Алдан-Семенов Андрей. Красные и белые

   Ева хотела дать клятву перед портретом прабабки, что будет мстить за отца. Клятвы не получилось: она не сумела выразить мысли, - общая беда всех смелых мужчин и женщин, не понимающих, что искреннему чувству не нужны слова.
   Ева отвела взгляд от молодых мудрых глаз прабабки и вынула из палисандровой шкатулки браунинг. Патроны походили на мелкие желуди, и револьвер казался еще более смешным, чем длинноствольный пистолет прошлого века. Ева спрятала браунинг в сумочку, закрыла дом на замок.
   С Камы дул ледяной октябрьский ветер, заречье косматилось пожарами, дороги, разбухшие от воды, покрылись льдом и были особенно противны своей голизной. Все стало голым и безобразным, кроме голого, но прекрасного неба.
   Под Воткинском унылый бор все-таки развеселил Еву. По обочинам дороги на соснах виднелись свежие и старые затесы. Ева заинтересовалась ими: на побуревших от времени, забрызганных смолой затесах чернели стишки:
   Красные! Смазывайте пятки
   До самой реки Вятки!
   Ева перешла к соснам со свежими затесами. На них крупный, еще не окрепший почерк вывел:
   Белые ж...! Мать-перемать!
   Вам до Байкала штанами мотать!
   Ева рассмеялась. Ее не оскорбляла обнаженная грубость стишков: даже нравилось, что есть кто-то, безбоязненно издевающийся над убийцами.
   Она пришла в Ижевск под вечер: ее пропустили сторожевые посты. Ева не разбиралась в военных укреплениях, но видела - мятежники создали сильную оборону. Линии колючей проволоки, опорные пулеметные гнезда, надежные блиндажи устрашали неопытных и робких.
   Над городом разносился редкий грустный звон соборного колокола: богомольцы спешили к вечерне. Ева обгоняла купчих, закутанных в оренбургские платки, чиновника с обреченной на беду физиономией, но столкнулась с грязным, оборванным стариком. Старик взмахивал руками, как ворон; грудь его была засеяна георгиевскими крестами, орденами Анны и Станислава, медалями страховых обществ.
   - По безумным блуждая дорогам, нам безумец открыл новый свет! Что наша жизнь? Игра! Фельдфебели играют человеческими головами! Но кто играет - проиграет свою игру всегда! - Сумасшедший потряс над головой синими от стужи руками и скрылся за мокрым заплотом.
   "Город стал притоном предателей, пристанищем сумасшедших, - со злорадством подумала Ева. - Подленькие людишки царствуют в Прикамье. Они боятся своего прошлого - прошлое преступно их преступлениями. Они боятся и будущего - будущее угрожает им возмездием. Все для этих людей кончится скверно".
   Она без труда разыскала деревянный домик своего дяди. Отец Андрей поразился ее появлению не меньше, чем утопленнице, которая вышла бы из заводского пруда.
   - Слава Иисусу Христу, пришла! Жива, цела, невредима. Знаю. Все знаю, и о гибели брата моего знаю, - голос отца Андрея прозвучал так проникновенно и горестно, что Ева зарыдала.
   Отец Андрей смущенно высморкался. Он, всю жизнь утешавший русских баб евангельскими словами, не осмелился повторить их Еве. Стыд удержал его от лицемерия, потому что он сам осудил своего брата. Когда начальник контрразведки Солдатов сообщил отцу Андрею, что брат его Константин арестован за укрывательство большевиков, он ответил:
   - Если это правда, его надо повесить. Но я надеюсь, что это неправда...
   Отец Андрей торопливо перекрестил Еву.
   - Живи тут у меня, хозяйничай. В кабинете офицер, господин Долгушин, ночует, на постой его пустил. Человек высокообразованный, дворянин казанский, но при нем все же об отце разговаривать остерегись. Долгушин красных люто не любит.
   Ева поселилась в угловой горенке; изразцовая печь в голубых теплых лилиях, фикусы в кадках, иконы в золотых и серебряных окладах, тишина, пахнущая сушеной мятой, казалось, отрешали от мирской суеты. Но все это только казалось. Уже давно нет на Руси покоя, не было его и в смятенной душе Евы.
   А в Ижевске три человека вершили судьбу города. В этот триумвират входили командующий армией капитан Юрьев, начальник штаба Граве и командир полка имени Иисуса Христа ротмистр Долгушин. Начальник контрразведки, он же и военный комендант фельдфебель Солдатов был только исполнителем их воли. Он делал свое смертоубийственное дело, боясь триумвирата и тайно ненавидя его.
   - Что скажете о новом приказе нашего фельдфебеля? - Капитан Юрьев подал ротмистру Долгушину и Николаю Николаевичу обширный, как цирковая афиша, приказ.
   - "Все, от мала до велика, на рытье окопов! Лопатой преградим путь Ленину на Урал! Только лопата и штык спасут Ижевск!" - Долгушин отбросил приказ. - Стиль чисто фельдфебельский. Солдатов никогда не поймет, что часто оборона кончается поражением.
   - Верно! Пассивная оборона смерти подобна, - подтвердил Николай Николаевич. - Красные коварны и храбры, в смелости их не сомневаюсь. Но ведь надо же помнить - мы вдвое превосходим красных числом. Правда, армия наша - толпы бестолковых мужиков и мастеровых, но ведь и у красных такая же! А двойное превосходство в силах - убедительнейшая вещь! Поэтому я сторонник наступления...
   - Наступление, атака, штурм - настоящие методы гражданской войны, перехватил нить разговора Долгушин. - Маленькие, но дисциплинированные, хорошо вооруженные армии дороже полчищ сброда.
   Капитан Юрьев, вытянув трубочкой губы, незаметно сплюнул, он предпочитал молчать, боясь выдать свою некомпетентность. А Долгушин вскочил с места, на лице его появилось мрачное выражение.
   В последние дни ротмистр вынашивал всевозможные планы разгрома дивизии Азина на подступах к Ижевску. Были разобраны и отброшены разные варианты, но Долгушина внезапно озарила простая и великолепная в своей простоте идея. Сперва бледная, неопределенная, казавшаяся невозможной, идея эта постоянно приобретала жемчужный блеск победы. Для воплощения ее хорошо подходили офицерские роты его полка.
   - Русские офицеры всегда отличались дисциплиной. Умри, но сохрани свое знамя! Умри, но спаси свою честь! Умри за веру, царя и отечество! Можно сколько угодно варьировать обстоятельства, в которых погибает русский офицер, но он погибает как рыцарь долга и чести. Рыцарский дух русского офицерства не исчез вместе с царской армией. Офицеры по-прежнему мозг и душа наших полков, во всяком случае моего полка имени Иисуса Христа. Коварству и смелости красных я решил противопоставить волю, мужество, презрение к смерти наших офицеров и... и... психологию! Да, и психологию, господа, и незачем удивляться. Я брошу своих офицеров в психическую атаку против красных. Что такое? А, да, вас поражает неожиданное сочетание слов: атака и психология! Военным специалистам еще не известен такой термин - психическая атака? Что ж, они скоро его узнают. Это мой термин. Я его выдумал для своей, еще никем никогда нигде не применявшейся атаки...
   - Не представляю, что это будет? - сокрушенно спросил Юрьев.
   - И мне не совсем ясно, - сказал заинтересованный Граве.
   - Всем известно психологическое воздействие внешней, декоративной стороны войск на людские толпы, - ответил Долгушин. - И действительно, в слитности, в точности, согласованности движений, стремительном темпе марширующих войск, блеске знамен, возбуждающем реве оркестров таится гипнотизирующая сила. Она возбуждает солдат, опьяняет военачальников, устрашает обывателей.
   Эта блестящая военная сила кажется неодолимой на всяких маневрах и парадах. Особенно страшной представляется она нашим мужичкам - серой и вообще-то очень мирной скотинке. А теперь вообразите, господа, как с развернутыми знаменами, под рев оркестров быстрым, парадным шагом пойдут офицеры полка имени Иисуса Христа? Одним своим видом, презрением к противнику, к собственной смерти они психически разоружат толпу. Они поселят страх, и все обернется паникой. А паника всегда гибельна для бегущих. Самое главное в такой атаке - выдержать нарастающий темп движения, неразрывность рядов, величавое спокойствие атакующих. Разумеется, командиры идут впереди.
   - Это божественно! - воскликнул капитан Юрьев, и румянец заиграл на его припудренных щеках.
   - Даже я увлекся вашим романтизмом войны, - сказал Граве. - Готов идти в психическую атаку...
   В этот вечер Долгушин рано вернулся к отцу Андрею. Хотя священник и познакомил его со своей племянницей, Долгушин не обратил на нее внимания. Всегда сумрачному ротмистру была безразлична такая же пасмурная девица. Долгушин предпочитал пофилософствовать с отцом Андреем о событиях быстротекущей жизни за рюмкой вина.
   Отец Андрей встретил постояльца собранным на стол ужином, бутылкой смородиновой настойки. Ротмистр и священник ужинали, громко разговаривая. Ева в полуоткрытую дверь слышала каждое слово.
   - Тревожно на душе, Сергей Петрович, все боязнее жить, - жаловался отец Андрей. - Неужели господь оставит нас в роковые минуты? А ведь предчувствую - не только православному воинству, но и священнослужителям придется вставать против антихристова семени...
   - Крест советую держать в левой руке, а в правой маузер. С крестом хорошо, с маузером надежнее, - мрачно заметил Долгушин. Он рассказал о задуманной им психической атаке.
   - Иисусе Христе, помилуй мя грешного! - перекрестился отец Андрей.
   - На бога надейся, да сам не плошай - старая пословица, ваше преподобие, - усмехнулся Долгушин. - Я не люблю словесной шелухи, я человек действия. Сам поведу свой полк в психическую атаку.
   Ева невольно запоминала каждое слово Долгушина: слишком невероятной показалась ей картина психической атаки, только что нарисованная ротмистром. Вдруг она насторожилась: ротмистр уже говорил о другом.
   - Солдатов и Чудошвили уничтожили несколько тысяч человек, половина из расстрелянных - никакие не большевики. Возьмите хотя бы баржу смерти в Гольянах, которую так ловко увели красные из-под носа нашей контрразведки. На этой барже Солдатов и Чудошвили успели погубить триста человек, в том числе и вашего брата...
   Долгушин закурил папиросу и долго молчал, глядя на скорбный лик богородицы. Взгляд его упал на приоткрытую дверь в горенку: как ни тихо сидела Ева, ротмистр догадался о ее присутствии.
   - Там кто-то есть, - указал он пальцем на дверь.
   - Ева, это ты? - спросил отец Андрей.
   Ева выглянула из-за двери; Долгушин встал и поклонился.
   - Я мешаю вашей беседе? - сказала она. - Могу прогуляться.
   - Нет, нет, что вы! - засуетился Долгушин. - У нас нет никаких секретов.
   - Посиди с нами, побалуйся чайком. - Отец Андрей удивился тревожному виду племянницы.
   С той минуты, как Долгушин заговорил о начальнике контрразведки Солдатове, Ева слушала все внимательнее, напряженнее.
   - Фельдфебель Солдатов и его помощник Чудошвили приносят больше вреда белому движению, чем целая дивизия красных, - продолжал Долгушин, принимая от Евы чашку с чаем. - Негодяи, на которых негде ставить пробы. Душегубы! Я знаю одного полубезумного купчишку, больного манией преследования. Купчишка этот выдумывал себе врагов, даже письма, полные угроз, писал в собственный адрес. И кидал их в почтовый ящик. А когда письма приходили к нему, читал, закрывшись на затвор. Потом со страху бежал в полицию. Вот таков и Солдатов, только погнуснее, потому что обладает властью. Он и провокатор, и жандарм, и судья, и палач...
   - Почему же его не уберете, если он такой мерзавец? - спросила Ева.
   - Теперь все измерзавились, а в контрразведке особенно. Замените Солдатова хотя бы Чудошвили, но ведь один негодяй равен другому. Если Чудошвили убивает деревянной колотушкой мужичков на барже, так почему же ему не повторить такое убийство в масштабе всей России? Дорвется до власти и - раззудись, рука, размахнись, плечо.
   - Этого не может быть! - категорически возразил отец Андрей.
   - В России все может быть, ваше преподобие. Были Иван Грозный, Малюта Скуратов, были и другие. Почему же не появиться этакому новому Чингисхану? Я даже не могу вообразить последствия его убойной деятельности, - говорил, все более мрачнея, Долгушин.
   Опасная мысль, запавшая в голову Евы, уже не покидала ее. Еве стало казаться совершенно необходимым уничтожение начальника контрразведки Солдатова. С этой мыслью она делала домашнюю работу, ходила на прогулки, читала книгу. Ева старалась смирить себя и жарко молилась, а наваждение не проходило. Образ отца возникал в ее памяти и властно требовал возмездия.
   ...Сутолока военного учреждения захлестнула Еву своими особенными нервными звуками, обманчивой самоуверенностью, тревожной деловитостью. У дверей вытягивались часовые, машинистки трещали ундервудами: из-под их розовых пальчиков выскальзывали приказы, неумолимые, как пули. Дежурный офицер за столом, испуганная очередь посетителей, парадный шик комендатуры как бы утверждали незыблемость белой власти.
   Ева встала в очередь за женщинами, измученными бедой и бессонницей. Жители предместий испуганно смотрели на дежурного - от него зависело спокойствие нынешнего дня и надежда на завтрашний. Скажет, не скажет о судьбе родных и близких? Поручик, словно отчеканенный на таинственной военной машине - строгий и вежливый, ясный и замкнутый одновременно, механически отвечал на робкие вопросы:
   - Приходите завтра. Что с вашим мужем - пока неизвестно. Судьба вашего сына зависит от него самого. Вы зачем, мадемуазель? - Дежурный не мог скрыть своего восхищения при виде Евы.
   - Я хотела бы видеть господина Солдатова.
   - Он вызывал вас, мадемуазель?
   - Да, вызывал, - солгала Ева, запотевшими пальчиками сжимая спрятанный за пазуху браунинг.
   - Одну минутку, мадемуазель. - Поручик выскользнул в соседний коридор.
   Ева видела, как ощупывали ее взглядами машинистки, часовой у двери, какие-то чересчур аккуратные офицеры. Подозрительно долго не возвращался дежурный. Наконец он вернулся, попросил уже равнодушно:
   - Прошу пройти. Четвертая дверь налево.
   Ева подошла к двери, на ходу перепрятав браунинг в карман шубки. Открыла дверь в просторную, сиреневую от обоев комнату и увидела Долгушина, стоявшего у окна. То, что Долгушин оказался в кабинете Солдатова, было совершенно непредвиденным обстоятельством, и Ева растерялась. Ротмистра тоже озадачило появление Евы.
   - Что вам угодно? - раздалось справа. Солдатов стоял в углу, опершись кулаками в спинку стула; разноцветные глаза следили за девушкой.
   Не отвечая, Ева выдернула браунинг, но Долгушин ловко перехватил ее руку. От щелкнувшей пули посыпалась с потолка штукатурка.
   - Ах ты, сволочь! - Солдатов приподнял стул, с размаху ударил им об пол. - Ты у меня сейчас запоешь, ссука! Я с тобой поговорю с пристрастием, - Солдатов шагнул к Еве.
   - Я спас тебя от пули, поэтому я и допрошу ее, - твердо возразил Долгушин. - Думаю, юная террористка не станет запираться.
   - Ладно, допрашивай, - согласился Солдатов и засмеялся нервно, хрипло.
   Долгушин привел Еву в свой кабинет. Усадив вздрагивающую девушку, прикрыл двери.
   - Ну? - спросил он с тихой злостью. - Что это вы затеяли? Для чего вам понадобилось стрелять в Солдатова? Тоже мне политическая фигура. - Он выбросил на стол браунинг Евы. - Из этого пистолетика вороны не убьешь, не то что Солдатова. Зачем такое глупое покушение? Скажите откровенно, я еще могу спасти вас от пули.
   - Как спасли от моей пули палача и провокатора? До этой поры я ненавидела одного Солдатова, теперь ненавижу и вас...
   - Все это вздор - ненависть, месть, любовь. Отвечайте на вопрос.
   - Солдатов убил моего отца. Я хотела казнить палача.
   Долгушин тут же вспомнил: "Азин расстрелял мою мать в Арске, я поклялся отомстить убийце". Он раздвинул штору, посмотрел в окно.
   - Вам нельзя оставаться в Ижевске, - сказал он. - Уходите сейчас, немедленно, куда угодно. Не попадите только в лапы красных, они в пятнадцати верстах от города. Красные вряд ли будут снисходительны к дочери русского дворянина. Пойдемте, я провожу вас...
   Пугаясь встречи с патрулями мятежников, Ева блуждала по окрестным лесам, пока не вышла к длинному, узкому озеру. За озером слышалось пыхтение паровозов, стук вагонных колес, но в дымных сумерках не было видно железнодорожной линии. Ева набрела на проселочную дорогу, пошла по ней к железной дороге.
   Ее задержал красный патруль, привел в сторожку путевого обходчика. Дежурный придирчиво и дотошно стал выяснять, кто она такая.
   - Я из Ижевска. Сообщите обо мне командиру дивизии Азину, - ответила Ева.
   - Ишь ты, - присвистнул дежурный. - Доложи о ней Азину. А может, ты самая что ни на есть белая контра? - Дежурный добродушно рассмеялся и стал названивать по телефону.
   Он звонил невыносимо долго, спрашивал, отвечал сам. Прикрыв ладонью урчащую трубку, обращался к Еве:
   - Как твое божье имя-хвамилья? - И кричал в трубку: - Евой девку кличут. Чё, обратно не понял? Емельян, Василий, Антон... Во, теперь верно, Е - В - А... Ну чё ишо, чё ишо? Она же бает - самого Азина хорошо знает. Мало ли кто его знает? Тоже верно. - Дежурный уныло повесил трубку. - Не признают тебя, товарищ мадам. Придется до утра заарестовать. - Дежурный сбросил неловким жестом со стола листок.
   Ева подняла бумажку, положила перед дежурным.
   - А ты чти, чти, - посоветовал он, опять берясь за телефон. - Чти, полезно и девке прочесть.
   - "Клятвенное обещание, - прочитала Ева крупные красивые буквы. Если ты молод, силен и здоров, если ты не трус и не желаешь быть снова рабом, НЕ МЕДЛИ... Измучен борьбой и устал твой брат - красноармеец, защищай советскую землю. НЕ МЕДЛИ! Спеши на помощь к нему. Исполни свой долг перед ним. НЕ МЕДЛИ! Помоги ему в священной борьбе за свободу. Спеши на помощь. ИДИ, ИДИ!"
   От проникновенных, задушевных слов возникало желание совершить что-то необыкновенное и хорошее. Но никто не нуждался в Еве: она чувствовала себя одинокой и чужой в этом ночном осеннем мире. Драматические события отлетевшего дня вызвали полное безразличие ко всему, даже к самой себе. Ева откинула голову и задремала. Поздней ночью ее разбудил дежурный:
   - Проснись, девка, приехали за тобой. Сам Азин тебя в штаб востребовал...
   Ева смотрела на Азина совершенно новыми, заинтересованными глазами. Было приятно видеть, как он разволновался, узнав о ее покушении на Солдатова.
   - Разве можно так нелепо рисковать собой? Вас же спасло чудо, если можно назвать чудом прихоть белого офицера, - говорил Азин. - Ротмистр Долгушин? Мне знакомо это имя по Казани. Да, знакомо, и связано оно с неприятным воспоминанием.
   - Я была невольной свидетельницей разговора Долгушина с моим дядей, сказала Ева. - Долгушин готовит против вас психическую атаку.
   - Что, что? - спросил Азин. - Как вы говорите - психическую атаку?
   Ева, как могла, рассказала о психической атаке, задуманной Долгушиным.
   - Очень интересно! Этот Долгушин совсем не дурак! Спасибо вам, поблагодарил девушку Азин. И, подумав, спросил: - А что вы думаете делать, Ева?
   Она ответила сразу же, как о давно решенном:
   - Поступлю добровольцем в вашу дивизию. Я могу быть телефонисткой, сестрой милосердия. Умею ездить верхом и даже, даже, - Ева смущенно покашляла, - даже стрелять из браунинга.
   - Вы любите лошадей? Я тоже от них без ума. - Азин улыбнулся внезапно пришедшей веселой мысли. - У меня есть смирнейшая кобыла Юська. Лупил у нее под ухом из маузера, пока не приучил к выстрелам. Чудесная лошадка, я дарю ее вам.
   38
   По бревенчатым стенам лесного полустанка Юски хлестал ветер, косыми леденящими полосами пробегал дождь; в зыбких косяках раскачивались, глухо шумя, пихты.
   Командарм одернул суконную гимнастерку, пригладил ладонью торчащие волосы. Все еще хмурясь - он не терпел эффектных фраз, - заговорил:
   - Мы солдаты и знаем, что такое дважды превосходящие силы противника. А наш - умный, опытный, хорошо вооруженный - противник станет драться отчаянно. - Командарм приостановился, будто прислушиваясь к барабанящему в окно дождю. - У нас же есть мужество великой и справедливой идеи. Мы сражаемся за все, что нам дала революция. Завтра - седьмое ноября. Завтра на рассвете мы начнем штурм мятежного Ижевска. Командующим всеми войсковыми частями назначаю Азина. Предупреждаю; подкреплений не просить. Их нет. Патронов не требовать. Их нет. - Шорин чуть усмехнулся в жесткие усы. - Я хотел сказать - патронов самая малость, все равно что нет. Никаких дополнительных приказов не ждать, каждый командир действует по обстоятельствам. И каждый должен сделать все возможное и все невозможное для освобождения Ижевска! В добрый час!
   Азин так и не уснул в эту предпраздничную ночь. Перед рассветом он почувствовал неясное беспокойство: все, казалось, было хорошо, все надежно, на исходных позициях стоят боевые полки. Центральную позицию перед городом между деревнями Завьялово и Пирогово занимают части Третьего сводного полка Северихина. В отваге его Азин не сомневался. Не волновался он и за Четвертый полк: Чевырев уже вышел на берег озера около оружейного завода. На правом фланге стоят Полтавский и Смоленский полки. Все казалось ясным и обоснованным: сперва артиллерийская подготовка, потом Северихин, Чевырев, Дериглазов начнут штурм.
   При всей точности плана операции неясное беспокойство не оставляло Азина. Все думалось: упущены какие-то мелочи, которые могут изменить ход событий. Азин с неохотой поставил на стыке центра и правого фланга только что прибывший из-под Казани Второй Мусульманский полк. Полк этот сформирован наспех из дезертиров, мешочников, спекулянтов. Сейчас уже нет времени что-то изменять в плане штурма, Азин лишь запомнил: Второй Мусульманский ненадежен. Да вот еще Воткинск! Чтобы лишить ижевских мятежников помощи из Воткинска, Шорин приказал перебросить Первый пехотный полк. Пехотинцы пройдут в эту ночь сорок верст, чтобы на воткинской дороге соединиться с матросским отрядом Волжской флотилии. Успеют ли они подойти, соединятся ли?
   Азин не только нервами - кожей своей ощущал приближение грозных минут. Не выдержав беспокойства, он надел полушубок, вышел из вагона.
   От земли поднимался туман, и был он новой непредвиденной случайностью. В сырых передвигающихся завесах все стало зыбким, неопределенным, угрожающим. Вязкая мгла скрывала рельсы, кюветы, лес, в котором есть безымянное озеро. На его берегу Четвертый полк Чевырева готовится к захвату оружейного завода.
   Азин думал о том, что рядом, в сосняке, ивовых кустах, неубранной конопле, притаились красноармейцы. Вокруг сыро, промозгло, знобко; ни человечьего вскрика, ни железного лязга в этой туманной, полновесной, болезненной тишине.
   Из кустов неслись слабые шорохи, трески, шепотки. За спиной Азина кто-то шумно вздохнул, и он увидел лошадиные ноги, шагающие к нему. За лошадьми выплыла легкая черная фигурка.
   - Еще слишком рано, Шурмин, - сказал Азин. - Спал бы, я бы тебя разбудил.
   - Не могу я спать в такую ночь.
   Из тумана черными зеркалами проявлялись затоны извилистого озера. Начинаясь у железнодорожного полотна, озеро уходило к северной окраине оружейного завода. Там оно превращалось в непроходимое болото.
   Если туман сердил Азина как неожиданная помеха, то Чевырева он радовал, словно добрый союзник. Туман позволял Четвертому полку перейти через озеро и незаметно подобраться к заводским цехам. Чевырев выслал разведчиков и, сидя на корточках, грел руки над робким, желтым, как цветок подсолнуха, костерком.
   Азин и Шурмин появились из тумана бесшумными тенями.
   - Озеро глубокое? - спросил Азин.
   - По горло на самых мелких местах. Пулеметы над башками нести придется.
   - Пора бы начинать переправу...
   - Разведчиков жду, вот-вот вернутся.
   - Ты не забыл, какой сегодня день?
   - Пятница. А что?
   - Праздник! Седьмое ноября. Годовщина революции, а не простая пятница.
   - Смотри-ка ты, а я и вправду забыл, - удивился Чевырев. - Господи боже, кто-то выживет из нас в этот великий день?..
   Послышались всплески воды, на берег вскарабкался полуголый разведчик. Фыркая, отряхиваясь, подпрыгивая на одной ноге, он сообщил вятским быстрым говорком:
   - Прошвырнулся по тому берегу, значица. До самого до завода проколесил, чисто-начисто пусто. А на заводском дворе, значица, хоть лопатой беляков огребай. Видел своими глазами, до самого заплота доползал...
   - Приготовиться к переправе, - отдал короткую команду Чевырев. По невидимым кустам прокатился настойчивый шепоток: приготовьсь, готовьсь, товьсь...
   Чевырев стал раздеваться, не видя, но угадывая, что рядом разоблакаются его бойцы. Оттого что сотни людей вместе с ним войдут в студеную воду, он почувствовал себя бодрее. "Мятежники не выставили даже дозоров, уверены, что мы не полезем через озеро. А ведь в таком тумане нас можно накрыть, как перепелов".
   Чевырев вошел в озеро: по телу побежали острые мурашки, озноб подобрался к горлу, ноги увязали в донном иле. Он видел только одни головы да пулеметы и винтовки, поднятые над ними.
   Чевырев посмотрел на только что оставленный берег. Туман редел, выдвигая из своих глубин все новых и новых красноармейцев. Ухая от морозящей воды, они вбегали в озеро, поднимая на вытянутых руках оружие. Твердые, зоркие глаза Чевырева не смогли разыскать на берегу ни Азина, ни Шурмина.
   ...Часам к десяти утра туман стал расходиться. В дымном от непрекращающихся пожаров небе появилось чахлое, без золотого блеска, солнце. В его вялом, равнодушном свете особенно жалкими казались деревушки Завьялово и Пирогово, грязные холмы, голые березы на них.
   За этими холмами был Ижевск.