Страница:
Расположившись на ивовых стульях, вынесенных из директорской на
веранду, они решили подышать свежим воздухом. Было так приятно. Веранда
женской школы выходила в патио, где в сияющих глазурью керамических вазонах
и скромных глиняных горшках цвели герани, гвоздики, гортензии, азалии и
розы. В воскресные вечера сюда приходили побеседовать священник Сантос и
Константино Пьедрафьель, директор мужской школы, более известный среди своих
коллег как учитель Гирнальда {Guirnalda - гирлянда (исп.).}.
- На рассвете было безоблачно! - произнес смуглый, невысокого роста
священник. - На рассвете было совсем чистое небо, а потом, скажите
пожалуйста, невесть откуда появились тучки... Впрочем, вероятно, скоро опять
прояснится...
Однако метеорологические прогнозы священника не могли отвлечь учителя
Гирнальду от его излюбленной темы:
- Что обязывает нас вывести этих людей из их нынешнего
полусознательного состояния, из вечной апатии ко всему, что происходит в
мире, вокруг? Что и зачем, спрашиваю я?..
- Если не прояснится, - продолжал священник, - не завидую я тем, кто
сегодня отправился полюбоваться видом на Тихий океан с Серро-Вертикаль...
- Зачем? - откликнулась Малена, которую живо задели слова Гирнальды. -
А затем, чтобы научить их производительному труду, приобщить к цивилизации.
- Труд... труд... цивилизация... - в раздумье повторил Пьедрафьель.
- Все же сомневаюсь я, - обратился священник к хранившему до сих пор
молчание Мондрагону, - что сегодня можно будет подняться на Серро-Вертикаль.
А жаль, ей-богу, жаль, ведь сегодня полнолуние...
- Чтобы научить их производительному труду?.. - Перед тем как
высказаться, Пьедрафьель любил размышлять вслух. - Здесь, насколько я знаю,
не существует проблемы безработицы.
- Только на первый взгляд... - вмешался Мондрагон; из вежливости он
делал вид, что слушает священника, а на самом деле внимательно следил за
спором учителей. - Под угрозой безработицы здесь находятся те социальные
группы, которые не заинтересованы в постоянной работе и работают только для
того, чтобы прокормиться... Сейчас им приходится отвыкать есть...
- А тучи сгущаются все больше и больше, - продолжал в том же духе
священник. - Вряд ли прояснится. Жаль, очень жаль... мне так хотелось
прогуляться...
- Сеньор Пьедрафьель отчасти прав, - заметила Малена, - прав именно в
том смысле, какой он хочет придать своим словам. Но, как верно подчеркнул
Мондрагон, безработица у нас приобретает характер подлинно национальной
проблемы.
- И с течением времени она возрастает, - добавил Мондрагон. - Она
усиливается по мере того, как ликвидируются старые отрасли промышленности,
исчезает ремесленничество, под всякими предлогами - и совершенно
необоснованно - сокращаются посевные площади таких культур, как, например,
табак.
- Это весьма сложный, да, чрезвычайно сложный вопрос... - проговорил
священник, чтобы все-таки не остаться в стороне от дискуссии.
- Кстати, хотелось бы знать, если святой отец...
- Падре Сантос, а не святой отец! {Игра слов: padre santo - святой
отец, padre Santos - падре Сантос (исп.).} - возмутился священник.
- Хотелось бы знать, падресито Сантос: что имеет в виду ваша милость -
проблему ли времени, которую мы обсуждаем, либо великий синоптик занят
своими метеорологическими наблюдениями? - иронически спросил учитель
Гирнальда.
- Мы так никогда не выпутаемся из спора, - взмолилась Малена. - Как
будто все пришли к выводу, что, если эти люди поймут значение времени, то
время вернет им богатства. Отсталость нашего населения вызвана также и тем,
что у большинства жителей время вычеркнуто из календаря. Однако никто не
побеспокоился включить это большинство в наш современный календарь; вот
почему эти несчастные остались без календаря, как бы вне времени.
- Это еще не самое худшее, - поддержал ее Мондрагон. - Необходимо
сознавать, что время - это богатство, и следует его использовать
продуктивно.
- Time is money! {Время - деньги! (англ.).} - воскликнул падре Сантос.
- Или вспомним старинное чудесное мавританское изречение, падре, - и
учитель Гирнальда с пафосом продекламировал: -...время - не золотая ли это
пыль, иль бивни слона, иль перья страуса... - Известно, что еще на вечерах в
студенческие годы он срывал немало аплодисментов за исполнение монологов из
древних трагедий. Гирнальда вернулся к предмету спора: - Превосходно,
сеньорита Табай и сеньор Мондрагон, вот и получится, что будет
механизированное время, а люди - меха... ха-ха... нические...
- Ну это уж словоблудие!.. - Священник расхохотался.
- Не прерывайте меня, падре. У нас люди уже механизированы. И что ж,
благодаря этому они стали счастливее?
- Наш удел - плачевная юдоль, и в сем мире мы - явление преходящее, -
провозгласил священник, - а счастливы будем только на небеси. - И
речитативом произнес: - На небо я пойду, на небе благословлю...
- О проблеме счастья мы не спорим, учитель, - подчеркнул Мондрагон и,
обратившись к Малене, спросил: - А ты как думаешь?
Малена с укором посмотрела на него: никто из присутствующих не знал,
что они перешли на "ты".
- И, кроме того, - заключил Мондрагон, - чаще всего слышишь, что
счастье в пассивности, в терпении, в покорности - так говорят, чтобы
беднякам легче было смириться с нищетой. Какой-нибудь прохвост, заглянув в
нашу провинцию, ораторствует: "Они бедны, но они счастливы!" И вы, учитель,
не хотите, чтобы мы лишали их именно такого счастья?
- Мы здесь обсуждаем... - Малена опередила учителя Пьедрафьеля,
который, собираясь ответить, поправил галстук и, втянув руки в рукава,
пощупал кончиками пальцев манжеты. - Мы здесь, если позволите мне
резюмировать, обсуждаем, следует ли поднимать уровень жизни и культуры
жителей нашей провинции соответственно нашему времени. Простите, но мне это
напоминает дискуссию у постели тяжелобольного, который уже при смерти, -
дискуссию по поводу того, следует ли оставить его агонизировать, ибо, на наш
взгляд, в агонии он счастлив, или нужно дать больному лекарство, чтобы он
вылечился, чтобы он жил. Целесообразно ли механизировать время или
нецелесообразно?
- Это, разумеется, не ставится под сомнение, - согласился Пьедрафьель.
- Бремя мертвого времени, которое мы вынуждены тащить на себе, сводит на нет
все наши стремления к прогрессу, однако, не жонглируя термином "счастье", мы
спрашиваем себя: во имя чего все это делается? Во имя добра или зла для
людей?
- Во имя добра. А по-твоему, нет?.. - обратилась Малена к Мондрагону и
тут же спохватилась, что нечаянно сама обратилась к нему на "ты". Такая
фамильярность вряд ли понравится учителю Гирнальде.
- Во имя добра? - переспросил учитель и, резко повернувшись к ней,
бросил: - А разве кто-нибудь знает, что такое добро?
- Я... - возразил падре Сантос, - я знаю, что такое добро и что такое
зло... Моя теология... моя теология...
- Этого никто у вас не оспаривает! - перебил его Пьедрафьель и,
поправив галстук, втянул руки в рукава пиджака, опять пытаясь кончиками
пальцев прихватить накрахмаленные манжеты сорочки. - Никто не оспаривает
вашу теологию. Но если бы здесь спорили: падре - без сутаны, сеньор - без
своей формы, а мы с сеньоритой Табай - без учительской тоги...
- Нагие? - воскликнул падре Сантос и торопливо перекрестился.
Малена и Мондрагон засмеялись.
- Святой отец...
- Падре Сантос, ради бога! Падре Сан...тос!
- Не обращайте внимания, - вмешалась Малена, - он вас поддразнивает, а
кроме того, он уроженец Никарагуа, говорит с акцентом, и вы его просто
неверно поняли.
- Позвольте сказать. Я имел в виду, что нам следует дискутировать без
тех ограничений, которые накладывают на нас сутана, форма или тога... чтобы
мы обсуждали все с позиций естественного отбора.
- Осторожнее с Дарвином! - снова воскликнул священник.
- Ну, пламя начинает разгораться!.. - подал реплику Мондрагон. - Пусть
падресито прежде ублаготворит наши малые пороки. У меня кончились сигареты.
- С большим удовольствием, Мондрагон, с большим удовольствием, - падре
повернулся к нему и протянул мексиканский кожаный портсигар, на одной
стороне которого было вытиснено изображение покровительницы Мексики -
Гуадалупской богоматери, на другой - мексиканский герб. - Ублаготворяю ваши
малые пороки. Ради господа нашего пусть человеколюбивый предает себя в руки
тех, кто клевещет, чернит и бесчестит его... - Священник искоса взглянул на
учителя Гирнальду. - А для вас у меня припасена бутылочка сладкого винца, -
не знаю, ублаготворит ли, - и ягоды хокоте и плоды мараньона - в жареном
виде, соленом и... иностранном... Получены они в коробках, на которых
написано "made in...", а где именно - это вы знаете...
Малена прервала его:
- Не знаю, что предложить сеньорам. Кофе - он уже готов - или вина?.. -
Она обратилась к Сантосу: - Как вы, падре?
- Вина! Вина! - потребовал учитель Гирнальда; он встал, держа на весу
цепочку с ключами, на которой висели также штопор и консервный нож.
- В таком случае пойду за рюмками! - Малена поднялась.
- А у меня кое-что есть в джипе... - вспомнил Мондрагон и направился к
выходу.
- Падре, - учитель Гирнальда поспешил воспользоваться уходом остальных,
- похоже, что дела-то из рук вон плохи.
- Так говорят, говорят, говорят, учитель, но никто ничего толком не
знает.
- Толкуют о каком-то заговоре... У вас, очевидно, есть какие-то
сведения...
- Вот так здорово! - послышался с порога голос Мондрагона. - Что за
чудеса: похоже, наш учитель исповедуется...
- Я говорил с падре относительно всяких слухов, - отпарировал
Пьедрафьель, - говорят, раскрыт заговор, которым, как оказалось, охвачена
вся республика. Поскольку вы живете вдали от города, то, очевидно, не в
курсе дела, однако падресито должен кое-что знать... Но он не говорит, не
хочет...
Мондрагон положил на стол завязанную в узел салфетку. Священник бросил
на нее взгляд шаловливого ребенка, потер руки и даже облизнулся.
- Жаркое... как аппетитно!
На банановых листьях - зеленых, глянцевитых - лежали свиные шкварки,
вызвавшие восхищение священника.
Вошла Малена, передала Мондрагону поднос с рюмками и села за стол.
- А вы? - спросила Малена учителя.
- Я обожаю шкварки, я ведь тоже принадлежу к числу тех... - он кивнул
на падре, - кто при виде свиньи непременно подумает о шкварках и пустит
слюнки, но вот беда - у меня больная печень.
Подогнув рукава и жадно вдыхая запах жареного сала, священник храбро
сражался со шкварками.
- Какая прелесть, Хуан Пабло! Где это вы раздобыли?
- Подстрелил около лагеря, - ответил Мондрагон, ласково взглянув на
Малену. - А я, признаться, не думал, что они тебе понравятся, Мален...
- А я, признаться, и не знал, - подхватил Пьедрафьель, - что вы такие
старые друзья. Что за жизнь - встретиться здесь, в этой глуши! Как очевидец,
могу засвидетельствовать, что сеньорита Табай очень переменилась.
- Переменилась? - не выдержала Малена, задетая его словами. - Вам
показалось...
- Еще как переменилась! Стала более уверенной в себе, более любезной,
более общительной...
- И еще спорщицей! - улыбаясь, ввернул словечко Мондрагон.
- Она собирается создать даже вечернюю школу для взрослых, - напомнил
учитель Гирнальда.
- Дружба стареет, как хорошее вино, с годами она становится крепче и
крепче, - изрек падре Сантос, тщетно пытаясь вытащить из кармана сутаны
платок, чтобы обтереть замасленные руки и рот.
- Ах, простите, я забыла салфетки!.. - извинилась Малена.
- Я знаю, где они. - Мондрагон, опередив ее, пошел за салфетками.
- Сеньорита Табай, я не хотел говорить это в его присутствии, -
разоткровенничался учитель, - однако, с тех пор как сюда прибыл друг вашего
детства, вы расцвели, у вас праздничное лицо...
- Что ж, это естественно, - произнес падре, - они знали друг друга
много лет и, снова встретившись, почувствовали себя счастливыми... На лице
написано - не скроешь...
- Вот ваш портсигар, падре, - сказал Мондрагон с порога, - если я не
верну сейчас, чего доброго забуду...
- О, этого мне не хотелось бы! Я храню портсигар как память о моем
посещении девы Тепейяка. Кстати, вам, поклоннику индейского искусства,
может, небезынтересно узнать, что этот портсигар - образец творчества
ремесленников Мексики.
- И у нас такие ремесла есть, - возразил учитель Гирнальда.
- Да, но они обречены на исчезновение, - заметила Малена, - никто их не
поддерживает, они попадают под чужеземное влияние и потому обречены на
гибель. Чего же еще ждать?
- Вам следовало бы быть министром...
- Я им и буду...
Внезапно ее мозг молнией прорезало воспоминание...
Нервным движением она подняла руку и запустила пальцы в темные волосы.
Серропом... таратайка... Кайэтано Дуэнде... его таинственные слова...
"Видишь, вон те скважины-звезды в небе, твои пальцы - ключи к ним".
За разговором время пролетело незаметно, и, когда гости направились к
джипу, луна стояла уже высоко в небе.
- Королева! Королева-звезда! - громко проскандировал учитель Гирнальда
в тишине улицы и тут же сменил монархическую речь на республиканскую: -
Первая дама неба!..
Объявив луну не более не менее как супругой неведомого президента,
учитель поспешно ринулся в атаку против клерикалов:
- Отец святой, а все-таки и у вас бездна пороков!..
Священник, обмотав серый шерстяной шарф вокруг шеи и закрыв уши, уже
ничего не слышал, но, заметив, что Малена и Мондрагон разразились хохотом,
тоже рассмеялся.
Они с трудом втиснулись в джип. Падре завезли на его Голгофу,
Пьедрафьеля оставили возле мужской школы.
Мондрагон направился в лагерь; по дороге он часто останавливался,
проверял, не следит ли кто-нибудь за ним. Но его сопровождала только луна,
то и дело выглядывавшая из-за облаков.
Удостоверившись, что джип отъехал, учитель решил пройтись по кварталу,
где находилась женская школа. Тяжелое, долгополое пальто темно-кофейного
цвета, тяжелая голова с пышной шевелюрой, на которой покоилась тяжелейшая
широкополая касторовая шляпа, усищи, казавшиеся тяжелыми оттого, что
напоминали цветом бетон, тяжелые ресницы, все у него было тяжелым, грузным -
даже массивные часы, тикавшие на массивном животе, - однако он становился на
удивление легкомысленным, как только дело касалось юбок.
Мондрагон остановил свой джип с математической точностью именно в том
месте, где несколько дней назад судьба в образе какого-то животного
задержала джип дорожника. Внимательно оглядевшись - лучше еще раз проверить,
не следит ли кто, - он исчез в кустарнике. Вход в подземелье он отыскал
сразу. Освещенный луной, вход был похож на паперть готической церкви,
прикрытой листвой. Вампиры и мелкие летучие мыши, расправив крылья и
повиснув вниз головой, спали, не то нежились в лунном свете. Луч
электрического фонарика - странное, незнакомое сияние - заставил их
забеспокоиться; некоторые встрепенулись, но не тронулись с места, другие
вслепую ринулись в залитое луной пространство. Мондрагон сделал несколько
шагов и, прижимаясь к стенке, спустился в пещеру. Это была зала потерянного
эха, от нее ответвлялись какие-то переходы, галереи.
Довольный возвратился он в лагерь. Там спало все, даже осиротелые
машины. При лунном освещении каток выпячивал свой тяжелый цилиндрический
вал, словно застывший каскад водопада; каток будто ждал, когда камнедробилка
начнет разбивать на кусочки луну, которая убегала и убегала по канавкам и
вместе с водой сливалась в водоемы, а в водоемах струйки ткали огромную
паутину концентрических кругов - сталкивались они друг с другом и
расходились, сливались друг с другом и опять разбегались и, наконец,
уплывали неведомыми путями. Каков-то будет его путь?.. И каков путь
Малены?..
- Ты неосторожен... - выговаривала Малена Мондрагону несколько дней
спустя; ее лицо выражало крайнее недовольство. - Уже поздно... и джип могут
заметить у ворот школы...
- Я пришел пешком. Не мог выдержать целую неделю, не повидав тебя! Я
жду не дождусь воскресенья - нет сил! Вот оставил джип и пришел в штатском.
- Но ведь сегодня понедельник, чудак ты этакий. Всего один день...
- Целая вечность!.. Теперь я понимаю, что называется веками,
промелькнувшими, как одна минута, и что такое минуты, которые тянутся, как
столетия... Ты колдунья, Мален!..
- Хуан Пабло!
- Твои руки и сладость твоего молчания - больше мне ничего не надо!
- Мне больно... - Она пыталась высвободить руки, но Мондрагон привлек
ее в свои объятия.
- Нельзя... - еле вымолвила она.
- Вся любовь - это вечное "нельзя"...
- А наша - тем более.
- Почему твой голос звучит так странно! Будто говорит кто-то другой...
Мален!.. Мален!..
Мондрагон поцеловал ее - страстным, долгим поцелуем.
- Задушишь!
Их голоса прерывались; руки перелетали, переплетались, ласкали,
трепетали, как языки пламени под ветром.
Как ненасытны руки любящих!
- Хуан Пабло, это невозможно...
- Любовь - это искусство невозможного, а поскольку ты забыла себя,
целиком отдавшись чувству...
- Я не забываю себя, - прошептала Малена; она приложила указательный
палец к губам, требуя, чтобы он замолчал, но уже не уклонялась от поцелуев.
- Что со мной? Я околдована...
- Без любви нет волшебства...
- Любовь... - произнесла она со слезами на глазах, - не знаю... - и
после краткой паузы, покачав головой, добавила: - Подлинная любовь - это
мечта... для меня недосягаемая...
- И это говоришь ты, Мален! Настоящая любовь вдохновляет нас на борьбу,
призывает мечту сделать явью.
Мален с трудом прервала жгучий поцелуй.
- У меня нет никакой мечты! - сказала она смущенно и даже грустно,
будто на исповеди, и, помолчав, прошептала: - Мне остались лишь крохи
любви!..
- Мален!
- Я не утешаю себя!.. И никогда не найду утешения!..
Молча поднялась и, вздохнув, ушла в библиотеку. Там за толстыми томами
в красных переплетах, на корешках которых можно было прочесть "Зоотехника и
ветеринария", у нее хранилась шкатулка. Она вынула какую-то тетрадь.
Передала ее Хуану Пабло.
Не проронив ни слова, она вернулась в библиотеку и прислонилась спиной
к книгам. Как она была сейчас хороша - стройная, точеные плечи, высокая и
упругая грудь, узкие бедра, красивые руки, изящная головка. Как хороша - и
как печальна!
Мондрагон сначала бегло перелистал тетрадь, задержавшись лишь на
нескольких записях, - это был ее дневник. Затем начал читать с большим
интересом:
"Суббота, 3 декабря 192... Получила письмо от Луиса Фернандо. Ему
остался только государственный экзамен - и он медик. Я счастлива! Это триумф
моей любви, теперь день нашего бракосочетания уже недалек.
Пятница, 15 февраля 192... Пошла к китайцу подобрать ткань. Но так
ничего и не выбрала. Закрылась у себя и плакала. Луис Фернандо прислал
прощальное письмо, в котором лаконично сообщает, что невеста студента не
может быть супругой врача; он собирается открыть собственную клинику и
поэтому должен жениться на богатой.
Понедельник, 4 июля 192... Офицер из местного гарнизона пытался сделать
меня своей любовницей. Он напился пьяным и все мне выпалил, буквально все. В
ответ я сказала ему то, что о нем думаю. Это произошло на балу по случаю
годовщины независимости Соединенных Штатов. Он выхватил револьвер и
пригрозил, что если я сделаю хоть один шаг, он выстрелит мне в спину. Я
закричала: "Лучше быть убитой!" Ему пришлось убрать револьвер в кобуру.
Вторник, 17 августа 192... Мне думается, мой час уже наступил. Я была
счастлива с X. Э. на его асьенде. Он - скотовод. X. Э. хотел надеть мне на
палец кольцо в знак помолвки, но я попросила подождать: пусть кольцо будет
обручальным... в церкви, в день нашей свадьбы. Торопливость в таком случае -
плохая примета. И правильно сделала. В тот же вечер в ответ на просьбу
выплатить поденные он избил одного из батраков. Человека, зверски избитого
тем, кто собирался стать моим мужем, доставили со связанными руками в
военную комендатуру; его обвинили в конокрадстве. X. Э. вернулся и сказал:
"Этого бунтаря расстреляют. В прошлый раз я передал в комендатуру двоих
смутьянов - они требовали повышения заработка; так их не расстреляли, а
закопали живыми в землю. Сеньор Президент, когда его спросили, что делать с
бунтовщиками, которые требуют повышения заработка, ответил: "Хоронить их
живыми или мертвыми". Больше X. Э. я не видела... Как только вспомню о нем,
мне сразу становится не по себе.
Ноябрь, 9, 193... Приехала в столицу на каникулы и познакомилась с Л.
К. Это произошло на балу в военном казино. Я танцевала, пила шампанское,
вышла с ним на террасу полюбоваться звездным небом, даже позволила ему
поцеловать мои волосы, позволила обратиться ко мне на "ты" - но все
очарование этого вечера мгновенно улетучилось: все закончилось тем, что он
оказался значительно моложе меня, и..."
Прежде чем Мондрагон успел вымолвить слово, Малена, все еще стоявшая в
библиотеке, заявила:
- А сейчас я хочу, чтобы ты ушел. На будущей неделе я приеду к тебе в
лагерь, и мы поговорим. Сейчас мне надо остаться одной...
И, пока он удалялся, она долго стояла, застыв неподвижно, как изваяние
на носу древнего корабля - высоко подняв голову и опустив руки; стояла и
плакала, не вытирая слез, а слезинки скатывались по ее напудренному лицу и
засыхали лепестками.
Когда молоденькой "учителкой", только что прибывшей в Серропом, ты
заглянула в зеркало пансиона Чанты Беги - это было четыре тысячи пятнадцать
суток назад; ну, одним днем больше, одним меньше - не важно, за одиннадцать
лет можно и ошибиться, - то увидела отражение призрака. Тот же самый призрак
смотрит на тебя сейчас: желтая кожа, ввалившиеся глаза, жесткие волосы, чуть
заметные следы слез.
Но тогда всему причиной было другое. И ты была моложе, крепче; тебя в
ту пору еще не так побила жизнь. В то время у тебя не было желания
гильотинировать самое себя, уничтожить это отражение, когда ты стояла,
прижавшись щекой к холодному, как и ты сама, зеркалу, чтобы не видеть своих
заплаканных глаз...
Одиннадцать лет назад ты умела сдерживать слезы, - достаточно было
поднять глаза, - но с тех пор столько соленой водички утекло под мечтой,
затаившейся в ресницах твоих, что тебе уже все равно, и сейчас ты даже не
уверена в том, слезы это или просто лед зеркала растаял на твоем платке...
Решись! Пойди к нему, положим, якобы для того, чтобы поговорить о
благотворительном базаре, и, как бы невзначай, спроси: "Падре Сантос, не
знаете ли вы что-нибудь о Мондрагоне? Мы условились на этой неделе
встретиться и вместе отправиться на Серро-Вертикаль, но с тех пор я его не
видела..."
Бессовестный!..
Отругай его. Выскажи ему все, что думаешь о нем!
Самовлюбленный тип!.. Эгоист!.. Комедиант!.. Тщеславный глупец!.. Вести
себя так по-мальчишески!.. Ханжа!.. Тоже мне, пуританин нашелся!..
Право, лишь ничтожество могло бы считать себя раненым, задетым,
оскорбленным твоим дневником!
Честолюбец! И он еще осмелился ухаживать за директрисой женской школы в
Серропоме...
Не плачь!.. Не плачь!.. Он появился здесь, чтобы нарушить твой покой...
Ты должна была это предвидеть... Должна была предвидеть!
Впрочем, он не виноват. Это ты виновата. Зачем ты дала ему читать свой
дневник?.. Что толкнуло тебя передать в его руки эту скудную любовную
бухгалтерию? Подтвердить так глупо и мещански свои же слова, что в твои
двери еще не стучалась великая любовь, о которой ты мечтала, о которой
мечтают все, кто к середине жизни пришел ни с чем? Открыть перед ним
вселенную твоего одиночества, чтобы он вошел в твой мир и сжалился над твоим
сердцем?.. Вручить ему дневник как свидетельство доверия? Неужели мужчина,
который, по твоему мнению, обладает передовыми взглядами, вместо того чтобы
воспринять это как акт вручения твоей души, испугался?
Нет, ты сама еще не знаешь, почему так поступила, почему не
поразмыслила над тем, о чем так много думала раньше. Да, малопривлекательным
может показаться мир женщины, которая - по мере того, как уходят годы, -
оказывается в одиночестве, замкнута в своем внутреннем мирке, населенном
мечтами и привязанностями. Ты, отчаявшись, хотела бы присвоить их себе,
украсть... Увы! Это уже недостижимо, они задерживаются лишь на какие-то
краткие мгновения, часы, дни... Может, если бы ты была учительницей по
призванию, все повернулось бы по-другому, но ведь ты избрала эту профессию в
силу обстоятельств и, отрешившись от мира, уединилась в горах, словно под
монастырскими сводами, уединилась потому, что навсегда сломлена
разочарованием в первой любви... А где он - тот, другой? Он по-прежнему
живет в столице... женился на богатой женщине намного старше его, которая
купила ему клинику... овдовел, снова женился... облысел... Обзавелся кучей
детей... Больше ты его не видела... Ты - учительница по необходимости... В
первые годы отношения с учениками придали было тебе черты материнства, но
потом ты очерствела, стала похожа на мачеху, поняв, что дети - не твои, что
они, улыбаясь, пробегают мимо, оставляя тебя одинокой, что никакой роли в
твоей жизни они не играют, кроме тех часов, пока ты находишься вместе с ними
в школе... Маленькие неприятели... крошечные неприятели, поклевав из твоих
ладоней первые крошки знаний, они улетают навстречу жизни, покидая тебя,
оставляя тебя еще более одинокой, с рукой, протянутой, как у нищей, в
бесконечность... Такой тебя и встретил Хуан Пабло... с протянутой рукой, в
ожидании большой любви... Встретил - и не вернулся...
Ты ждала весь вторник, всю среду, весь четверг, всю пятницу, всю
субботу - до этого позднего часа... Он не вернулся...
веранду, они решили подышать свежим воздухом. Было так приятно. Веранда
женской школы выходила в патио, где в сияющих глазурью керамических вазонах
и скромных глиняных горшках цвели герани, гвоздики, гортензии, азалии и
розы. В воскресные вечера сюда приходили побеседовать священник Сантос и
Константино Пьедрафьель, директор мужской школы, более известный среди своих
коллег как учитель Гирнальда {Guirnalda - гирлянда (исп.).}.
- На рассвете было безоблачно! - произнес смуглый, невысокого роста
священник. - На рассвете было совсем чистое небо, а потом, скажите
пожалуйста, невесть откуда появились тучки... Впрочем, вероятно, скоро опять
прояснится...
Однако метеорологические прогнозы священника не могли отвлечь учителя
Гирнальду от его излюбленной темы:
- Что обязывает нас вывести этих людей из их нынешнего
полусознательного состояния, из вечной апатии ко всему, что происходит в
мире, вокруг? Что и зачем, спрашиваю я?..
- Если не прояснится, - продолжал священник, - не завидую я тем, кто
сегодня отправился полюбоваться видом на Тихий океан с Серро-Вертикаль...
- Зачем? - откликнулась Малена, которую живо задели слова Гирнальды. -
А затем, чтобы научить их производительному труду, приобщить к цивилизации.
- Труд... труд... цивилизация... - в раздумье повторил Пьедрафьель.
- Все же сомневаюсь я, - обратился священник к хранившему до сих пор
молчание Мондрагону, - что сегодня можно будет подняться на Серро-Вертикаль.
А жаль, ей-богу, жаль, ведь сегодня полнолуние...
- Чтобы научить их производительному труду?.. - Перед тем как
высказаться, Пьедрафьель любил размышлять вслух. - Здесь, насколько я знаю,
не существует проблемы безработицы.
- Только на первый взгляд... - вмешался Мондрагон; из вежливости он
делал вид, что слушает священника, а на самом деле внимательно следил за
спором учителей. - Под угрозой безработицы здесь находятся те социальные
группы, которые не заинтересованы в постоянной работе и работают только для
того, чтобы прокормиться... Сейчас им приходится отвыкать есть...
- А тучи сгущаются все больше и больше, - продолжал в том же духе
священник. - Вряд ли прояснится. Жаль, очень жаль... мне так хотелось
прогуляться...
- Сеньор Пьедрафьель отчасти прав, - заметила Малена, - прав именно в
том смысле, какой он хочет придать своим словам. Но, как верно подчеркнул
Мондрагон, безработица у нас приобретает характер подлинно национальной
проблемы.
- И с течением времени она возрастает, - добавил Мондрагон. - Она
усиливается по мере того, как ликвидируются старые отрасли промышленности,
исчезает ремесленничество, под всякими предлогами - и совершенно
необоснованно - сокращаются посевные площади таких культур, как, например,
табак.
- Это весьма сложный, да, чрезвычайно сложный вопрос... - проговорил
священник, чтобы все-таки не остаться в стороне от дискуссии.
- Кстати, хотелось бы знать, если святой отец...
- Падре Сантос, а не святой отец! {Игра слов: padre santo - святой
отец, padre Santos - падре Сантос (исп.).} - возмутился священник.
- Хотелось бы знать, падресито Сантос: что имеет в виду ваша милость -
проблему ли времени, которую мы обсуждаем, либо великий синоптик занят
своими метеорологическими наблюдениями? - иронически спросил учитель
Гирнальда.
- Мы так никогда не выпутаемся из спора, - взмолилась Малена. - Как
будто все пришли к выводу, что, если эти люди поймут значение времени, то
время вернет им богатства. Отсталость нашего населения вызвана также и тем,
что у большинства жителей время вычеркнуто из календаря. Однако никто не
побеспокоился включить это большинство в наш современный календарь; вот
почему эти несчастные остались без календаря, как бы вне времени.
- Это еще не самое худшее, - поддержал ее Мондрагон. - Необходимо
сознавать, что время - это богатство, и следует его использовать
продуктивно.
- Time is money! {Время - деньги! (англ.).} - воскликнул падре Сантос.
- Или вспомним старинное чудесное мавританское изречение, падре, - и
учитель Гирнальда с пафосом продекламировал: -...время - не золотая ли это
пыль, иль бивни слона, иль перья страуса... - Известно, что еще на вечерах в
студенческие годы он срывал немало аплодисментов за исполнение монологов из
древних трагедий. Гирнальда вернулся к предмету спора: - Превосходно,
сеньорита Табай и сеньор Мондрагон, вот и получится, что будет
механизированное время, а люди - меха... ха-ха... нические...
- Ну это уж словоблудие!.. - Священник расхохотался.
- Не прерывайте меня, падре. У нас люди уже механизированы. И что ж,
благодаря этому они стали счастливее?
- Наш удел - плачевная юдоль, и в сем мире мы - явление преходящее, -
провозгласил священник, - а счастливы будем только на небеси. - И
речитативом произнес: - На небо я пойду, на небе благословлю...
- О проблеме счастья мы не спорим, учитель, - подчеркнул Мондрагон и,
обратившись к Малене, спросил: - А ты как думаешь?
Малена с укором посмотрела на него: никто из присутствующих не знал,
что они перешли на "ты".
- И, кроме того, - заключил Мондрагон, - чаще всего слышишь, что
счастье в пассивности, в терпении, в покорности - так говорят, чтобы
беднякам легче было смириться с нищетой. Какой-нибудь прохвост, заглянув в
нашу провинцию, ораторствует: "Они бедны, но они счастливы!" И вы, учитель,
не хотите, чтобы мы лишали их именно такого счастья?
- Мы здесь обсуждаем... - Малена опередила учителя Пьедрафьеля,
который, собираясь ответить, поправил галстук и, втянув руки в рукава,
пощупал кончиками пальцев манжеты. - Мы здесь, если позволите мне
резюмировать, обсуждаем, следует ли поднимать уровень жизни и культуры
жителей нашей провинции соответственно нашему времени. Простите, но мне это
напоминает дискуссию у постели тяжелобольного, который уже при смерти, -
дискуссию по поводу того, следует ли оставить его агонизировать, ибо, на наш
взгляд, в агонии он счастлив, или нужно дать больному лекарство, чтобы он
вылечился, чтобы он жил. Целесообразно ли механизировать время или
нецелесообразно?
- Это, разумеется, не ставится под сомнение, - согласился Пьедрафьель.
- Бремя мертвого времени, которое мы вынуждены тащить на себе, сводит на нет
все наши стремления к прогрессу, однако, не жонглируя термином "счастье", мы
спрашиваем себя: во имя чего все это делается? Во имя добра или зла для
людей?
- Во имя добра. А по-твоему, нет?.. - обратилась Малена к Мондрагону и
тут же спохватилась, что нечаянно сама обратилась к нему на "ты". Такая
фамильярность вряд ли понравится учителю Гирнальде.
- Во имя добра? - переспросил учитель и, резко повернувшись к ней,
бросил: - А разве кто-нибудь знает, что такое добро?
- Я... - возразил падре Сантос, - я знаю, что такое добро и что такое
зло... Моя теология... моя теология...
- Этого никто у вас не оспаривает! - перебил его Пьедрафьель и,
поправив галстук, втянул руки в рукава пиджака, опять пытаясь кончиками
пальцев прихватить накрахмаленные манжеты сорочки. - Никто не оспаривает
вашу теологию. Но если бы здесь спорили: падре - без сутаны, сеньор - без
своей формы, а мы с сеньоритой Табай - без учительской тоги...
- Нагие? - воскликнул падре Сантос и торопливо перекрестился.
Малена и Мондрагон засмеялись.
- Святой отец...
- Падре Сантос, ради бога! Падре Сан...тос!
- Не обращайте внимания, - вмешалась Малена, - он вас поддразнивает, а
кроме того, он уроженец Никарагуа, говорит с акцентом, и вы его просто
неверно поняли.
- Позвольте сказать. Я имел в виду, что нам следует дискутировать без
тех ограничений, которые накладывают на нас сутана, форма или тога... чтобы
мы обсуждали все с позиций естественного отбора.
- Осторожнее с Дарвином! - снова воскликнул священник.
- Ну, пламя начинает разгораться!.. - подал реплику Мондрагон. - Пусть
падресито прежде ублаготворит наши малые пороки. У меня кончились сигареты.
- С большим удовольствием, Мондрагон, с большим удовольствием, - падре
повернулся к нему и протянул мексиканский кожаный портсигар, на одной
стороне которого было вытиснено изображение покровительницы Мексики -
Гуадалупской богоматери, на другой - мексиканский герб. - Ублаготворяю ваши
малые пороки. Ради господа нашего пусть человеколюбивый предает себя в руки
тех, кто клевещет, чернит и бесчестит его... - Священник искоса взглянул на
учителя Гирнальду. - А для вас у меня припасена бутылочка сладкого винца, -
не знаю, ублаготворит ли, - и ягоды хокоте и плоды мараньона - в жареном
виде, соленом и... иностранном... Получены они в коробках, на которых
написано "made in...", а где именно - это вы знаете...
Малена прервала его:
- Не знаю, что предложить сеньорам. Кофе - он уже готов - или вина?.. -
Она обратилась к Сантосу: - Как вы, падре?
- Вина! Вина! - потребовал учитель Гирнальда; он встал, держа на весу
цепочку с ключами, на которой висели также штопор и консервный нож.
- В таком случае пойду за рюмками! - Малена поднялась.
- А у меня кое-что есть в джипе... - вспомнил Мондрагон и направился к
выходу.
- Падре, - учитель Гирнальда поспешил воспользоваться уходом остальных,
- похоже, что дела-то из рук вон плохи.
- Так говорят, говорят, говорят, учитель, но никто ничего толком не
знает.
- Толкуют о каком-то заговоре... У вас, очевидно, есть какие-то
сведения...
- Вот так здорово! - послышался с порога голос Мондрагона. - Что за
чудеса: похоже, наш учитель исповедуется...
- Я говорил с падре относительно всяких слухов, - отпарировал
Пьедрафьель, - говорят, раскрыт заговор, которым, как оказалось, охвачена
вся республика. Поскольку вы живете вдали от города, то, очевидно, не в
курсе дела, однако падресито должен кое-что знать... Но он не говорит, не
хочет...
Мондрагон положил на стол завязанную в узел салфетку. Священник бросил
на нее взгляд шаловливого ребенка, потер руки и даже облизнулся.
- Жаркое... как аппетитно!
На банановых листьях - зеленых, глянцевитых - лежали свиные шкварки,
вызвавшие восхищение священника.
Вошла Малена, передала Мондрагону поднос с рюмками и села за стол.
- А вы? - спросила Малена учителя.
- Я обожаю шкварки, я ведь тоже принадлежу к числу тех... - он кивнул
на падре, - кто при виде свиньи непременно подумает о шкварках и пустит
слюнки, но вот беда - у меня больная печень.
Подогнув рукава и жадно вдыхая запах жареного сала, священник храбро
сражался со шкварками.
- Какая прелесть, Хуан Пабло! Где это вы раздобыли?
- Подстрелил около лагеря, - ответил Мондрагон, ласково взглянув на
Малену. - А я, признаться, не думал, что они тебе понравятся, Мален...
- А я, признаться, и не знал, - подхватил Пьедрафьель, - что вы такие
старые друзья. Что за жизнь - встретиться здесь, в этой глуши! Как очевидец,
могу засвидетельствовать, что сеньорита Табай очень переменилась.
- Переменилась? - не выдержала Малена, задетая его словами. - Вам
показалось...
- Еще как переменилась! Стала более уверенной в себе, более любезной,
более общительной...
- И еще спорщицей! - улыбаясь, ввернул словечко Мондрагон.
- Она собирается создать даже вечернюю школу для взрослых, - напомнил
учитель Гирнальда.
- Дружба стареет, как хорошее вино, с годами она становится крепче и
крепче, - изрек падре Сантос, тщетно пытаясь вытащить из кармана сутаны
платок, чтобы обтереть замасленные руки и рот.
- Ах, простите, я забыла салфетки!.. - извинилась Малена.
- Я знаю, где они. - Мондрагон, опередив ее, пошел за салфетками.
- Сеньорита Табай, я не хотел говорить это в его присутствии, -
разоткровенничался учитель, - однако, с тех пор как сюда прибыл друг вашего
детства, вы расцвели, у вас праздничное лицо...
- Что ж, это естественно, - произнес падре, - они знали друг друга
много лет и, снова встретившись, почувствовали себя счастливыми... На лице
написано - не скроешь...
- Вот ваш портсигар, падре, - сказал Мондрагон с порога, - если я не
верну сейчас, чего доброго забуду...
- О, этого мне не хотелось бы! Я храню портсигар как память о моем
посещении девы Тепейяка. Кстати, вам, поклоннику индейского искусства,
может, небезынтересно узнать, что этот портсигар - образец творчества
ремесленников Мексики.
- И у нас такие ремесла есть, - возразил учитель Гирнальда.
- Да, но они обречены на исчезновение, - заметила Малена, - никто их не
поддерживает, они попадают под чужеземное влияние и потому обречены на
гибель. Чего же еще ждать?
- Вам следовало бы быть министром...
- Я им и буду...
Внезапно ее мозг молнией прорезало воспоминание...
Нервным движением она подняла руку и запустила пальцы в темные волосы.
Серропом... таратайка... Кайэтано Дуэнде... его таинственные слова...
"Видишь, вон те скважины-звезды в небе, твои пальцы - ключи к ним".
За разговором время пролетело незаметно, и, когда гости направились к
джипу, луна стояла уже высоко в небе.
- Королева! Королева-звезда! - громко проскандировал учитель Гирнальда
в тишине улицы и тут же сменил монархическую речь на республиканскую: -
Первая дама неба!..
Объявив луну не более не менее как супругой неведомого президента,
учитель поспешно ринулся в атаку против клерикалов:
- Отец святой, а все-таки и у вас бездна пороков!..
Священник, обмотав серый шерстяной шарф вокруг шеи и закрыв уши, уже
ничего не слышал, но, заметив, что Малена и Мондрагон разразились хохотом,
тоже рассмеялся.
Они с трудом втиснулись в джип. Падре завезли на его Голгофу,
Пьедрафьеля оставили возле мужской школы.
Мондрагон направился в лагерь; по дороге он часто останавливался,
проверял, не следит ли кто-нибудь за ним. Но его сопровождала только луна,
то и дело выглядывавшая из-за облаков.
Удостоверившись, что джип отъехал, учитель решил пройтись по кварталу,
где находилась женская школа. Тяжелое, долгополое пальто темно-кофейного
цвета, тяжелая голова с пышной шевелюрой, на которой покоилась тяжелейшая
широкополая касторовая шляпа, усищи, казавшиеся тяжелыми оттого, что
напоминали цветом бетон, тяжелые ресницы, все у него было тяжелым, грузным -
даже массивные часы, тикавшие на массивном животе, - однако он становился на
удивление легкомысленным, как только дело касалось юбок.
Мондрагон остановил свой джип с математической точностью именно в том
месте, где несколько дней назад судьба в образе какого-то животного
задержала джип дорожника. Внимательно оглядевшись - лучше еще раз проверить,
не следит ли кто, - он исчез в кустарнике. Вход в подземелье он отыскал
сразу. Освещенный луной, вход был похож на паперть готической церкви,
прикрытой листвой. Вампиры и мелкие летучие мыши, расправив крылья и
повиснув вниз головой, спали, не то нежились в лунном свете. Луч
электрического фонарика - странное, незнакомое сияние - заставил их
забеспокоиться; некоторые встрепенулись, но не тронулись с места, другие
вслепую ринулись в залитое луной пространство. Мондрагон сделал несколько
шагов и, прижимаясь к стенке, спустился в пещеру. Это была зала потерянного
эха, от нее ответвлялись какие-то переходы, галереи.
Довольный возвратился он в лагерь. Там спало все, даже осиротелые
машины. При лунном освещении каток выпячивал свой тяжелый цилиндрический
вал, словно застывший каскад водопада; каток будто ждал, когда камнедробилка
начнет разбивать на кусочки луну, которая убегала и убегала по канавкам и
вместе с водой сливалась в водоемы, а в водоемах струйки ткали огромную
паутину концентрических кругов - сталкивались они друг с другом и
расходились, сливались друг с другом и опять разбегались и, наконец,
уплывали неведомыми путями. Каков-то будет его путь?.. И каков путь
Малены?..
- Ты неосторожен... - выговаривала Малена Мондрагону несколько дней
спустя; ее лицо выражало крайнее недовольство. - Уже поздно... и джип могут
заметить у ворот школы...
- Я пришел пешком. Не мог выдержать целую неделю, не повидав тебя! Я
жду не дождусь воскресенья - нет сил! Вот оставил джип и пришел в штатском.
- Но ведь сегодня понедельник, чудак ты этакий. Всего один день...
- Целая вечность!.. Теперь я понимаю, что называется веками,
промелькнувшими, как одна минута, и что такое минуты, которые тянутся, как
столетия... Ты колдунья, Мален!..
- Хуан Пабло!
- Твои руки и сладость твоего молчания - больше мне ничего не надо!
- Мне больно... - Она пыталась высвободить руки, но Мондрагон привлек
ее в свои объятия.
- Нельзя... - еле вымолвила она.
- Вся любовь - это вечное "нельзя"...
- А наша - тем более.
- Почему твой голос звучит так странно! Будто говорит кто-то другой...
Мален!.. Мален!..
Мондрагон поцеловал ее - страстным, долгим поцелуем.
- Задушишь!
Их голоса прерывались; руки перелетали, переплетались, ласкали,
трепетали, как языки пламени под ветром.
Как ненасытны руки любящих!
- Хуан Пабло, это невозможно...
- Любовь - это искусство невозможного, а поскольку ты забыла себя,
целиком отдавшись чувству...
- Я не забываю себя, - прошептала Малена; она приложила указательный
палец к губам, требуя, чтобы он замолчал, но уже не уклонялась от поцелуев.
- Что со мной? Я околдована...
- Без любви нет волшебства...
- Любовь... - произнесла она со слезами на глазах, - не знаю... - и
после краткой паузы, покачав головой, добавила: - Подлинная любовь - это
мечта... для меня недосягаемая...
- И это говоришь ты, Мален! Настоящая любовь вдохновляет нас на борьбу,
призывает мечту сделать явью.
Мален с трудом прервала жгучий поцелуй.
- У меня нет никакой мечты! - сказала она смущенно и даже грустно,
будто на исповеди, и, помолчав, прошептала: - Мне остались лишь крохи
любви!..
- Мален!
- Я не утешаю себя!.. И никогда не найду утешения!..
Молча поднялась и, вздохнув, ушла в библиотеку. Там за толстыми томами
в красных переплетах, на корешках которых можно было прочесть "Зоотехника и
ветеринария", у нее хранилась шкатулка. Она вынула какую-то тетрадь.
Передала ее Хуану Пабло.
Не проронив ни слова, она вернулась в библиотеку и прислонилась спиной
к книгам. Как она была сейчас хороша - стройная, точеные плечи, высокая и
упругая грудь, узкие бедра, красивые руки, изящная головка. Как хороша - и
как печальна!
Мондрагон сначала бегло перелистал тетрадь, задержавшись лишь на
нескольких записях, - это был ее дневник. Затем начал читать с большим
интересом:
"Суббота, 3 декабря 192... Получила письмо от Луиса Фернандо. Ему
остался только государственный экзамен - и он медик. Я счастлива! Это триумф
моей любви, теперь день нашего бракосочетания уже недалек.
Пятница, 15 февраля 192... Пошла к китайцу подобрать ткань. Но так
ничего и не выбрала. Закрылась у себя и плакала. Луис Фернандо прислал
прощальное письмо, в котором лаконично сообщает, что невеста студента не
может быть супругой врача; он собирается открыть собственную клинику и
поэтому должен жениться на богатой.
Понедельник, 4 июля 192... Офицер из местного гарнизона пытался сделать
меня своей любовницей. Он напился пьяным и все мне выпалил, буквально все. В
ответ я сказала ему то, что о нем думаю. Это произошло на балу по случаю
годовщины независимости Соединенных Штатов. Он выхватил револьвер и
пригрозил, что если я сделаю хоть один шаг, он выстрелит мне в спину. Я
закричала: "Лучше быть убитой!" Ему пришлось убрать револьвер в кобуру.
Вторник, 17 августа 192... Мне думается, мой час уже наступил. Я была
счастлива с X. Э. на его асьенде. Он - скотовод. X. Э. хотел надеть мне на
палец кольцо в знак помолвки, но я попросила подождать: пусть кольцо будет
обручальным... в церкви, в день нашей свадьбы. Торопливость в таком случае -
плохая примета. И правильно сделала. В тот же вечер в ответ на просьбу
выплатить поденные он избил одного из батраков. Человека, зверски избитого
тем, кто собирался стать моим мужем, доставили со связанными руками в
военную комендатуру; его обвинили в конокрадстве. X. Э. вернулся и сказал:
"Этого бунтаря расстреляют. В прошлый раз я передал в комендатуру двоих
смутьянов - они требовали повышения заработка; так их не расстреляли, а
закопали живыми в землю. Сеньор Президент, когда его спросили, что делать с
бунтовщиками, которые требуют повышения заработка, ответил: "Хоронить их
живыми или мертвыми". Больше X. Э. я не видела... Как только вспомню о нем,
мне сразу становится не по себе.
Ноябрь, 9, 193... Приехала в столицу на каникулы и познакомилась с Л.
К. Это произошло на балу в военном казино. Я танцевала, пила шампанское,
вышла с ним на террасу полюбоваться звездным небом, даже позволила ему
поцеловать мои волосы, позволила обратиться ко мне на "ты" - но все
очарование этого вечера мгновенно улетучилось: все закончилось тем, что он
оказался значительно моложе меня, и..."
Прежде чем Мондрагон успел вымолвить слово, Малена, все еще стоявшая в
библиотеке, заявила:
- А сейчас я хочу, чтобы ты ушел. На будущей неделе я приеду к тебе в
лагерь, и мы поговорим. Сейчас мне надо остаться одной...
И, пока он удалялся, она долго стояла, застыв неподвижно, как изваяние
на носу древнего корабля - высоко подняв голову и опустив руки; стояла и
плакала, не вытирая слез, а слезинки скатывались по ее напудренному лицу и
засыхали лепестками.
Когда молоденькой "учителкой", только что прибывшей в Серропом, ты
заглянула в зеркало пансиона Чанты Беги - это было четыре тысячи пятнадцать
суток назад; ну, одним днем больше, одним меньше - не важно, за одиннадцать
лет можно и ошибиться, - то увидела отражение призрака. Тот же самый призрак
смотрит на тебя сейчас: желтая кожа, ввалившиеся глаза, жесткие волосы, чуть
заметные следы слез.
Но тогда всему причиной было другое. И ты была моложе, крепче; тебя в
ту пору еще не так побила жизнь. В то время у тебя не было желания
гильотинировать самое себя, уничтожить это отражение, когда ты стояла,
прижавшись щекой к холодному, как и ты сама, зеркалу, чтобы не видеть своих
заплаканных глаз...
Одиннадцать лет назад ты умела сдерживать слезы, - достаточно было
поднять глаза, - но с тех пор столько соленой водички утекло под мечтой,
затаившейся в ресницах твоих, что тебе уже все равно, и сейчас ты даже не
уверена в том, слезы это или просто лед зеркала растаял на твоем платке...
Решись! Пойди к нему, положим, якобы для того, чтобы поговорить о
благотворительном базаре, и, как бы невзначай, спроси: "Падре Сантос, не
знаете ли вы что-нибудь о Мондрагоне? Мы условились на этой неделе
встретиться и вместе отправиться на Серро-Вертикаль, но с тех пор я его не
видела..."
Бессовестный!..
Отругай его. Выскажи ему все, что думаешь о нем!
Самовлюбленный тип!.. Эгоист!.. Комедиант!.. Тщеславный глупец!.. Вести
себя так по-мальчишески!.. Ханжа!.. Тоже мне, пуританин нашелся!..
Право, лишь ничтожество могло бы считать себя раненым, задетым,
оскорбленным твоим дневником!
Честолюбец! И он еще осмелился ухаживать за директрисой женской школы в
Серропоме...
Не плачь!.. Не плачь!.. Он появился здесь, чтобы нарушить твой покой...
Ты должна была это предвидеть... Должна была предвидеть!
Впрочем, он не виноват. Это ты виновата. Зачем ты дала ему читать свой
дневник?.. Что толкнуло тебя передать в его руки эту скудную любовную
бухгалтерию? Подтвердить так глупо и мещански свои же слова, что в твои
двери еще не стучалась великая любовь, о которой ты мечтала, о которой
мечтают все, кто к середине жизни пришел ни с чем? Открыть перед ним
вселенную твоего одиночества, чтобы он вошел в твой мир и сжалился над твоим
сердцем?.. Вручить ему дневник как свидетельство доверия? Неужели мужчина,
который, по твоему мнению, обладает передовыми взглядами, вместо того чтобы
воспринять это как акт вручения твоей души, испугался?
Нет, ты сама еще не знаешь, почему так поступила, почему не
поразмыслила над тем, о чем так много думала раньше. Да, малопривлекательным
может показаться мир женщины, которая - по мере того, как уходят годы, -
оказывается в одиночестве, замкнута в своем внутреннем мирке, населенном
мечтами и привязанностями. Ты, отчаявшись, хотела бы присвоить их себе,
украсть... Увы! Это уже недостижимо, они задерживаются лишь на какие-то
краткие мгновения, часы, дни... Может, если бы ты была учительницей по
призванию, все повернулось бы по-другому, но ведь ты избрала эту профессию в
силу обстоятельств и, отрешившись от мира, уединилась в горах, словно под
монастырскими сводами, уединилась потому, что навсегда сломлена
разочарованием в первой любви... А где он - тот, другой? Он по-прежнему
живет в столице... женился на богатой женщине намного старше его, которая
купила ему клинику... овдовел, снова женился... облысел... Обзавелся кучей
детей... Больше ты его не видела... Ты - учительница по необходимости... В
первые годы отношения с учениками придали было тебе черты материнства, но
потом ты очерствела, стала похожа на мачеху, поняв, что дети - не твои, что
они, улыбаясь, пробегают мимо, оставляя тебя одинокой, что никакой роли в
твоей жизни они не играют, кроме тех часов, пока ты находишься вместе с ними
в школе... Маленькие неприятели... крошечные неприятели, поклевав из твоих
ладоней первые крошки знаний, они улетают навстречу жизни, покидая тебя,
оставляя тебя еще более одинокой, с рукой, протянутой, как у нищей, в
бесконечность... Такой тебя и встретил Хуан Пабло... с протянутой рукой, в
ожидании большой любви... Встретил - и не вернулся...
Ты ждала весь вторник, всю среду, весь четверг, всю пятницу, всю
субботу - до этого позднего часа... Он не вернулся...