Страница:
— Ты хочешь сказать, что они были несчастными жертвами… Все делали из страха друг перед другом и суровым наказанием охочих до расправы карательных органов государств?
Нет, это были чистые души…
Тебе не приходило в голову, что именно страх и железные рукавицы позволял им проявлять лучшие душевные качества? Забыть собственный эгоизм и страх, стать героями, тем, чем желала стать их сущность? Оттого ты хочешь смешать их с дерьмом, что сам труслив, своекорыстен и расчетлив? — парировала Управительница.
— Вовсе нет, — ответил Управитель. — Оттого, что время игр кончилось. Нынче мы не можем позволить наслаждаться битвами. Дорого героизм обходится. Оттого мы и проиграли эту войну, что сражались с машинами по старинным правилам, по которым бойцам предписано дохнуть как мухам во славу сверхчеловеческой, государственной общности. Но нельзя больше жить иллюзиями.
— Ты прямо свою статью цитируешь, — с улыбкой ответила Управительница.
— Ничего удивительного, — сказал Живой Бог. — Я ведь ее писал. — И еще… Ты ведь помнишь про Амальгаму? Или про ад на Гало? Вы ведь вылетали туда для оперативного анализа.
— Да, это было ужасно. Именно тогда в умах многих появилась непреклонная жестокость, стремление не сражаться, а побеждать любой ценой. Мстить, утоляя соленой водой чужих слез свою жажду неправильно понятой справедливости.
— Ну, вот видишь… — вставил Управитель.
— Но мне жаль, что время нарочито-героических битв кончилось. Для многих душ это единственный способ почувствовать свою нужность. И потом… — девушка сделала паузу, с улыбкой поглядев на Управителя. — Тебе самому не страшно?
— Чего? — не понял мужчина.
— В старые времена, когда люди больше понимали подноготную своих поступков, действовало мудрое правило — три человека на одну пушку. Теперь мощь, которой стали обладать наши корабли, соизмерима с мощью новой звезды.
Сила, которая находится в распоряжении экипажа «Дракона», просто чудовищна. Ты подумал, кто остановит твоих «черных ангелов», если они захотят повернуть орудия в другую сторону?
— Это что, воевать за берсерков? Вместе с кораблями — роботами? Чушь…
— Не уверена, — ответила девушка. — Скорее бороться против законной власти государства. Жечь пассажирские транспорты, уничтожать с таким трудом восстановленные кольца нуль-транспортировки, разносить обитаемые миры. Не боишься новой генерации сообществ космических бродяг и пиратов, кочующих как саранча от планеты к планете?
— Мы даем им лучшее. Мы позволяем им жить так, как они считают нужным. Мы даже выкинули всех, кто не соответствовал толерантному «драконам» психотипу с их планет.
— На твоем месте я бы не пела «черным» дифирамбы. Когда все захотят стать такими как они, с кого будут тянуть энергию Башни Контроля? И кому мы будем вешать лапшу на уши, заставляя бежать за колбаской, подвешенной перед носом?
— А… — только и смог сказать Управитель и осекся, понимая справедливость слов Рогнеды. Потом он все же собрался и произнес: — Ну, это еще когда будет…
— От того вы все не умеете мягко изменять мир, что не хотите видеть даже на шаг вперед, — сказала Живая Богиня.
— Хорошо хоть ты умеешь, — неопределенным тоном ответил Андрей.
Управительница внимательно посмотрела на него, не издевается ли…
— А меня сегодня мальчик будет ждать, — сказала она, меняя тему. — Я договорилась пойти с ним на «поганку».
— И что?
— Ничего ты не понимаешь. Танцы — это так здорово. А после танцев — драка, когда народ выдавливает крайних за хлипкие ограждения висящей в пустоте площадки. Парни и девушки с визгом падают с высоты в полтора километра. Потом они попадают в зону мягкого силового поля, которое тормозит их полет и позволяет благополучно приземлиться, — девушка встала и прошлась пружинистой походкой, словно танцуя под неслышную музыку. — Бывают конечно и несчастные случаи, но редко. Или кто-то слишком далеко отлетит и не попадет потом в тормозное поле, или головами люди столкнутся. Тот, кто успел притормозить, с тем, кто по какой-то причине падает быстрее. Это лишь придает остроты.
Вообще, мне нравится такая жизнь. Может быть, я прожила бы так лет сто в три-четыре приема, забыв про свои заморочки.
Там все просто. День за партой. Потом, когда станешь старше, в каком-нибудь офисе под завывания радио.
И каждый день забегаловка, танцпол и компания. Танцы, поцелуи, пиво с фетой, драки наших мальчиков с чужими, завывание сирен полицейских глайдеров, погони, прятки во тьме.
А если кончится хорошо, — отвязный секс на скамейке в парке или в кустах. Это все настоящее, в отличие от того, чем мы себя тут потчуем…
— И это говорит Управительница Жизни, — недовольно сказал Живой Бог.
— Это говорит Управительница Жизни, которая давно уже поняла, что сила, власть и мудрость не в состоянии сделать ее счастливее девочки-пустышки, предназначение которой на мгновение вспыхнуть и погаснуть в потоке бытия.
— Когда ты была императрицей, ты считала так же?
— Думаешь, что по больному бьешь, Пастушонок? — сказала Управительница. — Я сотнями лет жила одна, разговаривая с камнями и птицами, столько раз забывала себя и заново восстанавливала, что там уже не осталось ничего от меня прежней.
Мир вокруг потерял цвет, став однообразно серым.
— Давай еще немного послушаем, — помолчав, предложила девушка.
Глава 5
Нет, это были чистые души…
Тебе не приходило в голову, что именно страх и железные рукавицы позволял им проявлять лучшие душевные качества? Забыть собственный эгоизм и страх, стать героями, тем, чем желала стать их сущность? Оттого ты хочешь смешать их с дерьмом, что сам труслив, своекорыстен и расчетлив? — парировала Управительница.
— Вовсе нет, — ответил Управитель. — Оттого, что время игр кончилось. Нынче мы не можем позволить наслаждаться битвами. Дорого героизм обходится. Оттого мы и проиграли эту войну, что сражались с машинами по старинным правилам, по которым бойцам предписано дохнуть как мухам во славу сверхчеловеческой, государственной общности. Но нельзя больше жить иллюзиями.
— Ты прямо свою статью цитируешь, — с улыбкой ответила Управительница.
— Ничего удивительного, — сказал Живой Бог. — Я ведь ее писал. — И еще… Ты ведь помнишь про Амальгаму? Или про ад на Гало? Вы ведь вылетали туда для оперативного анализа.
— Да, это было ужасно. Именно тогда в умах многих появилась непреклонная жестокость, стремление не сражаться, а побеждать любой ценой. Мстить, утоляя соленой водой чужих слез свою жажду неправильно понятой справедливости.
— Ну, вот видишь… — вставил Управитель.
— Но мне жаль, что время нарочито-героических битв кончилось. Для многих душ это единственный способ почувствовать свою нужность. И потом… — девушка сделала паузу, с улыбкой поглядев на Управителя. — Тебе самому не страшно?
— Чего? — не понял мужчина.
— В старые времена, когда люди больше понимали подноготную своих поступков, действовало мудрое правило — три человека на одну пушку. Теперь мощь, которой стали обладать наши корабли, соизмерима с мощью новой звезды.
Сила, которая находится в распоряжении экипажа «Дракона», просто чудовищна. Ты подумал, кто остановит твоих «черных ангелов», если они захотят повернуть орудия в другую сторону?
— Это что, воевать за берсерков? Вместе с кораблями — роботами? Чушь…
— Не уверена, — ответила девушка. — Скорее бороться против законной власти государства. Жечь пассажирские транспорты, уничтожать с таким трудом восстановленные кольца нуль-транспортировки, разносить обитаемые миры. Не боишься новой генерации сообществ космических бродяг и пиратов, кочующих как саранча от планеты к планете?
— Мы даем им лучшее. Мы позволяем им жить так, как они считают нужным. Мы даже выкинули всех, кто не соответствовал толерантному «драконам» психотипу с их планет.
— На твоем месте я бы не пела «черным» дифирамбы. Когда все захотят стать такими как они, с кого будут тянуть энергию Башни Контроля? И кому мы будем вешать лапшу на уши, заставляя бежать за колбаской, подвешенной перед носом?
— А… — только и смог сказать Управитель и осекся, понимая справедливость слов Рогнеды. Потом он все же собрался и произнес: — Ну, это еще когда будет…
— От того вы все не умеете мягко изменять мир, что не хотите видеть даже на шаг вперед, — сказала Живая Богиня.
— Хорошо хоть ты умеешь, — неопределенным тоном ответил Андрей.
Управительница внимательно посмотрела на него, не издевается ли…
— А меня сегодня мальчик будет ждать, — сказала она, меняя тему. — Я договорилась пойти с ним на «поганку».
— И что?
— Ничего ты не понимаешь. Танцы — это так здорово. А после танцев — драка, когда народ выдавливает крайних за хлипкие ограждения висящей в пустоте площадки. Парни и девушки с визгом падают с высоты в полтора километра. Потом они попадают в зону мягкого силового поля, которое тормозит их полет и позволяет благополучно приземлиться, — девушка встала и прошлась пружинистой походкой, словно танцуя под неслышную музыку. — Бывают конечно и несчастные случаи, но редко. Или кто-то слишком далеко отлетит и не попадет потом в тормозное поле, или головами люди столкнутся. Тот, кто успел притормозить, с тем, кто по какой-то причине падает быстрее. Это лишь придает остроты.
Вообще, мне нравится такая жизнь. Может быть, я прожила бы так лет сто в три-четыре приема, забыв про свои заморочки.
Там все просто. День за партой. Потом, когда станешь старше, в каком-нибудь офисе под завывания радио.
И каждый день забегаловка, танцпол и компания. Танцы, поцелуи, пиво с фетой, драки наших мальчиков с чужими, завывание сирен полицейских глайдеров, погони, прятки во тьме.
А если кончится хорошо, — отвязный секс на скамейке в парке или в кустах. Это все настоящее, в отличие от того, чем мы себя тут потчуем…
— И это говорит Управительница Жизни, — недовольно сказал Живой Бог.
— Это говорит Управительница Жизни, которая давно уже поняла, что сила, власть и мудрость не в состоянии сделать ее счастливее девочки-пустышки, предназначение которой на мгновение вспыхнуть и погаснуть в потоке бытия.
— Когда ты была императрицей, ты считала так же?
— Думаешь, что по больному бьешь, Пастушонок? — сказала Управительница. — Я сотнями лет жила одна, разговаривая с камнями и птицами, столько раз забывала себя и заново восстанавливала, что там уже не осталось ничего от меня прежней.
Мир вокруг потерял цвет, став однообразно серым.
— Давай еще немного послушаем, — помолчав, предложила девушка.
* * *
продолжение
Глава 5
ВИДЕНИЯ ТЮРЕМНОГО БЛОКА
Федора отвели обратно в гарнизонную тюрьму, но уже в другой отсек, в камеру побольше и почище. Примерно через час принесли стандартный офицерский обед, и даже шкалик винного порциона. Вечером был соответствующий чину ужин.
Надзиратель принес кипенно-белое постельное белье, сообщил, что подушка, одеяло и матрас находятся в выдвижном ящике под койкой, поинтересовался, в какое время господин первый лейтенант желает, чтобы у него погасили свет.
Федор шел по городу. Город был эланским, построенный по стандартам «поганого гадюшника» с огромными зданиями, сплошь застекленными тонированными листами прозрачной композитной керамики. Слышалась чужая, непривычная для уха деметрианца речь, наполненная однотипными, одинаково заканчивающимися словами. На какой-то миг первого лейтенанта охватил страх, что в нем признают врага, но к нему никто не обращался. Более того, эланцы старательно отводили глаза, делая вид, что не замечают его.
Другой, леденящей кровь особенностью встреченных им людей, была их заторможенность. Эланцы ходили деревянной размеренной походкой, говорили практически без интонаций, не меняя отстраненного выражения лиц. Ноги несли Федора сами, не подчиняясь его воле.
Поначалу Конечников не обращал на это внимания, но потом ему стало совсем страшно. Какая-то часть сознания подсказывала ему, что он не должен показывать страха, а главное не пускать его вглубь, иначе похожие на манекенов местные жители обратят на него внимание. Что тогда будет, Конечников не захотел себе даже представлять. Он и так слишком напуган.
Шаг за шагом, он выбрался из толчеи центральных улиц пока не вышел на широкий, тенистый бульвар, засаженный огромными, незнакомыми ему деревьями. Федор вздохнул с облегчением.
И оказалось напрасно. Если люди в плотной, компактной группе имели хоть какое-то человекоподобие, то здесь они были похожи на непрерывно воспроизводящуюся, зацикленную на бесконечный повтор голографическую запись. Особенно поразил Конечникова человек, непонятного возраста, глаза которого едва виднелись через чудовищно опухшие черные веки.
Он совершал движения руками, словно бы неуклюжий, старинный робот, который изображает оживленную жестикуляцию. При этом, похоже, ему не хватало оперативной памяти, и каждые 2–3 минуты он снова в точности повторял свои движения. Самое странное было в том, что буквально на половине шага человек исчезал, растворялся в воздухе, чтобы вновь возникнуть в начале своего пути в тени дерева, рядом с ларьком мороженого и прохладительных напитков, где Конечников его впервые увидел.
Но вот ноги-предатели повернули к одному из двухэтажных домов, нельзя сказать, что роскошному, но и не бедному. Несмотря на ужас ситуации, это строение Федору понравилось. В жарком климате такой особняк с огромными террасами и крытыми галереями был очень удобен для жизни.
Дверь сама собой распахнулась, пахнуло прохладой. Чуткий нос дикаря уловил присутствие какого-то еще запаха, старательно забитого хорошим, дорогим дезодорантом. «Наверное, у них шашлык сгорел», — решил про себя Федор, пробуя, насколько свободно у него могут двигаться руки, чтобы оказать сопротивление тем, кто привел его сюда.
Крок стал подниматься по лестнице, разглядывая фотографии в простеньких металлических рамочках на стенах: папа, мама, любимая кошка и ребенок. На снимках в зале бельэтажа этот ребенок был уже взрослым — черноволосая, кареглазая девушка типично эланской наружности. Она старательно улыбалась в объектив, словно пыталась влезть в зрачки тому, кто будет смотреть на ее фото.
Тут Федор почувствовал, что чужая сила отпустила его ноги, и первым делом подошел к камину, чтобы позаимствовать для самообороны совок для углей с довольно длинной, массивной ручкой.
— Федор, не надо разжигать огонь, — раздался голос. — Сегодня и так жарко.
Конечников обернулся. Хозяйка дома стояла в дверном проеме, открыто и радостно улыбаясь первому лейтенанту. Изображение не передавало и десятой доли прелести этой молодой, полной жизни девушки. Федор смутился, и не нашел лучшего, чем выдавить из пересохшего горла:
— Извините меня за вторжение, но дверь была открыта.
— Открыта? — девушка почти смеялась. — Или открылась?
— Открылась сама собой.
— А ты испугался? — девушка хихикнула. — Это я открыла ее тебе. А у вас что, нет дверных приводов?
— Боже мой, — вырвалось у Конечникова. — И только… Там еще странный человек на улице.
— Не обращай внимания, это местный сумасшедший.
— Но не только он… Там они все какие-то странные.
— Поэтому ты так задержался? — поинтересовалась девушка. — Мне скоро уезжать, а ты за эти дни ни разу ни навестил меня.
— А я…
— Я знаю, тебя лишь сегодня выпустили.
— Да. Но как я попал сюда?
— Федя, расстояние не имеет значения. Давай лучше чай пить.
— Давайте, — растеряно ответил Конечников.
— Федор, ты что это так официально? — удивилась девушка. — Я Лара.
— Лара, а вообще, кто ты такая? — наконец решился задать этот вопрос Конечников. — Почему я здесь? Почему ты так разговариваешь со мной. Будто мы знакомы давным-давно?
— Помнишь вашу сказку про Бабу-Ягу? — улыбаясь, сказала девушка. — Накорми, напои, а потом уже и спрашивай. Попей чаю, съешь что-нибудь… А после поговорим.
На девственно чистой скатерти, еще мгновение назад там ничего не было, вдруг появились стеклянная посудина, кипящая на спиртовке, изящная ваза с фруктами, пирожные на блюде. Лара, с улыбкой глядя на Конечникова, налила воду в заварочный чайник, махнула ладонями, направляя пар в сторону первого лейтенанта.
— А запах, запах… — сказала она.
— Пахнет вкусно, — согласился Конечников. — Похоже на жасмин.
Девушка невзначай прикоснулась пальцами к ладони Федора. Восхитительно прохладные, нежные пальцы заставили Конечникова вздрогнуть от смущения. Девушка довольно улыбнулась.
Федор уже не чувствовал, что его ведет. Мир заиграл яркими красками. Внизу на улице веселились люди. Хлопали пробки, вылетая из бутылок шампанского, оркестр играл нечто бравурное.
— Пойдем, посмотрим, — предложила девушка.
Они вышли на балкон. Внизу стоял целый кортеж украшенных лентами мобилей, а в доме по соседству готовилось торжество — в саду были накрыты столы. По наряду одной из женщин, Федору стало ясно, что это, наверное, свадьба. «А там, кто знает этих проклятых эланцев» — пронеслось в голове у первого лейтенанта.
Что-то ему подсказывало, что вокруг одна холодная, стылая пустота, наполненная запахом гари. В тоже время Федор ощущал, что стоит на балконе, положив руку на талию Лары, и с улыбкой машет молодоженам, а те знаками приглашают их присоединиться.
Он со своей неведомо откуда возникшей знакомой сидел за столом и поднимал с остальными гостями бокалы за новобрачных. Потом сам произнес длинный и запутанный тост, желая им долгой жизни, счастья, детей побольше.
При этом трезвая часть Конечникова постоянно заставляла глаза скашиваться вниз, чтобы убедиться, что на нем более подобающая на эланской свадьбе одежда, чем мундир офицера деметрианской армии.
Начались танцульки. Эланские танцы отличались еще большей свободой, чем дикарские пляски «торгашей». Крок невзначай, легко, радостно и с удовольствием лапал свою спутницу, отмечая, что у нее тугая, тяжелая грудь, тонкая талия и крепкая, большая задница.
Потом были пьяные поцелуи с гостями и хозяевами, ночной фейерверк, который почему-то вопреки ожиданиям, погасил все торжество.
Гости под благовидными предлогами начали расходиться.
Они тоже сбежали, прихватив бутылку красного, которую выпили по дороге, в перерывах между поцелуями и смехом. В доме девушка вдруг стала совсем серьезной, хмурой, почти оттолкнула Конечникова, сказала, чтобы он стоял на месте, а сама, отойдя на пару шагов, безо всяких церемоний сдернула с себя блузку.
Тело Лары было нежным, восхитительным, вызывающим желание. Конечников протянул к ней руки, но не ощутил ее плоти. Эланская девушка спросила тусклым, мертвым голосом безо всяких интонаций:
— Скажи, зачем ты нас убил?!
— В смысле?
— Линкор «Эстреко» врезался в землю неподалеку от залива Спокойствия. Через 15 минут термическая волна дошла сюда. Мы умирали медленно и мучительно…
Федор попытался бежать, но та сила, которая привела его сюда, не дала ему этого сделать.
— Ты хочешь заняться со мной любовью? — продолжила девушка. — Это невозможно, потому что меня нет, есть только лишь отвратительно пахнущий, обгорелый кусок мяса.
С этими словами та самая вонь, которую он принимал за запах, оставшийся от неудачного кулинарного опыта, ударила в нос первого лейтенанта.
Федор проснулся. А в голове еще долго метался крик эланской девушки: «Зачем, зачем ты это сделал? Да, нам не суждено было встретиться в этой жизни, но я ведь буду уже старухой, когда ты снова родишься!».
Федор не смог уснуть до утра. Он выпил припрятанный под нарами шкалик, раскачиваясь из стороны в сторону и повторяя: «Око за око, зуб за зуб. Так было, так будет».
Чтобы успокоиться, он стал вспоминать тот день, когда дед впервые разрешил ему самому читать летопись. Его пра-пра-прадед, подводя итог написал, что все случилось из-за эланского линкора.
Память воспроизвела все: вес тяжелого фолианта, специфический запах страниц, капли самодельных чернил между строк, блики на желтом листе бумаги от колышущегося пламени светильников, преломленного толстыми самодельными стеклами. И, конечно же, эти строки:
«Даже по прошествии многих лет не могу понять логику тех, кто послал этот корабль, чтобы погубить жизнь на нашей планете. Только «рогатая камбала» виновата, что мы ютимся в пещерах, спасаясь от девяностоградусного мороза. Только этот странный корабль, подходящий своим плоским корпусом и огромными, симметрично расположенными надстройками на листок, на котором сделали стойку огромные, жирные гусеницы был причиной того, что по поверхности нашей планеты прошли волны пламени и лег вечный снег».
«Око за око, зуб за зуб! — как заклинание повторял Конечников. — «Тебе не одолеть меня, эланская нежить… Тебе не одолеть меня, эланская нежить… Тебе не одолеть меня, эланская нежить…»
Он старался представить себе, как гордились бы его предки, узнав, что именно он, мужчина из рода Конечниковых, сквитался со проклятыми эланцами за все страдания, которые выпали на долю жителей Амальгамы.
Наконец усталость и расслабляющее действие алкоголя справились с нервным возбуждением, и Федор провалился в забытье — еще не сон, но уже и не явь.
Память перенесла на два с лишним десятка лет назад во времена его детства. Вздернутая событиями последних дней психика нашла одно из самых страшных детских воспоминаний.
…маленькому Федору не спалось. Он лежал, ворочался, слушал Витькино сопение, мечтая или уснуть, или чтобы скорее пришло утро. В довершение всего луна светила прямо в окно. Маленькие, мутные стеклышки не позволяли ему видеть Крионы, но проходящего через них света было достаточно, чтобы лишить Федора сна. Над перегородкой, которая отделяла детскую комнату от горницы, плясали отсветы огоньков, доносился скрип пера — дед записывал, что произошло за день.
Федор подумал, что было бы здорово уметь писать как он. Тогда он бы нашел, чем заполнить страницы огромной, толстой, с пожелтевшими от времени страницами книги летописи. Дедушка обещал научить складывать буквы в слова, но не сейчас: нужно подождать пока наступит осень. Тогда Федор будет достаточно взрослым, чтобы понимать эту премудрость.
Федор стал мечтать о том времени, когда сможет также бегло делать записи, потом мысли перескочили на то, о чем он будет писать: смешные случаи, происшествия, мысли о жизни.
Запишет дедовские сказки о давно прошедших временах. О древних людях, живших на диких пустых планетах, таинственных заклинаниях, позволявших общаться без приборов через громады пустых межзвездных пространств и другой магии древних, которая давала силу жить вечно и не умирать даже за черным кругом смерти.
Вдруг за окошком что-то ярко вспыхнуло. Сначала свет был ослепительно белым, потом стал гаснуть, проходя через все оттенки желтого и красного, пока темнота снова не заполнила пространство. Федор стал ждать громового раската, но его все не было и не было. Федор поднялся. По правде говоря, ему давно хотелось «на двор», только он не хотел выходить во влажный, прохладный, тревожный сумрак летней ночи после спокойствия и тепла спальни. Особенно ему не хотелось делать это сейчас, когда он еще не отошел после рассказанной дедом истории про выпивающую души мужчин страшную Одинокую Леди. Может быть прямо сейчас эта древняя ведьма кружит по воздуху вокруг ограды, поджидая того, кто неосторожно выйдет из дому.
На всякий случай Федор взял свое коротенькое, почти игрушечное копье и нарочито громко топая, пошел к двери.
— Ты куда собрался, Федечка? — спросил дед.
Федору только этого и было надо.
— Деда, там, там что-то сверкает, — начал он.
— Это наверное луна.
— Нет, — уже почти закричал Федор, — Оно — то белое, то желтое, то красное. Вдруг это шаровая молния.
— Так ты чего, охотиться на нее идешь? — спросил дедушка, показав глазами на копье.
— Страшно, — признался Федор.
Дед со вздохом встал, очевидно решив, что мальчик боится выйти на улицу один.
— Пойдем, охотник, — с изрядной долей иронии сказал он.
— Я правда видел, — с обидой ответил Федор.
Дедушка в ответ нетерпеливо махнул в сторону выхода.
Темная летняя ночь жила своей особой жизнью. Во мраке шумели деревья, аукались совы, где-то далеко выли волки. Небо было чистым, звездным. Мутный, щербатый, почти не дающий света маленький диск Крионы стоял низко над горизонтом. Глаза стали настраиваться на темноту.
— Ну и где же, Федечка, твоя молния? — спросил дед.
— Она была…
— Ладно… Писай и пойдем, — сказал дедушка.
В этот момент на западе вспыхнуло снова. На мгновение стало светло как днем. Хорошо, что Федор и дед смотрели в другую сторону, но все равно перед глазами потом долго прыгали разноцветные пятна.
— Ты видел!? — закричал Федор. — Видел?!
Дед и он повернулись, пытаясь разобрать, что происходит на небе. В этот момент из точки, близкой к зениту, полетели длинные, быстрые искры, словно невидимый великан швырялся горящими углями. Это было красиво и нестрашно, однако дед схватился за голову, потом резким, не допускающим возражений тоном приказал:
— Давай в дом, буди Витюню. Я к Дусе. Уходим на Хованку.
— Зачем? — удивился Федор. — Посмотри, как красиво.
— Это метеоры. Мы не знаем, что происходит над нами.
— Смотри, деда, звезды летят.
В небе, набирая высоту над лесом, стала медленно всплывать пара ярких звезд. Как показалось Федору, вокруг них плясали какие-то светлые точки. Дедушка вытащил из-под рубашки продолговатый медальон. На табло прыгали циферки и перемигивались красные индикаторы.
— На орбите идет бой, — сдавленным голосом произнес дед. — Дождались.
Он зачем-то погрозил кулаком небу, потом подтолкнул Федора к двери. Немного подумав, дедушка вошел за ним следом, долго рылся на полке в сенях, пока не нашел старую пыльную коробку. Вытащил из нее несколько смешных, похожих на блюдца очков.
— Одень это, Федечка, — сказал он. — И Витюне надень. И смотри, пусть не снимает. Хорошо?
— А зачем? — поинтересовался он.
— Вспыхивает так, что ослепнуть можно. А это глазки защитит.
— А что это такое? Очки?
— Да, кроссполяризаторы. Когда станет очень ярко, стекла сами потемнеют. Помнишь, как мы затмение смотрели? Не забудь только включить.
Дедушка повернул рычажок сбоку и на дужке зажегся крошечный красный огонечек.
— А еще очки кому?
— Тете Дусе и Алене.
— Понятно.
— Вещи с Витей соберите. Шапки зимние, кожушки, носки теплые. Неизвестно, что теперь будет.
Дед прошел со мной в комнату, снял со стены ружье, ссыпал в котомку заряды.
— Собирайтесь, я быстро, — сказал он.
Через пять минут Федор с братом стояли на крыльце. Витя отчаянно дрожал от холода, зевал со сна и хныкал: — «Мне холодно, страшно, я спать хочу», пытался снять с глаз поляризатор и посмотреть на небо без темных стекол защитного устройства. Потом его словно переклинивало, он, кутаясь в теплый овчинный тулуп, делал попытки лечь на крыльцо.
Где-то вдали раздались звонкие удары. Гудел набат на площади поселка. Словно отвечая ему, на небе разгорелся яркий огонь. Вспышка была долгой. Федор с братом, который со страху забыл про свои выкрутасы, наблюдали, как из точки она разрослась до размеров солнца, потом стала еще больше, теряя яркость и блеск, проходя через все оттенки затухания от лимонно-желтого до медно-красного.
Почти тотчас же началось падение метеоров. На этот раз их было много, они чертили небо не тоненькими лучиками, а целыми колоннами света, сопровождая свой полет ревом, визгом, ворчанием и грохотом. Небо засветилось сполохами разных цветов, что, как Федор слышал от деда, называлось «полярным сиянием».
Из темноты, похожие на порождения ночного кошмара из-за черных провалов защитных очков, вынырнули дед, мелкая Алена, и тетя Дуня.
Тетка успела одеть девчонку, но сама была простоволосой, в ночной рубашке, поверх которой была накинута душегрейка. В руках у тети Дуни был объемистый мешок с вещами, на ногах — наспех зашнурованные мокасины.
Увидев Федора и Витю, она запричитала, стала проверять, все ли дети одели, подтягивать портки на Вите, проверять их рюкзачки — что смог бестолковый мужик собрать своим внукам.
Она ругалась плачущим голосом, проклиная деда, чертовых звездолетчиков, которым не сидится дома, гнусные, последние времена.
В крайних домах поселка замелькали огоньки. Огненный ливень в небе объяснил все даже самым непонятливым.
Даже по прошествии 900 лет, от старших к младшим передавались жуткие рассказы, как сначала в небе вспыхнуло пламя, потом прилетел ураганный огненный ветер и, наконец, установился лютый, небывалый мороз, который на столетия сковал землю…
Жители поселка поднимались по склону древнего, давно потухшего вулкана, источенному пещерами — горе Хованка. Там, почти у самой границы снегов, находился вход в древнее убежище, которое когда-то спасло их предков.
Колонна представляла собой жалкое зрелище: наспех одетые, навьюченные домашним скарбом мужчины и женщины, еле плетущиеся старики и старухи, плачущие дети.
Рядом хныкал Витька, он просился к деду на руки. Дедушка, обремененный поклажей и стопкой тетрадей с летописями, просто физически не мог этого сделать. Федор периодически поднимал брата с земли и с удовольствием отвешивал ему подзатыльники, принуждая идти вперед.
Ревели голодные лосицы и телята, блеяли козы, лаяли и скулили собаки, которых волокли с собой поселяне. Стенания, плач, тихая, вполголоса брань, тяжелое дыхание, топот сотен ног и звуки, издаваемые несчастными, испуганными животными сливались в один невнятный звук — звук беды.
Федору хотелось спать, он мечтал об оставленном на произвол судьбы уютном, маленьком, теплом дедовском домике, своей лежанке, на которой так удобно развалиться, вытянуть ноги, задремать, накрывшись толстым одеялом.
Внезапно по серому предрассветному небу промчался ком огня, расчерчивая его пополам своим дымным следом. Истошный вопль раздался на дороге, люди, бросив скарб и скотину, стали разбегаться кто куда. Женщины прикрывали собой детей, дети плакали, мужчины ругались и молились.
Надзиратель принес кипенно-белое постельное белье, сообщил, что подушка, одеяло и матрас находятся в выдвижном ящике под койкой, поинтересовался, в какое время господин первый лейтенант желает, чтобы у него погасили свет.
Федор шел по городу. Город был эланским, построенный по стандартам «поганого гадюшника» с огромными зданиями, сплошь застекленными тонированными листами прозрачной композитной керамики. Слышалась чужая, непривычная для уха деметрианца речь, наполненная однотипными, одинаково заканчивающимися словами. На какой-то миг первого лейтенанта охватил страх, что в нем признают врага, но к нему никто не обращался. Более того, эланцы старательно отводили глаза, делая вид, что не замечают его.
Другой, леденящей кровь особенностью встреченных им людей, была их заторможенность. Эланцы ходили деревянной размеренной походкой, говорили практически без интонаций, не меняя отстраненного выражения лиц. Ноги несли Федора сами, не подчиняясь его воле.
Поначалу Конечников не обращал на это внимания, но потом ему стало совсем страшно. Какая-то часть сознания подсказывала ему, что он не должен показывать страха, а главное не пускать его вглубь, иначе похожие на манекенов местные жители обратят на него внимание. Что тогда будет, Конечников не захотел себе даже представлять. Он и так слишком напуган.
Шаг за шагом, он выбрался из толчеи центральных улиц пока не вышел на широкий, тенистый бульвар, засаженный огромными, незнакомыми ему деревьями. Федор вздохнул с облегчением.
И оказалось напрасно. Если люди в плотной, компактной группе имели хоть какое-то человекоподобие, то здесь они были похожи на непрерывно воспроизводящуюся, зацикленную на бесконечный повтор голографическую запись. Особенно поразил Конечникова человек, непонятного возраста, глаза которого едва виднелись через чудовищно опухшие черные веки.
Он совершал движения руками, словно бы неуклюжий, старинный робот, который изображает оживленную жестикуляцию. При этом, похоже, ему не хватало оперативной памяти, и каждые 2–3 минуты он снова в точности повторял свои движения. Самое странное было в том, что буквально на половине шага человек исчезал, растворялся в воздухе, чтобы вновь возникнуть в начале своего пути в тени дерева, рядом с ларьком мороженого и прохладительных напитков, где Конечников его впервые увидел.
Но вот ноги-предатели повернули к одному из двухэтажных домов, нельзя сказать, что роскошному, но и не бедному. Несмотря на ужас ситуации, это строение Федору понравилось. В жарком климате такой особняк с огромными террасами и крытыми галереями был очень удобен для жизни.
Дверь сама собой распахнулась, пахнуло прохладой. Чуткий нос дикаря уловил присутствие какого-то еще запаха, старательно забитого хорошим, дорогим дезодорантом. «Наверное, у них шашлык сгорел», — решил про себя Федор, пробуя, насколько свободно у него могут двигаться руки, чтобы оказать сопротивление тем, кто привел его сюда.
Крок стал подниматься по лестнице, разглядывая фотографии в простеньких металлических рамочках на стенах: папа, мама, любимая кошка и ребенок. На снимках в зале бельэтажа этот ребенок был уже взрослым — черноволосая, кареглазая девушка типично эланской наружности. Она старательно улыбалась в объектив, словно пыталась влезть в зрачки тому, кто будет смотреть на ее фото.
Тут Федор почувствовал, что чужая сила отпустила его ноги, и первым делом подошел к камину, чтобы позаимствовать для самообороны совок для углей с довольно длинной, массивной ручкой.
— Федор, не надо разжигать огонь, — раздался голос. — Сегодня и так жарко.
Конечников обернулся. Хозяйка дома стояла в дверном проеме, открыто и радостно улыбаясь первому лейтенанту. Изображение не передавало и десятой доли прелести этой молодой, полной жизни девушки. Федор смутился, и не нашел лучшего, чем выдавить из пересохшего горла:
— Извините меня за вторжение, но дверь была открыта.
— Открыта? — девушка почти смеялась. — Или открылась?
— Открылась сама собой.
— А ты испугался? — девушка хихикнула. — Это я открыла ее тебе. А у вас что, нет дверных приводов?
— Боже мой, — вырвалось у Конечникова. — И только… Там еще странный человек на улице.
— Не обращай внимания, это местный сумасшедший.
— Но не только он… Там они все какие-то странные.
— Поэтому ты так задержался? — поинтересовалась девушка. — Мне скоро уезжать, а ты за эти дни ни разу ни навестил меня.
— А я…
— Я знаю, тебя лишь сегодня выпустили.
— Да. Но как я попал сюда?
— Федя, расстояние не имеет значения. Давай лучше чай пить.
— Давайте, — растеряно ответил Конечников.
— Федор, ты что это так официально? — удивилась девушка. — Я Лара.
— Лара, а вообще, кто ты такая? — наконец решился задать этот вопрос Конечников. — Почему я здесь? Почему ты так разговариваешь со мной. Будто мы знакомы давным-давно?
— Помнишь вашу сказку про Бабу-Ягу? — улыбаясь, сказала девушка. — Накорми, напои, а потом уже и спрашивай. Попей чаю, съешь что-нибудь… А после поговорим.
На девственно чистой скатерти, еще мгновение назад там ничего не было, вдруг появились стеклянная посудина, кипящая на спиртовке, изящная ваза с фруктами, пирожные на блюде. Лара, с улыбкой глядя на Конечникова, налила воду в заварочный чайник, махнула ладонями, направляя пар в сторону первого лейтенанта.
— А запах, запах… — сказала она.
— Пахнет вкусно, — согласился Конечников. — Похоже на жасмин.
Девушка невзначай прикоснулась пальцами к ладони Федора. Восхитительно прохладные, нежные пальцы заставили Конечникова вздрогнуть от смущения. Девушка довольно улыбнулась.
Федор уже не чувствовал, что его ведет. Мир заиграл яркими красками. Внизу на улице веселились люди. Хлопали пробки, вылетая из бутылок шампанского, оркестр играл нечто бравурное.
— Пойдем, посмотрим, — предложила девушка.
Они вышли на балкон. Внизу стоял целый кортеж украшенных лентами мобилей, а в доме по соседству готовилось торжество — в саду были накрыты столы. По наряду одной из женщин, Федору стало ясно, что это, наверное, свадьба. «А там, кто знает этих проклятых эланцев» — пронеслось в голове у первого лейтенанта.
Что-то ему подсказывало, что вокруг одна холодная, стылая пустота, наполненная запахом гари. В тоже время Федор ощущал, что стоит на балконе, положив руку на талию Лары, и с улыбкой машет молодоженам, а те знаками приглашают их присоединиться.
Он со своей неведомо откуда возникшей знакомой сидел за столом и поднимал с остальными гостями бокалы за новобрачных. Потом сам произнес длинный и запутанный тост, желая им долгой жизни, счастья, детей побольше.
При этом трезвая часть Конечникова постоянно заставляла глаза скашиваться вниз, чтобы убедиться, что на нем более подобающая на эланской свадьбе одежда, чем мундир офицера деметрианской армии.
Начались танцульки. Эланские танцы отличались еще большей свободой, чем дикарские пляски «торгашей». Крок невзначай, легко, радостно и с удовольствием лапал свою спутницу, отмечая, что у нее тугая, тяжелая грудь, тонкая талия и крепкая, большая задница.
Потом были пьяные поцелуи с гостями и хозяевами, ночной фейерверк, который почему-то вопреки ожиданиям, погасил все торжество.
Гости под благовидными предлогами начали расходиться.
Они тоже сбежали, прихватив бутылку красного, которую выпили по дороге, в перерывах между поцелуями и смехом. В доме девушка вдруг стала совсем серьезной, хмурой, почти оттолкнула Конечникова, сказала, чтобы он стоял на месте, а сама, отойдя на пару шагов, безо всяких церемоний сдернула с себя блузку.
Тело Лары было нежным, восхитительным, вызывающим желание. Конечников протянул к ней руки, но не ощутил ее плоти. Эланская девушка спросила тусклым, мертвым голосом безо всяких интонаций:
— Скажи, зачем ты нас убил?!
— В смысле?
— Линкор «Эстреко» врезался в землю неподалеку от залива Спокойствия. Через 15 минут термическая волна дошла сюда. Мы умирали медленно и мучительно…
Федор попытался бежать, но та сила, которая привела его сюда, не дала ему этого сделать.
— Ты хочешь заняться со мной любовью? — продолжила девушка. — Это невозможно, потому что меня нет, есть только лишь отвратительно пахнущий, обгорелый кусок мяса.
С этими словами та самая вонь, которую он принимал за запах, оставшийся от неудачного кулинарного опыта, ударила в нос первого лейтенанта.
Федор проснулся. А в голове еще долго метался крик эланской девушки: «Зачем, зачем ты это сделал? Да, нам не суждено было встретиться в этой жизни, но я ведь буду уже старухой, когда ты снова родишься!».
Федор не смог уснуть до утра. Он выпил припрятанный под нарами шкалик, раскачиваясь из стороны в сторону и повторяя: «Око за око, зуб за зуб. Так было, так будет».
Чтобы успокоиться, он стал вспоминать тот день, когда дед впервые разрешил ему самому читать летопись. Его пра-пра-прадед, подводя итог написал, что все случилось из-за эланского линкора.
Память воспроизвела все: вес тяжелого фолианта, специфический запах страниц, капли самодельных чернил между строк, блики на желтом листе бумаги от колышущегося пламени светильников, преломленного толстыми самодельными стеклами. И, конечно же, эти строки:
«Даже по прошествии многих лет не могу понять логику тех, кто послал этот корабль, чтобы погубить жизнь на нашей планете. Только «рогатая камбала» виновата, что мы ютимся в пещерах, спасаясь от девяностоградусного мороза. Только этот странный корабль, подходящий своим плоским корпусом и огромными, симметрично расположенными надстройками на листок, на котором сделали стойку огромные, жирные гусеницы был причиной того, что по поверхности нашей планеты прошли волны пламени и лег вечный снег».
«Око за око, зуб за зуб! — как заклинание повторял Конечников. — «Тебе не одолеть меня, эланская нежить… Тебе не одолеть меня, эланская нежить… Тебе не одолеть меня, эланская нежить…»
Он старался представить себе, как гордились бы его предки, узнав, что именно он, мужчина из рода Конечниковых, сквитался со проклятыми эланцами за все страдания, которые выпали на долю жителей Амальгамы.
Наконец усталость и расслабляющее действие алкоголя справились с нервным возбуждением, и Федор провалился в забытье — еще не сон, но уже и не явь.
Память перенесла на два с лишним десятка лет назад во времена его детства. Вздернутая событиями последних дней психика нашла одно из самых страшных детских воспоминаний.
…маленькому Федору не спалось. Он лежал, ворочался, слушал Витькино сопение, мечтая или уснуть, или чтобы скорее пришло утро. В довершение всего луна светила прямо в окно. Маленькие, мутные стеклышки не позволяли ему видеть Крионы, но проходящего через них света было достаточно, чтобы лишить Федора сна. Над перегородкой, которая отделяла детскую комнату от горницы, плясали отсветы огоньков, доносился скрип пера — дед записывал, что произошло за день.
Федор подумал, что было бы здорово уметь писать как он. Тогда он бы нашел, чем заполнить страницы огромной, толстой, с пожелтевшими от времени страницами книги летописи. Дедушка обещал научить складывать буквы в слова, но не сейчас: нужно подождать пока наступит осень. Тогда Федор будет достаточно взрослым, чтобы понимать эту премудрость.
Федор стал мечтать о том времени, когда сможет также бегло делать записи, потом мысли перескочили на то, о чем он будет писать: смешные случаи, происшествия, мысли о жизни.
Запишет дедовские сказки о давно прошедших временах. О древних людях, живших на диких пустых планетах, таинственных заклинаниях, позволявших общаться без приборов через громады пустых межзвездных пространств и другой магии древних, которая давала силу жить вечно и не умирать даже за черным кругом смерти.
Вдруг за окошком что-то ярко вспыхнуло. Сначала свет был ослепительно белым, потом стал гаснуть, проходя через все оттенки желтого и красного, пока темнота снова не заполнила пространство. Федор стал ждать громового раската, но его все не было и не было. Федор поднялся. По правде говоря, ему давно хотелось «на двор», только он не хотел выходить во влажный, прохладный, тревожный сумрак летней ночи после спокойствия и тепла спальни. Особенно ему не хотелось делать это сейчас, когда он еще не отошел после рассказанной дедом истории про выпивающую души мужчин страшную Одинокую Леди. Может быть прямо сейчас эта древняя ведьма кружит по воздуху вокруг ограды, поджидая того, кто неосторожно выйдет из дому.
На всякий случай Федор взял свое коротенькое, почти игрушечное копье и нарочито громко топая, пошел к двери.
— Ты куда собрался, Федечка? — спросил дед.
Федору только этого и было надо.
— Деда, там, там что-то сверкает, — начал он.
— Это наверное луна.
— Нет, — уже почти закричал Федор, — Оно — то белое, то желтое, то красное. Вдруг это шаровая молния.
— Так ты чего, охотиться на нее идешь? — спросил дедушка, показав глазами на копье.
— Страшно, — признался Федор.
Дед со вздохом встал, очевидно решив, что мальчик боится выйти на улицу один.
— Пойдем, охотник, — с изрядной долей иронии сказал он.
— Я правда видел, — с обидой ответил Федор.
Дедушка в ответ нетерпеливо махнул в сторону выхода.
Темная летняя ночь жила своей особой жизнью. Во мраке шумели деревья, аукались совы, где-то далеко выли волки. Небо было чистым, звездным. Мутный, щербатый, почти не дающий света маленький диск Крионы стоял низко над горизонтом. Глаза стали настраиваться на темноту.
— Ну и где же, Федечка, твоя молния? — спросил дед.
— Она была…
— Ладно… Писай и пойдем, — сказал дедушка.
В этот момент на западе вспыхнуло снова. На мгновение стало светло как днем. Хорошо, что Федор и дед смотрели в другую сторону, но все равно перед глазами потом долго прыгали разноцветные пятна.
— Ты видел!? — закричал Федор. — Видел?!
Дед и он повернулись, пытаясь разобрать, что происходит на небе. В этот момент из точки, близкой к зениту, полетели длинные, быстрые искры, словно невидимый великан швырялся горящими углями. Это было красиво и нестрашно, однако дед схватился за голову, потом резким, не допускающим возражений тоном приказал:
— Давай в дом, буди Витюню. Я к Дусе. Уходим на Хованку.
— Зачем? — удивился Федор. — Посмотри, как красиво.
— Это метеоры. Мы не знаем, что происходит над нами.
— Смотри, деда, звезды летят.
В небе, набирая высоту над лесом, стала медленно всплывать пара ярких звезд. Как показалось Федору, вокруг них плясали какие-то светлые точки. Дедушка вытащил из-под рубашки продолговатый медальон. На табло прыгали циферки и перемигивались красные индикаторы.
— На орбите идет бой, — сдавленным голосом произнес дед. — Дождались.
Он зачем-то погрозил кулаком небу, потом подтолкнул Федора к двери. Немного подумав, дедушка вошел за ним следом, долго рылся на полке в сенях, пока не нашел старую пыльную коробку. Вытащил из нее несколько смешных, похожих на блюдца очков.
— Одень это, Федечка, — сказал он. — И Витюне надень. И смотри, пусть не снимает. Хорошо?
— А зачем? — поинтересовался он.
— Вспыхивает так, что ослепнуть можно. А это глазки защитит.
— А что это такое? Очки?
— Да, кроссполяризаторы. Когда станет очень ярко, стекла сами потемнеют. Помнишь, как мы затмение смотрели? Не забудь только включить.
Дедушка повернул рычажок сбоку и на дужке зажегся крошечный красный огонечек.
— А еще очки кому?
— Тете Дусе и Алене.
— Понятно.
— Вещи с Витей соберите. Шапки зимние, кожушки, носки теплые. Неизвестно, что теперь будет.
Дед прошел со мной в комнату, снял со стены ружье, ссыпал в котомку заряды.
— Собирайтесь, я быстро, — сказал он.
Через пять минут Федор с братом стояли на крыльце. Витя отчаянно дрожал от холода, зевал со сна и хныкал: — «Мне холодно, страшно, я спать хочу», пытался снять с глаз поляризатор и посмотреть на небо без темных стекол защитного устройства. Потом его словно переклинивало, он, кутаясь в теплый овчинный тулуп, делал попытки лечь на крыльцо.
Где-то вдали раздались звонкие удары. Гудел набат на площади поселка. Словно отвечая ему, на небе разгорелся яркий огонь. Вспышка была долгой. Федор с братом, который со страху забыл про свои выкрутасы, наблюдали, как из точки она разрослась до размеров солнца, потом стала еще больше, теряя яркость и блеск, проходя через все оттенки затухания от лимонно-желтого до медно-красного.
Почти тотчас же началось падение метеоров. На этот раз их было много, они чертили небо не тоненькими лучиками, а целыми колоннами света, сопровождая свой полет ревом, визгом, ворчанием и грохотом. Небо засветилось сполохами разных цветов, что, как Федор слышал от деда, называлось «полярным сиянием».
Из темноты, похожие на порождения ночного кошмара из-за черных провалов защитных очков, вынырнули дед, мелкая Алена, и тетя Дуня.
Тетка успела одеть девчонку, но сама была простоволосой, в ночной рубашке, поверх которой была накинута душегрейка. В руках у тети Дуни был объемистый мешок с вещами, на ногах — наспех зашнурованные мокасины.
Увидев Федора и Витю, она запричитала, стала проверять, все ли дети одели, подтягивать портки на Вите, проверять их рюкзачки — что смог бестолковый мужик собрать своим внукам.
Она ругалась плачущим голосом, проклиная деда, чертовых звездолетчиков, которым не сидится дома, гнусные, последние времена.
В крайних домах поселка замелькали огоньки. Огненный ливень в небе объяснил все даже самым непонятливым.
Даже по прошествии 900 лет, от старших к младшим передавались жуткие рассказы, как сначала в небе вспыхнуло пламя, потом прилетел ураганный огненный ветер и, наконец, установился лютый, небывалый мороз, который на столетия сковал землю…
Жители поселка поднимались по склону древнего, давно потухшего вулкана, источенному пещерами — горе Хованка. Там, почти у самой границы снегов, находился вход в древнее убежище, которое когда-то спасло их предков.
Колонна представляла собой жалкое зрелище: наспех одетые, навьюченные домашним скарбом мужчины и женщины, еле плетущиеся старики и старухи, плачущие дети.
Рядом хныкал Витька, он просился к деду на руки. Дедушка, обремененный поклажей и стопкой тетрадей с летописями, просто физически не мог этого сделать. Федор периодически поднимал брата с земли и с удовольствием отвешивал ему подзатыльники, принуждая идти вперед.
Ревели голодные лосицы и телята, блеяли козы, лаяли и скулили собаки, которых волокли с собой поселяне. Стенания, плач, тихая, вполголоса брань, тяжелое дыхание, топот сотен ног и звуки, издаваемые несчастными, испуганными животными сливались в один невнятный звук — звук беды.
Федору хотелось спать, он мечтал об оставленном на произвол судьбы уютном, маленьком, теплом дедовском домике, своей лежанке, на которой так удобно развалиться, вытянуть ноги, задремать, накрывшись толстым одеялом.
Внезапно по серому предрассветному небу промчался ком огня, расчерчивая его пополам своим дымным следом. Истошный вопль раздался на дороге, люди, бросив скарб и скотину, стали разбегаться кто куда. Женщины прикрывали собой детей, дети плакали, мужчины ругались и молились.