Страница:
— Ты мне так и не сказала, — продолжал Эгвальд. — Ты хочешь, чтобы мы с тобой всегда были вместе?
Ингитора молчала. Он задавал ей какой-то слишком уж сложный и важный вопрос, а на размышления у нее сейчас не было сил.
— Ты будешь моей женой, кюной Эльвенэса после матери, — тихо продолжал Эгвальд ей в самое ухо. Никогда и ни с кем он не говорил о том, что сам станет конунгом после смерти отца, считал недостойным даже думать об этом, пока Хеймир здоров и полон сил. Но сейчас ему не жаль было показать и главного своего богатства — надежд на почетное сиденье конунга.
Но Ингитора молчала, не поднимая головы. Эгвальду казалось, что она спит и вовсе не слышит его. Но ему нужно было добиться ответа, он больше не хотел терпеть этого сонного безразличия к тому, что для него было важнее всего на свете. Он взял Ингитору за плечи и заставил ее поднять голову.
— Когда я стану конунгом, ты наконец полюбишь меня? — требовательно прошептал он ей в лицо.
Ингитора открыла глаза, посмотрела на него. И сейчас Эгвальд едва узнавал ее — блеск воодушевления, мягкое сияние насмешки исчезло, ее взгляд был пуст, как будто она спит с открытыми глазами. Но вот она моргнула, как будто приходя в себя.
— Ах, могучий ярл! — протянула она и покачала головой. — Ты так нетерпелив, но так невнимателен! Я говорила тебе множество раз. Я полюблю того, кто принесет мне голову Торварда конунга. Только тогда я и смогу полюбить. А будет он конунгом или нет — мне это безразлично.
— Значит, ты полюбишь меня, если я принесу тебе голову Торварда? — настойчиво спрашивал Эгвальд. Сейчас для него не существовало трудностей.
— Да, — мягко, безвольно подтвердила Ингитора.
— И тогда ты будешь любить меня? Меня одного, навсегда? — требовал Эгвальд. Ему очень важно было добиться подтверждения, что звезда небес, достояние богов, будет отдано в его человеческие руки. Впрочем, разве конунги ведут свой род не от богов? Разве Один не почитается как прародитель конунгов слэттов?
Ингитора вдруг улыбнулась, и Эгвальд узнал прежнюю насмешливую Ингитору. И этот туда же! И этот требует безраздельной любви. Как Хальт. И оба обещают помочь ей в одном и том же деле. Главном деле ее жизни. Но Хальт уже помогает, а обещания Эгвальда — пока только слова. И Оттар говорил то же самое и такие же ставил условия. Эгвальд лучше его только тем, что обещает сначала голову врага, а потом уже требует любви.
Вспомнив о Хальте, Ингитора высвободилась из объятий Эгвальда. Силы возвращались к ней, белые молнии снова заблестели где-то в неоглядной вышине Альвхейма. Эгвальд — только человек. Ингиторе было приятно рядом с ним, но только Хальт дает ей невыразимое счастье близости к небесам.
Сдернув с плеч синий шелковый плащ, Ингитора сунула его в руки Эгвальда.
— Я не люблю и не могу любить никого из смертных, пока мой долг мести не исполнен, — сказала она, отступив на шаг. — Я дала обет не прикасаться к женским работам, пока мой отец не будет отомщен. И ни в каких других делах я не стану числиться среди женщин. Мое сердце закрыто. Откроет его только кровь Торварда. Только это я могу тебе сказать. А как ты распорядишься моими словами — это твое дело, Эгвальд ярл сын Хеймира конунга.
— Я распоряжусь твоими словами так, что тебе не придется стыдиться меня! — ответил Эгвальд. Его лицо омрачилось, брови сдвинулись, взгляд приобрел ту же требовательную зоркость, что отличала его сестру. Он принял решение.
Среди множества кораблей, усеявших берега моря и Видэльва вокруг Эльвенэса, прибытия еще одной небольшой снеки не заметил никто, кроме конунгова сборщика пошлин. На этой должности Хеймир конунг держал только очень внимательных людей. Даже в той суматохе, которая царила в Эльвенэсе в День Высокого Солнца, Грим Кривой Нос заметил корабль купца-фьялля и явился осмотреть товар.
— Я привез красивые ткани для жены и дочери конунга, — сказал ему приехавший купец, высокий сутулый старик. Во время разговора он то и дело покашливал в кулак. — Это очень хорошие ткани, я купил их на торгах у говорлинов.
— Ты приплыл в хорошее время! — сказал ему Грим. — Сейчас Хеймир конунг ищет хорошие ткани для приданого кюн-флинны. А если им больше не надо, то здесь столько народу, что можно продать все, от ремешка на сапог до живого белого медведя. Только я не думаю, что сегодня у дочери конунга будет время поговорить с тобой. Она слишком занята. Столько гостей, как сегодня, я не припомню!
— Меня это мало удивляет! — Фьялль усмехнулся и снова закашлялся. — Если я что-нибудь понимаю, многие из гостей рассчитывают погулять еще и на свадебном пиру, а?
Грим засмеялся.
— Я не сказал бы. Конечно, Лодмунд конунг не прочь посвататься, но не похоже, чтоб это понравилось кюн-флинне. Нет, свадьба еще впереди. Но запасать приданое самое время!
— Спасибо тебе, добрый человек! — благодарил купец на прощание. — Да пошлют тебе боги удачи во всех делах!
Проводив сборщика пошлин, Рагнар и сам стал одеваться. Короткий плащ, в каких ходят торговые люди, и короткий меч на боку вместо славного Зуба Фенрира были ему непривычны, и он чувствовал себя немного неловко. Впрочем, годы и болезнь настолько изменили его, что сейчас никто не сможет узнать в нем того Рагнара Горячего Ключа, который двадцать лет назад так славился доблестью в дружине Торбранда конунга. Время его ратных подвигов прошло, но Рагнар был рад, что сможет послужить своему конунгу в новом деле.
Беседа с Гримом подтвердила все его ожидания. Особенно его порадовало то, что Лодмунд конунг хоть и приехал, но женихом не объявлен. Если все выйдет так, как обещала кюна Хёрдис, то конунг вандров и уедет с тем же, с чем приехал.
На широком дворе конунга царила такая суета, что даже Рагнар, сорок лет проведший в походах и битвах, поначалу растерялся. Прямо на земле сидели хирдманы, с утра хмельные, и пели кто во что горазд, туда-сюда бегали рабы и слуги, таскали бочонки, волокли скотину, в углу двора кололи бычков и баранов. Там же горел костер, на котором опаливали туши, в воздухе висел дым, пахло свежей кровью и паленой шерстью. Нестройные песни, визг свиней, тоскливое мычание бычков, окрики управителя, стук дверей оглушали уже за двадцать шагов вокруг двора.
Едва поймав кого-то из рабов, Рагнар велел сказать о себе кюне Асте или ее дочери. К счастью, ему попался управитель Гилли. Опытным взглядом окинув сутулого старика, умный раб признал в нем человека непростого. Четверо хирдманов за спиной у гостя и два раба с внушительным ларем тоже не остались незамеченными. Учтиво выяснив у гостя, ради чего он пожаловал, и попросив подождать, Гилли пошел сказать о нем хозяйкам.
Как и предрекал Грим Кривой Нос, кюн-флинна была слишком занята присмотром за рабами, но кюна Аста, вполне свободная от забот и суеты, велела скорее вести к ней купца. Гилли провел Рагнара в девичью. Хирдманов ему пришлось оставить в сенях, а два раба следом за ним внесли ларь.
— Гилли сказал, что ты привез хорошие ткани? — едва выслушав приветствие, воскликнула кюна Аста. — Это верно? Скорее покажи!
Скрывая улыбку, Рагнар стал развязывать кошель в поисках ключа. Нетерпеливая кюна напоминала девочку, которой обещана первая в жизни шелковая рубашка или платье из крашеного сукна.
Один из рабов поднял крышку, Рагнар откинул серый холст. Заглянув в сундук, кюна Аста ахнула, всплеснула руками да так и застыла, не отводя глаз от радужных переливов шелка. Рагнар нарочно велел поставить сундук возле окна, по случаю летнего тепла свободного от заслонок. Яркий луч солнечного света падал на шелковые свертки, и драгоценная ткань сияла золотистыми отблесками, краснее огня, зеленее травы. Розово-зеленые птички на голубой ткани трепетали тонкими крылышками, готовые взлететь. Так и хотелось накрыть их ладонью, удержать, но осторожно, чтобы не помять легчайших перышек. Желто-розовые цветы мягко кивали головками с лилового поля, их прозрачно-зеленые листья и стебельки качались от ветерка, врывавшегося в окно.
Кюна Аста едва переводила дух от восторга.
— Какая красота! — бормотала она. — Ах, какая красота! Фрейя и Фригг! Это волшебство!
Девушки, забежавшие с кухни и из кладовок глянуть на товар, столпились вокруг кюны, вздыхая и вскрикивая от восторга. Кюна протянула было руку потрогать шелк, и Рагнар испугался. Он не знал, как сплела свои заклятия кюна Хёрдис, и не воспылает ли любовью к Торварду первая женщина, которая коснется шелка. Как бы кюна Аста не полюбила Торварда! Эта мысль была Рагнару и смешна, и тревожна.
— Я рад, что тебе нравится, высокородная кюна!-поспешно сказал он, стараясь сдержать кашель. — Но я хотел бы, чтобы и кюн-флинна Вальборг тоже взглянула на мой товар.
— Ах да! Вальборг! — поспешно воскликнула кюна Аста и оглянулась по сторонам. — Труда, Ведис! Скорее найдите Вальборг! Я уверена, ей понравится! Это как раз то, что ей должно понравиться!
Кюна говорила так не потому, что хорошо знала вкус своей дочери — на самом деле они редко сходились во мнениях. Но ей самой так понравились блестящие золотистые шелка, что она и вообразить не могла, что кому-то другому они могут не понравиться!
Пришла Вальборг, одетая в обыкновенное темно серое платье с красной шерстяной тесьмой. Ее пушистые волосы были перевязаны через лоб тонким кожаным ремешком, чтобы не лезли в глаза, руки были белы от муки.
— Что случилось, матушка? — учтиво спросила она. — Зачем ты меня звала?
— Вальборг, посмотри, какая красота! — воскликнула кюна Аста, едва завидев дочь на пороге. — Это как раз то, что нужно для приданого! Ни на одной женщине я не видела таких прекрасных шелков! Все будут тобой любоваться! Это просто замечательно!
Брови кюн-флинны дрогнули, и это движение не ускользнуло от внимания наблюдательного Рагнара. Он впервые видел Вальборг и рассматривал ее с жадным любопытством, вполне простительным даже для старого воина. Ведь это была, быть может, будущая кюна фьяллей, жена его воспитанника Торварда, который был дорог ему не меньше, чем собственный сын Эйнар. И Рагнар не мог не признать правоты Халлада Выдры, который так ее расхваливал. Вальборг была очень красива, лицо ее говорило о незаурядном уме, о твердости нрава. Даже ее маленькие руки, испачканные в муке, пришлись по душе Рагнару и служили молчаливым упреком ее матери, которой, как хозяйке дома, более пристало бы заботиться о праздничном угощении конунга и гостей. Но руки кюны Асты были украшены десятком перстней, которые, конечно, помешали бы ей работать.
— Мама, разве нельзя было с этим подождать? — со скрытым недовольством сказала Вальборг. Ее раздосадовало то, что ее оторвали от работы ради такого пустяка. — Ты же знаешь, пора печь хлеб! Скоро уже пора идти в святилище, нельзя же все бросить на одних рабынь! Они съедят половину, пока будут готовить!
— Ну, не такие уж они у нас голодные, и Турида отлично за ними смотрит… — невнимательно отмахнулась кюна Аста. — Нет, ты только посмотри, какая красота! А я-то думала, что лучше меня никто не одевается! Умеют же где-то так делать! Говорят, такие ткани ткут какие-то волшебные пауки, что ли? — Кюна Аста вопросительно посмотрела на Рагнара, но он смог лишь почтительно улыбнуться и пожать плечами. Его трогало несоответствие почти детского простодушного восторга кюны Асты и серьезного лица ее юной красавицы дочери. Обе они чем-то нравились ему и уже казались родными, как будто этим двум женщинам, а не колдунье Хёрдис он служил тридцать лет.
Уступая уговорам матери, чтобы только скорее отделаться и снова идти на кухню, Вальборг подошла и заглянула в сундук. Брови ее медленно разгладились, лицо прояснилось. Рагнар перевел дух: кажется, ей все же понравилось. Ведь она — такая же женщина, как и все. Она красива и знает об этом; не может она остаться равнодушной к тому, что способно подчеркнуть ее красоту.
Вальборг подняла край передника и стала тщательно вытирать об него правую руку. Поняв ее намерение, Рагнар поспешно поднял один из свертков, ярко-голубой, как летнее небо, чутьем угадав, какой цвет кюн-флинна предпочитает всем другим, и развернул его. Не поднимая глаз, Вальборг прикоснулась к мягкому шелку, погладила его, легонько помяла в пальцах.
— Ах, какой мягкий! Легче пуха! — Кюна Аста немедленно последовала ее примеру, но Рагнар уже был спокоен.
— Наверно, ты дорого запросишь за такой шелк? — спросила Вальборг, впервые посмотрев на Рагнара.
— Не дороже, чем может заплатить Хеймир конунг, — ответил он. Теперь, когда первые из предсказаний кюны Хёрдис оправдались, ему уже казалось, что отныне эта девушка с серьезными глазами крепко связана с Торвардом, с Аскргордом, со всем племенем фьяллей. А он, Рагнар Горячий Ключ, теперь отвечает за ее счастье и благополучие. И не важно, что Торвард конунг еще ничего не знает о своей будущей жене. Даже и не будь этой войны за Квиттинг, он и с открытыми глазами не смог бы сделать лучшего выбора.
Кюна Аста пожелала расплатиться немедленно и послала искать Гилли, хранившего ключи от конунгова серебра. Сделка едва была закончена, как на дворе поднялся шум, загремели щиты. Близок был полдень, пришло время идти к святилищу Фрейра.
— Позволено мне будет сопровождать высокородную кюну к святилищу? — почтительно спросил Рагнар.
— Ах да, конечно, если хочешь! — беспечно позволила кюна Аста. — Раз уж ты оказался так далеко от дома, должен же ты почтить богов!
— Мама, пора идти! — В девичью снова вошла Вальборг. И Рагнар заново был восхищен ее красотой. Серое платье она сменила на темно-голубое, с богатой золотой отделкой, поверх него накинула ярко-алый шелковый плащ. Простой ремешок на ее голове был заменен узкой лентой с густой золотой вышивкой. Колец и обручий на ее руках было немного, но все это было золото искусной, тонкой работы.
— Я готова! — отозвалась кюна Аста, которая нарядилась в лучшее платье с самого утра. — Смотри, Эгвальд уже вышел.
Вальборг бросила взгляд в окно и увидела то, что и ожидала увидеть. В гуще пестрой, разряженной по своим вкусам и возможностям толпы мелькали два ярко-красных пятна, как два языка пламени. Эгвальд, в синей шелковой рубахе и алом плаще, держал за руку Ингитору. Оба они были веселы, о чем-то смеялись в кругу Эгвальдовых хирдманов. Наверное, Дева-Скальд забавляла их новыми стихами о позорных похождениях конунга фьяллей. Весь Эльвенэс знает, что сын конунга влюблен в Ингитору. Вальборг уже не раз советовала брату не так явно выказывать предпочтение дочери Скельвира, но он ее не слушал. Вальборг считала, что брат ее в главном пошел в мать — думает прежде всего о том, что доставляет ему удовольствие.
Весь склон перед святилищем Фрейра был заполнен бурлящей толпой. Словно морские волны, она растекалась по долине, освобождая дорогу конунгу и его приближенным. Впереди всех на повозке, увитой цветами и зеленью, везли огромного кабана, выкормленного нарочно для праздничной жертвы Фрейру. Утром его выкупали в теплой воде и расписали круглые розовато-рыжие бока красными священными узорами. Чтобы глупое животное не нарушило торжественного порядка, кабана опоили какими-то травами, и он был благодушен и спокоен, словно кататься в повозке для него самое обычное дело.
Народ встречал кабана ликующими воплями, как самого бога. В нем был залог их благополучия на весь ближайший год.
Ворота святилища были раскрыты, а высокий, больше человеческого роста, идол Фрейра вынесли из дома на площадку, как будто Светлый Ван в свой праздник вышел навстречу людям.
Хеймир конунг первым вошел в святилище и вынес оттуда жертвенный нож и огромные серебряные чаши. Кюн-флинна Вальборг встала возле него, держа два веничка из ветвей можжевельника и омелы. Со всевозможным почтением кабана сгрузили с повозки и подвели к большому плоскому камню — жертвеннику. Вся толпа громко запела славу Фрейру, и сестре его Фрейе. Эгвальд сбросил красный плащ на руки Ингиторе, закатал рукава рубахи и подошел к отцу. Взяв с жертвенника нож, он трижды провел им над огнем, освящая для принесения жертвы. Песня стала громче.
Трое самых знатных хельдов уложили кабана на спину, а Эгвальд одним сильным ударом вонзил жертвенный нож ему в сердце. Вальборг и кюна Аста подставили большие жертвенные чаши под бьющую струю темной крови. Толпа ревела — Фрейр принял их жертву.
— Послушайте меня, слэтты! — воскликнул вдруг Эгвальд. Его одежда, руки, даже лицо было забрызгано кровью, благословившей его на все задуманные дела. Толпа притихла, слушая, что скажет им будущий конунг.
Эгвальд снова повернулся к кабану и положил правую руку на голову жертвенного животного.
— Над священной жертвой я даю обет в этот день! — воскликнул Эгвальд, и толпа затихла до самых дальних рядов. — Я клянусь отправиться с войском к конунгу фьяллей и не знать покоя до тех пор, пока не одолею нашего врага! И я прошу богов помочь мне в этом!
Едва он кончил, как сотни мечей со звоном ударились о щиты. Громкими криками и звоном оружия хирдманы и хельды выражали согласие с решением конунгова сына. О новой войне с фьяллями все думали давно, и все мечтали о походе, который даст слэттам новую добычу и новую славу. Со всех сторон мужчины устремились к жертвеннику. Каждый клал руку на тушу кабана и клялся последовать за Эгвальдом.
А Эгвальд посмотрел на Ингитору. Лицо ее горело, глаза блестели, как звезды. О такой клятве она мечтала с тех пор, как ушла из дома, как попала в усадьбу конунга. У женщины нет сил, чтобы поднять меч, — она просила богов дать ей того, кто поднимет меч ради ее мести. И вот она его нашла. Трудно найти мстителя лучше, чем сын конунга и его дружина. А клятва Фрейру над жертвенным кабаном — уже не пустые слова. Цель ее близка.
Ингитора восхищенно улыбалась Эгвальду, видела в его лице торжество, надежды, воодушевление. Брызги крови темнели на его лице, и вдруг душа Ингиторы наполнилась тревогой.
Алый блеск крови вдруг показался ей неприятен. Она сама не понимала своей тревоги, но ликование в ее душе погасло. Эгвальд стоял перед ней, полный сил и задора, а ей вдруг показалось, что он стал прозрачным, как тень. Ведь своей клятвой он обрек себя на опасное дело. Мало кто больше самой Ингиторы раздумывал о том, как силен Торвард конунг и каким опасным врагом он будет. И Хальт говорил ей об этом, а уж он не ошибается.
И с той же силой, с какой она желала отмщения, Ингитора вдруг пожелала, чтобы Эгвальд остался при этом жив. До сих пор она нередко видела в нем орудие своей мести. А сейчас она осознала, что ей вовсе не будет безразлично, что станется с ним самим.
Кюна Аста и Вальборг, держа в руках серебряные чаши, полные жертвенной крови, окунули в них венички и стали кропить кровью идол Фрейра и стены святилища, потом стены и ворота, потом толпу. Крича славу богам и конунгам, люди лезли вперед, подставляли лица под дождь тепловатых липких капель, ловя благословение Фрейра и Фрейи. Лица, руки, одежда жены и дочери конунга тоже были забрызганы кровью, как и всех вокруг. Кюна Аста весело смеялась, как девочка, щедро разбрасывая вокруг благословения Светлых Ванов, а Вальборг хмурилась, и это тоже не осталось незамеченным. В такой день, перед ликами богов, никто не должен хмуриться, особенно семья конунга. И сейчас весь народ гораздо больше любил сына Хеймира, чем его дочь. Хорошо, что у Хеймира вырос такой доблестный наследник! Он прославит племя слэттов! И сотни голосов хором выпевали славу конунгу и его сыну, впервые пропетую Девой-Скальдом на недавних пирах:
Мужчины еще пировали, когда кюна Аста почувствовала себя усталой и простилась с гостями. Вслед за ней поднялись Вальборг и Ингитора; первая — с готовностью, вторая — с неохотой. Ингиторе нравилось веселье, нравилось всеобщее внимание, блестящие глаза Эгвальда, почти не отрывавшиеся от нее. Но он уже был заметно пьян, не раз пытался ее обнять во время танца, вместо того чтобы держать за руку в общем кругу, как положено. И сама Ингитора слишком устала за этот бурный день, в душе ее то гремели громы Валхаллы, то разверзались бездны Нифльхейма. Хальт, сидевший в углу возле дверей, куда-то исчез, а без него она чувствовала себя опустошенной и одинокой. Пора было отдохнуть.
Служанки приготовили в бане горячей воды, чтобы смыть засохшие брызги жертвенной крови. Когда Ингитора вошла, медленно стаскивая с себя всю россыпь украшений, Вальборг уже умылась и мыла волосы, тоже обильно покрытые темными брызгами.
— И ты уже пришла? — спросила она Ингитору, и в голосе кюн-флинны слышалась враждебность. — Я думала, ты досидишь с мужчинами до утра.
Ингитора вяло махнула рукой вместо ответа и стала отстегивать застежки платья.
— Или ты уже довольна? — продолжала Вальборг. — Ты добилась своего и можешь спокойно идти спать?
— На что ты сердишься? — Ингитора подняла на нее глаза.
— Да, Вальборг, я тоже заметила — отчего ты такая хмурая весь день? — спросила кюна Аста. Она уже умылась и сидела на скамье, а Труда расчесывала ей влажные волосы. — Нельзя быть такой хмурой в праздник! Ты разгневаешь Фрейра и Фрейю, и тогда не жди хорошего жениха! А что подумают люди?
— Людям не до меня и моих женихов! — резко ответила Вальборг. — Люди готовят оружие идти в поход, в который их толкнула Дева-Скальд! Я давно говорила тебе!
— Так вот ты о чем! — догадалась Ингитора. — Неужели это для тебя новость? С тех пор как я сюда пришла, я только о том и говорю. Слэттам давно пора отомстить фьяллям за все обиды этих тридцати лет!
— Отомстить! Ты хочешь отомстить за твоего отца! А ты знаешь, сколько женщин останется вдовами ради твоей мести? Сколько детей станет сиротами?
— Так что же — забыть обо всем? — гневно воскликнула Ингитора. Слова Вальборг сердили и удивляли ее — она вовсе не ждала, что дочь конунга станет отговаривать кого-то от законной мести. — Ты на моем месте продала бы кровь отца за серебро? А мне никто и не предлагал выкупа.
— А теперь ради твоего отца я могу потерять брата! Мама, ты-то хоть понимаешь? — Вальборг обернулась к кюне Асте. — Ведь Эгвальд может погибнуть!
Кюна Аста ахнула, но потом махнула рукой — она не умела думать о неприятном.
— Не говори так! Наш Эгвальд не из тех, кто легко погибает.
— Но если бы не ее стихи, не ее призывы к мести, то этого похода не было бы!
— Был бы другой! Наш Эгвальд не очень-то охотно сидит дома! — При всем своем легкомыслии кюна Аста хорошо понимала сына. — Ты помнишь, он еще до Ингиторы говорил, что в мире много богатых земель, до которых легко доплыть на кораблях! Если бы не Ингитора, он уплыл бы еще весной! Ради нее он так задержался.
— И ради нее он выбрал себе противника гораздо сильнее, чем любой другой! Любой другой поход был бы менее опасен!
— Зато в этом походе он найдет больше славы! Разве ты не видела, как сам он рад?
— Я знаю, чему он рад! — Вальборг уколола взглядом Ингитору.
Ингитора молчала. Слова Вальборг пробудили в ней утреннюю тревогу. Во многом кюн-флинна была права: поход на Торварда опасен. Но судьбы мужчин всегда опасны. Боги дали им сильные руки и вложили в них оружие не для того, чтобы они сидели с прялками возле очага.
— Ты думаешь, я одна во всем виновата? — спросила Ингитора, прямо глядя в глаза Вальборг. Взгляд кюн-флинны напоминал взгляд ловчей птицы, но Ингитора знала свою правоту и не боялась упреков. — Но разве я одна потеряла родича по вине фьяллей? Эта война длится тридцать лет, больше, чем я живу на свете. Много людей лишилось родни, много людей жаждут мести. Они все равно пошли бы. И все равно их повел бы Эгвальд. Только так он покажет себя достойным стать конунгом. И никто его не остановил бы. Я только указала ему путь.
Не ответив, Вальборг отвернулась. Она никогда не считалась слабодушной и трусливой, не меньше других ценила честь рода. Но все ее существо бурно противилось мыслям о войне, каждый день умножающей число вдов и сирот. Новая месть влечет за собой новую кровь. Бесполезно объяснять это Ингиторе, которой кровь отца заслонила свет солнца. Но сейчас Вальборг чувствовала, что готова на все, лишь бы навсегда прекратить походы слэттов и фьяллей на Квиттинг и друг на друга. Торговые люди рассказывали, каким стал Квиттинг. Как же они не понимают, что земли слэттов и фьяллей могут стать такими же?
После внезапной стычки с Вальборг настроение Ингиторы было окончательно испорчено. Раньше Вальборг никогда не осуждала ее желание отомстить за отца — да и кто стал бы осуждать? Ее сегодняшний гнев был непонятен, но глухо перекликался с какими-то тайными тревожными мыслями самой Ингиторы. Воодушевление праздника отхлынуло, остался холодный темный песок. Вид сверкающей огнями гридницы и хмельные выкрики и песни, долетающие оттуда, были Ингиторе неприятны, и она обошла дом с заднего крыльца. На душе у нее было сумрачно, и никакого выхода она не видела. Посылать Эгвальда мстить — страшно, отказаться — позорно.
Ингитора молчала. Он задавал ей какой-то слишком уж сложный и важный вопрос, а на размышления у нее сейчас не было сил.
— Ты будешь моей женой, кюной Эльвенэса после матери, — тихо продолжал Эгвальд ей в самое ухо. Никогда и ни с кем он не говорил о том, что сам станет конунгом после смерти отца, считал недостойным даже думать об этом, пока Хеймир здоров и полон сил. Но сейчас ему не жаль было показать и главного своего богатства — надежд на почетное сиденье конунга.
Но Ингитора молчала, не поднимая головы. Эгвальду казалось, что она спит и вовсе не слышит его. Но ему нужно было добиться ответа, он больше не хотел терпеть этого сонного безразличия к тому, что для него было важнее всего на свете. Он взял Ингитору за плечи и заставил ее поднять голову.
— Когда я стану конунгом, ты наконец полюбишь меня? — требовательно прошептал он ей в лицо.
Ингитора открыла глаза, посмотрела на него. И сейчас Эгвальд едва узнавал ее — блеск воодушевления, мягкое сияние насмешки исчезло, ее взгляд был пуст, как будто она спит с открытыми глазами. Но вот она моргнула, как будто приходя в себя.
— Ах, могучий ярл! — протянула она и покачала головой. — Ты так нетерпелив, но так невнимателен! Я говорила тебе множество раз. Я полюблю того, кто принесет мне голову Торварда конунга. Только тогда я и смогу полюбить. А будет он конунгом или нет — мне это безразлично.
— Значит, ты полюбишь меня, если я принесу тебе голову Торварда? — настойчиво спрашивал Эгвальд. Сейчас для него не существовало трудностей.
— Да, — мягко, безвольно подтвердила Ингитора.
— И тогда ты будешь любить меня? Меня одного, навсегда? — требовал Эгвальд. Ему очень важно было добиться подтверждения, что звезда небес, достояние богов, будет отдано в его человеческие руки. Впрочем, разве конунги ведут свой род не от богов? Разве Один не почитается как прародитель конунгов слэттов?
Ингитора вдруг улыбнулась, и Эгвальд узнал прежнюю насмешливую Ингитору. И этот туда же! И этот требует безраздельной любви. Как Хальт. И оба обещают помочь ей в одном и том же деле. Главном деле ее жизни. Но Хальт уже помогает, а обещания Эгвальда — пока только слова. И Оттар говорил то же самое и такие же ставил условия. Эгвальд лучше его только тем, что обещает сначала голову врага, а потом уже требует любви.
Вспомнив о Хальте, Ингитора высвободилась из объятий Эгвальда. Силы возвращались к ней, белые молнии снова заблестели где-то в неоглядной вышине Альвхейма. Эгвальд — только человек. Ингиторе было приятно рядом с ним, но только Хальт дает ей невыразимое счастье близости к небесам.
Сдернув с плеч синий шелковый плащ, Ингитора сунула его в руки Эгвальда.
— Я не люблю и не могу любить никого из смертных, пока мой долг мести не исполнен, — сказала она, отступив на шаг. — Я дала обет не прикасаться к женским работам, пока мой отец не будет отомщен. И ни в каких других делах я не стану числиться среди женщин. Мое сердце закрыто. Откроет его только кровь Торварда. Только это я могу тебе сказать. А как ты распорядишься моими словами — это твое дело, Эгвальд ярл сын Хеймира конунга.
— Я распоряжусь твоими словами так, что тебе не придется стыдиться меня! — ответил Эгвальд. Его лицо омрачилось, брови сдвинулись, взгляд приобрел ту же требовательную зоркость, что отличала его сестру. Он принял решение.
Среди множества кораблей, усеявших берега моря и Видэльва вокруг Эльвенэса, прибытия еще одной небольшой снеки не заметил никто, кроме конунгова сборщика пошлин. На этой должности Хеймир конунг держал только очень внимательных людей. Даже в той суматохе, которая царила в Эльвенэсе в День Высокого Солнца, Грим Кривой Нос заметил корабль купца-фьялля и явился осмотреть товар.
— Я привез красивые ткани для жены и дочери конунга, — сказал ему приехавший купец, высокий сутулый старик. Во время разговора он то и дело покашливал в кулак. — Это очень хорошие ткани, я купил их на торгах у говорлинов.
— Ты приплыл в хорошее время! — сказал ему Грим. — Сейчас Хеймир конунг ищет хорошие ткани для приданого кюн-флинны. А если им больше не надо, то здесь столько народу, что можно продать все, от ремешка на сапог до живого белого медведя. Только я не думаю, что сегодня у дочери конунга будет время поговорить с тобой. Она слишком занята. Столько гостей, как сегодня, я не припомню!
— Меня это мало удивляет! — Фьялль усмехнулся и снова закашлялся. — Если я что-нибудь понимаю, многие из гостей рассчитывают погулять еще и на свадебном пиру, а?
Грим засмеялся.
— Я не сказал бы. Конечно, Лодмунд конунг не прочь посвататься, но не похоже, чтоб это понравилось кюн-флинне. Нет, свадьба еще впереди. Но запасать приданое самое время!
— Спасибо тебе, добрый человек! — благодарил купец на прощание. — Да пошлют тебе боги удачи во всех делах!
Проводив сборщика пошлин, Рагнар и сам стал одеваться. Короткий плащ, в каких ходят торговые люди, и короткий меч на боку вместо славного Зуба Фенрира были ему непривычны, и он чувствовал себя немного неловко. Впрочем, годы и болезнь настолько изменили его, что сейчас никто не сможет узнать в нем того Рагнара Горячего Ключа, который двадцать лет назад так славился доблестью в дружине Торбранда конунга. Время его ратных подвигов прошло, но Рагнар был рад, что сможет послужить своему конунгу в новом деле.
Беседа с Гримом подтвердила все его ожидания. Особенно его порадовало то, что Лодмунд конунг хоть и приехал, но женихом не объявлен. Если все выйдет так, как обещала кюна Хёрдис, то конунг вандров и уедет с тем же, с чем приехал.
На широком дворе конунга царила такая суета, что даже Рагнар, сорок лет проведший в походах и битвах, поначалу растерялся. Прямо на земле сидели хирдманы, с утра хмельные, и пели кто во что горазд, туда-сюда бегали рабы и слуги, таскали бочонки, волокли скотину, в углу двора кололи бычков и баранов. Там же горел костер, на котором опаливали туши, в воздухе висел дым, пахло свежей кровью и паленой шерстью. Нестройные песни, визг свиней, тоскливое мычание бычков, окрики управителя, стук дверей оглушали уже за двадцать шагов вокруг двора.
Едва поймав кого-то из рабов, Рагнар велел сказать о себе кюне Асте или ее дочери. К счастью, ему попался управитель Гилли. Опытным взглядом окинув сутулого старика, умный раб признал в нем человека непростого. Четверо хирдманов за спиной у гостя и два раба с внушительным ларем тоже не остались незамеченными. Учтиво выяснив у гостя, ради чего он пожаловал, и попросив подождать, Гилли пошел сказать о нем хозяйкам.
Как и предрекал Грим Кривой Нос, кюн-флинна была слишком занята присмотром за рабами, но кюна Аста, вполне свободная от забот и суеты, велела скорее вести к ней купца. Гилли провел Рагнара в девичью. Хирдманов ему пришлось оставить в сенях, а два раба следом за ним внесли ларь.
— Гилли сказал, что ты привез хорошие ткани? — едва выслушав приветствие, воскликнула кюна Аста. — Это верно? Скорее покажи!
Скрывая улыбку, Рагнар стал развязывать кошель в поисках ключа. Нетерпеливая кюна напоминала девочку, которой обещана первая в жизни шелковая рубашка или платье из крашеного сукна.
Один из рабов поднял крышку, Рагнар откинул серый холст. Заглянув в сундук, кюна Аста ахнула, всплеснула руками да так и застыла, не отводя глаз от радужных переливов шелка. Рагнар нарочно велел поставить сундук возле окна, по случаю летнего тепла свободного от заслонок. Яркий луч солнечного света падал на шелковые свертки, и драгоценная ткань сияла золотистыми отблесками, краснее огня, зеленее травы. Розово-зеленые птички на голубой ткани трепетали тонкими крылышками, готовые взлететь. Так и хотелось накрыть их ладонью, удержать, но осторожно, чтобы не помять легчайших перышек. Желто-розовые цветы мягко кивали головками с лилового поля, их прозрачно-зеленые листья и стебельки качались от ветерка, врывавшегося в окно.
Кюна Аста едва переводила дух от восторга.
— Какая красота! — бормотала она. — Ах, какая красота! Фрейя и Фригг! Это волшебство!
Девушки, забежавшие с кухни и из кладовок глянуть на товар, столпились вокруг кюны, вздыхая и вскрикивая от восторга. Кюна протянула было руку потрогать шелк, и Рагнар испугался. Он не знал, как сплела свои заклятия кюна Хёрдис, и не воспылает ли любовью к Торварду первая женщина, которая коснется шелка. Как бы кюна Аста не полюбила Торварда! Эта мысль была Рагнару и смешна, и тревожна.
— Я рад, что тебе нравится, высокородная кюна!-поспешно сказал он, стараясь сдержать кашель. — Но я хотел бы, чтобы и кюн-флинна Вальборг тоже взглянула на мой товар.
— Ах да! Вальборг! — поспешно воскликнула кюна Аста и оглянулась по сторонам. — Труда, Ведис! Скорее найдите Вальборг! Я уверена, ей понравится! Это как раз то, что ей должно понравиться!
Кюна говорила так не потому, что хорошо знала вкус своей дочери — на самом деле они редко сходились во мнениях. Но ей самой так понравились блестящие золотистые шелка, что она и вообразить не могла, что кому-то другому они могут не понравиться!
Пришла Вальборг, одетая в обыкновенное темно серое платье с красной шерстяной тесьмой. Ее пушистые волосы были перевязаны через лоб тонким кожаным ремешком, чтобы не лезли в глаза, руки были белы от муки.
— Что случилось, матушка? — учтиво спросила она. — Зачем ты меня звала?
— Вальборг, посмотри, какая красота! — воскликнула кюна Аста, едва завидев дочь на пороге. — Это как раз то, что нужно для приданого! Ни на одной женщине я не видела таких прекрасных шелков! Все будут тобой любоваться! Это просто замечательно!
Брови кюн-флинны дрогнули, и это движение не ускользнуло от внимания наблюдательного Рагнара. Он впервые видел Вальборг и рассматривал ее с жадным любопытством, вполне простительным даже для старого воина. Ведь это была, быть может, будущая кюна фьяллей, жена его воспитанника Торварда, который был дорог ему не меньше, чем собственный сын Эйнар. И Рагнар не мог не признать правоты Халлада Выдры, который так ее расхваливал. Вальборг была очень красива, лицо ее говорило о незаурядном уме, о твердости нрава. Даже ее маленькие руки, испачканные в муке, пришлись по душе Рагнару и служили молчаливым упреком ее матери, которой, как хозяйке дома, более пристало бы заботиться о праздничном угощении конунга и гостей. Но руки кюны Асты были украшены десятком перстней, которые, конечно, помешали бы ей работать.
— Мама, разве нельзя было с этим подождать? — со скрытым недовольством сказала Вальборг. Ее раздосадовало то, что ее оторвали от работы ради такого пустяка. — Ты же знаешь, пора печь хлеб! Скоро уже пора идти в святилище, нельзя же все бросить на одних рабынь! Они съедят половину, пока будут готовить!
— Ну, не такие уж они у нас голодные, и Турида отлично за ними смотрит… — невнимательно отмахнулась кюна Аста. — Нет, ты только посмотри, какая красота! А я-то думала, что лучше меня никто не одевается! Умеют же где-то так делать! Говорят, такие ткани ткут какие-то волшебные пауки, что ли? — Кюна Аста вопросительно посмотрела на Рагнара, но он смог лишь почтительно улыбнуться и пожать плечами. Его трогало несоответствие почти детского простодушного восторга кюны Асты и серьезного лица ее юной красавицы дочери. Обе они чем-то нравились ему и уже казались родными, как будто этим двум женщинам, а не колдунье Хёрдис он служил тридцать лет.
Уступая уговорам матери, чтобы только скорее отделаться и снова идти на кухню, Вальборг подошла и заглянула в сундук. Брови ее медленно разгладились, лицо прояснилось. Рагнар перевел дух: кажется, ей все же понравилось. Ведь она — такая же женщина, как и все. Она красива и знает об этом; не может она остаться равнодушной к тому, что способно подчеркнуть ее красоту.
Вальборг подняла край передника и стала тщательно вытирать об него правую руку. Поняв ее намерение, Рагнар поспешно поднял один из свертков, ярко-голубой, как летнее небо, чутьем угадав, какой цвет кюн-флинна предпочитает всем другим, и развернул его. Не поднимая глаз, Вальборг прикоснулась к мягкому шелку, погладила его, легонько помяла в пальцах.
— Ах, какой мягкий! Легче пуха! — Кюна Аста немедленно последовала ее примеру, но Рагнар уже был спокоен.
— Наверно, ты дорого запросишь за такой шелк? — спросила Вальборг, впервые посмотрев на Рагнара.
— Не дороже, чем может заплатить Хеймир конунг, — ответил он. Теперь, когда первые из предсказаний кюны Хёрдис оправдались, ему уже казалось, что отныне эта девушка с серьезными глазами крепко связана с Торвардом, с Аскргордом, со всем племенем фьяллей. А он, Рагнар Горячий Ключ, теперь отвечает за ее счастье и благополучие. И не важно, что Торвард конунг еще ничего не знает о своей будущей жене. Даже и не будь этой войны за Квиттинг, он и с открытыми глазами не смог бы сделать лучшего выбора.
Кюна Аста пожелала расплатиться немедленно и послала искать Гилли, хранившего ключи от конунгова серебра. Сделка едва была закончена, как на дворе поднялся шум, загремели щиты. Близок был полдень, пришло время идти к святилищу Фрейра.
— Позволено мне будет сопровождать высокородную кюну к святилищу? — почтительно спросил Рагнар.
— Ах да, конечно, если хочешь! — беспечно позволила кюна Аста. — Раз уж ты оказался так далеко от дома, должен же ты почтить богов!
— Мама, пора идти! — В девичью снова вошла Вальборг. И Рагнар заново был восхищен ее красотой. Серое платье она сменила на темно-голубое, с богатой золотой отделкой, поверх него накинула ярко-алый шелковый плащ. Простой ремешок на ее голове был заменен узкой лентой с густой золотой вышивкой. Колец и обручий на ее руках было немного, но все это было золото искусной, тонкой работы.
— Я готова! — отозвалась кюна Аста, которая нарядилась в лучшее платье с самого утра. — Смотри, Эгвальд уже вышел.
Вальборг бросила взгляд в окно и увидела то, что и ожидала увидеть. В гуще пестрой, разряженной по своим вкусам и возможностям толпы мелькали два ярко-красных пятна, как два языка пламени. Эгвальд, в синей шелковой рубахе и алом плаще, держал за руку Ингитору. Оба они были веселы, о чем-то смеялись в кругу Эгвальдовых хирдманов. Наверное, Дева-Скальд забавляла их новыми стихами о позорных похождениях конунга фьяллей. Весь Эльвенэс знает, что сын конунга влюблен в Ингитору. Вальборг уже не раз советовала брату не так явно выказывать предпочтение дочери Скельвира, но он ее не слушал. Вальборг считала, что брат ее в главном пошел в мать — думает прежде всего о том, что доставляет ему удовольствие.
Весь склон перед святилищем Фрейра был заполнен бурлящей толпой. Словно морские волны, она растекалась по долине, освобождая дорогу конунгу и его приближенным. Впереди всех на повозке, увитой цветами и зеленью, везли огромного кабана, выкормленного нарочно для праздничной жертвы Фрейру. Утром его выкупали в теплой воде и расписали круглые розовато-рыжие бока красными священными узорами. Чтобы глупое животное не нарушило торжественного порядка, кабана опоили какими-то травами, и он был благодушен и спокоен, словно кататься в повозке для него самое обычное дело.
Народ встречал кабана ликующими воплями, как самого бога. В нем был залог их благополучия на весь ближайший год.
Ворота святилища были раскрыты, а высокий, больше человеческого роста, идол Фрейра вынесли из дома на площадку, как будто Светлый Ван в свой праздник вышел навстречу людям.
Хеймир конунг первым вошел в святилище и вынес оттуда жертвенный нож и огромные серебряные чаши. Кюн-флинна Вальборг встала возле него, держа два веничка из ветвей можжевельника и омелы. Со всевозможным почтением кабана сгрузили с повозки и подвели к большому плоскому камню — жертвеннику. Вся толпа громко запела славу Фрейру, и сестре его Фрейе. Эгвальд сбросил красный плащ на руки Ингиторе, закатал рукава рубахи и подошел к отцу. Взяв с жертвенника нож, он трижды провел им над огнем, освящая для принесения жертвы. Песня стала громче.
Трое самых знатных хельдов уложили кабана на спину, а Эгвальд одним сильным ударом вонзил жертвенный нож ему в сердце. Вальборг и кюна Аста подставили большие жертвенные чаши под бьющую струю темной крови. Толпа ревела — Фрейр принял их жертву.
— Послушайте меня, слэтты! — воскликнул вдруг Эгвальд. Его одежда, руки, даже лицо было забрызгано кровью, благословившей его на все задуманные дела. Толпа притихла, слушая, что скажет им будущий конунг.
Эгвальд снова повернулся к кабану и положил правую руку на голову жертвенного животного.
— Над священной жертвой я даю обет в этот день! — воскликнул Эгвальд, и толпа затихла до самых дальних рядов. — Я клянусь отправиться с войском к конунгу фьяллей и не знать покоя до тех пор, пока не одолею нашего врага! И я прошу богов помочь мне в этом!
Едва он кончил, как сотни мечей со звоном ударились о щиты. Громкими криками и звоном оружия хирдманы и хельды выражали согласие с решением конунгова сына. О новой войне с фьяллями все думали давно, и все мечтали о походе, который даст слэттам новую добычу и новую славу. Со всех сторон мужчины устремились к жертвеннику. Каждый клал руку на тушу кабана и клялся последовать за Эгвальдом.
А Эгвальд посмотрел на Ингитору. Лицо ее горело, глаза блестели, как звезды. О такой клятве она мечтала с тех пор, как ушла из дома, как попала в усадьбу конунга. У женщины нет сил, чтобы поднять меч, — она просила богов дать ей того, кто поднимет меч ради ее мести. И вот она его нашла. Трудно найти мстителя лучше, чем сын конунга и его дружина. А клятва Фрейру над жертвенным кабаном — уже не пустые слова. Цель ее близка.
Ингитора восхищенно улыбалась Эгвальду, видела в его лице торжество, надежды, воодушевление. Брызги крови темнели на его лице, и вдруг душа Ингиторы наполнилась тревогой.
Алый блеск крови вдруг показался ей неприятен. Она сама не понимала своей тревоги, но ликование в ее душе погасло. Эгвальд стоял перед ней, полный сил и задора, а ей вдруг показалось, что он стал прозрачным, как тень. Ведь своей клятвой он обрек себя на опасное дело. Мало кто больше самой Ингиторы раздумывал о том, как силен Торвард конунг и каким опасным врагом он будет. И Хальт говорил ей об этом, а уж он не ошибается.
И с той же силой, с какой она желала отмщения, Ингитора вдруг пожелала, чтобы Эгвальд остался при этом жив. До сих пор она нередко видела в нем орудие своей мести. А сейчас она осознала, что ей вовсе не будет безразлично, что станется с ним самим.
Кюна Аста и Вальборг, держа в руках серебряные чаши, полные жертвенной крови, окунули в них венички и стали кропить кровью идол Фрейра и стены святилища, потом стены и ворота, потом толпу. Крича славу богам и конунгам, люди лезли вперед, подставляли лица под дождь тепловатых липких капель, ловя благословение Фрейра и Фрейи. Лица, руки, одежда жены и дочери конунга тоже были забрызганы кровью, как и всех вокруг. Кюна Аста весело смеялась, как девочка, щедро разбрасывая вокруг благословения Светлых Ванов, а Вальборг хмурилась, и это тоже не осталось незамеченным. В такой день, перед ликами богов, никто не должен хмуриться, особенно семья конунга. И сейчас весь народ гораздо больше любил сына Хеймира, чем его дочь. Хорошо, что у Хеймира вырос такой доблестный наследник! Он прославит племя слэттов! И сотни голосов хором выпевали славу конунгу и его сыну, впервые пропетую Девой-Скальдом на недавних пирах:
Весь вечер кюн-флинна Вальборг старалась казаться веселой, но в мгновения задумчивости брови ее хмурились. Ингитора не замечала этого — буря праздничного пира захватила ее с головой. Хеймир конунг поднимал кубки Одину и Тору, прося богов благословить поход его сына, и пообещал дать Эгвальду три больших корабля. Сам Эгвальд был весел, как будто уже одержал победы, и его уверенность убеждала всех, что судьба к нему благосклонна. Многие имели счеты с конунгами фьяллей, многие потеряли родичей в войне за Квиттинг, и клятва Эгвальда дала выход тому, что уже давно копилось в душах слэттов.
Правит народу на радость
Хеймир, славный на брани!
Слэттов — славься вовеки
в морях — меч охраняет!
Ты, о Бальдр кольчуги,
племени Воронов отпрыск,
миру яви свою доблесть,
светлых богов порадуй!
Меч тебе дали боги
биться за звонкую славу!
Рази им врага без пощады,
смертью плати за обиды!
Будут потомки помнить
славное имя Эгвальда!
Одина первым любимцем
тебя нарекут народы!
Мужчины еще пировали, когда кюна Аста почувствовала себя усталой и простилась с гостями. Вслед за ней поднялись Вальборг и Ингитора; первая — с готовностью, вторая — с неохотой. Ингиторе нравилось веселье, нравилось всеобщее внимание, блестящие глаза Эгвальда, почти не отрывавшиеся от нее. Но он уже был заметно пьян, не раз пытался ее обнять во время танца, вместо того чтобы держать за руку в общем кругу, как положено. И сама Ингитора слишком устала за этот бурный день, в душе ее то гремели громы Валхаллы, то разверзались бездны Нифльхейма. Хальт, сидевший в углу возле дверей, куда-то исчез, а без него она чувствовала себя опустошенной и одинокой. Пора было отдохнуть.
Служанки приготовили в бане горячей воды, чтобы смыть засохшие брызги жертвенной крови. Когда Ингитора вошла, медленно стаскивая с себя всю россыпь украшений, Вальборг уже умылась и мыла волосы, тоже обильно покрытые темными брызгами.
— И ты уже пришла? — спросила она Ингитору, и в голосе кюн-флинны слышалась враждебность. — Я думала, ты досидишь с мужчинами до утра.
Ингитора вяло махнула рукой вместо ответа и стала отстегивать застежки платья.
— Или ты уже довольна? — продолжала Вальборг. — Ты добилась своего и можешь спокойно идти спать?
— На что ты сердишься? — Ингитора подняла на нее глаза.
— Да, Вальборг, я тоже заметила — отчего ты такая хмурая весь день? — спросила кюна Аста. Она уже умылась и сидела на скамье, а Труда расчесывала ей влажные волосы. — Нельзя быть такой хмурой в праздник! Ты разгневаешь Фрейра и Фрейю, и тогда не жди хорошего жениха! А что подумают люди?
— Людям не до меня и моих женихов! — резко ответила Вальборг. — Люди готовят оружие идти в поход, в который их толкнула Дева-Скальд! Я давно говорила тебе!
— Так вот ты о чем! — догадалась Ингитора. — Неужели это для тебя новость? С тех пор как я сюда пришла, я только о том и говорю. Слэттам давно пора отомстить фьяллям за все обиды этих тридцати лет!
— Отомстить! Ты хочешь отомстить за твоего отца! А ты знаешь, сколько женщин останется вдовами ради твоей мести? Сколько детей станет сиротами?
— Так что же — забыть обо всем? — гневно воскликнула Ингитора. Слова Вальборг сердили и удивляли ее — она вовсе не ждала, что дочь конунга станет отговаривать кого-то от законной мести. — Ты на моем месте продала бы кровь отца за серебро? А мне никто и не предлагал выкупа.
— А теперь ради твоего отца я могу потерять брата! Мама, ты-то хоть понимаешь? — Вальборг обернулась к кюне Асте. — Ведь Эгвальд может погибнуть!
Кюна Аста ахнула, но потом махнула рукой — она не умела думать о неприятном.
— Не говори так! Наш Эгвальд не из тех, кто легко погибает.
— Но если бы не ее стихи, не ее призывы к мести, то этого похода не было бы!
— Был бы другой! Наш Эгвальд не очень-то охотно сидит дома! — При всем своем легкомыслии кюна Аста хорошо понимала сына. — Ты помнишь, он еще до Ингиторы говорил, что в мире много богатых земель, до которых легко доплыть на кораблях! Если бы не Ингитора, он уплыл бы еще весной! Ради нее он так задержался.
— И ради нее он выбрал себе противника гораздо сильнее, чем любой другой! Любой другой поход был бы менее опасен!
— Зато в этом походе он найдет больше славы! Разве ты не видела, как сам он рад?
— Я знаю, чему он рад! — Вальборг уколола взглядом Ингитору.
Ингитора молчала. Слова Вальборг пробудили в ней утреннюю тревогу. Во многом кюн-флинна была права: поход на Торварда опасен. Но судьбы мужчин всегда опасны. Боги дали им сильные руки и вложили в них оружие не для того, чтобы они сидели с прялками возле очага.
— Ты думаешь, я одна во всем виновата? — спросила Ингитора, прямо глядя в глаза Вальборг. Взгляд кюн-флинны напоминал взгляд ловчей птицы, но Ингитора знала свою правоту и не боялась упреков. — Но разве я одна потеряла родича по вине фьяллей? Эта война длится тридцать лет, больше, чем я живу на свете. Много людей лишилось родни, много людей жаждут мести. Они все равно пошли бы. И все равно их повел бы Эгвальд. Только так он покажет себя достойным стать конунгом. И никто его не остановил бы. Я только указала ему путь.
Не ответив, Вальборг отвернулась. Она никогда не считалась слабодушной и трусливой, не меньше других ценила честь рода. Но все ее существо бурно противилось мыслям о войне, каждый день умножающей число вдов и сирот. Новая месть влечет за собой новую кровь. Бесполезно объяснять это Ингиторе, которой кровь отца заслонила свет солнца. Но сейчас Вальборг чувствовала, что готова на все, лишь бы навсегда прекратить походы слэттов и фьяллей на Квиттинг и друг на друга. Торговые люди рассказывали, каким стал Квиттинг. Как же они не понимают, что земли слэттов и фьяллей могут стать такими же?
После внезапной стычки с Вальборг настроение Ингиторы было окончательно испорчено. Раньше Вальборг никогда не осуждала ее желание отомстить за отца — да и кто стал бы осуждать? Ее сегодняшний гнев был непонятен, но глухо перекликался с какими-то тайными тревожными мыслями самой Ингиторы. Воодушевление праздника отхлынуло, остался холодный темный песок. Вид сверкающей огнями гридницы и хмельные выкрики и песни, долетающие оттуда, были Ингиторе неприятны, и она обошла дом с заднего крыльца. На душе у нее было сумрачно, и никакого выхода она не видела. Посылать Эгвальда мстить — страшно, отказаться — позорно.