Страница:
— сквозь смех начала Ингитора, и все вокруг примолкли, приоткрыв рты, ожидая новых стихов. Даже Эгвальд, с досадой отряхивая ладони, поднял голову.
Много копьем разил ты
медведей в долинах Ньёрда,
но с малым родичем Волка
битва далась труднее!
Хирдманы одобрительно посмеивались, челядь фыркала в кулаки, радуясь, что и славный ярл может быть опозорен каким-то щенком не хуже последнего пастуха. Эгвальд не упрекнул Ингитору — мужчина должен держать себя в руках и не беситься от насмешек. Уважай себя сам — и тогда добьешься уважения от других. Но все же его глаза потемнели от обиды. Маленькая игла в руках любимой девушки может уколоть сильнее копья в руках недруга.
Влага ручьем стекала,
рожденная яростью зверя;
что значит — может и малый
великого вдруг опрокинуть!
Ингитора видела, что Эгвальд обижен и раздосадован. Ей было жаль его, но она ничего не могла поделать. Спиной, затылком, плечами, всем существом своим она ощущала, что где-то близко Хальт. Это он давал ей силу сочинять стихи, он заставлял ее делать это даже тогда, когда она не хотела. Ревнивый хромой альв заставлял ее неуклонно соблюдать уговор — любить только его и никого другого. Притворяясь рабом Ингиторы, он на самом деле был ее господином.
Поглядев в глаза Эгвальду, Ингитора вдруг подняла щенка и прижала его мокрые лапки к своей груди. Брови Эгвальда дрогнули, лицо смягчилось. Он понял, почему она это сделала. И уж в этом даже зоркий гость из Альвхейма не мог ей помешать.
К утру туман над берегом фьяллей рассеялся, дождь прекратился. Слэтты на своей «Выдре» поплыли дальше, а Торвард конунг со своими людьми отправился на трех больших лодках к Черным Камням, чтобы посмотреть, сильно ли повреждена снека Болли Рыжего и нельзя ли снять ее с камней и починить.
Когда на дворе усадьбы стало потише, кюна Хёрдис велела позвать к ней Рагнара. Старый воспитатель Торварда был слаб здоровьем и предпочитал сидеть дома, сберегая силы для последней битвы — ведь всю жизнь он был воином и умереть надеялся с мечом в руке.
— Мне нужно посоветоваться с тобой, Рагнар, — сказала ему кюна Хёрдис. — Идем со мной.
Она вывела старого воина из гридницы и провела в сени, куда выходила дверь кладовки. Это была особая, собственная кладовка кюны, и никто из слуг не имел от нее ключа. Ключ этот кюна всегда носила на цепочке между застежек платья. Отцепив его с колечка и вставляя в прорезь замка, кюна шептала что-то себе под нос — порог кладовки был заперт заклинанием. Даже имея ключ, никто без позволения самой кюны не смог бы отворить эту дверь.
Рагнар нес факел, который кюна велела ему захватить в кухне и зажечь от пламени очага. Войдя вслед за Хёрдис в темное тесноватое помещение, он вставил факел в железную скобу на стене. Кюна закрыла дверь. В кладовке не было даже крошечного окошка, только узкая щель над самой дверью, чтобы было куда выходить дыму. При свете факела Рагнар рассмотрел множество ларей и сундуков, стоявших вдоль стен друг на друге, мешочки, висящие на колышках в бревнах стен, плотно закрытые и завязанные горшки на полках. Никогда раньше он не бывал здесь. Говорили, что здесь кюна хранит все то, что требуется для ее колдовских дел. Может быть, и так. Рагнар не был любопытен.
На первый взгляд ничего колдовского здесь не было. Обыкновенная кладовка богатой и аккуратной хозяйки. Да, много лет прошло и многое изменилось с тех пор, как Хёрдис дочь Фрейвида жила в огромной пещере великана Свальнира, обучаясь у него колдовству. И сильнее всего изменилась она сама. Теперь это была богатая и величавая женщина, и только в глазах ее изредка мелькал колдовской огонек. И увидеть его мог только тот, кто хорошо ее знал.
— Жаль, что ты уже не так силен, как двадцать лет назад, — с сожалением сказала кюна, оглядывая Рагнара, его сутулые плечи и белую бороду. Когда-то он был силен и ловок, но болезнь, много лет гнездящаяся в его груди, заставила его высохнуть и сгорбиться. — Нужно снять вот этот ларь.
— Этот ларь я снял бы и пять лет назад, — сказал Рагнар, посмотрев на небольшой ларец, обитый чеканной медью, давно не чищенной и позеленевшей. — Могу и сейчас попробовать.
— Я помогу тебе! — великодушно решила кюна. При взгляде на ее дородный стан каждый подумал бы, что силы в ней больше, чем в шестидесятилетнем старике.
Взявшись с двух сторон за ларь, они поставили его на пол. Кюна вынула из мешочка на поясе еще один ключ и принялась отпирать замок на большом сундуке, крышка которого теперь освободилась. С усилием открыв сундук, кюна откинула серое полотно.
— Вот, посмотри! — сказала она с гордостью. — Мало где найдешь такое богатство!
Рагнар заглянул внутрь. Он готов был увидеть любые чудеса, но глазам его представилось несколько крупных свертков разноцветного полотна. Тонкая ткань гладко блестела, отливала серебром, золотом, и цвета ее — красный, голубой, янтарно-желтый, травянисто-зеленый — казались чище и ярче, чем бывает у неба, травы и луговых цветов в самый расцвет лета.
— Посмотри, какая красота! — Кюна вытащила один из свертков, красно-оранжевый, как пламя, и накинула конец ткани себе на руку, любуясь. — А поглядел бы ты, как это смотрится на солнце! Один этот сверток стоит не меньше трех марок золота! На него можно выменять десяток боевых коней! Это все Торбранд привез из походов еще десять-пятнадцать лет назад!
— И об этом ты хотела со мной посоветоваться?
Рагнар был разочарован. Он надеялся на серьезную разумную беседу о важном деле — не зря он много лет знал кюну Хёрдис. Со вчерашнего вечера ее явно занимала какая-то беспокойная мысль.
— Что же ты не приказала нашить себе нарядов, пока была помоложе? — с упреком спросил он. — Теперь тебя уважают, но мало кто станет тобой любоваться!
— Ты считаешь меня такой же глупой, как и всех женщин! — без обиды, с легким презрением ответила кюна. — А ведь мог бы догадаться, что это не так, за те тридцать лет, что ты живешь в Аскргорде! Я и десять лет назад была уже не так хороша, чтобы на меня стоило переводить такую дорогую ткань.
Кюна заботливо свернула шелк и снова уложила в сундук. Опустив тяжелую крышку, она обернулась к Рагнару, и от ее взгляда по спине старого воина пробежала волна дрожи. Лицо кюны изменилось, на нем загорелась диковатая радость, а в глазах мелькнул огонек глубоко скрытого безумия. Не зря ее называли колдуньей. Сейчас в ее душе снова ожила пещера Свальнира.
— У этих шелков есть одно свойство! — понизив голос, заговорила кюна, и Рагнар понял — начинается разговор, ради которого она его позвала. — Они крепко держат заклятия! Если заклясть их сейчас, они будут держать силу много лет! Целую человеческую жизнь! Пока не умрет тот, для кого они предназначены!
— Для кого ты их приготовила? — с тревогой спросил Рагнар. Он не видел чести в победах, добытых колдовством. А нечто подобное и было на уме у кюны.
— Ты слышал, что рассказывали вчера купцы? Хеймир конунг задумал выдать замуж свою дочь. Уж наверное, он подберет ей мужа познатнее и побогаче — ему нужен сильный союзник, чтобы воевать с моим сыном! Очень сильный союзник! Я ворожила — я знаю, о ком он думает! У конунга кваргов два сына, им двадцать и двадцать четыре года, и оба они неженаты! Конунг вандров год назад овдовел — ему всего сорок два года, и он подумывает взять новую жену! А этот Халлад Выдра искал в говорлинских землях не только приданое для Вальборг, но и присматривался к тамошним конунгам — так велел ему Хеймир! Говорлинских племен — несколько десятков, и в каждом есть конунг! Их земли богаты, их племена многочисленны, их воины сильны и умелы! Любой из них даст Хеймиру столько тысяч войска, сколько он попросит! Тогда моему сыну никогда не отбить Квиттинг! Он проиграет войну.
Кюна Хёрдис говорила все громче, ее широко открытые глаза пугали Рагнара. Он испугался, что ее крики станут слышны за стеной в кухне, и схватил кюну за руку.
— Опомнись! — воскликнул он. — Остановись!
Кюна и правда опомнилась, замолчала, тяжело дыша.
— Что же ты думаешь делать? — спросил Рагнар. — Как ему помешать?
— Очень просто! — Кюна посмотрела на него с молодым лукавством, насмешливо прищурила глаза. — Вальборг выйдет за Торварда.
— Ты с ума сошла! — сказал Рагнар первое, что пришло ему в голову. — Если наши корабли только покажутся в море перед Эльвенэсом, их встретят с оружием. О его сватовстве никто не станет и слушать. Нас ненавидят все слэтты.
— Ты ничего не понял! — со снисходительным презрением ответила кюна. — Я надеялась, что ты немного толковее прочих. Зачем я показала тебе эти ткани? — Она хлопнула ладонью по крышке большого сундука. — Я наложу на них такое заклятие, что едва Вальборг прикоснется к ним, как сразу полюбит Торварда больше всего на свете. Она будет умолять отца отдать ее за него. А если Хеймир все же не согласится, то она сама убежит. Для этого мне даже не придется колдовать! — Кюна усмехнулась. — Вальборг не уступит многим мужчинам смелостью и упрямством. Она всегда добивается своего. Она как река, способная свернуть горы, если они на ее пути. А мне остается только повернуть эту реку в ту сторону, в которую мне нужно!
— Но как твои подарки попадут в Эльвенэс? — спросил Рагнар. Ему не очень-то понравился этот замысел, но он не мог не признать его разумным. Фьяллям вовсе не нужно, чтобы Хеймир обрел в зяте сильного союзника, а другого пути помешать ему нет.
— По морю, как и все, — невозмутимо ответила кюна. — Ты отвезешь их!
— Я? — изумился Рагнар.
— Вот именно! Сам подумай — кому еще я могу доверить такое важное дело? Ты возьмешь кнерр, возьмешь человек двадцать из самых неболтливых и поплывешь к Хеймиру как купец. Кюна Аста такая щеголиха, она так любит яркие ткани, что сразу велит впустить тебя в дом, как только ты придешь. Она позовет дочь, та непременно захочет погладить мягкий шелк — какая женщина удержится? А после этого у нее непременно появится желание расспросить тебя о Торварде, конунге фьяллей. Может быть, ты проживешь у них в гостях немало дней. Твои рассказы покажутся кюн-флинне такими занимательными, что она долго не пожелает тебя отпускать. Не бойся, тебе не придется лгать. Говори о нем только правду. Кто знает его лучше, чем ты, его воспитатель? Говори все, говори даже о том, что люди считают недостатками. Вальборг понравится и это тоже. А дальше…
Кюна Хёрдис склонила голову набок, поднесла ко рту край своей головной повязки, обшитый черным мехом куницы. Рагнар ждал. Только дурак ломает голову над тем, как начать дело. Умный думает, чем оно кончится.
Но кюна обманула ожидания старого воина.
— Весны не бывает прежде зимы! — неожиданно закончила она. — Конец ты узнаешь, когда придет время.
Рагнар молчал, и кюна видела на его суровом лице отражение внутренней борьбы.
— Или ты хочешь, чтобы война за Квиттинг продолжалась вечно? — ядовито спросила Хёрдис. — Ты хочешь, чтобы однажды твоего воспитанника и твоего сына Эйнара принесли домой на щитах? Ты хочешь пить пиво на их поминальном пиру? Или ты забыл про Бергвида Черную Шкуру? Или ты хочешь, чтобы Хеймир и его будущий зять приплыли сюда разорять Аскргорд?
Рагнар опустил голову. Конечно, воин не отказывается от битв, не боится и смерти в сражении. Но только глупец ищет битвы ради битвы. У войны тоже должна быть цель. И наилучшим конунгом почитают такого, при ком внутри страны царит мир.
— Я сделаю все, что ты сказала, — ответил наконец Рагнар и подавил вздох. — Не много чести для меня приниматься за торговлю на старости лет. Видно, меч для меня слишком стал тяжел, раз приходится променять его на весы и гирьки. Только уж ты сама, премудрая кюна, объясни Торварду, отчего со мной сделалась такая перемена!
Кюна засмеялась, выражая свое удовольствие и согласие.
— Я знала, что мы сговоримся с тобой! — весело сказала она и дружески похлопала старого воина по плечу. — Мало во всем племени фьяллей таких умных людей, как ты!
Без удовольствия и благодарности приняв похвалу, Рагнар направился к двери. Но дверь не поддавалась, словно бы вросла в косяки.
— Куда же мне плыть за море, если у меня не хватает сил открыть дверь! — в сердцах воскликнул Рагнар, и крик его выдал все сомнения и досаду, наполнившие его душу.
— Я забыла сказать тебе еще об одном! — произнесла кюна Хёрдис у него за спиной. Рагнар обернулся. — Я не сказала тебе о той Деве-Скальде Ингиторе дочери Скельвира. Будь осторожен. Она будет более упрямым противником тебе и нашим замыслам, чем сам Хеймир конунг.
— У твоего искусства и для нее найдется средство! — полувопросительно проворчал Рагнар.
— Нет! — Кюна покачала головой. — Я не смогла даже увидеть ее. У нее есть какой-то сильный щит против моей ворожбы. И я не могу узнать какой. Это я надеюсь услышать от тебя. Без этого все наши труды могут пропасть даром. Запомни, это важно!
— Не надо считать меня выжившим из последнего ума! — проворчал Рагнар. — Я пока не забываю, где левая рука, а где правая!
— Иди, — наконец разрешила кюна Хёрдис. — Подумай, кого ты возьмешь с собой. Эйнара не бери. Он не умеет держать на привязи свой язык и все испортит. Иди.
Рагнар только протянул руку к бронзовому кольцу, как дверь сама с легким скрипом отъехала назад, выпуская его из темной кладовой.
Приближался Праздник Середины Лета, и в Эльвенэс каждый день прибывали гости. И близко расположенные усадьбы хельдов, и гостиные дворы торговцев, и сама усадьба конунга были полны людей. Весь длинный берег широкого мыса, оба берега Видэльва на много перестрелов вверх по течению были густо усеяны кораблями, на которых красовались разноцветные шатры. Землянки на широком Поле Тинга были покрыты крышами и заняты все до одной. На Праздник Середины Лета везде бывали торги, но торг Эльвенэса был самым большим, самым богатым и ярким по всему Морскому Пути. Сюда приплывали торговые гости из таких далеких стран, какие мало кто и знал. Ткани, оружие, всевозможные украшения, расписные горшки, железные, медные, бронзовые котлы, серебряные кубки, оружие всех видов, богато украшенное и попроще, кони, рабы — все, что только можно продать и купить, появлялось в Эльвенэсе на Праздник Середины Лета.
Вокруг большого святилища, расположенного под горой позади усадьбы конунга, тоже шумел народ. Богатые хельды, жившие поблизости, пригоняли скотину для праздничных пиров и жертвоприношений.
В последний вечер перед Днем Высокого Солнца большая гридница Хеймира конунга наполнилась гостями. Сам конунг сидел на своем высоком почетном сиденье, одетый в вышитый золотом шелк цвета спелой брусники, с золотой повязкой на лбу. Его длинные и густые, несмотря на возраст, волосы были заплетены в косу, что по обычаю слэттов говорило об очень знатном роде. Густая темно-русая борода была расчесана и покоилась на груди. Ниже сияла золотая цепь из крупных узорных звеньев. Еще в молодые годы Хеймир конунг добыл эту цепь в каком-то заморском святилище, и говорили, что она обеспечивает слэттам хороший улов рыбы и морскую охоту.
На почетном месте напротив конунга расположился Лодмунд, конунг вандров. Длинные столы вдоль стен были тесно заняты дружинами обоих конунгов, хельдами слэттов, съехавшимися с разных областей племени, богатыми торговцами Эльвенэса и приезжими. Не хватало только Халлада Выдры, но все знали, что его отсутствие на этом пиру не менее почетно. Не каждому конунг доверит купить приданое своей единственной дочери.
Жена и дочь Хеймира возглавляли женскую скамью. Кюна Аста цвела румянцем, глаза ее искрились счастьем. Ничто не могло доставить ей большего удовольствия, чем множество гостей, гул голосов и веселый шум, песни и выкрики, собственный богатый наряд, тяжесть и звон дорогих украшений, всеобщее внимание и восхищение. Годы и заботы мало состарили кюну Асту — она не замечала забот, и им не удалось оставить следов на ее щеках. Поглядывая на жену со своего высокого хозяйского места, Хеймир конунг был доволен. Хоть он и прожил со своей женой уже двадцать три года, у него не было причин завидовать тем, у кого жены моложе.
Вальборг, напротив, была невесела и с трудом сохраняла ровное и приветливое выражение лица. Она учтиво разговаривала с теми из гостей, кто стоил внимания кюн-флинны, улыбалась, но это стоило ей известного труда. В сторону Лодмунда конунга она старалась не смотреть. Она знала, что это один из предполагаемых женихов для нее, и он вовсе ей не нравился.
— Я провозглашаю этот кубок во славу Отца Богов! — громко говорил Хеймир конунг, встав на ноги и высоко поднимая огромный золоченый кубок с пояском из драгоценных камней, горящих, словно угли. Один этот кубок был немалым богатством, вызывал восхищение и зависть гостей. — Пусть Повелитель Ратей, великий Один, примет наши хвалы и всегда помогает нам в битвах! Немало чести воздал он нам, и не меньше мы воздадим ему!
Гости кричали в ответ, поднимали кубки с медом и пивом, стучали чашами о столы. С женской скамьи поднялась красивая девушка с распущенными блестящими волосами, в красном платье с золотым шитьем, со множеством серебряных украшений на груди и на руках. Все это были подарки конунга за искусные песни. Гости, наслышанные заранее о Деве-Скальде Хеймира конунга, умерили крики, чтобы послушать её.
Ингитора выпрямилась, глубоко вдохнула, словно впитывая в себя все эти ожидающие взгляды. Внутри нее поднималась какая-то приливная волна. Всеобщее внимание и напряженное ожидание придавало ей сил, воодушевляло. Она знала, что все ждут от нее стихов и готовы восхищаться ими; она тоже ждала и тоже заранее радовалась тому, что сейчас произнесет.
Никто не замечал Хальта — он был как серый клочок дыма, приютившийся в щели возле самых дверей. Но вот он вскинул голову, сдвинул край капюшона, глянул в лицо Ингиторе. Белый огонь его глаз на миг ослепил ее, резкая дрожь пробежала по коже, волосы шевельнулись на голове, а перед глазами вспыхнули ослепительно яркие картины, закачались морские волны с кораблями, засинело небо, повеяло свежим морским ветром, где-то наверху блеснула огненным цветом молния. Звонкие строчки вспыхнули в мыслях Ингиторы и рванулись наружу. И она запела:
Гости встретили песню бурей одобрительных криков. Хеймир конунг, благосклонно улыбаясь, снял с пальца золотое кольцо и послал его Ингиторе. Благодарно наклонив голову, она приняла подарок, пальцы ее дрожали. В глазах ее светилось белое пламя, щеки ярко разрумянились, вся она казалась полна света. И каждый, кто видел ее и слышал ее звонкий, полный воодушевления голос, чувствовал, как в нем прибывает сил, как дух его крепнет и зовет на подвиги.
Ты земель немало
покорил, — прославлен
Хеймир в оружном тинге!
Дрожит земля великанов!
Квиттинга гордый конунг
в страхе бежал, и Хеймир —
людям известен подвиг! —
мечом раздвинул державу!
Волки терзали трупы,
щиты под мечом трещали,
когда повелитель могучий
рати квиттов рассеял!
Радостъ богам подарила
бурная пляска валькирий!
В вихре секир и копий
слэтты победу взяли!
— А этот кубок посвятим мы Тору-Громовику! — провозглашал дальше Хеймир конунг, снова поднимая кубок, и ответные крики гостей уже звучали громче, дружнее. — Как побеждает сын богини Йорд великанов, так пусть и нам даст он сил победить всех наших врагов!
Ингитора снова поднялась с места, и вместо прежнего молчаливого любопытства ее встретила буря криков. Она улыбнулась, потом насмешливо сузила глаза, и хирдманы Хеймира и Эгвальда заранее приготовились смеяться. Все уже знали, какими стихами Дева-Скальд говорит о врагах слэттов. И она начала:
Гости громко засмеялись, только кое-кто из фьяллей, ненароком занесенных сюда прихотливыми морскими дорогами, нахмурился. Старый конунг Торбранд и правда погиб на Квиттинге, но не Ингитора убила его, чтобы так над ним насмехаться.
Фьяллей ничтожный конунг,
штаны потерявши в битве,
в норы звериные прячась,
голову там оставил!
— продолжала Ингитора, и Эгвальд хохотал громче всех. Неведомо как, но Ингитора узнала, что Торвард конунг вынужден был почти бежать с Квиттинга, чтобы не встретить на пути Бергвида Черную Шкуру. И всем известно, что в бою его укрывает щитом валькирия — в чем же его собственная доблесть?
Сын его ныне трусливо
бегает Черной Шкуры,
валькирий щитом укрываясь,
прячась за спины женщин!
Так закончила Ингитора эту песню, и долго еще в палате не смолкали крики и звон кубков. Каждый был в эти мгновения сильнее всех фьяллей, вместе взятых, у каждого рука невольно искала оружие. А Ингитора стояла раскинув руки, словно собиралась лететь, похожая на пылающий факел доблести и чести. Она видела перед собой блеск золотых щитов Валхаллы, сияние радужного моста, моря, леса и горы, поля битвы, где бьются целые племена и народы. А она парила над всем этим, сильная и свободная, как валькирия. Волшебная сила ее песен подчинила ей всех этих людей, хирдманов, хельдов и конунгов. Войска готовы были двинуться вперед по ее знаку. Но даже не это наполняло ее таким ослепительным счастьем, какого она и вообразить не могла раньше. Под взглядом Хальта, под блеском белого огня, дарящего ей все это, с нее как будто сползала старая тяжелая кожа, она сама становилась новым существом, равным светлым альвам, прекрасным, как солнце, легким и свободным, как ветер. При этом она забывала обо всей земле, даже о своей мести. Ничего не было ей нужно — перед ней открывался путь в Альвхейм. И в эти мгновения она до слез и до боли в груди любила Хальта, дающего ей это счастье.
Небо гремит громами!
Сияет щитами Валхалла!
Клинок о клинок выбивает
Хеймиру звонкую славу!
Найдя его глазами, Ингитора сквозь слезы улыбнулась ему. Хромой альв хитро подмигнул ей и натянул на лицо край капюшона. Никто, кроме самой Ингиторы, даже не замечал его, а ведь сейчас лицо его снова было прекрасно, как в тот день, когда она встретила его впервые. В глазах его сиял белый огонь, он снова был не хромым рабом по прозванию Серая Спина, а альвом — прекрасным и светлым, как само солнце.
Пир у Хеймира конунга продолжался до глубокой ночи. Когда уже стемнело, Ингитора вышла на двор вдохнуть свежего воздуха. Каждый раз после того, как над головой ее скрещивались белые молнии, после прилива сил наступала слабость, голова тяжелела, по плечам пробегала зябкая дрожь. В такие мгновения ей хотелось забраться в тихий уголок, накрыться чем-нибудь теплым и подремать немного. В гриднице пели другие скальды, прославляя давно минувшие времена. Их тоже любили слушать — кому не любопытно узнать о людях, на чьих плечах мы стоим? Но песни о прежних деяниях нередко вызывали у молодых хирдманов зависть к умершим. Только Ингитора могла вдохнуть в души сознание, что подвиги возможны были не только во времена дедов и прадедов, что нынешних воинов ждет не менее громкая слава, что она близка и дорога к ней открыта.
Сойдя с крыльца, Ингитора прислонилась спиной к резному столбу и закрыла глаза. На дворе тоже было людно и шумно — здесь веселились те, кому не досталось места в гриднице. На дворе было разложено несколько больших костров, пахло жареным мясом, полусъеденные туши висели на рогульках, стояли бочонки пива, раздавались хмельные песни, у каждого костра — своя. Слова песен путались между собой также, как дым костра и запах мяса. Ингитора подняла голову. Ветер дул со стороны моря, пахло морской свежестью. Казалось даже, что на кожу садятся крошечные соленые брызги. Это был ветер странствий, запах дороги к битвам и славе. Может быть, и его вызвала песня Ингиторы.
Ей стало холодно, она обхватила себя руками за плечи. Кто-то спустился с крыльца, глянул вниз, соскочил на землю рядом с Ингиторой. Она открыла глаза и увидела Эгвальда.
— Я тебя искал, — сказал он, хотя это и так было ясно. Сняв нарядный шелковый плащ, синий, как небо, с золотой тесьмой на плечах, Эгвальд укутал им Ингитору. Но шелк — слабая защита от холода, и Эгвальд обнял ее, привлек к груди. Ингитора не противилась, опустила голову ему на плечо и закрыла глаза. От груди Эгвальда веяло сильным теплом, как от огня, ей было хорошо, но она совсем не думала — кто это, какой он, зачем он обнимает ее и почему она ему это позволяет. После света и грома небес она чувствовала себя опустошенной, ей было все равно.
Но Эгвальду было не все равно. Красота и поэтическое искусство Ингиторы наполняли его тысячей мучительных порывов. Она казалась ему прекрасной, он хотел владеть ею безраздельно, хотел, чтобы она вот так же воспевала его подвиги и при этом дарила его своей любовью. Но при всей страстной силе желания Эгвальда беспокоило сомнение — а возможно ли это? Многим хотелось бы снять с неба яркую звезду и украсить ею свой пояс или рукоять меча — но кому это удавалось? То, что принадлежит богам, недоступно смертным. И даже сейчас, когда он держал Деву-Скальда в объятиях, Эгвальду казалось, что она очень далеко от него. Где?
— Ингитора! — тихо позвал он, надеясь вызвать ее из этой неведомой дали. — Ингитора, ты меня слышишь?
И никто из тех, кто знал Эгвальда ярла, кто видел его в море, на охоте или в битве, не знал, что голос его может быть так тих, осторожен и ласков.
Ингитора что-то невнятно пробормотала в ответ. Она чувствовала холод, слабость и пустоту в голове, ей хотелось просто отдыхать и греться, а вовсе не разговаривать. Объятия Эгвальда давали ей тепло и чувство защищенности, и больше ей ничего не хотелось.