Страница:
Максим выбрал маршрут полета, дал энергию на моторы вертикальной тяги и включил ходовые. Глайдер бесшумно ушел по параболе в небо, повинуясь записанной в автопилот программе.
До жилища Максиму нужно было лететь минут десять. Его дом находился к югу от Владимира, на широкой, искусственно расчищенной поляне в заваленном по пояс снегом лесу.
Летом туда с грехом пополам, при необходимости, можно было проехать на гусеничном вездеходе, но вот зимой наземного пути просто не существовало — снег скрывал мелкий кустарник, стволы поваленных деревьев, пни и глубокие овраги, которые легко могли стать причиной аварии.
Историк гордился тем, что живет в такой глухомани, не слыша никакого шума и не видя человеческих лиц без усилия со своей стороны.
Максим подумал, что, вступив в законный брак с девицей Ксенией, он вынужден будет расстаться со своим медвежьим углом и переехать поближе к цивилизации, — обязанности родителя требовали иметь дом с поликлиникой, магазином и детским садиком по соседству. Максим вдруг с ужасом подумал, что будет, если у них родится такой же, какими были они с Ксенией — человек, живущий первую жизнь, пищащий неразумный младенец, которого придется всему учить?
Он даже помотал головой, отгоняя саму возможность такого.
Обычно, люди рождались в полном сознании и с памятью о прошедших жизнях. Забота об отпрыске в этом случае сводилась к минимуму — 2–3 года, которые необходимы, чтобы дух освоился в новом теле. А потом еще несколько лет, пока возрожденный человек не подтвердит возможность самостоятельной жизни.
За этими размышлениями Максим не заметил, как подлетел к цели. На сигнальном браслете вдруг замигал сигнал тревоги, — кто-то ломился в его дом, пытался разбить стекла на террасе.
Историк с усмешкой подумал о тщетности таких попыток. Он давно поменял стандартный 20 миллиметровый акрил на сверхпрочную бронекерамику. Но всеже Максим выключил автоматику и на форсаже проглотил последний отрезок дистанции.
Около дома странными скачками двигалось непонятное мохнатое розовое существо. Оно то махало лапами, то прыгало взад и вперед, изображая нечто среднее между движениями медведя, застигнутого роем злобных лесных пчел и плясками доисторических обитателей Папуа Новой Гвинеи.
Периодически невиданный зверь колотил отодранной от беседки штакетиной по окнам, затем падал на снег, сворачиваясь в кольцо и задирая кверху голые как у страуса ноги, охватывая их шерстистыми лапами.
При этом зверь орал дурняком так, что было слышно, как минимум, за километр.
Максим сначала принял существо за какую-то мутантную снежную обезьяну, которая сошла с ума. Он хотел было вызвать полицию, как вдруг увидел, что это человек, женщина в нелепо смотрящейся среди придавленного 20 градусами мороза снежного леса декоративной негреющей шубенке.
Как успел заметить историк, на ногах у нее были тонкие, обтягивающие сапожки на длиннющих шпильках, а юбка открывала ноги до середины бедер. В добавок, она была без шапки, спасая голову от мороза лишь собственными волосами.
Как женщина не дала дуба в холодном лесу, на пороге запертого дома, осталось для Максима загадкой. Смутное чувство узнавания подсказало Максиму, что это его знакомая с Гелиоса, бывшая любовница Толика по имени Ирина.
Сразу же за этим Максим понял, что с давно забытым и снова неожиданно возникшим в его жизни приятелем что-то случилось. Иначе бы эта актриса погорелого театра не стала бы тут прыгать, изображая несчастную жертву, которой совершенно некуда пойти.
Где-то глубоко в сознании мелькнуло лестное для Максима предположение, что он понравился Ирине как мужчина, но тут же увяло, стертое знанием этого реликтового типа женской психологии.
Максим лихо, с разворота посадил машину на землю, подняв вал снежной пыли. Он накрыл женщину, которая перестала верещать, плюхнулась на пятую точку, замерла, тихо подвывая и размазывая по лицу снег пополам со слезами.
Максим выскочил из аппарата к Ирине, которая тут же перестала драть глотку и без сил картинно откинулась на спину, закатив глаза, будто бы лишившись чувств.
Максиму ничего не осталось, как подхватить ее на руки и занести в дом.
Женщине действительно пришлось несладко. Голые коленки, прикрытые лишь тонким, прозрачным материалом чулок стали красными, как вареные раки, щеки, уши и нос заметно побелели. Еще немного и Ирина бы обморозилась.
Максим не мешкая, стал оказывать нежданной гостье первую помощь: — сбросил с нее дурацкую шубу, завернул в толстый махровый халат, растер щеки, руки и ступни. Ирина лишь жалобно постанывала и стучала зубами. Решив, что кровообращение у женщины в достаточной степени восстановилось, Максим снял с Ирины те узкие и короткие куски материи и кожи, которые она носила в качестве одежды, и отнес ее в ванну согреваться в горячей воде.
Там он скорее из любопытства, чем по необходимости, немного помассировал ей плечи, ноги, грудь, зад. Устроил голову Ирины так, чтобы она не захлебнулась.
Потом, историк собрался на кухню — готовить ей чай с коньяком, но вдруг женщина протянула к нему руки, вцепилась, притянула к себе и впилась в губы горячим, страстным поцелуем.
Такой прыти, от еще минуту назад умиравшей женщины, Величко не ожидал. Но поскольку его возбудило то, что он проделывал, Максим позволил Ирине почти насиловать себя.
Скоро она прыгала на нем, так, что из ванной выплескивалась вода, а от ее крика дребезжали зеркала и склянки с кремами и туалетной водой на полке.
Мара недовольно выглядывала из-за двери, пытаясь понять смысл происходящего безобразия.
Максим трахался со своей гостьей до тех пор, пока она не выбилась из сил. Не удовлетворившись этим, он отнес в спальню и продолжил упражнения, наслаждаясь безответной покорностью женщины.
Ирина уснула практически сразу после того, как он ее отпустил. Максим не стал ей мешать, хоть у него была к ней масса вопросов, и отправился в душ. Закончив, он перекусил, потом пошел в комнату для медитаций на третьем этаже в юго-западной стороне дома.
Мара не заставила себя долго ждать. Из-за косяка двери показалась серая мордочка. Убедившись, что незваной тетки в комнате нет, кошка вошла внутрь, села и стала глядеть на хозяина вопросительным взглядом. Максим позвал животное к себе на колени. Кошка заставила себя долго упрашивать, показывая, как она недовольна событиями сегодняшнего вечера, потом легко вскочила на диван и перебралась к хозяину.
Максим положил на животное руки и стал читать мантру, такой у них с Марой был заведен обычай.
Описать, что чувствует человек правильно и ритмично произносящий мантру бессмертия невозможно. Это состояние похоже одновременно на жар и на холод, на свет и на тьму одновременно. В точку сходится прошлое, настоящее и будущее. Остается лишь миг, который и является настоящей жизнью.
Максим слышал лишь свой собственный голос, доносящийся со стороны, не осознавая даже, что звуки эти издает его собственное тело.
«ОМ ТРАЙАМБАКАМ…» — начал он в очередной раз, как вдруг почувствовал какое-то движение под ладонями и увидел странное, опасное лысое, неприятно пахнущее существо с остатками торчащей рыжей шерсти на голове.
Ужас внушали длинные, красные когти и красный, блестящий свежей кровавой влагой рот, словно эта самка, пахнущая призывными, рассчитанными на существ противоположного пола ферромонами, только что терзала и грызла добычу, удовлетворяя лютый, многодневный голод.
Острые глаза моментально отсканировали ее слегка помятое, напряженное лицо с остатками косметики, лживые, неприятные, пронизывающие глаза с суженными зрачками. Под гладкой кожей ходили крепкие мускулы — двуногая тварь явно собиралась броситься в атаку.
В лапах зашевелились мышцы, когти вышли из подушечек, спина стала непроизвольно выгибаться, в горле возникло тихое шипение, готовое перейти в душераздирающий вопль. В голове осталась только одна мысль — защитить себя, защитить хозяина…
Максим очнулся, посмотрел вокруг и увидел, что к нему идет Ирина. Мара, выгнув спину, шипела на соперницу.
— Ирина, ты не могла бы подождать, пока мы закончим? — предложил Максим.
Женщина хотел что-то сказать, но сдержалась, в результате чего у нее изо рта тоже вырвался невнятный приглушенный звук, напоминающий шипение. Она развернулась и выбежала из комнаты.
Кошка снова опустилась на колени хозяина и испытующе посмотрела ему в глаза.
— Ты думаешь, я не понимаю, что этой швабре здесь не место? Даже Ксения с ее идеей фикс продолжить человеческий род, лучше смотрится в этом доме, — сказал Максим. — Но мне нужно, нужно это ископаемое.
Кошка отвернулась и огорченно вздохнула.
— Мы избавимся от нее. Однако, придется немного потерпеть…
На стенных часах, мерно сменяя одна другую, плыли цифры. Была глубокая ночь. На тумбочке у кровати горела свеча. В тишине казалось, что ее свет и создает мир, очерчивая круг реального. Все, что смутно угадывалось во мраке, принадлежало к иному измерению, царству теней, снов, небытия.
Со шкафа поблескивали 2 зеленых огонька. Это вместе с людьми бодрствовала Мара, — посредник между мирами, страж спокойствия и телохранитель Максима.
Она решила остаться, на случай, если хозяину потребуется помощь, хоть кошке и было неприятно, что чужое, неизвестно откуда пришедшее существо лежит на постели хозяина.
Мара даже дала себя погладить, чтобы убедиться, что помойная человеческая самка ничем не больна. Теперь кошка внимательно наблюдала, за происходящим, готовая кинуться в бой при первых признаках опасности, грозящей ее другу.
— Посмотри, как кошка глазами сверкает, — сказала Ирина.
— Ира, тебе бы понравилось, если бы тебя называли не по имени, а просто «женщиной"? — спросил ее Максим. — Вот и Мару не называй. Она девушка умная, все понимает, только не говорит. А на тех, кто ей не нравится, Мара насылает порчу.
— Да, кошка у тебя непростая. И за себя постоять может, и защитить есть кому, — печально ответила Ирина. — А меня и сукой, и шлюхой, и как только не называли.
— Да ты что, — поразился Максим. — И кто тебя так?
— Да вот, далеко ходить не надо. Приятель твой, Толик. Он мне такие сцены устраивал, такие гадости говорил…
— Кстати о Толике, — перевел разговор Максим. — Я так и не понял, что же с ним случилось. Его Корпус Теней забрал? Или он сам помер с перепугу?
— Макс, не спрашивай меня про это, — пуская на глаза слезу, ответила Ирина, готовясь разразиться настоящими рыданиями.
— Ты подожди реветь. Объясняй все по порядку снова. Я долго слушал твой рассказ, но это все эмоции, вода. Какого черта тебя понесло к нему? Ты ведь знала, что он должен сидеть тише воды, ниже травы?
— Да, — виновато и жалобно ответила Ирина. — Но я соскучилась. Ты завел меня, разозлил, и исчез. Мне хотелось общества, побыть рядом с живым человеком. Пусть даже с ним. Ведь ты знаешь, у нас на Гелиосе с этим проблемы. На весь шарик людей — 29 тысяч с копейками. Даже призраков нет. Поговорить не с кем.
— И ты, устав сидеть одна без дела, решила проведать Толика?
— Да, — с еще более виноватым и жалобным видом ответила женщина. — Я ведь не думала, что все так получится.
— А вышло так, — Максим сделал паузу, собираясь с мыслями. — Ты приехала и застала своего приятеля в непотребном виде.
— Копылов был пьян, как сапожник. При этом он пытался читать мантру. Я стала с ним говорить о своих проблемах. Мне хотелось от него немного поддержки и сочувствия. А он понес пургу про то, что я ничего не понимаю в духовном развитии. Что я просто бездушный кусок мяса, — Ирина усмехнулась. — И это он говорил мне…
— А что, Анатолий был сильно неправ? — иронически поинтересовался Максим.
— И ты такой же, как он, — с огорчением констатировала женщина. — Что от вас, начинающих еще можно ждать. Если бы ты хоть раз родился бы в полной памяти, одолеваемый сожалением о незавершенных делах и потерянных близких ты бы так не говорил.
Если бы ты хотя бы лет сто выполнял духовные практики, ты бы понимал, как много дает время и как много оно отнимает. Ты ведь еще совсем мальчишка. Ты был ребенком совсем недавно, тебя, можно сказать только оторвали от материной сиськи. У тебя детство еще не выветрилось из заднего места…
Максим явно не ожидал, что вот еще две минуты назад депрессивно предававшаяся печали женщина пойдет в лобовую атаку, ударив по самому больному.
— Рассказал бы кто, чем я от нормального человека отличаюсь, — сказал Максим.
Ирина бросила на него взгляд, пытаясь понять, шутит или издевается этот странный мужчина. А если издевается, то над кем. Она смотрела на Максима долго, пронизывая насквозь. Наконец, ее взгляд смягчился. Женщина поняла, что ее новый любовник просто хочет узнать.
— А тебе никто об этом не говорил? — спросила она.
— У нас не принято распространяться на эту тему. Однако, я частенько ловлю своих знакомых на мысли, что Максим Величко еще ребенок.
Хоть между тем этому ребенку 78 лет, у него два высших образования, тридцать лет работы в клинике для душевнобольных. Я о людях знаю все, знаю, кто чем дышит. Об чужих мыслях я догадываюсь еще раньше, чем их носитель осознает, что же пришло ему в голову. Я могу любого ввести в транс, если захочу.
— Ну, вот видишь, Макс, ты еще совсем мальчик, — мягко остановила его женщина. — А теперь послушай старую суку. В первый раз умираешь по-настоящему. Тоннель, свет в конце тоннеля, ангелы, близкие. А потом вдруг осознаешь, что все это просто иллюзия, игры…
— Подожди, это совсем не так, — возразил Максим. — Я лично видел в воспоминаниях людей нечто подобное.
— Как тебе объяснить, — Ирина задумалась на мгновение. — Понимаешь, это правда и неправда одновременно. Правда, потому, что это на самом деле, а неправда потому, что можешь все прекратить в любой момент, стоит лишь захотеть. И ничего не остается. Лишь то, что хотел бы видеть. Потом, когда приходишь снова, имеешь возможность сравнить.
— Что? — напряженно поинтересовался Максим.
— Как возвращаться с отягощенным сознанием. Те промежутки времени, когда я была куском пищащей, писающейся под себя плоти, в котором, как в тюрьме была заключена опытная, зрелая женщина, были самыми неприятными в моей жизни.
— Расскажи подробнее, — попросил Максим.
— Нет, милый мой, — мягко отказалась Ирина. — Это очень личное.
— И случайному мужику там делать нечего, — продолжил за нее историк. — Но стоит ли чего-то, что ты хранишь, будто величайшую ценность?
— Да, это правда. Ты удивительно точно схватил суть существования долгоживущих. Все уже было, все снова будет, когда этого захочешь, — Ирина огорченно встряхнула головой, — ничего не имеет ценности. Вообще, человек после ста лет уже не человек…
Недаром, много раз живущие, держатся группами, переходя из жизни в жизнь. Они называют это человеческими чувствами, близостью. А на самом деле — это просто неспособность установить новые отношения.
И все потому, что, прожив не одну жизнь, перемерив разные тела, понимаешь, что все в мире относительно: любовь и ненависть, доброта и злоба, прекрасное и отвратительное. Нет никаких ориентиров, никаких критериев кроме собственного желания. Но вот беда, понимание этого лишает всяких желаний. Оттого то и посмеиваются над тобой вновь рожденный, потому, что ты платишь абсолютным за относительное.
— А ты сама, Ирина? — внимательно посмотрев на нее, спросил Максим, — Разве ты не держишься за это глупое относительное? Раз ты такая умная, умудренная жизнью… Зачем это тебе?
— Понимаешь… Действительно, чувствуется многолетняя практика, — Ирина замолчала, задумалась. — Ты правильные вопросы задаешь, Максим, прямо в точку. Когда до тебя доходит относительность всего, мир раскрывается вокруг от края и до края. А ты сам делаешься маленькой, ничтожной точкой, которая и не живет вовсе, а просто смотрит, плавно летя в потоках жизни.
Просто смотрит, даже не оценивая, не мысля, не существуя. Просто часть потока. И тогда годится все, что угодно, лишь бы эту пустоту вновь сделать полной, восстановить границу.
— Иными словами…
— Мир — театр, люди — актеры.
— Это было и раньше. Фраза принадлежит доисторическому писателю семнадцатого века от Рождества Христова. Уже тогда это было.
— Но тогда люди не переходили из жизни в жизнь, и не проводили в одном теле сотни лет. А главное, в эту пустоту вокруг могли заглянуть лишь единицы.
Самозваный пророк запретил в поте лица добывать свой хлеб, наградил долгой жизнью и дал понять основы собственной сущности. Теперь, по воле доброго Князя Цареградского, да будет он трижды славен и благословен, эта непереносимая пустота встает перед глазами, стоит лишь на мгновение забыться и перестать творить никому не нужную мелкую клоунаду.
Большинство людей вокруг тебя — живые покойники, которые изображают людей, чтобы не сойти с ума от осознания того, что сами уже давно мертвы как горячие, чувствующие, стремящиеся к чему-то существа.
Ирина замолчала. Максим притянул ее к себе, она положила голову ему на колени. Он стал гладить ее по рыжим волосам, словно ребенка.
— Ты хороший, Макс, добрый… Хоть и не любишь меня совсем… — сказала женщина.
— И все же, что случилось с Толиком?
— Мы поругались. Я сказала, что он полное ничтожество, что спала с тобой. — Ирина жалко посмотрела на Максима. — Я была зла на тебя. Мне хотелось достать тебя хотя бы так. Толик просто взбесился. Он принялся грязно ругаться, попытался меня бить.
Я ударила его, свалила с ног. Он хоть и выглядел грозно с виду, был просто студнем. Заперла его в комнате, вызвала «тачку» и улетела. Он долго ломал дверь, потом, наконец, выбрался, сел на свой драндулет и погнался за машиной аэротакси.
Тут или сработала автоматика, или шлемоголовые, наконец, проснулись…
Из сияющего зенита вынырнула пара люгеров Теневого Корпуса. Толик, у которого индикаторы были не просто красными, а пунцовыми, попытался удрать. Его глайдер врезался при маневре в воду, и пошел ко дну. Потом его достали… Толик умер еще до удара, от страха. Не выдержало сердце.
— Как я понимаю, ты была этим не слишком расстроена…
— Да, пожалуй. Мне тогда так казалось. Но через пару дней у меня на браслете стал коротко так, на мгновение вспыхивать красный огонек. Мне не помогало ничего. Ни душеспасительные беседы с гуру, ни чтение мантры. Я чувствовала себя убийцей…
— Ты испугалась, и приехала ко мне… Кстати, где твой браслет?
— Где-то на улице…
— Обязательно надо будет получить новый, — предостерег ее историк.
— Да… Я чувствовала, что только ты сможешь мне помочь. Если не вылечить, но хотя бы защитить от полуроботов из Корпуса.
— Могу… — ответил Максим, чувствуя себя подонком. — Как ты узнала адрес?
— Земля, ВИИР, Величко — исчерпывающие сведения, — Ирина улыбнулась.
— А что за представление ты устроила у дома?
— Да, глупо получилось, — вздохнула Ирина, выгибаясь и поворачиваясь, как большая кошка. — Но тебе ведь понравилось.
Женщина хитро взглянула на Максима.
— В общем-то да, — согласился он.
— У тебя стоял, как лом, когда ты нес меня, беспомощную и покорную…
— Хитрую и коварную, — в тон ей ответил Максим.
— Ну, не без этого, — согласилась Ирина. — Правда коммуникатор я в снег уронила не специально. А там оставалось только надеяться, что ты никуда не улетел.
Дурацкое изобретение поляризационные ставни. Изнутри видно, что делается снаружи, а из дома ни одни лучик не выйдет. Есть свет, не света — окна все равно темные. Я думала ты дома, даже такси отпустила.
— Зачем?
— Чтобы не прогнал, — призналась женщина.
— Давай спать, — предложил Максим.
— Как скажешь, милый, — сказал Ирина.
Через некоторые время, сквозь сон, Максим услышал, как она плачет.
— Что случилось? — спросил он, заживая свечу.
Женщина вся сотрясалась от рыданий, отворачивая лицо от Максима.
— Нет, не надо, — повторяла она. — Не тебе смотреть, какая я стала некрасивая, — повторяла она сквозь слезы.
Эта маленькая истерика разбудила Мару, которая укоризненно посмотрела на мужчину и женщину, словно спрашивая — «Какого черта вам не спится, люди?».
Кошка выгнула спину колесом, потянулась, легла. В темноте зелеными звездами засияли ее глаза. Мара снова лежала и слушала, готовая вступиться за своего хозяина.
— Расскажи мне о Толике, — попросил Максим. — Какой он был, чем жил, к чему стремился.
— Толя был славным парнем. Мы знакомы с ним лет 15. Для него оказался большим даже тот короткий срок, который он прожил. Раньше, он, наверное, бы прожил полную приключений, лишений и опасностей жизнь, состарился и умер. Но джиханская магия не дала ему стареть так, как требовал того его ум. А джиханский строй не давал ему почувствовать вкус жизни. Он, наверное, рассказывал тебе.
— Да, — ответил Максим. — И про Дальнюю Разведку, и про гниду из отдела кадров, и про рухнувший тоннель.
— А он не говорил про то, как сеял пшеницу? — спросила Ирина.
— Нет, — ответил Максим. — Расскажи.
— Толик распахал участок возле дома, 10 на 10 метров и засадил невесть откуда взявшимися зернами пшеницы. Поливал из шланга, удобрял комплексной подкормкой для цветов, птиц отгонял. Потом сам срезал стебли серпом, который сам выковал в сарае, обмолотил и уже думал потом, как на будущий год засеет гектар, не меньше.
Ты знаешь, я давно его не видела таким счастливым. У него была цель в жизни. Такая простая, которая требовала приложить чувства и руки до пота. Он хотел открыть пекарню и печь настоящий хлеб, по старинным рецептам. Просто так, чтобы люди вкус этот не забыли. Он бескорыстный был, хотел только нужность свою почувствовать.
Представляешь, обычно непоследовательный и ленивый, не доведший ни одного дела до конца, Толик сам собрал из заказанных деталей плуг и выписал маленький, но мощный гусеничный вездеход.
Он каждый день со мной обсуждал, когда же, наконец, можно будет сеять зерно снова, раз от раза все больше и больше, хвалил климат Гелиоса, который позволял снимать несколько урожаев в год, как вдруг пришел вежливый чиновник из экологического контроля, — женщина раздраженно умолкла.
— Ну и…
— Он сказал, что распашка земли нарушает биологическое равновесие и вызывает эрозию почв. А на такие дела контроль глаза закрывать не будет. Одно дело, если кто-то разводит пшеницу на клумбе вместо цветов, другое, если готовится распашка земли в промышленных масштабах. А от спутников наблюдения ничто не скроется. Сверху видно все… Никогда не забуду, как этот негодяй, вежливо высказал сомнение в душевном здоровье Толика. Просто так, между прочим, заметив, что субстратно — клеточные технологии способны дать больше и лучше…
— Что было дальше?
— Дринк-дринк, буль-буль, — устало и зло сказала женщина. — Толику нужно было чем-нибудь таким заниматься. Чтобы всего его захватило, чтобы было важным, нужным, полезным. Чтобы на виду быть, значимость свою чувствовать. А не работа, — так пьянка.
— А чем-нибудь еще заниматься он не пробовал?
— А что он умел? Нарубил из сухостоя и бурелома уродцев — без слез не взглянешь. Это кто-то ему сказал, что у него неплохо деревянная скульптура получается. Благо Толик не конченый дурак был, небольшое понятие о прекрасном имел. Пустил все на дрова. Да и дрова сейчас никому не нужны…
Пытался камни шлифовать — но кому это надо, когда машина сделает это лучше и быстрее. Пытался лепить кособокие кувшины, горшки и глиняные свистульки в стиле этно, — не получилось. По образцам так, еще на троечку с минусом выходило. А когда Толик сам придумывал модели — народ или плевался, или ржал в голос. А Толик, он же такой самолюбивый был…
Короче, не нужен простой, работящий, не хватающий с неба звезд, мужик оказался.
— Да… — протянул Максим. — Заработал синдром ненужности… Тут его и цапанули ребята в шлемах.
— Максим, ты, конечно, извини, но вы здесь все извращенцы полные. Это вас нужно шлемоголовым хватать. В Царьграде люди встречаются на вечеринках и трахаются, даже не спросив имени. Мужчины держат биодроидов для секса, похожих на телеведущих, актрис и даже императрицу. Молодые девчонки не могут уснуть без грезогенератора. И это никого не смущает. А когда мужик……. Ладно, проехали. Ты ведь кстати тоже…
— В смысле? — Максим напрягся.
— Святую молитву Господу, которая продлевает дни жизни тел наших и дает бессмертие духа, пускаешь на животное.
— Кто это животное? — недобро поинтересовался Максим. — Ты ври, да не завирайся.
Со шкафа донеслось отчетливо слышимое шипение.
— Я пока ты… Ну, там, в комнате на третьем этаже…
— Ну…
— Я в гостиной видела фотографию. Там Мара совсем старенькая. И дата стоит 20-ти летней давности. Сколько же ей лет?
— Полтора года, — спокойно ответил Максим. — Вы на меня это не повесите.
— Хорошо, Маре полтора года, — согласилась женщина. — Ты добрый, Макс. Пожалей и меня беспутную.
Женщина уложила голову ему на плечо, а через мгновение уже спала крепким, здоровым сном.
— Ну что вот с ней делать, — сказал Максим кошке.
До жилища Максиму нужно было лететь минут десять. Его дом находился к югу от Владимира, на широкой, искусственно расчищенной поляне в заваленном по пояс снегом лесу.
Летом туда с грехом пополам, при необходимости, можно было проехать на гусеничном вездеходе, но вот зимой наземного пути просто не существовало — снег скрывал мелкий кустарник, стволы поваленных деревьев, пни и глубокие овраги, которые легко могли стать причиной аварии.
Историк гордился тем, что живет в такой глухомани, не слыша никакого шума и не видя человеческих лиц без усилия со своей стороны.
Максим подумал, что, вступив в законный брак с девицей Ксенией, он вынужден будет расстаться со своим медвежьим углом и переехать поближе к цивилизации, — обязанности родителя требовали иметь дом с поликлиникой, магазином и детским садиком по соседству. Максим вдруг с ужасом подумал, что будет, если у них родится такой же, какими были они с Ксенией — человек, живущий первую жизнь, пищащий неразумный младенец, которого придется всему учить?
Он даже помотал головой, отгоняя саму возможность такого.
Обычно, люди рождались в полном сознании и с памятью о прошедших жизнях. Забота об отпрыске в этом случае сводилась к минимуму — 2–3 года, которые необходимы, чтобы дух освоился в новом теле. А потом еще несколько лет, пока возрожденный человек не подтвердит возможность самостоятельной жизни.
За этими размышлениями Максим не заметил, как подлетел к цели. На сигнальном браслете вдруг замигал сигнал тревоги, — кто-то ломился в его дом, пытался разбить стекла на террасе.
Историк с усмешкой подумал о тщетности таких попыток. Он давно поменял стандартный 20 миллиметровый акрил на сверхпрочную бронекерамику. Но всеже Максим выключил автоматику и на форсаже проглотил последний отрезок дистанции.
Около дома странными скачками двигалось непонятное мохнатое розовое существо. Оно то махало лапами, то прыгало взад и вперед, изображая нечто среднее между движениями медведя, застигнутого роем злобных лесных пчел и плясками доисторических обитателей Папуа Новой Гвинеи.
Периодически невиданный зверь колотил отодранной от беседки штакетиной по окнам, затем падал на снег, сворачиваясь в кольцо и задирая кверху голые как у страуса ноги, охватывая их шерстистыми лапами.
При этом зверь орал дурняком так, что было слышно, как минимум, за километр.
Максим сначала принял существо за какую-то мутантную снежную обезьяну, которая сошла с ума. Он хотел было вызвать полицию, как вдруг увидел, что это человек, женщина в нелепо смотрящейся среди придавленного 20 градусами мороза снежного леса декоративной негреющей шубенке.
Как успел заметить историк, на ногах у нее были тонкие, обтягивающие сапожки на длиннющих шпильках, а юбка открывала ноги до середины бедер. В добавок, она была без шапки, спасая голову от мороза лишь собственными волосами.
Как женщина не дала дуба в холодном лесу, на пороге запертого дома, осталось для Максима загадкой. Смутное чувство узнавания подсказало Максиму, что это его знакомая с Гелиоса, бывшая любовница Толика по имени Ирина.
Сразу же за этим Максим понял, что с давно забытым и снова неожиданно возникшим в его жизни приятелем что-то случилось. Иначе бы эта актриса погорелого театра не стала бы тут прыгать, изображая несчастную жертву, которой совершенно некуда пойти.
Где-то глубоко в сознании мелькнуло лестное для Максима предположение, что он понравился Ирине как мужчина, но тут же увяло, стертое знанием этого реликтового типа женской психологии.
Максим лихо, с разворота посадил машину на землю, подняв вал снежной пыли. Он накрыл женщину, которая перестала верещать, плюхнулась на пятую точку, замерла, тихо подвывая и размазывая по лицу снег пополам со слезами.
Максим выскочил из аппарата к Ирине, которая тут же перестала драть глотку и без сил картинно откинулась на спину, закатив глаза, будто бы лишившись чувств.
Максиму ничего не осталось, как подхватить ее на руки и занести в дом.
Женщине действительно пришлось несладко. Голые коленки, прикрытые лишь тонким, прозрачным материалом чулок стали красными, как вареные раки, щеки, уши и нос заметно побелели. Еще немного и Ирина бы обморозилась.
Максим не мешкая, стал оказывать нежданной гостье первую помощь: — сбросил с нее дурацкую шубу, завернул в толстый махровый халат, растер щеки, руки и ступни. Ирина лишь жалобно постанывала и стучала зубами. Решив, что кровообращение у женщины в достаточной степени восстановилось, Максим снял с Ирины те узкие и короткие куски материи и кожи, которые она носила в качестве одежды, и отнес ее в ванну согреваться в горячей воде.
Там он скорее из любопытства, чем по необходимости, немного помассировал ей плечи, ноги, грудь, зад. Устроил голову Ирины так, чтобы она не захлебнулась.
Потом, историк собрался на кухню — готовить ей чай с коньяком, но вдруг женщина протянула к нему руки, вцепилась, притянула к себе и впилась в губы горячим, страстным поцелуем.
Такой прыти, от еще минуту назад умиравшей женщины, Величко не ожидал. Но поскольку его возбудило то, что он проделывал, Максим позволил Ирине почти насиловать себя.
Скоро она прыгала на нем, так, что из ванной выплескивалась вода, а от ее крика дребезжали зеркала и склянки с кремами и туалетной водой на полке.
Мара недовольно выглядывала из-за двери, пытаясь понять смысл происходящего безобразия.
Максим трахался со своей гостьей до тех пор, пока она не выбилась из сил. Не удовлетворившись этим, он отнес в спальню и продолжил упражнения, наслаждаясь безответной покорностью женщины.
Ирина уснула практически сразу после того, как он ее отпустил. Максим не стал ей мешать, хоть у него была к ней масса вопросов, и отправился в душ. Закончив, он перекусил, потом пошел в комнату для медитаций на третьем этаже в юго-западной стороне дома.
Мара не заставила себя долго ждать. Из-за косяка двери показалась серая мордочка. Убедившись, что незваной тетки в комнате нет, кошка вошла внутрь, села и стала глядеть на хозяина вопросительным взглядом. Максим позвал животное к себе на колени. Кошка заставила себя долго упрашивать, показывая, как она недовольна событиями сегодняшнего вечера, потом легко вскочила на диван и перебралась к хозяину.
Максим положил на животное руки и стал читать мантру, такой у них с Марой был заведен обычай.
Описать, что чувствует человек правильно и ритмично произносящий мантру бессмертия невозможно. Это состояние похоже одновременно на жар и на холод, на свет и на тьму одновременно. В точку сходится прошлое, настоящее и будущее. Остается лишь миг, который и является настоящей жизнью.
Максим слышал лишь свой собственный голос, доносящийся со стороны, не осознавая даже, что звуки эти издает его собственное тело.
«ОМ ТРАЙАМБАКАМ…» — начал он в очередной раз, как вдруг почувствовал какое-то движение под ладонями и увидел странное, опасное лысое, неприятно пахнущее существо с остатками торчащей рыжей шерсти на голове.
Ужас внушали длинные, красные когти и красный, блестящий свежей кровавой влагой рот, словно эта самка, пахнущая призывными, рассчитанными на существ противоположного пола ферромонами, только что терзала и грызла добычу, удовлетворяя лютый, многодневный голод.
Острые глаза моментально отсканировали ее слегка помятое, напряженное лицо с остатками косметики, лживые, неприятные, пронизывающие глаза с суженными зрачками. Под гладкой кожей ходили крепкие мускулы — двуногая тварь явно собиралась броситься в атаку.
В лапах зашевелились мышцы, когти вышли из подушечек, спина стала непроизвольно выгибаться, в горле возникло тихое шипение, готовое перейти в душераздирающий вопль. В голове осталась только одна мысль — защитить себя, защитить хозяина…
Максим очнулся, посмотрел вокруг и увидел, что к нему идет Ирина. Мара, выгнув спину, шипела на соперницу.
— Ирина, ты не могла бы подождать, пока мы закончим? — предложил Максим.
Женщина хотел что-то сказать, но сдержалась, в результате чего у нее изо рта тоже вырвался невнятный приглушенный звук, напоминающий шипение. Она развернулась и выбежала из комнаты.
Кошка снова опустилась на колени хозяина и испытующе посмотрела ему в глаза.
— Ты думаешь, я не понимаю, что этой швабре здесь не место? Даже Ксения с ее идеей фикс продолжить человеческий род, лучше смотрится в этом доме, — сказал Максим. — Но мне нужно, нужно это ископаемое.
Кошка отвернулась и огорченно вздохнула.
— Мы избавимся от нее. Однако, придется немного потерпеть…
На стенных часах, мерно сменяя одна другую, плыли цифры. Была глубокая ночь. На тумбочке у кровати горела свеча. В тишине казалось, что ее свет и создает мир, очерчивая круг реального. Все, что смутно угадывалось во мраке, принадлежало к иному измерению, царству теней, снов, небытия.
Со шкафа поблескивали 2 зеленых огонька. Это вместе с людьми бодрствовала Мара, — посредник между мирами, страж спокойствия и телохранитель Максима.
Она решила остаться, на случай, если хозяину потребуется помощь, хоть кошке и было неприятно, что чужое, неизвестно откуда пришедшее существо лежит на постели хозяина.
Мара даже дала себя погладить, чтобы убедиться, что помойная человеческая самка ничем не больна. Теперь кошка внимательно наблюдала, за происходящим, готовая кинуться в бой при первых признаках опасности, грозящей ее другу.
— Посмотри, как кошка глазами сверкает, — сказала Ирина.
— Ира, тебе бы понравилось, если бы тебя называли не по имени, а просто «женщиной"? — спросил ее Максим. — Вот и Мару не называй. Она девушка умная, все понимает, только не говорит. А на тех, кто ей не нравится, Мара насылает порчу.
— Да, кошка у тебя непростая. И за себя постоять может, и защитить есть кому, — печально ответила Ирина. — А меня и сукой, и шлюхой, и как только не называли.
— Да ты что, — поразился Максим. — И кто тебя так?
— Да вот, далеко ходить не надо. Приятель твой, Толик. Он мне такие сцены устраивал, такие гадости говорил…
— Кстати о Толике, — перевел разговор Максим. — Я так и не понял, что же с ним случилось. Его Корпус Теней забрал? Или он сам помер с перепугу?
— Макс, не спрашивай меня про это, — пуская на глаза слезу, ответила Ирина, готовясь разразиться настоящими рыданиями.
— Ты подожди реветь. Объясняй все по порядку снова. Я долго слушал твой рассказ, но это все эмоции, вода. Какого черта тебя понесло к нему? Ты ведь знала, что он должен сидеть тише воды, ниже травы?
— Да, — виновато и жалобно ответила Ирина. — Но я соскучилась. Ты завел меня, разозлил, и исчез. Мне хотелось общества, побыть рядом с живым человеком. Пусть даже с ним. Ведь ты знаешь, у нас на Гелиосе с этим проблемы. На весь шарик людей — 29 тысяч с копейками. Даже призраков нет. Поговорить не с кем.
— И ты, устав сидеть одна без дела, решила проведать Толика?
— Да, — с еще более виноватым и жалобным видом ответила женщина. — Я ведь не думала, что все так получится.
— А вышло так, — Максим сделал паузу, собираясь с мыслями. — Ты приехала и застала своего приятеля в непотребном виде.
— Копылов был пьян, как сапожник. При этом он пытался читать мантру. Я стала с ним говорить о своих проблемах. Мне хотелось от него немного поддержки и сочувствия. А он понес пургу про то, что я ничего не понимаю в духовном развитии. Что я просто бездушный кусок мяса, — Ирина усмехнулась. — И это он говорил мне…
— А что, Анатолий был сильно неправ? — иронически поинтересовался Максим.
— И ты такой же, как он, — с огорчением констатировала женщина. — Что от вас, начинающих еще можно ждать. Если бы ты хоть раз родился бы в полной памяти, одолеваемый сожалением о незавершенных делах и потерянных близких ты бы так не говорил.
Если бы ты хотя бы лет сто выполнял духовные практики, ты бы понимал, как много дает время и как много оно отнимает. Ты ведь еще совсем мальчишка. Ты был ребенком совсем недавно, тебя, можно сказать только оторвали от материной сиськи. У тебя детство еще не выветрилось из заднего места…
Максим явно не ожидал, что вот еще две минуты назад депрессивно предававшаяся печали женщина пойдет в лобовую атаку, ударив по самому больному.
— Рассказал бы кто, чем я от нормального человека отличаюсь, — сказал Максим.
Ирина бросила на него взгляд, пытаясь понять, шутит или издевается этот странный мужчина. А если издевается, то над кем. Она смотрела на Максима долго, пронизывая насквозь. Наконец, ее взгляд смягчился. Женщина поняла, что ее новый любовник просто хочет узнать.
— А тебе никто об этом не говорил? — спросила она.
— У нас не принято распространяться на эту тему. Однако, я частенько ловлю своих знакомых на мысли, что Максим Величко еще ребенок.
Хоть между тем этому ребенку 78 лет, у него два высших образования, тридцать лет работы в клинике для душевнобольных. Я о людях знаю все, знаю, кто чем дышит. Об чужих мыслях я догадываюсь еще раньше, чем их носитель осознает, что же пришло ему в голову. Я могу любого ввести в транс, если захочу.
— Ну, вот видишь, Макс, ты еще совсем мальчик, — мягко остановила его женщина. — А теперь послушай старую суку. В первый раз умираешь по-настоящему. Тоннель, свет в конце тоннеля, ангелы, близкие. А потом вдруг осознаешь, что все это просто иллюзия, игры…
— Подожди, это совсем не так, — возразил Максим. — Я лично видел в воспоминаниях людей нечто подобное.
— Как тебе объяснить, — Ирина задумалась на мгновение. — Понимаешь, это правда и неправда одновременно. Правда, потому, что это на самом деле, а неправда потому, что можешь все прекратить в любой момент, стоит лишь захотеть. И ничего не остается. Лишь то, что хотел бы видеть. Потом, когда приходишь снова, имеешь возможность сравнить.
— Что? — напряженно поинтересовался Максим.
— Как возвращаться с отягощенным сознанием. Те промежутки времени, когда я была куском пищащей, писающейся под себя плоти, в котором, как в тюрьме была заключена опытная, зрелая женщина, были самыми неприятными в моей жизни.
— Расскажи подробнее, — попросил Максим.
— Нет, милый мой, — мягко отказалась Ирина. — Это очень личное.
— И случайному мужику там делать нечего, — продолжил за нее историк. — Но стоит ли чего-то, что ты хранишь, будто величайшую ценность?
— Да, это правда. Ты удивительно точно схватил суть существования долгоживущих. Все уже было, все снова будет, когда этого захочешь, — Ирина огорченно встряхнула головой, — ничего не имеет ценности. Вообще, человек после ста лет уже не человек…
Недаром, много раз живущие, держатся группами, переходя из жизни в жизнь. Они называют это человеческими чувствами, близостью. А на самом деле — это просто неспособность установить новые отношения.
И все потому, что, прожив не одну жизнь, перемерив разные тела, понимаешь, что все в мире относительно: любовь и ненависть, доброта и злоба, прекрасное и отвратительное. Нет никаких ориентиров, никаких критериев кроме собственного желания. Но вот беда, понимание этого лишает всяких желаний. Оттого то и посмеиваются над тобой вновь рожденный, потому, что ты платишь абсолютным за относительное.
— А ты сама, Ирина? — внимательно посмотрев на нее, спросил Максим, — Разве ты не держишься за это глупое относительное? Раз ты такая умная, умудренная жизнью… Зачем это тебе?
— Понимаешь… Действительно, чувствуется многолетняя практика, — Ирина замолчала, задумалась. — Ты правильные вопросы задаешь, Максим, прямо в точку. Когда до тебя доходит относительность всего, мир раскрывается вокруг от края и до края. А ты сам делаешься маленькой, ничтожной точкой, которая и не живет вовсе, а просто смотрит, плавно летя в потоках жизни.
Просто смотрит, даже не оценивая, не мысля, не существуя. Просто часть потока. И тогда годится все, что угодно, лишь бы эту пустоту вновь сделать полной, восстановить границу.
— Иными словами…
— Мир — театр, люди — актеры.
— Это было и раньше. Фраза принадлежит доисторическому писателю семнадцатого века от Рождества Христова. Уже тогда это было.
— Но тогда люди не переходили из жизни в жизнь, и не проводили в одном теле сотни лет. А главное, в эту пустоту вокруг могли заглянуть лишь единицы.
Самозваный пророк запретил в поте лица добывать свой хлеб, наградил долгой жизнью и дал понять основы собственной сущности. Теперь, по воле доброго Князя Цареградского, да будет он трижды славен и благословен, эта непереносимая пустота встает перед глазами, стоит лишь на мгновение забыться и перестать творить никому не нужную мелкую клоунаду.
Большинство людей вокруг тебя — живые покойники, которые изображают людей, чтобы не сойти с ума от осознания того, что сами уже давно мертвы как горячие, чувствующие, стремящиеся к чему-то существа.
Ирина замолчала. Максим притянул ее к себе, она положила голову ему на колени. Он стал гладить ее по рыжим волосам, словно ребенка.
— Ты хороший, Макс, добрый… Хоть и не любишь меня совсем… — сказала женщина.
— И все же, что случилось с Толиком?
— Мы поругались. Я сказала, что он полное ничтожество, что спала с тобой. — Ирина жалко посмотрела на Максима. — Я была зла на тебя. Мне хотелось достать тебя хотя бы так. Толик просто взбесился. Он принялся грязно ругаться, попытался меня бить.
Я ударила его, свалила с ног. Он хоть и выглядел грозно с виду, был просто студнем. Заперла его в комнате, вызвала «тачку» и улетела. Он долго ломал дверь, потом, наконец, выбрался, сел на свой драндулет и погнался за машиной аэротакси.
Тут или сработала автоматика, или шлемоголовые, наконец, проснулись…
Из сияющего зенита вынырнула пара люгеров Теневого Корпуса. Толик, у которого индикаторы были не просто красными, а пунцовыми, попытался удрать. Его глайдер врезался при маневре в воду, и пошел ко дну. Потом его достали… Толик умер еще до удара, от страха. Не выдержало сердце.
— Как я понимаю, ты была этим не слишком расстроена…
— Да, пожалуй. Мне тогда так казалось. Но через пару дней у меня на браслете стал коротко так, на мгновение вспыхивать красный огонек. Мне не помогало ничего. Ни душеспасительные беседы с гуру, ни чтение мантры. Я чувствовала себя убийцей…
— Ты испугалась, и приехала ко мне… Кстати, где твой браслет?
— Где-то на улице…
— Обязательно надо будет получить новый, — предостерег ее историк.
— Да… Я чувствовала, что только ты сможешь мне помочь. Если не вылечить, но хотя бы защитить от полуроботов из Корпуса.
— Могу… — ответил Максим, чувствуя себя подонком. — Как ты узнала адрес?
— Земля, ВИИР, Величко — исчерпывающие сведения, — Ирина улыбнулась.
— А что за представление ты устроила у дома?
— Да, глупо получилось, — вздохнула Ирина, выгибаясь и поворачиваясь, как большая кошка. — Но тебе ведь понравилось.
Женщина хитро взглянула на Максима.
— В общем-то да, — согласился он.
— У тебя стоял, как лом, когда ты нес меня, беспомощную и покорную…
— Хитрую и коварную, — в тон ей ответил Максим.
— Ну, не без этого, — согласилась Ирина. — Правда коммуникатор я в снег уронила не специально. А там оставалось только надеяться, что ты никуда не улетел.
Дурацкое изобретение поляризационные ставни. Изнутри видно, что делается снаружи, а из дома ни одни лучик не выйдет. Есть свет, не света — окна все равно темные. Я думала ты дома, даже такси отпустила.
— Зачем?
— Чтобы не прогнал, — призналась женщина.
— Давай спать, — предложил Максим.
— Как скажешь, милый, — сказал Ирина.
Через некоторые время, сквозь сон, Максим услышал, как она плачет.
— Что случилось? — спросил он, заживая свечу.
Женщина вся сотрясалась от рыданий, отворачивая лицо от Максима.
— Нет, не надо, — повторяла она. — Не тебе смотреть, какая я стала некрасивая, — повторяла она сквозь слезы.
Эта маленькая истерика разбудила Мару, которая укоризненно посмотрела на мужчину и женщину, словно спрашивая — «Какого черта вам не спится, люди?».
Кошка выгнула спину колесом, потянулась, легла. В темноте зелеными звездами засияли ее глаза. Мара снова лежала и слушала, готовая вступиться за своего хозяина.
— Расскажи мне о Толике, — попросил Максим. — Какой он был, чем жил, к чему стремился.
— Толя был славным парнем. Мы знакомы с ним лет 15. Для него оказался большим даже тот короткий срок, который он прожил. Раньше, он, наверное, бы прожил полную приключений, лишений и опасностей жизнь, состарился и умер. Но джиханская магия не дала ему стареть так, как требовал того его ум. А джиханский строй не давал ему почувствовать вкус жизни. Он, наверное, рассказывал тебе.
— Да, — ответил Максим. — И про Дальнюю Разведку, и про гниду из отдела кадров, и про рухнувший тоннель.
— А он не говорил про то, как сеял пшеницу? — спросила Ирина.
— Нет, — ответил Максим. — Расскажи.
— Толик распахал участок возле дома, 10 на 10 метров и засадил невесть откуда взявшимися зернами пшеницы. Поливал из шланга, удобрял комплексной подкормкой для цветов, птиц отгонял. Потом сам срезал стебли серпом, который сам выковал в сарае, обмолотил и уже думал потом, как на будущий год засеет гектар, не меньше.
Ты знаешь, я давно его не видела таким счастливым. У него была цель в жизни. Такая простая, которая требовала приложить чувства и руки до пота. Он хотел открыть пекарню и печь настоящий хлеб, по старинным рецептам. Просто так, чтобы люди вкус этот не забыли. Он бескорыстный был, хотел только нужность свою почувствовать.
Представляешь, обычно непоследовательный и ленивый, не доведший ни одного дела до конца, Толик сам собрал из заказанных деталей плуг и выписал маленький, но мощный гусеничный вездеход.
Он каждый день со мной обсуждал, когда же, наконец, можно будет сеять зерно снова, раз от раза все больше и больше, хвалил климат Гелиоса, который позволял снимать несколько урожаев в год, как вдруг пришел вежливый чиновник из экологического контроля, — женщина раздраженно умолкла.
— Ну и…
— Он сказал, что распашка земли нарушает биологическое равновесие и вызывает эрозию почв. А на такие дела контроль глаза закрывать не будет. Одно дело, если кто-то разводит пшеницу на клумбе вместо цветов, другое, если готовится распашка земли в промышленных масштабах. А от спутников наблюдения ничто не скроется. Сверху видно все… Никогда не забуду, как этот негодяй, вежливо высказал сомнение в душевном здоровье Толика. Просто так, между прочим, заметив, что субстратно — клеточные технологии способны дать больше и лучше…
— Что было дальше?
— Дринк-дринк, буль-буль, — устало и зло сказала женщина. — Толику нужно было чем-нибудь таким заниматься. Чтобы всего его захватило, чтобы было важным, нужным, полезным. Чтобы на виду быть, значимость свою чувствовать. А не работа, — так пьянка.
— А чем-нибудь еще заниматься он не пробовал?
— А что он умел? Нарубил из сухостоя и бурелома уродцев — без слез не взглянешь. Это кто-то ему сказал, что у него неплохо деревянная скульптура получается. Благо Толик не конченый дурак был, небольшое понятие о прекрасном имел. Пустил все на дрова. Да и дрова сейчас никому не нужны…
Пытался камни шлифовать — но кому это надо, когда машина сделает это лучше и быстрее. Пытался лепить кособокие кувшины, горшки и глиняные свистульки в стиле этно, — не получилось. По образцам так, еще на троечку с минусом выходило. А когда Толик сам придумывал модели — народ или плевался, или ржал в голос. А Толик, он же такой самолюбивый был…
Короче, не нужен простой, работящий, не хватающий с неба звезд, мужик оказался.
— Да… — протянул Максим. — Заработал синдром ненужности… Тут его и цапанули ребята в шлемах.
— Максим, ты, конечно, извини, но вы здесь все извращенцы полные. Это вас нужно шлемоголовым хватать. В Царьграде люди встречаются на вечеринках и трахаются, даже не спросив имени. Мужчины держат биодроидов для секса, похожих на телеведущих, актрис и даже императрицу. Молодые девчонки не могут уснуть без грезогенератора. И это никого не смущает. А когда мужик……. Ладно, проехали. Ты ведь кстати тоже…
— В смысле? — Максим напрягся.
— Святую молитву Господу, которая продлевает дни жизни тел наших и дает бессмертие духа, пускаешь на животное.
— Кто это животное? — недобро поинтересовался Максим. — Ты ври, да не завирайся.
Со шкафа донеслось отчетливо слышимое шипение.
— Я пока ты… Ну, там, в комнате на третьем этаже…
— Ну…
— Я в гостиной видела фотографию. Там Мара совсем старенькая. И дата стоит 20-ти летней давности. Сколько же ей лет?
— Полтора года, — спокойно ответил Максим. — Вы на меня это не повесите.
— Хорошо, Маре полтора года, — согласилась женщина. — Ты добрый, Макс. Пожалей и меня беспутную.
Женщина уложила голову ему на плечо, а через мгновение уже спала крепким, здоровым сном.
— Ну что вот с ней делать, — сказал Максим кошке.