Михайлов Владимир Дмитриевич. Властелин (Капитан Ульдемир - 3)

   В самом деле: а если хотел? Мои друзья знали, что я не прибыл вовремя. Но они неплохо знали и то, что я не так быстро поджимаю лапки. Иными словами, надежда на то, что я все-таки доберусь сюда, у них должна была остаться. И поэтому они не могли исчезнуть, не оставив для меня какой-то посылочки. С указанием на то, где искать их. С едой. С фонарем. С оружием...
   "Ну конечно, - прервал я сам себя. - Со сменой белья. С новым костюмом. С небольшим, но ходким автомобилем. А лучше - вертолетом. С полдюжиной до зубов вооруженных парней охраны... Как же, все они для тебя припасли, все...
   Ладно, ладно. И все же - надо искать".
   К счастью, я все это время оставался на том самом месте, в котором впервые соприкоснулся с Ассартом. Теперь я зашарил вокруг себя в поисках уже не перышка, но чего-то более серьезного. Где можно было оставить передачу? По нашей практике - в месте, где ее можно без особого труда обнаружить не только днем, но и ночью. Почему-то искать такие вещи чаще всего приходится ночью. В то же время, схорон не должен бросаться в глаза: иначе днем его совершенно случайно обнаружит и подберет кто-то из местных, кому передача, в отличие от меня, совершенно не нужна. И все равно, он ее утащит. Значит: она не должна быть заметна даже при свете, но ее можно без труда обнаружить и во тьме - если искать.
   Я знал только один такой способ. И знал, как ищут скрытую таким образом вещь: так, как отыскивают подо мхом боровики. Мне очень не хотелось, но я разулся. Носки сунул в карман, тяжелые бутсы связал шнурками и перекинул через плечо. В росистой траве ноги сразу же стали мерзнуть, так что я не стал мешкать и приступил к поискам клада.
   Способ этот прост: медленно ставишь босую ногу на почву, ощущая подошвой и пальцами каждую неровность, и, когда нащупываешь ее - осторожно исследуешь. Чаще всего это не то, что нужно; кроме того, в местах, где устраивают пикники, лучше к этому способу не прибегать: первый же осколок бутылки отобьет у вас охоту искать дальше. Но тут, кажется, пикниками не пахло, место прибытия как-никак выбирали профессионалы.
   Медленными шажками, плотно ставя ногу к ноге, я двигался по все расширяющейся спирали. Далеко спрятать они не могли, знали, что время будет дорого. И тем не менее... Нет, это не то. Плотная почва, пружинящая трава... Глупо, если они надумали положить сверху толстый квадрат дерна, не оставив под ним пустоты: тогда я при всем желании не смогу нащупать. В конце концов мой вес... Эп!
   Было от чего вскрикнуть чуть ли не вслух: правая нога не успела еще как следует опуститься на траву, как дерн ухнул куда-то вниз - и нога устремилась за ним, заставив меня упасть. Яма оказалась чуть ли в полметра глубиной. Да нет, где там полметра, глубже! Голеностоп пронзила нехорошая боль. Пока я высвобождал ногу из ямы, хотелось выть. Очень похоже на вывих - как нельзя более кстати... Ну, мастера, ну, мыслители!..
   Нога наконец вернулась на поверхность, боль, казалось, все усиливалась, но я, стараясь не орать вслух, лег на живот и запустил в яму руку. Да, это была передача. Я извлек маленькую брезентовую, с пленкой внутри, сумку. В ней оказалось куда меньше, чем мне хотелось бы, но вещи были полезными: фонарик - один, пистолет - один, запасная обойма - одна, сложенный листок бумаги тоже в единственном числе. Что же, и на том спасибо. Если бы они еще догадались засыпать все это землей, только не утрамбовывая ее, не было бы необходимости ломать ноги. Костыля они, к сожалению, к посылке не присоединили.
   Ладно. Как говорится, так или не так - перетакивать не будем. Я снял куртку, снова лег, засунул под куртку бумажку, фонарь и собственную голову. Как я и надеялся, был нарисован маршрут. Профессионально, с указанием на север - юг. Жаль только, что здешние созвездия были мне совершенно неизвестны. Судя по плану, надо было держать на запад, оставляя справа единственное, по-видимому, в этой округе населенное место; выйти на дорогу, и по ней свернуть налево. Что будет дальше - схема не указывала, да и не могла. Дальше будет, что будет.
   Значит, на запад... Я рассовал все полученное по карманам, платком вытер мокрые ноги и стал обуваться. Правая нога упорно сопротивлялась этому; даже прикосновение к ней вызывало злобную реакцию вышедшего из себя сустава. Я попытался сам вправить вывих; не получилось; наверное, чересчур жалел сам себя. Что сейчас? Надо добраться до леса - полянка была метров сорока в поперечнике и я находился почти в центре; ничего, столько мы преодолеем и на одной, обутой ноге - вприпрыжку. Там попытаемся найти или выломать палку и определить север. И - в путь.
   Так я и сделал. Если мох на деревьях растет в Ассарте по таким же правилам, как на Земле, то направление я избрал в принципе верное. Выбрать, однако - полдела, надо его еще преодолеть... После некоторой возни - ножа у меня не было, а пистолет в таком деле плохой помощник, - я выломал сук, на который можно было опереться. Идти, конечно, я не мог - в лучшем случае ковылять. Но лучше даже видимость дела, чем полное бездействие.
   Я одолел примерно километр, и с каждым метром мне становилось хуже, нога болела все сильнее. Наконец настал миг, когда я совершенно ясно понял, что ни до какой дороги мне не добраться. Нужен был кто-то, кто вправит мне сустав; сам я попробовал еще раз и понял, что это не по моим способностям. И все же надо было идти. Тогда я придумал такую штуку: вытащил брючный ремень и как мог туго привязал палку к ущербной ноге так, что конец ее торчал ниже стопы - на этот конец можно было опираться, и усилие передавалось на голень, минуя дефектный сустав. Пошло несколько веселее, хотя ремень то и дело сползал и его приходилось водворять на место, - и я совсем уже поверил было, что доберусь до дороги, а там меня кто-нибудь да подберет; однако тут трава кончилась и начался сухой песок и все опять сделалось очень плохо. Потому что палка охотно уходила в песок, и нога вынуждена была раз за разом упираться в него - и каждый раз сустав протестовал все громче. Я позволил себе посидеть несколько минут, переводя дыхание и успокаивая боль; осторожно ощупав пальцами лодыжку, понял, что она уже опухла почти до упора - и, наверное, будет продолжать в том же духе. Кстати был бы холодный компресс, но воды не было, даже чтобы напиться - а я и в этом испытывал все более серьезную потребность. Сведя воедино все эти обстоятельства, я понял, что единственный более или менее приемлемый выход в моем положении заключался в том, чтобы добраться до обозначенного на схеме обитаемого места и попросить там первой помощи, а если повезет - и ночлега. Бояться местных жителей у меня не было причины: я вполне мог сойти за их соотечественника, потому что одет был, разумеется, во все ассартское, язык был в меня вложен крепко-накрепко, и даже сочиненная на всякий случай легенда - кто я и откуда - прочно сидела в памяти. Конечно, серьезный допрос расколол бы меня довольно быстро, но тут его опасаться вроде бы не приходилось, от обитающих здесь отшельников вряд ли следовало ожидать проявления сыскных инстинктов. Так что оставалось одно: свернуть с маршрута и добираться до жилья. Хотя бы доползти до него.
   Ползти как раз и пришлось - на четвереньках, потому что нога совершенно уже отказалась служить и мне минутами чудилось даже, что она торчит как-то под прямым углом к остальному телу - что, разумеется, было лишь игрой воображения. Я пополз, уповая единственно на свое чувство направления. Было уже совершенно темно, хоть глаз выколи; не знаю, за сколько времени, но я преодолел песчаное поле, по траве пробираться стало легче. Впереди уже угадывалась масса более густого мрака, чем тот, что окружал меня; это вполне могли быть деревья. Но одновременно я ощутил впереди и нечто другое, чуждое. Я рискнул и, вытащив фонарик, на мгновение включил его. То была хорошая, добротная колючая проволока на бетонных, похоже, столбиках, высотой забор был метров до трех. Та-ак. Проволока была не на изоляторах, но бетон и сам по себе неплохо изолирует, так что ограда вполне могла находиться под током. С одной стороны, - чего ради? Может быть, огорожено просто пастбище - чтобы скотина не разбредалась; но мои друзья не потрудились указать, что тут такое находится - не рассчитывали, верно, что мне такая информация понадобится, - а это мог вполне быть и, скажем, склад боеприпасов или какое-нибудь секретное заведение... Во всяком случае, мне не захотелось использовать себя в качестве вольтметра; с другой стороны, ограда свидетельствовала, что я продвигаюсь правильно. Пришлось, жертвуя временем, подкапываться под нижний ряд проволоки. Лопатка для меня, естественно, тоже не была припасена, пришлось орудовать наподобие крота руками. Все же я прополз и, даже не попытавшись замаскировать место нарушения границы, последовал дальше. Метрах в десяти обнаружилось еще одно препятствие. На этот раз им оказался высоченный забор из кованых железных прутьев; решетка была, как мне показалось при мгновенной вспышке фонарика, выполнена художественно - мастером, а не просто деревенским кузнецом, - но мне от этого легче не было. Забор опирался на бетонный фундамент. Так что путь здесь был прегражден надежно - и сверху, и снизу.
   Может быть, самым разумным сейчас было бы - отступиться, отдохнуть немного и попытаться найти какой-то более приемлемый вариант. Но во мне уже взыграло любопытство: что же такое прячут за решеткой во всеми забытом уголке? Мне не пришло тогда в голову простое решение: оттого-то угол этот и заброшен, что в нем что-то такое прячется, чему чужое соседство противопоказано. Любопытство оказалось настолько сильным, что даже нога, кажется, стала болеть меньше: в конце концов, это была моя нога, а значит, не менее любознательная, чем я сам.
   Не имея возможности преодолеть решетку, я встал на ногу, коленом другой оперся о фундамент, ухватился за прутья и попытался что-нибудь разглядеть за деревьями, что поднимались по ту сторону ограды. Сперва это показалось мне безнадежной затеей; но у нашего зрения есть свои резервы. И постепенно я пришел к выводу, что за ними наличествует некое строение, здание, причем не крестьянский дом, а что-то покрупнее. Понял я также, что наблюдения будут куда успешнее, если я продвинусь вдоль забора влево - там, показалось мне, деревья росли пореже. Я пополз, правым плечом все время ощущая фундамент. Потом, через сколько-то метров, фундамент исчез. Я остановился, пошарил вокруг и понял, что забор здесь свернул направо. Пришлось и мне менять направление. Еще метров через двадцать у меня возникло ощущение близости людей. Я сразу же остановился и напряг слух. Ощущение не обмануло: я услышал голоса. Два: женский и мужской. Приглушенные, но один раз женщина рассмеялась, неприятно привизгивая. Голоса - а следовательно, и люди - оставались на том же месте: это позволяло предположить, что там имелась калитка или ворота - одним словом, проход. Моя задача конкретизировалась. Я снова пустился в путь. Голоса становились все яснее, и я, при всем отсутствии практики, начал уже разбирать сначала слова, а потом и целые обороты речи. Слова, а еще более - интонация, позволили мне довольно быстро сообразить, в чем дело. Тема разговора была стара, как сама жизнь: один уговаривал, другой неохотно, как-то неуверенно сопротивлялся. Необычным (для меня) оказалось лишь то, что в данном случае активной стороной выступала дама. Когда ей все же удалось уговорить своего партнера и они, сойдя с места, на секунду-другую оказались передо мной на фоне уже слабо светлевшего у меня за спиной (так что подобие света падало на них) неба - я понял причину удивившего меня расклада: мужчина был вооружен. Следовательно, он находился на посту и не сразу решился его покинуть. Я терпеливо обождал, пока они, исчезнув в траве, не проделали необходимой разминки; когда же игра пошла всерьез (судя по доносившимся звукам), я безбоязненно двинулся вперед - думаю, если бы я даже подъезжал на танке, часовой не среагировал бы. Так и есть тут ограда упиралась в башенку с воротами и калиткой, благополучно продолжаясь по другую сторону сооружения. Я мысленно возблагодарил природу за то, что на свете еще существует любовь, нырнул в приоткрытую калитку и заторопился дальше - к тому белому дому, который заметил из-за деревьев. Не знаю, насколько разумно было ползти именно к дому - может быть, лучше было бы подождать, пока страсти улягутся, и попросить помощи у любовников: женщины в таких ситуациях бывают добры и отзывчивы к страданиям ближнего. Однако дом слишком уж заинтересовал меня; во всяком случае, другого объяснения я и сейчас не могу найти - разве что сослаться на интуицию. Может быть, то и на самом деле была она.
   Дом оказался куда больше, чем казалось мне издали. Был он старой архитектуры, с башенками, эркерами, стрельчатыми окнами, галереями на каждом из трех его этажей. Впрочем, может быть, на Ассарте именно такая мода господствовала сейчас - я судил по земным меркам. Окна были темны. Я успел определить, что, кроме главного входа, в доме были еще и другие, и обрадовался: уж какой-нибудь из них мне удастся уговорить, - и стал прикидывать, куда лучше направить - не стопы свои, но ладони и колени.
   Я находился примерно на полдороге между калиткой и домом, и полз не по подъездной дороге, достаточно широкой для двух машин, а сбоку, вплотную к росшему по обе ее стороны кустарнику, когда позади - за моей спиной и за оградой - раздался крик, и почти сразу - второй. Кричала женщина, переживавшая момент счастья; в этот миг она уже не помнила и не понимала ничего, кроме бьющего через край ощущения полноты и великолепия жизни. Это не всякой дано, и даже из тех, кому дано, не всякой удается достичь его это зависит и от партнера, - но вот ей сейчас удалось. Я порадовался за нее, а за себя огорчился.
   И не напрасно. Потому что едва я успел проползти еще несколько шагов, как услышал звук открывшейся двери, и на галерее первого (но на метр с лишним поднятого над уровнем почвы) этажа появилась светлая фигура. Человек. Если бы он спал, этот крик вряд ли разбудил бы его - хотя бывают люди с очень чутким сном; но вернее - человек не спал и теперь вышел навести справки. Он постоял у балюстрады (я лежал, прижавшись к кустам, тихий, как покойник), потом сделал несколько шагов к сходившей вниз широкой лестнице, вновь остановился и громко спросил:
   - Атина, это ты?
   Ответа, разумеется, не последовало, - не думаю, чтобы там ее услыхали, тут надо было бы орать во весь голос, - и женщина (судя по голосу, это была именно женщина), поколебавшись, ступила на лестницу и начала спускаться. И тут меня что-то словно толкнуло. Я встал, - больная нога, словно оценив серьезность положения, позволила даже опереться на нее и даже сделать несколько шагов вперед. Я остановился посреди дороги, так что женщина никак не могла не заметить меня. И заметила.
   - Это вы, Серт? - спросила она, потому что в темноте, конечно, не могла разглядеть ее лица, как и я ее. - Что происходит? Я слышала крик. Какое-то несчастье? Что с Атиной?
   - С ней просто любовь, донка-ла, - ответил я, употребив самое почтительное из известных мне обращений к высокопоставленной даме (согласно старой мудрости: лучше пересолить, чем недосолить; мудрость эта не для кухни, но на службе она, как правило, выручает). Конечно, любовь бывает и несчастьем; но не в этом случае.
   Услыхав мой голос, женщина остановилась как вкопанная. Чувствовалось, что она напряглась. Однако я рассчитал верно: вряд ли мой ответ мог исходить от злоумышленника. Я тоже стоял неподвижно, стараясь ничем не испугать ее. Тем более что явственно различил в ее полусогнутой руке пистолет. Небольшой, но на расстоянии пяти шагов вполне убедительный.
   - Вы не Серт; кто вы? Зачем вы здесь?
   - Я не Серт, вы совершенно правы, донка-ла. Я путник. И здесь я потому, что мне нужна срочная помощь.
   Кажется, она колебалась.
   - Не бойтесь меня, - продолжал я. - К тому же, мне кажется, что Атина и Серт уже в состоянии вас услышать - если вы крикните погромче. Но тогда кричите сейчас: через несколько минут они снова отвернутся от мира.
   Мне показалось, что она усмехнулась.
   - Вы знаете, какова любовь?
   - Знаю, - ответил я с чистым сердцем. Это был, пожалуй, единственный вопрос, на который я мог дать правдивый ответ.
   - Что с вами? Какая помощь вам нужна?
   - Я вывихнул ногу. Не могу идти. Боюсь, что она сильно распухла.
   - К сожалению, поблизости нет ни одного врача. И в доме тоже.
   - Но, наверное, кто-нибудь из домочадцев сумеет вправить вывих? Я обещаю не кричать, чтобы не пугать вас. Я не кричу от боли. Только от любви.
   (Не знаю, почему я стал разговаривать в таком ключе. Тоже интуиция, наверное.)
   Еще поколебавшись, она кивнула.
   - Хорошо. Идемте. С вывихом я справлюсь сама.
   Я сделал два шага. Она заметила, что перемещаюсь я с трудом.
   - Обождите. - Она приблизилась ко мне. Остановилась. - Только имейте в виду: я вооружена.
   - Я это понял сразу, донка-ла. И я боюсь вашего-оружия. Не того, конечно, что у вас в руке - это меня не пугает.
   - Однако, вы... смелы.
   - Увы, нет. Я лишь откровенен.
   - Но знаете ли вы, с кем разговариваете?
   - Кем бы я был, если бы не знал этого? С прекрасной женщиной. Самой прекрасной из всех, кого мне случалось видеть.
   Откровенно говоря, я не был на сто процентов уверен в своих словах. Но за девяносто могу поручиться.
   Она наконец решилась и подошла ко мне вплотную.
   - Обопритесь на мою руку, господин путник.
   - Но мне, право, стыдно...
   - Я велю, - сказала она голосом, привычным к приказам.
   Я повиновался, вдыхая тонкий, горьковатый аромат, исходивший от ее волос. Она поняла.
   - Что это за аромат, по-вашему?
   - Горькой красоты. Горькой любви, быть может.
   Мы подошли к крыльцу.
   - Кто вы?
   - Путник, - повторил я.
   Мы медленно поднялись наверх.
   - Ну что же, - негромко сказала она. - Может быть, так лучше.
   - Несомненно, - согласился я. Она повернула голову.
   - Вы знаете, о чем я?
   - Я знаю, что это сказали вы. Этого достаточно.
   Она покачала головой - то ли удивляясь мне, то ли осуждая.
   - Вы всегда такой?
   - Нет.
   Мы вошли в дом. Задержавшись у двери, женщина включила свет. Я осмотрелся и не сдержал удивленного восклицания:
   - О!
   И в самом деле, разглядывая дом снаружи, можно было заключить лишь, что он стар и надежно построен. Тем неожиданнее было то, что открывалось взгляду внутри. Обширный холл, резные панели какого-то, наверняка ценного, судя по глубокому коричневому с золотистым отливом цвету, дерева; набранный из самоцветов пол, на который просто жалко было ступать; резные колонны такого же дерева, уходившие на шестиметровую высоту, где тяжелые балки перекрещивались, давая опору потолку, с которого свисала на цепях массивная люстра желтого металла (я не очень удивился бы, если бы мне сказали, что она из золота, хотя не думаю, чтобы на самом деле было так). Две резных лестницы в противоположных концах помещения уводили наверх. Вокруг, на некотором расстоянии от стен, размещались диваны, кресла, столики - судя по стилю, очень старые, хотя не исключено, что то была лишь стилизация. На стенах, выше панели - портреты. Бородатые, усатые и чисто выбритые, в костюмах разных эпох, они были схожи выражением лиц, сурово-повелительным. Портреты были хороши, устремленные на зрителя глаза обжигали. Я невольно поежился.
   Кажется, женщина осталась довольна произведенным впечатлением, но постаралась не показать этого. Она помогла мне добраться до ближайшего кресла.
   - Садитесь.
   - Я так грязен, мадам...
   (На самом деле сказано было все то же "донка-ла". Но сейчас, когда я рассказываю об этом, мне легче пользоваться терминологией Земли.)
   - О, пустяки. Хотя... тогда на этот диван, кожаный. Вы босиком? Может быть, вы путешествуете по обету?
   - В какой-то степени, мадам.
   Она чуть улыбнулась.
   - Что же, мне нравятся люди со странностями. А теперь займемся вашей ногой.
   - Может быть, прежде я бы помыл ее...
   - Потом. Сейчас горячая вода только повредит. - Она опустилась на колени, задумалась на несколько секунд, видимо, прикидывая, как совершить предстоящее действие. А я во все глаза смотрел на нее и радовался.
   Все последнее время - после того, как я остался один, - я как-то не замечал женщин. Они просто перестали восприниматься как женщины, не вызывали больше никакого интереса, хотя раньше это было совершенно иначе, и я, может быть, слишком часто глазел по сторонам. Меня некоторое время после происшедшей перемены даже озадачивало - как сразу она совершилась: мгновенный скачок от точки кипения к нулевой температуре. Довольно быстро я к этому привык и нашел, что так жить легче. И только сейчас - может быть, сама необычность обстановки тому способствовала - я снова воспринял женщину именно как женщину. Нет, то никак не было реакцией изголодавшегося солдата; скорее - как если бы вы вдруг после долгого перерыва услыхали некогда любимую музыку и с удивлением поняли, что, как бы вы ни менялись, музыка остается такой же прекрасной и так же действует на ваши чувства. Вот с таким примерно ощущением я смотрел сейчас на склонившуюся передо мной женщину с несколько удлиненным овалом лица, безукоризненно-правильными (по земным понятиям, во всяком случае) чертами лица, тонким и гордым носом, решительно изогнутыми губами. Никакого другого желания во мне не возникло - только смотреть. И это было очень радостно: оказывается, произведения искусства еще интересовали меня, еще волновали...
   Я совсем забыл о своей ноге; и когда женщина сказала мне: "Обопритесь руками... Сейчас будет больно... Ну!" - я не сразу сообразил, чего от меня ожидают, и выполнил ее указание почти машинально. В следующий миг ветвистая, усеянная шипами боль пронзила меня от пят до головы. Мне стоило большого труда не закричать. Но я удержался.
   - Ну вот и все, - сказала женщина, поднимаясь с колен и оправляя на себе нечто облачно-туманное, взбитое, что было на ней надето. - Боль скоро пройдет. Если хотите, я могу применить обезболивающее.
   - Нет, - сказал я, переведя дыхание. - Пусть будет так.
   - Хорошо. Сейчас я велю Атине вымыть вас...
   - Ни в коем случае, мадам, - возмутился я. - С этим я всегда справляюсь сам!
   - Очень хорошо. - Она, не скрывая, внимательно наблюдала за мной. - В таком случае, я попрошу, чтобы для вас подыскали какую-нибудь одежду. Эту придется облить бензином и сжечь (она, разумеется, сказала не "бензин", а "схип", но ведь мы и вообще говорили по-ассартски), она не придает вам достоинства.
   - Как вам угодно, мадам. - Я нагнул голову, одновременно прислушиваясь к утихающей боли.
   - Вы, вероятно, проголодались, господин путник по обету?
   Откровенно говоря, так оно и было. Я кивнул.
   - В таком случае, после ванны... это будет уже ранний завтрак. Что вам угодно будет получить на завтрак?
   - О, на ваше усмотрение, мадам; я буду благодарен за все.
   - Вы очень непритязательны... Атина!
   Она произнесла это негромко, но уже через секунду-другую внутри дома послышались шаги. Вошла служанка. Я посмотрел на нее. Откровенно говоря, у меня успело сложиться несколько иное представление о женщине, что упоенно предавалась любви в траве. Хотя - любви все возрасты покорны...
   - Приготовьте ванну, Атина, и посмотрите в гардеробе хозяина... Старого хозяина... что-нибудь, что подошло бы господину, - она кивнула в мою сторону. - Потом проводите его в ванну.
   - Да, хозяйка. - Служанка присела. - Сию минуту, хозяйка.
   Она унеслась. Я глядел ей вслед. Когда я снова перевел взгляд на хозяйку, то увидел на ее губах откровенную усмешку.
   - Что-нибудь не так, мадам?
   Она на миг стала серьезной.
   - Все не так... Хотя...
   Не договорив, она повернулась и вышла. Атина уже входила, чтобы отвести меня, куда было приказано.
   Примерно через час я не без сожаления покинул ванну; но голод уж слишком настойчиво напоминал о себе - по мере того, как боль в ноге утихала. Я полагал, что хозяйка легла досыпать, и не думал, что заставляю ее ждать. Однако, когда Атина отконвоировала меня в обширный зал, служивший, судя по всему, столовой, женщина оказалась там; она уже сидела за столом, размерами напоминавшим теннисный корт (хотя и без коридоров для парной игры). Женщина жестом пригласила меня сесть - не рядом с нею, во главе стола, где стоял еще один стул, но сбоку, справа от нее. Я послушно уселся. И понял, что снова попал в затруднительное положение. Мне наверняка следовало предложить даме что-то из множества яств, которыми был уставлен стол; но черт меня возьми, если я мог назвать хоть одно из них или хотя бы определить, что из чего приготовлено. Женщина, как бы не замечая, что загнала меня в тупик (но, в конце концов, у меня просто не было времени, чтобы изучить ассартианский быт во всех его деталях!), предложила сама:
   - Прошу вас, не стесняйтесь и простите за скудость выбора. Советую вам начать с липота... вот это - житар из парты... Грудка шушника - правда, соус очень острый, из китранских молав. Налейте мне, пожалуйста, кирбо, а себе - по вашему выбору...
   Я беспомощно водил глазами по столу. Будь там бутылки с этикетками, я разобрался бы: настолько я владел языком. Но все было в хрустальных графинах и различалось лишь цветом; что-то было налито, вероятно, и в два серебряных кувшина, стоявших там же; но тут даже и цвет напитка оставался загадкой. Я попытался сделать обходный маневр, рискуя прослыть неотесанным вахлаком: