Страница:
над затихшей землей, появлялась предрассветная дымка. Грузовики и поезда
двигались, как войска на поле боя, и словно для того, чтобы нагнать побольше
страха, откуда-то издалека доносились взрывы динамита, там взлетали куски
взорванных скал. Все больше грузовиков, все больше поездов!
Дон Непо спешил: так хотелось ему скорее добраться до дому, увидеть
внука, выпить горячего кофе, прилечь отдохнуть. В течение всего пути, пока
чуждые шумы нарушали величественное молчание заросших дубняком или
облысевших от эрозии гор, он мечтал о сне. А воздух разрывали ревущий гул
моторов на автостраде, протяжные гудки паровозов, звяканье сцепки вагонов,
далекие удары, сухой и резкий треск отбойных молотков в Ла-Педрере и
бесконечный грохот камня, сыплющегося из вагонеток подвесной дороги в
огромные воронкообразные пасти камнедробилок.
Ущелье, над которым кружились бабочки, становилось все глубже. На
мосту, выстроенном еще в эпоху испанской колонизации, - императорском мосту,
если судить по высеченному на камне гербу, - дорога резко сворачивала в
сторону. Разбуженное воинственным шумом, неумолчным завыванием автомашин на
гусеничном ходу и появлением людей-призраков в комбинезонах, перчатках и
очках, ущелье пробуждалось от векового сна. На серебристых столбах с
зелеными глазами гусениц - ибо ни на что иное не походили стеклянные
изоляторы, на которых висели провода, - люди натягивали кабель высокого
напряжения.
Как только дон Непо миновал мост, наперерез ему откуда-то выскочила
собака и с заливистым лаем помчалась рядом с велосипедом, готовая вцепиться
в переднее колесо. Дон Непо даже не взглянул на нее. "Пусть себе лает, -
подумал он, - она выполняет свой долг". Однако тут же ему пришлось
притормозить, чтобы проскочить между каменной стеной и громыхающей повозкой,
которую тащила невзрачная лошаденка. Нет, это было не случайно: на него явно
хотел наехать этот испанец, который всю свою жизнь чуть не рабом был в
богатой родовитой семье, а теперь, на старости лет, словно став
вольноотпущенником, обзавелся собственным ранчо. Звали его Сиксто
Паскуальи-Эстрибо, и эту вторую его фамилию все воспринимали как меткое
прозвище, очень подходившее к нему, ибо любил старик совать нос в чужие
дела, или, как здесь говаривали, совать ногу в любое стремя {Игра слов:
estribo (исп.) - стремя.}.
Мало того что этот Сиксто Паскуаль-и-Эстрибо чуть не наехал на него, он
даже не счел нужным ответить на приветствие. С одной стороны, конечно, это к
лучшему. Обычно испанец останавливался, заводил длиннющий разговор. Он
высыпал щепотку табаку на листок рисовой бумаги, затем неторопливо
сворачивал самокрутку, облизывал краешек бумаги языком, зажимал сигарету
тонкими синеватыми губами и разжигал ее кремневым огнивом. Не обращая
внимания на зевки дона Непо - тщетные взывания, нет, завывания сна и
усталости, - испанец затягивался самокруткой и говорил, говорил без конца.
Потягивая самокрутку и сплевывая, он благоговейно перечислял звучные титулы
своих сеньоров-хозяев и делился какими-то своими стародавними обидами.
Сеньор Непо и сам был не прочь потолковать и поспорить, но только не
сейчас, после утомительной ночи, когда едва хватало сил добраться до
постели. Однако - сказывалось хорошее воспитание - он слезал с велосипеда и,
отчаянно зевая, выслушивал очередные излияния. А спорил он с испанцем обычно
по воскресеньям или по праздникам в кабачке Консунсино, вдовы Маркоса
Консунсино, куда после мессы соседи заходили выпить пивка и закусить жареным
пирожком. Они встречались здесь обычно по воскресеньям и праздничным дням,
около одиннадцати утра, - испанец, который непрестанно разглаживал рукой
свою морщинистую кожу, все растирал и растирал складки на лице и шее, и
Непомусено, который рукой старался разгладить складки на костюме,
слежавшемся в сундуке. Весь день до позднего вечера испанец разглаживал свои
морщины - это доставляло ему несказанное наслаждение. На неделе у него,
должно быть, не хватало времени. В будние дни они служили ему верную службу.
Эти суровые, глубокие морщины внушали уважение не только пеонам, но и
хозяевам.
В ответ на шутки дона Непо он неизменно говорил:
- Вот разглаживаю, дружище, все разглаживаю... Эту кожицу, видать,
господь по ошибке прилепил мне на физиономию, взяв ее с другого места!
Однако на сей раз испанец не стал болтать на дороге. Вместо ответа на
приветствие дона Непо послышался лишь скрежет повозки испанца, задевшей
каменную стену. Дон Непо поспешил нажать на педали, чтобы не остаться на
камнях стены в виде детской переводной картинки. Лишь позднее, оправившись
от страха, он понял, что испанец мстит за свое поражение во время их
последнего спора, который не вылился в вооруженный конфликт только потому,
что успела вмешаться Консунсино, вдова Маркоса Консунсино.
"Короли не боги, тореро не герои, а все хозяева, какими бы благородными
они ни казались, отнюдь не святые!.." - в сердцах выпалил дон Непо.
Это его изречение до глубины души возмутило испанца, и теперь он мстил
дону Непо. Он мстил за дочь своих хозяев, испанских аристократов, вышедшую
замуж за разбогатевшего бананового плантатора, который в свое время был
мелким чиновником в могущественной Компании. Так говорилось о сыне тех, кто
унаследовал богатства Мида на Южном берегу!
Что же вызвало приступ бешенства у испанца? То, что один из внуков его
блистательнейших и знатнейших хозяев, который носил имя Лестер Кохубуль (а
не Кэйджебул) Сотомайор - да, да, из рода Сотомайоров, живших близ
Родонделы, в испанской провинции Понтеведра, - потомок Кохубулей, нынче не
без успеха доит чужеземных коровок и наживает себе жирок...
- Сотомайор из герцогов, а не маркизов Сотомайоров! - уточнял дон
Сиксто, разглаживая морщины. - Да, да! Я не позволю себе солгать, именно из
герцогов Сотомайоров, которым Филипп Пятый пожаловал этот титул, возведя их
в сан грандов Испании первого класса, а вовсе не из маркизов Сотомайоров,
которым Карл Второй предоставил дворянство только семьдесят с лишним лет
спустя.
- Уф-ф-ф! - фыркнул дон Непо. - Не нравятся мне эти смешки!
- По-другому не умею, дон Сиксто!
- Ну, смейтесь, смейтесь! Заявил же папа в своей знаменитой булле, что
вы, уроженцы Американского континента, отличаетесь от скотов только тем, что
умеете смеяться...
- Из этой самой буллы и стала известной фамилия Кохубуль, вам-то
следовало бы это знать... - с иронией заметил дон Непо.
- Геральдические причуды...
- "Кохубуль" происходит от слов кохо - значит, "хромой", и булла...
заметьте, хромой и булла. Это из тех креольских фамилий, которые попали в
буллу, потому что их предки... хромали на голову...
Не поспей Консунсино, вдова Маркоса Консунсино, они вцепились бы друг в
друга.
С Кохубулями сеньор Непо познакомился много лет назад, когда на
побережье хлынули бедняки, такие нищие, что у них ничего не было, кроме
того, что на них надето, - и вот все они бросились сюда, клюнув на уговоры
какого-то чахоточного приезжего, усиленно расхваливавшего эти далекие земли,
где можно якобы легко подзаработать. Тогда-то и появились здесь Бастиансито
и она, Гауделия... как сейчас он видит их перед собой. Они были
рекомендованы некоему сеньору по фамилии Лусеро. И тут же, чуть не наступая
им на пятки, появились здесь Айук Гайтаны, братья Гауделии. Как говорится,
кому бог дает, того и святой Петр благословляет. Конечно, нажиться на своих
посевах они не сумели - и ястреб перепелятник не сразу становится ястребом
стервятником, - но зато им повезло в другом: они унаследовали капиталы
преуспевавшего акционера "Тропикаль платанеры" Лестера Мида, настоящее имя
которого Лестер Стонер; он потом погиб на Юге во время страшного урагана
вместе со своей женой Лйленд Фостер.
Все это Паскуаль-и-Эстрибо знал назубок: и историю геральдической ветви
фамилии Кохубулей, и то, как появилось это сказочное наследство в акциях
могущественной Компании, и о том, как переехали наследники Кохубулей и Айук
Гайтанов вместе со своими женами и детьми в Соединенные Штаты, и о том, как
они потеряли свои капиталы при продаже акций "Тропикаль платанеры" Джо
Мейкеру Томпсону, пирату, известному под кличкой Зеленый Папа; тогда они
были уверены, что решение о границах обернется в пользу "Фрутамьель
компани", и после краха уже не смогли восстановить былое положение;
единственно, что им удалось, - это пристроить своих детей на
высокооплачиваемые посты в "Платанере".
Но была еще и другая причина, из-за которой сморщенный дон Сиксто
Паскуаль, который если и имел что-нибудь общее с пасхальными праздниками,
так только свою фамилию {Pascua - пасха (исп.).}, снова лязгнул зубами и
бросил испепеляющий взгляд на своего обидчика. Как только было произнесено
имя мулатки Анастасии, за испепеляющими взглядами последовали плевки, затем
ругательства, а потом и кулаки застучали по столу. Дело в том, что дон Непо,
предпочитавший все раскладывать по полочкам, назвал имя Анастасии как
свидетельницы варварской жестокости, с какой у крестьян на Атлантическом
побережье янки захватывали земли и разбивали на этих землях плантации.
Штыком и бичом чужеземные пришельцы выгоняли крестьян из хижин - разлагающая
сила золота натолкнулась здесь на волю тех, кто не хотел отказываться от
земли, политой потом отцов, не хотел лишаться того, что мог в свою очередь
оставить детям. Никто не обращал внимания на протесты коренных жителей
побережья - грабеж был легализован законом. Захватчики уничтожали каждого
десятого из местных жителей, многие были брошены в воды реки Мотагуа или
призваны на военную службу, как только янки увидели в них опасных
соперников.
- Благородство обязывает!.. - Дон Непо не говорил, а вещал глухим
голосом, раздававшимся словно из глубины колодца. - Сколько было маркизов,
сколько князей, и, однако, вся семья рухнула в бездну, в том числе и лакей,
вставший на колени перед "Платанерой"!..
- Я не позволяю вам так говорить, Рохас!
- ...вместе с внуком - евангелистом и квартероном! - Дон Непо, не
обращая внимания на слова испанца, нанес ему последний удар под громкий
хохот и одобрительные возгласы.
И тут снова вмешалась Консунсино, вдова Маркоса Консунсино, иначе
спорщики пустили бы в ход уже не только кулаки - разъяренный Сиксто схватил
трехногий табурет, а Дон Непо, обороняясь, поднял стул.
С тех пор они не встречались.
Поэтому, увидев дона Непо, проезжавшего мимо каменной стены, дон Сиксто
злобно заворчал - ему захотелось уничтожить, раздавить своего врага! Дону.
Непомусено Рохасу едва-едва удалось проскользнуть между повозкой и стеной.
На последнем подъеме, уже недалеко от дома, дону Непо показалось, что
не велосипед несет его на себе, а он сам тащит тяжелую колымагу; велосипед
теперь казался совсем другим - он совсем уже не был похож на волшебную
падающую звезду.
Но вот подъем остался позади - распахнув калитку, дон Непо въехал в
небольшой двор. Внука, по-видимому, дома не было. Дон Непо подрулил к навесу
- он всегда оставлял своего "коня на колесах" там, где были сложены
самодельные седла, конская упряжь, ярмо для волов, тыквенные бутылки, мешки,
овчины и старый плуг. Остановился у навеса - ногу сводила судорога; он
обливался потом и тяжело дышал. Он подтолкнул велосипед, и тот покатился сам
в свой угол. Обычно велосипед принимал внук, но когда того не было дома, то
_сипе_, как ласково дон Непо называл свою машину, сам догадывался, куда надо
катиться и где встать... "Умная и добрая у меня машина, - подумал дон Непо,
развязывая платок на шее и вытирая им пот со лба. - Добрая и умная..."
Добрая - она не позволяла ему брести пешком на рассвете... умная - _сипе_
походил на живое существо, обладающее инстинктом самосохранения, которое
защищало его от грузовиков, проносившихся в эти предрассветные часы с
зажженными фарами, похожими на звезды, перемещающиеся на небе. По дороге
велосипед будто сам по себе старательно избегал столкновений со столбом или
пешеходом... а это так важно, когда возвращаешься с ночной работы,
обалдевший от усталости, полусонный - ресницы повисают, как ветви плакучей
ивы. В такие часы едешь, и твое тело - избитое, грязное, с болью в суставах
- ощущает поддержку умной машины, мчащейся навстречу миру, где свет еще
напоминает тень, а тень только начинает быть светом, навстречу миру, в
котором деревья и дома невесомы и весь дремлющий город парит где-то между
явью и сном.
Платком он потер за ушами, провел по затылку, его наполняло чувство
такой же душевной благодарности к велосипеду, какую всадник испытывает к
своему коню. Сегодня это чувство было вполне обоснованным: велосипед спас
его от кто знает каких ушибов и ран, помог ускользнуть от дона Сиксто,
который явно намеревался превратить его в пыль и прах. Вспомнив об этой
встрече в предрассветных сумерках, дон Непо помянул врага отборнейшими
словечками из своего обширного лексикона.
Он подошел к кровати, точнее, к накрытым покрывалом доскам на
деревянных козлах. Из-под двери и из щелей под крышей проникал утренний свет
- белый, жаркий, обжигающий, не такой ли огонь в печи для обжига превращает
известняк в самую настоящую известь?.. Ложиться пока не хотелось. Глоточек
бы! Вот-вот. Стаканчик... чего бы то ни было, только бы покрепче, чтобы
встряхнуться, избавиться от неприятных мыслей... Решил прежде раздеться;
обнаженный до пояса, заросший волосами, он походил на косматую обезьяну...
Пошарил по углам... Ничего не нашлось. Бутылки из-под сладкого вина, из-под
марочных ликеров, пивные - все пусто; из горлышек, еще так недавно
источавших изумительный аромат шипучего напитка - дон Непо не ко рту их
подносил, а к глазу, - неприятно пахло пробкой. Но еще отвратительнее был
запах опьяневшей и уснувшей на дне бутылки пыли. Среди всякого хлама и
пустых бутылок ему попалась пробка от шампанского... а бутылку внук
приспособил для сиропа... Шампанского... шампанского было бы неплохо... Но
нет ни капли... Его разбирал смех, и, чтобы не засмеяться, он стал кусать
губы... Пусть смеется этот проклятый домовой, старик Эстрибо, который только
и умеет, что совать ногу в чужое стремя. Пусть себе смеется, щелкая
вставными челюстями... звякают они, как лошадиные подковы... плохо
подогнанные подковы... Пробка от шампанского! Эх, найти бы глоточек... Но не
шампанского... оно для праздников... лучше чистого агуардьенте или
чистейшего кушуша, чтобы драл в глотке, как наждачная бумага... Да, да,
пусть все внутри продерет, чтобы забыть обо всем на свете...
И вдруг захотелось горячего. Горячего захотелось даже больше, чем
горячительного. Горячего в глотку и желудок. Глупец! Раз велосипед тут, что
ему мешает одеться и подкатить к Консунсино? Нет, нельзя. Он поклялся, что
не переступит ее порог. Поклялся?.. Но если мучает жажда, клятвы ничего не
стоят. Пусть глотке станет жарко от крепкого глотка - и не для того, чтобы
забыться, как это обычно утверждают, а чтобы зажечься яростью, бешенством,
гневом и пустить в ход язык. Ведь когда выскажешься, на душе становится
легче, обиды забываются, уходит боль... А если по пути удастся встретить
внука, можно и с ним перемолвиться...
Он натянул штаны стоя: значит, не так уж стар! Всунуть в штанину одну
ногу, затем другую, натянуть. Рубашка, куртка, башмаки на босу ногу - и он
готов. Нечего возиться, ведь и надо-то только съездить, пропустить глоток.
Дон Непо поискал шляпу, вывел велосипед, вскочил на него... и через
несколько минут этот проклятый велосипед сам остановился перед дверью
кабачка Консунсино. Как там веселились! Хозяйка от души хохотала над
рассказом старикашки-испанца.
Раз уж ему не удалось разделаться с врагом, старикашка решил объявить,
что хотел лишь припугнуть его, заткнуть ему глотку, чтобы не злословил по
поводу Кохубулей и "Тропикаль платанеры", которая столько добра сделала и
делает стране.
Трусом дон Непо не был, но все же он не вошел в кабачок Консунсино - не
хотел он видеть хихикающие физиономии, не хотел снова ввязываться в спор:
игра не стоила свеч. Пусть кутят.
Он повернул домой. Слепило солнце. Мало облаков. Много солнца. Где-то
далеко рычали грузовики, языками пламени локомотивы пожирали уголь, от
взрывов динамита сотрясалась земля. Видно, близок конец света, и пусть лучше
он дождется светопреставления на своей койке.
- Рохас-и-Контрерас заново родился!.. - провозгласил дон Сиксто, входя
в кабачок вдовы Маркоса Консунсино.
- Это кто еще? - откликнулась хозяйка, не оглянувшись на испанца; она
была целиком поглощена рюмками и с такой силой терла их, что они едва не
плакали.
- Как кто? Рохас - твой сосед.
- Дон Непо?
- Он самый, хозяйка, он самый. Такова его полная фамилия... Все равно
как меня называют Паскуальи-Эстрибо.
- Ну, вам-то не все равно. Ведь вам, дон Сиксто, это самое Эстрибо не
по нутру.
- Гром и молния на ваши головы! Благородную фамилию моей матери,
дарованную господом богом, превратить в какое-то прозвище!..
- Прозвище?
- Даже в мерзкую кличку! Чтоб ты язык проглотила...
- Ну а вам-то что? Не обращайте внимания...
- Эстрибо... Ты хочешь еще раз повторить, что я, дескать, залезаю ногой
в чужое стремя?.. Не так ли?..
- Как вам угодно, дон Сиксто...
- Беда прямо, выпало мне на долю жить среди кафров...
- Эх, как вы отстали от жизни - в нашей столице уже нет монашеских
кофрадий!
- Слава тебе господи, я и говорю не о кофрадиях, а о кафрах!
- Чтобы понять вас, дон Сиксто, надо сначала вызубрить Евангелие...
- Уж кому нужно Евангелие, так это Рохасу. Я насмерть его перепугал,
прижал повозкой к стене, когда этот негодяй проезжал мимо, еще осмелился
приветствовать меня, будто между нами ничего не произошло, прохвост этакий!
Я не прикончил этого наглеца только потому, что час его еще не пробил!
- Мне одно известно, что и он и вы... простите... вы и он, - сначала
надо упомянуть испанца, а затем уж индейца, - поклялись в мое заведение ни
ногой...
- Что ж, пусть я буду клятвопреступником, уж очень ты мне по вкусу...
аромат-то от тебя какой!..
- Не слишком ли многого вы захотели! - И, изменив тон, она продолжала:
- Да разве кто-нибудь сможет спастись от вашего языка? Клянусь святым
папским престолом, вы, дон Сиксто, такое скажете, что и самый последний
погонщик ослов не придумает.
- Если меня заденут, я жалю, как скорпион. Но знаешь, сейчас я пришел
неспроста, хотел кое-что рассказать тебе.
- Прежде скажите, что вам подать.
- Еще слишком рано.
- Как хотите, опохмелиться-то не вредно.
- От огорчения не опохмелишься. Как назло, столкнулся я с этим типом,
твоим соседом.
- Чашка горячего кофе пошла бы вам на пользу.
- А если я выпил ее дома?
- От кофе нельзя отказываться... Если одни будут приходить сюда, чтобы
поглазеть на меня, другие - излить свои горести, а третьи - чтобы понюхать
меня, тогда мне придется закрыть свое заведение и начать отпускать грехи, и
пусть все таращат на меня глаза да нюхают.
Вдова Маркоса Консунсино расхохоталась и ушла в кухню: из чашки,
которую она приготовила для дона Сиксто, кофе расплескался на блюдце.
- Ты нынче в прекрасном настроении.
- Все, что вы здесь видите, создано благодаря моему хорошему
настроению, все - и спиртное, и этот святой Доминго де Гусман, у которого,
как видите, - она показала на выступ возле двери, - всегда и цветы, и
лампадка.
- А святой-то наш, испанский.
- Святые принадлежат небу, а не какой-либо одной стране на земле. А как
же кофе?.. Может, выпьете и потом расскажете о своих делах? У меня ведь кофе
особенный: сама жарю зерно, так что оно не пережарено и не сырое. Сама и
размалываю его, не по-аптекарски - в мелкий порошочек, но и не крупно, и
сама варю кофе, не спуская глаз с кофейника.
- Подожди ты со своим кофе. Я пришел тебе рассказать...
- Ну, рассказывайте, только начинайте издалека, ведь издалека видно и
быка.
- Я и хотел тебе рассказать...
- Хотели... хотели... Рассказывайте-ка скорее, не тяните! Что, язык
проглотили?
- Проглотить не мудрено - вон у тебя какое декольте, не декольте, а
целая витрина! Выставка что надо! Ну ладно, шутки в сторону. Я хотел
рассказать, как чуть было не разделался с этим прохвостом, твоим соседом.
- Когда? Сегодня утром?
- Да, на пути сюда.
- Что ж, пусть на себя пеняет. Нечего было подливать масла в огонь.
Вначале я думала, что вы не хотели спорить, но он так и рвался в бой.
Хозяйка принесла дымящийся кофе, и испанец припал прокуренными усами к
чашке.
- Осторожней, кофе еще очень горячий! А что касается дона Непо, какое
это имеет значение, что он мой сосед? Болтать-то все можно. А чем он вам так
насолил? Сказал что-то по поводу тех, кто сменил свою фамилию, подделываясь
под иностранцев. И еще он сказал, что этот самый мистер Кэйджебул родился от
какой-то толстозадой индеанки! Лично я не знаю этого мистера, но сеньор Непо
говорит, что рожа у него - ну точь-в-точь как у индейца, и как бы ни
подделывался он под гринго, за янки ему все равно не сойти...
- Да что он знает, этот болван! Ведь есть индейцы краснокожие... А
краснокожие - это особые индейцы, их снимают в кино, их не сравнить со
здешними ублюдками. Они даже по-английски говорят.
- А вы, дон, говорите по-английски?
- Боже упаси! Не в такой гнусный день я рожден, чтобы болтать
по-английски!
- Уберег, значит, вас от этого господь!
- А вот у вас, латиноамериканцев, и языка-то своего нет. Говорите на
нашем языке, это мы его вам одолжили. По-испански вы говорите плохо, так
почему бы вам не заговорить плохо и по-английски? Ведь это язык господ
столетия!
Консунсино, не ответив, убрала пустую чашку. Дон Сиксто скрутил
сигарету, послюнявил краешек бумаги и припечатал ногтем, затем сунул
самокрутку в рот, прикурил от кремневой зажигалки, затянулся и полез за
деньгами, чтобы расплатиться.
- Этого еще не хватало! - возмутилась хозяйка. - Не стану же я брать с
вас за чашку кофе без аккомпанемента. Ах да, вы не любите мешать! Вы любите
пить кофе отдельно и коньячок отдельно!
- Коньячок попозже, как вернусь.
- При условии, если не будете сражаться с моим соседом.
- Если он первый не полезет в драку. Не могу забыть, как он обливал
грязью всех иностранцев, стало быть, и меня, никогда этого ему не прощу.
- Ну, если вдуматься, он был прав. Но не все иностранцы похожи на вас.
Да и вы уже так давно здесь живете, что позабыли о своей родине.
Паскуаль-и-Эстрибо попытался было что-то возразить, но Консунсино
повысила голос:
- А насчет того, что произошло на Южном берегу, и насчет миллионов, так
обо всем этом еще долго будут говорить. Такое не каждый день случается, и не
все с водой утекло... Что осталось от ваших хваленых аристократов? Кучка
белоручек, болтающих по-английски, которые одеваются под гринго, живут, как
гринго, женаты на грингухах - даже не подумаешь, что они родились здесь...
По-моему, нет ничего хуже, чем быть чужим на своей земле. Это хуже, чем быть
иностранцем.
Дон Сиксто сделал протестующий жест, хотел как будто вставить слово. Но
хозяйка была начеку.
- Не перебивайте, не мешайте мне... - проговорила она. - Дайте мне
высказаться, а потом уж скажете вы - за слова пошлину платить не надо! Никто
из тех, кто наживал миллионы... никто из них не понимает и никогда не
поймет, что многое в жизни стоит дороже денег. Слушайте и не прикидывайтесь
глухим. Когда говорят то, что вам не нравится, вы всегда разыгрываете из
себя глухого. Ведь этот самый Лестер Мид доказал, что можно бороться с
"Платанерой", захватившей чужие земли.
- Я не отрицаю этого. Кажется...
- Так оно и есть, а не кажется. Речь идет о фактах, а вы говорите -
кажется... Наследники Лестера Мида, эти Кохубули, отправились в те края,
где, видите ли, им даже стыдно слышать упоминание об их родине.
- Нельзя обвинить отца в том, что он старается как можно лучше
воспитать своих, детей. Кэйджебулы так и поступили. Это их право.
- Не на правде основано это право, и пусть скажет Кохубуль, ради какого
золота или медового пряника индейцы должны перекрашиваться.
- Людей именуют так, как они сами хотят, тем более если они родились в
хорошей семье и - карамба! - если они хорошо воспитаны.
- Пусть меня считают невеждой, но я никогда не скажу "Кэйджебул" вместо
"Кохубуль", никогда! До чего же мы можем дойти? А что касается всяких там
прав, так, по-моему, люди прежде всего не должны забывать о своем долге.
Наследство - это не только деньги, но и заветы. А завет таков - надо
продолжать борьбу с "Платанерой"...
- Сосед, видать, накачал тебя здорово!
- Сеньор Непо тут ни при чем. Все об этом говорят... А вы что
думаете... что Анастасии, о которой упомянул сосед, нет на свете... что люди
будут скрывать правду... или выдумывают... что нас, дескать,
облагодетельствовала "Платанера"... Облагодетельствовала! Как быка под
ножом. "Хорошо, что есть удила, - сказала ослица, - не люблю, когда морду
рукой повертывают".
- А я считаю, что это вопрос вкуса. По-моему, они правильно сделали,
что уехали со своим наследством подальше и стали воспитывать своих детей за
границей.
- Именно так и поступил Иуда, именно так! Только вместо того, чтобы
повеситься на суку, эти на женщинах виснут и детей плодят.
Старик отхаркался и, надвинув шляпу грибом на глаза, вышел из заведения
вдовы Маркоса Консунсино. Вышел и сразу же, нос к носу, столкнулся с внуком
Непомусено.
- Сын его дочери, - пробормотал под нос испанец, - его дочери и
двигались, как войска на поле боя, и словно для того, чтобы нагнать побольше
страха, откуда-то издалека доносились взрывы динамита, там взлетали куски
взорванных скал. Все больше грузовиков, все больше поездов!
Дон Непо спешил: так хотелось ему скорее добраться до дому, увидеть
внука, выпить горячего кофе, прилечь отдохнуть. В течение всего пути, пока
чуждые шумы нарушали величественное молчание заросших дубняком или
облысевших от эрозии гор, он мечтал о сне. А воздух разрывали ревущий гул
моторов на автостраде, протяжные гудки паровозов, звяканье сцепки вагонов,
далекие удары, сухой и резкий треск отбойных молотков в Ла-Педрере и
бесконечный грохот камня, сыплющегося из вагонеток подвесной дороги в
огромные воронкообразные пасти камнедробилок.
Ущелье, над которым кружились бабочки, становилось все глубже. На
мосту, выстроенном еще в эпоху испанской колонизации, - императорском мосту,
если судить по высеченному на камне гербу, - дорога резко сворачивала в
сторону. Разбуженное воинственным шумом, неумолчным завыванием автомашин на
гусеничном ходу и появлением людей-призраков в комбинезонах, перчатках и
очках, ущелье пробуждалось от векового сна. На серебристых столбах с
зелеными глазами гусениц - ибо ни на что иное не походили стеклянные
изоляторы, на которых висели провода, - люди натягивали кабель высокого
напряжения.
Как только дон Непо миновал мост, наперерез ему откуда-то выскочила
собака и с заливистым лаем помчалась рядом с велосипедом, готовая вцепиться
в переднее колесо. Дон Непо даже не взглянул на нее. "Пусть себе лает, -
подумал он, - она выполняет свой долг". Однако тут же ему пришлось
притормозить, чтобы проскочить между каменной стеной и громыхающей повозкой,
которую тащила невзрачная лошаденка. Нет, это было не случайно: на него явно
хотел наехать этот испанец, который всю свою жизнь чуть не рабом был в
богатой родовитой семье, а теперь, на старости лет, словно став
вольноотпущенником, обзавелся собственным ранчо. Звали его Сиксто
Паскуальи-Эстрибо, и эту вторую его фамилию все воспринимали как меткое
прозвище, очень подходившее к нему, ибо любил старик совать нос в чужие
дела, или, как здесь говаривали, совать ногу в любое стремя {Игра слов:
estribo (исп.) - стремя.}.
Мало того что этот Сиксто Паскуаль-и-Эстрибо чуть не наехал на него, он
даже не счел нужным ответить на приветствие. С одной стороны, конечно, это к
лучшему. Обычно испанец останавливался, заводил длиннющий разговор. Он
высыпал щепотку табаку на листок рисовой бумаги, затем неторопливо
сворачивал самокрутку, облизывал краешек бумаги языком, зажимал сигарету
тонкими синеватыми губами и разжигал ее кремневым огнивом. Не обращая
внимания на зевки дона Непо - тщетные взывания, нет, завывания сна и
усталости, - испанец затягивался самокруткой и говорил, говорил без конца.
Потягивая самокрутку и сплевывая, он благоговейно перечислял звучные титулы
своих сеньоров-хозяев и делился какими-то своими стародавними обидами.
Сеньор Непо и сам был не прочь потолковать и поспорить, но только не
сейчас, после утомительной ночи, когда едва хватало сил добраться до
постели. Однако - сказывалось хорошее воспитание - он слезал с велосипеда и,
отчаянно зевая, выслушивал очередные излияния. А спорил он с испанцем обычно
по воскресеньям или по праздникам в кабачке Консунсино, вдовы Маркоса
Консунсино, куда после мессы соседи заходили выпить пивка и закусить жареным
пирожком. Они встречались здесь обычно по воскресеньям и праздничным дням,
около одиннадцати утра, - испанец, который непрестанно разглаживал рукой
свою морщинистую кожу, все растирал и растирал складки на лице и шее, и
Непомусено, который рукой старался разгладить складки на костюме,
слежавшемся в сундуке. Весь день до позднего вечера испанец разглаживал свои
морщины - это доставляло ему несказанное наслаждение. На неделе у него,
должно быть, не хватало времени. В будние дни они служили ему верную службу.
Эти суровые, глубокие морщины внушали уважение не только пеонам, но и
хозяевам.
В ответ на шутки дона Непо он неизменно говорил:
- Вот разглаживаю, дружище, все разглаживаю... Эту кожицу, видать,
господь по ошибке прилепил мне на физиономию, взяв ее с другого места!
Однако на сей раз испанец не стал болтать на дороге. Вместо ответа на
приветствие дона Непо послышался лишь скрежет повозки испанца, задевшей
каменную стену. Дон Непо поспешил нажать на педали, чтобы не остаться на
камнях стены в виде детской переводной картинки. Лишь позднее, оправившись
от страха, он понял, что испанец мстит за свое поражение во время их
последнего спора, который не вылился в вооруженный конфликт только потому,
что успела вмешаться Консунсино, вдова Маркоса Консунсино.
"Короли не боги, тореро не герои, а все хозяева, какими бы благородными
они ни казались, отнюдь не святые!.." - в сердцах выпалил дон Непо.
Это его изречение до глубины души возмутило испанца, и теперь он мстил
дону Непо. Он мстил за дочь своих хозяев, испанских аристократов, вышедшую
замуж за разбогатевшего бананового плантатора, который в свое время был
мелким чиновником в могущественной Компании. Так говорилось о сыне тех, кто
унаследовал богатства Мида на Южном берегу!
Что же вызвало приступ бешенства у испанца? То, что один из внуков его
блистательнейших и знатнейших хозяев, который носил имя Лестер Кохубуль (а
не Кэйджебул) Сотомайор - да, да, из рода Сотомайоров, живших близ
Родонделы, в испанской провинции Понтеведра, - потомок Кохубулей, нынче не
без успеха доит чужеземных коровок и наживает себе жирок...
- Сотомайор из герцогов, а не маркизов Сотомайоров! - уточнял дон
Сиксто, разглаживая морщины. - Да, да! Я не позволю себе солгать, именно из
герцогов Сотомайоров, которым Филипп Пятый пожаловал этот титул, возведя их
в сан грандов Испании первого класса, а вовсе не из маркизов Сотомайоров,
которым Карл Второй предоставил дворянство только семьдесят с лишним лет
спустя.
- Уф-ф-ф! - фыркнул дон Непо. - Не нравятся мне эти смешки!
- По-другому не умею, дон Сиксто!
- Ну, смейтесь, смейтесь! Заявил же папа в своей знаменитой булле, что
вы, уроженцы Американского континента, отличаетесь от скотов только тем, что
умеете смеяться...
- Из этой самой буллы и стала известной фамилия Кохубуль, вам-то
следовало бы это знать... - с иронией заметил дон Непо.
- Геральдические причуды...
- "Кохубуль" происходит от слов кохо - значит, "хромой", и булла...
заметьте, хромой и булла. Это из тех креольских фамилий, которые попали в
буллу, потому что их предки... хромали на голову...
Не поспей Консунсино, вдова Маркоса Консунсино, они вцепились бы друг в
друга.
С Кохубулями сеньор Непо познакомился много лет назад, когда на
побережье хлынули бедняки, такие нищие, что у них ничего не было, кроме
того, что на них надето, - и вот все они бросились сюда, клюнув на уговоры
какого-то чахоточного приезжего, усиленно расхваливавшего эти далекие земли,
где можно якобы легко подзаработать. Тогда-то и появились здесь Бастиансито
и она, Гауделия... как сейчас он видит их перед собой. Они были
рекомендованы некоему сеньору по фамилии Лусеро. И тут же, чуть не наступая
им на пятки, появились здесь Айук Гайтаны, братья Гауделии. Как говорится,
кому бог дает, того и святой Петр благословляет. Конечно, нажиться на своих
посевах они не сумели - и ястреб перепелятник не сразу становится ястребом
стервятником, - но зато им повезло в другом: они унаследовали капиталы
преуспевавшего акционера "Тропикаль платанеры" Лестера Мида, настоящее имя
которого Лестер Стонер; он потом погиб на Юге во время страшного урагана
вместе со своей женой Лйленд Фостер.
Все это Паскуаль-и-Эстрибо знал назубок: и историю геральдической ветви
фамилии Кохубулей, и то, как появилось это сказочное наследство в акциях
могущественной Компании, и о том, как переехали наследники Кохубулей и Айук
Гайтанов вместе со своими женами и детьми в Соединенные Штаты, и о том, как
они потеряли свои капиталы при продаже акций "Тропикаль платанеры" Джо
Мейкеру Томпсону, пирату, известному под кличкой Зеленый Папа; тогда они
были уверены, что решение о границах обернется в пользу "Фрутамьель
компани", и после краха уже не смогли восстановить былое положение;
единственно, что им удалось, - это пристроить своих детей на
высокооплачиваемые посты в "Платанере".
Но была еще и другая причина, из-за которой сморщенный дон Сиксто
Паскуаль, который если и имел что-нибудь общее с пасхальными праздниками,
так только свою фамилию {Pascua - пасха (исп.).}, снова лязгнул зубами и
бросил испепеляющий взгляд на своего обидчика. Как только было произнесено
имя мулатки Анастасии, за испепеляющими взглядами последовали плевки, затем
ругательства, а потом и кулаки застучали по столу. Дело в том, что дон Непо,
предпочитавший все раскладывать по полочкам, назвал имя Анастасии как
свидетельницы варварской жестокости, с какой у крестьян на Атлантическом
побережье янки захватывали земли и разбивали на этих землях плантации.
Штыком и бичом чужеземные пришельцы выгоняли крестьян из хижин - разлагающая
сила золота натолкнулась здесь на волю тех, кто не хотел отказываться от
земли, политой потом отцов, не хотел лишаться того, что мог в свою очередь
оставить детям. Никто не обращал внимания на протесты коренных жителей
побережья - грабеж был легализован законом. Захватчики уничтожали каждого
десятого из местных жителей, многие были брошены в воды реки Мотагуа или
призваны на военную службу, как только янки увидели в них опасных
соперников.
- Благородство обязывает!.. - Дон Непо не говорил, а вещал глухим
голосом, раздававшимся словно из глубины колодца. - Сколько было маркизов,
сколько князей, и, однако, вся семья рухнула в бездну, в том числе и лакей,
вставший на колени перед "Платанерой"!..
- Я не позволяю вам так говорить, Рохас!
- ...вместе с внуком - евангелистом и квартероном! - Дон Непо, не
обращая внимания на слова испанца, нанес ему последний удар под громкий
хохот и одобрительные возгласы.
И тут снова вмешалась Консунсино, вдова Маркоса Консунсино, иначе
спорщики пустили бы в ход уже не только кулаки - разъяренный Сиксто схватил
трехногий табурет, а Дон Непо, обороняясь, поднял стул.
С тех пор они не встречались.
Поэтому, увидев дона Непо, проезжавшего мимо каменной стены, дон Сиксто
злобно заворчал - ему захотелось уничтожить, раздавить своего врага! Дону.
Непомусено Рохасу едва-едва удалось проскользнуть между повозкой и стеной.
На последнем подъеме, уже недалеко от дома, дону Непо показалось, что
не велосипед несет его на себе, а он сам тащит тяжелую колымагу; велосипед
теперь казался совсем другим - он совсем уже не был похож на волшебную
падающую звезду.
Но вот подъем остался позади - распахнув калитку, дон Непо въехал в
небольшой двор. Внука, по-видимому, дома не было. Дон Непо подрулил к навесу
- он всегда оставлял своего "коня на колесах" там, где были сложены
самодельные седла, конская упряжь, ярмо для волов, тыквенные бутылки, мешки,
овчины и старый плуг. Остановился у навеса - ногу сводила судорога; он
обливался потом и тяжело дышал. Он подтолкнул велосипед, и тот покатился сам
в свой угол. Обычно велосипед принимал внук, но когда того не было дома, то
_сипе_, как ласково дон Непо называл свою машину, сам догадывался, куда надо
катиться и где встать... "Умная и добрая у меня машина, - подумал дон Непо,
развязывая платок на шее и вытирая им пот со лба. - Добрая и умная..."
Добрая - она не позволяла ему брести пешком на рассвете... умная - _сипе_
походил на живое существо, обладающее инстинктом самосохранения, которое
защищало его от грузовиков, проносившихся в эти предрассветные часы с
зажженными фарами, похожими на звезды, перемещающиеся на небе. По дороге
велосипед будто сам по себе старательно избегал столкновений со столбом или
пешеходом... а это так важно, когда возвращаешься с ночной работы,
обалдевший от усталости, полусонный - ресницы повисают, как ветви плакучей
ивы. В такие часы едешь, и твое тело - избитое, грязное, с болью в суставах
- ощущает поддержку умной машины, мчащейся навстречу миру, где свет еще
напоминает тень, а тень только начинает быть светом, навстречу миру, в
котором деревья и дома невесомы и весь дремлющий город парит где-то между
явью и сном.
Платком он потер за ушами, провел по затылку, его наполняло чувство
такой же душевной благодарности к велосипеду, какую всадник испытывает к
своему коню. Сегодня это чувство было вполне обоснованным: велосипед спас
его от кто знает каких ушибов и ран, помог ускользнуть от дона Сиксто,
который явно намеревался превратить его в пыль и прах. Вспомнив об этой
встрече в предрассветных сумерках, дон Непо помянул врага отборнейшими
словечками из своего обширного лексикона.
Он подошел к кровати, точнее, к накрытым покрывалом доскам на
деревянных козлах. Из-под двери и из щелей под крышей проникал утренний свет
- белый, жаркий, обжигающий, не такой ли огонь в печи для обжига превращает
известняк в самую настоящую известь?.. Ложиться пока не хотелось. Глоточек
бы! Вот-вот. Стаканчик... чего бы то ни было, только бы покрепче, чтобы
встряхнуться, избавиться от неприятных мыслей... Решил прежде раздеться;
обнаженный до пояса, заросший волосами, он походил на косматую обезьяну...
Пошарил по углам... Ничего не нашлось. Бутылки из-под сладкого вина, из-под
марочных ликеров, пивные - все пусто; из горлышек, еще так недавно
источавших изумительный аромат шипучего напитка - дон Непо не ко рту их
подносил, а к глазу, - неприятно пахло пробкой. Но еще отвратительнее был
запах опьяневшей и уснувшей на дне бутылки пыли. Среди всякого хлама и
пустых бутылок ему попалась пробка от шампанского... а бутылку внук
приспособил для сиропа... Шампанского... шампанского было бы неплохо... Но
нет ни капли... Его разбирал смех, и, чтобы не засмеяться, он стал кусать
губы... Пусть смеется этот проклятый домовой, старик Эстрибо, который только
и умеет, что совать ногу в чужое стремя. Пусть себе смеется, щелкая
вставными челюстями... звякают они, как лошадиные подковы... плохо
подогнанные подковы... Пробка от шампанского! Эх, найти бы глоточек... Но не
шампанского... оно для праздников... лучше чистого агуардьенте или
чистейшего кушуша, чтобы драл в глотке, как наждачная бумага... Да, да,
пусть все внутри продерет, чтобы забыть обо всем на свете...
И вдруг захотелось горячего. Горячего захотелось даже больше, чем
горячительного. Горячего в глотку и желудок. Глупец! Раз велосипед тут, что
ему мешает одеться и подкатить к Консунсино? Нет, нельзя. Он поклялся, что
не переступит ее порог. Поклялся?.. Но если мучает жажда, клятвы ничего не
стоят. Пусть глотке станет жарко от крепкого глотка - и не для того, чтобы
забыться, как это обычно утверждают, а чтобы зажечься яростью, бешенством,
гневом и пустить в ход язык. Ведь когда выскажешься, на душе становится
легче, обиды забываются, уходит боль... А если по пути удастся встретить
внука, можно и с ним перемолвиться...
Он натянул штаны стоя: значит, не так уж стар! Всунуть в штанину одну
ногу, затем другую, натянуть. Рубашка, куртка, башмаки на босу ногу - и он
готов. Нечего возиться, ведь и надо-то только съездить, пропустить глоток.
Дон Непо поискал шляпу, вывел велосипед, вскочил на него... и через
несколько минут этот проклятый велосипед сам остановился перед дверью
кабачка Консунсино. Как там веселились! Хозяйка от души хохотала над
рассказом старикашки-испанца.
Раз уж ему не удалось разделаться с врагом, старикашка решил объявить,
что хотел лишь припугнуть его, заткнуть ему глотку, чтобы не злословил по
поводу Кохубулей и "Тропикаль платанеры", которая столько добра сделала и
делает стране.
Трусом дон Непо не был, но все же он не вошел в кабачок Консунсино - не
хотел он видеть хихикающие физиономии, не хотел снова ввязываться в спор:
игра не стоила свеч. Пусть кутят.
Он повернул домой. Слепило солнце. Мало облаков. Много солнца. Где-то
далеко рычали грузовики, языками пламени локомотивы пожирали уголь, от
взрывов динамита сотрясалась земля. Видно, близок конец света, и пусть лучше
он дождется светопреставления на своей койке.
- Рохас-и-Контрерас заново родился!.. - провозгласил дон Сиксто, входя
в кабачок вдовы Маркоса Консунсино.
- Это кто еще? - откликнулась хозяйка, не оглянувшись на испанца; она
была целиком поглощена рюмками и с такой силой терла их, что они едва не
плакали.
- Как кто? Рохас - твой сосед.
- Дон Непо?
- Он самый, хозяйка, он самый. Такова его полная фамилия... Все равно
как меня называют Паскуальи-Эстрибо.
- Ну, вам-то не все равно. Ведь вам, дон Сиксто, это самое Эстрибо не
по нутру.
- Гром и молния на ваши головы! Благородную фамилию моей матери,
дарованную господом богом, превратить в какое-то прозвище!..
- Прозвище?
- Даже в мерзкую кличку! Чтоб ты язык проглотила...
- Ну а вам-то что? Не обращайте внимания...
- Эстрибо... Ты хочешь еще раз повторить, что я, дескать, залезаю ногой
в чужое стремя?.. Не так ли?..
- Как вам угодно, дон Сиксто...
- Беда прямо, выпало мне на долю жить среди кафров...
- Эх, как вы отстали от жизни - в нашей столице уже нет монашеских
кофрадий!
- Слава тебе господи, я и говорю не о кофрадиях, а о кафрах!
- Чтобы понять вас, дон Сиксто, надо сначала вызубрить Евангелие...
- Уж кому нужно Евангелие, так это Рохасу. Я насмерть его перепугал,
прижал повозкой к стене, когда этот негодяй проезжал мимо, еще осмелился
приветствовать меня, будто между нами ничего не произошло, прохвост этакий!
Я не прикончил этого наглеца только потому, что час его еще не пробил!
- Мне одно известно, что и он и вы... простите... вы и он, - сначала
надо упомянуть испанца, а затем уж индейца, - поклялись в мое заведение ни
ногой...
- Что ж, пусть я буду клятвопреступником, уж очень ты мне по вкусу...
аромат-то от тебя какой!..
- Не слишком ли многого вы захотели! - И, изменив тон, она продолжала:
- Да разве кто-нибудь сможет спастись от вашего языка? Клянусь святым
папским престолом, вы, дон Сиксто, такое скажете, что и самый последний
погонщик ослов не придумает.
- Если меня заденут, я жалю, как скорпион. Но знаешь, сейчас я пришел
неспроста, хотел кое-что рассказать тебе.
- Прежде скажите, что вам подать.
- Еще слишком рано.
- Как хотите, опохмелиться-то не вредно.
- От огорчения не опохмелишься. Как назло, столкнулся я с этим типом,
твоим соседом.
- Чашка горячего кофе пошла бы вам на пользу.
- А если я выпил ее дома?
- От кофе нельзя отказываться... Если одни будут приходить сюда, чтобы
поглазеть на меня, другие - излить свои горести, а третьи - чтобы понюхать
меня, тогда мне придется закрыть свое заведение и начать отпускать грехи, и
пусть все таращат на меня глаза да нюхают.
Вдова Маркоса Консунсино расхохоталась и ушла в кухню: из чашки,
которую она приготовила для дона Сиксто, кофе расплескался на блюдце.
- Ты нынче в прекрасном настроении.
- Все, что вы здесь видите, создано благодаря моему хорошему
настроению, все - и спиртное, и этот святой Доминго де Гусман, у которого,
как видите, - она показала на выступ возле двери, - всегда и цветы, и
лампадка.
- А святой-то наш, испанский.
- Святые принадлежат небу, а не какой-либо одной стране на земле. А как
же кофе?.. Может, выпьете и потом расскажете о своих делах? У меня ведь кофе
особенный: сама жарю зерно, так что оно не пережарено и не сырое. Сама и
размалываю его, не по-аптекарски - в мелкий порошочек, но и не крупно, и
сама варю кофе, не спуская глаз с кофейника.
- Подожди ты со своим кофе. Я пришел тебе рассказать...
- Ну, рассказывайте, только начинайте издалека, ведь издалека видно и
быка.
- Я и хотел тебе рассказать...
- Хотели... хотели... Рассказывайте-ка скорее, не тяните! Что, язык
проглотили?
- Проглотить не мудрено - вон у тебя какое декольте, не декольте, а
целая витрина! Выставка что надо! Ну ладно, шутки в сторону. Я хотел
рассказать, как чуть было не разделался с этим прохвостом, твоим соседом.
- Когда? Сегодня утром?
- Да, на пути сюда.
- Что ж, пусть на себя пеняет. Нечего было подливать масла в огонь.
Вначале я думала, что вы не хотели спорить, но он так и рвался в бой.
Хозяйка принесла дымящийся кофе, и испанец припал прокуренными усами к
чашке.
- Осторожней, кофе еще очень горячий! А что касается дона Непо, какое
это имеет значение, что он мой сосед? Болтать-то все можно. А чем он вам так
насолил? Сказал что-то по поводу тех, кто сменил свою фамилию, подделываясь
под иностранцев. И еще он сказал, что этот самый мистер Кэйджебул родился от
какой-то толстозадой индеанки! Лично я не знаю этого мистера, но сеньор Непо
говорит, что рожа у него - ну точь-в-точь как у индейца, и как бы ни
подделывался он под гринго, за янки ему все равно не сойти...
- Да что он знает, этот болван! Ведь есть индейцы краснокожие... А
краснокожие - это особые индейцы, их снимают в кино, их не сравнить со
здешними ублюдками. Они даже по-английски говорят.
- А вы, дон, говорите по-английски?
- Боже упаси! Не в такой гнусный день я рожден, чтобы болтать
по-английски!
- Уберег, значит, вас от этого господь!
- А вот у вас, латиноамериканцев, и языка-то своего нет. Говорите на
нашем языке, это мы его вам одолжили. По-испански вы говорите плохо, так
почему бы вам не заговорить плохо и по-английски? Ведь это язык господ
столетия!
Консунсино, не ответив, убрала пустую чашку. Дон Сиксто скрутил
сигарету, послюнявил краешек бумаги и припечатал ногтем, затем сунул
самокрутку в рот, прикурил от кремневой зажигалки, затянулся и полез за
деньгами, чтобы расплатиться.
- Этого еще не хватало! - возмутилась хозяйка. - Не стану же я брать с
вас за чашку кофе без аккомпанемента. Ах да, вы не любите мешать! Вы любите
пить кофе отдельно и коньячок отдельно!
- Коньячок попозже, как вернусь.
- При условии, если не будете сражаться с моим соседом.
- Если он первый не полезет в драку. Не могу забыть, как он обливал
грязью всех иностранцев, стало быть, и меня, никогда этого ему не прощу.
- Ну, если вдуматься, он был прав. Но не все иностранцы похожи на вас.
Да и вы уже так давно здесь живете, что позабыли о своей родине.
Паскуаль-и-Эстрибо попытался было что-то возразить, но Консунсино
повысила голос:
- А насчет того, что произошло на Южном берегу, и насчет миллионов, так
обо всем этом еще долго будут говорить. Такое не каждый день случается, и не
все с водой утекло... Что осталось от ваших хваленых аристократов? Кучка
белоручек, болтающих по-английски, которые одеваются под гринго, живут, как
гринго, женаты на грингухах - даже не подумаешь, что они родились здесь...
По-моему, нет ничего хуже, чем быть чужим на своей земле. Это хуже, чем быть
иностранцем.
Дон Сиксто сделал протестующий жест, хотел как будто вставить слово. Но
хозяйка была начеку.
- Не перебивайте, не мешайте мне... - проговорила она. - Дайте мне
высказаться, а потом уж скажете вы - за слова пошлину платить не надо! Никто
из тех, кто наживал миллионы... никто из них не понимает и никогда не
поймет, что многое в жизни стоит дороже денег. Слушайте и не прикидывайтесь
глухим. Когда говорят то, что вам не нравится, вы всегда разыгрываете из
себя глухого. Ведь этот самый Лестер Мид доказал, что можно бороться с
"Платанерой", захватившей чужие земли.
- Я не отрицаю этого. Кажется...
- Так оно и есть, а не кажется. Речь идет о фактах, а вы говорите -
кажется... Наследники Лестера Мида, эти Кохубули, отправились в те края,
где, видите ли, им даже стыдно слышать упоминание об их родине.
- Нельзя обвинить отца в том, что он старается как можно лучше
воспитать своих, детей. Кэйджебулы так и поступили. Это их право.
- Не на правде основано это право, и пусть скажет Кохубуль, ради какого
золота или медового пряника индейцы должны перекрашиваться.
- Людей именуют так, как они сами хотят, тем более если они родились в
хорошей семье и - карамба! - если они хорошо воспитаны.
- Пусть меня считают невеждой, но я никогда не скажу "Кэйджебул" вместо
"Кохубуль", никогда! До чего же мы можем дойти? А что касается всяких там
прав, так, по-моему, люди прежде всего не должны забывать о своем долге.
Наследство - это не только деньги, но и заветы. А завет таков - надо
продолжать борьбу с "Платанерой"...
- Сосед, видать, накачал тебя здорово!
- Сеньор Непо тут ни при чем. Все об этом говорят... А вы что
думаете... что Анастасии, о которой упомянул сосед, нет на свете... что люди
будут скрывать правду... или выдумывают... что нас, дескать,
облагодетельствовала "Платанера"... Облагодетельствовала! Как быка под
ножом. "Хорошо, что есть удила, - сказала ослица, - не люблю, когда морду
рукой повертывают".
- А я считаю, что это вопрос вкуса. По-моему, они правильно сделали,
что уехали со своим наследством подальше и стали воспитывать своих детей за
границей.
- Именно так и поступил Иуда, именно так! Только вместо того, чтобы
повеситься на суку, эти на женщинах виснут и детей плодят.
Старик отхаркался и, надвинув шляпу грибом на глаза, вышел из заведения
вдовы Маркоса Консунсино. Вышел и сразу же, нос к носу, столкнулся с внуком
Непомусено.
- Сын его дочери, - пробормотал под нос испанец, - его дочери и