Астуриас Мигель. Глаза погребенных

для Родригеса.
- Какой лед вам принести, кусочками или раздробленный? - донесся голос
Пьедрасанты.
- Раздробленный! - крикнул учитель.
- Ну конечно, если кусочками, так придется сосать, а он уже
насосался...
Не прислушиваясь к словам лавочника, который еще что-то бормотал,
Родригес стал объяснять капитану:
- В ту ночь ребята играли в бабки. Явился какой-то чудной человек и
стал уговаривать поджечь барак евангелистов-янки. Кое-кто из ребят
согласился, а мы остались - я стараюсь вообще держаться подальше от шума.
Они уже ушли, и появился Пьедрасанта; он закричал, чтобы они никуда не
ходили и что этот агитатор - коммунист...
В дверях появился лавочник, и учитель прервал свое повествование:
- Я рассказываю капитану то, что произошло с вами и покойником,
которого вы назвали коммунистом...
- Покойником? - удивился капитан, обсасывая мокрые от пива усы.
- Что ж, при нынешнем правительстве коммунист и покойник - это почти
одно и то же...
- Если бы послушались меня, - заговорил Пьедрасанта, - то так
называемую часовню не сожгли бы, да и священник остался бы в своей церкви.
По сути, сожгли-то священника...
- Вот именно, - поспешил сказать учитель, губы его со следами
малинового напитка застыли от льда. - Его выслали, потому что не могли
убить: он - священник, хотя его тоже обвиняли, будто он коммунист...
Священник да еще иностранец... Э, блох лучше вытряхивать в другом месте!..
- А откуда узнали, что он - коммунист?
- Откуда? Он был сторонником забастовки, вот и все...
- Падре?
- Ну, Пьедрасанта, вы же это отлично знали!
- Я?
- Да, вы... вы же были его близким другом!
- Близким другом? Нет. Он сюда заходил выпить чашку шоколаду перед
сном, и только... и платил за чашку так же, как платите вы за свои стопки.
Каждый клиент для меня - друг, не правда ли, капитан?
- Бесспорно одно - никто не знает, за что его выслали, - подчеркнул
Каркамо.
- Каждый устраивается, как может, - произнес лавочник, распростерши
руки и склонив голову, совсем как на распятье. - Говорят, что его убили...
Капитан чуть было не подскочил на стуле.
- Кто сказал вам, что его убили?
И, спохватившись, что чрезмерный интерес к судьбе падре может
показаться подозрительным, Каркамо добавил:
- Меня, конечно, встревожило такого рода сообщение. Если его убили в
пределах нашей страны, поднимется шумиха в печати, возможно, вмешаются
церковные власти, которые только и ищут, к чему бы придраться. Злых языков
много. А теперь, чего доброго, будут обвинять командование зоны в том, что у
нас нет порядка, что мы уже потеряли контроль над людьми, хотя это нам
надлежит охранять плантацию и директоров Компании, управляющих,
администраторов, десятников, проституток, обеспечивать покой сумасбродного
алькальда, сумасбродных евангелистов... сумасбродных священников... - Он
специально добавил это, чтобы отвести подозрения собеседников. - Я уж не
говорю об охране железных дорог, складов с горючим, водоемов,
электростанций, телеграфа, почты, радио, госпиталя, взлетных дорожек, шоссе
и мостов... Да, я забыл еще сумасбродных спиритов, которые то и дело
что-нибудь придумывают.
- Это, понятно, по части учителя... - заметил лавочник.
- Я спиритуалист, но не спирит...
-... Этих сумасбродных мальчишек, отпрысков миллионеров, нам приказано
не трогать, что бы они ни вытворяли...
Каркамо нагромождал слова на слова, стараясь избавиться от навязчивого
видения - отвратительнейший Моргуша стоит на подножке вагона в ожидании
своей жертвы, которую он, он, он, он, Каркамо, ему передал собственноручно.
Он представил себе окровавленное тело священника, сброшенного на ходу
поезда, - всего вероятнее, именно так они сделали; он представил себе, как
срывают с падре сутану, белье, воротничок, чтобы никто не смог опознать
труп, и вдруг на воротничке обнаруживают написанные неуверенным почерком
буквы... имена: _Роса Гавидиа, Малена Табай, Серропом_.
- Вы правы, капитан, - согласился лавочник, - действительно, всякий
раз, что бы ни произошло, на военных сваливают вину. То, видите ли, они
недосмотрели, то чуть ли не сами являются соучастниками... но что касается
истории с падре Феррусихфридо...
- Как хорошо он запомнил это имечко! - воскликнул учитель.
- Он был моим соседом и моим клиентом. Ведь всем известно... Однако по
поводу истории с падре Феррусихфридо Феху - я даже знаю его фамилию, хотя,
быть может, учителю это тоже покажется странным, - не следует беспокоиться,
капитан. Все это, как утверждают, произошло на границе.
- Странно, - опять вмешался Хувентино, - об этом не сообщали ни газеты,
ни радио...
- Ну, вы меня развеселили! - воскликнул лавочник. - Газеты, радио?
Сразу видно, что вы, учитель, еще молоды, хотя на вид вам лет немало -
видно, алкоголь состарил!
- Мексиканское радио, Пьедрасанта! Я говорю о мексиканском радио!.. -
зло откликнулся Родригес. - Коль скоро здесь нельзя говорить...
- Вполне резонно... - Каркамо увидел поддержку в словах учителя -
поддержку и проблеск надежды.
- Более чем резонно! - подтвердил учитель. - Потому как, если Пьедра
был прав, утверждая...
- Я, сеньор, не утверждаю, я повторяю...
- И хорошо, что повторяете. Вполне естественно, что мексиканское радио
- а я слушаю его каждую ночь - непременно передало бы сообщение об этом.
Речь идет об их соотечественнике, о священнике и... о преступлении, ведь они
так любят скандалы и сенсации... а тут готовое блюдо...
В этот момент в дверях показался неожиданный посетитель, которого все
мгновенно узнали.
Лавочник, стоявший спиной к двери, услышав шаги, обернулся и с трудом
скрыл свое недовольство. Во всяком случае, ему удалось скрыть свое раздраже-
ние лучше, чем капитану Каркамо - свою радость. В таверну вошел Андрес
Медина, товарищ детских лет капитана, после долгих-долгих лет разлуки они
встретились на траурной церемонии в доме парикмахера, а потом Андрес исчез,
и с тех пор капитан его не видел.
Пьедрасанта подошел к стойке и, ловко орудуя бутылками, налил стопку
вошедшему, - таким образом он надеялся обезоружить и нейтрализовать своего
врага, но все планы лавочника лопнули, хотя он и успел шепнуть капитану:
"Это коммунист!.. Это коммунист!.."
Каркамо едва не воскликнул:
- Андрей! Андрей!
Но сдержался и, пожимая руку вошедшего, как незнакомому, даже опустил
глаза.
- Выпейте стопочку с нами, - пригласил его Каркамо.
- Я ничего не пью, спасибо... сюда я зашел свести счеты с этим
сволочным лавочником...
Пьедрасанта, сочтя благоразумным укрыться за стойкой, сделал вид, что
ничего не слышит, однако Медина повторил громко:
- Это я вам говорю, мерзавец!
И он двинулся на Пьедрасанту. Хувентино хотел было взять его под руку и
удержать, но Медина с такой силой рванулся вперед, что чуть не оставил рукав
в руках учителя, и схватил стул. Если бы Пьедрасанта не успел выскочить в
заднюю комнатку, то Медина расколол бы его голову, как арбуз.
- Свинячий окорок, хоть бы что-то мужское в тебе было!.. - Лицо Медины
пожелтело, словно у него был приступ желтухи.
Желтый-прежелтый, он метался по комнате, как зверь в клетке, пока не
появился какой-то мужчина, по-видимому помощник Пьедрасанты.
Увидев его, Медина закричал:
- А ну, позови этого труса! Пусть он не прячется за юбку жены! Пусть
еще раз попробует сказать, что я коммунист!
- Успокойся, Андрей! Что случилось? - наклонившись к нему, вполголоса
быстро проговорил капитан Каркамо, тогда как учитель разговаривал с
помощником Пьедрасанты.
- А вот что... Этот сукин сын присутствовал при том, как подожгли
сарабанду евангелистов-янки - правда, в той сарабанде никто не танцевал, там
проповедовали всякую чушь. Разве это не чушь - разглагольствовать о боге,
когда мы умираем от дизентерии и малярии, от истощения?.. Слепые,
туберкулезные, увечные... И не только мы, но и наши жены и дети...
- Ладно, не ораторствуй. Мне нужно срочно поговорить с тобой.
- Я тебя тоже искал... - успел вымолвить Медина до того, как к ним
подошел учитель и предупредил:
- Уходите, не теряйте времени! Уходите!.. Я узнал только что:
Пьедрасанта побежал звать полицию...
С улицы уже слышались чьи-то торопливые шаги, какие-то дробные удары,
свистки. Все ждали в молчании.
Учитель, который пошел было к двери, вернулся.
- Ушел... Успел вовремя...
- Что ж, подходящий предлог, - капитан повысил голос, - хороший повод,
чтобы перейти от пива к рому. Две стопки рома, - заказал он помощнику
Пьедрасанты, но тут же поправился:
- Только одну. Сеньор не пьет. И принесите чего-нибудь пожевать - сыра
или, пожалуй, оливок.
Лавочник возвратился в сопровождении судьи.
- Закономерно, - говорил судья, - мы дадим ход вашему заявлению. Но
дело вот какое, следует уточнить... м-да... либо привлекать по обвинению в
том, что он коммунист, либо по обвинению в том, что он поджигатель,
что-нибудь одно, два обвинения сразу - это невозможно... - Пьедрасанта,
выкатив глаза, смотрел на плюгавого, похожего на мышь судью, который все
тянулся и тянулся вверх, даже привстал на цыпочки, как будто это могло
придать больший вес его словам: - Именно так, либо по обвинению в том, что
он коммунист, либо в том, что он поджигатель. Выбирайте сами. Какое из
обвинений вы намерены выдвинуть?..
- Оба, сеньор лиценциат...
- Оба нельзя...
- Почему нельзя? Если он виноват и в том, и в другом?
- Вы утверждаете, что священник призывал поджечь евангелистов,
следовательно, он был в числе поджигателей, которые действовали во имя своей
веры, под влиянием религиозного фанатизма, так какой же он тогда коммунист?
Не может быть, Пьедрасанта, не может быть!
- Раз так, то я обвиняю его в том, что он коммунист...
- А доказательства?
- Пожар, сеньор лицеи... пожар! Вам этого мало?
- Нет, Пьедрасанта! Пожар, как я уже отмечал, был делом католиков,
которых подстрекал мексиканский священник!
- Но некоторые утверждают, что как раз Компания приказала поджечь... -
проворчал лавочник, - кто их поймет...
- Это уже глупость...
- Не такая уж глупость, как вы думаете. Кому-то понадобился предлог,
чтобы выслать падре, и пожар...
- Мы опять кружим на одном месте. Не принимая в расчет ваше последнее
утверждение, которое, по моему мнению, является неоспоримой выдумкой,
предположим, что в самом деле действовала Компания. В таком случае
целесообразнее было бы использовать служащих Компании, а не коммунистов.
- Хорошо, тогда кто же этот человек?..
- Об этом я вас и спрашиваю. Несомненно, поджигатель. Вы слышали, как
он подстрекал народ, вы выступили против него, и вот следствие: этот человек
пришел к вам сюда, в ваше заведение, чтобы оскорбить вас. В совокупности все
это может представить собой состав преступления, чрезвычайно серьезного
преступления. И зачем же придумывать что-то еще? Зачем еще утверждать,
например, что он коммунист?
- Как раз это-то и важно... Тогда его расстреляют...
- Точно так же, как и за участие в поджоге...
- Тогда мне безразлично. Обвиняю его как поджигателя...
- Ну и злое же у вас сердце... - запротестовал Родригес, вмешавшись в
разговор. - Если меня вызовут в качестве свидетеля, я могу подтвердить, что
именно сказал этот человек. Имейте в виду, я там был, я был очевидцем. Он
сказал что-то вроде следующего: "Ребята, пошли посмотрим, как горит!.."
Пока Пьедрасанта спорил с учителем, судья подошел к капитану Каркамо.
- Такие страсти бушуют здесь, что я вас даже не узнал и не
поздоровался. Да и военные так странно выглядят в штатском!
Они обменялись рукопожатиями, и судья, улучив момент, тихонько спросил
у капитана:
- Ну, как прошла прогулочка с падре?
- Приказ есть приказ... - сухо оборвал его офицер; ему было очень
неприятно, что судья напомнил о его роли палача, исполнителя приговора,
находящегося на службе... кто знает - чьей...
- Отлично! Отлично!.. - воскликнул судья, потирая от удовольствия
пухлые руки; он даже счел нужным вмешаться в спор лавочника с учителем,
многозначительно пообещав: - Что касается беглеца, Пьедрасанта, то рано или
поздно мы его выловим. Я полагаю, не сегодня-завтра будет объявлено осадное
положение в республике, по всей территории республики...
- Так и будет. - Лавочник понемногу начал приходить в себя после
пережитых страхов. - Наш судья - прорицатель, если говорит, значит...
- ...получил известия от Компании... - ввернул Хувентино, голос
которого после столкновения с лавочником стал еще более хриплым.
- От тех друзей, которых я имею в Компании... - поправил его судья, -
все, что они знают, мне передают - и они, кстати, утверждают, что всеобщая
забастовка неизбежна...
- А вы не думаете, что можно было бы уладить все без забастовки? -
спросил лавочник, к которому вернулось не только самообладание, но и
уверенность в том, что его имущество останется неприкосновенным, хотя
несколько минут назад, - когда явился этот тип, и грозил убить его, и, по
всей вероятности, собирался поджечь дом, - он не на шутку перепугался.
- Такое мнение существует и в Компании. Я могу сказать это, поскольку
недавно завтракал с одним из ее управляющих. Все считают, что правительство
огнем подавит мятежные очаги, как уже было сделано в порту и в Бананере.
Срезать любую голову, которая поднимется. И, по моему убеждению, первая
голова слетит с плеч здесь. Не знаю, слыхали ли вы о некоем Табио Сане,
которого мы здесь поджидаем. Авторучка, которую мне подарил мистер Ферролс,
полна чернил, чтобы подписать смертный приговор этому самому Табио Сану.
- Не забудьте, сеньор судья, что этого человека ждет также и народ, -
прохрипел Родригес с подчеркнуто невозмутимым видом, - и не один, два,
три... не пять, не сто и не тысяча - а тысячи рабочих пойдут встречать его
на станцию...
- Извините... - подошел лавочник. - Я хочу узнать, не желает ли
кто-нибудь выпить еще. Моя жена прислала мне из столицы бутылочку испанской
анисовой, самой настоящей. Как думаете, может, откроем?
- Для меня анис чересчур сладок. Такие напитки не для меня... Пьешь их,
когда колики мучают...
- Сеньору судье нравится, конечно, настоящий scotch {Шотландское виски
(англ.).}, - проронил капитан Каркамо, который до сих пор не вступал в
разговор и был как бы в стороне от всего происходящего.
- Мы пили его с друзьями из Компании. Что за букет! Однако это не
значит, что я пренебрегаю вниманием и резервами нашего друга Пьедрасанты. Я
предпочел бы пиво со льда.
- И нам, - сказал Каркамо, забыв, что учитель не пьет, - тоже холодного
пива.
- Мне ничего не надо... - возразил Хувентино; капитан обернулся к нему:
- Я совсем забыл, все время подвергаю вас искушению. Не подумайте, что
я хочу вас соблазнить. Да, кстати, можно ли спросить, чем вас вылечили?
- Грязью...
- То есть как это? - заинтересовался судья.
- Да, сделали какую-то смесь из грязи и воды, ничего больше, и разлили
в четыре бутылочки. Затем подождали, пока грязь не начала тухнуть и не
приобрела какой-то странный темный цвет, не то зеленоватый, не то
кофейный...
- И все это вы должны были выпить? - нервно спросил капитан, не
замечая, что ерзает на стуле.
- Да, в течение двадцати дней пришлось пить эту жидкость...
- Это ему сделала, - пояснил Пьедрасанта, - мать того сумасбродного
мулата Хуамбо.
- У нее доброе сердце!.. - воскликнул Хувентино.
- Доброе - нет! Она вынуждена была это сделать, потому что вы, учитель,
стали пить из-за Тобы. Но это старая история. А сейчас я пойду за пивом -
пиво для судьи, пиво для капитана и... для меня. Я тоже выпью пивка,
посмотрим, как оно пойдет после всех треволнений. И поговорим о забастовке и
об этом Табио Сане, которого, сдается мне, я знавал в былые времена.
Когда-то, давным-давно, он работал здесь на плантациях. Помнится, у него
были выпученные глаза, чуть не выскакивали из орбит, лицо в шрамах, губы
толстые и отвисшие уши, будто от слоновой болезни. Его легко узнать.
- С такими приметами... - рассмеялся учитель.
- Да, я бы признал его! - вспылил лавочник.
- Еще бы, я думаю! - сказал учитель. - Но только по таким приметам, о
которых говорил здесь Пьедрасанта, рабочего лидера не узнать. Я слышал,
наоборот, он худощавый, с узким лицом, глаза глубоко и близко посажены, а
зубы белые, словно меловые. А кроме всего прочего, не придется опознавать
его по приметам: на этот раз он приезжает под своим именем, совершенно
открыто - как Табио Сан...

На чердак церкви забралась ватага мальчишек во главе с Боби (Боби
Мейкер Томпсон, внук президента "Тропикаль платанеры", все еще гостил на
вакациях в доме миллионеров Лусеро); они вскарабкались по давно забытым,
шатавшимся подмосткам, похожим на скелет какого-то старого судна,
пришвартовавшегося у церковной стены, - пролезли в большую щель. Боби
заглянул вниз: церковь напоминала плавательный бассейн, куда сквозь редкие
окошки проникал рассеянный свет, двери со стороны паперти были закрыты, -
ну, точно покои почившего ангела.
Остальные ребята тоже стали искать щели, через которые можно было бы
посмотреть вниз, - им нравилось глазеть сверху на людей в церкви,
двигавшихся, как муравьи в муравейнике. Боби сказал, чтобы ребята следили за
тем, что происходит в церкви, не отвлекаясь на всякие мелочи.
Мальчишки беспрекословно подчинились Гринго, как они его прозвали.
Величественность, торжественная атмосфера церкви притягивала их. Интересно
было наблюдать за людьми, которые переходили с места на место, молились,
зажигали свечи, преклоняли колени, стояли или еще только входили... Но как
же они входили в церковь, если двери со стороны паперти закрыты и святые в
алтаре казались приговоренными к вечному заключению?
Оказывается, люди входили и выходили через двери ризницы.
Схватив комок засохшей грязи, Боби размахнулся и бросил его вниз -
комок упал рядом с пюпитром и разлетелся на мелкие кусочки, подняв столбик
пыли.
Кто-то из мальчишек возмутился:
- Гринго, не будь скотиной!
Другой комок грязи разломался возле женщины, стоявшей на коленях. Кто
осмелился бросать камни в молящихся, кто осмелился на подобное кощунство, на
такое святотатство?.. Молившихся облетел слух: евангелисты!.. протестанты!..
Люди бросились врассыпную: одни пытались укрыться под сенью кафедры, в
арке входа, а то и за купелью близ исповедальни, другие же, вообразив себя
мучениками и мысленно приготовившись к тому, что неверные забросают их
камнями, простирали руки, обращаясь с молитвой к всевышнему, падали на
колени или лежали, распростершись на полу.
- Сейчас я заставлю эту старуху опустить руку одним strike... {Удар
(англ.).} - сказал Гринго и с размаху бросил комок.
Женщина от боли закусила губы, на мгновение зажмурила глаза, а потом
стала открывать их все шире, шире и наконец свалилась на землю.
Из алтаря унесли Гуадалупскую деву. Индейцы, спустившиеся с гор, чтобы
работать на плантациях, входили группами и, не обнаружив в церкви
изображения богоматери-индеанки, торопливо крестились и бормотали под нос:
- Чудом пришла, чудом ушла...
Наиболее богомольные опускались на колени, точнее - на одно колено, еще
точнее - на правое, и устанавливали зажженные свечи на полу среди букетов
цветов, с которых от прикосновения дрожащих пальцев слетали лепестки.
Словно влюбленные в огонь, они безотрывно глядели на пламя свечей. Два
черных зрачка следили, как колышется над фитильком, словно живой, золотистый
огонек, поглощая желтоватый воск.
Одетые в чистые белые рубахи и штаны, в накидки, которые носят обычно
жители побережья, они ждали, когда к ним вернется Гуадалупская дева, - ждали
уже четыреста лет подряд, и лица их были безмолвны, бессловесны, молчаливы,
лишь пламя свечей отражалось в глазах, сверкающих из-под падавших на лоб
черных, длинных и жестких волос.
Под одной из балок чердака - между раскаленной цинковой крышей и
прохладной тишиной церкви, в которой уже никто не двигался, - соратники Боби
случайно обнаружили какие-то листки. Три пачки листков, на которых
повторялись напечатанные большими буквами слова: "Всеобщая забастовка",
"Справедливая забастовка", "Свободы и хлеба!" Мальчишки уже забыли о той
битве, которую затеял Боби, бросая комки грязи в верующих, в панике
покидавших церковь и причитавших: "Нас побили камнями, да, да, нас побили
камнями!.. Протестанты!.."; "Они забрались на крышу церкви и оттуда побили
нас камнями!.."; "Одна сеньора простерла ввысь руки, готовясь принять
мученическую кончину, а в нее стали бросать камни, пока она не опустила
руки!"; "Мало им было, что они прогнали приходского священника и украли
богоматерь с алтаря... Теперь они хотят запугать тех немногих, которые еще
приходят в церковь, крадучись через ризницу, яко тати!"
- Этот мусор надо передать полиции... - предложил мальчишка по прозвищу
Петушок.
- Этот мусор пусть остается здесь, - решил Боби, - да, здесь, -
подчеркнул он. - Пусть остается до завтрашнего дня, в полицию сообщать не
будем, я решу, что с этим делать. А сейчас нам пора отсюда уходить, меня
жажда совсем замучила.
- Сначала перекурим, - предложил Петушок.
- Идет, - согласился Гринго.
Из карманов появились измятые сигареты, спички без коробков,
зажигавшиеся о стены или о подошвы ботинок, а в руках одного из ребят
оказалась даже трубка.
Они с трудом спустились по раскачивавшимся подмосткам, приходилось
подтягиваться на руках, пролезать между досками и, обхватив стойку руками и
ногами, скользить по ней вниз. Спустившись на землю, ребята побежали к
Пьедрасанте выпить чего-нибудь прохладительного.
- Ты чего хочешь?
- А ты?
- Я - клубничного!
- А я - апельсинового!
- А мне - лимонного!
Лавочник готов был их убить, так и хотелось вместо соков со льдом
предложить им яду - кому цианистого калия, кому стрихнина, а кому
шафранноопийной настойки... Как не вовремя нагрянула эта банда - судья
только начал рассказывать о своей беседе с управляющими Компании по поводу
забастовки, если она будет объявлена. Но кто ее объявит? Кто осмелится
повесить колокольчик всеобщей забастовки на шею _Зверя_?..
- Сейчас разделаюсь с этими дьяволятами, - поднялся Пьедрасанта из-за
стола, за которым сидели судья, капитан и учитель, который ни к чему не
притрагивался, тогда как остальные потягивали пиво. А мальчишки уже
проскользнули вдоль стен к стойке, алчно поглядывая вокруг; они носились,
как одержимые, по залу, скользили по цементному полу, словно на коньках, и
сами себе аплодировали; они кричали, прыгали, дико хохотали, хохотали,
хохо...
- А мы, Пьедрасанта, прощаемся... - пропел, как обычно, судья: клиенты
подошли попрощаться с лавочником, который уже начал дробить лед в
металлическом тазике, приготовляя прохладительное.
- Мы оставляем вас с этой ватагой. Не забывайте, что эти голубчики -
дети миллионеров, и к стенке поставить их силенок не хватит... - предупредил
Каркамо, у которого до сих пор оставался неприятный осадок после угроз
лавочника в адрес Андреса Медины.
- Привет, ребята! - воскликнул учитель, обращаясь к мальчишкам; он,
казалось, с завистью наблюдал за их веселыми проказами. Судья, выйдя на
улицу вместе с Каркамо и учителем, простился с ними и направился в другую
сторону.
- Я обратил внимание, капитан, - проговорил учитель, фамильярно взяв
под руку офицера, - на то, какое впечатление произвел на всех мой рассказ о
том, как меня вылечили от запоя. Но, поверьте, меня вылечила не только эта
грязь. Просто счастливое совпадение! Я обрел то, что придало смысл моему
существованию, всей моей жизни... Но об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас
вы, похоже, спешите...
- Ничего подобного, учитель, я просто хочу поскорее пересечь площадь и
укрыться в тень.
Учитель старался не отставать от капитана, но отчаянно хромал - ему
недавно подарили новые лакированные туфли белоснежного цвета; они казались
такими удобными, прохладными, а на самом деле жгли ноги, будто горчичники,
да еще старая мозоль мучила, - и Родригес еле ковылял, стараясь ступать на
каблуках, а не на носках, по гравию, которым была покрыта площадь.
- Я так и думал, - Каркамо вернулся к прерванному разговору, как только
они достигли освежающей тени, отбрасываемой полуразрушенной стеной, -
человек перестает пить либо когда отравится алкоголем, либо когда, как у
вас, у него появляются иллюзии.
- Вот поэтому, капитан, надо видеть разницу между теми, кто пьет,
потому что этого требуют его желудок, его кровь, потому что червячок гложет,
и теми, кто пьет от пресыщения, от пустоты, потому что не знает, куда себя
деть...
На этот раз офицер взял под руку учителя, как бы приглашая его
продолжать.
- Тот, кто пьет, потому что этого требует его организм, - продолжал
учитель, - может излечиться просто сильнодействующим слабительным, например
тухлой грязью или тиной. Однако люди, потерявшие рай, как, например, я, не
излечиваются, пока не найдут смысла жизни. Алкоголик похож одновременно на
игрока и на самоубийцу. Он пьет не только ради удовольствия опорожнить
стопку, он словно что-то пытается доказать. И зная, что вино для него - это
яд, он, будто самоубийца, пьет, чтобы избавиться от чувства одиночества...
- Как вы всех разложили по полочкам, учитель! - воскликнул Каркамо и
дружески похлопал его по спине.
- Еще бы! Я тоже служил в армии, и мне представлялось, что служил в
батальоне самоубийц!
- Но, учитель, раз уж вы рассказываете о чудесах, так откройте мне,
пожалуйста, кто этот святой или, скорее всего, эта святая, которая сотворила
чудо. Ведь ясно, что вам помогла не протухшая тина... Какая-нибудь живая