Страница:
- Мексиканец?.. Чудеснейшая рекомендация, а тем более в канун всеобщей
забастовки!
- Сеньор комендант, прежде чем вы уйдете, я хотел бы попросить вас об
одном одолжении. В ближайшее воскресенье мне хотелось бы устроить здесь
танцы. Так дайте, пожалуйста, указание патрулю - не знаю, кто там будет
дежурить, - чтобы они не спрашивали у меня разрешения муниципалитета. С
алькальдом мы на ножах, и он не даст разрешения даже за плату. Конечно, я
мог бы обойтись и без разрешения, пусть танцуют, но так все же спокойнее...
- До воскресенья время еще есть, посмотрим... - сказал комендант и так
широко зевнул, что казалось, будто он говорит в воронку. - Ну, ладно, я
пойду... Если вам не нужен этот листок, я возьму его с собой... "Всеобщая
забастовка"...
- Возьмите, комендант, вам он пригодится.
Представитель власти простился с Пьедрасантой и направился по улице,
стараясь держаться теневой стороны, - хотя бы черточка тени, тоненькая, как
ресница, - он кивал направо и налево: немногочисленные прохожие - знакомые и
незнакомые - спешили снять перед начальством шляпы.
"Не поплачешь - не пососешь", - заметил про себя Пьедрасанта, услышав,
как плачут младенцы в церкви. Довольный тем, что удалось ввернуть словечко
насчет разрешения, - а танцы всегда приносят выгоду торговле, - лавочник
заглянул в парикмахерскую, где уже собрались завсегдатаи, намереваясь
сыграть в картишки.
Не успел он переступить порог, как сразу же кто-то обратился к нему:
- Видал, Пьедра, как Зевун отдавал честь направо и налево?..
- Нет, не видел...
- Значит, ты ослеп, сам же с низкими поклонами провожал его до двери,
да еще вслед ему смотрел...
В парикмахерской "Равноденствие" компания собралась не в полном
составе. Цирюльника схватил приступ малярии как раз в тот час, когда они
обычно собирались, и приятели могли увидеть лишь его отражение в зеркале.
Хозяин парикмахерской был прикован к креслу, стоявшему на волосяном ковре,
по которому было страшно пройти из-за блох, гнид и прочих существ
"волосяного совладения", как говаривал судья, заходивший сюда править
бритву.
И о судье тут судачили - они продолжали бы его обстригать и
обрабатывать, стрекоча, как машинка для стрижки волос, которая скорее не
стригла, а выдергивала волосы с затылка клиента, если бы внезапно не был
подан сигнал тревоги и не появился бы Пьедрасанта. Деликатность - не признак
недоверия. Пьедра был закадычным дружком законника, и как-то однажды, когда
того в его присутствии кто-то назвал стариком, лавочник пришел в ярость.
Теперь же судью иначе, как Поплавком, не называли - за пустопорожнее
краснобайство, за умение скользить по поверхности и за то, что он опускал
свои нижние конечности на пол с таким грохотом, будто в туфлях были не ноги,
а свинцовые грузила. Поплавок и Павлин. Трудно было сказать, чего в нем было
больше - глупости или тщеславия. Он все и всегда знал, вот и сейчас, в
парикмахерской, когда его стали расспрашивать о всеобщей забастовке, судья
сразу же пустился в рассуждения, что термин "забастовка" не имеет ничего
общего с глаголом "забавляться", как, по его убеждению, могли предполагать
некоторые коллеги, поскольку-де "оба слова начинались одинаково". Затем он
закатил целую речь:
- Листовки и всеобщая забастовка в стране неграмотных?.. Не смешите
меня, лучше послушайте, что я вам расскажу! Один работавший по расчистке
парень и носильщик стояли, держа в руках по листовке, и, казалось,
внимательно ее читали, но кто-то шел мимо и обратил внимание, что они
пытались читать перевернутый вверх тормашками текст. Когда им об этом
сказали, они возмутились: "Какое безобразие! Раз мы бедняки, так нам
подсунули такие листовки, которые даже читать нельзя правильно!.." Но это
еще не все, дайте-ка рассказать... Другой тип - лакомка, устав водить
глазами по тексту, которого он не понимал, решил полизать бумагу; нашелся
кто-то, кто сказал ему, что там стоит заголовок: "всеобщая забастовка", так
он по этим словам водил языком до тех пор, пока от листовки не остались
клочки... Но и это еще не все, послушайте дальше... Три грузчика бананов,
темные невежды, отчаявшись оттого, что глазами они не могли поглотить то,
что написано в листовке, ее запросто съели, разжевали и проглотили, как
лепешку... Или вот еще случай... дайте-ка рассказать... Военный медик, он-то
был грамотен, но читать ему было лень, вот он и сунул листовку о
генеральной... о всеобщей забастовке под подушку и сказал: "Как все
осточертело, еще один генерал!.."
- Шутки шутками, а от всего этого и в самом деле голова заболит!.. -
заметили присутствовавшие, как только судья вышел и шаги его стихли на
улице; по общему мнению, словоблудие судьи было продиктовано самым черным
умыслом, черным, как та краска, что была на языке неграмотного, который
лизал листовку.
В этот-то момент и появился Пьедрасанта - и был подан сигнал тревоги.
- Если мастер не изгонит из своего тела малярию, - заявил на пороге
Пьедрасанта, - то прибылей вам не гарантирую... Надо будет мастеру съездить
куда-нибудь на сезон, сменить климат, в противном случае придется ему лечь
на кладбище...
Цирюльник пошевелился в кресле. От высокой температуры его постоянно
клонило в сон, и все окружающее виделось ему в тумане, как отражение в
мутном зеркале парикмахерской. Ему даже казалось, будто амальгама выливается
из его глаз. Жар и вместе с тем странный холод, промозглый, пронизывающий.
- Еще в старые добрые времена я советовал мастеру, чтобы он пустил
ртути в кровь, - говорил Пьедрасанта, - это единственный способ избавиться
от малярии раз и навсегда; я, например, вылечился после того, как принял две
коробочки этого дьявольского средства, от которого пылаешь так, точно тебе в
кровь перцу насыпали...
- Быть может, у сеньора Ихинио сифилис был?.. - вмешался другой
собеседник, которого Пьедрасанта одарил весьма недоброжелательным взглядом.
- Нет, его у меня не было, но врач предупреждал, что если меня еще раз
прижмет малярия, надо принять... это самое...
- Врач!
- Врач из помощи на дому...
- Значит, малярия хуже, хуже, хуже...
- Как будто сифилис лучше! Не лучше, конечно, но это излечимо, и для
того чтобы излечить остаточную малярию, засевшую в костях, в спинном и в
головном мозгу, тебе привьют сифилис, который не оставит и следа от бедной
малярии, так все своим чередом, а ты избавляешься от второго и в конце
концов окончательно вылечиваешься.
Они смолкли. Беседа о болезни цирюльника заглохла, не успев расцвести.
Кое-кто уже снял шляпу с вешалки, собираясь уйти. Шляпы надевали, но не
уходили. Оставались, просто чтобы убить время, листали газеты и журналы,
пожелтевшие от старости, или смотрели в дверь на пустынную улицу, пылавшую
солнечным зноем, или следили за схваткой свирепых цикад, за хороводами
мошек, за путешествиями тараканов.
- Пойдем... - произнес кто-то и развернул газету; показалось даже, что
газета зевнула, - она зевает, когда ее неохотно раскрываешь, а кроме того,
это уже недвусмысленно означает, что гостям пора уходить.
- Ну и старый номер. Послушайте-ка, что здесь написано: "Японская
подлодка угрожает Панамскому каналу... Она замечена близ побережья
Центральной Америки..."
- Ничего подобного, это сегодняшняя газета! Я только что читал у
китайца Лама. Только сегодня подлодка не японская, а немецкая.
- Выдумки гринго... из "Тропикаль платанеры". Они не знают, что бы им
еще выдумать, вот и все, - прохрипел со своего кресла парикмахер. - А эта
история с японской подлодкой все-таки стоила жизни бедному телеграфисту,
которого звали Камей - да, так его звали, - его еще хотели привлечь к
ответственности за то, что он якобы передал сообщение на японскую подлодку.
Случилось все это еще в начале войны. А сейчас, накануне всеобщей
забастовки, снова вытащили подводную лодку, только сфотографировали ее со
свастикой.
- Хорошая память у мастера, все помнит, все!
Цирюльник подтянулся в кресле, видно собираясь о чем-то еще
потолковать.
- Забастовка, похоже, распространится на оба побережья, а там, на
Атлантическом, - великое множество убитых и раненых...
- Великое?
- Определение точное. Великое - так говорят, когда убивают военные на
войне, потому что они выполняют свой великий долг, а если военный делает то
же самое в мирное время - это уже называется преступлением.
Цирюльник провел ладонями по брюкам, болтавшимся на худых ногах, как
будто ему становилось легче, когда он руками, точно холодными утюгами,
разглаживал ткань на коленях, и замолк, ощущая горечь на сухих губах и
надрывную боль в пояснице, в щиколотках, в затылке, в кистях рук.
- Сеньор Ихинио, вероятно, выскажет свое мнение... - сказал тот, на
которого Пьедрасанта бросал недружелюбные взгляды.
- Семь раз отмерь - один отрежь. Я понимаю, что, пожалуй, лучше
подождать...
- Подождать, как тот христианин Хуан, что зря руку в огонь не совал, не
так ли, сеньор Ихинио?..
- Хорошая характеристика христиан нашего времени! - воскликнул
парикмахер. - Пьедра считает, что надо подождать. Но времена изменились.
Нечего ждать, когда идет война, война совести, сознания, идей. Раньше ты мог
оставаться в стороне от всего этого, отсиживаться у себя дома. А нынче это
невозможно. Военный конфликт касается всех. Он всеобщий.
- Это забастовка всеобщая, а не конфликт...
- А что, конфликт серьезнее, чем забастовка, сеньор Ихинио?
- Я говорю от имени тех, кто не принадлежит ни к рабочим, ни к богачам,
- от имени тех, кто на всем этом может только потерять.
- Я тоже так считаю, - сказал парикмахер, - и я уже принял решение
встать на сторону...
- ...Компании - это надежнее! - воскликнул Пьедрасанта. - Встать на
сторону капитала, на сторону тех, у кого есть что терять и кто будет
защищать...
Парикмахер подлил масла в огонь:
- Я не согласен с Пьедрой. Как мы можем встать на сторону Компании,
богатых, капитала?
- Они нас поддерживают. Что было бы с моей торговлей, с торговлей
китайца Лама, с таверной этих братьев... не помню, как их зовут... с
парикмахерской, вот с этой, вашей, если бы Компания не стала платить
жалованье тем, кто у нее работает?
- Согласен, но поскольку проблема эта не только наша, - скажем, трех
или четырех котов, собравшихся под мостом, - а большинства, и не только
людей наших дней, но и будущего, нужно принести в жертву собственные
интересы. Надо с этим согласиться. Лучше погибнуть на стороне наших, а ими
являются рабочие, чем оказаться на стороне чужих, иностранцев...
- Подождите, постойте, пускай выскажется сеньор Ихинио!..
- Соучастие - вот что недопустимо... - подал голос Пьедрасанта, -
преступное соучастие...
- Нет, нет, позвольте мне слово. Речь идет не о соучастии, я не говорил
об этом. Я сказал, что в этой борьбе мы должны быть заодно с рабочими, а это
означает, что мы должны оставить наши прежние позиции, экономически более
или менее выгодные, и пойти на вполне понятные жертвы и потери. Нужно
сделать окончательный выбор и перейти к тем, кто представляет интересы
трудящихся. Если же мы не поддержим рабочих, то тем самым укрепим позиции
власть имущих...
- Средний класс...
- Я бы сказал: класс-флюгер...
- Флюгер? Почему же? Что-то мне не очень нравится, мастер, ваша манера
спорить! Вы не даете говорить другим...
- Да, мы всегда занимаем выжидательную позицию, а затем становимся на
сторону победителя, на сторону группы победивших богачей. Бедные никогда не
выигрывали, и если до сих пор выгоду получал тот класс, который мы называем
"средним", так это потому, что мы всегда плыли по воле волн, - подчинялись
воле крупных капиталов и военных группировок. Мы - это ремесленники,
коммерсанты, люди разных профессий, но на этот раз наши выгоды, выгоды
спекулянтов, лопаются.
- Времена изменились, мастер... - вмешался другой собеседник, с
миндалевидными глазами, выпученными и блестящими; он перестал тасовать
карты, которые от потных рук стали совсем влажными.
Пьедрасанта опять подал голос:
- И я считаю, что времена изменились!
- В пользу тех, о ком я говорю!
- Нет, сеньор, в пользу тех, о ком я говорил! Быть может, вы не знаете,
что дон Хуанчо Лусеро обратился вчера вечером в комендатуру полиции с
просьбой выделить наряд для охраны его дома?
- А, это потому, что вчера вечером его дом хотели взорвать! - сказал
игрок, перетасовывавший карты.
- Если у мастера хорошая память, то он должен понять, что это
означает... Дон Хуанчо Лусеро!..
- Да, кажется невероятным... Но в полицию обратился не дон Хуанчо, а
другой, которого зовут Лино, - помните, с ним была целая история, он
влюбился в какую-то сирену, тогда еще уверяли, что он будто бы рехнулся,
иначе его привлекли бы к судебной ответственности.
- Дон Лино или дон Хуанчо - не имеет значения. Это лишний раз
доказывает, что времена изменились и те, кто вчера, как, например, Лусеро,
могли кричать в лицо коменданту полиции, что они не нуждаются в его
протекции, поскольку они-де солидарны с народом, то теперь эти же Лусеро
бегут к коменданту и просят, чтобы он прислал солдат охранять их дом,
который, кстати, больше похож на дворец из "Тысячи и одной ночи".
- Мы никогда не сможем прийти к единой точке зрения, Пьедра, однако я
считаю, что все, о чем вы говорите, лишь подтверждает мой взгляд на вещи.
Братья Лусеро, которые, собственно, даже не принадлежали к среднему классу,
а были кость от кости из народа, уже забыли о своем происхождении и, что еще
хуже, - забыли об идеалах того человека, который оставил им свое богатство;
они примазались к власть имущим. В конце концов они поступают так же, как и
Айук Гайтаны и Кохубули, только те уже порастрясли свои денежки...
- Когда рак спит, его река уносит! Вот их и утащил в своих когтях
Зеленый Папа, недаром его символом избран не голубь святого духа, а орел.
Говорят, он за гроши скупал их акции, когда была паника, когда прошел слух,
будто наши банановые земли отойдут к другому государству.
- Наши? Легко тебе говорить, но учти, что промахи обходятся дорого и ты
косточки сможешь поломать...
Эти слова произнес один из тех, кто хранил молчание на протяжении всего
спора. Большой друг Пьедрасанты, он подошел к нему и похлопал его по спине,
давая понять, что все это было сказано в шутку.
- Ты бы оставил колоду в покое и рассказал нам, что произошло вчера
вечером и как хотели взорвать дом братьев Лусеро... - с трудом выдавил из
себя парикмахер; его душил приступ астмы, и он прямо-таки с головой ушел в
кресло.
- Подробностей я не знаю, но, кажется, их кто-то предупредил. Покушение
связывают с приездом некоего сенатора или какого-то другого важного лица из
"Платанеры"... Этот мистер должен был прибыть под видом "доброго соседа"...
- И прибыл... - бросил игрок, тасовавший карты.
- Ложь!.. - Зубы парикмахера звякнули, как клавиши пишущей машинки. -
Они сами распустили этот слух, чтобы выпросить у правительства оружие
накануне всеобщей забастовки на Тихоокеанском побережье. На Атлантическом
события уже развернулись, но забастовщики - не динамитчики. Это мирное
движение, и подтверждением того, что никакого покушения не было, служит тот
факт, что управляющий и другие чиновники заняты подготовкой к матчу в
бейсбол на участке, который, кстати, уже наполовину выровняли.
- Зато столько было шума! Все устроили в связи с приездом этого типа,
который прибыл якобы с инспекцией, - настаивал тасовавший карты.
- Мне известно следующее: они серьезно озабочены проблемой забастовки.
Хотят узнать, не вмешаются ли братья Лусеро, чтобы утихомирить страсти.
Видимо, они плохо информированы...
Чей-то мул с металлическим колокольчиком на шее во главе целого стада -
десять, двадцать, сорок мулов - появился на площади; и вместо того чтобы
идти по дороге, животные протопали по травяному ковру английского парка -
гордости алькальда - и пересекли газон, вызвав страшный переполох в
алькальдии. Дежурные швыряли в них палки, служащие выбежали из контор, а дон
Паскуалито, не в силах покинуть свое кресло, чуть было не потерял сознание.
Поток мордастых, ушастых, лоснящихся, выбивающих подковами искры
животных остановился, ошалело закрутился на месте под вопли дежурных,
бросавших в мулов палки, махавших шляпами. На помощь дежурным алькальдии
сбежались жители соседних домов и, разумеется, ребятишки, высыпавшие
отовсюду.
Из церкви выскочил священник. Что случилось? Что происходит на
площади?.. Как был, в стихаре, забыв снять эстолу с шеи, он поспешил к
Пьедрасанте и другим завсегдатаям "Равноденствия", бросившимся на улицу, как
и все остальные, поглазеть на происходившее.
- Вот видите, падре, как мы живем здесь... - комментировал Пьедрасанта.
- На малейший шум мы срываемся с места. Не только вы, но и все мы побежали,
даже кричали: "Святый боже!"
- Не будет ли правильнее сказать, мой добрый Ихинио, что мы находимся
на кратере вулкана?
- Вы имеете в виду вызов, брошенный вам североамериканскими
евангелистами, соревнование с ними?
- Ну, что вы! Никакого соревнования с ними не может быть, и ни о каких
сравнениях не может быть и речи.
- Мне стало известно, что эти евангелисты купили пустырь, собираются
строить свою часовню. Тот, кто хочет нас завоевать, даже к богу своему
тащит...
- Ты же Пьедрасанта {Piedra santa - святой камень (исп.).}, и тебе-то
надобно бы знать, что господь един, а все прочее - богохульство!..
- В ваше отсутствие, падре, они очень активно действовали,
распространяли разные брошюры и - что особенно важно - раздавали деньжата...
- Что ж, увидим, увидим... - С этими словами священник, подобрав
сутану, отправился снова крестить.
Пошел он, уверенный в том, что... И все пошли восвояси, уверенные в
том, что... дело началось.
По утоптанной земле босые ноги ступают мягко, неслышно, зато громко и
жестко топчут землю ноги в башмаках. Больше босых, меньше обутых. Больше
знойного мрака с мерцающими звездами и меньше света - желтого света
керосиновых ламп, слепящего белого света ацетилена, светильников у дверей
лавчонок и фонарей - красных, треугольных - знак того, что здесь можно
отведать тамаль.
Зноем пропитана одежда, зноем она пахнет - совсем немного самой легкой
одежды на горячей темной коже, люди глазеют на танцы под сарабанды.
Землистое молчание земляной реки, тронувшейся с места... Больше мужчин,
чем женщин. Детишки взобрались на спины отцов. Белые сомбреро, черные косы.
Больше белых сомбреро, чем черных кос. Чернеют косы и распущенные волосы на
светлых и цветастых рубашках и блузах. Белеют сомбреро, а где кончаются
сомбреро, там начинается темнота.
Сарабанды отличались ценой: в самой дорогой за один танец берут
двадцать пять сентаво, в самой дешевой - десять. Обе сарабанды расположились
там, где главная улица поселка вливается в площадь с английским парком дона
Паскуалито, Первого гражданина, как он сам себя называл; по вечерам площадь
освещалась паровозным прожектором, установленным Первым гражданином на
здании муниципалитета, и его гости, усевшиеся в плетеных креслах, казались
пассажирами призрачного поезда, двигавшегося без рельсов куда-то через
поселок.
В "Бризах Юга" - сарабанда что надо! - танцоры, выходившие на площадку,
сбитую из плохо обструганных и плохо пригнанных досок, оставляли на контроле
шляпу, если она фетровая, и спичками, засунутыми за ленточку на тулье,
отмечалось количество танцев, протанцованных ее владельцем, и, если он
танцевал много, его шляпа походила на корону из спичек. В "Бризах Юга"
столики были покрыты скатертями, официанты обращались к клиентам на "вы",
разрешалось бросать окурки на пол, потому что здесь босиком не танцевали, и
даже имелись туалеты, которыми, правда, пользовались не все: чтобы добраться
до них, надо было обладать ловкостью циркового эквилибриста, куда проще
воспользоваться темнотой гостеприимной ночи.
Другая сарабанда - "Голубые горизонты" - напоминала огромную тюремную
камеру, куда можно было проникнуть через вход, очень похожий на запасную
лазейку-ширму, за которой скрываются в минуту опасности тореро на арене
корриды. Здесь танцующие пары отделялись от остальной публики канатом,
протянутым посередине площадки, и те, кто мог наличными оплатить следующий
танец, нагибаясь, подлезали под канат. Столиков здесь наперечет, все равно
что их и нет. Вокруг площадки расставлены скамьи и стулья. Объявления
гласили: "Запрещается бросать окурки на пол, иначе сеньориты могут обжечь
ноги".
Зевак собиралось раза в три больше самих танцоров. Они внимательно
следили за танцующими парами, обливающимися потом, молчаливыми,
изнемогающими от бурных ритмов. Несколько человек, с виду индейцы, плясали с
суровыми, сосредоточенными лицами, будто находились в церкви; они скорее
шествовали под музыку, медленно двигаясь по площадке, временами подпрыгивали
вместе с партнершей, которую обнимали, но которая, казалось, не существовала
для них. Танцевали только со знакомыми. Мария Хоштапак и Лукас Тибурон,
Андреа Сурса и Луис Гертрудис, Хуана Сантос и...
Метисы танцевали вызывающе, словно их демоны толкали, как говаривал
падре Феху, который по субботам оставался в поселке, чтобы не опоздать на
воскресную мессу, и иной раз, правда не слишком часто, заходил взглянуть на
сарабанды.
Метис изо всех сил прижимает к себе женщину и шепчет ей на ухо
комплимент или просто что в голову взбредет.
В "Бризах Юга", где танцевали креолы, все время слышались разговоры, и
в перерывах, когда музыка замолкала, и во время танцев - будь то фокстрот
или вальс, танго, сон или пасодобль.
В сарабанде "Голубые горизонты" танцевали люди попроще. Индейцы
переняли от своих предков особое, религиозное отношение к танцу, оно
требовало хранить молчание.
Пьяные вопли, выстрелы в воздух, взрывы шутих. Заблудившиеся коровы и
лошади бродят по праздничной площади, как лунатики...
Пьедрасанта решил получше осветить свое заведение, расставил кругом
столики, как бы отгородив свою танцевальную площадку, и завел фонограф -
если бы дела шли хорошо, купил бы виктролу, а то и маримбу бы поставил, как
в сарабандах; пока же, когда так мало народу и так мало прибыли, хватит и
фонографа, и, между прочим, его музыка в многоголосице маримб звучала даже
забавно - точно кто-то болтал на каком-то иностранном языке.
Алькальд вызвал самого энергичного дежурного и послал спросить у
Пьедрасанты, кто дал ему разрешение устроить танцы возле лавчонки. Дежурный,
в самодельных сандалиях, насквозь пропахший потом - он натянул еще не
просохшую одежду - вернулся и доложил дону Паскуалито, что дон Ихинио
получил устное разрешение от сеньора коменданта.
- Посмотрим, - сказал алькальд, - посмотрим, что он скажет, как
прибудет патруль...
И вскоре нагрянуло целое войско - солдаты, построившись в два ряда, шли
затылок в затылок. Среди "гляделок" - их называли так за то, что они только
глазели на танцы в сарабандах, - пронесся клич: "Спасайся кто может!" И
прежде чем патруль пустил в ход приклады, зеваки разбежались, совсем как
куры при виде ястреба; остались или задиры, самые петушистые, или те, кто,
видно, был в сговоре с самим дьяволом. Солдаты рассыпались, словно зерна из
кукурузного початка - рука на оружейной сумке, винтовка за плечом, -
бросились преследовать тех, кто не успел удрать и спрятаться в зарослях, в
овраге или на плантации.
...В безбрежных просторах моря,
моря,
мы видим - подводные лодки проходят,
проходят...
Свет фонарей и сухое эхо выстрелов в глубокой, будто морской темноте
отмечали те места, где патруль обнаруживал людей, певших эту запрещенную
песню:
...В безбрежных просторах моря,
моря,
мы видим - подводные лодки проходят,
проходят...
- Да, жестковато, падресито... - заметил Пьедрасанта, вернувшись к себе
и обращаясь к падре Феху, который, укрывшись за стойкой, как у себя в
комнате, потягивал из чашки горячий шоколад.
- Превосходный, хорошо сварен...
- Да не о шоколаде речь, я говорю об этом ужасном патруле, который
стреляет и стреляет...
- Ну, вам-то, Ихинио, нечего беспокоиться...
- Ай, падре Феррусихфридо, в лучшем случае обыщут и разграбят мое
заведение, а меня бросят в тюрьму. Пойду разбужу жену. Бедняжка еще спит.
Пора ей вставать, тесто поднялось. По субботам чем только не приходится
заниматься: и танцы, и выпивка...
Помощник дона Ихинио, бегавший узнавать, кто начальник патруля,
вернулся с докладом. Он запыхался, с трудом переводил дух. Прибыли,
оказывается, два офицера, Каркамо и Саломэ. С частью отряда Саломэ остался в
поселке, а Каркамо преследует в горах мятежников.
Пьедрасанта вздохнул с облегчением: по его убеждению, с капитаном
Саломэ его связывали дружеские узы; он знавал его еще младшим лейтенантом,
когда ждали, что вот-вот вспыхнет война из-за пограничных споров. Вернулся
Саломэ уже в капитанском чине.
Покинув площадку у алькальдии, залитую светом паровозного прожектора,
где сидели избранные, приглашенные любоваться английским парком, - они
сидели, ослепленные ярким светом, перед толпой людей, ослепленных глубоким
мраком, - алькальд отправился на поиски того, кто командовал взводом. Дон
Паскуалито не слишком хорошо разбирался, в чем разница между карательным
отрядом и взводом. Все, кто носил мундиры, олицетворяли для него армию, а
ведь именно за Национальной армией остается самое важное таинство - важнее,
забастовки!
- Сеньор комендант, прежде чем вы уйдете, я хотел бы попросить вас об
одном одолжении. В ближайшее воскресенье мне хотелось бы устроить здесь
танцы. Так дайте, пожалуйста, указание патрулю - не знаю, кто там будет
дежурить, - чтобы они не спрашивали у меня разрешения муниципалитета. С
алькальдом мы на ножах, и он не даст разрешения даже за плату. Конечно, я
мог бы обойтись и без разрешения, пусть танцуют, но так все же спокойнее...
- До воскресенья время еще есть, посмотрим... - сказал комендант и так
широко зевнул, что казалось, будто он говорит в воронку. - Ну, ладно, я
пойду... Если вам не нужен этот листок, я возьму его с собой... "Всеобщая
забастовка"...
- Возьмите, комендант, вам он пригодится.
Представитель власти простился с Пьедрасантой и направился по улице,
стараясь держаться теневой стороны, - хотя бы черточка тени, тоненькая, как
ресница, - он кивал направо и налево: немногочисленные прохожие - знакомые и
незнакомые - спешили снять перед начальством шляпы.
"Не поплачешь - не пососешь", - заметил про себя Пьедрасанта, услышав,
как плачут младенцы в церкви. Довольный тем, что удалось ввернуть словечко
насчет разрешения, - а танцы всегда приносят выгоду торговле, - лавочник
заглянул в парикмахерскую, где уже собрались завсегдатаи, намереваясь
сыграть в картишки.
Не успел он переступить порог, как сразу же кто-то обратился к нему:
- Видал, Пьедра, как Зевун отдавал честь направо и налево?..
- Нет, не видел...
- Значит, ты ослеп, сам же с низкими поклонами провожал его до двери,
да еще вслед ему смотрел...
В парикмахерской "Равноденствие" компания собралась не в полном
составе. Цирюльника схватил приступ малярии как раз в тот час, когда они
обычно собирались, и приятели могли увидеть лишь его отражение в зеркале.
Хозяин парикмахерской был прикован к креслу, стоявшему на волосяном ковре,
по которому было страшно пройти из-за блох, гнид и прочих существ
"волосяного совладения", как говаривал судья, заходивший сюда править
бритву.
И о судье тут судачили - они продолжали бы его обстригать и
обрабатывать, стрекоча, как машинка для стрижки волос, которая скорее не
стригла, а выдергивала волосы с затылка клиента, если бы внезапно не был
подан сигнал тревоги и не появился бы Пьедрасанта. Деликатность - не признак
недоверия. Пьедра был закадычным дружком законника, и как-то однажды, когда
того в его присутствии кто-то назвал стариком, лавочник пришел в ярость.
Теперь же судью иначе, как Поплавком, не называли - за пустопорожнее
краснобайство, за умение скользить по поверхности и за то, что он опускал
свои нижние конечности на пол с таким грохотом, будто в туфлях были не ноги,
а свинцовые грузила. Поплавок и Павлин. Трудно было сказать, чего в нем было
больше - глупости или тщеславия. Он все и всегда знал, вот и сейчас, в
парикмахерской, когда его стали расспрашивать о всеобщей забастовке, судья
сразу же пустился в рассуждения, что термин "забастовка" не имеет ничего
общего с глаголом "забавляться", как, по его убеждению, могли предполагать
некоторые коллеги, поскольку-де "оба слова начинались одинаково". Затем он
закатил целую речь:
- Листовки и всеобщая забастовка в стране неграмотных?.. Не смешите
меня, лучше послушайте, что я вам расскажу! Один работавший по расчистке
парень и носильщик стояли, держа в руках по листовке, и, казалось,
внимательно ее читали, но кто-то шел мимо и обратил внимание, что они
пытались читать перевернутый вверх тормашками текст. Когда им об этом
сказали, они возмутились: "Какое безобразие! Раз мы бедняки, так нам
подсунули такие листовки, которые даже читать нельзя правильно!.." Но это
еще не все, дайте-ка рассказать... Другой тип - лакомка, устав водить
глазами по тексту, которого он не понимал, решил полизать бумагу; нашелся
кто-то, кто сказал ему, что там стоит заголовок: "всеобщая забастовка", так
он по этим словам водил языком до тех пор, пока от листовки не остались
клочки... Но и это еще не все, послушайте дальше... Три грузчика бананов,
темные невежды, отчаявшись оттого, что глазами они не могли поглотить то,
что написано в листовке, ее запросто съели, разжевали и проглотили, как
лепешку... Или вот еще случай... дайте-ка рассказать... Военный медик, он-то
был грамотен, но читать ему было лень, вот он и сунул листовку о
генеральной... о всеобщей забастовке под подушку и сказал: "Как все
осточертело, еще один генерал!.."
- Шутки шутками, а от всего этого и в самом деле голова заболит!.. -
заметили присутствовавшие, как только судья вышел и шаги его стихли на
улице; по общему мнению, словоблудие судьи было продиктовано самым черным
умыслом, черным, как та краска, что была на языке неграмотного, который
лизал листовку.
В этот-то момент и появился Пьедрасанта - и был подан сигнал тревоги.
- Если мастер не изгонит из своего тела малярию, - заявил на пороге
Пьедрасанта, - то прибылей вам не гарантирую... Надо будет мастеру съездить
куда-нибудь на сезон, сменить климат, в противном случае придется ему лечь
на кладбище...
Цирюльник пошевелился в кресле. От высокой температуры его постоянно
клонило в сон, и все окружающее виделось ему в тумане, как отражение в
мутном зеркале парикмахерской. Ему даже казалось, будто амальгама выливается
из его глаз. Жар и вместе с тем странный холод, промозглый, пронизывающий.
- Еще в старые добрые времена я советовал мастеру, чтобы он пустил
ртути в кровь, - говорил Пьедрасанта, - это единственный способ избавиться
от малярии раз и навсегда; я, например, вылечился после того, как принял две
коробочки этого дьявольского средства, от которого пылаешь так, точно тебе в
кровь перцу насыпали...
- Быть может, у сеньора Ихинио сифилис был?.. - вмешался другой
собеседник, которого Пьедрасанта одарил весьма недоброжелательным взглядом.
- Нет, его у меня не было, но врач предупреждал, что если меня еще раз
прижмет малярия, надо принять... это самое...
- Врач!
- Врач из помощи на дому...
- Значит, малярия хуже, хуже, хуже...
- Как будто сифилис лучше! Не лучше, конечно, но это излечимо, и для
того чтобы излечить остаточную малярию, засевшую в костях, в спинном и в
головном мозгу, тебе привьют сифилис, который не оставит и следа от бедной
малярии, так все своим чередом, а ты избавляешься от второго и в конце
концов окончательно вылечиваешься.
Они смолкли. Беседа о болезни цирюльника заглохла, не успев расцвести.
Кое-кто уже снял шляпу с вешалки, собираясь уйти. Шляпы надевали, но не
уходили. Оставались, просто чтобы убить время, листали газеты и журналы,
пожелтевшие от старости, или смотрели в дверь на пустынную улицу, пылавшую
солнечным зноем, или следили за схваткой свирепых цикад, за хороводами
мошек, за путешествиями тараканов.
- Пойдем... - произнес кто-то и развернул газету; показалось даже, что
газета зевнула, - она зевает, когда ее неохотно раскрываешь, а кроме того,
это уже недвусмысленно означает, что гостям пора уходить.
- Ну и старый номер. Послушайте-ка, что здесь написано: "Японская
подлодка угрожает Панамскому каналу... Она замечена близ побережья
Центральной Америки..."
- Ничего подобного, это сегодняшняя газета! Я только что читал у
китайца Лама. Только сегодня подлодка не японская, а немецкая.
- Выдумки гринго... из "Тропикаль платанеры". Они не знают, что бы им
еще выдумать, вот и все, - прохрипел со своего кресла парикмахер. - А эта
история с японской подлодкой все-таки стоила жизни бедному телеграфисту,
которого звали Камей - да, так его звали, - его еще хотели привлечь к
ответственности за то, что он якобы передал сообщение на японскую подлодку.
Случилось все это еще в начале войны. А сейчас, накануне всеобщей
забастовки, снова вытащили подводную лодку, только сфотографировали ее со
свастикой.
- Хорошая память у мастера, все помнит, все!
Цирюльник подтянулся в кресле, видно собираясь о чем-то еще
потолковать.
- Забастовка, похоже, распространится на оба побережья, а там, на
Атлантическом, - великое множество убитых и раненых...
- Великое?
- Определение точное. Великое - так говорят, когда убивают военные на
войне, потому что они выполняют свой великий долг, а если военный делает то
же самое в мирное время - это уже называется преступлением.
Цирюльник провел ладонями по брюкам, болтавшимся на худых ногах, как
будто ему становилось легче, когда он руками, точно холодными утюгами,
разглаживал ткань на коленях, и замолк, ощущая горечь на сухих губах и
надрывную боль в пояснице, в щиколотках, в затылке, в кистях рук.
- Сеньор Ихинио, вероятно, выскажет свое мнение... - сказал тот, на
которого Пьедрасанта бросал недружелюбные взгляды.
- Семь раз отмерь - один отрежь. Я понимаю, что, пожалуй, лучше
подождать...
- Подождать, как тот христианин Хуан, что зря руку в огонь не совал, не
так ли, сеньор Ихинио?..
- Хорошая характеристика христиан нашего времени! - воскликнул
парикмахер. - Пьедра считает, что надо подождать. Но времена изменились.
Нечего ждать, когда идет война, война совести, сознания, идей. Раньше ты мог
оставаться в стороне от всего этого, отсиживаться у себя дома. А нынче это
невозможно. Военный конфликт касается всех. Он всеобщий.
- Это забастовка всеобщая, а не конфликт...
- А что, конфликт серьезнее, чем забастовка, сеньор Ихинио?
- Я говорю от имени тех, кто не принадлежит ни к рабочим, ни к богачам,
- от имени тех, кто на всем этом может только потерять.
- Я тоже так считаю, - сказал парикмахер, - и я уже принял решение
встать на сторону...
- ...Компании - это надежнее! - воскликнул Пьедрасанта. - Встать на
сторону капитала, на сторону тех, у кого есть что терять и кто будет
защищать...
Парикмахер подлил масла в огонь:
- Я не согласен с Пьедрой. Как мы можем встать на сторону Компании,
богатых, капитала?
- Они нас поддерживают. Что было бы с моей торговлей, с торговлей
китайца Лама, с таверной этих братьев... не помню, как их зовут... с
парикмахерской, вот с этой, вашей, если бы Компания не стала платить
жалованье тем, кто у нее работает?
- Согласен, но поскольку проблема эта не только наша, - скажем, трех
или четырех котов, собравшихся под мостом, - а большинства, и не только
людей наших дней, но и будущего, нужно принести в жертву собственные
интересы. Надо с этим согласиться. Лучше погибнуть на стороне наших, а ими
являются рабочие, чем оказаться на стороне чужих, иностранцев...
- Подождите, постойте, пускай выскажется сеньор Ихинио!..
- Соучастие - вот что недопустимо... - подал голос Пьедрасанта, -
преступное соучастие...
- Нет, нет, позвольте мне слово. Речь идет не о соучастии, я не говорил
об этом. Я сказал, что в этой борьбе мы должны быть заодно с рабочими, а это
означает, что мы должны оставить наши прежние позиции, экономически более
или менее выгодные, и пойти на вполне понятные жертвы и потери. Нужно
сделать окончательный выбор и перейти к тем, кто представляет интересы
трудящихся. Если же мы не поддержим рабочих, то тем самым укрепим позиции
власть имущих...
- Средний класс...
- Я бы сказал: класс-флюгер...
- Флюгер? Почему же? Что-то мне не очень нравится, мастер, ваша манера
спорить! Вы не даете говорить другим...
- Да, мы всегда занимаем выжидательную позицию, а затем становимся на
сторону победителя, на сторону группы победивших богачей. Бедные никогда не
выигрывали, и если до сих пор выгоду получал тот класс, который мы называем
"средним", так это потому, что мы всегда плыли по воле волн, - подчинялись
воле крупных капиталов и военных группировок. Мы - это ремесленники,
коммерсанты, люди разных профессий, но на этот раз наши выгоды, выгоды
спекулянтов, лопаются.
- Времена изменились, мастер... - вмешался другой собеседник, с
миндалевидными глазами, выпученными и блестящими; он перестал тасовать
карты, которые от потных рук стали совсем влажными.
Пьедрасанта опять подал голос:
- И я считаю, что времена изменились!
- В пользу тех, о ком я говорю!
- Нет, сеньор, в пользу тех, о ком я говорил! Быть может, вы не знаете,
что дон Хуанчо Лусеро обратился вчера вечером в комендатуру полиции с
просьбой выделить наряд для охраны его дома?
- А, это потому, что вчера вечером его дом хотели взорвать! - сказал
игрок, перетасовывавший карты.
- Если у мастера хорошая память, то он должен понять, что это
означает... Дон Хуанчо Лусеро!..
- Да, кажется невероятным... Но в полицию обратился не дон Хуанчо, а
другой, которого зовут Лино, - помните, с ним была целая история, он
влюбился в какую-то сирену, тогда еще уверяли, что он будто бы рехнулся,
иначе его привлекли бы к судебной ответственности.
- Дон Лино или дон Хуанчо - не имеет значения. Это лишний раз
доказывает, что времена изменились и те, кто вчера, как, например, Лусеро,
могли кричать в лицо коменданту полиции, что они не нуждаются в его
протекции, поскольку они-де солидарны с народом, то теперь эти же Лусеро
бегут к коменданту и просят, чтобы он прислал солдат охранять их дом,
который, кстати, больше похож на дворец из "Тысячи и одной ночи".
- Мы никогда не сможем прийти к единой точке зрения, Пьедра, однако я
считаю, что все, о чем вы говорите, лишь подтверждает мой взгляд на вещи.
Братья Лусеро, которые, собственно, даже не принадлежали к среднему классу,
а были кость от кости из народа, уже забыли о своем происхождении и, что еще
хуже, - забыли об идеалах того человека, который оставил им свое богатство;
они примазались к власть имущим. В конце концов они поступают так же, как и
Айук Гайтаны и Кохубули, только те уже порастрясли свои денежки...
- Когда рак спит, его река уносит! Вот их и утащил в своих когтях
Зеленый Папа, недаром его символом избран не голубь святого духа, а орел.
Говорят, он за гроши скупал их акции, когда была паника, когда прошел слух,
будто наши банановые земли отойдут к другому государству.
- Наши? Легко тебе говорить, но учти, что промахи обходятся дорого и ты
косточки сможешь поломать...
Эти слова произнес один из тех, кто хранил молчание на протяжении всего
спора. Большой друг Пьедрасанты, он подошел к нему и похлопал его по спине,
давая понять, что все это было сказано в шутку.
- Ты бы оставил колоду в покое и рассказал нам, что произошло вчера
вечером и как хотели взорвать дом братьев Лусеро... - с трудом выдавил из
себя парикмахер; его душил приступ астмы, и он прямо-таки с головой ушел в
кресло.
- Подробностей я не знаю, но, кажется, их кто-то предупредил. Покушение
связывают с приездом некоего сенатора или какого-то другого важного лица из
"Платанеры"... Этот мистер должен был прибыть под видом "доброго соседа"...
- И прибыл... - бросил игрок, тасовавший карты.
- Ложь!.. - Зубы парикмахера звякнули, как клавиши пишущей машинки. -
Они сами распустили этот слух, чтобы выпросить у правительства оружие
накануне всеобщей забастовки на Тихоокеанском побережье. На Атлантическом
события уже развернулись, но забастовщики - не динамитчики. Это мирное
движение, и подтверждением того, что никакого покушения не было, служит тот
факт, что управляющий и другие чиновники заняты подготовкой к матчу в
бейсбол на участке, который, кстати, уже наполовину выровняли.
- Зато столько было шума! Все устроили в связи с приездом этого типа,
который прибыл якобы с инспекцией, - настаивал тасовавший карты.
- Мне известно следующее: они серьезно озабочены проблемой забастовки.
Хотят узнать, не вмешаются ли братья Лусеро, чтобы утихомирить страсти.
Видимо, они плохо информированы...
Чей-то мул с металлическим колокольчиком на шее во главе целого стада -
десять, двадцать, сорок мулов - появился на площади; и вместо того чтобы
идти по дороге, животные протопали по травяному ковру английского парка -
гордости алькальда - и пересекли газон, вызвав страшный переполох в
алькальдии. Дежурные швыряли в них палки, служащие выбежали из контор, а дон
Паскуалито, не в силах покинуть свое кресло, чуть было не потерял сознание.
Поток мордастых, ушастых, лоснящихся, выбивающих подковами искры
животных остановился, ошалело закрутился на месте под вопли дежурных,
бросавших в мулов палки, махавших шляпами. На помощь дежурным алькальдии
сбежались жители соседних домов и, разумеется, ребятишки, высыпавшие
отовсюду.
Из церкви выскочил священник. Что случилось? Что происходит на
площади?.. Как был, в стихаре, забыв снять эстолу с шеи, он поспешил к
Пьедрасанте и другим завсегдатаям "Равноденствия", бросившимся на улицу, как
и все остальные, поглазеть на происходившее.
- Вот видите, падре, как мы живем здесь... - комментировал Пьедрасанта.
- На малейший шум мы срываемся с места. Не только вы, но и все мы побежали,
даже кричали: "Святый боже!"
- Не будет ли правильнее сказать, мой добрый Ихинио, что мы находимся
на кратере вулкана?
- Вы имеете в виду вызов, брошенный вам североамериканскими
евангелистами, соревнование с ними?
- Ну, что вы! Никакого соревнования с ними не может быть, и ни о каких
сравнениях не может быть и речи.
- Мне стало известно, что эти евангелисты купили пустырь, собираются
строить свою часовню. Тот, кто хочет нас завоевать, даже к богу своему
тащит...
- Ты же Пьедрасанта {Piedra santa - святой камень (исп.).}, и тебе-то
надобно бы знать, что господь един, а все прочее - богохульство!..
- В ваше отсутствие, падре, они очень активно действовали,
распространяли разные брошюры и - что особенно важно - раздавали деньжата...
- Что ж, увидим, увидим... - С этими словами священник, подобрав
сутану, отправился снова крестить.
Пошел он, уверенный в том, что... И все пошли восвояси, уверенные в
том, что... дело началось.
По утоптанной земле босые ноги ступают мягко, неслышно, зато громко и
жестко топчут землю ноги в башмаках. Больше босых, меньше обутых. Больше
знойного мрака с мерцающими звездами и меньше света - желтого света
керосиновых ламп, слепящего белого света ацетилена, светильников у дверей
лавчонок и фонарей - красных, треугольных - знак того, что здесь можно
отведать тамаль.
Зноем пропитана одежда, зноем она пахнет - совсем немного самой легкой
одежды на горячей темной коже, люди глазеют на танцы под сарабанды.
Землистое молчание земляной реки, тронувшейся с места... Больше мужчин,
чем женщин. Детишки взобрались на спины отцов. Белые сомбреро, черные косы.
Больше белых сомбреро, чем черных кос. Чернеют косы и распущенные волосы на
светлых и цветастых рубашках и блузах. Белеют сомбреро, а где кончаются
сомбреро, там начинается темнота.
Сарабанды отличались ценой: в самой дорогой за один танец берут
двадцать пять сентаво, в самой дешевой - десять. Обе сарабанды расположились
там, где главная улица поселка вливается в площадь с английским парком дона
Паскуалито, Первого гражданина, как он сам себя называл; по вечерам площадь
освещалась паровозным прожектором, установленным Первым гражданином на
здании муниципалитета, и его гости, усевшиеся в плетеных креслах, казались
пассажирами призрачного поезда, двигавшегося без рельсов куда-то через
поселок.
В "Бризах Юга" - сарабанда что надо! - танцоры, выходившие на площадку,
сбитую из плохо обструганных и плохо пригнанных досок, оставляли на контроле
шляпу, если она фетровая, и спичками, засунутыми за ленточку на тулье,
отмечалось количество танцев, протанцованных ее владельцем, и, если он
танцевал много, его шляпа походила на корону из спичек. В "Бризах Юга"
столики были покрыты скатертями, официанты обращались к клиентам на "вы",
разрешалось бросать окурки на пол, потому что здесь босиком не танцевали, и
даже имелись туалеты, которыми, правда, пользовались не все: чтобы добраться
до них, надо было обладать ловкостью циркового эквилибриста, куда проще
воспользоваться темнотой гостеприимной ночи.
Другая сарабанда - "Голубые горизонты" - напоминала огромную тюремную
камеру, куда можно было проникнуть через вход, очень похожий на запасную
лазейку-ширму, за которой скрываются в минуту опасности тореро на арене
корриды. Здесь танцующие пары отделялись от остальной публики канатом,
протянутым посередине площадки, и те, кто мог наличными оплатить следующий
танец, нагибаясь, подлезали под канат. Столиков здесь наперечет, все равно
что их и нет. Вокруг площадки расставлены скамьи и стулья. Объявления
гласили: "Запрещается бросать окурки на пол, иначе сеньориты могут обжечь
ноги".
Зевак собиралось раза в три больше самих танцоров. Они внимательно
следили за танцующими парами, обливающимися потом, молчаливыми,
изнемогающими от бурных ритмов. Несколько человек, с виду индейцы, плясали с
суровыми, сосредоточенными лицами, будто находились в церкви; они скорее
шествовали под музыку, медленно двигаясь по площадке, временами подпрыгивали
вместе с партнершей, которую обнимали, но которая, казалось, не существовала
для них. Танцевали только со знакомыми. Мария Хоштапак и Лукас Тибурон,
Андреа Сурса и Луис Гертрудис, Хуана Сантос и...
Метисы танцевали вызывающе, словно их демоны толкали, как говаривал
падре Феху, который по субботам оставался в поселке, чтобы не опоздать на
воскресную мессу, и иной раз, правда не слишком часто, заходил взглянуть на
сарабанды.
Метис изо всех сил прижимает к себе женщину и шепчет ей на ухо
комплимент или просто что в голову взбредет.
В "Бризах Юга", где танцевали креолы, все время слышались разговоры, и
в перерывах, когда музыка замолкала, и во время танцев - будь то фокстрот
или вальс, танго, сон или пасодобль.
В сарабанде "Голубые горизонты" танцевали люди попроще. Индейцы
переняли от своих предков особое, религиозное отношение к танцу, оно
требовало хранить молчание.
Пьяные вопли, выстрелы в воздух, взрывы шутих. Заблудившиеся коровы и
лошади бродят по праздничной площади, как лунатики...
Пьедрасанта решил получше осветить свое заведение, расставил кругом
столики, как бы отгородив свою танцевальную площадку, и завел фонограф -
если бы дела шли хорошо, купил бы виктролу, а то и маримбу бы поставил, как
в сарабандах; пока же, когда так мало народу и так мало прибыли, хватит и
фонографа, и, между прочим, его музыка в многоголосице маримб звучала даже
забавно - точно кто-то болтал на каком-то иностранном языке.
Алькальд вызвал самого энергичного дежурного и послал спросить у
Пьедрасанты, кто дал ему разрешение устроить танцы возле лавчонки. Дежурный,
в самодельных сандалиях, насквозь пропахший потом - он натянул еще не
просохшую одежду - вернулся и доложил дону Паскуалито, что дон Ихинио
получил устное разрешение от сеньора коменданта.
- Посмотрим, - сказал алькальд, - посмотрим, что он скажет, как
прибудет патруль...
И вскоре нагрянуло целое войско - солдаты, построившись в два ряда, шли
затылок в затылок. Среди "гляделок" - их называли так за то, что они только
глазели на танцы в сарабандах, - пронесся клич: "Спасайся кто может!" И
прежде чем патруль пустил в ход приклады, зеваки разбежались, совсем как
куры при виде ястреба; остались или задиры, самые петушистые, или те, кто,
видно, был в сговоре с самим дьяволом. Солдаты рассыпались, словно зерна из
кукурузного початка - рука на оружейной сумке, винтовка за плечом, -
бросились преследовать тех, кто не успел удрать и спрятаться в зарослях, в
овраге или на плантации.
...В безбрежных просторах моря,
моря,
мы видим - подводные лодки проходят,
проходят...
Свет фонарей и сухое эхо выстрелов в глубокой, будто морской темноте
отмечали те места, где патруль обнаруживал людей, певших эту запрещенную
песню:
...В безбрежных просторах моря,
моря,
мы видим - подводные лодки проходят,
проходят...
- Да, жестковато, падресито... - заметил Пьедрасанта, вернувшись к себе
и обращаясь к падре Феху, который, укрывшись за стойкой, как у себя в
комнате, потягивал из чашки горячий шоколад.
- Превосходный, хорошо сварен...
- Да не о шоколаде речь, я говорю об этом ужасном патруле, который
стреляет и стреляет...
- Ну, вам-то, Ихинио, нечего беспокоиться...
- Ай, падре Феррусихфридо, в лучшем случае обыщут и разграбят мое
заведение, а меня бросят в тюрьму. Пойду разбужу жену. Бедняжка еще спит.
Пора ей вставать, тесто поднялось. По субботам чем только не приходится
заниматься: и танцы, и выпивка...
Помощник дона Ихинио, бегавший узнавать, кто начальник патруля,
вернулся с докладом. Он запыхался, с трудом переводил дух. Прибыли,
оказывается, два офицера, Каркамо и Саломэ. С частью отряда Саломэ остался в
поселке, а Каркамо преследует в горах мятежников.
Пьедрасанта вздохнул с облегчением: по его убеждению, с капитаном
Саломэ его связывали дружеские узы; он знавал его еще младшим лейтенантом,
когда ждали, что вот-вот вспыхнет война из-за пограничных споров. Вернулся
Саломэ уже в капитанском чине.
Покинув площадку у алькальдии, залитую светом паровозного прожектора,
где сидели избранные, приглашенные любоваться английским парком, - они
сидели, ослепленные ярким светом, перед толпой людей, ослепленных глубоким
мраком, - алькальд отправился на поиски того, кто командовал взводом. Дон
Паскуалито не слишком хорошо разбирался, в чем разница между карательным
отрядом и взводом. Все, кто носил мундиры, олицетворяли для него армию, а
ведь именно за Национальной армией остается самое важное таинство - важнее,