Страница:
Шико спрятал письмо, опершись на него своей широкой ладонью, и дал им проехать.
Оставшись один, он снова взял письмо, разорвал конверт и с несокрушимым спокойствием сломал печать, как если бы это было просто письмо от прокурора.
Потом он опять взял конверт, скатал его в ладонях, раздавил печать между двумя камнями и послал все это вслед кошельку.
– Теперь, – сказал Шико, – можно и насладиться стилем этого послания.
Он развернул письмо и прочитал:
«Дражайший наш брат, глубокая любовь, которую питал к Вам наш дражайший брат покойный король Карл IX, и поныне живет под сводами Лувра и неизменно наполняет мое сердце».
Шико поклонился.
«Поэтому мне неприятно говорить с Вами о печальных и досадных предметах; но Вы проявляете стойкость в превратностях судьбы, и я, не колеблясь, сообщаю Вам о том, что можно сказать только мужественным и проверенным друзьям».
Шико прервал чтение и снова поклонился.
«Кроме того, – продолжал он, – я, как король, имею заботу о том, чтобы Вы этой новой заботой прониклись: это честь моего и Вашего имени, брат мой.
Мы с Вами сходны в одном: оба одинаково окружены врагами, Шико Вам это объяснит».
– Chicotus explicabit, – сказал Шико, – или лучше evolvet, что гораздо изящнее.
«Ваш слуга, господин виконт де Тюренн, является источником постоянных скандалов при Вашем дворе. Бог не попустит, чтобы я вмешивался в Ваши дела, иначе как для блага Вашего и чести. Ваша жена, которую я, к моему великому огорчению, называю сестрой, должна была бы позаботиться об этом вместо меня.., но она этого не делает».
– Ого! – сказал Шико, продолжая переводить на латинский. – Quaeque omittit facere. Это жестко сказано.
«Я прошу Вас, мой брат, проследить, чтобы отношения Марго с виконтом де Тюренн, связанным с нашими общими друзьями, не вносили стыда и позора в семью Бурбонов. Начните действовать, как только Вы в этом убедитесь, и проверьте факты, как только Шико прочтет Вам мое письмо».
– Statim atque audiveris Chicotum litteras explicantem. Пошли дальше, – сказал Шико.
«Было бы очень неприятно, если бы возникло малейшее сомнение в законности Ваших наследников, брат мой, – самого драгоценного, о чем бог не дозволяет мне мечтать; так как, увы, мне не дано возродиться в моем потомстве.
Оба соучастника, которых я выдаю Вам, как брат и король, чаще всего встречаются в маленьком замке Луаньяк. Они отправляются туда под предлогом охоты; этот дворец, кроме того, очаг интриг, в которых замешаны и господа де Гиз; ибо Вы несомненно знаете, какой злополучной любовью преследовала моя сестра и Генриха де Гиза, и моего собственного брата, герцога Анжуйского, в те времена, когда я сам носил это имя, а мой брат назывался герцогом Алансонским».
– Quo et quam irregulari amore sit prosecuta et Henricum Guisium et germanum meum…
«Обнимаю Вас и прошу обратить внимание на мои предупреждения, я готов помочь Вам всегда и во всем. Пока же воспользуйтесь советами Шико, которого я Вам посылаю».
– Age auctore Chicoto! Великолепно, вот я и советник королевства Наваррского.
«Ваш любящий и т, д, и т, д.»
Прочитав письмо, Шико сжал голову обеими руками.
– О! – сказал он, – вот, мне думается, довольно скверное поручение, оно доказывает, что, убегая от одной беды, можно попасть в еще худшую, как говорит Гораций Флакк. По правде сказать, я предпочитаю Майена. И все же, если не считать его вытканного золотом кошелька, которого я не могу ему простить, это письмо написано ловким человеком. Если предположить, что Генрих сделан из того же теста, как все мужья, это письмо может его рассорить сразу и с женой, и с Тюренном, и с Анжу, и с Гизами, и даже с Испанией. Для того чтобы Генрих Валуа, живя в Лувре, был так хорошо осведомлен о том, что происходит в По у Генриха Наваррского, нужно, чтобы у него там был шпион, и этот шпион очень заинтересует наваррца. С другой стороны, это письмо принесет мне кучу неприятностей, если я встречу испанца, лорренца, беарнца или фламандца, которые пожелали бы узнать цель моей поездки в Беарн. Я же проявлю крайнюю непредусмотрительность, если не подготовлюсь к встрече с одним из таких любопытных. Кое-что припас для меня, если не ошибаюсь, монах Борроме.
Кроме того:
Чего искал Шико, когда он просил у короля Генриха куда-нибудь послать его? Покоя – вот чего он хотел. А теперь Шико поссорит короля Наваррского с женой. Это совсем не дело для Шико, так как Шико, поссорив между собой таких влиятельных людей, приобретет смертельных врагов, которые помешают ему благополучно достичь восьмидесятилетнего возраста. Черт возьми, тем лучше, хорошо жить только молодым. Но тогда уж лучше было подождать, пока господин де Майен пырнет меня кинжалом. Нет, во всем нужна взаимность – таков девиз Шико. Значит, Шико продолжит свое путешествие. Но Шико человек умный, и Шико примет все предосторожности. То есть при нем будут только деньги, и если Шико убьют, это принесет вред только ему одному. Шико поэтому докончит то, что начал, – он переведет это прекрасное письмо с начала до конца на латинский язык, запечатлеет его в памяти, где оно уже на две трети запечатлелось, потом он купит лошадь, потому что от Жувизи до По нужно слишком много раз поставить правую ногу перед левой. Но прежде всего Шико разорвет письмо своего друга Генриха Валуа на бесчисленное количество кусочков и постарается, чтобы одни из этих кусочков, превращенные в атомы, полетели в Орж, другие – в воздух, а третьи вернулись к нашей общей матери земле, в лоно которой возвращается все, даже глупости королей. Когда Шико кончит то, что он начал…
Шико замолчал, чтобы осуществить свой проект. Одна треть письма отправилась в воду, вторая в воздух, а третья исчезла в яме, вырытой для этой цели не кинжалом, не ножом, но таким инструментом, который мог в случае необходимости заменить и одно и другое и который Шико носил за поясом.
Кончив эту операцию, он продолжал:
– Шико отправится в путь со всеми мельчайшими предосторожностями, пообедает в добром городе Корбейле, как того требует его добропорядочный желудок. А пока, – продолжал Шико, – займемся латинским сочинением, которое мы решили составить; думается, мы создадим довольно изящный текст.
Внезапно Шико остановился: он заметил, что не сможет перевести на латинский язык слово «Лувр», – это его очень огорчило.
Ему пришлось также переделать Марго в Марготу, как он уже сделал из Шико – Шикотуса; между тем для красоты надо было бы превратить Шико в Шикота, а Марго в Маргот, что уже напоминает не латынь, а греческий.
О слове «Маргарита» он даже не думал; такой перевод был бы, по его мнению, не точен.
Вся эта латынь, изысканно пуристическая, с цицероновскими оборотами, привела Шико к приятному городу Корбейлю, где смелый посланец меньше знакомился с чудесами Сен-Спира, чем с чудесами повара-трактирщика, насыщавшего ароматными парами окрестности собора.
Мы не будем описывать пиршество, которому он предался, мы не будем пытаться рисовать лошадь, которую он купил в конюшне хозяина гостиницы; это значило бы задать себе слишком трудную задачу; мы скажем только, что обед был достаточно длинным, а лошадь достаточно плохой, чтобы дать нам, если бы у нас хватило совести, материала почти на целый том.
Оставшись один, он снова взял письмо, разорвал конверт и с несокрушимым спокойствием сломал печать, как если бы это было просто письмо от прокурора.
Потом он опять взял конверт, скатал его в ладонях, раздавил печать между двумя камнями и послал все это вслед кошельку.
– Теперь, – сказал Шико, – можно и насладиться стилем этого послания.
Он развернул письмо и прочитал:
«Дражайший наш брат, глубокая любовь, которую питал к Вам наш дражайший брат покойный король Карл IX, и поныне живет под сводами Лувра и неизменно наполняет мое сердце».
Шико поклонился.
«Поэтому мне неприятно говорить с Вами о печальных и досадных предметах; но Вы проявляете стойкость в превратностях судьбы, и я, не колеблясь, сообщаю Вам о том, что можно сказать только мужественным и проверенным друзьям».
Шико прервал чтение и снова поклонился.
«Кроме того, – продолжал он, – я, как король, имею заботу о том, чтобы Вы этой новой заботой прониклись: это честь моего и Вашего имени, брат мой.
Мы с Вами сходны в одном: оба одинаково окружены врагами, Шико Вам это объяснит».
– Chicotus explicabit, – сказал Шико, – или лучше evolvet, что гораздо изящнее.
«Ваш слуга, господин виконт де Тюренн, является источником постоянных скандалов при Вашем дворе. Бог не попустит, чтобы я вмешивался в Ваши дела, иначе как для блага Вашего и чести. Ваша жена, которую я, к моему великому огорчению, называю сестрой, должна была бы позаботиться об этом вместо меня.., но она этого не делает».
– Ого! – сказал Шико, продолжая переводить на латинский. – Quaeque omittit facere. Это жестко сказано.
«Я прошу Вас, мой брат, проследить, чтобы отношения Марго с виконтом де Тюренн, связанным с нашими общими друзьями, не вносили стыда и позора в семью Бурбонов. Начните действовать, как только Вы в этом убедитесь, и проверьте факты, как только Шико прочтет Вам мое письмо».
– Statim atque audiveris Chicotum litteras explicantem. Пошли дальше, – сказал Шико.
«Было бы очень неприятно, если бы возникло малейшее сомнение в законности Ваших наследников, брат мой, – самого драгоценного, о чем бог не дозволяет мне мечтать; так как, увы, мне не дано возродиться в моем потомстве.
Оба соучастника, которых я выдаю Вам, как брат и король, чаще всего встречаются в маленьком замке Луаньяк. Они отправляются туда под предлогом охоты; этот дворец, кроме того, очаг интриг, в которых замешаны и господа де Гиз; ибо Вы несомненно знаете, какой злополучной любовью преследовала моя сестра и Генриха де Гиза, и моего собственного брата, герцога Анжуйского, в те времена, когда я сам носил это имя, а мой брат назывался герцогом Алансонским».
– Quo et quam irregulari amore sit prosecuta et Henricum Guisium et germanum meum…
«Обнимаю Вас и прошу обратить внимание на мои предупреждения, я готов помочь Вам всегда и во всем. Пока же воспользуйтесь советами Шико, которого я Вам посылаю».
– Age auctore Chicoto! Великолепно, вот я и советник королевства Наваррского.
«Ваш любящий и т, д, и т, д.»
Прочитав письмо, Шико сжал голову обеими руками.
– О! – сказал он, – вот, мне думается, довольно скверное поручение, оно доказывает, что, убегая от одной беды, можно попасть в еще худшую, как говорит Гораций Флакк. По правде сказать, я предпочитаю Майена. И все же, если не считать его вытканного золотом кошелька, которого я не могу ему простить, это письмо написано ловким человеком. Если предположить, что Генрих сделан из того же теста, как все мужья, это письмо может его рассорить сразу и с женой, и с Тюренном, и с Анжу, и с Гизами, и даже с Испанией. Для того чтобы Генрих Валуа, живя в Лувре, был так хорошо осведомлен о том, что происходит в По у Генриха Наваррского, нужно, чтобы у него там был шпион, и этот шпион очень заинтересует наваррца. С другой стороны, это письмо принесет мне кучу неприятностей, если я встречу испанца, лорренца, беарнца или фламандца, которые пожелали бы узнать цель моей поездки в Беарн. Я же проявлю крайнюю непредусмотрительность, если не подготовлюсь к встрече с одним из таких любопытных. Кое-что припас для меня, если не ошибаюсь, монах Борроме.
Кроме того:
Чего искал Шико, когда он просил у короля Генриха куда-нибудь послать его? Покоя – вот чего он хотел. А теперь Шико поссорит короля Наваррского с женой. Это совсем не дело для Шико, так как Шико, поссорив между собой таких влиятельных людей, приобретет смертельных врагов, которые помешают ему благополучно достичь восьмидесятилетнего возраста. Черт возьми, тем лучше, хорошо жить только молодым. Но тогда уж лучше было подождать, пока господин де Майен пырнет меня кинжалом. Нет, во всем нужна взаимность – таков девиз Шико. Значит, Шико продолжит свое путешествие. Но Шико человек умный, и Шико примет все предосторожности. То есть при нем будут только деньги, и если Шико убьют, это принесет вред только ему одному. Шико поэтому докончит то, что начал, – он переведет это прекрасное письмо с начала до конца на латинский язык, запечатлеет его в памяти, где оно уже на две трети запечатлелось, потом он купит лошадь, потому что от Жувизи до По нужно слишком много раз поставить правую ногу перед левой. Но прежде всего Шико разорвет письмо своего друга Генриха Валуа на бесчисленное количество кусочков и постарается, чтобы одни из этих кусочков, превращенные в атомы, полетели в Орж, другие – в воздух, а третьи вернулись к нашей общей матери земле, в лоно которой возвращается все, даже глупости королей. Когда Шико кончит то, что он начал…
Шико замолчал, чтобы осуществить свой проект. Одна треть письма отправилась в воду, вторая в воздух, а третья исчезла в яме, вырытой для этой цели не кинжалом, не ножом, но таким инструментом, который мог в случае необходимости заменить и одно и другое и который Шико носил за поясом.
Кончив эту операцию, он продолжал:
– Шико отправится в путь со всеми мельчайшими предосторожностями, пообедает в добром городе Корбейле, как того требует его добропорядочный желудок. А пока, – продолжал Шико, – займемся латинским сочинением, которое мы решили составить; думается, мы создадим довольно изящный текст.
Внезапно Шико остановился: он заметил, что не сможет перевести на латинский язык слово «Лувр», – это его очень огорчило.
Ему пришлось также переделать Марго в Марготу, как он уже сделал из Шико – Шикотуса; между тем для красоты надо было бы превратить Шико в Шикота, а Марго в Маргот, что уже напоминает не латынь, а греческий.
О слове «Маргарита» он даже не думал; такой перевод был бы, по его мнению, не точен.
Вся эта латынь, изысканно пуристическая, с цицероновскими оборотами, привела Шико к приятному городу Корбейлю, где смелый посланец меньше знакомился с чудесами Сен-Спира, чем с чудесами повара-трактирщика, насыщавшего ароматными парами окрестности собора.
Мы не будем описывать пиршество, которому он предался, мы не будем пытаться рисовать лошадь, которую он купил в конюшне хозяина гостиницы; это значило бы задать себе слишком трудную задачу; мы скажем только, что обед был достаточно длинным, а лошадь достаточно плохой, чтобы дать нам, если бы у нас хватило совести, материала почти на целый том.
Глава 3.
ЧЕТЫРЕ ВЕТРА
Шико на своей маленькой лошади, настолько, впрочем, сильной, чтобы нести на себе такого большого человека, Шико, переночевав в Фонтенебло, сделал на следующий день крюк вправо и достиг маленькой деревушки Оржеваль. Он хотел в этот день сделать еще несколько лье, потому что ему, видимо, не терпелось подальше отъехать от Парижа. Но его лошадь начала спотыкаться так часто и так сильно, что он счел необходимым остановиться.
В течение всего пути его обычно очень проницательный взгляд не смог обнаружить ничего подозрительного.
Люди, тележки, заставы казались в одинаковой мере безобидными.
Несмотря, однако же, на то, что внешне все было как будто спокойно, Шико не чувствовал себя в безопасности; наши читатели знают, что в действительности он меньше кого бы то ни было доверялся внешнему спокойствию.
Прежде чем лечь спать и поставить на ночь лошадь, он очень внимательно осмотрел весь дом.
Шико показали великолепные комнаты с тремя или четырьмя выходами; однако, по мнению Шико, в них не только было слишком много дверей, но эти двери недостаточно хорошо закрывались.
Хозяин только что отремонтировал большой чулан, имевший только один выход на лестницу; эта дверь была снабжена изнутри солидными задвижками.
Шико приказал поставить кровать в этом чулане, сразу понравившемся ему больше, чем великолепные, но ничем не защищенные комнаты, которые ему показали сначала.
Он несколько раз попробовал задвижки и, удовлетворенный тем, что они двигаются легко, хотя достаточно крепки, поужинал, приказал не убирать со стола, под предлогом, что у него по ночам бывают приступы голода, разделся, положил одежду на стул и лег.
Но прежде чем лечь, он для большей безопасности вытащил из кармана кошелек или, вернее, мешок с деньгами и положил вместе со шпагой под подушку.
Потом он мысленно три раза повторил письмо.
Стол был для него второй линией обороны, и все же это двойное укрепление казалось ему недостаточным; он встал, поднял обеими руками шкаф и, поставив его перед дверью, герметически закрыл ее.
Итак, между ним и возможным нападением были дверь, шкаф и стол.
Гостиница показалась Шико почти необитаемой. У хозяина было невинное лицо; вечером был такой ветер, что мог вырвать рога у быков, а деревья по соседству ужасно скрипели, но этот скрип, по словам Лукреция, мог показаться ласковым и приветливым хорошо укрытому и закутанному путешественнику, лежащему в теплой постели.
Завершив подготовку к возможной обороне, Шико с наслаждением растянулся на своем ложе. Нужно сказать, что постель была мягкой и приспособленной для того, чтобы защитить лежащего в ней от всяческого беспокойства как со стороны людей, так и со стороны предметов неодушевленных.
Действительно, ее закрывали широкие занавеси из зеленой саржи, а одеяло, толстое, как перина, обволакивало приятной теплотой все члены заснувшего путешественника.
Шико поужинал по рецепту Гиппократа, то есть очень скромно, он выпил только одну бутылку вина; его желудок, расширившийся должным образом, распространял по всему организму то блаженное ощущение, которое безошибочно дает этот услужливый орган, заменяющий сердце многим так называемым честным людям.
Шико был освещен лампой, которую он поставил на край стола рядом с кроватью; он читал перед сном, и отчасти для того, чтобы скорее уснуть, очень любопытную, совсем новую книгу, сочинение некого мэра города Бордо, которого звали не то Монтань, не то Монтень.
Эта книга была напечатана в Бордо как раз в 1581 году; в ней заключались две первые части впоследствии довольно известного сочинения, названного «Опыты». Эта книга была достаточно занятной для того, чтобы ее читать и перечитывать днем. Но в то же время она была достаточно скучна, чтобы не помешать заснуть человеку, сделавшему пятнадцать лье на лошади и выпившему за ужином бутылку доброго вина.
Шико очень высоко ценил эту книгу, которую он положил в карман своей куртки, уезжая из Парижа; он был лично знаком с ее автором. Кардинал дю Перрон назвал ее молитвенником честных людей; и Шико, способный во всех смыслах оценить вкус и ум кардинала, Шико – мы можем это утверждать – охотно употреблял «Опыты» мэра Бордо вместо молитвенника.
И все же, читая восьмую главу, он крепко заснул.
Лампа горела по-прежнему, дверь, укрепленная шкафом и столом, была по-прежнему закрыта; шпага и деньги по-прежнему лежали под подушкой. Сам архангел Михаил спал бы, как Шико, не думая о Сатане, даже если бы лев рычал за дверью, запертой на все задвижки.
Мы уже говорили, что на дворе дул сильный ветер, свист этого гигантского дракона устрашающей мелодией скользил за дверью и как-то странно сотрясал воздух; ветер умеет самым совершенным образом подражать человеческому голосу или, вернее, великолепно пародировать его; то он хнычет, как плачущий ребенок, то рычит, как разгневанный муж, ссорящийся с женой.
Шико хорошо знал, что такое буря: через час от этого шума ему становилось даже как-то спокойнее; он успешно боролся со всеми проявлениями осенней непогоды.
С холодом – при помощи одеяла.
С ветром – заглушая его храпом.
И все же, хотя Шико продолжал спать, ему казалось, что буря все усиливается и все приближается самым странным образом.
Внезапно порыв ветра непобедимой силы расшатал дверь, сорвал задвижки, толкнул шкаф, который, потеряв равновесие, упал, потушил лампу и разбил стол.
Шико имел способность, как бы крепко он ни спал, просыпаться быстро и сразу обретать присутствие духа; это присутствие духа побудило его скользнуть за кровать, а не встать перед ней. И, скользя за кровать, Шико успел быстро схватить левой рукой мешочек с деньгами, а правой рукоятку шпаги.
Он широко открыл глаза: непроглядная тьма. Тогда Шико насторожил уши, и ему показалось, что тьма буквально раздиралась дракой четырех ветров, боровшихся во всей комнате, начиная от шкафа, все более давившего на стол, и кончая стульями, которые катались, сталкивались и задевали другую мебель.
Среди всего этого грохота Шико казалось, что четыре ветра ворвались к нему, так сказать, во плоти, что он имеет дело с Эвром, Нотом, Аквилоном и Бореем, с их толстыми щеками и в особенности с их огромными ногами.
Смирившись, понимая, что он ничего не может поделать с олимпийскими богами, Шико присел в углу за кроватью, подобно сыну Оилея после одного из приступов его ярости, как о том повествует Гомер.
Но кончик длинной шпаги был настороженно направлен в сторону ветра или, вернее, ветров, так что если бы эти мифологические персонажи неосмотрительно приблизились к нему, они сами сели бы на вертел, даже если затем произошло бы то, что произошло с Диомедом, когда он ранил Венеру.
Но после нескольких минут самого ужасающего грохота, который когда-либо раздирал человеческий слух, Шико воспользовался моментом передышки в буре, чтобы заглушить своим голосом разбушевавшиеся стихии и грохот мебели, слишком шумные для того, чтобы быть естественными.
Шико принялся изо всех сил кричать:
– На помощь!
Наконец он сам стал производить столько шума, что стихии успокоились, как если бы Нептун собственной персоной произнес свое знаменитое Quos ego 9, и через шесть или восемь минут, когда Эвр, Нот, Борей и Аквилон, казалось, начали отступление, появился хозяин с фонарем и осветил место действия.
Сцена, на которой оно разыгралось, имела весьма плачевный вид и чрезвычайно напоминала поле сражения. За огромным шкафом, поваленным на раздавленный стол, зияла дверь, сорванная с петель, висевшая только на одной из задвижек и качавшаяся, как парус корабля; четыре или пять стульев, довершавшие меблировку, были опрокинуты, и их ножки торчали вверх; наконец, фаянсовая посуда, украшавшая стол, валялась на плитах пола, потрескавшаяся и побитая.
– Но здесь настоящий ад! – воскликнул Шико, узнав хозяина при свете фонаря.
– О сударь! – воскликнул хозяин, увидев произведенные разрушения. – О сударь, что случилось?
И он поднял к небу руки, а следовательно, и фонарь.
– Сколько демонов живет у вас, скажите мне, мой друг? – прорычал Шико.
– О, Иисус! Какая погода! – ответил хозяин с тем же патетическим жестом.
– Что у вас, задвижки еле держатся, что ли? – продолжал Шико. – Дом выстроен из картона? Я лучше уйду отсюда. Я предпочитаю ночевать под открытым небом.
И Шико вылез из-за кровати и встал со шпагой в руках в промежутке между концом кровати и стеной.
– О, моя бедная мебель! – вздохнул хозяин.
– А мое платье? – воскликнул Шико. – Где мое платье, лежавшее на этом стуле?
– Ваше платье, мой дорогой господин, – простодушно сказал хозяин, – если оно здесь было, здесь оно и должно быть.
– Как это «если было»? Уж не хотите ли вы сказать, что я вчера приехал сюда в таком виде?
И Шико напрасно попытался завернуться в свою тонкую рубашку.
– Боже мой! – ответил хозяин, которому трудно было возразить против подобного аргумента. – Конечно, вы были одеты.
– Хорошо еще, что вы это признаете.
– Но…
– Но что?
– Ветер сюда ворвался и все разбросал.
– Нечего сказать, объяснение!
– Вы же видите! – быстро сказал хозяин.
– А все же, мой друг, – ответил Шико, – внемлите голосу рассудка. Когда ветер куда-нибудь влетает, а он, видимо, влетел сюда, не правда ли, раз учинил здесь весь этот разгром?
– Без сомнения.
– Хорошо! Если ветер влетает куда-нибудь, он влетает снаружи.
– Конечно, сударь.
– Вы этого не отрицаете?
– Нет, было бы просто глупо отрицать.
– Так вот, ветер, влетев сюда, должен был бы принести одежды других в мою комнату, а не уносить мои неизвестно куда.
– Ах, боже ты мой! Как будто так. И все же мы вроде как бы видим доказательства противного.
– Куманек, – сказал Шико, пристально оглядев пол, – куманек, по какой дороге пришел ко мне ветер?
– Как вы сказали, сударь?
– Я спрашиваю, откуда пришел ветер?
– С севера, сударь, с севера.
– Ну, значит, он шел по грязи, видите следы на плитах.
И Шико показал на полу свежие следы грязных сапог. Хозяин побледнел.
– Так вот, дорогой мой, – сказал Шико, – я позволю себе дать вам совет; следите хорошенько за ветрами, которые влетают в гостиницу, проникают в комнаты, срывая двери с петель, и улетают, украв одежду путешественников.
Хозяин отступил на два шага, чтобы обойти всю опрокинутую мебель и оказаться у выхода в коридор.
Потом, почувствовав, что отступление обеспечено, он сказал:
– Почему вы называете меня вором?
– Что случилось с вашей добродушной физиономией? – спросил Шико. – Вы стали совсем другим.
– Я стал другим потому, что вы меня оскорбляете.
– Я оскорбляю?
– Конечно, вы называете меня вором, – ответил хозяин еще более вызывающим тоном, в котором теперь звучала угроза.
– Я называю вас вором, потому что вы должны отвечать, если мои вещи украдены; вы не посмеете этого отрицать?
И теперь уже Шико, как мастер фехтования, прощупывающий противника, сделал угрожающий жест.
– О-ла! – крикнул хозяин. – О-ла! Ко мне! Эй, люди!
В ответ на этот зов на лестнице появилось четыре человека, вооруженные палками.
– А, вот они, Эвр, Нот, Аквилон и Борей, – сказал Шико, – черт возьми! Раз уж мне представился случай, я хочу освободить землю от северного ветра: я должен оказать эту услугу человечеству – наступит вечная весна.
И он сделал такой сильный выпад своей длинной шпагой в направлении первого из нападающих, что, если бы тот не отскочил назад с легкостью истинного сына Эола, он был бы пронзен насквозь.
К несчастью, делая этот прыжок, он смотрел на Шико, и, следовательно, не смог оглянуться назад: он соскользнул с последней ступеньки и, не в силах сохранить равновесие, со страшным шумом скатился вниз.
Это отступление послужило сигналом для трех остальных, которые исчезли в открытом перед ними или, вернее, позади них пролете с быстротою призраков, исчезающих в театральном трапе.
В то же время у последнего из них хватило времени, пока удалялись товарищи, сказать несколько слов на ухо хозяину.
– Хорошо, хорошо! – проворчал тот. – Найдется ваше платье.
– Прекрасно! Это все, что мне нужно.
– Вам его принесут.
– В добрый час. Я не желаю ходить голым, это, кажется, вполне естественно.
Ему принесли одежду, но явно порванную во многих местах.
– Ого! – сказал Шико. – На вашей лестнице порядочно гвоздей. Чертовские ветры, ей-ей! Но возвращено по-хорошему. Как я мог вас заподозрить? У вас же такое честное лицо.
Хозяин любезно улыбнулся и сказал:
– Но теперь-то, я думаю, вы опять ляжете спать?
– Нет, спасибо, я достаточно выспался.
– Что же вы будете делать?
– Вы мне, пожалуйста, одолжите фонарь, и я снова займусь чтением, – ответил так же любезно Шико.
Хозяин ничего не сказал. Он подал фонарь и ушел.
Шико снова приставил шкаф к двери и опять улегся в постель.
Ночь прошла спокойно, ветер утих, точно шпага Шико пронзила мех, в котором он был запрятан.
На заре посланец спросил свою лошадь, оплатил расходы и уехал, думая про себя:
«Увидим, что будет сегодня вечером».
В течение всего пути его обычно очень проницательный взгляд не смог обнаружить ничего подозрительного.
Люди, тележки, заставы казались в одинаковой мере безобидными.
Несмотря, однако же, на то, что внешне все было как будто спокойно, Шико не чувствовал себя в безопасности; наши читатели знают, что в действительности он меньше кого бы то ни было доверялся внешнему спокойствию.
Прежде чем лечь спать и поставить на ночь лошадь, он очень внимательно осмотрел весь дом.
Шико показали великолепные комнаты с тремя или четырьмя выходами; однако, по мнению Шико, в них не только было слишком много дверей, но эти двери недостаточно хорошо закрывались.
Хозяин только что отремонтировал большой чулан, имевший только один выход на лестницу; эта дверь была снабжена изнутри солидными задвижками.
Шико приказал поставить кровать в этом чулане, сразу понравившемся ему больше, чем великолепные, но ничем не защищенные комнаты, которые ему показали сначала.
Он несколько раз попробовал задвижки и, удовлетворенный тем, что они двигаются легко, хотя достаточно крепки, поужинал, приказал не убирать со стола, под предлогом, что у него по ночам бывают приступы голода, разделся, положил одежду на стул и лег.
Но прежде чем лечь, он для большей безопасности вытащил из кармана кошелек или, вернее, мешок с деньгами и положил вместе со шпагой под подушку.
Потом он мысленно три раза повторил письмо.
Стол был для него второй линией обороны, и все же это двойное укрепление казалось ему недостаточным; он встал, поднял обеими руками шкаф и, поставив его перед дверью, герметически закрыл ее.
Итак, между ним и возможным нападением были дверь, шкаф и стол.
Гостиница показалась Шико почти необитаемой. У хозяина было невинное лицо; вечером был такой ветер, что мог вырвать рога у быков, а деревья по соседству ужасно скрипели, но этот скрип, по словам Лукреция, мог показаться ласковым и приветливым хорошо укрытому и закутанному путешественнику, лежащему в теплой постели.
Завершив подготовку к возможной обороне, Шико с наслаждением растянулся на своем ложе. Нужно сказать, что постель была мягкой и приспособленной для того, чтобы защитить лежащего в ней от всяческого беспокойства как со стороны людей, так и со стороны предметов неодушевленных.
Действительно, ее закрывали широкие занавеси из зеленой саржи, а одеяло, толстое, как перина, обволакивало приятной теплотой все члены заснувшего путешественника.
Шико поужинал по рецепту Гиппократа, то есть очень скромно, он выпил только одну бутылку вина; его желудок, расширившийся должным образом, распространял по всему организму то блаженное ощущение, которое безошибочно дает этот услужливый орган, заменяющий сердце многим так называемым честным людям.
Шико был освещен лампой, которую он поставил на край стола рядом с кроватью; он читал перед сном, и отчасти для того, чтобы скорее уснуть, очень любопытную, совсем новую книгу, сочинение некого мэра города Бордо, которого звали не то Монтань, не то Монтень.
Эта книга была напечатана в Бордо как раз в 1581 году; в ней заключались две первые части впоследствии довольно известного сочинения, названного «Опыты». Эта книга была достаточно занятной для того, чтобы ее читать и перечитывать днем. Но в то же время она была достаточно скучна, чтобы не помешать заснуть человеку, сделавшему пятнадцать лье на лошади и выпившему за ужином бутылку доброго вина.
Шико очень высоко ценил эту книгу, которую он положил в карман своей куртки, уезжая из Парижа; он был лично знаком с ее автором. Кардинал дю Перрон назвал ее молитвенником честных людей; и Шико, способный во всех смыслах оценить вкус и ум кардинала, Шико – мы можем это утверждать – охотно употреблял «Опыты» мэра Бордо вместо молитвенника.
И все же, читая восьмую главу, он крепко заснул.
Лампа горела по-прежнему, дверь, укрепленная шкафом и столом, была по-прежнему закрыта; шпага и деньги по-прежнему лежали под подушкой. Сам архангел Михаил спал бы, как Шико, не думая о Сатане, даже если бы лев рычал за дверью, запертой на все задвижки.
Мы уже говорили, что на дворе дул сильный ветер, свист этого гигантского дракона устрашающей мелодией скользил за дверью и как-то странно сотрясал воздух; ветер умеет самым совершенным образом подражать человеческому голосу или, вернее, великолепно пародировать его; то он хнычет, как плачущий ребенок, то рычит, как разгневанный муж, ссорящийся с женой.
Шико хорошо знал, что такое буря: через час от этого шума ему становилось даже как-то спокойнее; он успешно боролся со всеми проявлениями осенней непогоды.
С холодом – при помощи одеяла.
С ветром – заглушая его храпом.
И все же, хотя Шико продолжал спать, ему казалось, что буря все усиливается и все приближается самым странным образом.
Внезапно порыв ветра непобедимой силы расшатал дверь, сорвал задвижки, толкнул шкаф, который, потеряв равновесие, упал, потушил лампу и разбил стол.
Шико имел способность, как бы крепко он ни спал, просыпаться быстро и сразу обретать присутствие духа; это присутствие духа побудило его скользнуть за кровать, а не встать перед ней. И, скользя за кровать, Шико успел быстро схватить левой рукой мешочек с деньгами, а правой рукоятку шпаги.
Он широко открыл глаза: непроглядная тьма. Тогда Шико насторожил уши, и ему показалось, что тьма буквально раздиралась дракой четырех ветров, боровшихся во всей комнате, начиная от шкафа, все более давившего на стол, и кончая стульями, которые катались, сталкивались и задевали другую мебель.
Среди всего этого грохота Шико казалось, что четыре ветра ворвались к нему, так сказать, во плоти, что он имеет дело с Эвром, Нотом, Аквилоном и Бореем, с их толстыми щеками и в особенности с их огромными ногами.
Смирившись, понимая, что он ничего не может поделать с олимпийскими богами, Шико присел в углу за кроватью, подобно сыну Оилея после одного из приступов его ярости, как о том повествует Гомер.
Но кончик длинной шпаги был настороженно направлен в сторону ветра или, вернее, ветров, так что если бы эти мифологические персонажи неосмотрительно приблизились к нему, они сами сели бы на вертел, даже если затем произошло бы то, что произошло с Диомедом, когда он ранил Венеру.
Но после нескольких минут самого ужасающего грохота, который когда-либо раздирал человеческий слух, Шико воспользовался моментом передышки в буре, чтобы заглушить своим голосом разбушевавшиеся стихии и грохот мебели, слишком шумные для того, чтобы быть естественными.
Шико принялся изо всех сил кричать:
– На помощь!
Наконец он сам стал производить столько шума, что стихии успокоились, как если бы Нептун собственной персоной произнес свое знаменитое Quos ego 9, и через шесть или восемь минут, когда Эвр, Нот, Борей и Аквилон, казалось, начали отступление, появился хозяин с фонарем и осветил место действия.
Сцена, на которой оно разыгралось, имела весьма плачевный вид и чрезвычайно напоминала поле сражения. За огромным шкафом, поваленным на раздавленный стол, зияла дверь, сорванная с петель, висевшая только на одной из задвижек и качавшаяся, как парус корабля; четыре или пять стульев, довершавшие меблировку, были опрокинуты, и их ножки торчали вверх; наконец, фаянсовая посуда, украшавшая стол, валялась на плитах пола, потрескавшаяся и побитая.
– Но здесь настоящий ад! – воскликнул Шико, узнав хозяина при свете фонаря.
– О сударь! – воскликнул хозяин, увидев произведенные разрушения. – О сударь, что случилось?
И он поднял к небу руки, а следовательно, и фонарь.
– Сколько демонов живет у вас, скажите мне, мой друг? – прорычал Шико.
– О, Иисус! Какая погода! – ответил хозяин с тем же патетическим жестом.
– Что у вас, задвижки еле держатся, что ли? – продолжал Шико. – Дом выстроен из картона? Я лучше уйду отсюда. Я предпочитаю ночевать под открытым небом.
И Шико вылез из-за кровати и встал со шпагой в руках в промежутке между концом кровати и стеной.
– О, моя бедная мебель! – вздохнул хозяин.
– А мое платье? – воскликнул Шико. – Где мое платье, лежавшее на этом стуле?
– Ваше платье, мой дорогой господин, – простодушно сказал хозяин, – если оно здесь было, здесь оно и должно быть.
– Как это «если было»? Уж не хотите ли вы сказать, что я вчера приехал сюда в таком виде?
И Шико напрасно попытался завернуться в свою тонкую рубашку.
– Боже мой! – ответил хозяин, которому трудно было возразить против подобного аргумента. – Конечно, вы были одеты.
– Хорошо еще, что вы это признаете.
– Но…
– Но что?
– Ветер сюда ворвался и все разбросал.
– Нечего сказать, объяснение!
– Вы же видите! – быстро сказал хозяин.
– А все же, мой друг, – ответил Шико, – внемлите голосу рассудка. Когда ветер куда-нибудь влетает, а он, видимо, влетел сюда, не правда ли, раз учинил здесь весь этот разгром?
– Без сомнения.
– Хорошо! Если ветер влетает куда-нибудь, он влетает снаружи.
– Конечно, сударь.
– Вы этого не отрицаете?
– Нет, было бы просто глупо отрицать.
– Так вот, ветер, влетев сюда, должен был бы принести одежды других в мою комнату, а не уносить мои неизвестно куда.
– Ах, боже ты мой! Как будто так. И все же мы вроде как бы видим доказательства противного.
– Куманек, – сказал Шико, пристально оглядев пол, – куманек, по какой дороге пришел ко мне ветер?
– Как вы сказали, сударь?
– Я спрашиваю, откуда пришел ветер?
– С севера, сударь, с севера.
– Ну, значит, он шел по грязи, видите следы на плитах.
И Шико показал на полу свежие следы грязных сапог. Хозяин побледнел.
– Так вот, дорогой мой, – сказал Шико, – я позволю себе дать вам совет; следите хорошенько за ветрами, которые влетают в гостиницу, проникают в комнаты, срывая двери с петель, и улетают, украв одежду путешественников.
Хозяин отступил на два шага, чтобы обойти всю опрокинутую мебель и оказаться у выхода в коридор.
Потом, почувствовав, что отступление обеспечено, он сказал:
– Почему вы называете меня вором?
– Что случилось с вашей добродушной физиономией? – спросил Шико. – Вы стали совсем другим.
– Я стал другим потому, что вы меня оскорбляете.
– Я оскорбляю?
– Конечно, вы называете меня вором, – ответил хозяин еще более вызывающим тоном, в котором теперь звучала угроза.
– Я называю вас вором, потому что вы должны отвечать, если мои вещи украдены; вы не посмеете этого отрицать?
И теперь уже Шико, как мастер фехтования, прощупывающий противника, сделал угрожающий жест.
– О-ла! – крикнул хозяин. – О-ла! Ко мне! Эй, люди!
В ответ на этот зов на лестнице появилось четыре человека, вооруженные палками.
– А, вот они, Эвр, Нот, Аквилон и Борей, – сказал Шико, – черт возьми! Раз уж мне представился случай, я хочу освободить землю от северного ветра: я должен оказать эту услугу человечеству – наступит вечная весна.
И он сделал такой сильный выпад своей длинной шпагой в направлении первого из нападающих, что, если бы тот не отскочил назад с легкостью истинного сына Эола, он был бы пронзен насквозь.
К несчастью, делая этот прыжок, он смотрел на Шико, и, следовательно, не смог оглянуться назад: он соскользнул с последней ступеньки и, не в силах сохранить равновесие, со страшным шумом скатился вниз.
Это отступление послужило сигналом для трех остальных, которые исчезли в открытом перед ними или, вернее, позади них пролете с быстротою призраков, исчезающих в театральном трапе.
В то же время у последнего из них хватило времени, пока удалялись товарищи, сказать несколько слов на ухо хозяину.
– Хорошо, хорошо! – проворчал тот. – Найдется ваше платье.
– Прекрасно! Это все, что мне нужно.
– Вам его принесут.
– В добрый час. Я не желаю ходить голым, это, кажется, вполне естественно.
Ему принесли одежду, но явно порванную во многих местах.
– Ого! – сказал Шико. – На вашей лестнице порядочно гвоздей. Чертовские ветры, ей-ей! Но возвращено по-хорошему. Как я мог вас заподозрить? У вас же такое честное лицо.
Хозяин любезно улыбнулся и сказал:
– Но теперь-то, я думаю, вы опять ляжете спать?
– Нет, спасибо, я достаточно выспался.
– Что же вы будете делать?
– Вы мне, пожалуйста, одолжите фонарь, и я снова займусь чтением, – ответил так же любезно Шико.
Хозяин ничего не сказал. Он подал фонарь и ушел.
Шико снова приставил шкаф к двери и опять улегся в постель.
Ночь прошла спокойно, ветер утих, точно шпага Шико пронзила мех, в котором он был запрятан.
На заре посланец спросил свою лошадь, оплатил расходы и уехал, думая про себя:
«Увидим, что будет сегодня вечером».
Глава 4.
КАК ШИКО ПРОДОЛЖАЛ СВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ И ЧТО С НИМ СЛУЧИЛОСЬ
Шико все утро хвалил себя за то, что он, как нам удалось убедиться, не потерял спокойствия и терпения в ночь испытаний.
«Но, – подумал он, – нельзя дважды поймать старого волка в ту же западню; значит, для меня наверняка изобретут какую-нибудь новую чертовщину: будем держаться настороже».
Следуя этим чрезвычайно осторожным соображениям, Шико совершил в течение дня путешествие, которое даже Ксенофонт счел бы достойным обессмертить в своем «Отступлении десяти тысяч».
Каждое дерево, каждая неровность почвы, каждая стена служили ему наблюдательным пунктом и естественной крепостью.
По дороге он даже заключил несколько союзов, если не наступательных, то, по крайней мере, оборонительных.
Действительно, четыре бакалейщика-оптовика из Парижа, ехавшие заказывать котиньякское варенье в Орлеане и сухие фрукты в Лиможе, удостоили принять в свое общество Шико, который назвался обувщиком из Бордо, возвращающимся по окончании дел домой. А так как Шико, гасконец по происхождению, переставал говорить с акцентом только тогда, когда это было особенно необходимо, он не внушил своим спутникам никаких подозрений.
Их отряд состоял, следовательно, из пяти хозяев и четырех приказчиков бакалейных лавок. И в количественном отношении, и по своему воинскому духу он заслуживал, чтобы о ним считались, если учитывать воинственные нравы, распространившиеся среди парижских бакалейщиков после организации Лиги.
Мы не станем утверждать, что Шико чувствовал чрезмерное уважение к храбрости своих спутников, но, конечно, права пословица, утверждающая, что у трех трусов меньше страха, если они вместе, чем у одного храбреца, если он один.
Шико совсем перестал бояться, как только очутился среди четырех трусов; он даже перестал оглядываться, как делал до сих пор, чтобы обнаружить возможных преследователей.
Поэтому они, болтая о политике и отчаянно хвастаясь, беспрепятственно достигли города, где намеревались поужинать и переночевать все вместе.
Поужинали, крепко выпили и разошлись по комнатам.
Шико во время кутежа не воздерживался ни от остроумия, развлекавшего его спутников, ни от муската или бургундского, поддерживавших его остроумие. Торговцы, иначе говоря, свободные люди, не слишком почтительно отзывались о его величестве короле Франции и всех других величествах лотарингских, наваррских, фландрских и любых других.
И Шико отправился спать, назначив на утро свидание четырем бакалейщикам, которые, можно сказать, триумфально отвели его в предназначенную ему комнату.
Четыре путешественника охраняли мэтра Шико, как принца, потому что их четыре комнаты предшествовали его собственной, расположенной в конце коридора и недосягаемой благодаря смежным дверям.
А так как в эту эпоху дороги не были надежны, даже для людей, путешествующих по своим собственным делам, каждый старался обеспечить себе поддержку соседа на случай неприятной встречи.
Шико, не рассказавший своим спутникам о печальных происшествиях предыдущей ночи, все сделал, чтобы провести этот пункт союзного договора, который к тому же был принят единодушно.
Шико, не изменяя своей обычной осторожности, мог лечь и уснуть. И он мог сделать это тем спокойнее, что для большей уверенности он самым тщательным образом осмотрел комнату, задвинул асе задвижки на дверях, запер ставни единственного окна; нечего и говорить, что он выстукал все стены, и они повсюду ответили вполне успокоительным звуком.
Но как только он заснул, произошло нечто такое, чего даже сфинкс, этот профессиональный прорицатель, никогда бы не мог предвидеть; действительно, дьявол постоянно вмешивался во все дела Шико, а дьявол хитрее всех сфинксов на свете.
Около половины десятого в дверь приказчиков-бакалейщиков, ночевавших совместно в помещении, похожем на чердак, над коридором их хозяев-торговцев, кто-то робко постучал. Один из них довольно сердито открыл и оказался нос к носу с хозяином гостиницы.
– Господа, – сказал им хозяин, – я с радостью вижу, что вы легли спать одетые; я хочу оказать вам большую услугу. Ваши хозяева слишком разошлись за столом, говоря о политике. Видимо, один из старшин города их слышал и донес мэру, а наш город гордится своей верностью; мэр послал стражников, они схватили ваших хозяев и отвели в ратушу для объяснений. Тюрьма совсем рядом с ратушей; братцы, вставайте, ваши мулы вас ждут, а хозяева вас всегда догонят.
Четверо приказчиков помчались, как козлята, скатились с лестницы, дрожа от страха, вскочили на мулов и поехали обратно в Париж, попросив хозяина предупредить торговцев об их отъезде и направлении в случае, если те вернутся в гостиницу.
Когда хозяин увидел, как четыре приказчика исчезли за углом, он так же осторожно постучался в первую дверь по коридору.
Он так долго скребся, что первый торговец закричал громовым голосом:
«Но, – подумал он, – нельзя дважды поймать старого волка в ту же западню; значит, для меня наверняка изобретут какую-нибудь новую чертовщину: будем держаться настороже».
Следуя этим чрезвычайно осторожным соображениям, Шико совершил в течение дня путешествие, которое даже Ксенофонт счел бы достойным обессмертить в своем «Отступлении десяти тысяч».
Каждое дерево, каждая неровность почвы, каждая стена служили ему наблюдательным пунктом и естественной крепостью.
По дороге он даже заключил несколько союзов, если не наступательных, то, по крайней мере, оборонительных.
Действительно, четыре бакалейщика-оптовика из Парижа, ехавшие заказывать котиньякское варенье в Орлеане и сухие фрукты в Лиможе, удостоили принять в свое общество Шико, который назвался обувщиком из Бордо, возвращающимся по окончании дел домой. А так как Шико, гасконец по происхождению, переставал говорить с акцентом только тогда, когда это было особенно необходимо, он не внушил своим спутникам никаких подозрений.
Их отряд состоял, следовательно, из пяти хозяев и четырех приказчиков бакалейных лавок. И в количественном отношении, и по своему воинскому духу он заслуживал, чтобы о ним считались, если учитывать воинственные нравы, распространившиеся среди парижских бакалейщиков после организации Лиги.
Мы не станем утверждать, что Шико чувствовал чрезмерное уважение к храбрости своих спутников, но, конечно, права пословица, утверждающая, что у трех трусов меньше страха, если они вместе, чем у одного храбреца, если он один.
Шико совсем перестал бояться, как только очутился среди четырех трусов; он даже перестал оглядываться, как делал до сих пор, чтобы обнаружить возможных преследователей.
Поэтому они, болтая о политике и отчаянно хвастаясь, беспрепятственно достигли города, где намеревались поужинать и переночевать все вместе.
Поужинали, крепко выпили и разошлись по комнатам.
Шико во время кутежа не воздерживался ни от остроумия, развлекавшего его спутников, ни от муската или бургундского, поддерживавших его остроумие. Торговцы, иначе говоря, свободные люди, не слишком почтительно отзывались о его величестве короле Франции и всех других величествах лотарингских, наваррских, фландрских и любых других.
И Шико отправился спать, назначив на утро свидание четырем бакалейщикам, которые, можно сказать, триумфально отвели его в предназначенную ему комнату.
Четыре путешественника охраняли мэтра Шико, как принца, потому что их четыре комнаты предшествовали его собственной, расположенной в конце коридора и недосягаемой благодаря смежным дверям.
А так как в эту эпоху дороги не были надежны, даже для людей, путешествующих по своим собственным делам, каждый старался обеспечить себе поддержку соседа на случай неприятной встречи.
Шико, не рассказавший своим спутникам о печальных происшествиях предыдущей ночи, все сделал, чтобы провести этот пункт союзного договора, который к тому же был принят единодушно.
Шико, не изменяя своей обычной осторожности, мог лечь и уснуть. И он мог сделать это тем спокойнее, что для большей уверенности он самым тщательным образом осмотрел комнату, задвинул асе задвижки на дверях, запер ставни единственного окна; нечего и говорить, что он выстукал все стены, и они повсюду ответили вполне успокоительным звуком.
Но как только он заснул, произошло нечто такое, чего даже сфинкс, этот профессиональный прорицатель, никогда бы не мог предвидеть; действительно, дьявол постоянно вмешивался во все дела Шико, а дьявол хитрее всех сфинксов на свете.
Около половины десятого в дверь приказчиков-бакалейщиков, ночевавших совместно в помещении, похожем на чердак, над коридором их хозяев-торговцев, кто-то робко постучал. Один из них довольно сердито открыл и оказался нос к носу с хозяином гостиницы.
– Господа, – сказал им хозяин, – я с радостью вижу, что вы легли спать одетые; я хочу оказать вам большую услугу. Ваши хозяева слишком разошлись за столом, говоря о политике. Видимо, один из старшин города их слышал и донес мэру, а наш город гордится своей верностью; мэр послал стражников, они схватили ваших хозяев и отвели в ратушу для объяснений. Тюрьма совсем рядом с ратушей; братцы, вставайте, ваши мулы вас ждут, а хозяева вас всегда догонят.
Четверо приказчиков помчались, как козлята, скатились с лестницы, дрожа от страха, вскочили на мулов и поехали обратно в Париж, попросив хозяина предупредить торговцев об их отъезде и направлении в случае, если те вернутся в гостиницу.
Когда хозяин увидел, как четыре приказчика исчезли за углом, он так же осторожно постучался в первую дверь по коридору.
Он так долго скребся, что первый торговец закричал громовым голосом: