Страница:
— Поди посмотри сам, — велел Торвард Эйнару. — И приведи его ко мне, если он держится на ногах.
Эгвальд, когда его привели в усадьбу, был бледен, но держался гордо, почти заносчиво. Правая рука его была подвязана, на скуле темнела длинная и глубокая царапина, а серые глаза смотрели со злобным вызовом. Торвард даже не сразу нашел, что сказать своему пленнику. Некоторое время они рассматривали друг друга. Торвард думал, что если кюн-флинна Вальборг и правда, как говорят, похожа на брата, то она должна быть красивой девушкой. А Эгвальд рассматривал конунга фьяллей с жадным любопытством, которое на короткий срок даже заглушило в нем все прочие, горькие чувства. При виде Торварда он вспомнил Ингитору. Оба они никогда не видели этого человека, но часто говорили о нем. Сейчас Эгвальд смотрел на Торварда глазами Ингиторы — глазами ненависти.
И конунг фьяллей на первый взгляд был весьма далек от того, чтобы торжествовать победу. Эгвальд знал, что его противнику тридцать два года, но на вид показалось больше. Обветренное лицо Торварда выглядело утомленным и недовольным, веки были полуопущены, а под глазами темнели тени, как у больного. На щеках его обозначились глубокие резкие складки. Шрам, тянувшийся через правую щеку вниз к подбородку, казался продолжением рта и придавал лицу Торварда большое сходство с мордой тролля.
— Садись, — сказал Торвард, кивнув Эгвальду на край скамьи. — Теперь у нас есть время поговорить спокойно.
— Мне не о чем с тобой говорить, — отрезал Эгвальд. Он жалел, что остался жив. Он спокойно и с достоинством мог бы взглянуть в глаза Одину, представ перед Отцом Ратей в рядах погибших. Но к пленению он не был готов, и чувство стыда и бессилия наполняло ядом свет и воздух.
— Жаль, — ответил Торвард. Злой задор Эгвальда напомнил ему его самого семнадцать лет назад. Тогда он тоже был пленником человека, с которым ему не о чем было говорить. — А я давно желал встречи с кем-нибудь из вашего рода, особенно с твоим отцом, Хеймиром конунгом.
Эгвальд ответил коротким вопросительным взглядом. По его мнению, встреча между ними была возможна только одна — в битве.
— Наша война родилась раньше тебя и даже раньше меня, — продолжал Торвард. — Меня она уже лишила отца, а Хеймира конунга чуть не лишила сына.
— Твой отец был убит в честном бою, — отчеканил Эгвальд. — Слэтты не колдовали и не накладывали на него боевых оков. Ты доблестно бьешься, когда у противников связаны руки!
Торвард стиснул зубы и с трудом перевел дыхание. Упрек больно ударил его, тем больнее, что возразить было нечего.
Эгвальд отвернулся.
— Не хмурься, — сказал ему Торвард, взяв себя в руки. Он хотел увидеть Эгвальда вовсе не для такого разговора. — Может, все-таки сядешь? У нас сварили хорошее пиво.
Эйстла по его знаку поднесла Эгвальду глиняную чашу с пивом. Тот бросил на нее короткий презрительный взгляд и отвернулся.
— Ему не нравится наше пиво! — насмешливо сказал Эйнар. — У них в Эльвенэсе варят лучше. Как выпьешь — так и потянет на подвиги.
— Чем тебе не нравится наше пиво? — спросил Торвард у пленника, взглядом приказав Эйнару помолчать.
— Плохо же ты обо мне думаешь! — ответил ему Эгвальд. — Если ждешь, что я приму от тебя что-то!
— Значит, даже сейчас ты не хочешь попробовать помириться со мной?
Эгвальд дернул плечом, как будто эта мысль была нелепа и не стоила слов.
— А к тому нашлось бы немало средств…
Торвард не закончил и вопросительно посмотрел на Эгвальда. Но тот даже не полюбопытствовал, какие же это средства.
— Пока я жив, ты, Торвард сын Торбранда, не будешь для меня никем, кроме врага! — твердо и злобно глядя прямо в глаза Торварду, выговорил Эгвальд. — Никем! И никакого мира между нами не может быть! Убей меня, если тебе это не нравится.
Рука Торварда, лежащая на колене, сжалась в кулак. Злобный и решительный взгляд Эгвальда раздосадовал его, и он с трудом сдерживал гнев. После неудачи на Квиттинге он стал переживать любые упреки гораздо больнее, чем стоило бы. Торвард гнал прочь уныние, но зеленые глаза Дагейды сияли перед ним злой насмешкой, а синие глаза Регинлейв разили молнией презрения. Он не сумел достать Дракона Битвы, вынужден был почти бежать от Бергвида Черной Шкуры — что с того, что у него было десять человек, а у орингов — целое войско? А выходит, что побеждать Торвард конунг умеет только с помощью своей матери-колдуньи. И сейчас, глядя в глаза Эгвальду, который был его пленником и презирал его, Торвард решил как можно скорее снова отправиться на Квиттинг. Он будет не он, пока отцовский меч не окажется у него на поясе.
Эгвальд вдруг усмехнулся.
— Тебе это нетрудно! И ничего нового в убийстве ты не найдешь! — продолжал он. — Твои подвиги известны всему свету! О тебе и за морями слагают хвалебные стихи! Не знаешь ли вот таких?
И Эгвальд весело заговорил, глядя прямо в лицо Торварду:
— Замечательные стихи! — воскликнула наконец кюна Хёрдис. Все внимание было приковано к ней. — Чем сжимать кулаки, мой сын, ты бы лучше спросил, кто сочинил их!
— Их сочинила Дева-Скальд Ингитора дочь Скельвира хельда из усадьбы Льюнгвэлир! — с мстительным задором ответил Эгвальд. — Ваше колдовство сковало мне руки, но мой язык сковать не удастся!
Торвард махнул рукой, приказывая увести Эгвальда. Сейчас он слишком плохо владел собой и мог натворить бед; зная это за собой, он научился сдерживаться. Гневные и презрительные слова Регинлейв над лежащим без памяти Эгвальдом были живы в его памяти. Его победа была одержана не очень-то честно. И он не хотел заслужить новые упреки Девы Битв.
В этот вечер люди рано разошлись спать. Торвард остался один в гриднице, и никто его не тревожил. Угли уже догорали в очаге, когда из спального покоя вдруг вошла кюна Хёрдис. Торвард вздрогнул, увидев мать. Ее приход не обещал ему ничего хорошего.
— Почему ты так долго сидишь здесь один, мой сын? — ласково спросила она. Кюна уселась на край скамьи, ближайший к сиденью конунга, и Торвард с трудом подавил желание отодвинуться. Кюны Хёрдис больше всего боялись именно тогда, когда она говорила ласково.
— О чем ты думаешь? — с нежным участием расспрашивала она, стараясь заглянуть в лицо сыну. Торвард отводил глаза: он вовсе не хотел открывать матери свои мысли, хотя и не надеялся их от нее скрыть. — Я беспокоюсь о тебе. Ты грустишь о своей возлюбленной?
— О чем ты? — хмурясь, с недовольством ответил Торвард. Ни с кем и никогда он не говорил о печалях своего сердца, и меньше всего хотел бы говорить об этом с матерью. Она никогда не утруждалась любопытствовать, какая из рабынь приглянулась конунгу, а настоящая возлюбленная у него была только одна. Но Торвард никогда не поверил бы, что колдунья, бывшая когда-то женой великана и даже родившая от него дочь, сможет дружелюбно отнестись к валькирии.
— Она опять покинула тебя! — с сочувствием и ласковым сожалением продолжала кюна Хёрдис. Подвинувшись еще ближе, она накрыла ладонью руку Торварда. Ее сухая рука была меньше его руки, но Торварду казалось, что она лежит тяжелым щитом.
— Или тебя беспокоят эти стихи, что сочиняет где-то за морем глупая девчонка? — внезапно кюна изменила вопросы. — Не думай о них! Они ничего не стоят!
— Я так не думаю! — с досадой ответил Торвард. Мать угадала и второй предмет его неприятных раздумий. — Ты же слышала, что говорил тот купец, Халлад Выдра. На Квиттинге из-за меня погиб ее отец. Она знатного рода — она будет ненавидеть меня и мстить, пока жива. Весь этот поход Эгвальда — ее рук дело. Это она послала его сюда. И не так уж она глупа. Эти стихи…
Торвард запнулся. Каждое слово язвительных стихов отпечаталось в его памяти и жгло, как уголь за пазухой. У него не поворачивался язык назвать стихи, жестоко порочащие его самого, хорошими. Но назвать их плохими значило бы бессмысленно солгать. От плохих стихов не заболевают.
— Хотел бы я посмотреть на нее… — пробормоталТорвард себе под нос.
А кюна Хёрдис немедленно вцепилась в эти слова.
— Зачем? — живо воскликнула она. — Ты думаешь, она красива?
— Красива? — Торвард удивленно посмотрел на мать. — Я вовсе об этом не думаю. Я хочу спросить ее: кто наплел ей, что я проглотил стрелу? Кто сказал, что я бегал от Черной Шкуры и прятался за спинами женщин? Кто дал ей право порочить меня напрасно?
Торвард говорил все громче; гнев и возмущение, медленно кипевшие в нем с самого утра, вдруг вспыхнули и прорвались наружу. Торвард внезапно ощутил в себе такую ярость, что мог бы подхватить скамью и со всего размаху грохнуть ее об пол, только бы дать выход бушевавшему пламени.
Кюна вдруг тихо захихикала. Торвард остыл, как будто ее смех плеснул в него холодной водой.
— Это право дал ей ты сам! — выговорила она сквозь тихий смех. — Когда убил ее отца. И теперь нечего рассуждать об этом.
Внезапно она перестала смеяться, лицо ее стало строгим и даже зловещим. Торвард подобрался, как будто перед ним оказался враг, готовый в любое мгновение напасть.
— Вот что, мой сын! — сурово сказала кюна Хёрдис. — Послушай теперь меня. Я говорила тебе о Драконе Битвы. Без него ты не сможешь воевать сразу и с Хеймиром, и с Бергвидом Черной Шкурой. Я знаю, что ты не смог достать меч, не смог даже дойти до кургана. Дорогу к нему стережет твоя сестра, и у нее это выходит лучше, чем Фафнир сторожил свое золото.
— Ты могла бы помочь мне! — воскликнул Торвард. Он думал об этом и раньше, но не хотел просить помощи у матери. Теперь же он не видел другого выхода. — Ведь ты знаешь, как укротить Дагейду!
— Тише! — шепотом воскликнула кюна. — Она слышит, когда ее называют по имени.
— Но ты можешь помочь мне? — требовательным шепотом продолжал Торвард.
— Не могу! — в раздражении ответила кюна. — Я слишком давно потеряла ее. Я не знаю, чему ее научили тролли в Медном Лесу и ее инеистая родня! Самых важных ее родичей ты еще не видал, мой сын!
— Зачем же ты бросила ее? — яростно ответил Торвард. Сейчас, когда мать призналась в своем бессилии, пусть частичном, его робость перед ней почти прошла, уступая место возмущению. — Ты же знала, кого произвела на свет! Ты знала, какие силы в ней скрыты! Почему же ты не взяла ее с собой? Тогда она не мешала бы, а помогала мне! Ты должна была взять ее с собой!
Кюна Хёрдис посмотрела на него с презрением, как на глупца, и Торварду снова стало неловко.
— Ты не знаешь! — сказала кюна. — Ты не знаешь, что здесь тогда было! Думаешь, все фьялли очень обрадовались, когда Торбранд конунг привез из Медного Леса ведьму и объявил ее своей женой? Нет, милый сын! Гораздо больше людям хотелось надеть мне на голову кожаный мешок и забросать камнями! Они думали, что я околдовала конунга! И отец твоего Ормкеля кричал громче всех! А если бы я еще притащила из леса «великанье отродье», то нам обеим было бы несдобровать! Нет уж, я спасла себя, а она спасла себя, каждая как сумела! И может быть, она сумела это лучше, чем я…
Голос кюны вдруг упал, стал слабым и тихим, так что Торвард впервые в жизни ощутил странную жалость к матери. Но сам себе он приказал не доверять этому чувству. Кюне Хёрдис нельзя доверять.
— Ведь я — человек по рождению, — так же тихо продолжала она. — Человек со всеми его слабостями и болью. А она — человек только наполовину. Она не знает ни грусти, ни любви. Она знает только два чувства — злость и радость…
Торвард молчал. Перед глазами его, как болотный огонек, смутно мелькало лицо Дагейды, бледное, с горящими зелеными глазами. Злость и радость…
Кюна Хёрдис вдруг встряхнулась, подняла голову.
— Я говорила вот о чем, — решительным голосом, без следа недавней слабости начала она. — Тебе нужно покончить хотя бы с одним из двух противников. У тебя сейчас нет сил разбить войско слэттов, если они пошлют ратную стрелу по всему племени. Значит, тебе нужно помириться с ними. У Хеймира конунга есть дочь. Она невеста, ты это слышал. Ты должен посвататься к ней.
— Что? — Торвард не верил своим ушам. Вся грусть слетела с него в одно мгновение. — Посвататься к дочери Хеймира?
— Да! — непреклонно ответила кюна. — И этот поход — хороший случай. Теперь тебе следует предложить слэттам мир. Пока сын Хеймира у тебя в плену, он будет сговорчив. Ведь других сыновей у него нет. Предложи ему вернуть сына за выкуп.
— И попросить, чтобы выкуп за брата привезла кюн-флинна? — насмешливо спросил Торвард. Он не верил в эту затею.
— Нет. — Кюна посмотрела на него со скрытой многозначительной насмешкой, и Торварду снова стало не по себе. — Ты ведь очень хотел повидать Деву-Скальда. Пусть выкуп привезет она. Здесь она не станет порочить тебя стихами — ей ведь захочется вернуться домой невредимой и привезти Эгвальда. А может быть, тебе будет от нее и еще какая-нибудь польза.
Торвард застыл на месте, пораженный словами матери. Это не приходило ему в голову, но показалось самым правильным и даже необходимым решением.
Кюна Хёрдис, не прощаясь, поднялась с места и пошла к двери в свой спальный покой. Положив руку на бронзовое кольцо двери, она обернулась.
— А что касается кюн-флинны Вальборг, то ее тебе и звать не придется, — сладко, заманчиво сказала кюна. — Может быть, Вальборг приедет к тебе сама.
Часть четвертая
Эгвальд, когда его привели в усадьбу, был бледен, но держался гордо, почти заносчиво. Правая рука его была подвязана, на скуле темнела длинная и глубокая царапина, а серые глаза смотрели со злобным вызовом. Торвард даже не сразу нашел, что сказать своему пленнику. Некоторое время они рассматривали друг друга. Торвард думал, что если кюн-флинна Вальборг и правда, как говорят, похожа на брата, то она должна быть красивой девушкой. А Эгвальд рассматривал конунга фьяллей с жадным любопытством, которое на короткий срок даже заглушило в нем все прочие, горькие чувства. При виде Торварда он вспомнил Ингитору. Оба они никогда не видели этого человека, но часто говорили о нем. Сейчас Эгвальд смотрел на Торварда глазами Ингиторы — глазами ненависти.
И конунг фьяллей на первый взгляд был весьма далек от того, чтобы торжествовать победу. Эгвальд знал, что его противнику тридцать два года, но на вид показалось больше. Обветренное лицо Торварда выглядело утомленным и недовольным, веки были полуопущены, а под глазами темнели тени, как у больного. На щеках его обозначились глубокие резкие складки. Шрам, тянувшийся через правую щеку вниз к подбородку, казался продолжением рта и придавал лицу Торварда большое сходство с мордой тролля.
— Садись, — сказал Торвард, кивнув Эгвальду на край скамьи. — Теперь у нас есть время поговорить спокойно.
— Мне не о чем с тобой говорить, — отрезал Эгвальд. Он жалел, что остался жив. Он спокойно и с достоинством мог бы взглянуть в глаза Одину, представ перед Отцом Ратей в рядах погибших. Но к пленению он не был готов, и чувство стыда и бессилия наполняло ядом свет и воздух.
— Жаль, — ответил Торвард. Злой задор Эгвальда напомнил ему его самого семнадцать лет назад. Тогда он тоже был пленником человека, с которым ему не о чем было говорить. — А я давно желал встречи с кем-нибудь из вашего рода, особенно с твоим отцом, Хеймиром конунгом.
Эгвальд ответил коротким вопросительным взглядом. По его мнению, встреча между ними была возможна только одна — в битве.
— Наша война родилась раньше тебя и даже раньше меня, — продолжал Торвард. — Меня она уже лишила отца, а Хеймира конунга чуть не лишила сына.
— Твой отец был убит в честном бою, — отчеканил Эгвальд. — Слэтты не колдовали и не накладывали на него боевых оков. Ты доблестно бьешься, когда у противников связаны руки!
Торвард стиснул зубы и с трудом перевел дыхание. Упрек больно ударил его, тем больнее, что возразить было нечего.
Эгвальд отвернулся.
— Не хмурься, — сказал ему Торвард, взяв себя в руки. Он хотел увидеть Эгвальда вовсе не для такого разговора. — Может, все-таки сядешь? У нас сварили хорошее пиво.
Эйстла по его знаку поднесла Эгвальду глиняную чашу с пивом. Тот бросил на нее короткий презрительный взгляд и отвернулся.
— Ему не нравится наше пиво! — насмешливо сказал Эйнар. — У них в Эльвенэсе варят лучше. Как выпьешь — так и потянет на подвиги.
— Чем тебе не нравится наше пиво? — спросил Торвард у пленника, взглядом приказав Эйнару помолчать.
— Плохо же ты обо мне думаешь! — ответил ему Эгвальд. — Если ждешь, что я приму от тебя что-то!
— Значит, даже сейчас ты не хочешь попробовать помириться со мной?
Эгвальд дернул плечом, как будто эта мысль была нелепа и не стоила слов.
— А к тому нашлось бы немало средств…
Торвард не закончил и вопросительно посмотрел на Эгвальда. Но тот даже не полюбопытствовал, какие же это средства.
— Пока я жив, ты, Торвард сын Торбранда, не будешь для меня никем, кроме врага! — твердо и злобно глядя прямо в глаза Торварду, выговорил Эгвальд. — Никем! И никакого мира между нами не может быть! Убей меня, если тебе это не нравится.
Рука Торварда, лежащая на колене, сжалась в кулак. Злобный и решительный взгляд Эгвальда раздосадовал его, и он с трудом сдерживал гнев. После неудачи на Квиттинге он стал переживать любые упреки гораздо больнее, чем стоило бы. Торвард гнал прочь уныние, но зеленые глаза Дагейды сияли перед ним злой насмешкой, а синие глаза Регинлейв разили молнией презрения. Он не сумел достать Дракона Битвы, вынужден был почти бежать от Бергвида Черной Шкуры — что с того, что у него было десять человек, а у орингов — целое войско? А выходит, что побеждать Торвард конунг умеет только с помощью своей матери-колдуньи. И сейчас, глядя в глаза Эгвальду, который был его пленником и презирал его, Торвард решил как можно скорее снова отправиться на Квиттинг. Он будет не он, пока отцовский меч не окажется у него на поясе.
Эгвальд вдруг усмехнулся.
— Тебе это нетрудно! И ничего нового в убийстве ты не найдешь! — продолжал он. — Твои подвиги известны всему свету! О тебе и за морями слагают хвалебные стихи! Не знаешь ли вот таких?
И Эгвальд весело заговорил, глядя прямо в лицо Торварду:
Торвард разом побледнел, как сухая трава, сердце его от гнева стукнуло где-то возле самого горла, словно хотело выпрыгнуть и броситься на обидчика. А Эгвальд, не смущаясь, смотрел прямо ему в лицо, наслаждаясь действием своих слов, и звонко продолжал:
Воин, стрелу проглотивший,
дома покоя не знает:
колет стрела из брюха,
гонит коня из стойла!
Опомнившись от изумления, хирдманы закричали, готовые броситься на обидчика, но Торвард резко махнул рукой. А кюна Хёрдис вдруг расхохоталась, словно в жизни не слышала стихов забавнее. Ее звонкий хохот заглушил и голос Эгвальда, и возмущенные крики дружины; он звенел и рассыпался по гриднице, как железный перестук клинков. Никто не понимал причины такого веселья, но всем стало жутко от этого смеха.
Славен в морях недаром
Торбранда сын отважный!
На двадцать мужей во мраке
с сотней без страха выходит!
Если же Черной Шкуры
кончик хвоста увидит,
отважно домой стремится,
прячась за спинами женщин!
— Замечательные стихи! — воскликнула наконец кюна Хёрдис. Все внимание было приковано к ней. — Чем сжимать кулаки, мой сын, ты бы лучше спросил, кто сочинил их!
— Их сочинила Дева-Скальд Ингитора дочь Скельвира хельда из усадьбы Льюнгвэлир! — с мстительным задором ответил Эгвальд. — Ваше колдовство сковало мне руки, но мой язык сковать не удастся!
Торвард махнул рукой, приказывая увести Эгвальда. Сейчас он слишком плохо владел собой и мог натворить бед; зная это за собой, он научился сдерживаться. Гневные и презрительные слова Регинлейв над лежащим без памяти Эгвальдом были живы в его памяти. Его победа была одержана не очень-то честно. И он не хотел заслужить новые упреки Девы Битв.
В этот вечер люди рано разошлись спать. Торвард остался один в гриднице, и никто его не тревожил. Угли уже догорали в очаге, когда из спального покоя вдруг вошла кюна Хёрдис. Торвард вздрогнул, увидев мать. Ее приход не обещал ему ничего хорошего.
— Почему ты так долго сидишь здесь один, мой сын? — ласково спросила она. Кюна уселась на край скамьи, ближайший к сиденью конунга, и Торвард с трудом подавил желание отодвинуться. Кюны Хёрдис больше всего боялись именно тогда, когда она говорила ласково.
— О чем ты думаешь? — с нежным участием расспрашивала она, стараясь заглянуть в лицо сыну. Торвард отводил глаза: он вовсе не хотел открывать матери свои мысли, хотя и не надеялся их от нее скрыть. — Я беспокоюсь о тебе. Ты грустишь о своей возлюбленной?
— О чем ты? — хмурясь, с недовольством ответил Торвард. Ни с кем и никогда он не говорил о печалях своего сердца, и меньше всего хотел бы говорить об этом с матерью. Она никогда не утруждалась любопытствовать, какая из рабынь приглянулась конунгу, а настоящая возлюбленная у него была только одна. Но Торвард никогда не поверил бы, что колдунья, бывшая когда-то женой великана и даже родившая от него дочь, сможет дружелюбно отнестись к валькирии.
— Она опять покинула тебя! — с сочувствием и ласковым сожалением продолжала кюна Хёрдис. Подвинувшись еще ближе, она накрыла ладонью руку Торварда. Ее сухая рука была меньше его руки, но Торварду казалось, что она лежит тяжелым щитом.
— Или тебя беспокоят эти стихи, что сочиняет где-то за морем глупая девчонка? — внезапно кюна изменила вопросы. — Не думай о них! Они ничего не стоят!
— Я так не думаю! — с досадой ответил Торвард. Мать угадала и второй предмет его неприятных раздумий. — Ты же слышала, что говорил тот купец, Халлад Выдра. На Квиттинге из-за меня погиб ее отец. Она знатного рода — она будет ненавидеть меня и мстить, пока жива. Весь этот поход Эгвальда — ее рук дело. Это она послала его сюда. И не так уж она глупа. Эти стихи…
Торвард запнулся. Каждое слово язвительных стихов отпечаталось в его памяти и жгло, как уголь за пазухой. У него не поворачивался язык назвать стихи, жестоко порочащие его самого, хорошими. Но назвать их плохими значило бы бессмысленно солгать. От плохих стихов не заболевают.
— Хотел бы я посмотреть на нее… — пробормоталТорвард себе под нос.
А кюна Хёрдис немедленно вцепилась в эти слова.
— Зачем? — живо воскликнула она. — Ты думаешь, она красива?
— Красива? — Торвард удивленно посмотрел на мать. — Я вовсе об этом не думаю. Я хочу спросить ее: кто наплел ей, что я проглотил стрелу? Кто сказал, что я бегал от Черной Шкуры и прятался за спинами женщин? Кто дал ей право порочить меня напрасно?
Торвард говорил все громче; гнев и возмущение, медленно кипевшие в нем с самого утра, вдруг вспыхнули и прорвались наружу. Торвард внезапно ощутил в себе такую ярость, что мог бы подхватить скамью и со всего размаху грохнуть ее об пол, только бы дать выход бушевавшему пламени.
Кюна вдруг тихо захихикала. Торвард остыл, как будто ее смех плеснул в него холодной водой.
— Это право дал ей ты сам! — выговорила она сквозь тихий смех. — Когда убил ее отца. И теперь нечего рассуждать об этом.
Внезапно она перестала смеяться, лицо ее стало строгим и даже зловещим. Торвард подобрался, как будто перед ним оказался враг, готовый в любое мгновение напасть.
— Вот что, мой сын! — сурово сказала кюна Хёрдис. — Послушай теперь меня. Я говорила тебе о Драконе Битвы. Без него ты не сможешь воевать сразу и с Хеймиром, и с Бергвидом Черной Шкурой. Я знаю, что ты не смог достать меч, не смог даже дойти до кургана. Дорогу к нему стережет твоя сестра, и у нее это выходит лучше, чем Фафнир сторожил свое золото.
— Ты могла бы помочь мне! — воскликнул Торвард. Он думал об этом и раньше, но не хотел просить помощи у матери. Теперь же он не видел другого выхода. — Ведь ты знаешь, как укротить Дагейду!
— Тише! — шепотом воскликнула кюна. — Она слышит, когда ее называют по имени.
— Но ты можешь помочь мне? — требовательным шепотом продолжал Торвард.
— Не могу! — в раздражении ответила кюна. — Я слишком давно потеряла ее. Я не знаю, чему ее научили тролли в Медном Лесу и ее инеистая родня! Самых важных ее родичей ты еще не видал, мой сын!
— Зачем же ты бросила ее? — яростно ответил Торвард. Сейчас, когда мать призналась в своем бессилии, пусть частичном, его робость перед ней почти прошла, уступая место возмущению. — Ты же знала, кого произвела на свет! Ты знала, какие силы в ней скрыты! Почему же ты не взяла ее с собой? Тогда она не мешала бы, а помогала мне! Ты должна была взять ее с собой!
Кюна Хёрдис посмотрела на него с презрением, как на глупца, и Торварду снова стало неловко.
— Ты не знаешь! — сказала кюна. — Ты не знаешь, что здесь тогда было! Думаешь, все фьялли очень обрадовались, когда Торбранд конунг привез из Медного Леса ведьму и объявил ее своей женой? Нет, милый сын! Гораздо больше людям хотелось надеть мне на голову кожаный мешок и забросать камнями! Они думали, что я околдовала конунга! И отец твоего Ормкеля кричал громче всех! А если бы я еще притащила из леса «великанье отродье», то нам обеим было бы несдобровать! Нет уж, я спасла себя, а она спасла себя, каждая как сумела! И может быть, она сумела это лучше, чем я…
Голос кюны вдруг упал, стал слабым и тихим, так что Торвард впервые в жизни ощутил странную жалость к матери. Но сам себе он приказал не доверять этому чувству. Кюне Хёрдис нельзя доверять.
— Ведь я — человек по рождению, — так же тихо продолжала она. — Человек со всеми его слабостями и болью. А она — человек только наполовину. Она не знает ни грусти, ни любви. Она знает только два чувства — злость и радость…
Торвард молчал. Перед глазами его, как болотный огонек, смутно мелькало лицо Дагейды, бледное, с горящими зелеными глазами. Злость и радость…
Кюна Хёрдис вдруг встряхнулась, подняла голову.
— Я говорила вот о чем, — решительным голосом, без следа недавней слабости начала она. — Тебе нужно покончить хотя бы с одним из двух противников. У тебя сейчас нет сил разбить войско слэттов, если они пошлют ратную стрелу по всему племени. Значит, тебе нужно помириться с ними. У Хеймира конунга есть дочь. Она невеста, ты это слышал. Ты должен посвататься к ней.
— Что? — Торвард не верил своим ушам. Вся грусть слетела с него в одно мгновение. — Посвататься к дочери Хеймира?
— Да! — непреклонно ответила кюна. — И этот поход — хороший случай. Теперь тебе следует предложить слэттам мир. Пока сын Хеймира у тебя в плену, он будет сговорчив. Ведь других сыновей у него нет. Предложи ему вернуть сына за выкуп.
— И попросить, чтобы выкуп за брата привезла кюн-флинна? — насмешливо спросил Торвард. Он не верил в эту затею.
— Нет. — Кюна посмотрела на него со скрытой многозначительной насмешкой, и Торварду снова стало не по себе. — Ты ведь очень хотел повидать Деву-Скальда. Пусть выкуп привезет она. Здесь она не станет порочить тебя стихами — ей ведь захочется вернуться домой невредимой и привезти Эгвальда. А может быть, тебе будет от нее и еще какая-нибудь польза.
Торвард застыл на месте, пораженный словами матери. Это не приходило ему в голову, но показалось самым правильным и даже необходимым решением.
Кюна Хёрдис, не прощаясь, поднялась с места и пошла к двери в свой спальный покой. Положив руку на бронзовое кольцо двери, она обернулась.
— А что касается кюн-флинны Вальборг, то ее тебе и звать не придется, — сладко, заманчиво сказала кюна. — Может быть, Вальборг приедет к тебе сама.
Часть четвертая
ЧЕРНЫЕ БЫКИ НЬЁРДА
Ингитора стояла на Корабельном Мысу и смотрела в море. Прямо в лицо ей дул сильный ветер, несущий множество мелких холодных брызг. Ингитора мерзла и обеими руками стягивала на груди длинный плащ из толстой зеленой шерсти. Вообще-то это был плащ Эгвальда. За время жизни в Эльвенэсе Ингитора достаточно разбогатела от подарков конунга и кюны, у нее было много своей одежды, но в плаще Эгвальда было теплее, будто он сам где-то рядом.
Но упрямый ветер забирался и под плащ, он успел застудить серебряные застежки и цепи на груди Ингиторы, и они казались ей чем-то вроде тяжелых ледяных доспехов, которые надевают в день битвы инеистые великаны. Ингитора стояла здесь очень давно, с самого рассвета. Это ожидание было достаточно глупым — если бы корабли Эгвальда показались возле пролива, то столбы дыма дали бы Эльвенэсу знать об этом. Но знака не было. Время от времени показывались лодки рыбаков, торговые снеки, два раза с утра прошли боевые корабли, узкие и длинные, как щуки. Но это не были корабли Эгвальда, и для Ингиторы море оставалось пустым.
Ветер дул ей навстречу, отбрасывал назад волосы, как будто хотел вовсе сдуть со скалистого выступа тонкую женскую фигурку в тяжелом зеленом плаще. От ветра полы плаща задирались, ярко-красное платье Ингиторы развевалось, и она приобретала сходство с диковинным цветком, который заклинание колдуна вдруг вырастило на этом буром каменистом берегу, где растет только низкий упругий мох.
Ингитора смотрела в море и думала об Эгвальде. Он заполнил все ее мысли. Ее не оставляли дурные предчувствия, и Ингитора судорожно втягивала ноздрями соленый ветер, словно надеялась, как Ормхильд, унюхать духов. Надеялась и боялась. Ее неотвязно преследовали укоряющие взгляды Вальборг, говорящие: «Ты послала его на смерть!» Все конунговы дочери на свете не могли бы смутить Ингитору, если бы она думала иначе и верила в свою правоту. Но в глубине души она думала так же, хотя сама себе не хотела в этом признаваться.
Ветер продувал Ингитору насквозь. Она пыталась подбодрить себя мыслями о том, как обрадуется дух отца в Валхалле, когда он будет отомщен. А в глубине, как подводное течение, жило другое, не менее важное: увидеть Эгвальда живым и здоровым. Если он вернется, то исполнятся оба ее желания. А если нет? Тогда она обречена на месть до самой смерти. И мстить придется не только за отца.
Слушая гул ветра, Ингитора хотела сложить какие-нибудь стихи, чтобы рассказать о том, что с ней творилось. Она не могла подобрать этому названия. Тоска,тревога, любовь — все эти слова не подходили. Это просто ветер, холодный ветер с моря, напоминающий о том, что Праздник Середины Лета позади, лето повернуло и под гору покатилось к зиме. Ингитора подбирала в уме слова, но они разлетались, разнесенные и разорванные на обрывки, и пропадали где-то вдали.
Хальта с ней не было. Люди, возившиеся в корабельных сараях за спиной Ингиторы, удивлялись, замечая, что Дева-Скальд пришла одна. Грабак всегда был рядом со своей хозяйкой. Но сегодня его не было. И Ингитора знала почему. Виной тому были те самые ее чувства, которые можно было посчитать любовью к Эгвальду. Хромой альв с неумолимой суровостью требовал соблюдения их уговора. Чем больше разрасталась в душе Ингиторы привязанность к Эгвальду, тем меньше становилась благосклонность к ней Хальта. И со дня отплытия Эгвальда, с тех пор, как все мысли Ингиторы были заняты им, Хальт не подарил ей ни одного стиха, ни единой строчки. Он как будто исчез из ее жизни. Ингиторе все время казалось, что он близко, за дверью, за стеной, но не хочет показываться ей на глаза. Без Хальта все стало другим, образовалось пустое место. И Ингитора чувствовала себя одинокой, потерянной в мире, где остались только пустое море и холодный ветер.
Возле Лисьего Острова, лежащего прямо напротив Корабельного Мыса, показалась небольшая снека. Ингитора подождала, но следом за снекой не плыло других кораблей. Опять не то. Повернувшись, Ингитора побрела к усадьбе.
Открывая дверь в девичью, Ингитора сразу услышала негромкий ровный голос, который за последние пятнадцать-двадцать дней стал почти неотъемлемой частью Дома Болтовни.
— …он схватил свой щит и спрыгнул с кормы прямо в воду. Он упал так, что щит оказался над его головой, — рассказывал Рагнар Осторожный.
Ингитора хотела уйти прочь — ей отчаянно надоело слушать бесконечные повествования о подвигах Торварда конунга, которые Рагнар не уставал рассказывать, а Вальборг, как ни странно, не уставала слушать. У Ингиторы же они вызывали только раздражение — она не могла спокойно переносить, как восхваляют ее врага, человека, которого она ненавидела всей душой. Видят Светлые Асы, Рагнар не мог бы больше любить конунга фьяллей, если бы даже сам воспитал его! А может быть, ему не раз приходилось бывать в сражениях вместе с Торвардом? Многие его рассказы звучали слишком живо и подробно для пересказов по чужим словам. Скорее всего, Рагнар видел все это своими глазами. Не всегда же он так кашлял! А по всей его повадке, по обращению он все больше и больше казался Ингиторе похожим на воина, а не на торговца. И говорил он как высокородный.
— Танны думали, что он утонул, — продолжал Рагнар. — А Торвард конунг проплыл под водой до берега, там было почти три перестрела, и вышел на берег. Здесь валялось много всякого оружия, и он поднял хороший уладский двуручный меч. Уже темнело, и танны не увидели его. Он незаметно подошел к их береговой стоянке и внезапно бросился на них. Он был весь мокрый, и танны подумали, что на них напал великан с морского дна.
Ингитора тихо прошла в свой угол и села. Рассказы Рагнара были неистощимы. Образ Торварда конунга целыми днями витал под кровлей девичьей, и даже во сне Ингиторе снилось, как будто неутомимый Рагнар сидит возле ее лежанки и заунывным голосом тянет и тянет бесконечную сагу о Торварде конунге: Торвард конунг и сражается один против сотни, и плавает, видите ли, по три перестрела со щитом над головой, и мечет сразу по два копья, и прыгает в полном вооружении выше своего роста… И еще залез на скалу какую-то, когда кто-то из его людей забрался туда и не мог спуститься… Нет, это, кажется, уже был не он.
А Вальборг, кюна Аста, девушки слушали как зачарованные. Кюне Асте было все равно, про кого слушать — про Сигурда Убийцу Дракона, про Греттира Могучего, про Торварда конунга. Для нее все это были сказки. Но Вальборг, как думала Ингитора, с подозрением поглядывая на кюн-флинну, что-то уж очень увлекается этими рассказами. Никогда раньше ей не было свойственно такое любопытство.
— Таннам и в головы не могло прийти, что живой человек отважится напасть на их стоянку. Ведь их было там почти две сотни! Но они так напугались, что бросились бежать, а тем временем подошел корабль Снеколля Китовое Ребро и его дружина вступила в битву.
Ингиторе хотелось сочинить какой-нибудь насмешливый стих о доблести Торварда конунга, но в голове мелькали только обрывки бессвязных строк. Она поискала глазами Хальта, но напрасно. Только он мог бы сейчас помочь ей. Только белый огонь его глаз мог бы наполнить светом ее душу, прогнать раздражение, тоску, чувство одиночества, а на их место привести яркие, увлекательные видения жизни, которой она не пережила сама. Но где он? Как помириться с ним?
— А скажи мне… — начала Вальборг, когда очередной рассказ подошел к концу. Кюн-флинна не окончила, запнулась, на ее чистом строгом лице промелькнуло колебание. Ингитора услышала непривычный призвук тщательно скрываемого смущения в ее голосе и подняла голову, стараясь разглядеть издалека через полутьму покоя выражение лица Вальборг.
— Что ты хочешь спросить, кюн-флинна? — подбодрил ее Рагнар. — Ты можешь задать любой вопрос. Думаю, мало найдется на свете людей, которые могли бы рассказать о Торварде конунге лучше, чем я. Разве что Гранкель Безногий Скальд. Он с детства и до сих пор остается лучшим другом конунга.
— Да, я знаю. — Вальборг слегка кивнула головой. А Ингитора снова сердито вздохнула. За прошедшее время все они узнали Аскргорд и его обитателей не хуже, чем знают Эльвенэс. У старого фьялля уж верно язык без костей — сколько всего он успел рассказать им со времени Праздника Середины Лета!
— Я хотела спросить вот о чем… — снова начала Вальборг. — А каков он собой, Торвард конунг? Ведь человек должен выглядеть необычно, чтобы его приняли за морского великана?
Ингитора заметила, как дрогнул и чуть запнулся голос Вальборг, когда она произносила имя конунга фьяллей, как поспешно она добавила последние слова, словно торопилась оправдать свой вопрос. Все больше укрепляясь в догадке, которая ей самой казалась дикой, Ингитора пересела поближе к Вальборг.
Кюн-флинна только сейчас заметила Ингитору, по ее красивому строгому лицу пробежала легчайшая дрожь недовольства. Одно мгновение — и кюн-флинна снова взяла себя в руки. Но у Ингиторы открылись глаза. Она и раньше замечала, что Вальборг хмурится, слыша ее недружелюбные отзывы о конунге фьяллей. За то время, что Ингитора провела в Эльвенэсе, они с Вальборг не ссорились. Они даже нравились друг другу, дружили, пока не появился этот старик.
— Справедливо говорится: краток век у гордыни! Вот и вышло, что я себя перехвалил — ведь я не знаю, как мне ответить на твой вопрос! — с усмешкой ответил тем временем Рагнар. — Женщина ответила бы тебе лучше. Ростом он выше меня…
Рагнар внимательным взглядом окинул стройную фигуру Вальборг.
— Твоя голова, кюн-флинна, как раз достала бы затылком до его плеча.
Почему-то при этих словах Вальборг опустила глаза. Она смутилась оттого, что кто-то хотя бы мысленно поставил ее рядом с Торвардом конунгом. «Уж я бы не опускала глаза! — думала Ингитора, со всей зоркостью подозрения глядя на Вальборг. — Я бы думала не о том, куда достанет мой затылок, а о том, сумею ли я дотянуться до его горла!» На память ей пришел Эгвальд, и она внезапно ощутила в себе такую вспышку ярости, что сейчас у нее хватило бы сил задушить Торварда Проглотившего Стрелу, несмотря на всю его доблесть!
— Я не знаю, как мне описать его лицо, — продолжал тем временем Рагнар. — Я не слышал, чтобы женщины называли его красивым, но и никакого безобразия в его лице нет. А ты хотела бы повидать его, кюн-флинна?
Вопрос этот, заданный с самым искренним дружелюбием, застал Вальборг врасплох. Она не хотела лгать, но не решалась признаться в желании увидеть Торварда. Он так часто снился ей, но во сне она не могла разглядеть его лица. Да и что за важность? Да, Вальборг хотела увидеть Торварда. В ее сердце поселилось и окрепло убеждение, неведомо откуда взявшееся, что Торвард конунг понравился бы ей, каким бы он ни был.
В дверь стукнул тяжелый кулак, в девичью заглянул один из хирдманов.
— Кюна! Кюн-флинна! — позвал он, найдя глазами хозяек. — Конунг зовет вас в гридницу. Пришли вести от фьяллей!
В гриднице было много народу, но Ингитора сразу нашла взглядом тех, кто был ей нужен. Она только их и увидела. Возле входа в гридницу стояло пять или шесть человек фьяллей — их нетрудно было узнать по одежде, по молоточкам из серебра или бронзы, венчавшим рукояти мечей.
Но упрямый ветер забирался и под плащ, он успел застудить серебряные застежки и цепи на груди Ингиторы, и они казались ей чем-то вроде тяжелых ледяных доспехов, которые надевают в день битвы инеистые великаны. Ингитора стояла здесь очень давно, с самого рассвета. Это ожидание было достаточно глупым — если бы корабли Эгвальда показались возле пролива, то столбы дыма дали бы Эльвенэсу знать об этом. Но знака не было. Время от времени показывались лодки рыбаков, торговые снеки, два раза с утра прошли боевые корабли, узкие и длинные, как щуки. Но это не были корабли Эгвальда, и для Ингиторы море оставалось пустым.
Ветер дул ей навстречу, отбрасывал назад волосы, как будто хотел вовсе сдуть со скалистого выступа тонкую женскую фигурку в тяжелом зеленом плаще. От ветра полы плаща задирались, ярко-красное платье Ингиторы развевалось, и она приобретала сходство с диковинным цветком, который заклинание колдуна вдруг вырастило на этом буром каменистом берегу, где растет только низкий упругий мох.
Ингитора смотрела в море и думала об Эгвальде. Он заполнил все ее мысли. Ее не оставляли дурные предчувствия, и Ингитора судорожно втягивала ноздрями соленый ветер, словно надеялась, как Ормхильд, унюхать духов. Надеялась и боялась. Ее неотвязно преследовали укоряющие взгляды Вальборг, говорящие: «Ты послала его на смерть!» Все конунговы дочери на свете не могли бы смутить Ингитору, если бы она думала иначе и верила в свою правоту. Но в глубине души она думала так же, хотя сама себе не хотела в этом признаваться.
Ветер продувал Ингитору насквозь. Она пыталась подбодрить себя мыслями о том, как обрадуется дух отца в Валхалле, когда он будет отомщен. А в глубине, как подводное течение, жило другое, не менее важное: увидеть Эгвальда живым и здоровым. Если он вернется, то исполнятся оба ее желания. А если нет? Тогда она обречена на месть до самой смерти. И мстить придется не только за отца.
Слушая гул ветра, Ингитора хотела сложить какие-нибудь стихи, чтобы рассказать о том, что с ней творилось. Она не могла подобрать этому названия. Тоска,тревога, любовь — все эти слова не подходили. Это просто ветер, холодный ветер с моря, напоминающий о том, что Праздник Середины Лета позади, лето повернуло и под гору покатилось к зиме. Ингитора подбирала в уме слова, но они разлетались, разнесенные и разорванные на обрывки, и пропадали где-то вдали.
Хальта с ней не было. Люди, возившиеся в корабельных сараях за спиной Ингиторы, удивлялись, замечая, что Дева-Скальд пришла одна. Грабак всегда был рядом со своей хозяйкой. Но сегодня его не было. И Ингитора знала почему. Виной тому были те самые ее чувства, которые можно было посчитать любовью к Эгвальду. Хромой альв с неумолимой суровостью требовал соблюдения их уговора. Чем больше разрасталась в душе Ингиторы привязанность к Эгвальду, тем меньше становилась благосклонность к ней Хальта. И со дня отплытия Эгвальда, с тех пор, как все мысли Ингиторы были заняты им, Хальт не подарил ей ни одного стиха, ни единой строчки. Он как будто исчез из ее жизни. Ингиторе все время казалось, что он близко, за дверью, за стеной, но не хочет показываться ей на глаза. Без Хальта все стало другим, образовалось пустое место. И Ингитора чувствовала себя одинокой, потерянной в мире, где остались только пустое море и холодный ветер.
Возле Лисьего Острова, лежащего прямо напротив Корабельного Мыса, показалась небольшая снека. Ингитора подождала, но следом за снекой не плыло других кораблей. Опять не то. Повернувшись, Ингитора побрела к усадьбе.
Открывая дверь в девичью, Ингитора сразу услышала негромкий ровный голос, который за последние пятнадцать-двадцать дней стал почти неотъемлемой частью Дома Болтовни.
— …он схватил свой щит и спрыгнул с кормы прямо в воду. Он упал так, что щит оказался над его головой, — рассказывал Рагнар Осторожный.
Ингитора хотела уйти прочь — ей отчаянно надоело слушать бесконечные повествования о подвигах Торварда конунга, которые Рагнар не уставал рассказывать, а Вальборг, как ни странно, не уставала слушать. У Ингиторы же они вызывали только раздражение — она не могла спокойно переносить, как восхваляют ее врага, человека, которого она ненавидела всей душой. Видят Светлые Асы, Рагнар не мог бы больше любить конунга фьяллей, если бы даже сам воспитал его! А может быть, ему не раз приходилось бывать в сражениях вместе с Торвардом? Многие его рассказы звучали слишком живо и подробно для пересказов по чужим словам. Скорее всего, Рагнар видел все это своими глазами. Не всегда же он так кашлял! А по всей его повадке, по обращению он все больше и больше казался Ингиторе похожим на воина, а не на торговца. И говорил он как высокородный.
— Танны думали, что он утонул, — продолжал Рагнар. — А Торвард конунг проплыл под водой до берега, там было почти три перестрела, и вышел на берег. Здесь валялось много всякого оружия, и он поднял хороший уладский двуручный меч. Уже темнело, и танны не увидели его. Он незаметно подошел к их береговой стоянке и внезапно бросился на них. Он был весь мокрый, и танны подумали, что на них напал великан с морского дна.
Ингитора тихо прошла в свой угол и села. Рассказы Рагнара были неистощимы. Образ Торварда конунга целыми днями витал под кровлей девичьей, и даже во сне Ингиторе снилось, как будто неутомимый Рагнар сидит возле ее лежанки и заунывным голосом тянет и тянет бесконечную сагу о Торварде конунге: Торвард конунг и сражается один против сотни, и плавает, видите ли, по три перестрела со щитом над головой, и мечет сразу по два копья, и прыгает в полном вооружении выше своего роста… И еще залез на скалу какую-то, когда кто-то из его людей забрался туда и не мог спуститься… Нет, это, кажется, уже был не он.
А Вальборг, кюна Аста, девушки слушали как зачарованные. Кюне Асте было все равно, про кого слушать — про Сигурда Убийцу Дракона, про Греттира Могучего, про Торварда конунга. Для нее все это были сказки. Но Вальборг, как думала Ингитора, с подозрением поглядывая на кюн-флинну, что-то уж очень увлекается этими рассказами. Никогда раньше ей не было свойственно такое любопытство.
— Таннам и в головы не могло прийти, что живой человек отважится напасть на их стоянку. Ведь их было там почти две сотни! Но они так напугались, что бросились бежать, а тем временем подошел корабль Снеколля Китовое Ребро и его дружина вступила в битву.
Ингиторе хотелось сочинить какой-нибудь насмешливый стих о доблести Торварда конунга, но в голове мелькали только обрывки бессвязных строк. Она поискала глазами Хальта, но напрасно. Только он мог бы сейчас помочь ей. Только белый огонь его глаз мог бы наполнить светом ее душу, прогнать раздражение, тоску, чувство одиночества, а на их место привести яркие, увлекательные видения жизни, которой она не пережила сама. Но где он? Как помириться с ним?
— А скажи мне… — начала Вальборг, когда очередной рассказ подошел к концу. Кюн-флинна не окончила, запнулась, на ее чистом строгом лице промелькнуло колебание. Ингитора услышала непривычный призвук тщательно скрываемого смущения в ее голосе и подняла голову, стараясь разглядеть издалека через полутьму покоя выражение лица Вальборг.
— Что ты хочешь спросить, кюн-флинна? — подбодрил ее Рагнар. — Ты можешь задать любой вопрос. Думаю, мало найдется на свете людей, которые могли бы рассказать о Торварде конунге лучше, чем я. Разве что Гранкель Безногий Скальд. Он с детства и до сих пор остается лучшим другом конунга.
— Да, я знаю. — Вальборг слегка кивнула головой. А Ингитора снова сердито вздохнула. За прошедшее время все они узнали Аскргорд и его обитателей не хуже, чем знают Эльвенэс. У старого фьялля уж верно язык без костей — сколько всего он успел рассказать им со времени Праздника Середины Лета!
— Я хотела спросить вот о чем… — снова начала Вальборг. — А каков он собой, Торвард конунг? Ведь человек должен выглядеть необычно, чтобы его приняли за морского великана?
Ингитора заметила, как дрогнул и чуть запнулся голос Вальборг, когда она произносила имя конунга фьяллей, как поспешно она добавила последние слова, словно торопилась оправдать свой вопрос. Все больше укрепляясь в догадке, которая ей самой казалась дикой, Ингитора пересела поближе к Вальборг.
Кюн-флинна только сейчас заметила Ингитору, по ее красивому строгому лицу пробежала легчайшая дрожь недовольства. Одно мгновение — и кюн-флинна снова взяла себя в руки. Но у Ингиторы открылись глаза. Она и раньше замечала, что Вальборг хмурится, слыша ее недружелюбные отзывы о конунге фьяллей. За то время, что Ингитора провела в Эльвенэсе, они с Вальборг не ссорились. Они даже нравились друг другу, дружили, пока не появился этот старик.
— Справедливо говорится: краток век у гордыни! Вот и вышло, что я себя перехвалил — ведь я не знаю, как мне ответить на твой вопрос! — с усмешкой ответил тем временем Рагнар. — Женщина ответила бы тебе лучше. Ростом он выше меня…
Рагнар внимательным взглядом окинул стройную фигуру Вальборг.
— Твоя голова, кюн-флинна, как раз достала бы затылком до его плеча.
Почему-то при этих словах Вальборг опустила глаза. Она смутилась оттого, что кто-то хотя бы мысленно поставил ее рядом с Торвардом конунгом. «Уж я бы не опускала глаза! — думала Ингитора, со всей зоркостью подозрения глядя на Вальборг. — Я бы думала не о том, куда достанет мой затылок, а о том, сумею ли я дотянуться до его горла!» На память ей пришел Эгвальд, и она внезапно ощутила в себе такую вспышку ярости, что сейчас у нее хватило бы сил задушить Торварда Проглотившего Стрелу, несмотря на всю его доблесть!
— Я не знаю, как мне описать его лицо, — продолжал тем временем Рагнар. — Я не слышал, чтобы женщины называли его красивым, но и никакого безобразия в его лице нет. А ты хотела бы повидать его, кюн-флинна?
Вопрос этот, заданный с самым искренним дружелюбием, застал Вальборг врасплох. Она не хотела лгать, но не решалась признаться в желании увидеть Торварда. Он так часто снился ей, но во сне она не могла разглядеть его лица. Да и что за важность? Да, Вальборг хотела увидеть Торварда. В ее сердце поселилось и окрепло убеждение, неведомо откуда взявшееся, что Торвард конунг понравился бы ей, каким бы он ни был.
В дверь стукнул тяжелый кулак, в девичью заглянул один из хирдманов.
— Кюна! Кюн-флинна! — позвал он, найдя глазами хозяек. — Конунг зовет вас в гридницу. Пришли вести от фьяллей!
В гриднице было много народу, но Ингитора сразу нашла взглядом тех, кто был ей нужен. Она только их и увидела. Возле входа в гридницу стояло пять или шесть человек фьяллей — их нетрудно было узнать по одежде, по молоточкам из серебра или бронзы, венчавшим рукояти мечей.