Алдан-Семенов Андрей. Красные и белые

   Опять политическая двусмысленность сквозила в словах Муравьева: он намекал на то, что опаснейшие враги России - большевики, - и Тухачевский подумал: "Главком ведет какую-то хитрую игру, его демагогия имеет подспудную цель. Он храбро нахален, а нахальство - самовлюбленность, не знающая предела".
   - Что мешает вам, офицеры, поступать на службу победоносному народу? Оскорбленное честолюбие? Утраченные привилегии? Недоверие простых людей к золотопогонникам? Если только это, отбросьте сомнения! Моим армиям нужен ваш опыт, я использую вас для возрождения России. - Муравьев ткнул кулаком в сторону рыжеусого человека. - Вот вы, кто вы?
   - Капитан инженерных войск. - Рыжеусый убрал с колен соломенную шляпу.
   - Почему отсиживаетесь в тылу?
   - Нашему брату не доверяют...
   - Я доверяю, и этого достаточно! - Муравьев спрыгнул в зал, выхватил из рук капитана шляпу, швырнул в угол. - Срам какой - офицер в шляпе! Встать! - заорал он, пунцовея. - Встать, когда говорит главнокомандующий!
   Офицеры поспешно поднялись.
   - Приказываю вернуться в армию! - кричал Муравьев.
   - Приказ есть приказ, - покорно ответили из зала.
   - Мобилизую всех для защиты отечества!
   - Если так, то повинуемся...
   Главком и командарм возвращались из Дома народных встреч по улице, залитой лунным светом. С Волги веяло свежестью, из садов - терпким запахом мяты.
   - Здорово я их раскатал! А как бы вы поступили на моем месте? спросил, смеясь, Муравьев.
   - Сделал бы то же самое, только без ругани. Когда прикажете выехать в Первую армию?
   - Чем скорее, тем лучше.
   6
   Как это часто случается с молодыми людьми, председатель Казанского губкома партии Шейнкман и командарм Тухачевский сразу нашли общий язык. Их объединяли не только идеи, но и близкие духовные интересы. Тухачевский любил музыку, Шейнкман - поэзию; командарм преклонялся перед именем Моцарта, председатель губкома даже своего первенца назвал Эмилем в честь поэта Верхарна.
   Шейнкману шел двадцать девятый год, но он давно жил бурной, опасной жизнью революционера. Свою партийную деятельность начал он на Урале, был сослан в Тобольск. Октябрь застал его в Петрограде. Шейнкман был председателем следственной комиссии, которая допрашивала арестованных членов Временного правительства. В начале восемнадцатого года Якова Семеновича Шейнкмана избрали председателем Казанского губкома партии.
   Тухачевский без труда угадал в Шейнкмане редкую преданность революции. Шейнкман увидел в Тухачевском волю и недюжинный ум. Они сидели в губкоме партии, разговаривая об интервентах, о чехословацких мятежниках и, естественно, о Муравьеве.
   - Он, бесспорно, способный полководец. Победы над генералом Красновым в Гатчине, над Украинской Радой в Киеве у Муравьева не отнимешь, - говорил Тухачевский.
   - Победа - лучшая из рекомендаций, - согласился Яков Семенович. - Не нравится мне только, что Муравьев ведет себя как новоявленный Наполеон, но при самом диком счастье он был бы Наполеоном на час. Еще не нравится, что он воинствующий эсер. Я не из подозрительных, но воинствующая злоба эсеров меня тревожит; они ложные идеи принимают за истины, призраки за реальную опасность, по любому случаю грозят револьвером. Я давно наблюдаю за Муравьевым и думаю: он легко поставит на карту не только свою судьбу, но и тысячи жизней. Если таким, как Муравьев, взбредет на ум идейка единоличной власти, они прольют крови больше, чем дюжина Чингисханов. - Яков Семенович поглядел на ступенчатую башню Сююмбеки, на белые стены казанского кремля, поверх их, на далекую, в туманных полосах, Волгу. Как бы подытоживая свои рассуждения, сказал: - Около главкома должен быть бдительный политический комиссар. Принципиальный, бескомпромиссный, для которого нет ничего выше интересов нашей революции...
   Тухачевский следил за изменяющимся выражением лица Шейнкмана, стараясь не нарушать течение его мысли.
   - В Казани положение из напряженнейших. В начале мая мы ликвидировали заговор царских офицеров, заговорщики убили председателя губчека. Контрреволюция ушла в подполье, а теперь снова поднимает голову. В городе одних только членов Союза защиты родины и свободы тысяч десять. А сколько всяких комитетов, лиг, корпораций расплодилось - и все с антисоветским душком. Есть в Казани и Комитет георгиевских кавалеров, и Лига воинского долга, и татарская буржуазно-националистическая партия. И все надеются, что чехословаки помогут им воткнуть нож в спину революции. В Казани находится золотой запас России, Муравьев часто хвастается им на митингах...
   - Опасно хранить в Казани восемьдесят тысяч пудов золота и драгоценностей. Они кому угодно вскружат голову, - заметил Тухачевский.
   - Казанские большевики обратились к правительству с просьбой перевезти золотой запас в Нижний Новгород. Пока еще не получили ответа. Зато Муравьев долго убеждал нас, что золото под надежным щитом его войск, что он скорее погибнет, чем отдаст сокровища врагу, что искренность его слов свидетельствует о его неподкупности. О золоте он всегда говорит с многозначительной таинственностью. Но за тайнами в политике скрывается или ложь, или предательство. А Муравьев теряет представление о границах своей власти: грозный окрик, маузер, выхваченный из кобуры, стали атрибутами его деятельности, - сказал Шейнкман.
   Они расстались поздней ночью, и Тухачевский выехал в Симбирск, в Первую армию.
   Новый командарм разочаровал симбирских большевиков своей молодостью. Недовольны были и симбирские эсеры: до Тухачевского пост командарма занимал их человек. Фамилия нового командарма ничего не говорила и военным специалистам. Бывшие офицеры, перешедшие на службу в Красную Армию, не слыхали о гвардейском подпоручике Тухачевском. Но первые же приказы показали скептикам, что в армию пришел вдумчивый, знающий военное дело человек.
   Не теряя времени, Тухачевский разработал план освобождения Самары из-под власти эсеров и чехословаков. Он решил нанести массированный удар по Самаре отрядами Сенгелеевской и Ставропольской групп; в помощь отрядам выделялись речная флотилия и бронедивизион. Командарм думал к середине июля завершить подготовку к наступлению, но Муравьев перепутал его планы. Он потребовал немедленного наступления и в то же время снял с позиции отдельные войсковые части.
   Первая армия втянулась в тяжелые, неравные бои с чехословаками, а Муравьев продолжал снимать с фронта новые части и для чего-то отводил их в Симбирск. Первая армия, захватившая было Сызрань и Бугульму, начала отходить с большими потерями.
   Тухачевский решил высказать Муравьеву все о трагическом положении армии. Вечером на маленьком полустанке, под орудийный гул вражеских батарей, он написал главкому: "Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но броневому дивизиону было Вами запрещено двигаться, а поэтому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось лишь жидкими пехотными частями. Совершенно невозможно так стеснять мою деятельность, как это делаете Вы. Мне лучше видно на месте, как надо делать... Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий".
   В этот час командарма вызвал к прямому проводу Иосиф Варейкис:
   - Немедленно приезжайте в Симбирск. Происходят страшные события...
   Поздней ночью Тухачевский уже входил в кабинет председателя Симбирского губкома партии.
   - Левые эсеры подняли вооруженное восстание. Они обстреляли из орудий Московский Кремль. Получены телеграммы, утверждающие, что власть перешла в руки мятежников, - сообщил Варейкис.
   - Если эсеры возьмут верх, война с Германией неизбежна. Надо спешить с разгромом самарского Комуча, а Муравьев срывает наше наступление, взволнованно ответил командарм.
   - Я пытался связаться с Казанью, но телеграф неисправен. Что делает Муравьев - неизвестно, - Варейкис взъерошил курчавую пегую шевелюру. Теперь уже можно сказать, после мятежа эсеров, одной революционной партией в России стало меньше. А вот Муравьев, Муравьев?
   7
   - Передайте Ленину, что я верен идеалам революции и выхожу из партии левых эсеров. Я отворачиваюсь от авантюристов и меч мой направляю против врагов Советской власти, - воодушевленно говорил Муравьев члену Реввоенсовета Механошину.
   - Хорошо, передам ваше заявление. - Механошин пристально поглядел в мерцающие фосфорическим блеском зрачки главкома. - А сами не станете разговаривать с председателем Совнаркома?
   - Спешу в штаб, надо успокоить армии. Красноармейцы возбуждены мятежом эсеров и не знают, что происходит. Вы информируйте меня о своем разговоре с Лениным. - Муравьев хотел еще что-то сказать, но повернулся и вышел из кабинета.
   Механошин растворил окно - пахнуло влажным теплом июльской ночи, в небе меркли звезды; город, измученный постоянными страхами, спал.
   - Москва, Кремль. Ленин у провода, - тревожным голосом сообщил телеграфист.
   - У аппарата член Реввоенсовета Восточного фронта Механошин. Мы не знаем, что творится в Москве. Подавлен ли мятеж? Муравьев заявил о выходе из партии левых эсеров и подтвердил свою преданность Советской власти.
   Механошин вслушивался в лихорадочное постукивание аппарата и напряженно размышлял: "Отчего Ленин в два часа ночи продолжает работать? Неужели с мятежниками не справились?"
   Узкая желтая лента выползала из "юза". Телеграфист быстро, проглатывая слова, читал:
   - "Я не сомневаюсь, что безумно-истеричная и провокационная авантюра с убийством Мирбаха и мятежом центрального комитета левых эсеров против Советской власти оттолкнет от них не только большинство их рабочих и крестьян, но и многих интеллигентов. Весь мятеж ликвидирован в один день полностью..."
   - Так говорит Ленин... Вы слышите, это слова Ленина, - сказал телеграфист.
   Механошин, слушая механическое постукивание аппарата, думал: "Надо будет сразу записать события этой ночи. События уходят, правда о них остается".
   - Ленин обращается к вам, товарищ Механошин, - опять произнес телеграфист: - "Запротоколируйте заявление Муравьева о его выходе из партии левых эсеров, продолжайте бдительный контроль. Я уверен, что при соблюдении этих условий нам вполне удастся использовать его превосходные боевые качества..."
   А в это время Муравьев ждал из Москвы сигнала. Седьмого июля у него появился агент заговорщиков.
   - Колокол мятежа ударил поздно! Восстание раздавлено! неистовствовал Муравьев.
   Два дня и три ночи метался он, не решаясь бросить на весы случайной удачи свою жизнь. "Но удавались же самые немыслимые мятежи! Приходили же к власти Наполеоны! Судьба сосредоточила в моих руках четыре армии революции! Кто помешает мне? Большевики? Я выровняю их волю огнем и железом, я не оставлю ни одного живого большевика, ибо настоящий политик тот, кто переживает своих врагов. Надо немедленно ехать в Симбирск - там мои единомышленники. Жребий брошен!" - повторил он чужое, но любимое изречение.
   И Муравьев решился.
   Он посадил на царскую яхту "Межень" отряд личного конвоя, состоявший из черкесов и татар, и отправился в Симбирск.
   Облитая лунным сиянием, Волга мерцала, молчаливо проходил высокий правый берег, луговая сторона освещалась зарницами далекой грозы.
   На палубе яхты ходили, сидели бойцы, они не понимали друг друга, черкесы высокомерно поглядывали на татар, татары косились на косматые папахи и кавказские кинжалы.
   Из салона выскочил Чудошвили с тугой кожаной сумкой. Затянутый в черкеску, он походил на огромную малиновую осу.
   - Становись в затылок! Прынимай деньги! - проревел он, доставая из сумки горсть червонцев. - На каждое рыло по десятке. В Сымбирск прыдем получите исчо!
   А в царском салоне Муравьев мерил нервными шагами пушистый ковер; мысль, что он находится на яхте, еще недавно принадлежавшей русскому императору, тревожно пьянила. Муравьев сожалел, что мало людей вовлек в свою рискованную авантюру. Он умел в нужную минуту принимать нужные для себя решения, усваивать нужный тон поведения. Муравьев с упорством маньяка шел к намеченной цели: он изменил монархии и перешел на сторону Временного правительства, от Керенского переметнулся к большевикам. Изменить большевикам для него ничего не стоило.
   - Адъютант! - негромко позвал Муравьев.
   - Я здесь, Михаил Артемьевич. - Чудошвили появился в салоне.
   - Садись за машинку. Продиктую несколько приказов.
   Муравьев провел рукой с затылка на лоб, взъерошил только что зачесанные волосы. Стал диктовать:
   - "От Самары до Владивостока всем чехословацким командирам! Ввиду объявления войны Германии приказываю вам повернуть эшелоны, двигающиеся на восток, и перейти в наступление к Волге и далее на западную границу. Занять по Волге линию Симбирск - Самара - Саратов - Балашов - Царицын, а в северо-уральском направлении Екатеринбург и Пермь. Дальнейшие указания получите особо.
   Главнокомандующий армией,
   действующей против германцев,
   М у р а в ь е в".
   Адъютант печатал быстро, механически ставя в словах букву "э" вместо "е".
   - Приказ передать по радио, как только придем в Симбирск, распорядился Муравьев, но тут же передумал: - Нет! Передадим, когда на яхту явится Тухачевский. Накрой стол, приготовь угощение, за рюмкой коньячка милее разговаривать на острые темы.
   Муравьев опять заходил по салону. Воображение разыгрывалось прихотливо. На мгновение он попытался представить Восточный фронт от Волги до Тихого океана: панорама была необозримой даже для мысленного взора.
   - Исчислено, взвешено, разделено! - произнес он неуверенно и удивленно.
   - Что, Михаил Артемьевич? - переспросил адъютант.
   - Я исчислил силы большевиков, взвесил собственные, разделил Россию на две части. Но и то, что сегодня достанется большевикам, завтра будет моим. - Муравьев выпил рюмочку коньяку, вытер губы салфеткой, на которой еще виднелась вышитая шелками корона. - Все завтра может стать моим, если не изменит фортуна.
   Поздним вечером "Межень" пришвартовалась у пристани Симбирска. Муравьев послал связных за командиром Симбирского корпуса и командиром бронедивизиона. Это были свои люди, и он приказал им с броневиками и матросским отрядом явиться на пристань. За Тухачевским направил адъютанта.
   Страх перед неизвестностью внезапно овладел Муравьевым, но он понимал, что начатую авантюру уже нельзя остановить.
   На пристани раздались пьяные крики - кого-то приветствовали матросы. В салон вошел комкор.
   - Мы потеряли самое драгоценное время, - начал он с ходу. - Восстание в Москве сокрушено...
   - Не повторяй, что и так известно. Москва еще не вся Россия, а Симбирск станет точкой отсчета новых времен...
   На пороге салона появился Тухачевский. Главком принял его как радушный хозяин, сдернул салфетку, прикрывавшую вино и закуски. Движением глаз, белозубой улыбкой, всем своим сердечным видом он как бы говорил: "А вот мы сейчас задушевно побеседуем".
   Командарм вынул рапорт.
   - Что это? - небрежно спросил главком.
   - Доклад о наших фронтовых делах...
   - Постойте, постойте! Выпьем-ка сначала за революцию! Вот так. А теперь рапортуйте, только, ради бога, короче.
   - Сызрань нами оставлена. Наступление на Ставрополь кончилось неудачей. Невозможно так стеснять мою самостоятельность. Почему вы связываете мне руки? - спросил Тухачевский. - Хотя мы и оставили Сызрань, я не считаю положение безнадежным, у нас есть силы вернуть город. Если мы не сделаем этого, народ не простит нам...
   - Я не нуждаюсь в прощении русского народа. Народ нуждается во мне больше, чем я в нем, - строго сказал Муравьев. - Ваши тревоги уже не имеют значения, слушайте, что скажу я. Мы прекращаем борьбу с чехословаками и объявляем войну Германии. Я обратился по радио к чехословацким войскам от Самары до Владивостока, в эти минуты они получили мой приказ...
   Тухачевский вскочил с места. Они остановились друг против друга.
   - Поручик Тухачевский! - торжественно продолжал Муравьев. - Я назначу вас на любой пост в революционной армии, которая спасет Россию от большевиков.
   - Я сам большевик!
   - Вы дворянин!
   Я не изменник...
   - Если так, вы уже стали изменником!
   Муравьев пинком распахнул дверь салона. В салон вбежал адъютант.
   - Под арест этого предателя!
   Муравьев вышел на пристань, где стояли красноармейцы бронедивизиона. За ним вывели Тухачевского.
   - Бойцы! Герои! Орлы! - начал Муравьев. - Посмотрите на изменника знаменам рабоче-крестьянской власти! Царский офицер Тухачевский хотел арестовать вашего главкома. Но монархист, замаскированный под большевика, просчитался. Я разоблачил его, прежде чем он поднял на меня свою подлую лапу...
   - К стэнке мэрзавца! - потряс маузером Чудошвили.
   Командующий Симбирской группой войск презрительно пожимал плечами, штабные командиры смотрели на Тухачевского так, словно они предчувствовали его измену. Адъютант, наклонив черную тяжелую голову, исходил визгом:
   - Смэрть прэдателю!..
   - Мы еще успеем его расстрелять, - остановил Муравьев адъютанта.
   Оставив Тухачевского под охраной, он отправился в город.
   В гостинице Муравьева ожидали симбирские эсеры - участники заговора. Уверенный в полном успехе авантюры, главком решил немедленно создать и свое правительство.
   8
   ЛЕНИН - РЕСПУБЛИКЕ
   "Всем, всем, всем! Бывший командующий левый эсер Муравьев отдал войскам приказ повернуть против немцев... Приказ Муравьева имеет предательской целью открыть Петроград и Москву и всю Советскую Россию для наступления чехословаков и белогвардейцев. Муравьев объявляется изменником и врагом народа. Всякий честный гражданин обязан застрелить его на месте..."
   Варейкис получил радиограмму глубокой ночью, в губкоме находилась горсточка партийных работников да латышские стрелки, охранявшие здание. Он собрал их в зале заседаний, прочитал радиограмму.
   - Надо обезвредить Муравьева и ликвидировать мятеж в зародыше. А как это сделать с нашими слабыми силами?
   - Ленин приказывает застрелить главкома. Я исполню приказ, решительно сказал красноармеец, которого звали Филей.
   - Пока не разрешаю. Убийство Муравьева в этот опасный момент ухудшит наше положение. Все коммунисты немедленно расходятся по казармам, по заводам - нужно поднять красноармейцев и рабочих против изменника. Какими силами мы располагаем?
   - Латышские стрелки не пропустят Муравьева в губком, - заявил начальник охраны.
   - Муравьева, наоборот, надо заманить в губком, - возразил Варейкис. Итак, все в казармы, все на заводы! В нашем распоряжении минуты, не теряйте же попусту драгоценного времени.
   Коммунисты покинули кабинет. Варейкис посмотрел на молодого шустрого редактора губернской газеты.
   - Надо узнать, где сейчас Муравьев. Поручаю это тебе. Погоди, удержал он редактора, двинувшегося к двери. - Если Муравьев явится в губком, то... Вот, смотрите, - Варейкис провел рукой по зеленому сукну стола. - В кабинет можно пройти только через зал заседаний. К залу справа и слева примыкают комнаты. В комнате налево разместим стрелков, в правой части посадим Филю с пулеметом. Муравьев проходит в кабинет, а стрелки занимают зал заседаний. Он, конечно, явится с охраной, - под любым предлогом не пропускать ее ко мне в кабинет...
   - Недурно, - блеснул выпуклыми глазами редактор. - А если Муравьев не приедет в губком?
   - Муравьев поступает всегда неожиданно. Я не рассчитываю на его характер, но надо выиграть время.
   - Губком окружают матросы с пулеметами. Ими командует какой-то грузин, - сообщил вошедший стрелок.
   Площадь и примыкавшие к ней улицы занимал матросский отряд под командой Чудошвили.
   - Кто из вас болшэвики? Кто эсэры? Болшэвики отходят налэво, эсэры направо. А, черт, наоборот! Болшэвики - направо, эсэры - налэво... приказал Чудошвили.
   - А кто тебе дал право устанавливать пулеметы? Кто ты такой? спросил Варейкис.
   - Адъютант главнокомандующего Муравьева.
   - Я председатель губкома...
   - Имэю приказ на твой арэст. Главком объявил войну немцам и заключил мир с чехами, вечный блажэнный мир - и долой болшэвиков!
   - Прочь от крыльца, стервец! - схватился за маузер Филя.
   Чудошвили трусливо попятился, Варейкис и Филя вернулись в здание. Прошло полчаса в напряженном ожидании, дверь приоткрылась, в кабинет вбежал редактор.
   - Что нового? - спросил Варейкис.
   - Муравьев в гостинице создает Поволжскую республику, распределяет министерские портфели.
   - Великолепно! Пусть распределяет портфели. Ступай снова в гостиницу, скажи - мы готовы на определенных условиях поддержать его правительство...
   В третьем часу ночи в губкоме стали появляться красноармейцы, рабочие, матросы с речных пристаней.
   - Пулеметная рота поддерживает большевиков... Красноармейцы второго бронедивизиона выступают против Муравьева... Железнодорожники спешат на защиту губкома, - докладывали связные.
   Зазвенел телефон, Варейкис снял трубку.
   - Слушаю... Да, это председатель губкома. Кто это?.. Здравствуйте, товарищ Муравьев!.. Так, так, так! Громче, я плохо слышу... У меня нет иного выбора, как поддержать ваш поход на Москву?.. Вы предлагаете мне портфель министра? Это соблазнительно, но надо подумать... Что вы, я не умею быстро соображать! - Варейкис засмеялся в трубку. - Часы истории отсчитывают свои минуты?.. Все это верно, но речь идет о судьбе революции. Жду...
   Варейкис хмуро стоял у телефона, члены губкома сидели вокруг стола. У всех были зеленоватые от усталости лица.
   Варейкис направился в зал заседаний - там Филя закрывал газетами стеклянные двери. Председатель губкома заглянул в комнату - латышские стрелки разместились у стен, и у них были зеленые лица.
   - А что там? - повел глазами на другую дверь Варейкис.
   - А там пулеметы, - ответил Филя.
   У подъезда затарахтел автомобиль.
   - Приехал. - Варейкис остановился посередине зала. - Ну что ж, не мы заварили эту кашу. Иди, Филя, к пулемету...
   В зал заседаний со своими единомышленниками и охраной вошел Муравьев.
   - Вы сделали свой выбор? - с ходу спросил он Варейкиса и коротко рассмеялся.
   - Пройдемте в кабинет. Мы ожидаем вас...
   Главком, глядя на всех и никого не видя, положил правую руку на грудь, вскинул голову. Снова, уже строго, спросил стоящего в дверях Варейкиса:
   - Почему не пропускаете мою охрану?
   - Фракция левых эсеров может договориться с большевиками без лишних глаз. У нас ведь нет охраны.
   Муравьев поправил кобуру маузера, демонстративно вынул из кармана браунинг, сунул за пазуху.
   - Итак, мы слушаем, - сказал Варейкис, проходя на председательское место.
   - Вам уже известно, что я объявил войну Германии, - начал Муравьев. Я заключил мир с чехами и повернул свои войска на Москву. - Муравьев движением руки обвел эсеров, рассевшихся у стены. - Я не могу больше терпеть, когда большевики продают немцам Россию.
   Дверь приоткрылась, Филя делал какие-то знаки Варейкису.
   Муравьев оттолкнулся от подоконника, ногой распахнул дверь - перед ним мерцали штыки латышских стрелков.
   - Это предательство! - Муравьев выдернул маузер.
   Филя прыгнул на главкома, Муравьев отшвырнул его и начал стрелять направо-налево, и злоба, и страх, и бешенство исказили его лицо.
   Муравьева обступили со всех сторон. Филя вскинул наган, целясь в лиловый затылок главкома...
   ВАРЕЙКИС - ЛЕНИНУ
   "В три часа ночи Муравьев пришел на заседание губкома вместе с фракцией левых социал-революционеров и предложил присоединиться к нему. Я объявил, что он арестован. Муравьев начал стрелять. В этой перестрелке Муравьев оказался убитым".
   Тухачевский стоял у броневика в расстегнутой гимнастерке, без ремня его отобрал адъютант вместе с наганом. Предрассветная площадь была пустынной, вокзал словно вымер. В тополиной рощице уже брезжило, нежная заря появлялась сквозь листья.
   - Еду в Совдеп, разнюхаю, что в городе творится, - решительно сказал шофер бойцам.
   - Ты, парень, головы не роняй, - посочувствовал Тухачевскому боец в косоворотке и домотканых штанах.
   - Мне кажется, что я во сне, - пробормотал тот.
   Прошли еще томительные тридцать минут. Заря захватила весь горизонт, заметались над привокзальной площадью воробьи. Парили росой плетни, булыжники мостовой. Караульные дремали, прижимая к животам винтовки. Тухачевский услышал рычание мотора, и тотчас из-за каменного дома вынырнул броневик.
   - В Совдеп скореича! - крикнул шофер. - Большевики Муравьева кокнули. Тебя, парень, ищут. Айда, садись...
   Тухачевский не пробежал, он взлетел по ступенькам старинного здания, толкнул дверь в кабинет Варейкиса, его окружили комиссары, командиры.
   - Рады видеть тебя здоровым-невредимым, - устало приветствовал Варейкис командарма. - В эту ночь мы победили правдой. Правда - грозный противник для врагов свободы.
   - Заговорщики арестованы? - спросил командарм.
   - Взяли начальника штаба, командира бронедивизиона...
   - Чудошвили арестован?
   - Этот успел скрыться.
   - Опасного типа упустили. Надо бы сообщить Москве о наших событиях.
   - Я уже телеграфировал Ленину о полном провале мятежа в Симбирске...
   - Мятеж всегда обречен на провал. Победившие мятежники называются иначе, - сказал Тухачевский.
   Все рассмеялись, и общий смех рассеял кошмар трагической ночи.
   Измена Муравьева, подобно подземным толчкам, потрясла армии Восточного фронта. Получив сперва провокационные приказы о мире с чехословаками и новой войне с немцами, армии потом узнали о предательстве Муравьева. По воинским частям поползли слухи о новых изменах и предательствах, окружениях и обходах красных войск.