Страница:
– Он самый, – сказал Бофор, – А вы его знаете?
– Встречались не раз, – ответил капитан, – И, полагаю, еще не раз встретимся.
– И мне так кажется, – кивнул герцог де Бофор.
А на палубе `'Короны'' под тентом на своем почетном месте сидит Шевретта, а Рауль – на ковре у ее ног, и она перебирает тонкими пальцами его темные кудри. Но как бы ни хотелось Прекрасной Шевретте просто посидеть со своим дорогим мальчиком и ни о чем не говорить – в такие минуты взгляды и жесты заменяют слова – она сделала волевое усилие и заставила себя обратиться к сыну, сменив ласковый тон на серьезный.
– Рауль… / и тут она запнулась, подумав ''дитя мое'', но никогда прежде герцогиня де Шеврез не обращалась так к виконту де Бражелону – и молниеносно сообразила, что лучше пока обращаться к нему по имени. /
… Рауль, милый, очнись. У нас очень мало времени, а мне нужно сказать тебе очень многое. И все очень важно!
– Да, мама, – все так же тихо ответил виконт, – У нас действительно очень мало времени.
И тут он испугался: его ослепили синие молнии шевреттиных глаз.
– У нас мало времени, – сказал Рауль испуганно, – Я только это хотел сказать вам, матушка.
– И думал ты то же? – спросила она.
Бражелон вздрогнул и опустил голову.
''Я привела бы тебя в чувство, – подумала Шевретта, – Ты уже меня боишься. Отлично, сынок''.
– Я не хочу с тобой ссориться напоследок, – резко сказала она, – Но запомни, мой мальчик, со мной такие номера не проходят! Если ты посмеешь сказать мне, твоей матери, ''Я скоро умру'', ты заработаешь от меня на прощанье не поцелуй, а оплеуху!
– Я этого не говорил, – ответил Рауль все так же тихо.
Этот тихий голос, опущенные глаза, печаль на лице – все это выводило из себя полную жизненной энергии Шевретту.
– По-моему, ты никогда не лжешь?
– Я не солгал вам, матушка. Я этого не говорил.
– Именно это ты, конечно, сказать не помел. Но смысл был такой. Не увиливай!
На этот раз Рауль не стал отворачиваться. Он взял Шевретту за руки и прошептал:
– Матушка, не мучайте меня, пожалуйста.
Теперь слезами наполнились глаза Шевретты. Она заметила резкую перемену в поведении сына. ''Страсть к этой дуре Лавальер затягивает тебя в бездну, из которой нет возврата. Нервы ни к черту не годятся. И с таким настроением – на войну. К чертям собачьим! Пока не поздно, я должна найти слова – а помогут ли слова? И все же, Боже мой, я не из тех, кто сдается. Будем бороться до конца. За тебя, дурачок!''
– Я больше ничего не скажу тебе.
Рауль облегченно вздохнул.
– Но вот ларец. Держи его. Здесь очень важные документы. В верхнем отделении – бумаги, предназначенные господину де Бофору и всему вашему Штабу. Сейчас речь не о них. Во втором отделении пакет. В нем мои записки. Я писала их в разные годы, но начала именно тогда, летом тридцать четвертого, когда родила тебя. Я мечтала, что ты когда-нибудь прочтешь их. Если бы ты не натворил таких дел, возможно, только после моей смерти. Но ты ускорил события, и теперь у меня нет причин скрывать тайну. В пакете, разумеется, копия, если ты соблаговолишь прочесть в часы досуга то, что я…
– Мама! – перебил Рауль, – Я прочту все сегодня же! Не иронизируйте! Если что-то осталось у меня в душе – то это уважение к вам и к отцу.
– Уважение – и только?
– Прибавьте более глубокие чувства. Я не мастер говорить об этом. Если я скажу – любовь, обожание, обожествление – вы будете довольны?
– Я буду довольна, если ты перестанешь быть эгоистом и подумаешь немного не о твоей ребяческой влюбленности, а о нас с отцом! Я буду довольна, если ты прочтешь все, что тут написано. И задумаешься над событиями, о которых я рассказала в этих записках.
Рауль хотел что-то спросить, но Шевретта жестом остановила его. Он замолчал.
– О! Имей терпение, мой мальчик, я отвечу на твои вопросы, но дай договорить. Я ждала этого дня четверть века. Очень смелые, добрые, благородные люди защищали меня и тебя с оружием в руках. Иногда – ценой собственной жизни. Ты был совсем малышом. И кардиналу Ришелье так просто, казалось бы, схватить мятежную герцогиню с ребенком на руках, если бы на пути у гвардейцев кардинала не встали верные друзья. Мои друзья – всадники с белыми перьями. Друзья твоего отца – мушкетеры. Гвардейцы кардинала пытались захватить нас и убить наших друзей. И моих слуг. Филипп де Невиль, отец твоего друга Оливье, граф Патрисио де Санта-Крус, Генрих Д'Орвиль по прозвищу Орсон, Портос… пусть простят меня те, кого я забыла упомянуть. А были многие другие, чьих имен я не знаю.
И Шевретта, вспоминая друзей юности, всадников с белыми перьми, своих погибших вассалов провинции Бретань, и художника Бертрана Куртуа, – всех, кто был тогда с нею, смахивала со щек горячие слезы и пылко говорила своему обожаемому мальчику:
– И если ты, прочтя все эти записки – а я клянусь тебе, что здесь правда – все, до последнего слова – про тебя, про меня, про твоего отца – все же будешь продолжать вынашивать свои преступные замыслы, будешь стремиться избавиться от жизни, которую я тебе, черт возьми, подарила, и ее защищали отважные люди, и они очень хотели жить, но некоторые из них погибли во имя того, чтобы мы с тобой остались живы и не попали в лапы Ришелье. Они защищали ребенка и женщину. Они спасли нас в кровавые годы владычества Красного Герцога. И они, мои друзья, верили, что малыш, лежащий в колыбели, вырастет достойным человеком.
Рауль бережно взял ларец.
– Если и после этого, – сказала она выразительно, – ты не оставишь свою фикс-идею, свою манию… я не знаю, что еще говорить такому человеку! Но я надеюсь на твою совесть, на твою честь, на то, что мы, твои родители – не чужие тебе люди, и ты не захочешь убить и нас! Я не уверена, что ты хоть что-нибудь понял из того, что я тебе сейчас наговорила, Рауль. Но после, даст Бог, поймешь.
Рауль слушал мать внимательно, не перебивая. Он не считал нужным оправдываться и лицемерить. Герцогиня видела его насквозь, она читала в его душе, и, если граф де Ла Фер в общении с сыном придерживался ''бархатного'' стиля, Шевретта выбрала стиль `'железный''. Она решила не нежничать. Она всегда говорила мужчинам все, что придет в голову. Но взглянув в полные слез глаза своего ребенка, она поняла, что все-таки не сможет сказать Раулю все те резкие слова, которые придумывала в дороге, и которые казались ей очень убедительными, умными, благородными. Она струсила и смягчила стиль своей речи. Она не сказала ему все те резкости, которые просились на язык. Она замолчала и стала гладить Рауля по голове. А он вздохнул и уткнулся в ее колени.
А потом поднял голову, улыбнулся и спросил:
– Мама, вы тогда и придумали вашу песню?
– Какую? – спросила Шевретта.
– Вот эту… Вы часто ее напевали. Помните?
Он взял оставленную кем-то лютню и проиграл красивую печальную мелодию.
– Конечно, – улыбнулась она, – В моих записках я написала тебе весь ее текст. ''Колыбельная Заговорщицы… или Мятежницы'', как тебе больше нравится.
– Не будет ли большой настойчивостью с моей стороны…
– Не будет, – усмехнулась Шевретта, – Я спою ее тебе. Ты ведь очень хочешь знать, о чем она?
– О да! Я даже расспрашивал тетушку Диану.
– Вот как? – спросила Шевретта, взъерошив его волосы, – Как ты попал в обитель Дианы?
– Гулял, – вздохнул Рауль.
И Шевретта, которую Диана де Роган уже предупредила об отчаянном намерении племянника, решила пока не поднимать вопрос о Мальтийском Ордене. Аббатисса вытянула из Рауля его тайные намерения, когда они любовались витражами Сен-Дени. Шевретта подумала: ''Это подождет''. Она верила во всемогущего Мишеля, знала о дружеских связях Мишеля с Магистром иоаннитов и была уверена, что Мишель не допустит, чтобы Рауль осуществил свою безумную мечту. И, не расспрашивая сына о подробностях и мотивах его прогулки по столь важному объекту как Сен-Дени, она кивнула ему с легкой улыбкой, которая так украшала ее и делала Шевретту столь загадочной, прелестной и таинственной. Рауль подал ей лютню. И, перебирая струны, она запела свою `'Колыбельную
Заговорщицы'':
Прости, но я покину кровиночку мою,
Прости, но я покину и Францию и сына,
Об этом колыбельную печальную пою…
`'И Францию, и маму'', – подумал повзрослевший сын Заговорщицы.
Усни, сова проснулась в каштановом дупле,
Усни, она зевнула, луною обернулась
В опаловом стекле, в опаловом стекле.
Сокровище Мурано, усни-усни, уже видна
За веткою каштана жемчужная луна,
Жемчужная луна, жемчужная Диана…''*
`'Я это уже слышал'', – подумал Рауль, и, хотя он знал только мелодию, слова показались ему очень знакомыми, словно их подсказывала прапамять крошечного мальчика, каким он был в октябре тридцать четвертого года, когда Шевретта сочиняла ему колыбельную. А потом музыка изменилась, и нежность перешла в отчаяние.
А ты – один, а я – одна,
Во Франции – война!!!
Во Франции война.
Во Франции война…
Прости-прощай, мой мальчуган, прощай и помни: ты – Роган,
А нам Свобода дорога! А нам Свобода дорога!
Чтоб не достался ты врагам, прощай! И помни: ты – Роган,
А нам Свобода дорога…
Теперь Раулю стали понятны загадочные слова Дианы в Сен-Дени: ''Ты – Роган, а мы, Роганы – птицы высокого полета…'' Диана знала эту песню издавна. А из песни слова не выкинешь. И, хотя мамина колыбельная утверждала его принадлежность к знаменитому бретонскому роду Роганов, он мысленно возразил ей теми же словами, что и Диане де Роган в Сен-Дени: ''Я не Роган, я -Бражелон''.
А Шевретта продолжала:
…Усни-усни, уже видна в дупле – сова, в окне – луна,
А сам ты – меньше ножен…
Тут она улыбнулась, ибо за эти годы ее малютка вымахал, и теперь сам тоже улыбается от такого сравнения.
…и воевать не можешь…
Ее рука дрогнула, и мелодия сорвалась…
– Продолжайте, прошу вас,- промолвил Рауль.
…. *''Колыбельная Заговорщицы'' написана в соавторстве с Ниной Рябушкиной /Санкт-Петербург/.
…
`'О, если бы можно было начать сначала, превратить тебя опять в малыша, и чтобы ты держал в руке погремушку вместо мушкета…"
Прощай, мой крошка-дворянин, прощай, ты вырастешь один,
Прощай, разлука впереди, прощай, мне суждено идти
Одной по тайному пути – тебя иначе не спасти.
Усни-усни, уже видна в окне жемчужная луна…
А ты один, а я одна,
Во Франции – война!!!
– Видишь, – сказала Шевретта, снова прервав песню, – И я покидала Францию.
`'Но я – навсегда'', – подумал Рауль.
– И тогда, уезжая в изгнание, – продолжала она, – За границу, я думала, что это навсегда.
Рауль вздохнул – что-то мистическое было в таком совпадении его грустных мыслей и слов матери. Она молча проиграла мелодию без слов.
– А пока был жив Ришелье, мне была закрыта дорога во Францию. Здесь меня ждала смертная казнь. Кардинал не любил проигрывать. А я не хотела умирать. Но предполагала, что за тайную казнь миледи и сорванные нами замыслы Ришелье он сведет счеты с нами, превратив в спектакль казнь мятежницы Шевретты. Отомстив сразу за все одним ударом. И за Алмазные Подвески, и за многое другое. И, быть может, погубит королеву…Я понимаю, сынок, ты бросил вызов королю Людовику XIV, но твои разногласия с королем не приведут тебя на эшафот.
– Могут привести, мама, – печально ответил Бражелон, – Если не на эшафот, то уж в Бастилию наверняка. И, пока царствует Людовик, возможно, мне тоже будет закрыта дорога во Францию. Я не посмел сказать это отцу.
Шевретта растерялась. От Атоса она узнала, что тайна принцев-близнецов стала известна ее мужу и сыну совершенно случайно, и они чудом остались живы благодаря находчивости Д'Артаньяна и самообладанию мнимых испанцев. Все эти новости они обсуждали на бегу, в спешке, в суматохе, когда она так спешила на яхту. Но как тогда понимать слова Рауля об эшафоте?
Что он не посмел сказать отцу? Что он еще успел натворить? То, что не знает Атос? Но и эту тему она пока закрыла, надеясь на их связи и свое влияние на королеву-мать.
– Ты все видишь в мрачном свете, мой дорогой, – сказала она.
Рауль промолчал.
– Во Франции – война, – продолжала Шевретта припев колыбельной.
– К счастью, война не во Франции, – прошептал он.
– Какое мне дело, где война, если ТЫ уезжаешь на эту войну, черт побери!
Рауль опять промолчал, как ни хотела Шевретта вытянуть из него хоть уклончивое обещание. Она тревожно взглянула на сына. Похоже, мальчик всерьез примеряет на себя мантию иоаннита…Этот взгляд, отрешено-отсутствующий, то опустит реснички, то губы сожмет…
`'О, если бы Мишель был рядом, под звуки моей колыбельной он погрузил бы тебя в сон и внушил бы тебе, все, что я скажу…''
Усни, малютка дорогой, а я молю за упокой
Тех, кто погиб за край родной, тех, кто погиб за нас с тобой.
Усни-усни, сова в дупле, усни, развалины в золе,
Усни, безвинные в петле, убитые – в земле…
Рауль старался сдерживать свои чувства, но мамина колыбельная глубоко его взволновала. А на последнем куплете его прищуренные глаза вновь наполнились слезами.
Усни-усни, луна в окне, усни-усни, дома в огне,
И лишь в моем волшебном сне отец твой мчится на коне,
С врагами он вступает в бой, и он спасает нас с тобой,
Мы уезжаем далеко, но лишь во сне все так легко,
Но счастье – лишь во сне, но счастье – лишь во сне.
– Лишь во сне, – повторил он.
– Я тебя расстроила, дорогой, – мягко сказала Шевретта, – Но ты сам попросил спеть тебе `'Колыбельную''. Знаешь, мне хочется, чтобы ты, засыпая, иногда вспоминал ее. Представь, что я рядом, и я пою ее тебе. Где бы ни застал тебя сон.
– Спасибо за песню, мама, – прошептал виконт, – Так, наверно, ангелы небесные поют. А ведь я вспомнил ее, как только вы запели. Вы верите?
– Верю, – сказала Шевретта, целуя его щеки, – Верю, мой дорогой. Я только напомнила ее тебе.
И тут Шевретта отважилась.
– Рауль – сказала она, не скрывая отчаяния, – Пожалей отца! Ты не представляешь, что с ним творится. Он вбил себе в голову, что ты будешь искать смерти на войне, я стралась разубедить его как могла, но эта ужасная идея прочно засела в его голове. Ведь это не так? Скажи, что это не так?
– …
– Запомни – если с тобой что-то случится, Атос умрет. Умрет Атос – умру я. Этого ты добиваешься?
– Вы оба такие сильные. И вы теперь вместе. Навсегда.
– Сильные…Гасконец в юности сравнивал твоего отца с Ахиллесом. Но и Ахиллес был уязвим. Ты – его Ахиллесова пята. Так что?
– Это не так, мама. Теперь уже не так. А я тоже хочу сообщить вам важные новости, мама.
– Я тебя слушаю, сынок, – сказала Шевретта, вздохнув с облегчением.
Но она рано расслабилась!
– Вы видели отца только что, не так ли?
– Да.
– Он вам рассказал о нашем путешествии на Сент-Маргерит?
– Очень коротко: самую суть. Я же так спешила к тебе.
– Вы знаете, КОГО мы там видели?
– Д'Артаньяна.
– Если бы только Д'Артаньяна! Мы видели ЕГО. И я убедился, что он существует.
– Кто?
– ЧЕЛОВЕК В ЖЕЛЕЗНОЙ МАСКЕ.
– Я тебя не понимаю.
– Разве отец не сказал вам, что на лице узника была ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА?
– Нет…Настоящая железная маска? И все лицо было закрыто?
– Да.
– Какой ужас! – воскликнула Шевретта, – Нет, я не знала этого. Твой отец не сообщил такие подробности. Он только сказал, КТО этот узник.
– Итак, мама, это правда? Этот несчастный – действительно сын Людовика Тринадцатого и Анны
Австрийской, близнец короля Людовика XIV?
– Под железной маской может быть кто угодно из врагов короля.
– Но мы видели вещественное доказательство – свидетельство преступлений коронованных особ по отношению к этому принцу!
– Какое доказательство?
– Отец и про серебряное блюдо не говорил вам?
– Что еще за блюдо, Рауль, о чем ты? Мы еле успели перемолвиться парой слов.
– Узник выбросил блюдо из окна. Я подобрал его. Нас тогда чуть не застрелили. Но мы прочли надпись на блюде.
– Что такое? Что написал этот несчастный?
– Я не знаю, имею ли я право… – замялся Рауль.
– Говори!
– Это тайна, которая убивает. Вам лучше не знать ее, мама.
– Глупыш! Я храню эту тайну много лет. Говори!
– ''Я БРАТ ФРАНЦУЗСКОГО КОРОЛЯ, СЕГОДНЯ УЗНИК, ЗАВТРА УМАЛИШЕННЫЙ. ДВОРЯНЕ ФРАНЦИИ И ХРИСТИАНЕ, МОЛИТЕСЬ БОГУ О ДУШЕ И РАЗУМЕ ПОТОМКА ВАШИХ
ВЛАСТИТЕЛЕЙ…''-так или примерно так, за абсолютную точность не ручаюсь, но слова эти не дают мне покоя.
– Расскажи все более подробно.
– Вам?!
– Мне.
– Я не могу.
– Ты должен все рассказать. Я знаю этого принца очень давно.
– Давно?
– Да, мой дорогой. Многие годы.
– Какой ужас, – прошептал Рауль, – А я все не мог поверить.
– Я была связной королевы. Все эти годы я поддерживала связь королевы с сыном и устраивала им свидания. Но во что ты не мог поверить?
– В то, что король Людовик Тринадцатый пошел на такое преступление, и королева подчинилась ему! Это так не по-человечески… Это даже для животных дико. Выходит, короли хуже последних помойных кошек по отношению к своему потомству…
Шевретта прикусила губу.
– А если без цинизма?
– Я уже не могу без цинизма.
– По-моему, ты напускаешь на себя цинизм и меланхолию. Это пройдет. Оставь эмоции и расскажи конкретно, что произошло на острове Сент-Маргерит.
– Вся эта история, в которую мы оказались замешаны совершенно случайно…
И Рауль, подчиняясь воле Шевретты, довольно подробно описал встречу с принцем в тюрьме на Сент-Маргерит.
– Об этом никому ни слова, Рауль, ты меня понял? Иначе ты не жилец! О, не надо усмехаться, я знаю, сейчас до тебя не доходит, в какую страшную тайну ты проник…
– Я не такой дурак – по поведению Д'Артаньяна и некоторым его репликам я все очень даже хорошо понял
– Никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не заикайся о человеке в железной маске! Ни друзьям, перепив вина, ни любовнице, ни…
– Какие друзья, какие любовницы, о чем вы?
– О будущем. Поклянись!
– Хорошо, клянусь – ни друзьям, ни любовнице не говорить о Железной Маске. Но мне не трудно сдержать подобную клятву. Мои друзья, если они и были – остались за морем, а любовница – это не для меня.
– Как знать! Мое дело – предупредить тебя. Эта тайна смертоносна. Кормилица и гувернер несчастного принца умерли от яда. Они убиты по приказу кардинала Мазарини и – боюсь подумать! – королевы.
– Ни в чем не повинные люди, слепо преданные своим монархам, – сказал Бражелон без ожидаемого возмущения, как бы констатируя факт, – Обычное дело для коронованных особ, не правда ли? За что же королева и кардинал так жестоко обошлись со своими верными слугами?
– В результате их халатности или неосторожности молодой принц узнал то, что не должен был знать ни в коем случае. Этого им не простили.
– Что именно узнал принц?
– О своем королевском происхождении.
– А что сделали с принцем?
– Принца поместили в Бастилию.
– В Бастилию?! – с ужасом спросил Рауль.
Шевретта кивнула.
– Это было давно?
– Достаточно давно. Принцу было тогда – если мне память не изменяет, около пятнадцати лет.
– Только потому, что он узнал правду о себе?
– Не только. Сходство с королем, его братом, было фантастическим.
– Вы близко видели принца?
– Так же как тебя. Только у Филиппа – так зовут второго принца…
– Да, я знаю, – проговорился Рауль.
– Только у Филиппа глаза ''не те''.
– Я понял, – сказал Рауль, – Вы правы, мама. Я видел глаза принца.
Действительно `'не те''. Не те, что у Людовика.
– Но откуда ты знаешь его имя?
– От кого, точнее. От Роже де Шаверни.
– Ты встречался с Роже?
– Да, мама, совсем недавно. Роже предлагал мне мятеж…нет, мятеж не то слово, – поправился он, – восстание за попранные права Филиппа Бурбона. Жаль, что я тогда отказался. Но я не верил в существование принца!
– Я вижу, ты так до конца и не понял, какой опасности подвергаются посвященные в тайну королевской семьи. Если бы не боязнь за тебя, разве я стала бы скрывать столько лет наш брак, твое происхождение? Я владела убийственными тайнами. И сама удивляюсь, что жива до сих пор. Поэтому я и молчала. Я не хотела, чтобы тебя убили.
– За что?
– За то, что ты мой сын, и я слишком много знаю о наших королях!
– Так вот в чем дело…
– А в чем же еще?
– Спасибо, короли, – саркастически произнес Рауль.
– Но скажи, что за восстание задумал Роже?
– Роже – подчиненный Арамиса. Когда план Арамиса в Во провалился, Роже остался не у дел. Ну и – решил действовать на свой страх и риск. А для этого начал искать главу заговора. Одним из возможных вождей восстания они намечали меня. О, если бы вернуть наше ночное совещание у церкви Сен-Жермен-де-Пре! Если бы я тогда уже знал все эти факты, клянусь честью, матушка, мы уже начали бы боевые действия за жизнь и свободу принца Филиппа! Но увы – возврата нет. У меня обязательства перед Бофором.
– Только перед Бофором? – как бы вскользь спросила Шевретта.
– Да. Пока только перед Бофором.
– Пока?
– Там видно будет, – уклончиво ответил Рауль.
– Значит, связь с Роже прервалась? – вернулась к прежней теме герцогиня.
– Не совсем, – сказал Рауль, – Я мог бы установить с ним контакт. Роже и его отряд в Париже и готовы начать действовать. Мы условились о сигнале в случае экстренной связи.
И Рауль назвал матери условный сигнал – букет с колосьями и лилией в окне Дома Генриха Четвертого.
– Занятно, – сказала Шевретта, – Мы подумаем, что тут можно сделать.
– Кто – мы? – спросил он тревожно.
И вновь загадочная лукавая улыбка промелькнула по губам Шевретты.
ЭПИЗОД 5. ДНЕВНИК БЕЗ ПРАВИЛ.
Если же дерзновенная рука твоя, о чужеземец, хевдинг, шейх, раджа, вождь краснокожих, осмелится перелистать страницы моего Совершенно Секретного Дневника, невзирая на грозное предупреждение мое, запомни: ты будешь повешен на рее самой высокой мачты /она называется Грот-мачтой, довожу это до твоего сведения, дерзкий чужеземец!/ нашего флагмана /это самый главный корабль каравана, чтоб ты знал, о дикарь!/ – повешен, как гнусный святотатец, осквернивший святыню и посмевший проникнуть в тайну!
После такого предупреждения, полагаю, у хевдингов, буканьеров, негров, индейцев и прочих чужеземцев отпадет охота читать мою исповедь. Потому что мою исповедь даже мой собственный горячо любимый папочка Бофор читать не имеет права! Право это имеет только мой далекий герой, мой таинственный рыцарь, моя любовь в Бархатной Маске! Ты, называющий себя Шевалье де Сен-Дени!
А вы все, прочие – уберите свои грязные лапы от моего дневника!
В противном случае Шевалье отомстит вам, и месть его будет ужасна: он проткнет вас насквозь своей прекрасной шпагой! Да-да, именно так он и сделает, если вы осмелитесь проникнуть в мою тайну!
Но, если быть откровенной /а я постараюсь писать истинную правду/ я вовсе не такая важная персона, чтобы по моему желанию Бофор и Шевалье вершили свой суд над дерзкими негодяями. Не принцесса, повелевающая толпой слуг, а замухрышка-паж, на которого смотрят как на нечто наивное, докучное, нелепое, словно соринка в глазу или пятое колесо в телеге, скажем лучше, в карете – на телегах я никогда не ездила, а в каретах катаюсь с тех пор, как себя помню.
Я очень одинока и несчастна и никому на свете не нужна! Даже Ролан де Линьет, и тот меня оставил ради сочинения своих мемуаров. Все прочие либо пьют, либо сидят по своим каютам. Вот бездельники! У меня нет слов от возмущения, мне чертовски скучно, и от скуки лезут в голову всякие мысли.
Например, о том, что здорово было бы устроить бунт на корабле, ворваться к капитану де Вентадорну и, угрожая этому морскому волку отцовским пистолетом, скомандовать: ''Меняем курс, капитан! Тысяча и один черт! Плывем в Китай!'' – `'Но сударь, – возразит капитан де Вентадорн, – Приказ Короля! Девятый Крестовый Поход!''
А я отвечу: ''К черту Короля! Хочу в Китай!''
… Что-то я не то пишу. Капитан де Вентадорн не подчинится и не велит изменить курс. Он скорее умрет, чем нарушит приказ короля. Хотя я совсем мало знаю капитана, но уверена, что этот человек любой ценой выполнит свой долг, и никакая сила не заставит его изменить этому долгу. Тем более – паж с пистолетом. Да он меня сразу разоружит, и еще пинка даст. Какой ужас!
– Встречались не раз, – ответил капитан, – И, полагаю, еще не раз встретимся.
– И мне так кажется, – кивнул герцог де Бофор.
А на палубе `'Короны'' под тентом на своем почетном месте сидит Шевретта, а Рауль – на ковре у ее ног, и она перебирает тонкими пальцами его темные кудри. Но как бы ни хотелось Прекрасной Шевретте просто посидеть со своим дорогим мальчиком и ни о чем не говорить – в такие минуты взгляды и жесты заменяют слова – она сделала волевое усилие и заставила себя обратиться к сыну, сменив ласковый тон на серьезный.
– Рауль… / и тут она запнулась, подумав ''дитя мое'', но никогда прежде герцогиня де Шеврез не обращалась так к виконту де Бражелону – и молниеносно сообразила, что лучше пока обращаться к нему по имени. /
… Рауль, милый, очнись. У нас очень мало времени, а мне нужно сказать тебе очень многое. И все очень важно!
– Да, мама, – все так же тихо ответил виконт, – У нас действительно очень мало времени.
И тут он испугался: его ослепили синие молнии шевреттиных глаз.
– У нас мало времени, – сказал Рауль испуганно, – Я только это хотел сказать вам, матушка.
– И думал ты то же? – спросила она.
Бражелон вздрогнул и опустил голову.
''Я привела бы тебя в чувство, – подумала Шевретта, – Ты уже меня боишься. Отлично, сынок''.
– Я не хочу с тобой ссориться напоследок, – резко сказала она, – Но запомни, мой мальчик, со мной такие номера не проходят! Если ты посмеешь сказать мне, твоей матери, ''Я скоро умру'', ты заработаешь от меня на прощанье не поцелуй, а оплеуху!
– Я этого не говорил, – ответил Рауль все так же тихо.
Этот тихий голос, опущенные глаза, печаль на лице – все это выводило из себя полную жизненной энергии Шевретту.
– По-моему, ты никогда не лжешь?
– Я не солгал вам, матушка. Я этого не говорил.
– Именно это ты, конечно, сказать не помел. Но смысл был такой. Не увиливай!
На этот раз Рауль не стал отворачиваться. Он взял Шевретту за руки и прошептал:
– Матушка, не мучайте меня, пожалуйста.
Теперь слезами наполнились глаза Шевретты. Она заметила резкую перемену в поведении сына. ''Страсть к этой дуре Лавальер затягивает тебя в бездну, из которой нет возврата. Нервы ни к черту не годятся. И с таким настроением – на войну. К чертям собачьим! Пока не поздно, я должна найти слова – а помогут ли слова? И все же, Боже мой, я не из тех, кто сдается. Будем бороться до конца. За тебя, дурачок!''
– Я больше ничего не скажу тебе.
Рауль облегченно вздохнул.
– Но вот ларец. Держи его. Здесь очень важные документы. В верхнем отделении – бумаги, предназначенные господину де Бофору и всему вашему Штабу. Сейчас речь не о них. Во втором отделении пакет. В нем мои записки. Я писала их в разные годы, но начала именно тогда, летом тридцать четвертого, когда родила тебя. Я мечтала, что ты когда-нибудь прочтешь их. Если бы ты не натворил таких дел, возможно, только после моей смерти. Но ты ускорил события, и теперь у меня нет причин скрывать тайну. В пакете, разумеется, копия, если ты соблаговолишь прочесть в часы досуга то, что я…
– Мама! – перебил Рауль, – Я прочту все сегодня же! Не иронизируйте! Если что-то осталось у меня в душе – то это уважение к вам и к отцу.
– Уважение – и только?
– Прибавьте более глубокие чувства. Я не мастер говорить об этом. Если я скажу – любовь, обожание, обожествление – вы будете довольны?
– Я буду довольна, если ты перестанешь быть эгоистом и подумаешь немного не о твоей ребяческой влюбленности, а о нас с отцом! Я буду довольна, если ты прочтешь все, что тут написано. И задумаешься над событиями, о которых я рассказала в этих записках.
Рауль хотел что-то спросить, но Шевретта жестом остановила его. Он замолчал.
– О! Имей терпение, мой мальчик, я отвечу на твои вопросы, но дай договорить. Я ждала этого дня четверть века. Очень смелые, добрые, благородные люди защищали меня и тебя с оружием в руках. Иногда – ценой собственной жизни. Ты был совсем малышом. И кардиналу Ришелье так просто, казалось бы, схватить мятежную герцогиню с ребенком на руках, если бы на пути у гвардейцев кардинала не встали верные друзья. Мои друзья – всадники с белыми перьями. Друзья твоего отца – мушкетеры. Гвардейцы кардинала пытались захватить нас и убить наших друзей. И моих слуг. Филипп де Невиль, отец твоего друга Оливье, граф Патрисио де Санта-Крус, Генрих Д'Орвиль по прозвищу Орсон, Портос… пусть простят меня те, кого я забыла упомянуть. А были многие другие, чьих имен я не знаю.
И Шевретта, вспоминая друзей юности, всадников с белыми перьми, своих погибших вассалов провинции Бретань, и художника Бертрана Куртуа, – всех, кто был тогда с нею, смахивала со щек горячие слезы и пылко говорила своему обожаемому мальчику:
– И если ты, прочтя все эти записки – а я клянусь тебе, что здесь правда – все, до последнего слова – про тебя, про меня, про твоего отца – все же будешь продолжать вынашивать свои преступные замыслы, будешь стремиться избавиться от жизни, которую я тебе, черт возьми, подарила, и ее защищали отважные люди, и они очень хотели жить, но некоторые из них погибли во имя того, чтобы мы с тобой остались живы и не попали в лапы Ришелье. Они защищали ребенка и женщину. Они спасли нас в кровавые годы владычества Красного Герцога. И они, мои друзья, верили, что малыш, лежащий в колыбели, вырастет достойным человеком.
Рауль бережно взял ларец.
– Если и после этого, – сказала она выразительно, – ты не оставишь свою фикс-идею, свою манию… я не знаю, что еще говорить такому человеку! Но я надеюсь на твою совесть, на твою честь, на то, что мы, твои родители – не чужие тебе люди, и ты не захочешь убить и нас! Я не уверена, что ты хоть что-нибудь понял из того, что я тебе сейчас наговорила, Рауль. Но после, даст Бог, поймешь.
Рауль слушал мать внимательно, не перебивая. Он не считал нужным оправдываться и лицемерить. Герцогиня видела его насквозь, она читала в его душе, и, если граф де Ла Фер в общении с сыном придерживался ''бархатного'' стиля, Шевретта выбрала стиль `'железный''. Она решила не нежничать. Она всегда говорила мужчинам все, что придет в голову. Но взглянув в полные слез глаза своего ребенка, она поняла, что все-таки не сможет сказать Раулю все те резкие слова, которые придумывала в дороге, и которые казались ей очень убедительными, умными, благородными. Она струсила и смягчила стиль своей речи. Она не сказала ему все те резкости, которые просились на язык. Она замолчала и стала гладить Рауля по голове. А он вздохнул и уткнулся в ее колени.
А потом поднял голову, улыбнулся и спросил:
– Мама, вы тогда и придумали вашу песню?
– Какую? – спросила Шевретта.
– Вот эту… Вы часто ее напевали. Помните?
Он взял оставленную кем-то лютню и проиграл красивую печальную мелодию.
– Конечно, – улыбнулась она, – В моих записках я написала тебе весь ее текст. ''Колыбельная Заговорщицы… или Мятежницы'', как тебе больше нравится.
– Не будет ли большой настойчивостью с моей стороны…
– Не будет, – усмехнулась Шевретта, – Я спою ее тебе. Ты ведь очень хочешь знать, о чем она?
– О да! Я даже расспрашивал тетушку Диану.
– Вот как? – спросила Шевретта, взъерошив его волосы, – Как ты попал в обитель Дианы?
– Гулял, – вздохнул Рауль.
И Шевретта, которую Диана де Роган уже предупредила об отчаянном намерении племянника, решила пока не поднимать вопрос о Мальтийском Ордене. Аббатисса вытянула из Рауля его тайные намерения, когда они любовались витражами Сен-Дени. Шевретта подумала: ''Это подождет''. Она верила во всемогущего Мишеля, знала о дружеских связях Мишеля с Магистром иоаннитов и была уверена, что Мишель не допустит, чтобы Рауль осуществил свою безумную мечту. И, не расспрашивая сына о подробностях и мотивах его прогулки по столь важному объекту как Сен-Дени, она кивнула ему с легкой улыбкой, которая так украшала ее и делала Шевретту столь загадочной, прелестной и таинственной. Рауль подал ей лютню. И, перебирая струны, она запела свою `'Колыбельную
Заговорщицы'':
Прости, но я покину кровиночку мою,
Прости, но я покину и Францию и сына,
Об этом колыбельную печальную пою…
`'И Францию, и маму'', – подумал повзрослевший сын Заговорщицы.
Усни, сова проснулась в каштановом дупле,
Усни, она зевнула, луною обернулась
В опаловом стекле, в опаловом стекле.
Сокровище Мурано, усни-усни, уже видна
За веткою каштана жемчужная луна,
Жемчужная луна, жемчужная Диана…''*
`'Я это уже слышал'', – подумал Рауль, и, хотя он знал только мелодию, слова показались ему очень знакомыми, словно их подсказывала прапамять крошечного мальчика, каким он был в октябре тридцать четвертого года, когда Шевретта сочиняла ему колыбельную. А потом музыка изменилась, и нежность перешла в отчаяние.
А ты – один, а я – одна,
Во Франции – война!!!
Во Франции война.
Во Франции война…
Прости-прощай, мой мальчуган, прощай и помни: ты – Роган,
А нам Свобода дорога! А нам Свобода дорога!
Чтоб не достался ты врагам, прощай! И помни: ты – Роган,
А нам Свобода дорога…
Теперь Раулю стали понятны загадочные слова Дианы в Сен-Дени: ''Ты – Роган, а мы, Роганы – птицы высокого полета…'' Диана знала эту песню издавна. А из песни слова не выкинешь. И, хотя мамина колыбельная утверждала его принадлежность к знаменитому бретонскому роду Роганов, он мысленно возразил ей теми же словами, что и Диане де Роган в Сен-Дени: ''Я не Роган, я -Бражелон''.
А Шевретта продолжала:
…Усни-усни, уже видна в дупле – сова, в окне – луна,
А сам ты – меньше ножен…
Тут она улыбнулась, ибо за эти годы ее малютка вымахал, и теперь сам тоже улыбается от такого сравнения.
…и воевать не можешь…
Ее рука дрогнула, и мелодия сорвалась…
– Продолжайте, прошу вас,- промолвил Рауль.
…. *''Колыбельная Заговорщицы'' написана в соавторстве с Ниной Рябушкиной /Санкт-Петербург/.
…
`'О, если бы можно было начать сначала, превратить тебя опять в малыша, и чтобы ты держал в руке погремушку вместо мушкета…"
Прощай, мой крошка-дворянин, прощай, ты вырастешь один,
Прощай, разлука впереди, прощай, мне суждено идти
Одной по тайному пути – тебя иначе не спасти.
Усни-усни, уже видна в окне жемчужная луна…
А ты один, а я одна,
Во Франции – война!!!
– Видишь, – сказала Шевретта, снова прервав песню, – И я покидала Францию.
`'Но я – навсегда'', – подумал Рауль.
– И тогда, уезжая в изгнание, – продолжала она, – За границу, я думала, что это навсегда.
Рауль вздохнул – что-то мистическое было в таком совпадении его грустных мыслей и слов матери. Она молча проиграла мелодию без слов.
– А пока был жив Ришелье, мне была закрыта дорога во Францию. Здесь меня ждала смертная казнь. Кардинал не любил проигрывать. А я не хотела умирать. Но предполагала, что за тайную казнь миледи и сорванные нами замыслы Ришелье он сведет счеты с нами, превратив в спектакль казнь мятежницы Шевретты. Отомстив сразу за все одним ударом. И за Алмазные Подвески, и за многое другое. И, быть может, погубит королеву…Я понимаю, сынок, ты бросил вызов королю Людовику XIV, но твои разногласия с королем не приведут тебя на эшафот.
– Могут привести, мама, – печально ответил Бражелон, – Если не на эшафот, то уж в Бастилию наверняка. И, пока царствует Людовик, возможно, мне тоже будет закрыта дорога во Францию. Я не посмел сказать это отцу.
Шевретта растерялась. От Атоса она узнала, что тайна принцев-близнецов стала известна ее мужу и сыну совершенно случайно, и они чудом остались живы благодаря находчивости Д'Артаньяна и самообладанию мнимых испанцев. Все эти новости они обсуждали на бегу, в спешке, в суматохе, когда она так спешила на яхту. Но как тогда понимать слова Рауля об эшафоте?
Что он не посмел сказать отцу? Что он еще успел натворить? То, что не знает Атос? Но и эту тему она пока закрыла, надеясь на их связи и свое влияние на королеву-мать.
– Ты все видишь в мрачном свете, мой дорогой, – сказала она.
Рауль промолчал.
– Во Франции – война, – продолжала Шевретта припев колыбельной.
– К счастью, война не во Франции, – прошептал он.
– Какое мне дело, где война, если ТЫ уезжаешь на эту войну, черт побери!
Рауль опять промолчал, как ни хотела Шевретта вытянуть из него хоть уклончивое обещание. Она тревожно взглянула на сына. Похоже, мальчик всерьез примеряет на себя мантию иоаннита…Этот взгляд, отрешено-отсутствующий, то опустит реснички, то губы сожмет…
`'О, если бы Мишель был рядом, под звуки моей колыбельной он погрузил бы тебя в сон и внушил бы тебе, все, что я скажу…''
Усни, малютка дорогой, а я молю за упокой
Тех, кто погиб за край родной, тех, кто погиб за нас с тобой.
Усни-усни, сова в дупле, усни, развалины в золе,
Усни, безвинные в петле, убитые – в земле…
Рауль старался сдерживать свои чувства, но мамина колыбельная глубоко его взволновала. А на последнем куплете его прищуренные глаза вновь наполнились слезами.
Усни-усни, луна в окне, усни-усни, дома в огне,
И лишь в моем волшебном сне отец твой мчится на коне,
С врагами он вступает в бой, и он спасает нас с тобой,
Мы уезжаем далеко, но лишь во сне все так легко,
Но счастье – лишь во сне, но счастье – лишь во сне.
– Лишь во сне, – повторил он.
– Я тебя расстроила, дорогой, – мягко сказала Шевретта, – Но ты сам попросил спеть тебе `'Колыбельную''. Знаешь, мне хочется, чтобы ты, засыпая, иногда вспоминал ее. Представь, что я рядом, и я пою ее тебе. Где бы ни застал тебя сон.
– Спасибо за песню, мама, – прошептал виконт, – Так, наверно, ангелы небесные поют. А ведь я вспомнил ее, как только вы запели. Вы верите?
– Верю, – сказала Шевретта, целуя его щеки, – Верю, мой дорогой. Я только напомнила ее тебе.
И тут Шевретта отважилась.
– Рауль – сказала она, не скрывая отчаяния, – Пожалей отца! Ты не представляешь, что с ним творится. Он вбил себе в голову, что ты будешь искать смерти на войне, я стралась разубедить его как могла, но эта ужасная идея прочно засела в его голове. Ведь это не так? Скажи, что это не так?
– …
– Запомни – если с тобой что-то случится, Атос умрет. Умрет Атос – умру я. Этого ты добиваешься?
– Вы оба такие сильные. И вы теперь вместе. Навсегда.
– Сильные…Гасконец в юности сравнивал твоего отца с Ахиллесом. Но и Ахиллес был уязвим. Ты – его Ахиллесова пята. Так что?
– Это не так, мама. Теперь уже не так. А я тоже хочу сообщить вам важные новости, мама.
– Я тебя слушаю, сынок, – сказала Шевретта, вздохнув с облегчением.
Но она рано расслабилась!
– Вы видели отца только что, не так ли?
– Да.
– Он вам рассказал о нашем путешествии на Сент-Маргерит?
– Очень коротко: самую суть. Я же так спешила к тебе.
– Вы знаете, КОГО мы там видели?
– Д'Артаньяна.
– Если бы только Д'Артаньяна! Мы видели ЕГО. И я убедился, что он существует.
– Кто?
– ЧЕЛОВЕК В ЖЕЛЕЗНОЙ МАСКЕ.
– Я тебя не понимаю.
– Разве отец не сказал вам, что на лице узника была ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА?
– Нет…Настоящая железная маска? И все лицо было закрыто?
– Да.
– Какой ужас! – воскликнула Шевретта, – Нет, я не знала этого. Твой отец не сообщил такие подробности. Он только сказал, КТО этот узник.
– Итак, мама, это правда? Этот несчастный – действительно сын Людовика Тринадцатого и Анны
Австрийской, близнец короля Людовика XIV?
– Под железной маской может быть кто угодно из врагов короля.
– Но мы видели вещественное доказательство – свидетельство преступлений коронованных особ по отношению к этому принцу!
– Какое доказательство?
– Отец и про серебряное блюдо не говорил вам?
– Что еще за блюдо, Рауль, о чем ты? Мы еле успели перемолвиться парой слов.
– Узник выбросил блюдо из окна. Я подобрал его. Нас тогда чуть не застрелили. Но мы прочли надпись на блюде.
– Что такое? Что написал этот несчастный?
– Я не знаю, имею ли я право… – замялся Рауль.
– Говори!
– Это тайна, которая убивает. Вам лучше не знать ее, мама.
– Глупыш! Я храню эту тайну много лет. Говори!
– ''Я БРАТ ФРАНЦУЗСКОГО КОРОЛЯ, СЕГОДНЯ УЗНИК, ЗАВТРА УМАЛИШЕННЫЙ. ДВОРЯНЕ ФРАНЦИИ И ХРИСТИАНЕ, МОЛИТЕСЬ БОГУ О ДУШЕ И РАЗУМЕ ПОТОМКА ВАШИХ
ВЛАСТИТЕЛЕЙ…''-так или примерно так, за абсолютную точность не ручаюсь, но слова эти не дают мне покоя.
– Расскажи все более подробно.
– Вам?!
– Мне.
– Я не могу.
– Ты должен все рассказать. Я знаю этого принца очень давно.
– Давно?
– Да, мой дорогой. Многие годы.
– Какой ужас, – прошептал Рауль, – А я все не мог поверить.
– Я была связной королевы. Все эти годы я поддерживала связь королевы с сыном и устраивала им свидания. Но во что ты не мог поверить?
– В то, что король Людовик Тринадцатый пошел на такое преступление, и королева подчинилась ему! Это так не по-человечески… Это даже для животных дико. Выходит, короли хуже последних помойных кошек по отношению к своему потомству…
Шевретта прикусила губу.
– А если без цинизма?
– Я уже не могу без цинизма.
– По-моему, ты напускаешь на себя цинизм и меланхолию. Это пройдет. Оставь эмоции и расскажи конкретно, что произошло на острове Сент-Маргерит.
– Вся эта история, в которую мы оказались замешаны совершенно случайно…
И Рауль, подчиняясь воле Шевретты, довольно подробно описал встречу с принцем в тюрьме на Сент-Маргерит.
– Об этом никому ни слова, Рауль, ты меня понял? Иначе ты не жилец! О, не надо усмехаться, я знаю, сейчас до тебя не доходит, в какую страшную тайну ты проник…
– Я не такой дурак – по поведению Д'Артаньяна и некоторым его репликам я все очень даже хорошо понял
– Никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не заикайся о человеке в железной маске! Ни друзьям, перепив вина, ни любовнице, ни…
– Какие друзья, какие любовницы, о чем вы?
– О будущем. Поклянись!
– Хорошо, клянусь – ни друзьям, ни любовнице не говорить о Железной Маске. Но мне не трудно сдержать подобную клятву. Мои друзья, если они и были – остались за морем, а любовница – это не для меня.
– Как знать! Мое дело – предупредить тебя. Эта тайна смертоносна. Кормилица и гувернер несчастного принца умерли от яда. Они убиты по приказу кардинала Мазарини и – боюсь подумать! – королевы.
– Ни в чем не повинные люди, слепо преданные своим монархам, – сказал Бражелон без ожидаемого возмущения, как бы констатируя факт, – Обычное дело для коронованных особ, не правда ли? За что же королева и кардинал так жестоко обошлись со своими верными слугами?
– В результате их халатности или неосторожности молодой принц узнал то, что не должен был знать ни в коем случае. Этого им не простили.
– Что именно узнал принц?
– О своем королевском происхождении.
– А что сделали с принцем?
– Принца поместили в Бастилию.
– В Бастилию?! – с ужасом спросил Рауль.
Шевретта кивнула.
– Это было давно?
– Достаточно давно. Принцу было тогда – если мне память не изменяет, около пятнадцати лет.
– Только потому, что он узнал правду о себе?
– Не только. Сходство с королем, его братом, было фантастическим.
– Вы близко видели принца?
– Так же как тебя. Только у Филиппа – так зовут второго принца…
– Да, я знаю, – проговорился Рауль.
– Только у Филиппа глаза ''не те''.
– Я понял, – сказал Рауль, – Вы правы, мама. Я видел глаза принца.
Действительно `'не те''. Не те, что у Людовика.
– Но откуда ты знаешь его имя?
– От кого, точнее. От Роже де Шаверни.
– Ты встречался с Роже?
– Да, мама, совсем недавно. Роже предлагал мне мятеж…нет, мятеж не то слово, – поправился он, – восстание за попранные права Филиппа Бурбона. Жаль, что я тогда отказался. Но я не верил в существование принца!
– Я вижу, ты так до конца и не понял, какой опасности подвергаются посвященные в тайну королевской семьи. Если бы не боязнь за тебя, разве я стала бы скрывать столько лет наш брак, твое происхождение? Я владела убийственными тайнами. И сама удивляюсь, что жива до сих пор. Поэтому я и молчала. Я не хотела, чтобы тебя убили.
– За что?
– За то, что ты мой сын, и я слишком много знаю о наших королях!
– Так вот в чем дело…
– А в чем же еще?
– Спасибо, короли, – саркастически произнес Рауль.
– Но скажи, что за восстание задумал Роже?
– Роже – подчиненный Арамиса. Когда план Арамиса в Во провалился, Роже остался не у дел. Ну и – решил действовать на свой страх и риск. А для этого начал искать главу заговора. Одним из возможных вождей восстания они намечали меня. О, если бы вернуть наше ночное совещание у церкви Сен-Жермен-де-Пре! Если бы я тогда уже знал все эти факты, клянусь честью, матушка, мы уже начали бы боевые действия за жизнь и свободу принца Филиппа! Но увы – возврата нет. У меня обязательства перед Бофором.
– Только перед Бофором? – как бы вскользь спросила Шевретта.
– Да. Пока только перед Бофором.
– Пока?
– Там видно будет, – уклончиво ответил Рауль.
– Значит, связь с Роже прервалась? – вернулась к прежней теме герцогиня.
– Не совсем, – сказал Рауль, – Я мог бы установить с ним контакт. Роже и его отряд в Париже и готовы начать действовать. Мы условились о сигнале в случае экстренной связи.
И Рауль назвал матери условный сигнал – букет с колосьями и лилией в окне Дома Генриха Четвертого.
– Занятно, – сказала Шевретта, – Мы подумаем, что тут можно сделать.
– Кто – мы? – спросил он тревожно.
И вновь загадочная лукавая улыбка промелькнула по губам Шевретты.
ЭПИЗОД 5. ДНЕВНИК БЕЗ ПРАВИЛ.
9.ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПУТЕШЕСТВИЯ. ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ .
/ Из дневника Анжелики де Бофор./
Если мы потерпим кораблекрушение, если наш корабль налетит на скалы, или на какие-то там рифы, если нас отнесет течением в северные моря, где плавают викинги или еще севернее, где плавают айсберги, и один из них – не викинг, а айсберг – протаранит ''Корону'', если мы окажемся в южных морях, и на берег выбросит сундук герцога де Бофора с моим дневником, я, Анжелика де Бофор де Вандом, правнучка Генриха Четвертого и Габриэль Д'Эстре, внучка Сезара де Вандома, дочь его светлости герцога де Бофора, предупреждаю дерзких незнакомцев – вас, о викинги, если вы еще есть на свете, вас, о пираты северных, южных и прочих морей, вас, о дикари Нового Света – не смейте читать мои записки, ибо Великий Адмирал Франции, герцог Франсуа де Бофор по прозвищу Рыночный Король, ''Честнейший Человек Франции'', по словам Ее Величества Королевы Франции Анны Австрийской, накажет вас, кто бы вы ни были – будь то индейский вождь, дикий шаман, негритянский царь или викингский хевдинг!Если же дерзновенная рука твоя, о чужеземец, хевдинг, шейх, раджа, вождь краснокожих, осмелится перелистать страницы моего Совершенно Секретного Дневника, невзирая на грозное предупреждение мое, запомни: ты будешь повешен на рее самой высокой мачты /она называется Грот-мачтой, довожу это до твоего сведения, дерзкий чужеземец!/ нашего флагмана /это самый главный корабль каравана, чтоб ты знал, о дикарь!/ – повешен, как гнусный святотатец, осквернивший святыню и посмевший проникнуть в тайну!
После такого предупреждения, полагаю, у хевдингов, буканьеров, негров, индейцев и прочих чужеземцев отпадет охота читать мою исповедь. Потому что мою исповедь даже мой собственный горячо любимый папочка Бофор читать не имеет права! Право это имеет только мой далекий герой, мой таинственный рыцарь, моя любовь в Бархатной Маске! Ты, называющий себя Шевалье де Сен-Дени!
А вы все, прочие – уберите свои грязные лапы от моего дневника!
В противном случае Шевалье отомстит вам, и месть его будет ужасна: он проткнет вас насквозь своей прекрасной шпагой! Да-да, именно так он и сделает, если вы осмелитесь проникнуть в мою тайну!
Но, если быть откровенной /а я постараюсь писать истинную правду/ я вовсе не такая важная персона, чтобы по моему желанию Бофор и Шевалье вершили свой суд над дерзкими негодяями. Не принцесса, повелевающая толпой слуг, а замухрышка-паж, на которого смотрят как на нечто наивное, докучное, нелепое, словно соринка в глазу или пятое колесо в телеге, скажем лучше, в карете – на телегах я никогда не ездила, а в каретах катаюсь с тех пор, как себя помню.
Я очень одинока и несчастна и никому на свете не нужна! Даже Ролан де Линьет, и тот меня оставил ради сочинения своих мемуаров. Все прочие либо пьют, либо сидят по своим каютам. Вот бездельники! У меня нет слов от возмущения, мне чертовски скучно, и от скуки лезут в голову всякие мысли.
Например, о том, что здорово было бы устроить бунт на корабле, ворваться к капитану де Вентадорну и, угрожая этому морскому волку отцовским пистолетом, скомандовать: ''Меняем курс, капитан! Тысяча и один черт! Плывем в Китай!'' – `'Но сударь, – возразит капитан де Вентадорн, – Приказ Короля! Девятый Крестовый Поход!''
А я отвечу: ''К черту Короля! Хочу в Китай!''
… Что-то я не то пишу. Капитан де Вентадорн не подчинится и не велит изменить курс. Он скорее умрет, чем нарушит приказ короля. Хотя я совсем мало знаю капитана, но уверена, что этот человек любой ценой выполнит свой долг, и никакая сила не заставит его изменить этому долгу. Тем более – паж с пистолетом. Да он меня сразу разоружит, и еще пинка даст. Какой ужас!