Страница:
По прошествии некоторого времени, электроника стала выводить индуктора из забытья, возвращая ясность сознания, но уже не в мире, где гудели линейные ускорители, и в волноводах плескалось море светящейся эктоплазмы.
Это была уже не Ирина. Это была совсем другая женщина, по-другому чувствующая и думающая. Но связь между их сущностями оставалась, оттого давно прошедшая жизнь стала заполнять сознание Максима"…
Следующие 10 страниц автор несколько неуверенно, всячески извиняясь за противоречие здравому смыслу, описывал тот мир, который открылся историку через глаза и мысли молодой художницы, вынужденной малевать на продажу пейзаж, открывающийся со смотровой площадки какой-то Воробьевой или Воробьиной горы.
То, что не могло уложиться в голове занимавшегося этим периодом историка, было предельно ясно его далекому потомку, который читал и словно глядел в зеркало: несмотря на то, что поменялись декорации, все было до боли узнаваемым, виденным Федором его собственными глазами.
Единственно, в этом мире было чуть больше свободы и уважения к человеческой личности.
Столоначальники еще (уже) не били своих подчиненных по физиономии, не загоняли их за Можай, по крайней мере, в массовом порядке и безнаказанно.
Еще существовали опереточные органы, гарантирующие соблюдение прав трудящегося люда.
Правителей страны уже давно назначала верхушка, но еще устраивались представления, называемые «выборами».
Ветераны еще ходили на улицы требовать человеческого к себе отношения. Они уже не слишком верили, что смогут чего-то добиться, но безысходность и желание хоть что-то сделать для признания давно списанных заслуг, гнали их на улицы. Им пока — что давали такую возможность, поорать и выпустить пары, стесняясь признать, что прежние безумные правители пережевали, высосали все соки и выплюнули их за ненадобностью, а теперешней власти они и подавно не нужны.
Новая знать еще помнила, хоть и старалась забыть всеми доступными средствами, об оставшихся в недалеком прошлом «свободе, равенстве, братстве».
Еще не было законодательного разделения на классы, хотя декларируемая равноценность всех членов общества, доставшаяся в наследство от периодов лишений, войн, репрессий и утопических экспериментов с массовым смертельным исходом, была уже чисто пропагандистским трюком.
Большая война со свирепым, сильным и вероломным врагом уже осталась в прошлом. Однако, отравленные сытой жизнью поколения «детей, не знавших войн», быстренько устроили себе ряд маленьких, но чрезвычайно горячих по накалу страстей конфликтов, на которых, как и на большой войне убивали и калечили по- настоящему.
Удавка «единомыслия» еще не была накинута на шеи людей, при помощи тяжелых условий жизни и тотальной «охоты на ведьм» обязывая всех думать одинаково.
Был там и ответ, объясняющий, зачем все это делалось, который был ясен как дважды два литературному персонажу и совершенно не укладывался в голове капитана ВКС.
По мнению автора, древние люди таким образом «не позволяли душе лениться». Люди заполняли свое существование эмоционально значимыми событиями, строя бледное подобие настоящей жизни вокруг самими же созданных препятствий по материальным ресурсам, свободе перемещения и, чему больше всего поражался персонаж романа — ограничению в пище, которая для многих, с легкой подачи писателей рассмаковывающих ужасы голода, стала фетишем, мерилом ценностей, самой желанной наградой.
Федор долго думал о прочитанном, поражаясь, что ничего не меняется. Потом он в расстроенных чувствах выкурил сигарету и улегся спать, благо время было позднее.
Но в голове бывшего пакадура, по воле случая вынужденного прикидываться Управителем Жизни, еще долго крутился собачий вальс из поколений, то изнурявших себя «самодельными» трудностями, то скучающих без лишений.
И вращала этот дебильный хоровод та самая сила, которая заставляла людей сходить с ума от скуки, когда по странному капризу календаря нерабочих дней набиралось больше 3 подряд.
Утро Федора пролетело просто мгновенно. Пришел лечащий врач, затем полковник, потом были процедуры. Из младшего персонала дежурила Бэла, которая ему нравилась меньше всего из-за крашеных волос и неприятного диковатого взгляда карих глаз. Конечников почти не обращал на нее внимания. Наконец, он, оставив медсестру в палате, Конечников выехал на природу, в парк.
Его аппарат, повинуясь заданной программе, медленно плыл по аллеям, неся на себе погруженного в чтение высокопоставленного пациента. Федор читал все подряд, забыв о первоначальной задаче — найти сочетание звуков, которое делало человека бессмертным. А невозможная книга подбрасывала пакадуру факты один занятней другого.
« В небе было еще светло. Машина историка с мягким шорохом неслась сквозь воздух. 700 км/час практически не ощущались в герметичном салоне, как в вату обернутом эластичным коконом поля. Помимо защитных функций, барьерная разность потенциалов обладала еще и свойством гасить воздушные вихри, что резко снижало сопротивление воздуха и шум. Земля была темной, пустой, нереальной, сумрачным двойником темнеющего неба, на котором уже загорелись острые, колючие, безжалостно яркие звезды. Глайдер Максима, скользил между этими темными безднами в полоске света от вечерней зари.
— Будет холодно, — сказал историк.
— Да, — грустно сказала женщина, отрывая голову от стекла.
Ирина, наконец, вернулась из своих невеселых мыслей, сопровождаемых созерцанием однообразного снежного пейзажа за блистерами скоростного антигравитационного снаряда.
— Еще минут 10 и мы на месте, — сообщил ей Максим.
— У тебя хороший аппарат, — также грустно сказала женщина. — Он такой, такой…
Ирина замялась, не найдя нужного слова. Женщина показала на консоль управления, где переливались огоньки индикаторов и приглушенно светились темно-синие цифры табло.
— Он будит инстинкты, — подсказал ей историк. — Он одного вида этого глайдера хочется дать полный газ и уйти к звездам.
— А это можно?
— Спрашиваешь, — улыбнулся Максим. Он любил свою машину. — Моторы «Корсара» позволяют ему делать 6 Махов на границе тропосферы без форсажа. Глайдер может разгоняться с ускорением до 10 g в безвоздушном пространстве. Мы могли бы долететь до Луны и вернуться обратно, прежде чем кончится ресурс системы дыхания. Хочешь?
— Не в этот раз, Максим, — грустно сказала женщина. — Есть странное несоответствие. Этот аппарат по заложенным в него возможностям больше подходит для спасателей и военных.
Его судьба была носить пушки и ракеты, ходить в атаку на тяжелые, неповоротливые туши крейсеров, уворачиваться от перехватчиков, маневрировать в роях обломков, спасая себя и пилота… А жизнь проходит в полетах от работы до дома на прогулочной скорости. Да еще вот в таких вылазках.
— Ну почему, — возразил Максим. — Я регулярно летаю на побережье Флориды. Бывал в Австралии, Мексике, Китае, южных островах. Выходил на околоземную орбиту и даже добирался до Луны.
— А к кому ты летаешь во Флориду? — поинтересовалась Ирина.
— К женщине, — ответил Максим.
— Ну, разумеется, — с досадой сказала Ирина. — Не заниматься же онанизмом.
— А если заниматься, то с партнером, — в тон ей ответил Максим.
— Вот именно… Онанизм вдвоем — как зеркало нашей эпохи.
— Кто виноват, что люди, подходящие друг другу, как правило, разделены не километрами, а парсеками пространства.
— Нет, не в этом дело. Люди разделены тем, что совершенно, ни сколечко не нужны друг другу. От этого хочется выть.
— Ты имеешь в виду себя? — осторожно спросил Максим.
— И себя тоже, — глухо, с досадой ответила женщина. — Смотри, впереди появились огоньки.
— Я давно их заметил, — сказал Максим. — Это наше цель, Мертвый город.
— Не называй его так, — попросила Ирина.
— Хорошо, просто город.
Историк повел машину вниз, одновременно отклоняясь влево. Когда глайдер опустился настолько, что воздушные вихри от его стремительного полета стали обозначать его путь на снегу, Максим, привычным движением, довернул штурвал вправо и двинул его от себя. Снежная равнина внезапно ушла вниз под брюхом машины, «Корсар» ухнул почти до самого дна и помчался в каком-то неглубоком, петляющем овраге, поднимая за кормой целую снежную бурю.
Женщина от неожиданности взвизгнула, схватилась руками за своего спутника.
— Мы подберемся так, что локаторы нас не увидят, — пояснил Максим. — Сейчас мы летим в сухом русле реки. Мы вынырнем за метромостом.
— Зачем? — почти прокричала Ирина, возбужденная и напуганная.
— Появимся эффектно. Так подкрадывались к цели древние штурмовые машины, — с внешним спокойствием, наслаждаясь скоростью и чувством опасности, пояснил Максим. — Кстати, кричать прямо в ухо совсем не обязательно.
— Извини, — уже нормально сказала Ирина. — Может не надо?
— Отчего? — спросил историк.
— Если хочешь хорошенько меня завести, прибереги это для возвращения, — ничуть не смущаясь, ответила она.
— Ну, как скажешь, — ничуть не выдал своего удивления Максим.
Ему вдруг подумалось, что он начинает привыкать к этой помойной женщине и даже принимать во внимание ее желания.
Историку это совсем не понравилось. Что-то происходило между ними как бы, между прочим, самой собой, помимо его желания.
Максим снизил скорость и поднялся на 200 метров. Цель полета была совсем рядом. Посреди снежной равнины сияла огнями улица большого города. На здания были налеплены сотни лампочек, которые сияли в темноте ночи, очерчивая контуры сооружений. С ними соперничали оранжевые уличные фонари, заливавшие неживым светом расчищенное от снега пространство. На проезжей части садились лодьи и глайдеры гостей.
Историк сделал круг, показывая изнанку этой почти с идеальной точностью смоделированной улицы — торчащие наружу внутренности недостроенных зданий, перекрытия, страховочные балки из композита, подпирающие стены фасадов. Все это выглядело как с размахом выполненные фанерные декорации.
Максим прошел над коробками домов, лишенных крыши и заваленных почти доверху снегом внутри, зашел на посадку и технично посадил машину на свободный пятачок. Вылез из глайдера и помог выбраться Ирине.
Иллюзия того, что они оказались в настоящем старинном городе, из которого непонятным образом исчезли все жители, была полной.
На занесенной снегом улице сияли огнями фонари, светились витрины магазинов, предлагая зайти. Море света плескалось на вывесках казино. На крайнем доме, граничащим с Садовым кольцом, медленно вращался огромный глобус. Впечатление портили беспорядочно брошенные летательные машины.
Мало того, что глайдеры принадлежали к совсем другому времени, они были натыканы, где попало, довершая впечатление странной катастрофы, которая заставила людей покинуть это место налегке, бросив и дома и транспорт.
Ирина огорченно вздохнула.
— Я много думала, как это выглядит, надеялась, что будет похоже, но увы…
— Почему? — удивился Максим.
— Никакого эффекта реальности.
— Вроде все сделано, как должно было быть, — в раздумье произнес историк.
— Нет, — покачала головой Ирина. — Несмотря на размах, есть масса деталей, которые выдают новодел, даже с этой стороны, не говоря уже о заднике.
— Тебе виднее, — согласился Максим.
За этим разговором они подошли к зданию. У входа, за огораживающим проход толстым бархатным шнуром, грудой мерзлого железа стояла пара «паксов», летающих боевых роботов. Как заметил Максим, они были дезактивированы и просто таращились на проходящих линзами видеодатчиков, пугая людей одним своим присутствием.
Сочлененные тела, делающие роботов похожими на гибрид паука, змеи и велосипедной цепи, занимали характерное для транспортировки положение. Биодетекторы, способные засечь живое существо с заданными психопараметрами были выключены, и висели на гибких кронштейнах, будто короткие усики.
Историку пришло в голову, что боевые механизмы просто привезли и бросили тут давным-давно, даже не удосужившись проверить их работоспособность.
— Кошмар какой, — сказала Ирина, проходя мимо механических стражей.
— Абстракционизм, — усмехнулся Максим. — Неработающий элемент интерьера. Хотя кого бояться здесь, в запретной зоне…
У дверей стояла пара девушек из личной охраны императора. Они считали информацию с идентификационных браслетов и оставили Максима с его спутницей в покое.
Помещение было маленьким, тесным, несмотря на то, что реконструкция проводилась с учетом увеличения за прошедшие эпохи среднего роста людей более чем на 70 см.
Привыкший к имперскому размаху Максим всегда удивился, как же можно так было жить. После того, как они сдали верхнюю одежду в гардеробе, оказалось, что в помещении прохладно.
Дуло из дверей, холодом тянуло от окон и вообще, маленькие, водяные радиаторы не в состоянии были дать столько тепла, чтобы нагреть щелястое здание до комфортной температуры. Ирине, одетой в короткую юбку и блузу с огромным вырезом, стало откровенно холодно.
Максим предложил ей свой шарф, но она стоически отказалась. До начала просмотра оставалось еще довольно много времени, и историк со своей спутницей решили пройтись. Публика уже собралась, очевидно, решив, что лучше приехать заранее, чем лихорадочно спешить в случае каких-либо форс-мажорных обстоятельств.
Приглашенные занимались своими делами, реагируя на окружающих доброжелательно, но абсолютно индифферентно. Кое- кто надиктовывал данные в речезаписывающее устройства, кое- кто разговаривал по вмонтированным в идентификационные браслеты телефонам. Большинство пользовалось портативными компьютерами для блуждания по сети. Огни вмонтированных в стандартную гарнитуру экранчиков отражались в спокойных, ничего не выражающих глазах.
Люди были одеты, в основном в черное и серое. Попадались экземпляры в рабочих комбинезонах — техники главного компьютера допоздна проверяли работоспособность механизмов считывателя и приехали сюда, в чем были.
Кое-где кучковались военные в черной форме, к которой воображение помимо воли дорисовывало серебристый энергошлем.
Прочая публика их старательно обходила. Офицеров Корпуса Теней избегали даже конченые «ботаники» императорской «шарашки», как называли ВИИР.
«Шлемоголовых» не боялись, нет. Просто рядом с этими лишенными тормозов существами нужно было внимательно контролировать себя. чтобы не сделать чего-то, что могло быть истолковано их начисто промытыми энергошлемом мозгами как агрессия. Естественно, по доброй воле во внерабочее время люди напрягаться не хотели.
Также народ избегал амазонок. Амазонки — личное подразделение владимирских принцесс, созданное в незапамятной древности, остались такими же дикими и необузданными, как и в те далекие времена.
Ходила злая шутка про то, отчего амазонкам не кладут ножей и вилок — кушать ими они все равно не умеют, но непременно используют не по назначению. Глядя на этих светловолосых девочек, одетых в серую форму, в это не сильно верилось.
Но это было абсолютной, без прикрас правдой. За похожими на ангелов воительницами тянулась дурная слава неуравновешенных и злобных фурий, пускающих в ход оружие по любому поводу.
Несколько офицеров военной полиции напряженно следили за тем, чтобы все прошло без эксцессов.
Ирина выделялась из толпы. Ее откровенный наряд, цокающие шпильки, красивое тело, медный загар и рыжие волосы обращали на себя внимание. Спутница Максима выглядела штучкой со страниц цареградского журнала мод, неизвестно каким ветром занесенной в запретную зону холодного континента.
Появление гостьи с Гелиоса вызвало неявный, но хорошо заметный для опытного глаза психиатра переполох. Публика бросила свои дела и переключила на Ирину большую часть внимания.
Дамы искоса кидали на нее оценивающие взгляды, амазонки недоброжелательно щурились, мужчины откровенно таращились на ту, которая так отличалась от сложившегося местного стандарта. Не реагировали только «шлемоголовые», которые по-сути, давно уже не были людьми.
Обычно здесь женщины одевались в серые и черные цвета, носили длинные юбки или свободные брюки. На ноги они надевали тяжелую обувь наподобие туристических ботинок, а верхняя часть костюма, как правило, состояла из наглухо застегнутого френча или толстого свитера под горло с жилетом обычной траурной расцветки.
Кое у кого на плечи были накинуты темные платки или пончо. Волосы старательно красились дамами в черный цвет и распускались по плечам или прятались под бандану, чтобы не дай Бог вызвать ассоциации и с конским хвостом девушки — воина. На нос цеплялись притемненные очки, если там раньше не оказывалась компьютерная гарнитура.
Смысл этих странных манипуляций со своей внешностью заключался в том, что ученые тетки не хотели иметь ничего общего с тенденциями моды, копирующими стиль принятый «дикими кошками" на службе и вне ее.
Рядиться под императорскую амазонку имело смысл где-нибудь далеко: на Тау, Кассии, Алой. Но делать это, имея батальон оригиналов под боком — было просто смешным.
Но переполох по большому счету вызвало не это. Уже давно никто не старался привлечь к себе внимания, не заявлял, хотя бы таким способом, что нуждается в обществе себе подобных.
Максим также догадывался, что кое-кто совершал туже ошибку, что и его начальник, принимая Ирину за сексдроида, которого хозяин из-за избытка дурного, низкопробного остроумия привел на мероприятие и выдает за человека.
Историк даже увидел, как его приятель Миша, стараясь, чтобы никто этого не заметил, деликатно проверил на своем браслете, не отзовется ли встраиваемый в каждого робота маячок в спутнице Максима.
— Макс, а что, кто-то умер? — несколько растеряно поинтересовалась Ирина.
— С чего ты взяла? — удивился историк.
— Почему все в трауре?
— Так принято, — пожав плечами, ответил Максим.
— И ты мне ничего не сказал?! — с негодованием воскликнула женщина. — Я же выгляжу как белая ворона.
— Ты все равно бы мне не поверила, — ответил Максим. — А потом, — посмотри. Ты произвела фурор. Теперь много дней будут разговоры про медноволосую богиню.
— Да, — сказала она, — я и представить себе не могла, что в центре Обитаемого Пространства, самом ядре цивилизации народ одевается как в забитой деревне, — усмехнулась Ирина.
— Не путай Царьград и Владимир, — ответил Максим. — И потом. Все эти цветущие девочки и мальчики — в большинстве своем — неимоверно старые существа. За их долгую жизнь было много всего: людей, событий, мыслей»…
… Фeдор вдруг ощутил, что жить в этом мире было его судьбой, что именно он должен был спокойно и неторопливо прохаживаться по фойе бутафорского кинотеатра в фантасмагорическом, призрачном городе. Именно он должен был читать мантру и улыбаться пролетающим мимо десятилетиям, оставаясь молодым и сильным впитывать мудрость эпохи спокойного и сильного разума. «Что сделано, то сделано», — со вздохом подумал Конечников, возвращаясь к чтению.
…..» — Иными словами, этим их не проймешь. Ты это ведь хотел сказать? — спросила Ирина.
— И это тоже. А еще то, что у нас люди мало нуждаются друг в друге.
— Как же вы можете так жить, — с досадой произнесла женщина. — А впрочем, наверное, как везде. Просто у нас в провинции это не так заметно. Скажи, что же заставило этих моральных развалин притащить задницы сюда?
— А разве я не сказал? — удивился Максим.
— Нет.
— И ты поехала неизвестно куда, неизвестно зачем? — поразился историк.
— Ты мой мужчина. Куда ты, туда и я, — ответила Ирина.
Максим оторопело посмотрел на женщину, пытаясь понять, правду говорит она или издевается. Ирина глядела на него с мягкой чувственной улыбкой, словно предлагая себя всю своему господину и повелителю.
На какое-то мгновение все воронье сборище перестало существовать для Максима. Он ошалело потряс головой, стряхивая с себя наваждение.
— Тут показывают древние фильмы, плоские движущиеся картинки доисторических времен. Мероприятие закрытое, только для своих. Собирается институтская элита, рободелы, строители. Приезжают ностальгирующие личности из цареградского дворца. Иногда просмотры изволит посещать даже сам джихан.
— Ты часто здесь бываешь? — с уважением поинтересовалась Ирина.
— По правде говоря — в первый раз, — пряча смущение за усмешкой, ответил Максим.
— Все когда-нибудь бывает в первый раз, — не стала иронизировать по этому поводу женщина. — Главное, чтобы не в последний. На этих вечерах только смотрят?
«Атавизмы, атавизмы», — подумал Максим, чувствуя, что ему все равно приятно исходящее от женщины восхищение.
— Обычно тут решаются все серьезные вопросы. Теоретически можно улучшить карьерное положение.
— Максим, это же здорово. Постарайся использовать эту возможность.
«На кой мне это нужно», — подумал Максим.
— Хорошо, — сказал он, с улыбкой. — Пошли, уже можно.
Максим с Ириной уселись под балконом левой стороны, подальше от экрана в темном уголке.
Очень скоро тягомотина с посадкой закончилась, и в зале погас свет.
Максим по долгу службы изучил немало обработанных при помощи современных технологий исторических материалов, но настоящий фильм, причем так, как его могли видеть далекие, доисторические предки смотрел впервые.
С самого первого кадра стало ясно, что видеоряд состоит из множества неподвижных картинок. Хотя частота смены изображений была оптимизирована под современную скорость восприятия и составляла 120 кадров в секунду, глаз историка, избалованный недискретными мониторами замечал ощутимое подергивание экрана.
К этому добавлялось несовершенство картинки с недостаточно резким изображением — следствие старинной технологии образования цвета при помощи 3 монохромных слоев.
Максим, конечно, был готов к убожеству зрелища. Он много знал про те времена. Но эти бледные тени на на экране, заставили историка задуматься, каково было этим людям жить, если сидение в неосвещенном, холодном и душном зале на неудобных креслах, было одним из желанных развлечений.
Ирина, несколько напряженная сначала, наоборот, с удовольствием растворилась в том, что было неправдой вдвойне. Бывшую любовницу Толика захватила не слишком реальная история о не существовавшей женщине, приглаженная и выхолощенная режиссерами и сценаристами давно разрушенной «фабрики грез» до состояния розовой водички, предназначенной для выжимания слез из сентиментальных неврастеничек.
Как психолог, Максим понимал, зачем князь-император собирает людей в строящемся по его прихоти городе- фантасмагории, городе-призраке.
Собственно говоря, младший научный сотрудник института исторической реконструкции, непосредственно участвовал в создании мегаполиса древности. Но одно дело печь блины, другое дело давиться тем, что напек. Одно дело быть зрителем и охотником, другое — самому подвергаться тому, как жили предки.
Максим догадывался о тех чувствах, которые мог переживать император: от легкой ностальгии по давно прошедшим временам, до желания убедиться в правильности того курса, которым он, цареградский владыка, вел 63 миллиона своих подданных, разбросанных по Обитаемому Пространству Галактики.
Историку вдруг подумалось, что Даниил Концепольский, чем-то похож на одного из героев этого фильма. Он смеялся и отрицал ценности ближних своих, но в глубине души завидовал тем, кто по разным причинам, от трусости и глупости до твердого убеждения в правильности своими жизнями утверждал то, чему их учили родители.
«Выдохся наш император», — вдруг подумалось Максиму. — «Устал рубить топором великого мастера. В конце-концов, нет ничего вечного».
Экранная героиня вовсю праздновала свою любовь к напичканному предрассудками остолопу, который разрывался между спокойной, удобной и скучной теткой и пышущей африканскими страстями девчонкой, по тем временам совсем лишенной моральных запретов.
Ирина, не отрываясь, глядела в экран. На ее щеках блестели слезы. Она совсем забыла про своего спутника, забыла про необходимость играть в любовь.
Когда пресный блондинчик в очередной раз отказал огненной чертовке, Ирина, издавая какие-то невнятные звуки, поднялась со своего места.
«Ира, ты куда?» — успел только спросить Максим. Женщина сдавленным голосом сквозь слезы на бегу пробулькала, чтобы он за ней не ходил, и выскочила из зала.
Глубоко внутри что-то подталкивало Максима встать и бежать следом, но весь опыт практикующего психиатра противился этому. Сделать это означало показать слабину, поддаться на провокацию, уступить самодеятельной актерке, разыгрывающую как пьесу свою жизнь.
Историк посидел еще немного, разглядывая темный зал, освещенный лишь дергающимся изображением на экране. Кое-где торчали редкие головы зрителей. Большинство из них продолжало заниматься своими делами.
Время шло, Ирина не возвращалась. Прошло примерно полчаса, действие перенеслось из мирной довоенной идиллии в жуткую реальность военного времени.
Это была уже не Ирина. Это была совсем другая женщина, по-другому чувствующая и думающая. Но связь между их сущностями оставалась, оттого давно прошедшая жизнь стала заполнять сознание Максима"…
Следующие 10 страниц автор несколько неуверенно, всячески извиняясь за противоречие здравому смыслу, описывал тот мир, который открылся историку через глаза и мысли молодой художницы, вынужденной малевать на продажу пейзаж, открывающийся со смотровой площадки какой-то Воробьевой или Воробьиной горы.
То, что не могло уложиться в голове занимавшегося этим периодом историка, было предельно ясно его далекому потомку, который читал и словно глядел в зеркало: несмотря на то, что поменялись декорации, все было до боли узнаваемым, виденным Федором его собственными глазами.
Единственно, в этом мире было чуть больше свободы и уважения к человеческой личности.
Столоначальники еще (уже) не били своих подчиненных по физиономии, не загоняли их за Можай, по крайней мере, в массовом порядке и безнаказанно.
Еще существовали опереточные органы, гарантирующие соблюдение прав трудящегося люда.
Правителей страны уже давно назначала верхушка, но еще устраивались представления, называемые «выборами».
Ветераны еще ходили на улицы требовать человеческого к себе отношения. Они уже не слишком верили, что смогут чего-то добиться, но безысходность и желание хоть что-то сделать для признания давно списанных заслуг, гнали их на улицы. Им пока — что давали такую возможность, поорать и выпустить пары, стесняясь признать, что прежние безумные правители пережевали, высосали все соки и выплюнули их за ненадобностью, а теперешней власти они и подавно не нужны.
Новая знать еще помнила, хоть и старалась забыть всеми доступными средствами, об оставшихся в недалеком прошлом «свободе, равенстве, братстве».
Еще не было законодательного разделения на классы, хотя декларируемая равноценность всех членов общества, доставшаяся в наследство от периодов лишений, войн, репрессий и утопических экспериментов с массовым смертельным исходом, была уже чисто пропагандистским трюком.
Большая война со свирепым, сильным и вероломным врагом уже осталась в прошлом. Однако, отравленные сытой жизнью поколения «детей, не знавших войн», быстренько устроили себе ряд маленьких, но чрезвычайно горячих по накалу страстей конфликтов, на которых, как и на большой войне убивали и калечили по- настоящему.
Удавка «единомыслия» еще не была накинута на шеи людей, при помощи тяжелых условий жизни и тотальной «охоты на ведьм» обязывая всех думать одинаково.
Был там и ответ, объясняющий, зачем все это делалось, который был ясен как дважды два литературному персонажу и совершенно не укладывался в голове капитана ВКС.
По мнению автора, древние люди таким образом «не позволяли душе лениться». Люди заполняли свое существование эмоционально значимыми событиями, строя бледное подобие настоящей жизни вокруг самими же созданных препятствий по материальным ресурсам, свободе перемещения и, чему больше всего поражался персонаж романа — ограничению в пище, которая для многих, с легкой подачи писателей рассмаковывающих ужасы голода, стала фетишем, мерилом ценностей, самой желанной наградой.
Федор долго думал о прочитанном, поражаясь, что ничего не меняется. Потом он в расстроенных чувствах выкурил сигарету и улегся спать, благо время было позднее.
Но в голове бывшего пакадура, по воле случая вынужденного прикидываться Управителем Жизни, еще долго крутился собачий вальс из поколений, то изнурявших себя «самодельными» трудностями, то скучающих без лишений.
И вращала этот дебильный хоровод та самая сила, которая заставляла людей сходить с ума от скуки, когда по странному капризу календаря нерабочих дней набиралось больше 3 подряд.
Утро Федора пролетело просто мгновенно. Пришел лечащий врач, затем полковник, потом были процедуры. Из младшего персонала дежурила Бэла, которая ему нравилась меньше всего из-за крашеных волос и неприятного диковатого взгляда карих глаз. Конечников почти не обращал на нее внимания. Наконец, он, оставив медсестру в палате, Конечников выехал на природу, в парк.
Его аппарат, повинуясь заданной программе, медленно плыл по аллеям, неся на себе погруженного в чтение высокопоставленного пациента. Федор читал все подряд, забыв о первоначальной задаче — найти сочетание звуков, которое делало человека бессмертным. А невозможная книга подбрасывала пакадуру факты один занятней другого.
« В небе было еще светло. Машина историка с мягким шорохом неслась сквозь воздух. 700 км/час практически не ощущались в герметичном салоне, как в вату обернутом эластичным коконом поля. Помимо защитных функций, барьерная разность потенциалов обладала еще и свойством гасить воздушные вихри, что резко снижало сопротивление воздуха и шум. Земля была темной, пустой, нереальной, сумрачным двойником темнеющего неба, на котором уже загорелись острые, колючие, безжалостно яркие звезды. Глайдер Максима, скользил между этими темными безднами в полоске света от вечерней зари.
— Будет холодно, — сказал историк.
— Да, — грустно сказала женщина, отрывая голову от стекла.
Ирина, наконец, вернулась из своих невеселых мыслей, сопровождаемых созерцанием однообразного снежного пейзажа за блистерами скоростного антигравитационного снаряда.
— Еще минут 10 и мы на месте, — сообщил ей Максим.
— У тебя хороший аппарат, — также грустно сказала женщина. — Он такой, такой…
Ирина замялась, не найдя нужного слова. Женщина показала на консоль управления, где переливались огоньки индикаторов и приглушенно светились темно-синие цифры табло.
— Он будит инстинкты, — подсказал ей историк. — Он одного вида этого глайдера хочется дать полный газ и уйти к звездам.
— А это можно?
— Спрашиваешь, — улыбнулся Максим. Он любил свою машину. — Моторы «Корсара» позволяют ему делать 6 Махов на границе тропосферы без форсажа. Глайдер может разгоняться с ускорением до 10 g в безвоздушном пространстве. Мы могли бы долететь до Луны и вернуться обратно, прежде чем кончится ресурс системы дыхания. Хочешь?
— Не в этот раз, Максим, — грустно сказала женщина. — Есть странное несоответствие. Этот аппарат по заложенным в него возможностям больше подходит для спасателей и военных.
Его судьба была носить пушки и ракеты, ходить в атаку на тяжелые, неповоротливые туши крейсеров, уворачиваться от перехватчиков, маневрировать в роях обломков, спасая себя и пилота… А жизнь проходит в полетах от работы до дома на прогулочной скорости. Да еще вот в таких вылазках.
— Ну почему, — возразил Максим. — Я регулярно летаю на побережье Флориды. Бывал в Австралии, Мексике, Китае, южных островах. Выходил на околоземную орбиту и даже добирался до Луны.
— А к кому ты летаешь во Флориду? — поинтересовалась Ирина.
— К женщине, — ответил Максим.
— Ну, разумеется, — с досадой сказала Ирина. — Не заниматься же онанизмом.
— А если заниматься, то с партнером, — в тон ей ответил Максим.
— Вот именно… Онанизм вдвоем — как зеркало нашей эпохи.
— Кто виноват, что люди, подходящие друг другу, как правило, разделены не километрами, а парсеками пространства.
— Нет, не в этом дело. Люди разделены тем, что совершенно, ни сколечко не нужны друг другу. От этого хочется выть.
— Ты имеешь в виду себя? — осторожно спросил Максим.
— И себя тоже, — глухо, с досадой ответила женщина. — Смотри, впереди появились огоньки.
— Я давно их заметил, — сказал Максим. — Это наше цель, Мертвый город.
— Не называй его так, — попросила Ирина.
— Хорошо, просто город.
Историк повел машину вниз, одновременно отклоняясь влево. Когда глайдер опустился настолько, что воздушные вихри от его стремительного полета стали обозначать его путь на снегу, Максим, привычным движением, довернул штурвал вправо и двинул его от себя. Снежная равнина внезапно ушла вниз под брюхом машины, «Корсар» ухнул почти до самого дна и помчался в каком-то неглубоком, петляющем овраге, поднимая за кормой целую снежную бурю.
Женщина от неожиданности взвизгнула, схватилась руками за своего спутника.
— Мы подберемся так, что локаторы нас не увидят, — пояснил Максим. — Сейчас мы летим в сухом русле реки. Мы вынырнем за метромостом.
— Зачем? — почти прокричала Ирина, возбужденная и напуганная.
— Появимся эффектно. Так подкрадывались к цели древние штурмовые машины, — с внешним спокойствием, наслаждаясь скоростью и чувством опасности, пояснил Максим. — Кстати, кричать прямо в ухо совсем не обязательно.
— Извини, — уже нормально сказала Ирина. — Может не надо?
— Отчего? — спросил историк.
— Если хочешь хорошенько меня завести, прибереги это для возвращения, — ничуть не смущаясь, ответила она.
— Ну, как скажешь, — ничуть не выдал своего удивления Максим.
Ему вдруг подумалось, что он начинает привыкать к этой помойной женщине и даже принимать во внимание ее желания.
Историку это совсем не понравилось. Что-то происходило между ними как бы, между прочим, самой собой, помимо его желания.
Максим снизил скорость и поднялся на 200 метров. Цель полета была совсем рядом. Посреди снежной равнины сияла огнями улица большого города. На здания были налеплены сотни лампочек, которые сияли в темноте ночи, очерчивая контуры сооружений. С ними соперничали оранжевые уличные фонари, заливавшие неживым светом расчищенное от снега пространство. На проезжей части садились лодьи и глайдеры гостей.
Историк сделал круг, показывая изнанку этой почти с идеальной точностью смоделированной улицы — торчащие наружу внутренности недостроенных зданий, перекрытия, страховочные балки из композита, подпирающие стены фасадов. Все это выглядело как с размахом выполненные фанерные декорации.
Максим прошел над коробками домов, лишенных крыши и заваленных почти доверху снегом внутри, зашел на посадку и технично посадил машину на свободный пятачок. Вылез из глайдера и помог выбраться Ирине.
Иллюзия того, что они оказались в настоящем старинном городе, из которого непонятным образом исчезли все жители, была полной.
На занесенной снегом улице сияли огнями фонари, светились витрины магазинов, предлагая зайти. Море света плескалось на вывесках казино. На крайнем доме, граничащим с Садовым кольцом, медленно вращался огромный глобус. Впечатление портили беспорядочно брошенные летательные машины.
Мало того, что глайдеры принадлежали к совсем другому времени, они были натыканы, где попало, довершая впечатление странной катастрофы, которая заставила людей покинуть это место налегке, бросив и дома и транспорт.
Ирина огорченно вздохнула.
— Я много думала, как это выглядит, надеялась, что будет похоже, но увы…
— Почему? — удивился Максим.
— Никакого эффекта реальности.
— Вроде все сделано, как должно было быть, — в раздумье произнес историк.
— Нет, — покачала головой Ирина. — Несмотря на размах, есть масса деталей, которые выдают новодел, даже с этой стороны, не говоря уже о заднике.
— Тебе виднее, — согласился Максим.
За этим разговором они подошли к зданию. У входа, за огораживающим проход толстым бархатным шнуром, грудой мерзлого железа стояла пара «паксов», летающих боевых роботов. Как заметил Максим, они были дезактивированы и просто таращились на проходящих линзами видеодатчиков, пугая людей одним своим присутствием.
Сочлененные тела, делающие роботов похожими на гибрид паука, змеи и велосипедной цепи, занимали характерное для транспортировки положение. Биодетекторы, способные засечь живое существо с заданными психопараметрами были выключены, и висели на гибких кронштейнах, будто короткие усики.
Историку пришло в голову, что боевые механизмы просто привезли и бросили тут давным-давно, даже не удосужившись проверить их работоспособность.
— Кошмар какой, — сказала Ирина, проходя мимо механических стражей.
— Абстракционизм, — усмехнулся Максим. — Неработающий элемент интерьера. Хотя кого бояться здесь, в запретной зоне…
У дверей стояла пара девушек из личной охраны императора. Они считали информацию с идентификационных браслетов и оставили Максима с его спутницей в покое.
Помещение было маленьким, тесным, несмотря на то, что реконструкция проводилась с учетом увеличения за прошедшие эпохи среднего роста людей более чем на 70 см.
Привыкший к имперскому размаху Максим всегда удивился, как же можно так было жить. После того, как они сдали верхнюю одежду в гардеробе, оказалось, что в помещении прохладно.
Дуло из дверей, холодом тянуло от окон и вообще, маленькие, водяные радиаторы не в состоянии были дать столько тепла, чтобы нагреть щелястое здание до комфортной температуры. Ирине, одетой в короткую юбку и блузу с огромным вырезом, стало откровенно холодно.
Максим предложил ей свой шарф, но она стоически отказалась. До начала просмотра оставалось еще довольно много времени, и историк со своей спутницей решили пройтись. Публика уже собралась, очевидно, решив, что лучше приехать заранее, чем лихорадочно спешить в случае каких-либо форс-мажорных обстоятельств.
Приглашенные занимались своими делами, реагируя на окружающих доброжелательно, но абсолютно индифферентно. Кое- кто надиктовывал данные в речезаписывающее устройства, кое- кто разговаривал по вмонтированным в идентификационные браслеты телефонам. Большинство пользовалось портативными компьютерами для блуждания по сети. Огни вмонтированных в стандартную гарнитуру экранчиков отражались в спокойных, ничего не выражающих глазах.
Люди были одеты, в основном в черное и серое. Попадались экземпляры в рабочих комбинезонах — техники главного компьютера допоздна проверяли работоспособность механизмов считывателя и приехали сюда, в чем были.
Кое-где кучковались военные в черной форме, к которой воображение помимо воли дорисовывало серебристый энергошлем.
Прочая публика их старательно обходила. Офицеров Корпуса Теней избегали даже конченые «ботаники» императорской «шарашки», как называли ВИИР.
«Шлемоголовых» не боялись, нет. Просто рядом с этими лишенными тормозов существами нужно было внимательно контролировать себя. чтобы не сделать чего-то, что могло быть истолковано их начисто промытыми энергошлемом мозгами как агрессия. Естественно, по доброй воле во внерабочее время люди напрягаться не хотели.
Также народ избегал амазонок. Амазонки — личное подразделение владимирских принцесс, созданное в незапамятной древности, остались такими же дикими и необузданными, как и в те далекие времена.
Ходила злая шутка про то, отчего амазонкам не кладут ножей и вилок — кушать ими они все равно не умеют, но непременно используют не по назначению. Глядя на этих светловолосых девочек, одетых в серую форму, в это не сильно верилось.
Но это было абсолютной, без прикрас правдой. За похожими на ангелов воительницами тянулась дурная слава неуравновешенных и злобных фурий, пускающих в ход оружие по любому поводу.
Несколько офицеров военной полиции напряженно следили за тем, чтобы все прошло без эксцессов.
Ирина выделялась из толпы. Ее откровенный наряд, цокающие шпильки, красивое тело, медный загар и рыжие волосы обращали на себя внимание. Спутница Максима выглядела штучкой со страниц цареградского журнала мод, неизвестно каким ветром занесенной в запретную зону холодного континента.
Появление гостьи с Гелиоса вызвало неявный, но хорошо заметный для опытного глаза психиатра переполох. Публика бросила свои дела и переключила на Ирину большую часть внимания.
Дамы искоса кидали на нее оценивающие взгляды, амазонки недоброжелательно щурились, мужчины откровенно таращились на ту, которая так отличалась от сложившегося местного стандарта. Не реагировали только «шлемоголовые», которые по-сути, давно уже не были людьми.
Обычно здесь женщины одевались в серые и черные цвета, носили длинные юбки или свободные брюки. На ноги они надевали тяжелую обувь наподобие туристических ботинок, а верхняя часть костюма, как правило, состояла из наглухо застегнутого френча или толстого свитера под горло с жилетом обычной траурной расцветки.
Кое у кого на плечи были накинуты темные платки или пончо. Волосы старательно красились дамами в черный цвет и распускались по плечам или прятались под бандану, чтобы не дай Бог вызвать ассоциации и с конским хвостом девушки — воина. На нос цеплялись притемненные очки, если там раньше не оказывалась компьютерная гарнитура.
Смысл этих странных манипуляций со своей внешностью заключался в том, что ученые тетки не хотели иметь ничего общего с тенденциями моды, копирующими стиль принятый «дикими кошками" на службе и вне ее.
Рядиться под императорскую амазонку имело смысл где-нибудь далеко: на Тау, Кассии, Алой. Но делать это, имея батальон оригиналов под боком — было просто смешным.
Но переполох по большому счету вызвало не это. Уже давно никто не старался привлечь к себе внимания, не заявлял, хотя бы таким способом, что нуждается в обществе себе подобных.
Максим также догадывался, что кое-кто совершал туже ошибку, что и его начальник, принимая Ирину за сексдроида, которого хозяин из-за избытка дурного, низкопробного остроумия привел на мероприятие и выдает за человека.
Историк даже увидел, как его приятель Миша, стараясь, чтобы никто этого не заметил, деликатно проверил на своем браслете, не отзовется ли встраиваемый в каждого робота маячок в спутнице Максима.
— Макс, а что, кто-то умер? — несколько растеряно поинтересовалась Ирина.
— С чего ты взяла? — удивился историк.
— Почему все в трауре?
— Так принято, — пожав плечами, ответил Максим.
— И ты мне ничего не сказал?! — с негодованием воскликнула женщина. — Я же выгляжу как белая ворона.
— Ты все равно бы мне не поверила, — ответил Максим. — А потом, — посмотри. Ты произвела фурор. Теперь много дней будут разговоры про медноволосую богиню.
— Да, — сказала она, — я и представить себе не могла, что в центре Обитаемого Пространства, самом ядре цивилизации народ одевается как в забитой деревне, — усмехнулась Ирина.
— Не путай Царьград и Владимир, — ответил Максим. — И потом. Все эти цветущие девочки и мальчики — в большинстве своем — неимоверно старые существа. За их долгую жизнь было много всего: людей, событий, мыслей»…
… Фeдор вдруг ощутил, что жить в этом мире было его судьбой, что именно он должен был спокойно и неторопливо прохаживаться по фойе бутафорского кинотеатра в фантасмагорическом, призрачном городе. Именно он должен был читать мантру и улыбаться пролетающим мимо десятилетиям, оставаясь молодым и сильным впитывать мудрость эпохи спокойного и сильного разума. «Что сделано, то сделано», — со вздохом подумал Конечников, возвращаясь к чтению.
…..» — Иными словами, этим их не проймешь. Ты это ведь хотел сказать? — спросила Ирина.
— И это тоже. А еще то, что у нас люди мало нуждаются друг в друге.
— Как же вы можете так жить, — с досадой произнесла женщина. — А впрочем, наверное, как везде. Просто у нас в провинции это не так заметно. Скажи, что же заставило этих моральных развалин притащить задницы сюда?
— А разве я не сказал? — удивился Максим.
— Нет.
— И ты поехала неизвестно куда, неизвестно зачем? — поразился историк.
— Ты мой мужчина. Куда ты, туда и я, — ответила Ирина.
Максим оторопело посмотрел на женщину, пытаясь понять, правду говорит она или издевается. Ирина глядела на него с мягкой чувственной улыбкой, словно предлагая себя всю своему господину и повелителю.
На какое-то мгновение все воронье сборище перестало существовать для Максима. Он ошалело потряс головой, стряхивая с себя наваждение.
— Тут показывают древние фильмы, плоские движущиеся картинки доисторических времен. Мероприятие закрытое, только для своих. Собирается институтская элита, рободелы, строители. Приезжают ностальгирующие личности из цареградского дворца. Иногда просмотры изволит посещать даже сам джихан.
— Ты часто здесь бываешь? — с уважением поинтересовалась Ирина.
— По правде говоря — в первый раз, — пряча смущение за усмешкой, ответил Максим.
— Все когда-нибудь бывает в первый раз, — не стала иронизировать по этому поводу женщина. — Главное, чтобы не в последний. На этих вечерах только смотрят?
«Атавизмы, атавизмы», — подумал Максим, чувствуя, что ему все равно приятно исходящее от женщины восхищение.
— Обычно тут решаются все серьезные вопросы. Теоретически можно улучшить карьерное положение.
— Максим, это же здорово. Постарайся использовать эту возможность.
«На кой мне это нужно», — подумал Максим.
— Хорошо, — сказал он, с улыбкой. — Пошли, уже можно.
Максим с Ириной уселись под балконом левой стороны, подальше от экрана в темном уголке.
Очень скоро тягомотина с посадкой закончилась, и в зале погас свет.
Максим по долгу службы изучил немало обработанных при помощи современных технологий исторических материалов, но настоящий фильм, причем так, как его могли видеть далекие, доисторические предки смотрел впервые.
С самого первого кадра стало ясно, что видеоряд состоит из множества неподвижных картинок. Хотя частота смены изображений была оптимизирована под современную скорость восприятия и составляла 120 кадров в секунду, глаз историка, избалованный недискретными мониторами замечал ощутимое подергивание экрана.
К этому добавлялось несовершенство картинки с недостаточно резким изображением — следствие старинной технологии образования цвета при помощи 3 монохромных слоев.
Максим, конечно, был готов к убожеству зрелища. Он много знал про те времена. Но эти бледные тени на на экране, заставили историка задуматься, каково было этим людям жить, если сидение в неосвещенном, холодном и душном зале на неудобных креслах, было одним из желанных развлечений.
Ирина, несколько напряженная сначала, наоборот, с удовольствием растворилась в том, что было неправдой вдвойне. Бывшую любовницу Толика захватила не слишком реальная история о не существовавшей женщине, приглаженная и выхолощенная режиссерами и сценаристами давно разрушенной «фабрики грез» до состояния розовой водички, предназначенной для выжимания слез из сентиментальных неврастеничек.
Как психолог, Максим понимал, зачем князь-император собирает людей в строящемся по его прихоти городе- фантасмагории, городе-призраке.
Собственно говоря, младший научный сотрудник института исторической реконструкции, непосредственно участвовал в создании мегаполиса древности. Но одно дело печь блины, другое дело давиться тем, что напек. Одно дело быть зрителем и охотником, другое — самому подвергаться тому, как жили предки.
Максим догадывался о тех чувствах, которые мог переживать император: от легкой ностальгии по давно прошедшим временам, до желания убедиться в правильности того курса, которым он, цареградский владыка, вел 63 миллиона своих подданных, разбросанных по Обитаемому Пространству Галактики.
Историку вдруг подумалось, что Даниил Концепольский, чем-то похож на одного из героев этого фильма. Он смеялся и отрицал ценности ближних своих, но в глубине души завидовал тем, кто по разным причинам, от трусости и глупости до твердого убеждения в правильности своими жизнями утверждал то, чему их учили родители.
«Выдохся наш император», — вдруг подумалось Максиму. — «Устал рубить топором великого мастера. В конце-концов, нет ничего вечного».
Экранная героиня вовсю праздновала свою любовь к напичканному предрассудками остолопу, который разрывался между спокойной, удобной и скучной теткой и пышущей африканскими страстями девчонкой, по тем временам совсем лишенной моральных запретов.
Ирина, не отрываясь, глядела в экран. На ее щеках блестели слезы. Она совсем забыла про своего спутника, забыла про необходимость играть в любовь.
Когда пресный блондинчик в очередной раз отказал огненной чертовке, Ирина, издавая какие-то невнятные звуки, поднялась со своего места.
«Ира, ты куда?» — успел только спросить Максим. Женщина сдавленным голосом сквозь слезы на бегу пробулькала, чтобы он за ней не ходил, и выскочила из зала.
Глубоко внутри что-то подталкивало Максима встать и бежать следом, но весь опыт практикующего психиатра противился этому. Сделать это означало показать слабину, поддаться на провокацию, уступить самодеятельной актерке, разыгрывающую как пьесу свою жизнь.
Историк посидел еще немного, разглядывая темный зал, освещенный лишь дергающимся изображением на экране. Кое-где торчали редкие головы зрителей. Большинство из них продолжало заниматься своими делами.
Время шло, Ирина не возвращалась. Прошло примерно полчаса, действие перенеслось из мирной довоенной идиллии в жуткую реальность военного времени.