Алдан-Семенов Андрей. Красные и белые

   Видя, как внимательно прислушивается к его словам Вострецов, командарм продолжал:
   - Советская Россия еще только создает новую военную науку. Наши командиры зачастую не знают стратегии и тактики, все берут опытом, и часто трагическим. Но опыт накапливается...
   - Правда, больше берем лихостью, - согласился Вострецов. - Для меня военная теория - тайна за семью печатями.
   - Без знания военной истории нет командира.
   - Имена Цезаря и Бонапарта я слышал, а за что они так прославлены, не знаю. Суворов - дело иное, он свой, он русский. "Пуля - дура, штык молодец" - это я со школьной скамьи помню.
   - "Ученье - свет, неученье - тьма" - это суворовское изречение важнее всех афоризмов, - улыбнулся Тухачевский. - Он словно завет нам оставил.
   Машина взбегала с увала на увал, прошивая березовые колки. Между светлыми стволами брызнуло синим, "левасор" выехал на деревенскую околицу.
   - Ванюша, остановись.
   "Левасор" встал в седом облаке: сквозь пыль, вспыхивая, метался над радиатором красный флажок.
   - В такой пылище целый полк не заметишь, - закашлял Вострецов. - Вот так наскочим на заставу. Очень даже просто.
   - Ванюша, достань обмундирование, - попросил Тухачевский.
   Шофер вынул из-под сиденья узел. Тухачевский надел мундир, сразу приобрел барственный вид. Вострецов и шофер нацепили солдатские погоны.
   Командарм развернул на коленях полевую карту.
   - Здесь, рядом, станица Шершни. Слева - Челябинск, а вправо, за рекой, - Каппель. По карте выходит, что мы прямо из его штаба в Шершни прикатили. Поедем дальше, Степан Сергеич?
   - Рискнем, - отозвался Вострецов.
   "Левасор" осторожно продвигался по широкой песчаной улице; Вострецов ощупал в кармане теплую гранату.
   За станицей блеснула речка, появился горбатый мостик; перед "левасором" упал шлагбаум. Из кустов ракитника выскочил прапорщик:
   - Ваши пропуска...
   Прапорщик с зелено-желтыми погончиками на пропыленном мундире протянул руку к Тухачевскому, тот ответил властно:
   - Полковник артиллерии, проверяю состояние дорог. Этот мостик выдержит тяжелые орудия? Завтра с утра занимать позицию будем.
   Прапорщик осклабился в усмешке.
   - Мост?.. Черт его знает, выдержит он - не выдержит. Попробуем проехать. - Прапорщик вскочил на подножку и тут заметил красный флажок.
   Водитель позабыл про него, и флажок раздражающе прихлопывал на теплом степном ветру. Тухачевский перехватил взгляд офицера.
   - Это для осторожности: вдруг на краснюков напоремся, - пояснил он небрежно.
   - Утром мы ихний разъезд видели. Отогнали пулеметным огнем, - сказал прапорщик.
   - Пошли, значит, по шерсть, убрались стрижеными? Так, да?
   - Не успели мы их остричь.
   "Левасор", проскочив мостик, мягко закачался среди высоких луговых трав.
   - Верст через пять еще мостик, побольше этого, - словоохотливо сообщил прапорщик.
   Тухачевский толкнул локтем Вострецова, тот обвил рукой шею прапорщика, прижал голову к борту машины.
   - Не кусаться! - строго предупредил он, стягивая, словно обручем, шею попавшего впросак офицера.
   Была уже глубокая ночь, когда они вернулись в Кременкуль.
   Никифор Иванович обрадованно встретил командарма:
   - Истревожился, ожидая вас. Это молодечество, театральность! Не знаю, что вам удалось разведать, а я тут получил важные сведения. Доставили обращение Челябинского подпольного комитета большевиков: рабочие города восстанут, как только мы начнем штурм.
   10
   Двадцать четвертого июля начался штурм Челябинска.
   Душную степную ночь пропороли орудийные взрывы, небо заметалось в багровых космах пожаров, стук пулеметов смешался с винтовочной трескотней.
   Над городом несся грохот канонады, и, как всегда при ночных боях, была дикая неразбериха.
   Красные оказывались в белом тылу, белые прорывались на улицы, уже занятые противником. Два участка стали ареной жаркого боя: мост через Миасс, который атаковал Грызлов, и железнодорожная станция, на нее вел наступление Вострецов.
   Станцию защищали егерские части Каппеля, его бронепоезд "Георгий Победоносец" сорвал уже три атаки Волжского полка. Двигаясь от вокзала до реки и обратно, бронепоезд расстреливал картечью цепи красноармейцев.
   Бойцы залегли по кустарникам и не поднимались для новой атаки. Потери становились ужасающими, и Вострецов лихорадочно обдумывал, как обезвредить бронепоезд.
   - Прижали нас беляки, - прохрипел в ухо Вострецову связной Сеня.
   - Значит, нам надо прижать беляков, - отозвался Вострецов, приподнимая голову над кустами.
   Справа в реку впадал глубокий овраг, за ним возвышалась железнодорожная насыпь; визжа колесами, над оврагом носился "Георгий Победоносец".
   - Надо взорвать бронированную гадину, - прерывисто задышал в ухо командира Сеня.
   - Есть добровольцы взорвать бронепоезд? - закричал Вострецов, вставая из кустов.
   Сквозь залпы "Георгия Победоносца" красноармейцы не слышали зов Вострецова.
   - Я его успокою! - прошептал Сеня, собирая рассыпанные гранаты.
   Вприпрыжку он скатился в овраг, когда же появился на другой стороне, бронепоезд уже отошел к станции. У Сени оставались считанные минуты, чтобы подорвать рельс. Железнодорожное полотно вновь затряслось под тяжестью надвигающегося бронепоезда. Сеня распластался на земле, словно ища в ней защиты.
   "Раз, два, три, четыре..." - считал он про себя.
   Паровоз, вдруг озаренный вспышками взрыва, встал над рельсами, вагоны вздыбились, сминая друг друга, отскочившее колесо с размаху размозжило голову Сени.
   Вострецов взялся за пулемет, его затрясло от заработавшего "максима".
   Перед рассветом бойцы Вострецова захватили станцию.
   В городе ревели фабричные гудки, - за оружие взялись кожевники, мукомолы, металлисты, пекаря, грузчики. В ход пошли ножи, топоры, булыжники, - в этой мешанине оружия сильнее всяких слов проявилась рабочая ненависть к войскам адмирала Колчака.
   Поджигались купеческие особняки, лавки, лабазы.
   - Рабочие атаковали колчаковцев, - сообщил комбригу адъютант.
   - Откуда тебе известно? - спросил Грызлов.
   - Разве не слышишь, поют "Интернационал"!
   - А ведь в самом деле поют, - прислушался Грызлов. - Надо спешить на помощь! Именно теперь, а не после.
   Грохот набата то приближался, то удалялся от реки, отблески пожаров сошлись в центре неба. Пение прекратилось. В тот же миг зыбкое пламя вскинулось над рекой, вновь отчаянный рев хлынул из переулков.
   Колчаковцы побежали к мосту в надежде пробить себе путь. На узком мосту смешались красные и белые. Начался бой, больше напоминающий кулачную схватку: люди дрались прикладами, опрокидывали друг друга. Лошади, шарахаясь, давили людей, пока не обрушили перила. Вместе с животными в воду полетели и люди.
   На набережной лежали мертвые солдаты вперемежку с пестро одетыми мужчинами и женщинами, валялись шляпы, зонтики, саквояжи, дамские сумочки. Беглецы попали под перекрестный огонь той и другой стороны, и многие погибли на дороге из города.
   Каппель и Войцеховский бросили на город свежие силы. Тринадцатая Сибирская дивизия, Четвертая Уфимская, Восьмая Камская, Казачья кавалерийская обрушились на Двадцать шестую и Двадцать седьмую дивизии.
   Белые ударили сразу с двух направлений - с севера и северо-запада. Весь день двадцать пятого июля они пытались окружить две дивизии красных, но только к вечеру им это наполовину удалось. Сумерки приостановили наступление.
   Войцеховский, находившийся весь день на передовой, сумрачно вслушивался в притихшую, тревожную степь. Белые офицеры по-разному относились к этому генералу, потомку немецких баронов, смотревшему на русскую землю как на свою вотчину. Ротмистр Долгушин такой фразой определил характер Войцеховского: "Он хитер, он умен, иногда мудр, всегда преступен".
   В голове Войцеховского постоянно роились честолюбивые замыслы, но разные случайности мешали их исполнению. После взятия Екатеринбурга он пошел было в гору, однако против него интриговал князь Голицын. Он жаждал захватить Пермь - ее взял Анатолий Пепеляев. Войцеховский клялся, что, если бы на Сарапул послали его, а не генерала Гривина, он бы разгромил Вторую армию красных. Но его не послали, а генерал Гривин был разбит под Сарапулом Красной Армией.
   "Сегодня у меня счастливая ситуация, - сказал себе генерал. - Я разорвал фронт красных, теперь только бы не упустить возможностей".
   Войцеховский поморщился. "А ведь Тухачевскому, говорят, двадцать пять лет. Завидный возраст! Если проиграю это сражение, я стану тенью, отброшенной в прошлое". Он согнул пружинящий стек и тут же разогнул. У Войцеховского был скверный характер, он часто впадал в беспричинную ярость. Солдаты прозвали его "генералом Понужаем" за постоянную привычку кричать: "А ну же, вперед!"
   - Нехорошо ведут себя казаки, ваше превосходительство, - встревоженно сказал подошедший есаул.
   - Говорите ясней.
   - Смутьян в моем эскадроне завелся, против войны с краснюками калякает.
   - Распустил казаков, вот они и выламываются из оглобель. Дисциплина железная баба в лайковых перчатках, есаул. Покажи мне своего заводилу.
   Есаул провел Войцеховского к костру, казаки поспешно встали, есаул показал на тщедушного парня.
   - Это ты не желаешь воевать? - вкрадчиво спросил Войцеховский.
   - А на что она, война-то? Жить хочется, молод ишо, - простодушно ответил парень.
   Мелкая судорога передернула треугольное лицо генерала.
   - Ты один воевать не желаешь?
   - Весь эскадрон хошь сейчас по домам.
   - Есаул! - приказал Войцеховский. - Немедленно расстрелять этого мерзавца...
   11
   Порыв генерала Войцеховского вызвал молниеносную реакцию в Пятой армии. Начальник дивизии Павлов предложил командарму свой план уничтожения прорвавшегося неприятеля: одна группа войск сдерживает белых у села Першино, а Волжский полк Вострецова, скрытно переброшенный на левый фланг, обрушится внезапно на противника у деревни Акбашево.
   - Очень тяжело пройти тридцать верст утомленным красноармейцам. И все-таки лучшего у нас пока нет, - сказал Тухачевский.
   Командарм и начдив направлялись в полк Вострецова, но из-за предосторожности отклонились в сторону и заблудились. Стояла угольной черноты степная ночь. Серебристое сияние недавних светлых ночей исчезло, в сумятице дел командарм даже не заметил перемены в природе.
   - Где наши, где белые - не представляю, - шумно вздохнул Павлов.
   Тухачевский замигал электрическим фонариком, выхватывая из темноты то массивный живот Павлова, то худенькую фигурку Ванюши. Павлов сказал с внезапной подозрительностью:
   - Что, если ты, змееныш, задумал неладное? Умыкнуть командарма к белым затеял, а? Да я ж тебя, заразу, в расход пущу.
   - Спокойствие, Александр Васильевич. Относитесь к происшествию юмористически, юмор учит терпению. Ванюша просто заблудился, - сказал Тухачевский.
   - Остерегаться-то надо?
   - Остерегаюсь, но не страшусь, - кажется, так говорили древние. Однако где же мы находимся?
   Только перед рассветом они разыскали Волжский полк, стоявший в селе Харлушевском, восточнее Челябинска. Вострецов хмурился и молчал, пока ему излагали план нападения на белых.
   - Хорошо ли мы решили, Степан Сергеич? - спросил Тухачевский.
   - Хорошо решение, которое приносит успех. Какая к черту тайна, когда потопают две тысячи человек, лошади, пушки, пулеметы? Тридцать верст перед линией фронта - попробуй проскользни незамеченным! Нелегкое дело мне подсунули.
   - Нужда заставляет, Степан Сергеич.
   - Всегда за меня решают нужда да судьба. Вы, чай, голодны? - спросил Вострецов и вышел во двор.
   - Он самый способный из полковых командиров и очень достойный человек, - сказал Павлов.
   - Пожалуйте перекусить, - позвал в окно Вострецов.
   В маленькой хате их ждал накрытый стол. Павлов крякнул, оглядывая пироги с луком, малиной, жбаны с топленым молоком и хлебным квасом.
   Хозяйка, русоволосая крепкая баба, говорила певуче:
   - Пирожки-то с малиной испробуйте.
   - Где твои мужики, хозяйка? - спросил Павлов.
   - Сынок-от в красных бегает, муж-от к белым подался.
   - Против народа пошел?
   - Пошто супротив? Он сам из народа, как же ему супротив? - обиделась баба.
   - Почему же сын у красных?
   - Сам-от не старше моего сынка, а тоже у красных.
   - Вам кто милее - красные, белые?
   - Красные сердцем помягче. Только бы бога не тревожили. Сибиряки-от и без правителей обошлись бы как-нинабудь. - Хозяйка подняла василькового цвета глаза на божницу. - Поскореича кончайте воевать-то. Хлеб стоит неубранной, пары поднимать надо. А вы все друг друга колошматите, колошматите...
   Надвигалась гроза, рассекая небо синими молниями. Погромыхивал гром, будто ворочая в полуночной тьме тысячепудовые тяжести, степь дышала распаренным воздухом, крепким запахом человеческих масс, шевелились травы, приминаемые ногами, копытами, колесами. В темноте скрипели повозки, раздавались голоса.
   Сонно покачиваясь в седле, Вострецов слушал проперченные незлобивой руганью разговоры.
   - Вот она мне и толкует: "За мной, мальчик, не гонись. Из тебя беляки котлету сделают, а я чахни да сохни?"
   - Лапоть ты! Воробья омманывают зерном, бабу - словами.
   Чей-то голос задушевно пропел:
   Ох-ох, не дай бох
   На кобыле воевать!
   Рот разинет, хвост откинет
   Всю Ерманию видать!
   Грубые шутки не принижали, не обескрыливали красноармейцев, идущих стремительным маршем к месту боя. Русские люди жили, трудились, умирали с шуткой-прибауткой, с крепким словцом.
   Степан Вострецов был одним из них, выдвинутый революцией в командиры. Они понимали друг друга с полунамека. Был бодр Вострецов - усталые, бодрились и они. Кидался в атаку Вострецов - они устремлялись за ним. Как и они, спал он на голой земле, ел затируху из ржаной муки, умел подковать коня, посмеяться над самим собой, похвалить смелого, отчитать труса.
   С вечера и до самой утренней зари шел Волжский полк к деревне Акбашево. Шел степными проселками, густыми травами, по начинающей поспевать пшенице. С болью в сердце топтали мужики пшеницу, с тоской смотрели, как обкручивались колосьями пушечные колеса.
   На заре устроили привал. Красноармейцы валились наземь и засыпали, сам Вострецов едва стоял на ногах, но не показывал усталости, боясь укоризны. Он присел на обочину проселка, склонил голову в пахнущую теплой сыростью пшеницу.
   Сразу нахлынула степная тишина, но он все шевелился, все вздрагивал: вчерашнее сражение продолжало жить в нем, будоража нервы, тревожа душу. Внутренним зрением он видел взрывающиеся в наступающих цепях снаряды, окровавленные тела, горящие вагоны, слышал лязг колес и стоны.
   Вострецов спал и не спал. Он то выключался из действительности, то возвращался в нее при малейшем шорохе. Жужжание жука, запутавшегося в траве, оглушало, а громы уходящей грозы больше не беспокоили.
   Он проснулся мгновенно, как напуганный зверь, чувствуя невидимую опасность. Пшеничное поле обрезалось на горизонте березовой рощей, в ее зеленой тени чудилось что-то неверное, подозрительное. Вострецов послал в рощу разведчиков, но колебался - поднимать или не поднимать бойцов. Хотелось, чтобы люди отдохнули, еще хотелось продолжения блаженной тишины.
   Небо над ним было как синий бархат - влажное, нежное, бессмертное небо детства. На остриях штыков заиграли солнечные искры, табачные дымки покачивались между колосьями.
   Вернулись разведчики и доложили, что в роще вражеская конница. Вострецов скомандовал к бою, и все встрепенулось, и все пришло в движение. Застучали замки орудий, зазвякали пулеметные ленты, металлические звуки усиливали общее беспокойство. От полевой тишины не осталось и следа, лишь одно небо было по-прежнему сине и безмятежно.
   Вострецов по опыту знал - кавалерия хороша для преследования. Но гражданская война создавала самые неожиданные комбинации, и в самой их неожиданности таилась жестокая сила.
   Конная группа белых выплеснулась из рощи. Рослые всадники скакали на рослых лошадях, тяжелые и зловещие, несмотря на опереточное свое одеяние. Были они, как александровских времен гусары, в желтых расшитых доломанах, красных штанах с золототкаными лампасами. Это показалось бы смешным в иное время, при других обстоятельствах, но в жгучие минуты ожидания становилось жутковато при виде скачущих всадников.
   Визжали выдергиваемые из ножен шашки.
   По короткой команде Вострецова заработали пулеметы. Конная лава сразу распалась на части. Лошади срезались пулеметными очередями, подрывались гранатами. Выбрасывая всадников из седел, они вбегали в загорающуюся пшеницу и ржали безумно, отчаянно.
   Покачивались черные грибы разрывов, пшеничное поле горело уже во всех концах. Все опять стало нереальным в степном мареве. Красноармейцы потемнели от гари. Вострецов поглядывал на солнце; прошло всего полчаса, но казалось - бой продолжается целую вечность.
   Ухо Вострецова уловило далекое, глуховатое рявканье пушек. "Стреляют справа по линии фронта", - определил он.
   Орудия заговорили и впереди. Жаркий бой разгорелся у деревни Акбашево. Атака конницы была только вступлением к сражению с самой устойчивой у Колчака Ижевской дивизией. Ижевцы выходили из березовой рощи, развертывались цепями, убыстряя шаг.
   Около Вострецова пули начали стегать по земле, подсекая пшеницу.
   Вострецов обжег бойцов призывом в атаку и первым сорвался с места. Он бежал вперед, бежал, не оглядываясь и все же чувствуя, как падают в желтые омуты пшеницы поднявшиеся за ним красноармейцы, и понимал, что многим уже никогда не подняться. Желание скорее сблизиться с противником, штыковым ударом остановить его, опрокинуть неудержимо влекло их вперед.
   Вострецов так и не уловил мгновения, когда красноармейцы столкнулись с ижевцами, но остервенение и страх исчезли.
   Юрьев впервые дрался за собственную жизнь, и это были самые трудные его минуты, высшая точка его физических и нравственных сил. Он подгонял солдат бранью, грозил отставшим маузером, клялся и божился, что вот-вот к ним подоспеет помощь. Юрьев верил в случайности, мгновенно и счастливо изменяющие условия любого боя. Но помощь не приходила, паника в рядах ижевцев разрасталась. Страшась потерять всю дивизию, Юрьев приказал отступать на восток.
   Мешок, приготовленный белыми для Пятой армии, так и не завязался. Но еще целую неделю отборные полки Колчака упорно стремились отбить Челябинск. Потеряв в боях десять тысяч убитыми и пленными, армия Колчака стала отходить от берегов Миасса к берегам Тобола.
   Солнце играло в цветных витражах окон, влажно блестел мраморный бюст Александра Первого, уютно поскрипывали кожаные диваны. В солнечной пыли особенно никчемными казались Долгушину мужчины в черных костюмах, в генеральских мундирах; не помогали им ни многозначительно поджатые губы, ни властное выражение глаз. Правда, Долгушин угадывал на лицах многих кичливую мысль: "Вот я бы! Если бы мне бы да власть..." Кто-то из этих людей для ротмистра обозначался достаточно выпукло, кто-то стушеванно. Долгушин давно уже оценивал всех по тому, как относился к ним верховный правитель. Иногда он ошибался, обманутый переменчивыми привязанностями адмирала. Сегодня из приглашенных особенно выделял братьев Пепеляевых: Виктора - министра и Анатолия - генерала.
   Пепеляевы становились самыми авторитетными людьми в окружении верховного правителя. Они были честолюбивы, энергичны, упрямы, самомнительны. Выходцы из сибирских компрадоров, они, естественно, принадлежали к партии кадетов, мечтали о конституционной монархии и о собственной власти в Сибири.
   Брат-министр с помощью тайных агентов устранял не только лиц, не угодных адмиралу, но и опасных для себя противников. Брат-генерал тоже держал в страхе своих соперников в армии.
   Братья внешне не походили друг на друга. Виктор был коренаст, толст, медлителен. Анатолий отличался высоким ростом, поджаростью, стремительностью походки. Генерал любил декоративную демократичность: ходил в старой солдатской шинели, ел из котелка, спал на земле, положив в изголовье седло.
   Члены особого совета нетерпеливо взглядывали на стенные часы. Десять утра. Верховный правитель почему-то запаздывал.
   Колчак вошел в тридцать минут одиннадцатого, взвинченный, чем-то недовольный, с оскорбленными глазами. Легким кивком головы поприветствовал всех и тотчас заговорил:
   - Времена политического романтизма прошли, мы стоим теперь перед самой грубой и трезвой реальностью. Над пропастью мы стоим с той минуты, когда красные ворвались в Сибирь. Всюду у нас заговорщики, в тылу нашем мятежи, правительство блуждает в тумане - вот результат челябинского поражения...
   Адмирал перевел тяжелый взгляд с лысых, пышноволосых, прилизанных голов на мраморный бюст императора, продолжал глухим, некрасивым голосом:
   - А как я был уверен, что наши знамена не склонятся перед большевизмом. Увы, я ошибся...
   И уже свирепо оглядел членов совета.
   - Война не присяжный поверенный, господа! Война не руководствуется уложением о наказаниях, ее правосудие не всегда понятно. Она признает только победу, только удачу. Горе побежденным - вот ее символ веры. Но война прекрасна, несмотря на все страдания и горе. Я страстно хочу гибели большевизма, потому что социальная революция в России - бессмысленная вспышка классовой злобы. Но всегда мало одних желаний! Спасти Россию от большевизма, анархии и бесславия остается нашим святым и великим долгом.
   Адмирал подошел к карте военных действий, постучал по синим жирным стрелам, направленным на Москву.
   - История преподала нам жестокий урок под Челябинском. Но история за нас, на ее весах мы более тяжеловесны, чем красные. Везде сейчас наступают мои армии: Деникин идет на Москву с юга, Юденич стоит у ворот Петрограда. Англичане - доблестные союзники наши - крепко держат русский Север, поляки теснят большевиков. За нами необозримые просторы Сибири и Дальнего Востока, у нас боеспособная армия, она будет упорно сражаться и одерживать победы. Нам не хватает только исконно русского патриотизма, сознания ответственности перед Россией и своим будущим...
   Колчак забросил руки за спину, качнулся на носках.
   - Я могу быть недоволен вами, вы - мной, но всеми нами недовольно время. А время - мера успеха. Поспевающий во времени всегда побеждает. Нам нужен всего-то месяц, чтобы дождаться полной победы на всех фронтах. Но, дожидаясь побед на западе, нужно дать красным сражение на востоке. Я объявлю новую мобилизацию, укреплю тыл, обновлю командование. Табуны бездельников с погонами и без погон пасутся по теплым местечкам - я погоню их на фронт. Генерал Дитерихс проповедует идею мусульманских священных дружин, добровольческих земских ратей. Где ваши дружины, где ваши рати?.. Создавайте их из кого угодно - из татар, бурят, киргизов, - пусть только они защищают свой скот и своих жен от красных.
   Колчак вернулся к столу, нашел среди бумаг пергаментные, расписанные пышными арабскими буквами листы. Шелковые шнуры придерживали прикрепленные к листам сургучные печати.
   - Я ищу новых союзников и не сомневаюсь, вы, господа, одобрите эти грамоты эмиру бухарскому, хану хивинскому. Я посылаю к ним князя Голицына и генерала Рычкова - пусть азиаты дадут мне солдат. Я возвожу эмира в ранг русского принца, хану присваиваю чин русского генерала. Вы скажете: пока послы доберутся до Бухары, война кончится, или мы победим красных, или они нас, - так стоит ли связывать себя дипломатическими договорами? Но договоры заключают иногда и не исполняют, все зависит от обстоятельств. Еще я посылаю на Украину ответственное лицо для формирования особой дивизии из находящихся там сибиряков. Она будет пробиваться в Сибирь через Кавказ и Туркестан. Отныне военно-полевые суды руководствуются моим указанием: если арестовано сто подозреваемых в большевизме, десять расстреливается немедленно. Расстрелы без суда расшатывают закон, зато укрепляют мою власть.
   Он так пристукнул по столу кулаком, что прозвенел серебряный колокольчик.
   - Сто тысяч союзных войск находятся в Сибири. Пришли, казалось бы, помогать мне, но благодушествуют в тылу. Поляки стоят в Новониколаевске, итальянцы столпились в Красноярске, американцы любуются Байкалом, чехи расположились в поездах от берегов Оби до Ангары. Одним словом, союзники охраняют нас сзади, никто не бережет нас спереди...
   Колчак коротко усмехнулся, обнажая белые плотные зубы.
   - Союзников не радуют общерусские радости, не печалит общерусское горе. Американцы убеждены - русский порядок не стоит костей и одного их солдата. Чехи - эти перманентные заговорщики - вступают в тайные отношения с моими врагами. А французы говорят: "Колчак - хороший человек, но если найдется человек получше, то будет еще лучше". Одни англичане мои добрые друзья, но их здесь слишком мало. Посоветуйтесь, господа, и дайте мне рекомендации, что еще можно сделать для быстрой победы. Господин Пепеляев, прошу вас ко мне. - Адмирал повернулся и вышел, хлопнув массивной дверью.
   В кабинете он сказал Пепеляеву:
   - Хочу заменить Вологодского.
   - Кем же, ваше превосходительство?
   - Вами, Виктор Николаевич. Я не могу опираться на дряхлые пни, мне нужны молодые силы. Молодежь всегда против тех правителей, которые ограничивают ее порывы к государственной деятельности.
   - Благодарю за честь, - сказал Пепеляев-министр, - но пока не время убирать Петра Васильевича с поста премьер-министра. Вас обвинят в реакционности: выгнали, дескать, последнего либерала. Пусть Вологодский еще побудет.