Михайлов Владимир Дмитриевич. Властелин (Капитан Ульдемир - 3)

   ...Ваше Постижение, Главный Композитор Периода! Представляется к сдаче эпизод Истинной Истории Великого Ассарта. Хронология: с седьмого по шестнадцатое Второго Никаза года Пяти Правых рук и трех пальцев правой и одной и одного пальца левой руки Четвертого Большого Круга!
   Содержание эпизода: героическая защита укрепленного замка Иш-Шутар на юге провинции Саш донкалата Самус воинами Восьмого полка Оранжевых Тигров под командой благородного донка и острия. Седа ар-Рагона ти Утас шу Ратана, осажденного Правым крылом Второго Скачущего Войска Младшего Властителя мира Нерашах Икана баш-Адона.
   Связи: с эпизодами вторжения Второго Скачущего Войска - снизу, с победоносным разгромом того же войска - сверху, с эпизодом междоусобной войны Ратана и Гамота - слева, и Высочайшего внимания, оказанного Властелином младшей дочери донка Седа - Итире, приглашенной для ночных преклонении и смущенных услуг. Все нити выведены и вяжутся. Прошу благосклонно оглядеть схему.
   В настоящее время эпизод противоестественно включен в историю мира Мигул. Местонахождение документов: Главная Консервация Истории Мигула, город Рангат планеты Мигулана. Местонахождение вещественных доказательств: одежда, вооружение - Музей Мигульской Славы, адрес тот же. Развалины замка Иш-Шутар - на прежнем месте, на юге провинции Саш, теперь - деканат Сашит. Жизнеописания участников: Большой Свод Великих жизней. Места погребения участников установить не удалось.
   Предлагается назначить к изъятию: все упомянутые документы и вещественные доказательства; жизнеописания и родословное дерево донка Седа и его дочери, впоследствии известной как Итира Изящная, а также трех старших офицеров Восьмого полка Оранжевых Тигров. Родословные древа пересадить на Ассартскую почву, для чего материалы по получению передать в Сектор Родословных. Назначение современных представителей указанных родов на Ассарте предоставить на благоусмотрение Власти. Место для размещения развалин замка Иш-Шутар предложить выбрать Департаменту Топографии.
   Эпизод представлен Композитором Истории Второго класса Истигом. Прошу направить ваши мысли и снисходительно принять. С трепетной уверенностью ожидаю проницательных вопросов, благородные донки и коллеги.
   Вопросов не последовало - все устали до кругов перед глазами. Только один из композиторов, зевнув, сказал:
   - Значит, эту - как ее, Итиру, что ли? - придется тоже вешать на нашего тогдашнего Властелина Сита Эноса. В среднем на десятилетие их приходится тридцать четыре на одну планету, этих смущенно услуживавших. Множим на семнадцать. Да, Властелин Сит будет выглядеть веселым правителем: пятьсот семьдесят восемь девочек за десять лет; по наложению хронологий, ему в те годы было от семидесяти восьми до восьмидесяти восьми лет. Надо подумать, кому заказать его портрет - чтобы люди поверили, что это было ему по плечу.
   - Не он один. Все наши Алмазы Власти станут выглядеть так же, пробормотал другой Композитор. - Только при чем тут плечо?
   - По-моему, работа выполнена профессионально, - сказал Главный Композитор Периода. - Включаем? Отрицающих нет? Чудесно. Ну, последний эпизод - и по домам. Что там у нас?
   - Представляется к сдаче эпизод Истинной Истории Великого Ассарта. Хронология: пятое сура в год...
   - А, однодневка? Ну, это мы быстро расщелкаем...
   Работать подчиненным тяжело. Но бывает интересно.
   "Интересно, - подумал Уве-Йорген, уходя, - у генералов тут тоже такой же... э-м... вы меня понимаете, не так ли?".
   И рыцарь загоготал по-солдатски искренне - так, что прохожие стали оглядываться.
   Хотя знал прекрасно, что им-то смеяться было особенно не над чем. И не над кем. Над самими собой разве что.
   Он лениво шел по ставшим уже знакомыми улицам Сомонта, постепенно удаляясь от центра. Миновал первый пояс, и теперь перед его глазами проходили невзрачные пейзажи второго.
   Рыцарь казался рассеянным, но на самом деле постоянно был начеку. Он понимал, что сейчас идет двойная игра, гонки преследования между их Экипажем и группой Заставы: кто первым обнаружит противника? Каждый служил одновременно наживкой и рыбаком.
   Уве-Йорген миновал кинотеатр, не обращая вроде бы внимания на обычную суету у входа; поравнялся со знакомой пивной и вошел.
   А входя, боковым зрением увидел, как кто-то свернул за ним.
   Забравшись с ногами на диван, Леза сидела с полузакрытыми глазами и улыбалась - сама себе, рядом никого не было, никто ее не видел. Улыбалась воспоминаниям; когда человеку дано такое умение - снова и снова переживать то лучшее, что в жизни приключалось, то, даже не имея иных доказательств, можно считать его счастливым, как бы солоно ему ни приходилось потом. Лезе сейчас было очень хорошо, и о прошлом она вспоминала не для того, чтобы отвлечься от настоящего, случись оно неблагоприятным, но наоборот, чтобы сделать его - настоящее - еще более приятным.
   Вспоминала, как тогда - ночью - все еще перепуганной, чудом избежавшей, насилия, ускользнула она домой, в свою небогатую комнатенку в плотно обитаемой квартире очень недорогого (хотя и в Первом поясе) дома, заперлась на все обороты, залезла под одеяло, и только после этого ее пронял настоящий страх и заколотила дрожь. Задним числом пережитые страхи кажутся еще страшнее потому что есть время испугаться как следует, переживая каждую всплывающую в памяти мелочь и ужасаясь тому, во что она могла бы развиться, к чему привести. Представляла, как, опрокинув навзничь, плющит ее о землю наглый Задира, отвратительный и, наверное, очень тяжелый и скверно пахнущий, и грубо, без бережения, срывает то, что ему мешает, так что она обнажившейся кожей ощущает, как жестка и холодна трава - или асфальт, или мостовая - и как ей становится очень больно и страшно, еще страшнее. То есть она не вспоминала, как это было - слава Рыбе, не было, пощадили ее высшие силы, да и за что было бы так наказывать, - но представляла, как случилось бы, если бы высшие силы не вмешались. Но тогда это впечатление о предстоящем промелькнуло как-то очень быстро - некогда было вникать в детали, - а вот под одеялом время нашлось, и она вникала и боялась. Еще более боялась потому, что с этой стороной жизни была знакома хотя и хорошо, но теоретически, а теоретически боль не представишь, и она то ли кажется совсем ничтожной, то ли напротив, такой невыносимой, какой на самом деле не бывает. Вот почему-то боли Леза, очень целомудренная, тогда больше всего и боялась.
   Теперь, в уютной, богато убранной комнате, на широком диване, она улыбалась и тому страху, и следующему, едва ее не убившему: она только-только успела угреться под одеялом, как в дверь квартиры заколотили так, словно хотели ее высадить, с такой нетерпеливой злостью. Леза не ожидала, что это к ней, не было у нее таких знакомых, чтобы ломиться в дом среди ночи, да и вообще она знакомств избегала. Почему? Потому что ждала. Знала и верила: если сильно верить и терпеливо ждать, то непременно придет единственный, сказочный и прекрасный, увидит ее, поднимет на руки и унесет. Раньше она различала его как-то не очень ясно, словно сквозь дымку, знала только, что он прекрасен, добр и могуч, иначе это был бы не он. А потом увидела в реальности и сразу поняла, о ком все время потаенно мечтала.
   Увидела, поняла и приняла. И ничто ее не отвратило: ни то, что на ее глазах помог он уйти из этого мира своему папе, ни то, как расправился с напавшими на него; а когда он набросился на ту отвратительную, злобную и старую женщину и почему-то вместо того, чтобы просто оттолкнуть ее и убежать, стал делать с нею то самое, что нельзя делать на людях, потому что это самая большая человеческая тайна, - у нее, конечно, сердце екнуло, но и то - не потому, что он это делал вообще, а потому что - с другой... Впервые пережилось такое бессильное ощущение, такая истома и колючее сожаление, что это не она там, не ее обнаженные ноги вздрагивают от движений его тела... Нет, с ним она могла бы и при всех, - вот что стало ей ясно, и она не отворачивала бы так свое лицо, но улыбалась всему миру счастливо и победоносно. Но она была здесь, по эту сторону экрана, а он невообразимо далеко...
   Раньше она не осмеливалась выходить из дому вечерами: ночной мир вызывал опасения, она была слаба и одинока, а они сильны и их было множество. Кто "они", оставалось не вполне ясно, но это смелости не прибавляло. А вот теперь с наступлением темноты что-то упорно гнало ее на улицу - скорее всего, подсознательное ощущение того, что она его встретит, - и она шла с сердцем, трепетавшим от страха и предчувствий, и с отблесками той самой истомы, снова и снова возникавшими в ее теле... Когда Задира, хотя и незнакомый пригласил ее в кино, разумнее было, конечно, отказаться, но что-то, в тот миг ставшее сильнее, чем она, заставило согласиться - и как-то очень спокойно, и даже первые прикосновения его рук, когда погас свет, встретить спокойно, и крепко двинуть его локтем в ребра, чтобы знал свое место. Всю последнюю неделю возникали в ней такие вот вспышки - на три-пять секунд, потом ей становилось еще страшнее. Он засопел, но лезть не стал, а потом потащил на суд улицы, и Леза поняла, что сейчас умрет от страха. И тут вдруг увидела его.
   Все происходило так, как и должно было быть. Он встал на ее защиту, и он победил. Только что-то помешало ему понять ее правильно. Когда Задира потребовал, чтобы он, прекрасный Повелитель, Властелин, тут же, перед всеми, сделал с ней это, он решил, что она испугалась. Наверное, она еще не умела говорить глазами. Она тогда хотела, чтобы он понял: согласна, да, тут, сейчас, мне не стыдно - с Тобой, мне не страшно - с Тобой, ну сделай это, я жду с того самого вечера... Не понял. Но он сражался за нее, и она поняла: нет, не сейчас, это случится потом, а сейчас надо бежать и укрыться дома. Он не обидится моему уходу, он все поймет, когда схлынет жар боя, и найдет меня. И она убежала. Однако дома, под одеялом, ей представлялось, что он найдет ее сам. Неслышно отворится дверь, сколько бы она ее ни запирала, и он войдет и остановится на пороге, увидит ее и, улыбаясь, войдет в ее ожидание. Так что стук в дверь, грубый и несвоевременный, в мыслях Лезы никак не соединился с ним.
   Поэтому в конце концов у входа забрякал засовами кто-то другой из обитателей квартиры. Судя по топоту, вошло сразу несколько. Заговорили громко, властно, каждое слово доносилось до нее через тонкую переборку. "Живет у вас тут такая..." (последовало описание; на самом деле она была совсем не такой, как пришедшие описывали, но соседи, как ни странно, поняли)! - "Живет. Вот тут. А что такое?" - "Не твое дело. Посторонись!". Соседи были добрыми людьми, они жалели ее бедность и одиночество и гордились тем, что жила она честно и нравственно. "Да что она такого сделала? Чего вы от нее хотите?". Судя по звуку, старика просто отшвырнули и тут же рванули ее дверь. Леза еще не решила, открывать или нет, а ноги уже несли ее. Отперла. Вошли трое, обшарили ее глазами, но не допустили никаких грубостей. "Сходится?" - "Похоже, она". Тогда ей кивнули: "Собирайся. Поедешь с нами". - "Куда?" - на всякий случай, а скорее чисто механически спросила она. "Куда повезем". Потом один, постарше возрастом, видно, пожалел ее, как и соседи. "К большому начальству", пояснил он без насмешки. "Зачем?" - спросила она так же механически просто чтобы занять время, пока причесывалась перед зеркальцем; одеваться не надо было: она еще и не успела раздеться, все мерзла. "Может, хотят о тебя ноги вытереть, - сказал другой безразлично. - Это дело не наше". Первый только покачал головой. "Ну, поехали?" Она только кивнула. "С собой ничего не берешь?" Она подумала и сунула в сумочку пушистого зверька с полочки, умевшего смешно качать головой. И вышла без страха.
   Она думала, что ее повезут в Жилище Власти - как-то само собой ей казалось, что все произойдет там же, где показывали по телевизору - прямо в коридоре, только телевизора, наверное, не будет. Тех, кто снимает. Но ее привезли в другой дом, и Леза поняла, что это - его дом, и ей стало совсем спокойно. Так было лучше: в его доме та женщина, лишняя, наверняка не жила, была чужой, а она, Леза, не будет. Ее ввели, привезшим сказал кто-то из встретивших (Леза смотрела на них, но не видела и потом не узнала бы ни одного, для нее их здесь не было, никого нигде не было, только он - и она сама): "Вы обождите, мало ли что - может, не она еще". Тут Леза улыбнулась: они были страшно глупы, если не увидели сразу, что она это, она. Ее повели, ввели в большое помещение, где ожидал разодетый старик. Он посмотрел на нее внимательными глазами, пожевал губами (она глядела напряженно, ей казалось, что от старика этого многое зависит) и задумчиво произнес: "Да... Ну что ж, ну что ж..." Указал ей на дальнюю дверь, сам заторопился, чтобы отворить. "Прошу", - сказал и вежливо наклонил голову, а Леза, как ни волновалась, не забыла вежливо присесть перед ним. Потом она вошла и дверь за ней затворилась.
   Он стоял почти в самой середине комнаты, там была какая-то обстановка, но Леза не обратила внимания, это было неважно, заметила только, что ничего такого не было, дивана или кровати, и подумала мельком: "Значит, не здесь". Она осталась близ двери. Он смотрел на нее долго, не меньше минуты; она стояла, вольно опустив руки, и улыбалась ему, смело и широко. Но ей показалось, что это ему не понравилось, и улыбка ее исчезла. Он сказал: "Подойди". Она подошла и остановилась шагах в двух. Он опять смотрел. Потом спросил: "Тебе страшно?" Она покачала головой и честно ответила: "Нет. Совсем нет". Он чуть усмехнулся. "Ты помнишь меня?" "Да". "Они тебе ничего не сделали?" Тут она ощутила испуг: может быть, он думает, что ее потом... что с ней... что она уже не такая, одним словом, и не захочет, побрезгует... "Нет, нет, что вы"... Он снова усмехнулся. "Ты ведь знаешь, кто я?" - "Конечно. Кто не знает?" - "Они хотели, чтобы я тебя изнасиловал..." - "Я помню". "Зачем я позвал тебя, знаешь?" Она сказала: "Да". "Чтобы изнасиловать?" - "Да". - "И ты согласна?" - "Я и там была бы согласна", - не стала она скрывать. Он поднял брови. "Вот как... А мне казалось... Ну, все равно. Ну, раз ты согласна, это не насилие, да?" Леза подумала, что ему нужно именно - чтобы с силой. "Я могу противиться, - сказала она. - Только я не сильная", - добавила, как бы извиняясь. "Не надо. Ну, раздевайся". Она почти разделась, замялась, хотела спросить, надо ли до конца, но решилась и сама сняла все, и сама удивилась, что не ощутила ни стыда, ни страха, как если бы стояла перед зеркалом, гордясь своим ладным телом; она и вправду видела себя в его глазах. Он подошел, протянул руку и коснулся ее левой груди; Леза невольно вздрогнула и покраснела - оттого, что не смогла сдержаться. Но он не смотрел в тот миг ей в лицо, а на свою руку и ее грудь. "Хорошо, - сказал он, и глянул ей в глаза, - теперь помоги раздеться мне". "Хо-хорошо, - откликнулась она, запнувшись от неожиданности. - Только я не... я плохо умею". "Ну? удивился он. - Ну, расстегни здесь. А это развяжи..." У нее не очень получалось: она совсем не умела, да и руки дрожали от волнения, так что разделся он все-таки сам. Тоже до ничего. Она посмотрела на то, что у него было и чего ей раньше не приходилось видеть. "Не пугает?" - спросил он с какой-то странной усмешкой. Она не поняла, но на всякий случай сказала: "Нет". "Тем лучше". Она не знала, что делать дальше, и стояла, и он тоже просто стоял и смотрел на нее, потом легко провел ладонью по ее бедру. "Ты очень красива", - сказал он. "И ты", - искренне отозвалась она, и тут же внутри что-то как оборвалось в ней от этого нечаянного "ты"; в мыслях она давно называла его так, но он-то не мог знать об этом. Он заметил ее смущение и засмеялся: "Ничего, в этом все равны, особенно раздетые". Он подошел вплотную, обнял за спину, прижался, и она почувствовала частые сильные удары его сердца, невольно напряглась, но не знала, как ответить на это его действие, нерешительно подняла руки и снова опустила. Его ладони рассматривали ее тело с боков, сзади, это было сладко, и Леза даже прикрыла глаза. Потом почувствовала, как он клонит ее назад, и обхватила его плечи, чтобы не упасть. Он медленно опустил ее на толстый белый ковер, на котором они стояли. Пока он опускал, Леза, не удержалась, спросила: "Будет больно?" - "Что?" - очень удивился он. "Нет, я так..." - "Так ты что - раньше?.." - "Что ты, что ты, нет!" - "Правда? А я подумал... Почему же?" - "Ждала". - "Меня?" - "Тебя. Я тебя люблю". Он промолчал; наверное, не поверил. Лежал рядом, руки ласкали ее. "А свет будет?" - прошептала она. "А что? Тебе мешает?" - "Не знаю, нет, наверное", - решила Леза. Шло время, ей хотелось, чтобы оно никогда не кончалось. Его прикосновения становились все более плотными, она все ждала, когда он подвинет руку туда, - ждала, чтобы не вздрогнуть опять. Он прикоснулся, наконец и она сейчас же стала разводить ноги: знала, что так надо. "Не спеши", - шепнул он, легко прикасаясь губами к ее телу в разных, местах. Она и не хотела спешить, но боялась задержать его, по теории знала, что иным это мешает. Наконец, он оказался над ней, но не налег - держался на локтях. "Не бойся", - на всякий случай поощрила его она. "Ты прелесть, - сказал он. Вот сейчас... может быть немножко больно. Ты потерпи". "Я тебя люблю", повторила она, - и все же, когда боль кольнула, невольно дернулась выползти, но его руки держали ее за плечи. Боль была небольшая. Правда, ничего такого, о чем рассказывали, тоже не было. Но она знала, что это приходит не сразу. После боли она спросила "Мне что делать?" - "Просто лежи", - ответил он не сразу, в два приема.
   Ночью они были в другой комнате, где была широченная кровать. Когда ложились, Леза сказала: "Ковер жалко. А тебе нет?" - "А, отчистят", отмахнулся он. "Тебе стыдно, что поймут?" - спросил он через минуту. Тут отмахнулась уже она.
   Наутро он сказал ей:
   - Я тебя не отпущу. Ты легкая. Ты на меня не давишь. Все люди давят. Ты - нет.
   Она сначала удивилась: как она могла бы давить на него? Это он... Потом поняла.
   - Я легкая, да. Мама так говорила, когда я еще была маленькой.
   - Где она?
   - Умерла.
   - И отец?
   - На войне.
   - А ты хочешь со мной остаться?
   - Иначе не пришла бы.
   Таким было начало. Это и вспоминала Леза сейчас. Не в первый уже раз, но воспоминания не выгорали от времени, не изнашивались.
   Она не давила. И не пыталась занестись выше, чем была. Чувствовала, что нужна ему, что близка; чего еще? Потом, хотя и не сразу, стала понимать, что он - один. Нелюдим и недоверчив по природе. Она сказала ему: "Если тяжелые мысли - ты делись со мной. Я тебе советов давать не могу, но все равно, когда выговоришься - легче становится". Он невесело усмехнулся: "Как-то не привык..." "А ты попробуй".
   Изар попробовал. И в самом деле, каждый раз, когда он перед нею выговаривался - сначала стесняясь, скованно, а чем дальше - тем свободнее и откровеннее, - становилось легче. И потом, слыша самого себя со стороны, он сразу заметил не только сильные, но и уязвимые или просто неверные предпосылки или выводы. Леза слушала всегда очень внимательно, откладывала всякое дело (любила читать, вышивать, неплохо рисовала, но Изар был, конечно, на первом месте), мнений своих вслух не высказывала, если он не спрашивал, но у нее лицо было - открытая книга, каждая мысль или ощущение на нем отражались сразу же и недвусмысленно (ему как-то подумалось, что вышла бы из нее хорошая актриса, он даже сказал ей об этом, она покачала головой. "Что ты, я робкая, у меня только с тобой получается - быть смелой".), и Властелин быстро приучился воспринимать смену выражений ее лица, как сигналы светофора, и если видел красный (сведенные брови, опущенные глаза, рот в болезненной гримасе) - незамедлительно затормаживал речь, откидывал, так сказать, капот и начинал разбираться - какая из мыслей не дает искры. Он никогда не говорил ей об этом, и для него оставалось непонятным, знала ли она сама, чувствовала ли, как разговаривает своим пусть не классически красивым, но трогательно-прелестным лицом; скорее всего не знала.
   В свою комнатку она тогда так и не вернулась; впоследствии однажды зашла - навестить соседей, старики обрадовались, стали расспрашивать Леза сказала просто, что вышла замуж и счастлива. Жила она в небольшом отдельном домике, немудреное хозяйство вела сама, только дважды в неделю приходила уборщица. Деньги давал Изар. Сначала ей было неудобно сознавать себя и на самом деле быть не более, чем содержанкой, постельной грелкой. Однажды она заговорила об этом, сказала, что хотела бы поступить на службу, все-таки она знала стенографию, компьютер, прилично снимала, и журналистика, живое дело, всегда ее привлекала. По насупленным бровям поняла, что разговор этот ему неприятен, но заставила себя не удариться в панику и договорила до конца, ожидая взрыва: пост Властелина (это она уже поняла) нередко ограничивает в действиях, но дает почти полную свободу в форме выражения своих мыслей. Странно, - Изар сдержался, даже улыбнулся ей едва ли не одобрительно, и ответил так:
   - Давай разберемся. Былинка (так он звал ее в минуты и часы нежности, то есть - всегда). Тут на самом деле не одна проблема, а две. Первая содержанка. Если бы ты была мне женой, то не видела бы ничего унизительного в том, что я приношу деньги, а ты их тратишь (Следя за ее лицом, он увидел: зеленый сигнал). Кто же ты мне? Я считаю - жена. Ты, видимо - нет. Поразмыслим. Где мой дом? Не резиденция, а дом. Разве не здесь?
   - Ты бываешь не каждый день...
   - Верно. Но не потому, что не хочу. Это специфика работы. Если бы я был, скажем, капитаном парохода или торговым агентом, то бывал бы дома куда реже: такова специфика. Но от этого ты не переставала бы считать меня мужем, верно? Дальше: как ты считаешь, есть у меня другая женщина, кроме тебя?
   - Нет, - уверенно ответила Леза. - Но... есть жена.
   - Моя жена - ты. А там - супруга. Формально - партнер по Власти. Тоже специфика. Но вот представь, что твой муж - актер в амплуа любовника. И на сцене - особенно в наши времена - он хватает постороннюю даму за что попало, тискает и целует, и так далее. Ну что поделаешь: такова роль, а его специальность - играть роли. Как и моя, кстати...
   - Ну, - сказала она уже бодрее, - у той дамы тоже, наверное, муж есть...
   Изар просвистел такт какой-то песенки.
   - У этой тоже, не беспокойся. И, кажется, ее вполне устраивает существующее положение. Для нее я также не более, чем партнер по роли. Да и от роли она уклоняется.
   - Я не знала...
   - Ну, ты не живешь в Доме Власти - в отличие от того мужа. Он, наоборот, оттуда не вылазит. Или - его не выпускают...
   - Теперь я буду лучше о ней думать.
   - Значит, считаем установленным: здесь - мой единственный настоящий дом, и в нем - моя единственная жена, все остальное - видимость, специфика работы, роль на сцене. Согласна?
   Леза кивнула и улыбнулась.
   - Второе, - продолжал он. - О работе. Ты считаешь себя достаточно сильной, выносливой, чтобы работать в двух местах сразу?
   Ее брови взлетели очень высоко.
   - Что ты... Я не поняла.
   - У тебя уже есть работа. Ты мой домашний секретарь. Даже референт. Трудно объяснить тебе, насколько мне стало легче заниматься своими делами после того, как мы стали обсуждать их с тобой...
   - Я не обсуждаю. Как я могу...
   - Можешь, можешь. И делаешь. Поверь: я не для красного словца, и не в утешение тебе. Чтобы заменить тебя, мне придется брать двух человек. И платить им куда больше, чем я приношу тебе. И при этом ждать, когда же они меня продадут. Ты ведь знаешь: я никому не верю. Кроме тебя. Ну, хочешь назначу тебя официально, с жалованьем, машина будет дежурить...
   - Не надо, не надо! - засмеялась Леза. Но что-то еще оставалось, до чего ему докопаться не удалось. А хотелось. Чтобы уж раз и навсегда.
   - Тебе, я понимаю, важно, чтобы все было по закону. Да?
   Она кивнула. Ей хотелось, конечно же.
   Изар надменно откинул голову:
   - В этом мире закон - это я. Мое слово. И я его тебе дал.
   И уже другим тоном - прежним, с нежностью:
   - Примирись пока с этим, Былиночка. А там...
   Он помолчал, словно проигрывая в ума какой-то вариант.
   - А там видно будет. Жизнь - не более, чем стечение обстоятельств. И если уметь их использовать... Ну, ладно. Ты заставила меня произнести целую речь сверх программы. Я устал. И заслужил поцелуй. Ты согласна?
   - Твое слово - закон, - сказала она и поцеловала его. - Сейчас я тебя накормлю. Ты ведь голоден?
   - Невыносимо. И, кстати, сделай с дюжину бутербродов для охраны. Они тоже с утра постятся.
   - Я их никогда не вижу...
   - Еще не хватало. Это означало бы, что мне подсунули худших. Ты поставь тарелку на тумбу у крыльца, и все.
   - Как птичкам?
   - Вот именно, - кивнул он и улыбнулся: птички по центнеру каждая, в непробиваемом оперении и со множеством клювиков немалой убойной силы... Тоже специфика... - Постой. Куда ты еще?
   - У меня там... ну, на кухню, конечно же.
   - Я же сказал, что невыносимо голоден. Так что - в спальню...