна скважина; но тотчас во все три бреши просунулось десятка два аркебузов, и пули градом посыпались на солдат и офицеров.
Люди падали вокруг короля, как срезанные колосья.
– Сир, – повторил Шико, нимало не думая о себе. – Сир, бога ради, уйдите отсюда!
Морнэ не говорил ни слова, но он гордился своим учеником и время от времени пытался заслонить его собою; но всякий раз Генрих судорожным движением руки отстранял его.
Вдруг Генрих почувствовал, что на лбу у него выступила испарина и перед глазами туман.
– А! Треклятое естество! – вскричал он. – Нет, никто не сможет сказать, что ты победило меня!
Соскочив с коня, он крикнул:
– Секиру! Живо – секиру! – и принялся мощной рукой сшибать стволы аркебузов, обломки дубовых досок и бронзовые гвозди.
Наконец рухнула перекладина, за ней – створка ворот, затем кусок стены, и человек сто ворвались в пролом, дружно крича:
– Наварра! Наварра! Кагор – наш! Да здравствует Наварра!
Шико ни на минуту не расставался с королем: он был рядом с ним, когда тот одним из первых ступил под свод ворот, и видел, как при каждом залпе Генрих вздрагивая и низко опускал голову.
– Гром и молния! – в бешенстве воскликнул Генрих. – Видал ли ты когда-нибудь, Шико, такую трусость?
– Нет, сир, – ответил тот, – я никогда не видал такого труса, как вы: это нечто ужасающее!
В эту минуту солдаты г-на де Везена попытались отбить у Генриха и его передового отряда городские ворота и окрестные дома, ими занятые.
Генрих встретил их со шпагой в руке.
Но осажденные оказались сильнее; им удалось отбросить Генриха и его солдат за крепостной ров.
– Гром и молния! – воскликнул король. – Кажется, мое знамя отступает! Раз так, я понесу его сам!
Сделав над собой героическое усилие, он вырвал знамя из рук знаменосца, высоко поднял его и, наполовину скрытый его развевающимися складками, первым снова ворвался в крепость, приговаривая:
– Ну-ка, бойся! Ну-ка, дрожи теперь, трус!
Вокруг свистели пули; они пронзительно шипели, расплющиваясь о латы Генриха, с глухим шумом пробивали знамя.
Тюренн, Морнэ и множество других вслед за королем ринулись в открытые ворота.
Пушкам уже пришлось замолчать; сейчас нужно было сражаться лицом к лицу, врукопашную.
Покрывая своим властным голосом грохот оружия, трескотню выстрелов, лязг железа, де Везен кричал: «Баррикадируйте улицы! Копайте рвы! Укрепляйте дома!»
– О! – воскликнул де Тюренн, находившийся неподалеку и все расслышавший. – Да ведь город взят, бедный мой Везен!
И как бы в подкрепление своих слов он выстрелом из пистолета ранил де Везена в руку.
– Ошибаешься, Тюренн, ошибаешься, – ответил де Везен, – нужно двадцать штурмов, чтобы взять Кагор! Вы его штурмовали один раз – стало быть, вам потребуется еще девятнадцать!
Господин де Везен защищался пять дней и пять ночей, стойко обороняя каждую улицу, каждый дом.
К великому счастью для восходящей звезды Генриха Наваррского, де Везен, чрезмерно полагаясь на крепкие стены и гарнизон Кагора, не счел нужным известить г-на де Бирона.
Пять дней и пять ночей подряд Генрих командовал как полководец и дрался как солдат; пять дней и пять ночей он спал, подложив под голову камень, и просыпался с секирой в руках.
После завтрака офицерам и солдатам было дано два часа на отдых.
В три часа пополудни, то есть когда до сумерек осталось каких-нибудь два часа, король призвал всех командиров в свою палатку.
Генрих был очень бледен, а руки у него дрожали так сильно, что, когда он жестикулировал, пальцы болтались, словно перчатки, развешанные для просушки.
– Господа, – сказал он, – мы пришли сюда, чтобы взять Кагор; следовательно, раз мы для этого пришли, Кагор нужно взять; но мы должны взять Кагор силой – вы слышите? Силой! Иначе говоря, пробивая железо и дерево нашими телами.
«Недурно, – подумал суровый критик Шико, – и если бы жесты не противоречили словам, нельзя было бы требовать лучшего даже от самого Крильона».
– Маршал де Бирон, – продолжал Генрих, – маршал де Бирон, поклявшийся перевешать гугенотов всех до единого, стоит со своим войском в сорока пяти лье отсюда. По всей вероятности, господин де Везен уже послал к нему гонца. Через каких-нибудь четыре или пять дней он окажется у нас в тылу; у него десять тысяч человек; мы будем зажаты между ним и городом. Стало быть, нам необходимо взять Кагор прежде, чем он появится, и принять его так, как намерен принять нас господин де Везен, но, надеюсь, с большим успехом. В противном случае у него, по крайней мере, будут прочные католические перекладины, чтобы повесить на них гугенотов, и мы должны будем доставить ему это удовольствие. Итак – вперед, вперед, господа! Я возглавлю вас, и рубите, гром и молния! Пусть удары сыплются градом!
Вот и вся королевская речь; но, по-видимому, этих немногих слов было достаточно, ибо солдаты ответили на них восторженным гулом, а командиры неистовыми кликами «Браво!».
«Краснобай! Всегда и во всем – гасконеп! – сказал себе Шико. – Разрази меня гром, какое счастье для него, что говорят не руками – иначе Беарнец немилосердно заикался бы! Впрочем, сейчас увидим, каков он в деле!»
Под начальством Морнэ все небольшое войско выступило, чтобы разместиться на позициях.
В ту минуту, когда оно тронулось, король подошел к Шико и сказал ему:
– Прости меня: я тебя обманывал, говоря об охоте, волках и прочей ерунде; но я не мог поступить иначе, и ты сам был такого же мнения, ведь ты совершенно ясно сказал мне это. Король Генрих положительно не склонен передать мне владения, составляющие приданое его сестры Марго, а Марго с криком и плачем требует любимый свой город Кагор. Если хочешь спокойствия в доме, надо делать то, чего требует жена; вот почему, любезный мой Шико, я хочу попытаться взять Кагор!
– Что же она не попросила у вас луну, сир, раз вы такой покладистый муж? – спросил Шико, заживо задетый королевскими шутками.
– Я постарался бы достать и луну, Шико, – ответил Беарнец. – Я так ее люблю, милую мою Марго!
– Эх! Ладно уж! С вас вполне хватит Кагора; посмотрим, как вы с ним справитесь.
– Ага! Вот об этом-то я и хотел поговорить; послушай, дружище: сейчас – минута решающая, а главное – пренеприятная! Увы! Я весьма неохотно обнажаю шпагу, я отнюдь не храбрец, и все мое естество возмущается при каждом выстреле из аркебуза. Шико, дружище, не насмехайся чрезмерно над несчастным Беарнцем, твоим соотечественником и другом; если я струхну и ты это заметишь – не проболтайся!
– Если вы струхнете – так вы сказали?
– Да.
– Значит, вы боитесь, что струхнете?
– Разумеется.
– Но тогда, гром и молния! Если у вас такой характер – какого черта вы впутываетесь во все эти передряги?
– Что поделаешь! Раз это нужно!
– Господин де Везен – страшный человек!
– Мне это хорошо известно, черт возьми!
– Он никого не пощадит.
– Ты думаешь, Шико?
– О! Уж в этом-то я уверен: белые ли перед ним перья, красные ли – он все равно крикнет пушкарям: «Огонь!»
– Ты имеешь в виду мой белый султан, Шико?
– Да, сир, и так как ни у кого, кроме вас, нет такого султана…
– Ну и что же?
– Я бы посоветовал вам снять его, сир.
– Но, друг мой, я ведь надел его, чтобы меня узнавали, а если я его сниму…
– Что тогда?
– Что тогда, Шико? Моя цель не будет достигнута.
– Значит, вы, сир, презрев мой совет, не снимете его?
– Да, несмотря ни на что, я его не сниму.
Произнося эти слова, выражавшие непоколебимую решимость, Генрих дрожал еще сильнее, чем когда говорил речь командирам.
– Послушайте, ваше величество, – сказал Шико, совершенно сбитый с толку несоответствием между словами короля и всей его повадкой, – послушайте, время еще не ушло! Не действуйте безрассудно, вы не можете сесть на коня в таком состоянии!
– Стало быть, я очень бледен, Шико? – спросил Генрих.
– Бледны как смерть, сир.
– Отлично! – воскликнул король.
– Как так – отлично?
– Да уж я-то знаю!
В эту минуту прогремел пушечный выстрел, сопровождаемый неистовой пальбой из мушкетов; так г-н де Везен ответил на требование сдать крепость, которое ему предъявил Дюплесси-Морнэ.
– Ну как? – спросил Шико. – Что вы скажете об этой музыке?
– Скажу, что она чертовски леденит мне кровь в жилах, – ответил Генрих. – Эй! Коня мне! Коня! – крикнул он срывающимся, надтреснутым голосом.
Шико смотрел на Генриха и слушал его, ничего не понимая в странном явлении, происходившем у него на глазах.
Генрих хотел сесть в седло, но это ему удалось не сразу.
– Эй, Шико, – сказал Беарнец, – садись и ты на коня; ты ведь тоже не военный человек – верно?
– Верно, ваше величество.
– Ну вот! Едем, Шико, давай бояться вместе! Едем туда, где бой, дружище! Эй, хорошего коня господину Шико!
Шико пожал плечами и, глазом не сморгнув, сел на прекрасную испанскую лошадь, которую ему подвели, как только король отдал свое приказание. Генрих пустил своего коня в галоп; Шико поскакал за ним следом. Доехав до передовой линии своего небольшого войска, Генрих поднял забрало.
– Развернуть знамя! Новое знамя! – крикнул он с дрожью в голосе.
Сбросили чехол – и новое знамя с двумя гербами – Наварры и Бурбонов – величественно взвилось в воздух; оно было белое: с одной стороны на нем в лазоревом поле красовались золотые цепи, с другой – золотые лилии с геральдической перевязью в форме сердца.
«Боюсь, – подумал про себя Шико, – что боевое крещение этого знамени будет весьма печальным».
В ту же минуту, словно отвечая на его мысль, крепостные пушки дали залп, который вывел из строя целый ряд пехоты в десяти шагах от короля.
– Гром и молния! – воскликнул Генрих. – Ты видишь, Шико? Похоже, что это не шуточное дело! – Зубы у него отбивали дробь.
«Ему сейчас станет дурно», – подумал Шико.
– А! – пробормотал Генрих. – А! Ты боишься, проклятое тело, ты трясешься, ты дрожишь; погоди же, погоди! Уж раз ты так дрожишь, пусть это будет не зря!
И, яростно пришпорив своего белого скакуна, он обогнал конницу, пехоту, артиллерию и очутился в ста шагах от крепости, весь багровый от вспышек пламени, которые сопровождали оглушительную пальбу крепостных батарей и, словно лучи закатного солнца, отражались в его латах.
Он придерживал коня и минут десять сидел на нем неподвижно, обратясь лицом к городским воротам и раз за разом восклицая:
– Подать фашины! Гром и молния! Фашины!
Морнэ с поднятым забралом, со шпагой в руке присоединился к нему.
Шико, как и Морнэ, надел латы; но он не вынул шпаги из ножен.
За ними вслед, воодушевляясь их примером, мчались юные дворяне-гугеноты; они кричали и вопили: «Да здравствует Наварра!»
Во главе этого отряда ехал виконт де Тюренн; через шею его лошади была перекинута фашина.
Каждый из всадников подъезжал и бросал свою фашину: в мгновение ока ров под подъемным мостом был заполнен.
Тогда ринулись вперед артиллеристы; теряя по тридцать человек из сорока, они все же ухитрились заложить петарды под ворота.
Картечь и пули огненным смерчем бушевали вокруг Генриха и в один миг скосили у него на глазах два десятка людей.
Восклицая: «Вперед! Вперед!» – он направил своего коня в самую середину артиллерийского отряда.
Он очутился на краю рва в ту минуту, когда взорвалась первая петарда.
Ворота раскололись в двух местах.
Артиллеристы зажгли вторую петарду.
Образовалась еще одна скважина; но тотчас во все три бреши просунулось десятка два аркебузов, и пули градом посыпались на солдат и офицеров.
Люди падали вокруг короля, как срезанные колосья.
– Сир, – повторил Шико, нимало не думая о себе. – Сир, бога ради, уйдите отсюда!
Морнэ не говорил ни слова, но он гордился своим учеником и время от времени пытался заслонить его собою; но всякий раз Генрих судорожным движением руки отстранял его.
Вдруг Генрих почувствовал, что на лбу у него выступила испарина и перед глазами туман.
– А! Треклятое естество! – вскричал он. – Нет, никто не сможет сказать, что ты победило меня!
Соскочив с коня, он крикнул:
– Секиру! Живо – секиру! – и принялся мощной рукой сшибать стволы аркебузов, обломки дубовых досок и бронзовые гвозди.
Наконец рухнула перекладина, за ней – створка ворот, затем кусок стены, и человек сто ворвались в пролом, дружно крича:
– Наварра! Наварра! Кагор – наш! Да здравствует Наварра!
Шико ни на минуту не расставался с королем: он был рядом с ним, когда тот одним из первых ступил под свод ворот, и видел, как при каждом залпе Генрих вздрагивая и низко опускал голову.
– Гром и молния! – в бешенстве воскликнул Генрих. – Видал ли ты когда-нибудь, Шико, такую трусость?
– Нет, сир, – ответил тот, – я никогда не видал такого труса, как вы: это нечто ужасающее!
В эту минуту солдаты г-на де Везена попытались отбить у Генриха и его передового отряда городские ворота и окрестные дома, ими занятые.
Генрих встретил их со шпагой в руке.
Но осажденные оказались сильнее; им удалось отбросить Генриха и его солдат за крепостной ров.
– Гром и молния! – воскликнул король. – Кажется, мое знамя отступает! Раз так, я понесу его сам!
Сделав над собой героическое усилие, он вырвал знамя из рук знаменосца, высоко поднял его и, наполовину скрытый его развевающимися складками, первым снова ворвался в крепость, приговаривая:
– Ну-ка, бойся! Ну-ка, дрожи теперь, трус!
Вокруг свистели пули; они пронзительно шипели, расплющиваясь о латы Генриха, с глухим шумом пробивали знамя.
Тюренн, Морнэ и множество других вслед за королем ринулись в открытые ворота.
Пушкам уже пришлось замолчать; сейчас нужно было сражаться лицом к лицу, врукопашную.
Покрывая своим властным голосом грохот оружия, трескотню выстрелов, лязг железа, де Везен кричал: «Баррикадируйте улицы! Копайте рвы! Укрепляйте дома!»
– О! – воскликнул де Тюренн, находившийся неподалеку и все расслышавший. – Да ведь город взят, бедный мой Везен!
И как бы в подкрепление своих слов он выстрелом из пистолета ранил де Везена в руку.
– Ошибаешься, Тюренн, ошибаешься, – ответил де Везен, – нужно двадцать штурмов, чтобы взять Кагор! Вы его штурмовали один раз – стало быть, вам потребуется еще девятнадцать!
Господин де Везен защищался пять дней и пять ночей, стойко обороняя каждую улицу, каждый дом.
К великому счастью для восходящей звезды Генриха Наваррского, де Везен, чрезмерно полагаясь на крепкие стены и гарнизон Кагора, не счел нужным известить г-на де Бирона.
Пять дней и пять ночей подряд Генрих командовал как полководец и дрался как солдат; пять дней и пять ночей он спал, подложив под голову камень, и просыпался с секирой в руках.