Страница:
Как мне многие месяцы, одуряюще равномерные, тупые, однообразные, хотелось, сидя в композитовой коробке корабля, болтающегося на орбите…
— Ну, не тяни резину, Толян, — попросил Макс. — Что ты там учудил?
— Учудил, ох учудил, — довольно ухмыльнулся Толян. — Было в партии четверо рабочих, но какие-то робкие, забитые. Чуть что сразу — а можно?
Можно, епрст… Ну, я их быстро выучил, в чем сладость жизни. Взяли мы из запасов нашей посудины канистру спирта, пару шпалеров и полетели с планетой знакомиться.
Приземлились… От наукарей слышали, что жить на Глюкранде можно. Однако, чего они скафандров не снимали? Сомневались… Вдруг какой трабл…
Сначала вмазали для храбрости, страшновато было… Зато потом… Выходим из десантного люгера, никаких кастрюль на головах… Благодать Господня… Солнце, ласковый ветерок, море, песочек белый.
Я Славика и Семена определил костром заниматься, палатки ставить, а сам с Генкой, тоже парень чумовой оказался, полетел за мясом. Короче, подстрелили мы животину, на оленя похожую, привезли в лагерь. И такое у нее мясо, оказалось, доложу тебе, просто пальчики оближешь. А под спирт, вообще зашибись пошло.
Так мы культурно отдыхали, пока наши уроды не приперлись. Им, видишь ли, завидно стало.
Лично Карлуша прилетел. Спрашивает: — «Вы хоть понимаете, что натворили?». А я в ответ, правдиво так, по-простому отвечаю: «А х*ли? Тут курорт, лучше, чем на Царьградском побережье. Ребятам надо отдыхать или нет?.
Мы уже 8-ой месяц на орбите загибаемся, а вы, наукари, никак не разродитесь».
«С нами», — говорю, — «садись, будем открытие планеты праздновать, имя ей давать будем».
Карлуша аж позеленел. «Вы, «— говорит, — «Копылов, даже не понимаете, что сделали. Вы — ископаемое, живой питекантроп. Степень вашего невежества чудовищна».
Короче… Не хотели, а пришлось. Жилой модуль с орбиты опустили на поверхность. Нас на карантин… Ежедневный томограф, кровь из вены, генетический анализ, психосканирование, хорошо не ректоскопия. Устроили регулярные полеты в окрестностях, сбор материала…
Если ты думаешь, что они за нас беспокоились, — Толян нервно дернул подбородком, — то мимо… Мне уже потом один лаборант объяснил. Они боялись, что наши микробы перезаразят местных животных.
Ха, да что им будет. Там в море, в бухте такие туши плавали, больше звездолета. А голосистые… Звука не слышишь, а чувствуешь только, как через тебя волны пробегают. Короче, наши придурки еще полгода там проваландались, даже подмогу с Земли вызывали. Распыляли какие-то там антитела, чтобы местная жизнь иммунитет против меня имела… Это что, я такой зараза? — с глупой гордостью спросил Толян. — А я все это время сидел в цугундере. Даже свежего воздуха вдохнуть не давали.
Бухта Радости, блин. Каждый день проверяли, не открутил ли я болты на иллюминаторе. Потом, отвезли меня на Кассию и сказали: — «Вот Бог, а вот порог, макаронов пачку, да х*ров тачку. И наше к тебе полное неуважение. Спасибо, что нам все испортил. Таких как ты, к Космосу на пушечный выстрел подпускать нельзя.
Пошел ты, куда глаза глядят, а нам больше на дороге не попадайся».
Хорошо, пинка ускорительного не дали.
— Ну, ты отчебучил, — усмехнулся Величко.
— Это еще что — продолжил рассказ Толик…
Максим внимательно смотрел на своего давнего приятеля, мысленно представляя его путь от незрелого подростка, страдающего юношеским максимализмом, до старого, битого жизнью, потерявшего прощающий многое цвет молодости, но оставшимся таким же недоразвитым, как и 60 лет назад.
«На что направлял свои душевные силы человек?» — с досадой подумал Максим. — «Чтобы держаться кретинских представлений о жизни, которые сформировались, от желания насолить взрослым? Или он выполнял некую автопрограмму, цель которой, — обеспечить эмоциями на много лет вперед?
— А было ли у тебя что-нибудь этакое? — аккуратно перевел разговор Максим. — Что душу на старости лет греть будет.
— Состаришься тут… — грустно сказал Толян. — Эту мантру каждый час по вещанию передают, вместо сигналов точного времени.
Раньше как было, — человек стареет, мудреет. А теперь… В окно глянешь, — на соседнем доме мантра. На притолоку посмотришь — там она красуется.
В церковь придешь — накорябана рядом с «Отче наш». Даже на цветнике перед аэропортом и то эту надпись из пионов высадили. Все 12 слов. Не дадут состариться…
— Ну, а что уже сейчас греет? — проникновенным голосом спросил Величко.
Толян подозрительно посмотрел на приятеля, проверяя, не издевается ли он… На лице мелькнуло ясно видимое сомнение: — не стукачок ли старинный друг, из последних сил выполняющий план по «закладке» недовольных.
Но поскольку эффектный рассказ о самом козырном приключении входил в либретто пьяного моноспектакля и уже жег губы, Толян решился.
— Было, Макс, было, — хочешь верь, хочешь не верь. Вот здесь, — он показал на правую половину лба, — наискосок должен был быть глубокий шрам. Сантиметров 10 в длину… Случилось это так. Меня прибило к строителям. Они подземный туннель для скоростных поездов строили. От Царьграда, до места чуть западнее Владимира. Смекаешь, о чем я?
— Не, не въеду, — сказал Максим, — хоть убей.
— Эх ты, ботаник… Город они там восстанавливают мертвый. Хотят сделать его таким, какой он был до Большого Голода.
А дорога нужна, для сверхбыстрых экспрессов, чтобы наш Даня мог за полчаса из дворца на историческую родину метнуться.
— Ни хрена себе, — изобразил удивление Максим. — Ну, этот может себе позволить…
— Да ладно, нормальный он мужик. И баба у него…, — Толян замолчал, мечтательно прикрывая глаза. — Не чета этой корове Ирке. Ирка — дырка, дешевая, блин, подделка. Оттого и терплю, что похожа…
Короче. В один прекрасный день захотела госпожа императрица на работы посмотреть.
А джихан так удобно придумал: садишься в поезд весь такой старый и допотопный с виду, и за полчаса ты из края вечного лета попадаешь в северную замороженную страну. Туда, где солнце выглядывает из облаков не каждый день, а зимой на 3–4 месяца ложится снег.
Там он выходил на тихом перроне, в подземном пункте прибытия, почти ничем не отличающейся от станций метрополитена, переходил на «конечную» какой-то «серой ветки» в древней транспортной сети.
А потом ехал на таком же допотопном поезде, куда ему надо, и думал, что на две с половиной тысячи лет назад попал прямо из своего цареградского скворечника.
Ребята говорили, что восстановили только подземелья, вестибюли станций, да часть города в центре и около входов на остановки подземных поездов. А остальное пока что просто нарисовано голографическими проекторами. Сам я не был, не видел. Нас дальше «Царьградской», это мы так место, куда поезд из нашего тоннеля приходил, обозвали, не пускали. Но не суть. Так вот, — сказал Толян. — Я отвлекся, чтобы ты лучше понял всю диспозицию. Небось, и не слышал о таком?
— Да так, как-то краем уха, ничего конкретного.
— Эх, Макс, не рубишь ты фишку в нынешней жизни.
— А ты чего, уже срубил? Оттого у тебя шрам должен был быть на полголовы?
— И руки без пальцев, — добавил. Толян. — Тогда мне и пальцы оторвало. То, что потом их отрастили, хорошо, но что вот башку мне залатали, так, что шрама не осталось — это, конечно непростительно.
— А чего так? — удивился Максим.
— Кому такое понравиться может?
— Мне, — без улыбки ответил Толик. — Как память о самом стоящем событии в моей никчемной жизни.
— Толик, ну ты ходишь вокруг да около. Не тяни.
— Слушай и учись, — пошутил Толян, и продолжил уже серьезно. — Однажды, когда мы уже закончили работы и занимались тем, что устраняли мелкие недоделки, к нам пришла она. Императрица Рогнеда. Хоть она и оделась попроще, но мы ведь все вещание смотрим. К тому же четверка мордоворотов из Теневого корпуса не оставляла никаких сомнений.
Она попросилась — возьмите в рейс до «Царьградской». Бригадир репу почесал, поразмыслил, согласился. И действительно, почему бы и нет. Команда отправляется из 8 человек на мелкие работы, места полно. Почему бы не сделать приятное супруге нашего государя — императора? Она потом, наверное, и не вспомнит, зато, если откажешь, точно не забудет. У них у всех на эти вещи долгая память.
А потом, она, хоть и живет, чуть ли не с доисторических времен, но так хороша, глаз не отвести. Просто рядом постоять — и то праздник.
Бригадир позаговаривал ей зубы, пока ребята срач из салона выгребли. Посадили Рогнеду с охраной в вагончик, полетели.
Вагончик такой плохонький с виду: лавки дерьмантиновые, обшарпанные, ручки на спинках лавок потертые, полы из какого-то невообразимого материала, все исшарканные. На стенках ребята слова разные написали. Даже неудобно было перед ней. А императрице хоть бы что. Сидит и улыбается чему-то про себя.
А ты знаешь, Макс, этот вагон действительно летел, не касаясь стенок тоннеля в кольце из энергетических полей. Это потом он уже садился на колеса, когда скорость ниже 90 км опускалась.
Парни сначала сидели, как аршин проглотив, шевельнуться боялись, потом, увидев, что императрица закурила, тоже потянулись к куреву, расслабились, стали переговариваться шепотом, потом и вовсе разбрелись в кучки. Мы уже половину дороги проехали, когда в кабине заревела сирена, замигали красные огни.
Наш машинист, схватился за рукоятки, включил защиту на максимум. Закричал: — «Всем в кресла, скорее пристегнитесь. Дисторсия поля». Проекторы в стеклах погасли. А там — сплошное серое марево, Скорость была еще та, ведь эти поезда за полчаса до Москвы доезжали. Заслонки, выползли, перегораживая окна.
Мне потом объяснили, что какой-то гад на перегоне испортил индукторы. Ну, мы все — кто просто не успел, кто не допер сразу. Рогнеда эта, сразу видно бывшая амазонка, не заставила повторять дважды приглашение.
А перекос полей это такая адская штука, когда летящий в тоннеле поезд может просто закрутить, расплющить, забить в стенку так, что одно мокрое место останется. Вот и нас шваркнуло.
Толян нервно плеснул в стакан водки и выпил залпом.
— И что было дальше? — спросил Максим.
— Шарахнуло так, что я ненадолго потерял сознание.
Защита выдержала. Почти… Вагон развернуло, и он несколько метров тоннель поперек пахал. Понятно, голова и хвост в дым……. Гавриков моих из бригады просто размазало. Царство им небесное, Всех охранников императрицы поубивало. Когда я очнулся, она эмиттеры поля заливала из огнетушителя. Увидела, что я жив, обрадовалась. Подскочила, маску дыхательную на лицо надела, чтобы не задохнулся.
— Я говорю — «Спасибо, твое величество, но все равно нам хана».
— «Пока не умер — сражайся», — коротко бросила она.
И снова тушить.
Вагон разогрелся как духовка, излучатели поля горят, а она знай, белой струей из баллона лупит.
Меня как подкинуло. Я тоже схватился за огнетушитель. Это уже потом я почувствовал, что в башке железяка, а пальцы раздавлены.
Знаешь, страха не было. Было даже как-то весело. Когда гореть перестало, мы подумали, что все в порядке, справились. Наступила передышка. Огляделись мы. Вагон перекорежен, стойки смяты, пол горбом, кресла выдраны.
«Легко отделались», — подумал я. И только я так подумал, что-то грохнуло, и тоннель начал оседать. Силовой генератор работал, но защиту все равно сминало, вагон плющило. Вот тут и прошлось мне вспомнить все, чему научился: как аварийные опоры ставить, как муфты резьбовые на них крутить… Без инструмента, раздробленными пальцами…
Ты, Макс, не поверишь, но ту опору, что вчетвером ворочали, я один поднимал.
Рогнеда, даром что императрица, помогала мне, при этом ругалась так, что я в жизни такого забористого мата не слышал…
Вагон просаживался, потолок с душераздирающим скрежетом придавливало к полу. Я работал как проклятый. Опоры гнулись как спички, но я успевал ставить по две новых, вместо одной сломанной. Их снова сгибало, крепчайший композит, из которого они были сделаны, с грохотом лопался.
В меня куски отлетали. Я даже не чувствовал. Внутри был какой-то восторг. Я знал, что все получится, несмотря ни на что. Такого со мной не было ни до, ни после…
Толян вздохнул. Некоторое время помолчал, опустив глаза.
— Недаром я старался, — продолжил он, — остался в раздавленном вагоне кусочек метр на полтора, где можно было даже сидеть.
Она увидела, что я кровью истекаю, не побрезговала, оторвала подол от платья, замотала мне руки и голову.
Потом попыталась вызвать спасателей, но почему-то связи не было.
Представляешь, глубина полтора километра, над нами простираются бескрайние, засыпанные снегом леса. Да и выбраться невозможно, тоннель обвалился спереди и сзади.
Толян вытащил сигарету, прикурил.
— Знаешь, — сказал он, — мы просидели почти в обнимку несколько часов. Один фонарь, маски на лице, жара. Раны болеть начали. Я плыву, а она уговаривает меня держаться. Расспрашивает про жизнь, рассказывает о себе. А она, ты знаешь, красивая до дрожи. И одежда на ней — сплошная прореха. Грудь видна, ноги. А она нисколько этого не стеснялась. Был бы целым, ну хотя бы не таким поуродованным, точно бы положил ее под себя. Императрица была бы не против. В то утро я был ее героем. Вот так вот.
Толян смял недокуренную сигарету и продолжил.
— Потом Ганя сказала, что помощь идет, но спасатели вынуждены двигаться сверху, потому, что в тоннеле заложены мины. Не она была целью диверсии. Те, кто все это устроил, хотели, чтобы он, джихан, очертя голову кинулся в развороченный тоннель. И подорвался бы…….
Рогнеда много мне про него рассказала. Что он одинок, что его никто не понимает, даже порой она. Я это уже плохо помню, сознание временами уходило. Но одновременно с этим было так хорошо… Если бы я умер тогда, наверное, было бы лучше.
Толик снова закурил.
— Да, — в задумчивости сказал Максим. — Вот какая сказочка. Чем же все кончилось?
— Очнулся я оттого, что где-то рядом стучали отбойные молотки. Плазменные горелки они выключили и копали по — старинке. Потом был врач, зимний воздух, лучший госпиталь… Прием у императора, орден, перевод в второй имущественный класс… Я больше не видел ее, кроме как в новостях. А дальше никчемное, пустое существование и эта вот пиявка — мозгокрутка Ирка. Как будто и жил всего пару часов за всю жизнь.
На сигнальном браслете Толика на мгновение вспыхнул и погас красный огонек. Он с ужасом взглянул на устройство, но, увидев, что все пришло в норму, успокоился.
Толик вдруг беспомощно посмотрел на Максима. В глазах появилось слезливое, просящее выражение.
— Макс, будь человеком, найди ее. Мы когда ругаемся, я каждый раз боюсь, что она не вернется.
Максим подошел к оператору, взял еще графинчик водки, минералки и салат на закуску. Он поставил все это на стол, хлопнул совсем раскисшего приятеля по спине и пошел искать Ирину.
Подруга Толика сидела этажом ниже на террасе закусочной. Она расположилась в углу, потягивая охаянный ею коктейльчик из меню распределительного автомата.
— А, это ты, историк, — иронически сказала Ирина. — Пришлось вспомнить навыки психотерапевта?
— Вот еще, — в тон ей ответил Макс.
— Однако ты пошел меня искать.
— Интересно, а как вы обходитесь, когда нет посторонних?
— Обходимся… — ответила женщина.
— Ты приползаешь, или он?
— Обычно он. Закажет вещь подороже, возьмет шампанского, цветы и приходит мириться. Так и живем.
— Скажи, а часто у него загорается на браслете красная лампочка? — поинтересовался Максим.
— Бывает, — ответила Ирина. — Он слишком жалеет о несбывшемся.
— А у тебя? — спросил Максим.
— Издеваешься? — с усмешкой ответила женщина. — Зачем же я столько трачу на себя…
— Ну да, конторы духовного развития, как аналог средневековой торговли индульгенциями. Оттого и дерут три шкуры со страждущих…
— Ты говоришь так, что начинаешь опасаться, что к тебе самому вот-вот придут ребята в серебристых шлемах и черной униформе.
Вдруг, острое чувство опасности кольнуло Максима. Он поднял глаза и увидел, как на специальную посадочную площадку на крыше космопорта опустился малый десантный люгер, раскрашенный в характерные для Теневого корпуса цвета — черный и серебристый.
Максим хоть и не знал за собой грехов, но на всякий случай взглянул на браслет. Лишь после этого он почувствовал себя более-менее комфортно.
— Страшно? — с насмешливой улыбкой поинтересовалась Ирина. — Не за Толиком ли моим любезным прилетели?
— Пойду, проверю, — сказал Максим.
И, несмотря на холодок, который в засел в желудке, направился к подъемнику.
— Ну, сходи, — уже не таким издевательским тоном сказала женщина. — Пожалуй, и я с тобой пройдусь.
Они поднялись в зал ресторана, где шлемоголовые уже крутили руки Толяну.
Делали они это все безо всякой злобы, профессионально-отстраненно. Толян вырывался и орал как недорезанный: — «Пустите меня душегубы, ироды. Я жить хочу».
На бойцов Теневого корпуса эти крики не действовали.
Они повалили визжащего как свинья мужика, и, несмотря на то, что он катался по полу, пытаясь сбросить с себя шлемоголовых, солдаты технично обездвижили пьяного и надели на него наручники.
Толян перестал вырываться и лишь только со смертной тоской повторял: — «Я ни в чем не виноват. Это ошибка».
— Что здесь происходит? — спросил Максим казенным, протокольным голосом. — Кто командует операцией?
— Второй лейтенант Горюнов, — командир группы захвата подошел к Максиму. — В чем дело?
— Владимирский институт исторической реконструкции. Младший научный сотрудник отдела визуализации Максим Величко.
— Что здесь надо ВИИР? — с холодным спокойствием поинтересовался офицер, внимательно проверив документ визуально, считывателем и сверив по базе данных.
— Господин второй лейтенант, данный субъект, представляет собой определенную ценность для моей организации как носитель уникальных данных.
Максим говорил это медленно, спокойно, безразлично, так, как и требовалось говорить это шлемоголовым, чтобы они поняли.
— К вашему сведению этот субъект в течение 3 месяцев регулярно выходит на показатели соответствующие тяжелому мыслепреступлению.
— Это косвенно подтверждает правдивость моих слов. Как учит нас историческая психология, эмоциональные мыслепреступления вызываются прорывом атавистических психотипов доставшихся в наследство из прошлых жизней.
— И что прикажете мне делать с этим субъектом? — также равнодушно поинтересовался офицер.
— До анализа материалов прошу этого человека не трогать. А дальше его пристроят к месту… Или мы или вы.
— Я не могу позволить, чтобы объект, совершающий опасные противоправные действия разгуливал в общественных местах и сеял психическую заразу.
— У него есть жилье, находящееся в малолюдном районе Гелиоса. Выбираться оттуда до решения вопроса ему совершенно невыгодно.
Лейтенант прикоснулся к уху, принимая директивы прослушивающего разговор оперативного дежурного.
— Хорошо. Пусть субъект немедленно отправляется домой и находится там до решения, которое мы просим вас предоставить не позднее 14 стандартных суток с момента переговоров. Также прошу учесть, что временное прекращение выполнения правоохранительных процедур это не освобождает субъекта от необходимости привести собственное психическое состояние в порядок.
В противном случае, при изменении ИПС больше чем на 15 единиц от допустимого или же при задержке решения вопроса он будет нейтрализован, несмотря на все пожелания ВИИР.
— Благодарю вас, — ответил Максим. — А теперь отдайте мне этого человека.
— Павлов, освободить…
Шлемоголовые сняли наручники с Копылова и оставили зал ресторана. Они прошли мимо Максима, равнодушно глядя в пространство спокойными, ничего не выражающими глазами.
Солдаты Теневого корпуса погрузились в свою бронированную коробочку и взлетели с крыши. Замерев, стояли все: от Толяна, который только что канючил и плакал, чтобы его оставили в живых до оператора обслуживания, белым пятном маячившего в дверях каптерки.
Когда тень люгера скользнула по стеклам и серебристо-черная машина быстро уменьшаясь в размерах ушла в сияющую лазурь неба, напряжение отпустило.
— Макс, я тебе… — начал Толик.
— Потом поблагодаришь, — опережая возможные словоизлияния с его стороны. — Молча садись в такси.
— Ира, ты со мной? — с надеждой спросил Толик.
Она с ужасом покачала головой, прячась за Максима.
— Эх, сука… — горько сказал Толик.
— Марш домой, — рявкнул Максим. — Я за тебя, урода, поручился. Мантру читать по 4 джапы в сутки.
— Да-да, конечно, — дрожащим голосом согласился его приятель…….
— Когда проспишься, я заеду считать с тебя данные.
— А твой рейс? — поинтересовалась Ирина.
— Подождет, — отрезал историк.
Максим с удовольствием избавился от источающего запах смертельного страха, алкоголя и разрушающегося тела приятеля. Он подошел к оператору обслуживания и жестом показал, что хотел бы с ним поговорить приватно.
— Что случилось в мое отсутствие? — спросил он, когда они остались наедине.
— Ваш приятель начал впадать в тоску. Он что-то бубнил, пропускал стопку за стопкой. Потом вдруг увидел, что индикатор на сигнальном браслете меняет цвет с зеленого на оранжевый. Это была не просто мгновенная вспышка другого цвета, а плавный, необратимый переход. Ваш Анатолий побледнел, зачем-то хлебнул водки прямо из бутылки, и кинулся ко мне, требуя фольгу.
— Зачем? — удивился Максим.
— Вот и мне это непонятно. Если бы он просил листовой паразол, чтобы завернуться в него как в кокон, нарушить фронт исходящей от тела волны и затруднить пеленгацию…
— Вы дали ему фольгу?
— Я поинтересовался — зачем? Он стал колотить браслетом по стойке, по полу и столам, крича нечто непотребное про холуев и джихановских задолизов.
— Понимаю… На орбитальной станции сигнал запеленговали, и ближайшая свободная группа шлемоголовых свалилась нам на головы.
— Скоренько это у них… Вы знаете, при всем моем уважении к императору, развоплощать живого, пусть даже такого недоделанного, только за то, что…
— Советую вам никогда не задумываться об этих вещах, — произнес Максим, делая запечатывающий жест на губах.
Сервисмен кивнул…
Максим вышел на террасу. Было жарко, но его по-прежнему бил озноб. Мысли невольно возвращались куполообразным антеннам мыслепеленгаторов на орбитальных спутниках наблюдения, способных определить положение любого источника психополя с точностью до полуметра…»
— Боже мой, как такое вообще могло быть? — пронеслось в голове Конечникова.
В нищие времена Семицарствия невозможно было даже представить себе, что человека можно было бы убить за его настроение.
Федор погрузился в размышления об том далеком и непонятном времени.
Он повернулся к окну и стал глядеть на пейзаж, который хоть и оказался на проверку имитацией, но не перестал быть от этого менее привлекательным.
Конечников вспоминал видение, показанное призрачной эланской девушкой, задаваясь вопросом, когда это было, до или после? Что было сначала, а что потом? Хватали без причины и казнили раньше, чем стали выдумывать поводы или же сначала власть стеснялась отправлять на тот свет, не оформив для проформы хотя бы преступного намерения……..
Федор так сидел довольно долго. Он взглянул на сигнальный браслет и увидел, что часы его дорогого коммуникатора, который чудом пережил тот злополучный день, когда Конечникова размазало по корабельной переборке, остановились без всякой причины.
Конечников вздохнул, выматерился и полетел в рабочую залу хранителя. Профессор Огородников отсутствовал. На табло горели цифры 15–44. Это означало, что уже прошло время обеда, и день неуклонно клонился к вечеру. Внезапно Федор увидел, как мигнула цифра в секундном разряде на экране сигнального браслета, увеличив значение на единицу. Он ждал примерно минуту, прежде чем это случилось еще раз…
— Дела, — подумал Федор. — Странное подземелье…
Конечников проехался по рабочему залу хранителя — свалке ненужного, старого хлама, который обычно нормальные люди выбрасывают, в своем инвалидном кресле.
На повороте спинка задела стопку книг и тетрадей, которая с грохотом обрушилась на пол. Федор чертыхнулся по себя по поводу старого маразматика, который устроил непроходимый бардак, развернулся и стал собирать с пола упавшее барахло.
Внезапно он увидел в одной из тетрадей компьютерный диск той самой устаревшей модели, подходящей для его древнего компьютера.
Конечников на автомате пихнул за спину и тетрадь и диск, остальное барахло он сложил на место, старательно придав предметам положение, близкое к первоначальному.
Он вернулся обратно и продолжил смотреть в окно, где раннее утро никак не превращалось в день.
В голове у Федора была каша. Он пытался переварить события почти 3 тысячелетней давности, понять логику поступков людей.
— Ну, не тяни резину, Толян, — попросил Макс. — Что ты там учудил?
— Учудил, ох учудил, — довольно ухмыльнулся Толян. — Было в партии четверо рабочих, но какие-то робкие, забитые. Чуть что сразу — а можно?
Можно, епрст… Ну, я их быстро выучил, в чем сладость жизни. Взяли мы из запасов нашей посудины канистру спирта, пару шпалеров и полетели с планетой знакомиться.
Приземлились… От наукарей слышали, что жить на Глюкранде можно. Однако, чего они скафандров не снимали? Сомневались… Вдруг какой трабл…
Сначала вмазали для храбрости, страшновато было… Зато потом… Выходим из десантного люгера, никаких кастрюль на головах… Благодать Господня… Солнце, ласковый ветерок, море, песочек белый.
Я Славика и Семена определил костром заниматься, палатки ставить, а сам с Генкой, тоже парень чумовой оказался, полетел за мясом. Короче, подстрелили мы животину, на оленя похожую, привезли в лагерь. И такое у нее мясо, оказалось, доложу тебе, просто пальчики оближешь. А под спирт, вообще зашибись пошло.
Так мы культурно отдыхали, пока наши уроды не приперлись. Им, видишь ли, завидно стало.
Лично Карлуша прилетел. Спрашивает: — «Вы хоть понимаете, что натворили?». А я в ответ, правдиво так, по-простому отвечаю: «А х*ли? Тут курорт, лучше, чем на Царьградском побережье. Ребятам надо отдыхать или нет?.
Мы уже 8-ой месяц на орбите загибаемся, а вы, наукари, никак не разродитесь».
«С нами», — говорю, — «садись, будем открытие планеты праздновать, имя ей давать будем».
Карлуша аж позеленел. «Вы, «— говорит, — «Копылов, даже не понимаете, что сделали. Вы — ископаемое, живой питекантроп. Степень вашего невежества чудовищна».
Короче… Не хотели, а пришлось. Жилой модуль с орбиты опустили на поверхность. Нас на карантин… Ежедневный томограф, кровь из вены, генетический анализ, психосканирование, хорошо не ректоскопия. Устроили регулярные полеты в окрестностях, сбор материала…
Если ты думаешь, что они за нас беспокоились, — Толян нервно дернул подбородком, — то мимо… Мне уже потом один лаборант объяснил. Они боялись, что наши микробы перезаразят местных животных.
Ха, да что им будет. Там в море, в бухте такие туши плавали, больше звездолета. А голосистые… Звука не слышишь, а чувствуешь только, как через тебя волны пробегают. Короче, наши придурки еще полгода там проваландались, даже подмогу с Земли вызывали. Распыляли какие-то там антитела, чтобы местная жизнь иммунитет против меня имела… Это что, я такой зараза? — с глупой гордостью спросил Толян. — А я все это время сидел в цугундере. Даже свежего воздуха вдохнуть не давали.
Бухта Радости, блин. Каждый день проверяли, не открутил ли я болты на иллюминаторе. Потом, отвезли меня на Кассию и сказали: — «Вот Бог, а вот порог, макаронов пачку, да х*ров тачку. И наше к тебе полное неуважение. Спасибо, что нам все испортил. Таких как ты, к Космосу на пушечный выстрел подпускать нельзя.
Пошел ты, куда глаза глядят, а нам больше на дороге не попадайся».
Хорошо, пинка ускорительного не дали.
— Ну, ты отчебучил, — усмехнулся Величко.
— Это еще что — продолжил рассказ Толик…
Максим внимательно смотрел на своего давнего приятеля, мысленно представляя его путь от незрелого подростка, страдающего юношеским максимализмом, до старого, битого жизнью, потерявшего прощающий многое цвет молодости, но оставшимся таким же недоразвитым, как и 60 лет назад.
«На что направлял свои душевные силы человек?» — с досадой подумал Максим. — «Чтобы держаться кретинских представлений о жизни, которые сформировались, от желания насолить взрослым? Или он выполнял некую автопрограмму, цель которой, — обеспечить эмоциями на много лет вперед?
— А было ли у тебя что-нибудь этакое? — аккуратно перевел разговор Максим. — Что душу на старости лет греть будет.
— Состаришься тут… — грустно сказал Толян. — Эту мантру каждый час по вещанию передают, вместо сигналов точного времени.
Раньше как было, — человек стареет, мудреет. А теперь… В окно глянешь, — на соседнем доме мантра. На притолоку посмотришь — там она красуется.
В церковь придешь — накорябана рядом с «Отче наш». Даже на цветнике перед аэропортом и то эту надпись из пионов высадили. Все 12 слов. Не дадут состариться…
— Ну, а что уже сейчас греет? — проникновенным голосом спросил Величко.
Толян подозрительно посмотрел на приятеля, проверяя, не издевается ли он… На лице мелькнуло ясно видимое сомнение: — не стукачок ли старинный друг, из последних сил выполняющий план по «закладке» недовольных.
Но поскольку эффектный рассказ о самом козырном приключении входил в либретто пьяного моноспектакля и уже жег губы, Толян решился.
— Было, Макс, было, — хочешь верь, хочешь не верь. Вот здесь, — он показал на правую половину лба, — наискосок должен был быть глубокий шрам. Сантиметров 10 в длину… Случилось это так. Меня прибило к строителям. Они подземный туннель для скоростных поездов строили. От Царьграда, до места чуть западнее Владимира. Смекаешь, о чем я?
— Не, не въеду, — сказал Максим, — хоть убей.
— Эх ты, ботаник… Город они там восстанавливают мертвый. Хотят сделать его таким, какой он был до Большого Голода.
А дорога нужна, для сверхбыстрых экспрессов, чтобы наш Даня мог за полчаса из дворца на историческую родину метнуться.
— Ни хрена себе, — изобразил удивление Максим. — Ну, этот может себе позволить…
— Да ладно, нормальный он мужик. И баба у него…, — Толян замолчал, мечтательно прикрывая глаза. — Не чета этой корове Ирке. Ирка — дырка, дешевая, блин, подделка. Оттого и терплю, что похожа…
Короче. В один прекрасный день захотела госпожа императрица на работы посмотреть.
А джихан так удобно придумал: садишься в поезд весь такой старый и допотопный с виду, и за полчаса ты из края вечного лета попадаешь в северную замороженную страну. Туда, где солнце выглядывает из облаков не каждый день, а зимой на 3–4 месяца ложится снег.
Там он выходил на тихом перроне, в подземном пункте прибытия, почти ничем не отличающейся от станций метрополитена, переходил на «конечную» какой-то «серой ветки» в древней транспортной сети.
А потом ехал на таком же допотопном поезде, куда ему надо, и думал, что на две с половиной тысячи лет назад попал прямо из своего цареградского скворечника.
Ребята говорили, что восстановили только подземелья, вестибюли станций, да часть города в центре и около входов на остановки подземных поездов. А остальное пока что просто нарисовано голографическими проекторами. Сам я не был, не видел. Нас дальше «Царьградской», это мы так место, куда поезд из нашего тоннеля приходил, обозвали, не пускали. Но не суть. Так вот, — сказал Толян. — Я отвлекся, чтобы ты лучше понял всю диспозицию. Небось, и не слышал о таком?
— Да так, как-то краем уха, ничего конкретного.
— Эх, Макс, не рубишь ты фишку в нынешней жизни.
— А ты чего, уже срубил? Оттого у тебя шрам должен был быть на полголовы?
— И руки без пальцев, — добавил. Толян. — Тогда мне и пальцы оторвало. То, что потом их отрастили, хорошо, но что вот башку мне залатали, так, что шрама не осталось — это, конечно непростительно.
— А чего так? — удивился Максим.
— Кому такое понравиться может?
— Мне, — без улыбки ответил Толик. — Как память о самом стоящем событии в моей никчемной жизни.
— Толик, ну ты ходишь вокруг да около. Не тяни.
— Слушай и учись, — пошутил Толян, и продолжил уже серьезно. — Однажды, когда мы уже закончили работы и занимались тем, что устраняли мелкие недоделки, к нам пришла она. Императрица Рогнеда. Хоть она и оделась попроще, но мы ведь все вещание смотрим. К тому же четверка мордоворотов из Теневого корпуса не оставляла никаких сомнений.
Она попросилась — возьмите в рейс до «Царьградской». Бригадир репу почесал, поразмыслил, согласился. И действительно, почему бы и нет. Команда отправляется из 8 человек на мелкие работы, места полно. Почему бы не сделать приятное супруге нашего государя — императора? Она потом, наверное, и не вспомнит, зато, если откажешь, точно не забудет. У них у всех на эти вещи долгая память.
А потом, она, хоть и живет, чуть ли не с доисторических времен, но так хороша, глаз не отвести. Просто рядом постоять — и то праздник.
Бригадир позаговаривал ей зубы, пока ребята срач из салона выгребли. Посадили Рогнеду с охраной в вагончик, полетели.
Вагончик такой плохонький с виду: лавки дерьмантиновые, обшарпанные, ручки на спинках лавок потертые, полы из какого-то невообразимого материала, все исшарканные. На стенках ребята слова разные написали. Даже неудобно было перед ней. А императрице хоть бы что. Сидит и улыбается чему-то про себя.
А ты знаешь, Макс, этот вагон действительно летел, не касаясь стенок тоннеля в кольце из энергетических полей. Это потом он уже садился на колеса, когда скорость ниже 90 км опускалась.
Парни сначала сидели, как аршин проглотив, шевельнуться боялись, потом, увидев, что императрица закурила, тоже потянулись к куреву, расслабились, стали переговариваться шепотом, потом и вовсе разбрелись в кучки. Мы уже половину дороги проехали, когда в кабине заревела сирена, замигали красные огни.
Наш машинист, схватился за рукоятки, включил защиту на максимум. Закричал: — «Всем в кресла, скорее пристегнитесь. Дисторсия поля». Проекторы в стеклах погасли. А там — сплошное серое марево, Скорость была еще та, ведь эти поезда за полчаса до Москвы доезжали. Заслонки, выползли, перегораживая окна.
Мне потом объяснили, что какой-то гад на перегоне испортил индукторы. Ну, мы все — кто просто не успел, кто не допер сразу. Рогнеда эта, сразу видно бывшая амазонка, не заставила повторять дважды приглашение.
А перекос полей это такая адская штука, когда летящий в тоннеле поезд может просто закрутить, расплющить, забить в стенку так, что одно мокрое место останется. Вот и нас шваркнуло.
Толян нервно плеснул в стакан водки и выпил залпом.
— И что было дальше? — спросил Максим.
— Шарахнуло так, что я ненадолго потерял сознание.
Защита выдержала. Почти… Вагон развернуло, и он несколько метров тоннель поперек пахал. Понятно, голова и хвост в дым……. Гавриков моих из бригады просто размазало. Царство им небесное, Всех охранников императрицы поубивало. Когда я очнулся, она эмиттеры поля заливала из огнетушителя. Увидела, что я жив, обрадовалась. Подскочила, маску дыхательную на лицо надела, чтобы не задохнулся.
— Я говорю — «Спасибо, твое величество, но все равно нам хана».
— «Пока не умер — сражайся», — коротко бросила она.
И снова тушить.
Вагон разогрелся как духовка, излучатели поля горят, а она знай, белой струей из баллона лупит.
Меня как подкинуло. Я тоже схватился за огнетушитель. Это уже потом я почувствовал, что в башке железяка, а пальцы раздавлены.
Знаешь, страха не было. Было даже как-то весело. Когда гореть перестало, мы подумали, что все в порядке, справились. Наступила передышка. Огляделись мы. Вагон перекорежен, стойки смяты, пол горбом, кресла выдраны.
«Легко отделались», — подумал я. И только я так подумал, что-то грохнуло, и тоннель начал оседать. Силовой генератор работал, но защиту все равно сминало, вагон плющило. Вот тут и прошлось мне вспомнить все, чему научился: как аварийные опоры ставить, как муфты резьбовые на них крутить… Без инструмента, раздробленными пальцами…
Ты, Макс, не поверишь, но ту опору, что вчетвером ворочали, я один поднимал.
Рогнеда, даром что императрица, помогала мне, при этом ругалась так, что я в жизни такого забористого мата не слышал…
Вагон просаживался, потолок с душераздирающим скрежетом придавливало к полу. Я работал как проклятый. Опоры гнулись как спички, но я успевал ставить по две новых, вместо одной сломанной. Их снова сгибало, крепчайший композит, из которого они были сделаны, с грохотом лопался.
В меня куски отлетали. Я даже не чувствовал. Внутри был какой-то восторг. Я знал, что все получится, несмотря ни на что. Такого со мной не было ни до, ни после…
Толян вздохнул. Некоторое время помолчал, опустив глаза.
— Недаром я старался, — продолжил он, — остался в раздавленном вагоне кусочек метр на полтора, где можно было даже сидеть.
Она увидела, что я кровью истекаю, не побрезговала, оторвала подол от платья, замотала мне руки и голову.
Потом попыталась вызвать спасателей, но почему-то связи не было.
Представляешь, глубина полтора километра, над нами простираются бескрайние, засыпанные снегом леса. Да и выбраться невозможно, тоннель обвалился спереди и сзади.
Толян вытащил сигарету, прикурил.
— Знаешь, — сказал он, — мы просидели почти в обнимку несколько часов. Один фонарь, маски на лице, жара. Раны болеть начали. Я плыву, а она уговаривает меня держаться. Расспрашивает про жизнь, рассказывает о себе. А она, ты знаешь, красивая до дрожи. И одежда на ней — сплошная прореха. Грудь видна, ноги. А она нисколько этого не стеснялась. Был бы целым, ну хотя бы не таким поуродованным, точно бы положил ее под себя. Императрица была бы не против. В то утро я был ее героем. Вот так вот.
Толян смял недокуренную сигарету и продолжил.
— Потом Ганя сказала, что помощь идет, но спасатели вынуждены двигаться сверху, потому, что в тоннеле заложены мины. Не она была целью диверсии. Те, кто все это устроил, хотели, чтобы он, джихан, очертя голову кинулся в развороченный тоннель. И подорвался бы…….
Рогнеда много мне про него рассказала. Что он одинок, что его никто не понимает, даже порой она. Я это уже плохо помню, сознание временами уходило. Но одновременно с этим было так хорошо… Если бы я умер тогда, наверное, было бы лучше.
Толик снова закурил.
— Да, — в задумчивости сказал Максим. — Вот какая сказочка. Чем же все кончилось?
— Очнулся я оттого, что где-то рядом стучали отбойные молотки. Плазменные горелки они выключили и копали по — старинке. Потом был врач, зимний воздух, лучший госпиталь… Прием у императора, орден, перевод в второй имущественный класс… Я больше не видел ее, кроме как в новостях. А дальше никчемное, пустое существование и эта вот пиявка — мозгокрутка Ирка. Как будто и жил всего пару часов за всю жизнь.
На сигнальном браслете Толика на мгновение вспыхнул и погас красный огонек. Он с ужасом взглянул на устройство, но, увидев, что все пришло в норму, успокоился.
Толик вдруг беспомощно посмотрел на Максима. В глазах появилось слезливое, просящее выражение.
— Макс, будь человеком, найди ее. Мы когда ругаемся, я каждый раз боюсь, что она не вернется.
Максим подошел к оператору, взял еще графинчик водки, минералки и салат на закуску. Он поставил все это на стол, хлопнул совсем раскисшего приятеля по спине и пошел искать Ирину.
Подруга Толика сидела этажом ниже на террасе закусочной. Она расположилась в углу, потягивая охаянный ею коктейльчик из меню распределительного автомата.
— А, это ты, историк, — иронически сказала Ирина. — Пришлось вспомнить навыки психотерапевта?
— Вот еще, — в тон ей ответил Макс.
— Однако ты пошел меня искать.
— Интересно, а как вы обходитесь, когда нет посторонних?
— Обходимся… — ответила женщина.
— Ты приползаешь, или он?
— Обычно он. Закажет вещь подороже, возьмет шампанского, цветы и приходит мириться. Так и живем.
— Скажи, а часто у него загорается на браслете красная лампочка? — поинтересовался Максим.
— Бывает, — ответила Ирина. — Он слишком жалеет о несбывшемся.
— А у тебя? — спросил Максим.
— Издеваешься? — с усмешкой ответила женщина. — Зачем же я столько трачу на себя…
— Ну да, конторы духовного развития, как аналог средневековой торговли индульгенциями. Оттого и дерут три шкуры со страждущих…
— Ты говоришь так, что начинаешь опасаться, что к тебе самому вот-вот придут ребята в серебристых шлемах и черной униформе.
Вдруг, острое чувство опасности кольнуло Максима. Он поднял глаза и увидел, как на специальную посадочную площадку на крыше космопорта опустился малый десантный люгер, раскрашенный в характерные для Теневого корпуса цвета — черный и серебристый.
Максим хоть и не знал за собой грехов, но на всякий случай взглянул на браслет. Лишь после этого он почувствовал себя более-менее комфортно.
— Страшно? — с насмешливой улыбкой поинтересовалась Ирина. — Не за Толиком ли моим любезным прилетели?
— Пойду, проверю, — сказал Максим.
И, несмотря на холодок, который в засел в желудке, направился к подъемнику.
— Ну, сходи, — уже не таким издевательским тоном сказала женщина. — Пожалуй, и я с тобой пройдусь.
Они поднялись в зал ресторана, где шлемоголовые уже крутили руки Толяну.
Делали они это все безо всякой злобы, профессионально-отстраненно. Толян вырывался и орал как недорезанный: — «Пустите меня душегубы, ироды. Я жить хочу».
На бойцов Теневого корпуса эти крики не действовали.
Они повалили визжащего как свинья мужика, и, несмотря на то, что он катался по полу, пытаясь сбросить с себя шлемоголовых, солдаты технично обездвижили пьяного и надели на него наручники.
Толян перестал вырываться и лишь только со смертной тоской повторял: — «Я ни в чем не виноват. Это ошибка».
— Что здесь происходит? — спросил Максим казенным, протокольным голосом. — Кто командует операцией?
— Второй лейтенант Горюнов, — командир группы захвата подошел к Максиму. — В чем дело?
— Владимирский институт исторической реконструкции. Младший научный сотрудник отдела визуализации Максим Величко.
— Что здесь надо ВИИР? — с холодным спокойствием поинтересовался офицер, внимательно проверив документ визуально, считывателем и сверив по базе данных.
— Господин второй лейтенант, данный субъект, представляет собой определенную ценность для моей организации как носитель уникальных данных.
Максим говорил это медленно, спокойно, безразлично, так, как и требовалось говорить это шлемоголовым, чтобы они поняли.
— К вашему сведению этот субъект в течение 3 месяцев регулярно выходит на показатели соответствующие тяжелому мыслепреступлению.
— Это косвенно подтверждает правдивость моих слов. Как учит нас историческая психология, эмоциональные мыслепреступления вызываются прорывом атавистических психотипов доставшихся в наследство из прошлых жизней.
— И что прикажете мне делать с этим субъектом? — также равнодушно поинтересовался офицер.
— До анализа материалов прошу этого человека не трогать. А дальше его пристроят к месту… Или мы или вы.
— Я не могу позволить, чтобы объект, совершающий опасные противоправные действия разгуливал в общественных местах и сеял психическую заразу.
— У него есть жилье, находящееся в малолюдном районе Гелиоса. Выбираться оттуда до решения вопроса ему совершенно невыгодно.
Лейтенант прикоснулся к уху, принимая директивы прослушивающего разговор оперативного дежурного.
— Хорошо. Пусть субъект немедленно отправляется домой и находится там до решения, которое мы просим вас предоставить не позднее 14 стандартных суток с момента переговоров. Также прошу учесть, что временное прекращение выполнения правоохранительных процедур это не освобождает субъекта от необходимости привести собственное психическое состояние в порядок.
В противном случае, при изменении ИПС больше чем на 15 единиц от допустимого или же при задержке решения вопроса он будет нейтрализован, несмотря на все пожелания ВИИР.
— Благодарю вас, — ответил Максим. — А теперь отдайте мне этого человека.
— Павлов, освободить…
Шлемоголовые сняли наручники с Копылова и оставили зал ресторана. Они прошли мимо Максима, равнодушно глядя в пространство спокойными, ничего не выражающими глазами.
Солдаты Теневого корпуса погрузились в свою бронированную коробочку и взлетели с крыши. Замерев, стояли все: от Толяна, который только что канючил и плакал, чтобы его оставили в живых до оператора обслуживания, белым пятном маячившего в дверях каптерки.
Когда тень люгера скользнула по стеклам и серебристо-черная машина быстро уменьшаясь в размерах ушла в сияющую лазурь неба, напряжение отпустило.
— Макс, я тебе… — начал Толик.
— Потом поблагодаришь, — опережая возможные словоизлияния с его стороны. — Молча садись в такси.
— Ира, ты со мной? — с надеждой спросил Толик.
Она с ужасом покачала головой, прячась за Максима.
— Эх, сука… — горько сказал Толик.
— Марш домой, — рявкнул Максим. — Я за тебя, урода, поручился. Мантру читать по 4 джапы в сутки.
— Да-да, конечно, — дрожащим голосом согласился его приятель…….
— Когда проспишься, я заеду считать с тебя данные.
— А твой рейс? — поинтересовалась Ирина.
— Подождет, — отрезал историк.
Максим с удовольствием избавился от источающего запах смертельного страха, алкоголя и разрушающегося тела приятеля. Он подошел к оператору обслуживания и жестом показал, что хотел бы с ним поговорить приватно.
— Что случилось в мое отсутствие? — спросил он, когда они остались наедине.
— Ваш приятель начал впадать в тоску. Он что-то бубнил, пропускал стопку за стопкой. Потом вдруг увидел, что индикатор на сигнальном браслете меняет цвет с зеленого на оранжевый. Это была не просто мгновенная вспышка другого цвета, а плавный, необратимый переход. Ваш Анатолий побледнел, зачем-то хлебнул водки прямо из бутылки, и кинулся ко мне, требуя фольгу.
— Зачем? — удивился Максим.
— Вот и мне это непонятно. Если бы он просил листовой паразол, чтобы завернуться в него как в кокон, нарушить фронт исходящей от тела волны и затруднить пеленгацию…
— Вы дали ему фольгу?
— Я поинтересовался — зачем? Он стал колотить браслетом по стойке, по полу и столам, крича нечто непотребное про холуев и джихановских задолизов.
— Понимаю… На орбитальной станции сигнал запеленговали, и ближайшая свободная группа шлемоголовых свалилась нам на головы.
— Скоренько это у них… Вы знаете, при всем моем уважении к императору, развоплощать живого, пусть даже такого недоделанного, только за то, что…
— Советую вам никогда не задумываться об этих вещах, — произнес Максим, делая запечатывающий жест на губах.
Сервисмен кивнул…
Максим вышел на террасу. Было жарко, но его по-прежнему бил озноб. Мысли невольно возвращались куполообразным антеннам мыслепеленгаторов на орбитальных спутниках наблюдения, способных определить положение любого источника психополя с точностью до полуметра…»
— Боже мой, как такое вообще могло быть? — пронеслось в голове Конечникова.
В нищие времена Семицарствия невозможно было даже представить себе, что человека можно было бы убить за его настроение.
Федор погрузился в размышления об том далеком и непонятном времени.
Он повернулся к окну и стал глядеть на пейзаж, который хоть и оказался на проверку имитацией, но не перестал быть от этого менее привлекательным.
Конечников вспоминал видение, показанное призрачной эланской девушкой, задаваясь вопросом, когда это было, до или после? Что было сначала, а что потом? Хватали без причины и казнили раньше, чем стали выдумывать поводы или же сначала власть стеснялась отправлять на тот свет, не оформив для проформы хотя бы преступного намерения……..
Федор так сидел довольно долго. Он взглянул на сигнальный браслет и увидел, что часы его дорогого коммуникатора, который чудом пережил тот злополучный день, когда Конечникова размазало по корабельной переборке, остановились без всякой причины.
Конечников вздохнул, выматерился и полетел в рабочую залу хранителя. Профессор Огородников отсутствовал. На табло горели цифры 15–44. Это означало, что уже прошло время обеда, и день неуклонно клонился к вечеру. Внезапно Федор увидел, как мигнула цифра в секундном разряде на экране сигнального браслета, увеличив значение на единицу. Он ждал примерно минуту, прежде чем это случилось еще раз…
— Дела, — подумал Федор. — Странное подземелье…
Конечников проехался по рабочему залу хранителя — свалке ненужного, старого хлама, который обычно нормальные люди выбрасывают, в своем инвалидном кресле.
На повороте спинка задела стопку книг и тетрадей, которая с грохотом обрушилась на пол. Федор чертыхнулся по себя по поводу старого маразматика, который устроил непроходимый бардак, развернулся и стал собирать с пола упавшее барахло.
Внезапно он увидел в одной из тетрадей компьютерный диск той самой устаревшей модели, подходящей для его древнего компьютера.
Конечников на автомате пихнул за спину и тетрадь и диск, остальное барахло он сложил на место, старательно придав предметам положение, близкое к первоначальному.
Он вернулся обратно и продолжил смотреть в окно, где раннее утро никак не превращалось в день.
В голове у Федора была каша. Он пытался переварить события почти 3 тысячелетней давности, понять логику поступков людей.