Астуриас Мигель. Глаза погребенных

можно поведать свои горести, лишь она одна услышит, - вы жаловались
Гуадалупской деве, как ребенок. Затем вы сели на лошадей, которых дал
евангелист... - Священник так и подскочил, услышав эти слова, и даже решил
было пустить в ход... руки, хотя бы для того, чтобы окропить себя святой
водой... да вот, как назло, вылилась она, пока он ехал на лошади.
- Вы уехали... - продолжал Рамила, - а я побежал в вашу комнату, думая,
что, быть может, вы оставили там какое-нибудь письмо, что-нибудь еще, и
нашел там эти вещички. К счастью, я поспел на поезд в Тикисате и сумел
занять здесь стратегические позиции. Один из наших товарищей - большинство
людей, работающих на железной дороге, заодно с нами, - сообщил мне, что в
вагоне едет Моргуша. Мне передали, что полицейский, по-видимому, должен
сопровождать вас, падре. Так оно и оказалось...
Священник поблагодарил его - упрашивая, умоляя взглядом, чтобы тот
ушел.
- Я боюсь вас скомпрометировать... - сказал падре ему наконец,
дипломатично давая понять, что незнакомцу лучше вернуться на свое место.
- А почему сейчас? Как только появится Моргуша...
- Что, так его называют?
- Да, это самый неприятный тип из всей секретной полиции. Кто знает,
зачем выбрали его? Быть может, не столько для того, чтобы сопровождать вас
до границы, сколько для того, чтобы спровадить вас куда-нибудь еще. Однако я
должен вас успокоить - ни вы, ни я не можем скомпрометировать друг друга, я
просто пассажир, которому захотелось поговорить с падре. Ведь никому не
известно, что этот скот - полицейский, а вы - арестованный.
Тревога все больше и больше охватывала падре Феррусихфридо, теперь он
не только боялся Моргуши, но и начал волноваться еще по поводу того, что
услышал от Рамилы.
- Успокойтесь, падре, вы не одиноки! Будьте уверены, здесь вы под
надежной защитой, и я тоже вооружен. Если этот мерзавец попытается
что-нибудь сделать, мы тут же его прикончим. Самое главное - не
скомпрометировать вас. Сейчас, когда он опоражнивает свой желудок, конечно,
отменно подходящий момент, чтобы вытащить его в тамбур и, как будто желая
помочь ему, сбросить с поезда. Пусть себе отправляется прямой дорогой в ад,
там его давно уж поджидают...
Священник никак не мог успокоиться - он даже не слышал, о чем ему
говорят. Рамила понял это.
- Успокойтесь, падре! Успокойтесь, я ухожу на свое место! Но прежде мне
хочется сообщить вам, если вы пожелаете известить каких-то лиц -
родственников, друзей, курию или мексиканское консульство... вы скажите мне,
я все сделаю...
- Известить кого-нибудь... - повторил священник, вспомнив просьбу
капитана Каркамо, однако мысли его испарились... (да, да, предупредить Росу
Гавидиа, или Малену Табай, в Серропоме) испарились, как только он услышал
стук двери туалета. Падре бросил взгляд на полицейского. Моргуша, держась за
опустевший живот, еще не мог найти себе места - мутные глаза слезились,
волосы повисли патлами; его пиджак, и брюки и даже туфли вымазаны - тщетно
пытался он вытереть их носовым платком, который тоже был испачкан, так же
как и галстук, и обшлага, и лацканы пиджака.
Феху хотел почитать молитвы, однако кожаный переплет "Божественных
служб" и тонкие странички отсырели и слиплись - он вынужден был отложить
книгу, но про себя он молился. Молился всем сердцем, обращаясь ко всем
святым, прося о ниспослании благодати, пусть хоть кто-нибудь из них
оторвется на мгновение от своих небесных дел, пожертвует блаженством райским
и... пощекочет перышком в глотке субъекта, сидевшего рядом, чтобы тот опять
поднялся и удалился...
И в самом деле, видно, кто-то из святых целителей, оторвав свое перо от
священных писаний, пощекотал им в глотке Моргуши. Раз, другой, третий -
тяжело отрыгнув, покрутив головой и как-то по-животному всхлипнув, Моргуша
стремительно поднялся и, покачиваясь, будто пьяный, вдребезги пьяный, снова
скрылся в туалете.
На этот раз священник - еле заметным жестом - подозвал к себе Рамилу. У
падре Феху буквально во рту пересохло при воспоминании о просьбе капитана
Каркамо. Предупредить Росу Гавидиа, или Малену Табай, в Серропоме, что в
парикмахерской "Равноденствие" найдены документы, чрезвычайно
компрометирующие ее...
Вспомнил он "Равноденствие" и крепко сжал в руках "Божественные
службы", засунул книгу в карман сутаны. Возник в памяти и дон Йемо, который
перед кончиной так осчастливил его - пожертвовал для церкви изображение
Гуадалупской девы, Куаутемосины...
- Да, мне все-таки удалось возвести ее на алтарь!
- Я думаю, что ее оттуда убрали, как только вы уехали.
Со всем уже примирился падре, но эта весть была худшей из всех - он то
широко раскрывал глаза, то зажмуривал их, боясь поверить...
- Скажите... говорите...
- И если ее еще оттуда не убрали, то уберут, потому что "Тропикаль
платанера" распорядилась водрузить в церкви изображение святого Патрика...
- Святого Патрика?
- Да, он, как говорят, покровитель Нью-Йорка, и поскольку они
разыгрывают из себя гватемальских патри...отов, то своего Патрика втаскивают
на алтарь...
Рассмеялся Лоро Рамила, чуть не задохнулся своим смехом попугая лоро,
который никогда не смеется сам, а только подражает смеху других, однако тут
же пришлось Рамиле подавить приступ смеха, когда он увидел, насколько сражен
этим известием падре Феху. Священник заговорил о том, как стали ныне
злоупотреблять именем святого Патрика, которого в свое время уже
использовали в качестве покровителя пиратов, хотя ничего общего он не имел
ни с англичанами, ни тем более с американцами, и, наоборот, он всегда был
настроен против тех и других, будучи апостолом Ирландии. Священник говорил и
часто моргал, пытаясь сдержать слезы, как вдруг у него возникла мысль, что,
мигая, он невольно подражает Моргуше. Рамила навострил ухо, пытаясь
определить, что же произошло с Моргушей в туалете, - оттуда уже не
доносилось никаких звуков. Полное молчание... Он поднялся. Пожалуй, лучше
посмотреть. Взглянул и вернулся.
- Беспокоиться нечего, падресито, мы можем спокойно беседовать. Этот
мерзавец уже ничего не чувствует, не видит и не слышит... Я пощупал его -
такими холодными бывают только покойники.
- Быть может, надо помочь ему... может, он пожелает исповедаться...
- Ах нет, падре! Такой негодяй, да что вы! Нет! Уж не хотите ли вы
открыть врата небесные перед преступником?
- Но разве вы не понимаете, что это мой долг... кроме того, могут
осудить меня...
- Пусть его осуждают силы небесные!
- Не следует так говорить! Это же вечный огонь! Вечная жизнь в аду!
- Мало! Очень мало за все его кровавые злодеяния! Эх, пусть лучше мои
глаза увидят, что он умер без отпущения грехов! Вы отсюда не двинетесь! Ах,
как бы хотел я быть уверенным, что он отправится в ад!
- Кощунство!
- Кощунство?.. Если бы я был уверен, что ад существует... меня
одолевают проклятые сомнения, они не позволяют мне насладиться...
Насладиться местью!.. Только бы этой кровавой бестии не удалось уйти от
возмездия! Ведь это он расстреливал в порту забастовщиков, попавших в
кольцо, - с одной стороны винтовочный огонь, с другой - акулы... А я видел,
видел этих людей перед лицом смерти, наших товарищей, одетых в лохмотья, я
видел, как они отступали на самый край мола, раненые, изувеченные,
обливавшиеся кровью; я видел, как они падали в море, и вода становилась
красной... А потом - акулы... и мертвая тишина... Эх, если этот бандит и
останется жив, так только из-за вас. Если бы не вы, я давно бы пристрелил
его. Не повезло мне! Впервые он попался мне на мушку... и вот я ничего не
могу сделать из-за вас - иначе, конечно, осложнится ваше положение. Но уж
чего я никак не смогу допустить - чтобы вы молились за него... да еще рукой
помахали...
- Раз вы считаете, что я просто "машу рукой", так почему же вы не
позволяете мне пойти? - спросил священник.
Ответ Рамилы был незамедлительным и неожиданным:
- Все из-за того же, из-за сомнений!.. Из-за сомнений! А вдруг
окажется, что вы правы, и это его спасет!..
Дверь туалета распахнулась. Дальнейшие дискуссии были бесполезны. На
пороге появился Моргуша, но тут же захлопнул дверь, - он настолько обессилел
от безудержной рвоты, что не успел в нужный момент снять брюки: черепахой
галапаго повис на его заду пластырь, начавший расползаться по бедрам, по
икрам.
Ему стало легче. Просветлело в голове, как всегда, когда избавляешься
от пищи - пусть через рот, через нос, через...
Но надо было умыться, надо было вымыться, надо было сменить белье,
туфли, а как выйти отсюда? Как выйти?
Так он и сидел, закрывшись в туалете, пока не появились другие агенты,
его подчиненные, которые ехали в вагоне второго класса - без формы,
переодетые в штатское, как местные жители; пренебрегая своей обязанностью
торчать всегда на глазах начальства, агенты уснули под монотонный перестук
колес поезда, забыли даже о том, зачем они здесь и для чего в карманах у них
пистолеты, пули, резиновые дубинки, от удара которых на теле жертвы не
остается следа, свистки и наручники. ("Как же все-таки очиститься, как выйти
отсюда?" - горестно размышлял Моргуша, осторожно ощупывая одежду и боясь
сделать лишнее движение: все промокло, покрылось изнутри горячей, липкой
кашей.)
- Нет никакой нужды просить извинения. Если вы раскаялись, вы уже
искупили свои греховные слова...
- Греховные, но они от чистого сердца, падре!
- От чистого?.. Пречистая дева Мария!..
- А знаете, как обернулось дело, - продолжал Рамила в раздумье, - тот
самый капитан, который просил вас известить эту учительницу в Серропоме,
сообщить ей о документах, ведь чуть-чуть не бил убит в ту ночь, когда он по
приказу коменданта нес бумаги, найденные у парикмахера, чтобы доставить их в
комендатуру. Само собой понятно, даже комендант не знал, что в этих
документах. Если бы ему это стало известно, он, очевидно, сам забрал бы все
и тут же дал бы шифровку в столицу о том, что он раскрыл одного из наиболее
важных наших связных...
Время от времени слышалось, как Моргуша приоткрывал двери туалета.
Рамила и священник тут же умолкали, но как только раздавался резкий стук
захлопнувшейся двери, они возобновляли беседу.
- Да, той самой ночью два наших товарища сидели в засаде, выжидая,
когда пройдет капитан...
- А как они узнали, что он несет документы?
- Один из этих товарищей, друг детских лет Каркамо, случайно подслушал
разговор во время траурной церемонии...
- Друг детских лет и... донес?
- Его долг был спасти товарищей по борьбе, и поэтому он не только
сообщил о случившемся, но и сам пошел в засаду. Он и еще один хороший
стрелок спрятались там, где должен был обязательно пройти капитан,
направляясь в комендатуру. Там им предстояло покончить с капитаном,
перехватить бумаги, иначе коменданту пришлось бы арестовывать почти всех
жителей побережья...
После паузы - слышно было, как снова открылась и захлопнулась дверь
туалета; Моргуша не решался выйти и выжидал, не появится ли кто-нибудь из
его подчиненных, - Рамила продолжал:
- К несчастью, нам не удалось перехватить документы... бумаги попали в
руки властей. Пришлось изменить план действий, ускорить ход событий. Один
офицер - он, как обычно, спешил на свидание, кстати, его любовница почти что
моя землячка, она из Гондураса, - возвращался со своим отрядом после ночного
патрулирования и встретился с капитаном Каркамо буквально в нескольких шагах
от того места, где капитана поджидали две заряженные винтовки. Таким
образом, сам того не подозревая, этот другой офицер спас жизнь капитану
Каркамо. Те, кто поджидал Каркамо, не стали стрелять, поняв, что в подобных
обстоятельствах...
- Им просто не хватило храбрости... - перебил его священник, бросив
своего рода вызов, по-мексикански.
- Им не хватало оружия... Термины - "храбрецы" и "трусы" годятся,
скажем, для дуэли, но в такой борьбе, как наша, они не имеют смысла...
- Боже мой! - встрепенулся священник, ладонью провел по лбу и прикрыл
глаза. - Что я наделал!.. Затмение нашло... проговорился, назвал имя, а
человек меня просил... он на военной службе, офицер... его же расстреляют...
Забудьте обо всем!.. Обещайте мне!.. Господом богом вас заклинаю, пусть
никогда не сорвется с ваших уст имя капитана Каркамо... Но вы не будете
молчать, ведь он - ваш враг... Донесите на меня, если хотите... Скажите, что
это я узнал тайну бумаг, когда парикмахер вызвал меня, чтобы подарить мне
изображение Гуадалупской девы, что некоторые из этих документов остались в
моих руках и поэтому я смог предупредить учительницу, чтобы она бежала...
- Каркамо уже не враг. Успокойтесь, падресито, я больше всех
заинтересован в том, чтобы никто не знал о Каркамо и о той великой услуге,
которую он оказал нашему народному делу, изъяв компрометирующие документы.
Самое важное сейчас - это Каркамо!..
- Простите, я не хотел, чтобы вы, узнав секрет... как я, злоупотребили
доверием...
- ...чтобы я, узнав секрет... узнав, что он будет вынужден вручить мне
документы... Это был бы шантаж... А мы не заинтересованы в том, чтобы
шантажировать или покупать военных, которые в минуту опасности, спасая свою
шкуру или свое имущество, становятся на сторону народа или делают что-нибудь
на благо народа, а затем снова меняют шкуру и становятся палачами... Каркамо
- сейчас самое важное, как я вам уже сказал, потому что по его поведению мы
теперь знаем, на чьей он стороне, и если бы ему сейчас что-либо угрожало, мы
бы защищали его, мы делаем на него ставку...
- Спасибо, друг Рамила! Спасибо! Вы сняли с меня огромное бремя!.. Ваши
слова... ваши аргументы... это, конечно, не спасает меня от меня самого. Я
должен камнем бить себя в грудь, потому что не сумел сохранить в тайне имя
человека, который неизвестно почему пошел на самопожертвование, поставил под
удар свою жизнь - ради этой учительницы!
- Каркамо - самое важное!.. - повторял Рамила чуть ли не автоматически.
- Роса Гавидиа, или Малена Табай - это, впрочем, одно и то же, будет
схвачена, если ее имя упоминается в тех бумагах, которые капитан не успел
прочесть. Может быть, мы не сумеем предупредить ее и спасти... Но самое
важное сегодня, именно сегодня, - это Каркамо. Вы понимаете меня? Мы обязаны
помочь ему избавиться от мундира, который отгородил его от народа и мешает
ему сделать шаг...
- Я очень благодарен вам за то, что вы оценили должным образом мужество
этого офицера. Мне кажется, ваши слова сняли камень у меня с души...
- Временами мне кажется, что мы все закрыты в какой-то огромной темной
комнате. Мы тщетно ищем друг друга в темноте...
- Если я смогу чем-нибудь вам помочь, можете рассчитывать на меня...
- Этот китаец, нет, не тот, не молодой, а пожилой... - показал Рамила
на двух пассажиров, которые продолжали сидеть в полной неподвижности в конце
вагона, - сейчас, между прочим, они были почти единственными пассажирами в
опустевшем вагоне - все условия для того, чтобы Моргуша смог разделаться со
священником без свидетелей.
Рамила только успел указать священнику на старого китайца, но досказать
не успел. Послышались шаги, раздались голоса у дверей туалета. "Одежду,
ботинки, воды, мыла! Поскорее вымыться, немедленно переодеться!.." -
требовал Моргуша от своих подчиненных; агенты наконец появились один за
другим, осведомляясь, не нужно ли начальнику чего-нибудь...
- Чего-нибудь? Мер...завцы... сукины дети!.. - орал Моргуша, вне себя
от ярости.
- Еще осмеливаются спрашивать, не нужно ли чего-нибудь, когда начальник
сидит тут, как в тюрьме, в этом... и не может выйти!
Полицейские агенты поспешили на розыски. Вода, мыло, нижнее белье,
костюм, туфли...
- Это его люди, - проронил Рамила сквозь зубы, не выпуская изо рта
зажженную сигарету, - но не беспокойтесь, у нас тоже есть люди, они
вооружены и готовы на все...
По спине священника пробежал холодок. Побережье дышало всеми легкими, а
он - боже мой!.. только он, маленький, ничтожный человечек, не может дышать,
не может говорить...
Не словом, а жестом он спросил у Рамилы, что тот хотел сказать по
поводу старого китайца.
- Ах да, простите, я забыл... Китайцы поедут вместе с вами... вместе с
вами пересекут границу, и там старый китаец вручит вам кое-какие
документы...
- Документы?.. - с трудом вымолвил священник.
- Не тревожьтесь. Это копии телеграмм, которыми обменялись "Тропикаль
платанера" и министерство внутренних дел...
- Телеграммы?
- Я же сказал вам, не тревожьтесь. Китаец вручит их вам, когда вы
пересечете границу и будете у себя на родине. Телеграммы подтверждают, что
вы были высланы из страны не по просьбе, а чуть ли не по приказу
"Платанеры". Компания обвиняет, вас в подстрекательстве католического
населения, будто вы призывали выступать в поддержку всеобщей забастовки...
Из туалета доносилось какое-то бормотание, какой-то шум, возня. Моргушу
мыли два полицейских агента, засучив рукава, тогда как остальные его
подручные ждали возле двери, держа в руках одежду и ботинки.
- Содержание телеграмм столь недвусмысленно, - говорил Рамила, - что
они могут служить доказательством. Располагая ими, вы можете открыть властям
своей страны, прессе и своему церковному руководству подлинную причину вашей
высылки, и таким косвенным путем вы поможете распространить правду. Нужно,
чтобы за пределами нашей страны узнали, что здесь делается и о чем молчат
информационные агентства...
- И тогда меня уже не смогут обвинять в поджоге?..
- В каком?.. В поджоге часовни американских евангелистов?
- Хотя...
- Но ведь это наших рук дело...
- Ваших?.. Тех, кто организует забастовку?..
- Наших...
- Порой что-то слышишь, но поверить трудно. Вы, таким образом, дали
оружие нашим противникам, чтобы они незамедлительно расправились со мной,
выслали меня по обвинению в поджоге. И, собственно, ни для вас, ни для меня
это...
- Мы решили сделать это, когда в наши руки попали копии телеграмм,
которые вам вручит китаец...
- Ничего не понимаю! Что же, для вас было бы лучше, если бы меня
высылали из-за забастовки?..
- Нет, нет! Мы подожгли барак евангелистов-янки для того, чтобы они не
использовали сам факт вашей высылки в своих целях. Они хотели запугать наших
людей. Они, конечно, хотели представить дело так, что-де люди наши -
покорные существа, вялые и нерешительные, уж если священника - обратите на
это внимание, - священника и иностранца выбрасывают на границу... то с
нашими людьми церемониться нечего... что же ждет тогда остальных?.. - Он
поднялся с места. - Я пойду к себе, вот-вот появится Моргуша... Как
одеколоном несет... пытается заглушить зловоние... Ну, счастливого пути, и
не забывайте!..
- Дайте мне руку, - попросил падре.
- Обе руки. Одной мало. И я даю вам обещание, что если мы победим, то
ваша Гуадалупская дева вернется на свой алтарь и мы пригласим вас на
празднества.
Рамила пошел на свое место, а священник беззвучно шевелил бледными,
жухлыми, как высохшие листья, губами, будто смаковал мед надежды.
Душно. Небо казалось песчаным. Моргуша водрузился на свое место рядом с
Феху и все что-то нюхал и нюхал вокруг себя, не переставая мигать. Китайцы
сидели по-прежнему неподвижно. Феху пощупал уши. Казалось, от бесконечного
монотонного шума колес и сами уши стали колесами. Неосторожный жест. Ужасная
неосторожность. Ведь агентов тайной полиции в народе прозвали "ушами". Но, к
счастью, Моргуша ничего не замечал, он все принюхивался - его преследовало
зловоние, и ни на что другое он не обращал внимания. Падре решил, что самое
благоразумное сейчас - помолиться. Из кармана сутаны падре Феху вытащил
"Божественные службы", но тут же отложил книгу: похоже, надвигался ураган.
Пыльная завеса на глазах превращалась в горячий ливень. Зарницы разрезали
небо залпами расстрелов. На горизонте в багровом закате тонуло солнце, а
далекие молнии сверкали, обгоняя одна другую. Падре Феррусихфридо зажмурил
глаза. Он был уже не в поезде, а летел в беспредельном пространстве...

XXX

Взглядом - глаза покраснели от бессонной ночи и бессонной сьесты -
капитан Каркамо поискал, с кем можно было бы поговорить. Он искал живых
людей, а не призраков. Людей из плоти и крови, а не какие-то контуры,
очерченные светлым пунктиром, словно детали механической игрушки, которую
ему подарили в детстве и которую можно было бесконечно собирать и разбирать
в разных комбинациях...
Если Роса Гавидиа... если Моргуша... если падре Феху... если успеют
предупредить... если ей удастся спастись... если компрометирующие бумаги...
Написано ли ее имя в тех бумагах, которые он оставил на письменном столе
шефа?.. Но прежде всего надо подумать о падре Феху и о Моргуше... Пересечет
ли священник границу?.. Удастся ли ему?.. Не убьют ли?.. Хотя, пожалуй,
нет... побоятся скандала... Скорее всего, изобьют его до потери сознания, а
затем в товарном поезде увезут в столицу и бросят в какой-нибудь подземный
каземат... Для них нет лучшей улики, чем написанное на воротничке имя...
Роса Гавидиа... Малена Табай... Серропом... Инкогнито... тупик.
К счастью, сегодня он был свободен. Ему захотелось пойти в поселок и
выпить пива. Уйти - вот что надо сделать. Уйти из комендатуры.
Он задержался у дверей комнаты капитана Саломэ, спросил его, не надо ли
чего-нибудь принести, но тот, отрицательно покачав головой, продолжал
напевать танго, неуверенно подбирая мелодию на гитаре:

Розой пламени мужчины ее звали:
в поцелуях обжигала губы.
От пожара глаз ее они сгорали -
берегись ее любви, она погубит...

- Bye, bye!.. {До свидания!.. (англ.).} - простился с ним Каркамо и
пошел, а танго все еще звучало в его ушах, только теперь ему казалось, что
его товарищ вместо слов "Розой пламени..." напевал: "Росой Гавидиа..."
Знал ли что-нибудь капитан Саломэ? Почему же всякий раз, как он
заглядывал к нему, тот встречал Каркамо словами танго:

Роза пламени, счастливая, смеялась,
роза пламени со всеми развлекалась.
Падают и падают пронзенные сердца. -
Ха-ха!.. Ха-ха!
Девушка хохочет - и опять манят уста...

Каркамо даже остановился, ему захотелось отбить такт ногой, бить ногой,
точно лошадь копытом... Хаха!.. Ха-ха!.. Его преследовало это танго...
Захотелось скрыться... Моргуша... документы... Компрометирующие документы...
вчера вечером он их сжег - правда, не в очень удачном месте, но ничего иного
не оставалось... Ха-ха!.. со всеми развлекалась... Ха-ха!.. счастливая,
смеялась...
Он ускорил шаг. Надо бежать, забыться, освободиться от своих мыслей.
Иначе зачем ему было уходить из комендатуры?.. Пожариться на солнышке?..
Лучше уж качаться в гамаке!
Густая тень листвы, ограды, банановые стволы, гуарумо, кактусы нопали;
высохшие колодцы; дворики, где на веревках висит белье, а в некоторых
сооружены небольшие очаги; в одном патио сушится на солнце распяленная на
палках шкура быка, еще покрытая кровью и облепленная отчаянно жужжавшими
мухами; ранчо под выцветшей от солнца соломенной кровлей, стены из
необожженного кирпича, цинковые крыши, на которых зной точил свои когти;
сонные коровы, огороды, где растет так много вкусного - редиска, салат.
Какой-то мальчуган вытащил из земли редиску и размахивал ею, словно красной
погремушкой, - только погремушка эта, с которой срывались песчинки, не
звенела - вот-вот он вонзит в нее зубы.
Вдруг Каркамо услышал шаги. Кто-то шел позади.
- Вы сегодня свободны?
Уголком глаза ему удалось увидеть силуэт мужчины. Тот задал ему вопрос
и пошел рядом. Это был гнусавый учитель Хувентино Родригес. С тех пор как он
вылечился от алкоголизма, он перестал бродить по поселку, расспрашивая всех
и каждого о Тобе.
- Вы сегодня свободны?
- Как видите, учитель. А у вас теперь бессрочные вакации? Сказали
"стоп" спиртному и завоевали себе отдых до конца жизни...
- Увольнение до конца жизни, вы хотите сказать...
На главной площади поселка, где деревья - фикусы, гуарумо, сосны,
кипарис, манго - столпились, чтобы дать место зеленой лужайке английского
парка, открытого алькальдом, все замерло, даже воздух был плотный, как
свинцовая стена.
- Куда это вы путь держите, мой капитан, можно узнать?
- К Пьедрасанте, пропустить пивка, - ответил Каркамо, ускоряя шаг;
всего несколько шагов отделяло их от дверей лавочки, в которой, как всем
известно, хозяин устроил нечто вроде таверны и пивной.
Лавочник в легкой спортивной рубашке, выпятив толстые губы, прикорнул в
укромном уголочке рядом со старыми, страдавшими от блох псами, котом и
взлетевшими при появлении капитана и учителя двумя голубями.
- Кто? Кто там?.. Кто там? - сквозь сон пробормотал Пьедрасанта,
недовольный тем, что прервали его сьесту.
- Мирные люди! - закричал Каркамо; после яркого солнца глаза его ничего
не различали в полумраке, и он с трудом отыскал столик.
- Пьедрасанта! - приказал капитан, усевшись. - Дайте две бутылки пива,
но со льда.
- Только одну, - поднял голос учитель, - я совсем не пью спиртного.
- Ну, в пиве так мало спиртного, - вмешался Пьедрасанта.
- Сколько бы ни было, но уж если капитан непременно хочет меня
угостить, так мне, пожалуйста, малиновый со льдом.
- И пива не пьете?
- И пива. Благодарю вас.
- Это с тех пор, как его вылечили евангелисты, - сказал Пьедрасанта,
уже совсем проснувшись. - По правде сказать, евангельского-то в них мало.
- Вылечили меня или нет, - заметил учитель, - к чему говорить об этом!
Вечно он лезет не в свое дело - досталось бы ему в ту ночь... Так разделали
бы ему физиономию, если бы жалко не стало...
- Когда? - спросил Каркамо; лавочник ушел за пивом для капитана и льдом