Страница:
— Вот и я не знаю, зачем нас мама так гоняет, — усмехнулась девушка.
За этим разговором они спустились к миделю.
— Макс, тебе прямо. Дверь в конце коридора, потом лесенка и ты на лунной террасе, — сказала амазонка. — А я, пожалуй, немного поплаваю. Рада была познакомиться.
— Жалко, — непроизвольно вырвалось у историка. — Я думал ты мне весь корабль покажешь.
— Тебя все равно джихан ждет, — ответила девушка. — Надеюсь, не в последний раз видимся.
Яна нырнула в люк, помахав рукой на прощание.
«Она ведь не джихана имела в виду» — пронеслось в голове у Максима.
Максим открыл дверь. Узкий коридор неожиданно закончился пустотой. Прозрачный колпак открывал громадные пространства до далекого горизонта. Но страшным было не это. Он оказался практически в зените эллипсоида центрального сектора, так, что мог без труда дотронуться до прозрачной керамики остекления, и под ним было метров 20 пустоты.
Внизу плескалась вода, в которой виднелись изрядно уменьшенные высотой тела купающихся, а прямо под ним шла неширокая галерея, скорее похожая на навесной мост через пропасть, который, дойдя до противоположной стороны, плавно расширялся, образуя почти правильный круг метров семи в диаметре.
До этой, внушающей уверенность площадки нужно было пройти галерее, а главное, преодолеть метров пять по вертикали над двойной бездной.
Максиму стало дурно, он застыл в ужасе на узкой площадке, похожей скорее на птичью жердочку. Площадка соединялась с галереей крутой лестницей, ступеньки которой состояли из тонких трубочек, вдобавок ко всему, без перил.
Это был единственный путь вниз, и историк, замирая от накатывающих приступов страха, стараясь не смотреть вниз, стал переставлять ватные, онемелые ноги. Он двигался боком, держась рукой за ступеньки.
Облегчение Максим почувствовал, когда снова оказался на твердой и относительно широкой поверхности, огороженной от пустоты вокруг легкими перилами.
Терраса была шире, чем казалось сверху, но все равно не слишком большой — 2–2,5 метра. Как понял историк, пролегала она над трубой центрального коридора корабля, вернее той его части, которая соединяла разделенные прозрачной линзой бассейна носовые и кормовые отсеки корабля.
Амазонка оказалась права. Большая часть поверхности была занята всевозможным снаряжением: надувными матрасами, лодками, спасательными кругами, мячами, ластами, масками, лежакам, шезлонгами — всякой всячиной для отдыха и физических упражнений. Стояла даже парочка аквабайков, неизвестно каким образом затесавшихся в пляжный инвентарь.
Более-менее свободно было лишь в самом начале, в широкой части галереи. Там, под круто изогнутым наружным остеклением корпуса сидел человек на легком табурете и сосредоточенно смотрел на закат.
Одет он был в простой серый комбинезон, который подчеркивал его широкие плечи и сухощавую фигуру. Снизу доносились заглушенные высотой голоса и плеск воды. Но мужчина не обращал на это никакого внимания, погруженный в свои мысли.
Максим двинулся к нему через завалы. Подойдя поближе, он увидел, что это действительно император, только какой-то непарадный, лишенный всякого величия, обыкновенный человек, размышляющий о не слишком приятных для себя вещах.
— А, это вы, господин Величко, — сказал император, даже не взглянув в сторону вошедшего.
— Я, Ваше Величество.
— Присаживайтесь, — предложил он, указывая на свободные табуретки.
— Спасибо, — ответил Максим, усаживаясь.
Повисла долгая, неловкая пауза. Максим, глядел на закат и поражался, как можно вынести это зрелище 32 часа подряд.
— Ну и как вам, Максим Александрович у меня? — спросил император Даниил, прервав свои размышления.
— Спасибо, замечательно, Даниил Андреевич.
— Я и не сомневался, что вам понравится, — иронически сказал джихан. — И что вас увлекло больше всего?
— Девочка Яна, разумеется, — в тон ему ответил историк.
— Браво, юноша, — ответил император. — А я уже думал, что будет банальная сценка с неискренними восторгами и лизанием зада большому боссу.
— Как скажете, господин император. Можно и сеанс чинопочитания.
— Не стоит, — сказал Концепольский. — Вы не находите огорчительным тот факт, что люди, которые открыто, свободно и даже резко выражаются в близком кругу, прячут языки в задницы, в обществе того, над кем так остроумно потешались?
— Я бы нашел огорчительным тот факт, что упражняются в остроумии таким образом. А все остальное понятно. Ведь на самом деле смеются не над живым человеком, скорее над образом, который, как правило, сами себе и придумали.
— Иными словами, джихан это объект мифотворчества?
— Да, такова уж природа выделенного положения.
— Ну ладно, — с кривой гримасой сказал Концепольский. — Как вы думаете, Максим, за что меня ненавидят?
— Кто? — удивился Максим.
— Да хоть эта ваша Ирина, — ответил император. — Если бы вы ее не остановили, то она бы непременно вылила бы мне в лицо воду из стакана. И тогда пришлось побрить кого-то из моих девушек… Или не побрить… Ведь это действия, угрожающие здоровью и жизни охраняемого объекта. А еще скорее, мне пришлось бы ее ударить. Я вам очень благодарен. Ненавижу бить женщин.
— А разрешите полюбопытствовать, что же этому предшествовало? — осторожно поинтересовался Максим.
— Психолог, историк, дипломат, — и до сих пор не в Царьграде, — усмехнулся император. — Я оценил вашу деликатность. Она приняла меня за одного из гостей. Я успокоил девушку и предложил посидеть со мной в баре. Ирина, конечно же, согласилась. Там ваша подруга стала рассказывать о своем… эээ — джихан замялся, подбирая нужное слово — знакомом.
Император прервался, наблюдая за реакцией Максима.
— Совершенно верно, знакомом, — продолжил император. — Она рассказала об его странной, неустроенной жизни. Я встречался как-то с ним, если вы знаете.
— Толик говорил мне об этом. Вы награждали его за храбрость после аварии в тоннеле…
— Да, было. Считаю, что в долгу я не остался. Толя Копылов получил все, о чем мог бы мечтать разумный человек в такой ситуации: крупный несгораемый бонус, пожизненное содержание по второму имущественному классу и даже целый остров на теплой, курортной планете в собственность.
— Это его и убило, — отозвался Максим. — По крайней мере, так говорит психологическая наука.
— Психология — наука о человеческой ублюдочности, — недовольно ответил император.
— Вы тоже согласны, что именно это преждевременно лишило его жизни? — вежливо поинтересовался историк, скорее утверждая, чем спрашивая.
— Да, — спокойно ответил джихан. — Вы искусный дипломат. Ирина, та сразу вспомнила о Корпусе Теней.
— Свалившееся буквально с неба богатство усугубило уже развившийся синдром ненужности, — сказал Максим.
— Смерть при помощи ребят в черной форме от синдрома ненужности и других нарушений психического равновесия, — лидирует в Обитаемом Пространстве, — несколько огорченно сказал император. — Это самый массовый вид смерти. Как правило, ушедшие таким путем, не возвращаются. Что говорит по этому поводу теория?
— Которая из? — поинтересовался Максим. — У нас в ВИИРе — сколько людей, столько и моделей реинкарнации.
— Я знаю, — сказал джихан. — Но я подумал, что вы не будете рекламировать разработки ваших конкурентов.
— Мне кажется, все они, даже мои расчетные таблицы — частные случаи, крутящиеся вокруг чего-то целого, которое мы до сих пор не поняли.
— Не скромничайте, господин историк, — прервал его император. — Именно ваши расчеты позволили выловить золотую рыбку, которая спасла жизнь институту и вдохнула новую кровь в исследования.
— Ну, в общем-то, да. Я, конечно, ошибся, но корректировка данных показала, что я выходил на требуемые параметры, стоило мне немного внимательней отнестись к интерполяции, использовав разные алгоритмы. Мне повезло.
— Нет случайностей, а есть скрытая закономерность, — отреагировал джихан. — Мы отвлеклись…
— Моя теория говорит, что никуда эти бедолаги не пропадают. Стертая смертью тела личность, откладывает отпечаток на духовную, бессмертную часть, тем больший, чем больше была степень неудовлетворенного желания. Новая персона, созданная этим духом будет еще более настойчивой в достижении своей цели.
— Да какого рожна им еще надо?! — не выдержав, разгорячился джихан. — Сытая жизнь в свое удовольствие, развлечения, путешествия, секс.
— Получение других чувственных удовольствий, — ответил Максим. — Тяжелой работы, лишений, страха, почитания, поддержки, лидерства, радости выстраданной, заслуженной победы.
— Да знаю, — скривился и заметно сник Концепольский. — Но вы то хоть сами понимаете, что это все игры?
— Так и мир — иллюзия. Я тридцать лет смотрел в клинике на этих несчастных и убедился, что они без этого действительно не могут. Это очень глубокая программа.
— Да, это так. Сотни тысяч, возможно миллионы лет даром не проходят даже для духа. Видеть доблесть в преодолении того, что сам же себе и устроил… Сущности Тонкого Мира привыкли, что здесь отхожее место. сюда очередь уже выстроилась на многие тысячелетия вперед, — раздраженно произнес император, вставая. — И никому нет дела, что кто-то не хочет жить в свинарнике, терпя игры шумных и раздражающих соседей, которые к тому же часто заканчиваются массовым выкосом игроков.
— Но ведь они и в правду страдают, — сказал Максим.
— Ерунда, — ответил император. — Надо же им как-то выполнить свою жизненную программу.
— Через страдание?
— Страдание — это жизнь, получение чувственных переживаний, возможность бороться, напрягать силы, добиваться, побеждать или проигрывать. Они к этому весьма настойчиво стремились, и теперь снова и снова будут реализовывать это несмотря ни на что… — император нервно выдернул из пачки сигарету и жадно закурил. — Мне бы 20 тысяч лет стабильности… Я бы смог все поправить.
Они опять долго молчали. Даниил Концепольский курил, глядя на закат, а Максим, который не мог терпеть ганджубасовой вони, отворачивал нос, насколько это было возможно.
— Не делайте вид, будто вам интересно помещение. Я уже закончил портить воздух, — сказал пришедший в благодушное состояние император. И продолжил, имея в виду, о чем они только что говорили. — А вы что, этого не знали?
— Я много лет облегчал страдания людей. Они искренне были мне благодарны. Я видел, как они страшно мучились. Особенно те, у кого психическая неуравновешенность перешла в соматику, в болезни тела.
— Не портите себе настроения. Лучше я его вам испорчу. Все те ужасы, которые не поддаются современной медицине и которые были совершенно неведомы в доисторические времена непуганых идиотов — всего лишь средство обрести нечто абсолютное, твердо реальное, независящее от собственного желания и воли. Вы поговорите хотя бы с Ириной. Она наверняка вам расскажет о чудовищной трясине неопределенности, от которого есть одно спасение — играть роль человека.
— Значит, вы хотите сказать, что слабый разум моих пациентов спасался от лавины сверхчеловеческих возможностей эпилептическими припадками, язвами, соматическими дисфункциями и опухолями?
— Совершенно верно, Максим Александрович, — удовлетворенно ответил император. — А вы выступали в роли их убийцы, поддерживая эту игру.
— Почему убийцы? — пораженно спросил Максим.
— А все очень просто. Игра только тогда имеет остроту и привлекательность, когда ставки непрерывно растут. А что им собственно терять? — усмехнулся джихан. — В нынешнюю эпоху каждый твердо знает, что дух бессмертен.
— Знаете, господин император, — зло сказал Величко. — Я понимаю, почему Ирина захотела облить вас.
— А что же вам мешает, Максим Александрович? — иронически поинтересовался Концепольский. — Ну, смелее.
— Вы наслаждаетесь тем, что чувствуете себя в полной безопасности в окружении своей охраны?
— Напротив. Тут нам никто не помешает решить это дельце. Валяйте, юноша, — с угрожающими нотками в голосе ответил император.
— Нет, Ваше Величество, я не так глуп.
— Ну, тогда давайте пофехтуем, выпустим пары, — предложил император. — В инвентаре, наверняка, есть легкие тренировочные мечи и средства защиты.
После короткой подготовки к схватке, историк за 20 секунд боя пятнадцать раз получил гибкой фибергласовой палкой по всем частям тела, после чего был сбит и обезоружен. Император, как джентльмен, помог ему подняться.
— Полегчало? — спросил у Максима Концепольский. — В реальном бою ты был бы изрублен в мелкий винегрет.
— Сила есть, ума не надо, — пытаясь отдышаться, ответил тот.
— Я не силой тебя одолел, а умением, — сказал император. — Учись и ты, при дворе это нужно.
— Первое и наиважнейшее качество власть имущих — творить насилие, — сказал историк с усмешкой.
— Не буду отрицать. Но ты не совсем прав. Умение постоять за себя, настоять на своем, имеет мало общего со сворачиванием челюстей, отрубанием голов и пытками в застенках.
— Да ладно, в основе та же угроза причинения страданий, — отрубил Максим.
— Так правят плохие правители. Как правило, их власть длится недолго и страшно заканчивается. Настоящая власть — это тонкая игра, умение убедить, что именно предложенное отвечает глубинным чаяниям, использование внутренних запретов и знание очерчиваемых человеком для себя границ.
— Что-то не сильно в это верится, — ответил Максим. — Если вспомнить, как орудуют шлемоголовые.
— Кстати, сними шлем и фуфайку, — посоветовал император. — Иначе потом изойдешь.
— Спасибо, — сказал Максим, и поспешно избавился от доспехов.
— Пойдем, присядем, — предложил император. — Соку хлебнем. Или чаю.
— Хорошо, — согласился Максим.
— А с каких это пор тебя стал волновать Корпус Тени? — вдруг спросил император. — С тех пор как сошелся с Ириной?
Он посмотрел жестко и прямо в глаза историка.
— Да, — ответил Максим.
— А отчего? — продолжая просверливать зрачки Величко своим взглядом, спросил джихан.
— Оттого, — ответил Максим, дотронувшись до идентификационного браслета.
— Понимаю, юноша. Было все хорошо. Была любимая работа, хороший дом, любимая кошка, удовольствие от жизни.… Пока не появилась она. Так?
— Не совсем.
— Понимаю, — сказал император поднимаясь.
Он дошел до терминала доставки и набрал заказ. Через пару минут с характерным звуком дверцы раскрылись. Концепольский взял поднос и двинулся обратно к столику. Максим, который провел это время в напряженном ожидании, думая, что еще может учудить этот странный, непредсказуемый человек, и вовсе оторопел от изумления.
— Я бы и сам… — начал он, беря стакан.
— Ты знаешь коды пищеблока? — перебил его император. — Мы не закончили.
— В ВИИРе «шлемоголовые» людей не брали, а в лечебнице они страдали так, что право же быстрая и безболезненная смерть за мыслепреступление была бы воспринята как благо. Просто я вдруг стал задумываться, что это не атавизмы, это не болезнь. Это сама система убивает людей.
— А задавал ли ты себе вопрос — зачем?
— Да, и много раз. И отвечал: — Засорение пространства разрушительными мыслеформами должно пресекаться.
— Да, — согласился император. — А зачем?
— Чтобы не было повторения Большого Голода, — ответил Максим, вдруг почувствовав себя студентом на экзамене.
— Катастрофа началась, когда людей на Земле перевалило за шесть миллиардов. Теперь во всем Обитаемом Пространстве живет лишь чуть больше шестидесяти миллионов человек. Может все же дело не в этом? — хитро улыбаясь, поинтересовался Концепольский.
— Если все время лить в бочку, когда-нибудь она все равно наполнится, — ответил историк, чувствуя, что действительно не знает настоящего ответа на вопрос, который был подробнейшим образом расписан и растолкован во всех учебниках: по экономике, социологии, психологии.
— Это хорошо, что ты понимаешь, — сказал император. — Но если у тебя вызывает живой протест судьба Толи Копылова, то, получается, что самого главного ты и не понял. Попробуем вместе восполнить твой пробел в образовании.
— Давай, — неожиданно для себя, назвал Максим императора на «ты».
— На какие группы делятся люди? — спросил император.
— На четыре основных и шесть имущественных, — озадаченный тем, что джихан спрашивает такие простые вещи, ответил Максим.
— Хорошо, — ответил император. — А чем же они все же различаются?
— При равенстве основных средств положенных каждому человеку на жилье, одежду, еду и медицинское обслуживание, имущественные классы отличаются дополнительными суммами кредитования, которые также имеют различные для каждого класса сроки действия, от двухмесячных для низшего, шестого класса, до несгораемых у первого и второго. Психическое разделение на 4 типа, происходит от старинного принципа деления на гуны или как их сейчас принято называть психические полярности.
— Ну а если обобщить? — император нахмурился, давая понять Максиму, что недоволен его несообразительностью.
— Ну, что еще остается? — историк пожал плечами. — Есть ориентация на мир или на себя. Раньше это называлось экстраверсия или интроверсия.
— В яблочко, — сказал император. — Один понимает мир таким, каков он есть, другой изменяет мир под себя. Как правило, люди из первой группы спокойны и рассудительны, их все устраивает. А если что-то не нравится, они ищут причины в себе и добиваются желаемого. Люди из второй — неудовлетворенные действователи. Они верят, что могут изменить мир, только силой своих рук или разума, не изменяясь при этом сами. А поскольку сие невозможно по определению, эти несчастные сублимируют свое раздражение во все новые и новые авантюры.
Как правило, эти люди стремятся достигнуть уважения других членов группы и через это повысить собственную самооценку. Или добиться чего-то недостижимого, а по большей части и ненужного, чтобы на некоторое время заглушить внутренний голосок, нашептывающий об их собственной никчемности.
— Даниил Андреевич, ты описываешь пациентов, с которыми я много лет работал. Как будто сам их лечил…
— И еще? — подсказал император.
— Толика Копылова, Ирину и им подобных.
— Да, просто ответил джихан. — Даже Ирину, которая вознамерилась добиться собственной значимости, став любимой богатым и могущественным человеком. Не тешь себя надеждой, что индикатор на браслете снова зеленый. Жизнь длинная. В ней все имеет свойство становиться обыденным. И подтверждения требуются постоянно. Готов ли ты приносить свою жизнь в жертву чужой психической неуравновешенности?
Максим помотал головой, намереваясь сказать, что все, что нарисовал ему джихан, к Ирине и к нему лично не относится.
— Не говори ничего сейчас, — посоветовал император. — Просто подумай об этом на досуге. И имей в виду, что чистых типов не бывает, все перемешано.
— Хорошо, — ответил Максим.
— А теперь скажи, чем они так опасны? — с хитрой улыбкой поинтересовался император.
— Рискну предположить, что для размеренной системы, в которой уже второе тысячелетие войн, катаклизмов, опасных катастроф и прочих событий, требующих предельного напряжения сил не случается, субъекты, желающие перемен, опасностей, страданий — серьезная проблема, поскольку они в силу своей природы притягивают это к себе.
— Браво, психолог, — восхищенно сказал император. — Но ведь это еще не все.
— А что может быть еще? — удивился Максим.
— Не буду тебя больше мучить, — сказал Концепольский. — Если бы ты подумал подольше, то, скорее всего, пришел бы к этому. Все просто. В древности говорили: «все мы одно целое». Они даже сами не понимали, насколько были правы. В каждом из нас дремлет желание перевести внутренние битвы и испытания, которыми мы все тут себя развлекаем, в плоскость окружающего мира, да еще и заставить других лить воду на собственную мельницу.
Эмоционализм заразен. Но и это еще не все. Главный грех эмоционалей состоит в том, что нарушители психического спокойствия ослабляют действие мантры. Оттого-то я и объявил их мыслепреступниками, людьми, посягающими на священный миропорядок. Про мантру я умолчал, чтобы не возникло сомнений в силе ритмических вибраций, дающих вечную жизнь духу и телу.
— О, — только и смог сказать Максим, поняв, насколько прав император. — Но зачем такое нужно? Даже этим, желающим сильных ощущений.
— Раньше их называли экстатиками и даже адептами исступленного экстаза. Я их называю эмоционалями, — подсказал джихан. — Дам небольшую наводку. Ты смотрел доисторические фильмы?
— Да, конечно.
— Внимательно?
— Наверное, насколько это возможно при убогом, скучном, притянутом за уши сюжете. Особенно в этих, как их там, боевиках.
— Не обращал внимания, как часто герои легко теряют положение в обществе, должность, состояние? Их подставляют и загоняют в угол всеми возможными средствами. На худой конец, если все уже исчерпано, сценаристы просто придумывают, что герои потеряли память.
А все для того, чтобы снова и снова, герой проходил сквозь, милое зрителю тогдашней поры, тупое мочилово. И в конце-концов, получил то, что имел в самом начале. Или взять всякие там романтические комедии. Считалось, что хеппи-энд — это пышная свадьба или просто сцена предложения мужчиной руки и сердца и согласие прекрасной дамы.
Но в продолжении мы узнавали, что герои снова расстались. И все по — новой: — напряжение сил и очередное красивое признание в любви до гроба.
— Я понял, — в крайнем волнении сказал Максим. — Им так хочется чего-то, что они готовы это делать, меняя декорации эпох и тела, забывая о прошедшем, чтобы воспоминания не мешали раз за разом повторяться. Этим, как ты их называешь, эмоционалям, не нужна ни долгая жизнь, ни опыт. Лишь возможность вечно наступать на одни и те же грабли.
— А еще более счастливыми они стали, если бы каждый год из-за обострения маразма их память обнулялась, — усмехнулся джихан. — И нет им числа. И эмоционали давно бы взяли верх, если бы большинству не было по-сердцу то, что я предлагаю.
Как бы не называли это большинство неудавшиеся любители африканских страстей: стадом свиней, хрюкающим в луже, которым нет дела до высокого, тупыми мещанами, одноклеточными, биомассой, — пока большинство стремится жить сыто, сонно и долго, эмоционалям места в истории нет.
Пусть люди сетуют, что большинству из них не дают завести детей, но все понимают, что без этого нельзя. В муравейнике свобода стесняется автоматически, только по факту многочисленности. Жизнь бесконечна, и надо думать, как провести ее с пользой для себя. Секс, творчество, научные исследования, вялотекущее философствование и просто удовольствие от разумно устроенной сытой и долгой жизни в проявленном мире — вот, что предлагает система вместо подвигов, горения, испытаний, отречений, тяжелой жизни и ранней смерти.
— А нарушители, по этой логике, очевидно — вставил историк — потенциальные наполеоны, для которых не нашлось энное количество дураков, чтобы стать марионетками в походных колоннах их армий, финансовые воротилы, у которых была отнята сама возможность эксплуатировать чужой труд, демагоги разнообразных видов, которым для счастья нужно проехать по мозгам миллионов.
— Женщины, которые не стали жозефинами этих наполеонов, — с усмешкой поддержал император. — Пахари всех мастей, которые ради значимости своего труда готовы устроить тотальный дефицит.
— А все-таки жаль, что их уму и энергии не нашлось места в нашем мире, — вставил Максим.
— Чего жаль? — удивился Концепольский. — У нас не будет больших чайников, из которых можно напоить невкусным чаем сразу 100 000 человек пригнанных строем? Или никогда не будет распахана Антарктида и обводнена пустыня Сахара, чтобы несметные толпы ненужных людей смогли запихивать жрачку не только в рот, но и в анальное отверстие?
Главное — спокойствие и гармония. Стабильность — это правильное решение задачи о втекающей и вытекающей из бассейна воде, а катастрофа — это когда бассейн или пустеет или переполняется.
Был в древности один китаец, который все это красиво обосновал в короткой книге на 5 тысяч слов. Слава Богу, я уже полторы тысячи лет удерживаю систему от крайностей.
— А может дать им это, пусть попробуют? — осторожно поинтересовался историк. — Убедятся на собственной шкуре, что они сейчас живут намного лучше.
— Поверь моему опыту, будет только хуже, — печально сказал император, и вдруг предложил, круто меняя тему разговора: — А не позвать ли нам девочек?
Он подошел к огороженному краю террасы, поманил за собой Максима. Тот приблизился.
Внизу, метрах в пятнадцати под ними плескались амазонки. Молодые, привлекательные девушки плавали и брызгались в подсвеченной солнцем воде, напоминающей янтарную патоку. Их крепкие тела были прикрыты лишь условно, оставляя открытыми гладкую кожу, соблазнительные изгибы и округлости, позволяя мужскому глазу домыслить то, что было небрежно скрыто.
Максим узнал в одной из девушек свою провожатую.
— Правда, она хороша? — спросил император.
— Которая из? — уточнил историк.
— Не прикидывайся, — сказал император, внимательно наблюдая за реакцией Максима. — Та, к которой твои глаза тянутся помимо воли, та, которая чувствует, как ты ласкаешь ее тело глазами.
За этим разговором они спустились к миделю.
— Макс, тебе прямо. Дверь в конце коридора, потом лесенка и ты на лунной террасе, — сказала амазонка. — А я, пожалуй, немного поплаваю. Рада была познакомиться.
— Жалко, — непроизвольно вырвалось у историка. — Я думал ты мне весь корабль покажешь.
— Тебя все равно джихан ждет, — ответила девушка. — Надеюсь, не в последний раз видимся.
Яна нырнула в люк, помахав рукой на прощание.
«Она ведь не джихана имела в виду» — пронеслось в голове у Максима.
Максим открыл дверь. Узкий коридор неожиданно закончился пустотой. Прозрачный колпак открывал громадные пространства до далекого горизонта. Но страшным было не это. Он оказался практически в зените эллипсоида центрального сектора, так, что мог без труда дотронуться до прозрачной керамики остекления, и под ним было метров 20 пустоты.
Внизу плескалась вода, в которой виднелись изрядно уменьшенные высотой тела купающихся, а прямо под ним шла неширокая галерея, скорее похожая на навесной мост через пропасть, который, дойдя до противоположной стороны, плавно расширялся, образуя почти правильный круг метров семи в диаметре.
До этой, внушающей уверенность площадки нужно было пройти галерее, а главное, преодолеть метров пять по вертикали над двойной бездной.
Максиму стало дурно, он застыл в ужасе на узкой площадке, похожей скорее на птичью жердочку. Площадка соединялась с галереей крутой лестницей, ступеньки которой состояли из тонких трубочек, вдобавок ко всему, без перил.
Это был единственный путь вниз, и историк, замирая от накатывающих приступов страха, стараясь не смотреть вниз, стал переставлять ватные, онемелые ноги. Он двигался боком, держась рукой за ступеньки.
Облегчение Максим почувствовал, когда снова оказался на твердой и относительно широкой поверхности, огороженной от пустоты вокруг легкими перилами.
Терраса была шире, чем казалось сверху, но все равно не слишком большой — 2–2,5 метра. Как понял историк, пролегала она над трубой центрального коридора корабля, вернее той его части, которая соединяла разделенные прозрачной линзой бассейна носовые и кормовые отсеки корабля.
Амазонка оказалась права. Большая часть поверхности была занята всевозможным снаряжением: надувными матрасами, лодками, спасательными кругами, мячами, ластами, масками, лежакам, шезлонгами — всякой всячиной для отдыха и физических упражнений. Стояла даже парочка аквабайков, неизвестно каким образом затесавшихся в пляжный инвентарь.
Более-менее свободно было лишь в самом начале, в широкой части галереи. Там, под круто изогнутым наружным остеклением корпуса сидел человек на легком табурете и сосредоточенно смотрел на закат.
Одет он был в простой серый комбинезон, который подчеркивал его широкие плечи и сухощавую фигуру. Снизу доносились заглушенные высотой голоса и плеск воды. Но мужчина не обращал на это никакого внимания, погруженный в свои мысли.
Максим двинулся к нему через завалы. Подойдя поближе, он увидел, что это действительно император, только какой-то непарадный, лишенный всякого величия, обыкновенный человек, размышляющий о не слишком приятных для себя вещах.
— А, это вы, господин Величко, — сказал император, даже не взглянув в сторону вошедшего.
— Я, Ваше Величество.
— Присаживайтесь, — предложил он, указывая на свободные табуретки.
— Спасибо, — ответил Максим, усаживаясь.
Повисла долгая, неловкая пауза. Максим, глядел на закат и поражался, как можно вынести это зрелище 32 часа подряд.
— Ну и как вам, Максим Александрович у меня? — спросил император Даниил, прервав свои размышления.
— Спасибо, замечательно, Даниил Андреевич.
— Я и не сомневался, что вам понравится, — иронически сказал джихан. — И что вас увлекло больше всего?
— Девочка Яна, разумеется, — в тон ему ответил историк.
— Браво, юноша, — ответил император. — А я уже думал, что будет банальная сценка с неискренними восторгами и лизанием зада большому боссу.
— Как скажете, господин император. Можно и сеанс чинопочитания.
— Не стоит, — сказал Концепольский. — Вы не находите огорчительным тот факт, что люди, которые открыто, свободно и даже резко выражаются в близком кругу, прячут языки в задницы, в обществе того, над кем так остроумно потешались?
— Я бы нашел огорчительным тот факт, что упражняются в остроумии таким образом. А все остальное понятно. Ведь на самом деле смеются не над живым человеком, скорее над образом, который, как правило, сами себе и придумали.
— Иными словами, джихан это объект мифотворчества?
— Да, такова уж природа выделенного положения.
— Ну ладно, — с кривой гримасой сказал Концепольский. — Как вы думаете, Максим, за что меня ненавидят?
— Кто? — удивился Максим.
— Да хоть эта ваша Ирина, — ответил император. — Если бы вы ее не остановили, то она бы непременно вылила бы мне в лицо воду из стакана. И тогда пришлось побрить кого-то из моих девушек… Или не побрить… Ведь это действия, угрожающие здоровью и жизни охраняемого объекта. А еще скорее, мне пришлось бы ее ударить. Я вам очень благодарен. Ненавижу бить женщин.
— А разрешите полюбопытствовать, что же этому предшествовало? — осторожно поинтересовался Максим.
— Психолог, историк, дипломат, — и до сих пор не в Царьграде, — усмехнулся император. — Я оценил вашу деликатность. Она приняла меня за одного из гостей. Я успокоил девушку и предложил посидеть со мной в баре. Ирина, конечно же, согласилась. Там ваша подруга стала рассказывать о своем… эээ — джихан замялся, подбирая нужное слово — знакомом.
Император прервался, наблюдая за реакцией Максима.
— Совершенно верно, знакомом, — продолжил император. — Она рассказала об его странной, неустроенной жизни. Я встречался как-то с ним, если вы знаете.
— Толик говорил мне об этом. Вы награждали его за храбрость после аварии в тоннеле…
— Да, было. Считаю, что в долгу я не остался. Толя Копылов получил все, о чем мог бы мечтать разумный человек в такой ситуации: крупный несгораемый бонус, пожизненное содержание по второму имущественному классу и даже целый остров на теплой, курортной планете в собственность.
— Это его и убило, — отозвался Максим. — По крайней мере, так говорит психологическая наука.
— Психология — наука о человеческой ублюдочности, — недовольно ответил император.
— Вы тоже согласны, что именно это преждевременно лишило его жизни? — вежливо поинтересовался историк, скорее утверждая, чем спрашивая.
— Да, — спокойно ответил джихан. — Вы искусный дипломат. Ирина, та сразу вспомнила о Корпусе Теней.
— Свалившееся буквально с неба богатство усугубило уже развившийся синдром ненужности, — сказал Максим.
— Смерть при помощи ребят в черной форме от синдрома ненужности и других нарушений психического равновесия, — лидирует в Обитаемом Пространстве, — несколько огорченно сказал император. — Это самый массовый вид смерти. Как правило, ушедшие таким путем, не возвращаются. Что говорит по этому поводу теория?
— Которая из? — поинтересовался Максим. — У нас в ВИИРе — сколько людей, столько и моделей реинкарнации.
— Я знаю, — сказал джихан. — Но я подумал, что вы не будете рекламировать разработки ваших конкурентов.
— Мне кажется, все они, даже мои расчетные таблицы — частные случаи, крутящиеся вокруг чего-то целого, которое мы до сих пор не поняли.
— Не скромничайте, господин историк, — прервал его император. — Именно ваши расчеты позволили выловить золотую рыбку, которая спасла жизнь институту и вдохнула новую кровь в исследования.
— Ну, в общем-то, да. Я, конечно, ошибся, но корректировка данных показала, что я выходил на требуемые параметры, стоило мне немного внимательней отнестись к интерполяции, использовав разные алгоритмы. Мне повезло.
— Нет случайностей, а есть скрытая закономерность, — отреагировал джихан. — Мы отвлеклись…
— Моя теория говорит, что никуда эти бедолаги не пропадают. Стертая смертью тела личность, откладывает отпечаток на духовную, бессмертную часть, тем больший, чем больше была степень неудовлетворенного желания. Новая персона, созданная этим духом будет еще более настойчивой в достижении своей цели.
— Да какого рожна им еще надо?! — не выдержав, разгорячился джихан. — Сытая жизнь в свое удовольствие, развлечения, путешествия, секс.
— Получение других чувственных удовольствий, — ответил Максим. — Тяжелой работы, лишений, страха, почитания, поддержки, лидерства, радости выстраданной, заслуженной победы.
— Да знаю, — скривился и заметно сник Концепольский. — Но вы то хоть сами понимаете, что это все игры?
— Так и мир — иллюзия. Я тридцать лет смотрел в клинике на этих несчастных и убедился, что они без этого действительно не могут. Это очень глубокая программа.
— Да, это так. Сотни тысяч, возможно миллионы лет даром не проходят даже для духа. Видеть доблесть в преодолении того, что сам же себе и устроил… Сущности Тонкого Мира привыкли, что здесь отхожее место. сюда очередь уже выстроилась на многие тысячелетия вперед, — раздраженно произнес император, вставая. — И никому нет дела, что кто-то не хочет жить в свинарнике, терпя игры шумных и раздражающих соседей, которые к тому же часто заканчиваются массовым выкосом игроков.
— Но ведь они и в правду страдают, — сказал Максим.
— Ерунда, — ответил император. — Надо же им как-то выполнить свою жизненную программу.
— Через страдание?
— Страдание — это жизнь, получение чувственных переживаний, возможность бороться, напрягать силы, добиваться, побеждать или проигрывать. Они к этому весьма настойчиво стремились, и теперь снова и снова будут реализовывать это несмотря ни на что… — император нервно выдернул из пачки сигарету и жадно закурил. — Мне бы 20 тысяч лет стабильности… Я бы смог все поправить.
Они опять долго молчали. Даниил Концепольский курил, глядя на закат, а Максим, который не мог терпеть ганджубасовой вони, отворачивал нос, насколько это было возможно.
— Не делайте вид, будто вам интересно помещение. Я уже закончил портить воздух, — сказал пришедший в благодушное состояние император. И продолжил, имея в виду, о чем они только что говорили. — А вы что, этого не знали?
— Я много лет облегчал страдания людей. Они искренне были мне благодарны. Я видел, как они страшно мучились. Особенно те, у кого психическая неуравновешенность перешла в соматику, в болезни тела.
— Не портите себе настроения. Лучше я его вам испорчу. Все те ужасы, которые не поддаются современной медицине и которые были совершенно неведомы в доисторические времена непуганых идиотов — всего лишь средство обрести нечто абсолютное, твердо реальное, независящее от собственного желания и воли. Вы поговорите хотя бы с Ириной. Она наверняка вам расскажет о чудовищной трясине неопределенности, от которого есть одно спасение — играть роль человека.
— Значит, вы хотите сказать, что слабый разум моих пациентов спасался от лавины сверхчеловеческих возможностей эпилептическими припадками, язвами, соматическими дисфункциями и опухолями?
— Совершенно верно, Максим Александрович, — удовлетворенно ответил император. — А вы выступали в роли их убийцы, поддерживая эту игру.
— Почему убийцы? — пораженно спросил Максим.
— А все очень просто. Игра только тогда имеет остроту и привлекательность, когда ставки непрерывно растут. А что им собственно терять? — усмехнулся джихан. — В нынешнюю эпоху каждый твердо знает, что дух бессмертен.
— Знаете, господин император, — зло сказал Величко. — Я понимаю, почему Ирина захотела облить вас.
— А что же вам мешает, Максим Александрович? — иронически поинтересовался Концепольский. — Ну, смелее.
— Вы наслаждаетесь тем, что чувствуете себя в полной безопасности в окружении своей охраны?
— Напротив. Тут нам никто не помешает решить это дельце. Валяйте, юноша, — с угрожающими нотками в голосе ответил император.
— Нет, Ваше Величество, я не так глуп.
— Ну, тогда давайте пофехтуем, выпустим пары, — предложил император. — В инвентаре, наверняка, есть легкие тренировочные мечи и средства защиты.
После короткой подготовки к схватке, историк за 20 секунд боя пятнадцать раз получил гибкой фибергласовой палкой по всем частям тела, после чего был сбит и обезоружен. Император, как джентльмен, помог ему подняться.
— Полегчало? — спросил у Максима Концепольский. — В реальном бою ты был бы изрублен в мелкий винегрет.
— Сила есть, ума не надо, — пытаясь отдышаться, ответил тот.
— Я не силой тебя одолел, а умением, — сказал император. — Учись и ты, при дворе это нужно.
— Первое и наиважнейшее качество власть имущих — творить насилие, — сказал историк с усмешкой.
— Не буду отрицать. Но ты не совсем прав. Умение постоять за себя, настоять на своем, имеет мало общего со сворачиванием челюстей, отрубанием голов и пытками в застенках.
— Да ладно, в основе та же угроза причинения страданий, — отрубил Максим.
— Так правят плохие правители. Как правило, их власть длится недолго и страшно заканчивается. Настоящая власть — это тонкая игра, умение убедить, что именно предложенное отвечает глубинным чаяниям, использование внутренних запретов и знание очерчиваемых человеком для себя границ.
— Что-то не сильно в это верится, — ответил Максим. — Если вспомнить, как орудуют шлемоголовые.
— Кстати, сними шлем и фуфайку, — посоветовал император. — Иначе потом изойдешь.
— Спасибо, — сказал Максим, и поспешно избавился от доспехов.
— Пойдем, присядем, — предложил император. — Соку хлебнем. Или чаю.
— Хорошо, — согласился Максим.
— А с каких это пор тебя стал волновать Корпус Тени? — вдруг спросил император. — С тех пор как сошелся с Ириной?
Он посмотрел жестко и прямо в глаза историка.
— Да, — ответил Максим.
— А отчего? — продолжая просверливать зрачки Величко своим взглядом, спросил джихан.
— Оттого, — ответил Максим, дотронувшись до идентификационного браслета.
— Понимаю, юноша. Было все хорошо. Была любимая работа, хороший дом, любимая кошка, удовольствие от жизни.… Пока не появилась она. Так?
— Не совсем.
— Понимаю, — сказал император поднимаясь.
Он дошел до терминала доставки и набрал заказ. Через пару минут с характерным звуком дверцы раскрылись. Концепольский взял поднос и двинулся обратно к столику. Максим, который провел это время в напряженном ожидании, думая, что еще может учудить этот странный, непредсказуемый человек, и вовсе оторопел от изумления.
— Я бы и сам… — начал он, беря стакан.
— Ты знаешь коды пищеблока? — перебил его император. — Мы не закончили.
— В ВИИРе «шлемоголовые» людей не брали, а в лечебнице они страдали так, что право же быстрая и безболезненная смерть за мыслепреступление была бы воспринята как благо. Просто я вдруг стал задумываться, что это не атавизмы, это не болезнь. Это сама система убивает людей.
— А задавал ли ты себе вопрос — зачем?
— Да, и много раз. И отвечал: — Засорение пространства разрушительными мыслеформами должно пресекаться.
— Да, — согласился император. — А зачем?
— Чтобы не было повторения Большого Голода, — ответил Максим, вдруг почувствовав себя студентом на экзамене.
— Катастрофа началась, когда людей на Земле перевалило за шесть миллиардов. Теперь во всем Обитаемом Пространстве живет лишь чуть больше шестидесяти миллионов человек. Может все же дело не в этом? — хитро улыбаясь, поинтересовался Концепольский.
— Если все время лить в бочку, когда-нибудь она все равно наполнится, — ответил историк, чувствуя, что действительно не знает настоящего ответа на вопрос, который был подробнейшим образом расписан и растолкован во всех учебниках: по экономике, социологии, психологии.
— Это хорошо, что ты понимаешь, — сказал император. — Но если у тебя вызывает живой протест судьба Толи Копылова, то, получается, что самого главного ты и не понял. Попробуем вместе восполнить твой пробел в образовании.
— Давай, — неожиданно для себя, назвал Максим императора на «ты».
— На какие группы делятся люди? — спросил император.
— На четыре основных и шесть имущественных, — озадаченный тем, что джихан спрашивает такие простые вещи, ответил Максим.
— Хорошо, — ответил император. — А чем же они все же различаются?
— При равенстве основных средств положенных каждому человеку на жилье, одежду, еду и медицинское обслуживание, имущественные классы отличаются дополнительными суммами кредитования, которые также имеют различные для каждого класса сроки действия, от двухмесячных для низшего, шестого класса, до несгораемых у первого и второго. Психическое разделение на 4 типа, происходит от старинного принципа деления на гуны или как их сейчас принято называть психические полярности.
— Ну а если обобщить? — император нахмурился, давая понять Максиму, что недоволен его несообразительностью.
— Ну, что еще остается? — историк пожал плечами. — Есть ориентация на мир или на себя. Раньше это называлось экстраверсия или интроверсия.
— В яблочко, — сказал император. — Один понимает мир таким, каков он есть, другой изменяет мир под себя. Как правило, люди из первой группы спокойны и рассудительны, их все устраивает. А если что-то не нравится, они ищут причины в себе и добиваются желаемого. Люди из второй — неудовлетворенные действователи. Они верят, что могут изменить мир, только силой своих рук или разума, не изменяясь при этом сами. А поскольку сие невозможно по определению, эти несчастные сублимируют свое раздражение во все новые и новые авантюры.
Как правило, эти люди стремятся достигнуть уважения других членов группы и через это повысить собственную самооценку. Или добиться чего-то недостижимого, а по большей части и ненужного, чтобы на некоторое время заглушить внутренний голосок, нашептывающий об их собственной никчемности.
— Даниил Андреевич, ты описываешь пациентов, с которыми я много лет работал. Как будто сам их лечил…
— И еще? — подсказал император.
— Толика Копылова, Ирину и им подобных.
— Да, просто ответил джихан. — Даже Ирину, которая вознамерилась добиться собственной значимости, став любимой богатым и могущественным человеком. Не тешь себя надеждой, что индикатор на браслете снова зеленый. Жизнь длинная. В ней все имеет свойство становиться обыденным. И подтверждения требуются постоянно. Готов ли ты приносить свою жизнь в жертву чужой психической неуравновешенности?
Максим помотал головой, намереваясь сказать, что все, что нарисовал ему джихан, к Ирине и к нему лично не относится.
— Не говори ничего сейчас, — посоветовал император. — Просто подумай об этом на досуге. И имей в виду, что чистых типов не бывает, все перемешано.
— Хорошо, — ответил Максим.
— А теперь скажи, чем они так опасны? — с хитрой улыбкой поинтересовался император.
— Рискну предположить, что для размеренной системы, в которой уже второе тысячелетие войн, катаклизмов, опасных катастроф и прочих событий, требующих предельного напряжения сил не случается, субъекты, желающие перемен, опасностей, страданий — серьезная проблема, поскольку они в силу своей природы притягивают это к себе.
— Браво, психолог, — восхищенно сказал император. — Но ведь это еще не все.
— А что может быть еще? — удивился Максим.
— Не буду тебя больше мучить, — сказал Концепольский. — Если бы ты подумал подольше, то, скорее всего, пришел бы к этому. Все просто. В древности говорили: «все мы одно целое». Они даже сами не понимали, насколько были правы. В каждом из нас дремлет желание перевести внутренние битвы и испытания, которыми мы все тут себя развлекаем, в плоскость окружающего мира, да еще и заставить других лить воду на собственную мельницу.
Эмоционализм заразен. Но и это еще не все. Главный грех эмоционалей состоит в том, что нарушители психического спокойствия ослабляют действие мантры. Оттого-то я и объявил их мыслепреступниками, людьми, посягающими на священный миропорядок. Про мантру я умолчал, чтобы не возникло сомнений в силе ритмических вибраций, дающих вечную жизнь духу и телу.
— О, — только и смог сказать Максим, поняв, насколько прав император. — Но зачем такое нужно? Даже этим, желающим сильных ощущений.
— Раньше их называли экстатиками и даже адептами исступленного экстаза. Я их называю эмоционалями, — подсказал джихан. — Дам небольшую наводку. Ты смотрел доисторические фильмы?
— Да, конечно.
— Внимательно?
— Наверное, насколько это возможно при убогом, скучном, притянутом за уши сюжете. Особенно в этих, как их там, боевиках.
— Не обращал внимания, как часто герои легко теряют положение в обществе, должность, состояние? Их подставляют и загоняют в угол всеми возможными средствами. На худой конец, если все уже исчерпано, сценаристы просто придумывают, что герои потеряли память.
А все для того, чтобы снова и снова, герой проходил сквозь, милое зрителю тогдашней поры, тупое мочилово. И в конце-концов, получил то, что имел в самом начале. Или взять всякие там романтические комедии. Считалось, что хеппи-энд — это пышная свадьба или просто сцена предложения мужчиной руки и сердца и согласие прекрасной дамы.
Но в продолжении мы узнавали, что герои снова расстались. И все по — новой: — напряжение сил и очередное красивое признание в любви до гроба.
— Я понял, — в крайнем волнении сказал Максим. — Им так хочется чего-то, что они готовы это делать, меняя декорации эпох и тела, забывая о прошедшем, чтобы воспоминания не мешали раз за разом повторяться. Этим, как ты их называешь, эмоционалям, не нужна ни долгая жизнь, ни опыт. Лишь возможность вечно наступать на одни и те же грабли.
— А еще более счастливыми они стали, если бы каждый год из-за обострения маразма их память обнулялась, — усмехнулся джихан. — И нет им числа. И эмоционали давно бы взяли верх, если бы большинству не было по-сердцу то, что я предлагаю.
Как бы не называли это большинство неудавшиеся любители африканских страстей: стадом свиней, хрюкающим в луже, которым нет дела до высокого, тупыми мещанами, одноклеточными, биомассой, — пока большинство стремится жить сыто, сонно и долго, эмоционалям места в истории нет.
Пусть люди сетуют, что большинству из них не дают завести детей, но все понимают, что без этого нельзя. В муравейнике свобода стесняется автоматически, только по факту многочисленности. Жизнь бесконечна, и надо думать, как провести ее с пользой для себя. Секс, творчество, научные исследования, вялотекущее философствование и просто удовольствие от разумно устроенной сытой и долгой жизни в проявленном мире — вот, что предлагает система вместо подвигов, горения, испытаний, отречений, тяжелой жизни и ранней смерти.
— А нарушители, по этой логике, очевидно — вставил историк — потенциальные наполеоны, для которых не нашлось энное количество дураков, чтобы стать марионетками в походных колоннах их армий, финансовые воротилы, у которых была отнята сама возможность эксплуатировать чужой труд, демагоги разнообразных видов, которым для счастья нужно проехать по мозгам миллионов.
— Женщины, которые не стали жозефинами этих наполеонов, — с усмешкой поддержал император. — Пахари всех мастей, которые ради значимости своего труда готовы устроить тотальный дефицит.
— А все-таки жаль, что их уму и энергии не нашлось места в нашем мире, — вставил Максим.
— Чего жаль? — удивился Концепольский. — У нас не будет больших чайников, из которых можно напоить невкусным чаем сразу 100 000 человек пригнанных строем? Или никогда не будет распахана Антарктида и обводнена пустыня Сахара, чтобы несметные толпы ненужных людей смогли запихивать жрачку не только в рот, но и в анальное отверстие?
Главное — спокойствие и гармония. Стабильность — это правильное решение задачи о втекающей и вытекающей из бассейна воде, а катастрофа — это когда бассейн или пустеет или переполняется.
Был в древности один китаец, который все это красиво обосновал в короткой книге на 5 тысяч слов. Слава Богу, я уже полторы тысячи лет удерживаю систему от крайностей.
— А может дать им это, пусть попробуют? — осторожно поинтересовался историк. — Убедятся на собственной шкуре, что они сейчас живут намного лучше.
— Поверь моему опыту, будет только хуже, — печально сказал император, и вдруг предложил, круто меняя тему разговора: — А не позвать ли нам девочек?
Он подошел к огороженному краю террасы, поманил за собой Максима. Тот приблизился.
Внизу, метрах в пятнадцати под ними плескались амазонки. Молодые, привлекательные девушки плавали и брызгались в подсвеченной солнцем воде, напоминающей янтарную патоку. Их крепкие тела были прикрыты лишь условно, оставляя открытыми гладкую кожу, соблазнительные изгибы и округлости, позволяя мужскому глазу домыслить то, что было небрежно скрыто.
Максим узнал в одной из девушек свою провожатую.
— Правда, она хороша? — спросил император.
— Которая из? — уточнил историк.
— Не прикидывайся, — сказал император, внимательно наблюдая за реакцией Максима. — Та, к которой твои глаза тянутся помимо воли, та, которая чувствует, как ты ласкаешь ее тело глазами.