Дворецкая Елизавета. Оружие скальда

   — Да нет, зачем? — Кюна Одда повела плечом. — Пусть они тоже.
   Как видно, она не знала, что такое ревность. Мать-уладка правильно учила жить свою дочь. Только она готовила ее к жизни рабыни, а не кюны.
   — А ты, значит, скальд? — тем временем начала расспрашивать Одда. — Ты складываешь стихи и песни? Расскажи мне что-нибудь! У нас здесь не бывает скальдов, я слышала стихи только дома, в Березовом Пригорке. У нас там был один старик, Глумкель Селедка… Смешное прозвище, правда? Так вот он как выпьет, так начинал рассказывать и про богов, как Фрейр сватался к Герд, и про то, как Сигурд Убийца Дракона встретил валькирию. Только я мало что помню. Он все время путался. Я так и не поняла, кто же все-таки женился на той валькирии?
   Кюна Одда простодушно болтала, вспоминала родную усадьбу, рассказывала о здешних новостях. Ингитора слушала ее и с ужасом думала: неужели ей тоже придется жить здесь, над Озером Фрейра, никуда не выходя и не зная, что делается на свете? Бывшая рабыня, избавленная от тяжелой работы, живущая в довольстве и даже в почете, считала себя здесь совершенно счастливой. Но Ингиторе такого счастья было мало. Стихи для Бергвида давались ей с трудом. Если она поживет здесь еще немного, то не сможет связать и двух слов. Что же с ней будет?
   Украдкой она посматривала в середину гридницы, где сидел на почетном сиденье конунга сам Бергвид Черная Шкура. Он много пил и почти ни с кем не разговаривал. А оринги кричали, пели, боролись на свободном месте между столами, и шум стоял такой, что Ингитора и Одда едва могли слышать друг друга. Ингиторе хотелось схватиться за голову от безнадежного отчаяния. Она была поймана в плен и заключена так же безысходно, как на дне морском.
 
   Торвард конунг сидел за столом, положив руки на скатерть, и смотрел на вход в гридницу. Хирдманы за двумя длинными столами по сторонам палаты уже ели, рабыни разносили хлеб и пиво. Только Торвард чего-то ждал. Кюна Хёрдис с середины женского стола бросилана него косой насмешливый взгляд.
   Через порог перепрыгнула Эйстла, очевидно уворачиваясь от подзатыльника. Ее появление встретили смехом — пока в Аскргорде не было Ормкеля, девчонка позволяла себе больше, чем при отце.
   За Эйстлой в гридницу шагнул Эйнар Дерзкий.
   — Он не пойдет! — объявил Эйнар Торварду. — Говорит, что если он тебе нужен, то иди к нему сам. И что он никогда не сядет с тобой за один стол и единственная встреча, которой он желал бы, — новая встреча на поединке.
   По гриднице пробежал громкий негодующий ропот. Сын Хеймира слишком много себе позволяет!
   Лицо Торварда осталось неподвижным, а рука вдруг сжалась в кулак и сильно ударила по столу. После этого Торвард закусил нижнюю губу и отвернулся. Его сильно задевали упрямая враждебность Эгвальда и его решительное неприятие всяких попыток примириться. Отказом делить с Торвардом кусок хлеба Эгвальд настойчиво твердил, что примирение между ними невозможно. Торварда злили и раздражали эти ответы, ему казалось, что гордый сын Хеймира унижает его отказом сесть с ним за стол, как будто считает это недостойным. Не раз Торварду приходило в голову, что можно бы заставить слэтта уважать победителя, но он морщился и гнал прочь недостойные мысли. Обидеть пленника, не способного постоять за себя, — позор. А в том, чтобы обижать пленившего тебя, никакого бесчестья нет, и Эгвальд широко этим пользовался. В другое время Торвард, может быть, только посмеялся бы. Но презрительно гордые ответы Эгвальда явно перекликались с позорящими стихами Девы-Скальда из Эльвенэса и ранили Торварда унижающим чувством стыда.
   Эйнар сел на свое место, взялся за еду. Хирдманы и женщины украдкой посматривали на конунга, но никто не смел обратиться к нему. В душе каждый удивлялся смелости или безрассудству Эгвальда ярла — скорее здесь было последнее. Где это видано, чтобы пленника звали за хозяйский стол, а он отказывался? Ведь Торвард конунг мог, если бы пожелал, отвезти Эгвальда на первый же рабский торг с веревкой на шее. А тот все не хочет понять, что уже почти месяц живет в плену и должен смирить свою гордость.
   — Где Сигруна? — Взяв себя в руки, Торвард оглядел край женского стола. Лекарку достаточно уважали в усадьбе, чтобы кюна Хёрдис позволила ей сесть с собой за стол. Но Сигруны не было видно.
   — Она в хлеву! — крикнула Эйстла, успевавшая всех и все приметить. — Там корова вот-вот отелится!
   — Живо за ней! — Торвард мотнул головой.
   «За коровой?» — непременно спросила бы Эйстла и даже открыла рот, но еще раз глянула в лицо конунгу и прикусила язык, молча метнулась к порогу. Давно обитатели Аскргорда не видели своего конунга таким сердитым.
   — Это все она! — шептали женщины на ухо друг другу. — Та Дева-Скальд из Эльвенэса! Это она порочит конунга своими дрянными стихами и насылает на него порчу!
   — А хотелось бы знать — она молода? Красива?
   — Вот уж чего я не думаю! — сказал Хермунд Росомаха, расслышав болтовню за женским столом. — Зачем молодой красивой девушке знатного рода еще и ломать голову над стихами? Она и без них может получить все, что захочет!
   — Ты забыл, мой друг Росомаха, что она — не простая девушка! — ответил ему Эйнар Дерзкий. — Она ведь хочет получить не что-нибудь, а голову нашего конунга!
   — Вот еще! — возмущенно заговорили сразу несколько хирдманов. Разговоры о Деве-Скальде велись с тех самых пор, как о ней рассказал Болли Рыжий, и многие считали, что Торвард конунг уже давно мог бы придумать способ заставить ее замолчать. — Вот погодите — скоро она будет здесь с выкупом за Эгвальда ярла, и тогда…
   — Замолчите! — коротко приказал Торвард, и все разговоры в гриднице стихли.
   Торвард тоже немало думал о дочери Скельвира. Он с нетерпением ждал встречи с ней. Не задаваясь вопросом, молода она или не очень, красива или безобразна, он хотел одного — взглянуть ей в глаза и потребовать ответа, кто рассказал ей, будто он проглотил стрелу, прячется за спинами женщин, бегает от Чёрной Шкуры и все такое прочее. Кто дал ей право позорить его на весь Морской Путь? Иногда, ворочаясь без сна по ночам, он готов был убить ее, несмотря на то, что убить женщину — позор. Лучше так, чем всю жизнь терпеть ее насмешки! В Эльвенэсе каждый день бывает множество кораблей, скоро все двенадцать племен запоют: «Конунг, стрелу проглотивший…» Воображая ее себе на разные лады, Торвард конунг по полночи обращал к ней воображаемые гневные речи, выслушивал ответы, то путаные и сбивчивые, то заносчивые и враждебные. Она снилась ему по ночам, но лица ее он не мог разглядеть. И самой страстной мечтой его стало увидеть ее. Но при этом он не выносил, чтобы о ней говорили в усадьбе. Он хотел, чтобы все о ней забыли, словно ее никогда не было на свете, но сам все время думал о ней, как будто она стояла за его плечом. Искусство слова может исцелить, а может жестоко ранить. И в иные дни Торварду казалось, что никто другой, как он, не испытал этого на себе.
   Вернулась Эйстла, за ней шагнула через порог сутулая фигура Сигруны с коротким серым платком на голове. На ходу лекарка вытирала руки клочком сена.
   — Чего тебе нужно, конунг? — неприветливо спросила она, остановившись возле порога. Ей казалось негожим отрывать ее от коровы ради конунга, который вовсе не болен.
   — Я хочу спросить тебя об Эгвальде ярле! — сказал Торвард, не обижаясь. На блаженных и дураков обижается только дурак. — Здоров ли он теперь?
   — Он никогда не будет здоров! — с непреклонной суровостью ответила Сигруна. — В нем слишком много злобы и гордости. Они грызут его, как два злющих дракона, изнутри и не дают быть здоровым.
   — Ты говоришь о его душе, — сказала кюна Хёрдис. — А мой сын спрашивает о его теле.
   Сигруна посмотрела на нее с недоумением — ей странно было слышать такие речи от колдуньи.
   — Это одно и то же, — все-таки пояснила она, снова глядя на Торварда конунга. — Пока его душа не успокоится, его телу не бывать здоровым.
   — А что же нужно его душе? — спросила кюна Хёрдис.
   Но лекарка смотрела только на Торварда, как будто не слыша слов его матери.
   — Твоей крови, конунг, — ответила она наконец.
   Наутро Торвард конунг подошел к корабельному сараю, где сидел с частью своей дружины Эгвальд ярл. Эгвальду уже предлагали перейти в другое помещение, более подходящее сыну конунга, но он пожелал остаться со своими людьми. Это могло быть подсказано страхом чужого места и предпочтением держаться своих, но Торвард, не склонный думать о людях плохо, даже если это враги, в глубине души нашел это решение достойным уважения.
   Кивком велев сторожившим пленников хирдманам снять замок и засов, Торвард встал на пороге сарая. Пленники, бледные и заспанные, неохотно поднимали головы ему навстречу. В сарае было душно, пахло прелой соломой, свет из открытой двери освещал сарай, а дальше начиналась полутьма, полная лениво шевелящихся человеческих тел.
   — Где Эгвальд ярл? — громко спросил Торвард, стараясь разглядеть людей в полутьме сарая. — Он хотел, чтобы я сам пришел к нему. Я пришел.
   — Я не так неучтив, чтобы заставлять гостя стоять на пороге! — раздался из глубины сарая насмешливый голос, и из группы сидящих и лежащих слэттов показался Эгвальд. — Заходи, Торвард сын Торбранда. Подушки из куриных перьев твои женщины сюда не принесли, но охапку соломы могу тебе предложить.
   За месяц, проведенный в плену, Эгвальд сын Хеймира сильно изменился. Он похудел и побледнел, почти не видя солнечного света, на щеках его отросла негустая светло-золотистая бородка, светлые волосы свалялись. Вместо старой рубахи, порванной и окровавленной, женщины Аскргорда дали ему другую, из простого небеленого холста. Но те, кто хорошо знал Эгвальда, нашли бы в нем еще больше перемен. Его юное лицо стало суровым, прежний задор в светлых глазах сменился цепкой настороженностью хищной птицы. Он не хотел принимать своего унижения и все помыслы сосредоточил на том, как отомстит за него. Как и когда он выберется из душного корабельного сарая, каким образом снова обретет силы сразиться с конунгом фьяллей на равных, Эгвальд не знал, но не хотел верить и не верил, что боги и удача от него отвернулись. Даже сейчас он оставался сыном конунга.
   — Спасибо и за то, но я хотел не сидеть у тебя в гостях, а позвать тебя прогуляться на воздух, — ответил Торвард. Он говорил спокойно, не желая показать, что злая насмешливость Эгвальда не оставляет его равнодушным. — Выйдем. — Он отошел от порога сарая и кивнул Эгвальду наружу. — Можешь взять с собой несколько твоих людей. Но не больше десяти.
   — Зачем мне столько? — высокомерно отозвался Эгвальд, подходя к порогу. — Не думаешь ли ты, что я боюсь?
   Этого Торвард не думал. Подумать так означало оскорбить самого себя. Неужели он сочтет самого себя способным причинить вред безоружному пленнику?
   Вслед за Торвардом Эгвальд шагнул за порог, но тут же вцепился обеими руками в дверные косяки. От обилия света и воздуха, ударивших ему в лицо, голова его закружилась. Блеск серо-голубой воды Аскрфьорда и каменистый противоположный берег, длинные горные цепи вдали поплыли и закачались перед взором. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
   А Торвард быстро окинул своего пленника внимательным, пристальным взглядом. Конечно, нынешний Эгвальд ярл был не тот, что месяц назад с палубы «Ворона» обещал ему скорую смерть, но и на немощного калеку он тоже не походил. По движениям его правой руки не заметно было, чтобы рана сильно беспокоила его. Сигруна — умелая лекарка, да и времени прошло немало. И все же Сигруна назвала его больным, а она ничего не говорит зря… Как видно, она умела видеть лучше своего конунга.
   — Куда ты поведешь меня? — спросил Эгвальд, справившись с головокружением и открыв глаза.
   — На площадку для упражнений! Впрочем, можно и здесь, если тебе нравится.
   — Что нравится?
   — Ты еще вчера сказал, что хочешь встретиться со мной только в битве. Эйнар верно передал мне твои слова? Так вот — наш новый поединок может состояться прямо сейчас. Нравится тебе это?
   Эгвальд выслушал его и криво усмехнулся:
   — Очень даже нравится! Это доказывает, что я не ошибался в тебе. Из этого вышли бы отличные стихи… Ты полон сил, а я едва стою на ногах. Солнечные лучи чуть не опрокинули меня! Ай да Торвард конунг! Знала бы…
   Внезапно Эгвальд прикусил губу и нахмурился. Он не хотел упоминать при Торварде ту, о которой думал больше, чем об отце и матери.
   — Да, вышли бы отличные стихи, если бы Дева-Скальд узнала об этом! — подхватил Торвард.
   Эгвальд напрягся, готовый броситься на него при первом непочтительном слове об Ингиторе. А Торвард продолжал:
   — Но только если бы она хоть раз изменила свое обыкновение и рассказала обо всем так, как было на самом деле. Да, ты сейчас и правда не особенно годишься мне в противники. Я предлагаю тебе вот что. Как тебе нравится этот меч?
   С этими словами Торвард кивнул Эйнару, и тот подал Эгвальду меч, не очень длинный и тяжелый, но умело выкованный и остро отточенный. Эгвальд осторожно взял его, как будто ждал подвоха, и стал осматривать.
   — А мой меч будет деревянным, — продолжал Торвард, и Эгвальд поднял на него изумленный взгляд. — Да, — спокойно подтвердил Торвард, — вроде тех, какими забавляются малые дети. Думаю, это уравняет нас с тобой.
   Эгвальд молчал, глядя ему в лицо, пытаясь понять,что задумал его противник, чего он хочет добиться этим поединком, то ли благородным, то ли просто нелепым. И Торвард добавил:
   — Лекарка сказала, что тебя успокоит только моя кровь. Так ты получишь ее, если боги и удача на твоей стороне. И больше слэтты не станут говорить, что я украл у вас победу с помощью боевых оков моей матери.
   Эгвальд скривил уголки рта. Ему не хотелось говорить вслух о том, о чем он сейчас подумал. Все-таки это решение Торварда не могло не заставить его призадуматься.
   — И я клянусь тебе, — Торвард вытащил из-под рубахи маленький кремневый молоточек, висевший на ремешке у него на шее, и показал Эгвальду, — что ни моя мать, ни другие колдовские силы не будут помогать мне. Пусть меня поразит своим молотом сам Тор Громовик, если я не буду рассчитывать только на свои собственные силы!
   Произнося эти слова, Торвард ощутил где-то в глубине своего существа сильный внутренний трепет. Его клятву услышали боги. Регинлейв не придет, даже если ее помощь будет нужна. И где-то глубоко кололо горячей иглой сомнение — а хватит ли ему для божьего суда этих самых собственных сил? Многие годы Торвард связывал образ силы с образом отцовского меча, который так и остался для него недоступен. И если боги не хотят отдать ему Дракона Битвы, так, может, они не очень-то благосклонны к нему? А без благосклонности богов берсерк не устоит даже против маленького мальчика. Как без уверенности в себе. Снова вспыхнули перед ним зеленые, ехидно-мстительные глаза Дагейды, и ее же голос, полный сладкого яда, запел: «Сын его ныне трусливо…» Торвард конунг был молод, здоров и крепок, но где они, его силы?
   — Чего ты хочешь? — спросил наконец Эгвальд, глядя прямо в глаза Торварду.
   — Я хочу одного: чтобы ты и… и та, что послала тебя сюда, сами могли убедиться, сколько правды в тех стихах, — жестко ответил Торвард.
   Эгвальд молча взвесил меч в руке. Этого объяснения было достаточно. Каждый имеет право отстаивать свою честь, и Торвард конунг избрал для этого не худший путь.
   — Я думаю, здесь хорошее место, — сказал Эгвальд.
   Хирдманы дали каждому из них по щиту, и они заняли места напротив друг друга.
   — Твой удар первый, — сказал Торвард. — Ведь я вызвал тебя.
   — Вот еще! — Эгвальд усмехнулся. — Я вызвал тебя еще с месяц назад. Опередить меня в этом тебе уже не удастся. Твой удар первый!
   Не споря больше, Торвард ударил своим деревянным мечом. Эгвальд отбил удар и ударил сам, но Торвард встретил клинок щитом и отвел вниз. Он был осторожен, пробуя, много ли сил сохранил Эгвальд.
   Эгвальд тоже не спешил кидаться вперед. То ли он был слишком слаб после раны и месяца взаперти, без свежего воздуха, движения и ежедневных упражнений, то ли его сковывала мысль о том, что оружие противника ненастоящее и не способно причинить ему вред. И собственный меч казался ему все более тяжелым. Он надеялся, что сохранил больше сил!
   Оба противника осторожно двигались по каменистой площадке перед корабельным сараем, то наступая друг на друга, то отступая. Хирдманы вокруг молчали, слышался только глухой стук от ударов оружия о щиты.
   Сначала Торвард стоял спиной к фьорду, но в ходе поединка они поменялись местами, и теперь за спиной у Торварда был корабельный сарай, а у Эгвальда — блестящая полоса фьорда. Корабельные сараи стояли ближе к морю, чем усадьба, отсюда было видно и устье длинного узкого Аскрфьорда, и море за ним.
   И вдруг Эгвальд заметил, что его противник стал между ударами посматривать куда-то мимо его плеча, за спину. Это слегка встревожило Эгвальда: во время поединка уж очень неприятно не знать, что делается у тебя за спиной, когда противник об этом знает. Но то, что Торвард видел, поначалу никак не влияло на ход поединка, только черные густые брови Торварда сомкнулись круче.
   И вдруг Торвард на мгновение замер. В настоящем бою это могло бы стоить ему жизни. Но Эгвальд, так же внимательно наблюдавший за его лицом, как сам Торвард за берегом фьорда, тоже замер. А Торвард отскочил назад и поднял щит над головой. Глаза его смотрели мимо Эгвальда на фьорд.
   Эгвальд обернулся. В горловину фьорда неподалеку от них входил корабль — небольшая торговая снека на двадцать гребцов. Парус был свернут, но и без паруса оба они узнали корабль, узнали голову выдры на его переднем штевне.
   — Не зваться мне сыном колдуньи… — пробормотал Торвард, сам не зная, отчего вдруг накатило на него тяжелое предчувствие еще неизвестной беды. Могли быть десятки причин, по которым Халлад Выдра, уплывший дней десять назад к землям раудов и слэттов, мог вернуться с полдороги. Десятки причин. Но Торвард был уверен, что возвращение Халлада имеет к нему, Торварду конунгу фьяллей, самое прямое отношение и ничего хорошего ему это не обещает. И ему вспомнилась мать. Сейчас было одно из тех тяжелых и редких мгновений, когда в душе Торварда просыпались какие-то глухие отголоски ее чудесных способностей.
   Эгвальд опустил меч. В его роду не было колдунов, не было даже ясновидящих, но в это мгновение он решительно и безоговорочно поверил изменившемуся лицу своего противника. Прибытие этой маленькой снеки стоило того, чтобы два конунга отложили свой поединок.
 
   На другой же день после приезда в Усадьбу Конунгов над Озером Фрейра Бергвид Черная Шкура снова уехал куда-то. Кормчий «Черного быка», которого Ингитора успела заметить и запомнить, остался в усадьбе, и она решила, что Бергвид отправился куда-то во внутренние области квиттов. О ней он даже не вспомнил, и никакое внимание конунга не могло бы порадовать Ингитору больше, чем это полное забвение. Асварда тоже не было видно, и это ее огорчало. Единственный близкий человек, знакомый с детства, сейчас приобрел для нее огромную ценность.
   В Усадьбе Конунгов всего было вдоволь, рабы и женщины обращались с Ингиторой сдержанно и почтительно — должно быть, оттого, что еще не поняли, какое место она займет при конунге. Ей не мешали ходить по усадьбе где вздумается, но за ворота выпускали только вместе с кюной Оддой и в сопровождении десятка орингов. То ли охраняли, то ли стерегли. Ингитора склонялась к последнему. Кюна Одда сделалась с ней почти неразлучна и открыто признавалась, что еще ни к кому не бывала так привязана, как к ней. Целыми днями, без особого усердия расчесывая шерсть, Одда расспрашивала Ингитору обо всем на свете — о древних деяниях богов и героев, о племенах и конунгах Морского Пути, о ее родной усадьбе Льюнгвэлир, о семье Хеймира конунга, о Ньёрдовых стадах и дочерях Эгира. Рассказывая, Ингитора и сама удивлялась тому, как много, оказывается, она знает. Раньше ей не приходило в голову, что история о поединке Сигурда с драконом Фафниром, которую она в подробностях знала с раннего детства, кому-то может быть вовсе не известна и взрослая женщина будет слушать ее, открыв от удивления рот и уронив гребень на колени.
   Сначала Ингитору коробила необходимость сидеть рядом с дочерью рабыни и беседовать с ней как с равной. Но потом она притерпелась и даже стала относиться к Одде с легким оттенком покровительства. Кюну квиттов нисколько не обижало такое отношение. Напротив, она с готовностью признала Ингитору во всем лучше себя и была ей благодарна за дружбу. И Ингитора могла бы быть спокойна за свое будущее в Усадьбе Конунгов, если бы не была уверена, что сам Бергвид очень мало считается с будущей матерью своего наследника.
   Ингитора ни в чем не знала здесь отказа, спала на одной лежанке с Оддой, чем вызывала зависть других женщин, и даже жалела, что сама не может посчитать это честью, достойной зависти.
   Однажды ночью Ингитора проснулась от беспокойства. Одда рядом с ней ворочалась, тихо постанывала во сне, голова ее моталась по мягкой подушке. Испугавшись, что какой-то злой дух хочет повредить ребенку, Ингитора скорее сунула под подушку Одде нож и осторожно взяла ее за плечи.
   — Фригг и Хлинн с тобой! Проснись! — позвала она.
   Одда сильно вздрогнула, вскрикнула и открыла глаза.
   — Это я, Ингитора! Что с тобой? Отчего ты кричишь?
   — Я… Я кричу? — растерянно удивилась Одда. — Разве… Нет…
   — Тебе что-то снилось?
   — Да. Мне снилось. — Одда вдруг села на лежанке и вцепилась в руку Ингиторы. Она вся дрожала, и Ингитора торопливо укутала ее одеялом. — Так страшно!
   — Что страшно? Расскажи мне, тебе станет легче.
   — Я опять увидела тот сон. Он уже был. Ко мне приходит по ночам злобный дух!
   Ингитора встревожилась, но не удивилась. Возле Бергвида и его близких должны были виться огромные стаи духов. И злобных должно быть гораздо больше, чем добрых.
   — Это мальчик. Я вижу мальчика, у него светлые кудрявые волосы и голубые глаза. Но они так злобно горят, как стальные клинки. Он весь в крови, и в руке держит огромное копье, выше его ростом. У копья наконечник в крови, и по древку течет кровь. И у мальчика такая огромная рана в груди, прямо посередине. И вся грудь в крови, и подбородок… Я боюсь!
   Лихорадочно и бессвязно выговорив все это, Одда разрыдалась, прижимаясь к Ингиторе, словно искала у нее защиты.
   — Это мое несчастье! — бормотала она сквозь слезы. — Это мой сын, которого я ношу! Он родится мертвым! Или я сама умру! Я умру, я знаю! Нам всем не будет счастья!
   Ингитора думала, что всем, кто рядом с Бергвидом, нечего надеяться на счастье. Но бедную кюну Одду ей было всей душой жаль. Ингитора как могла постаралась успокоить ее, говорила, что к смерти снится серый конь, а мальчик с копьем обещает ее сыну славное будущее, что он вырастет великим воином и прославит род. Она сама не слушала, что говорит. Постепенно Одда затихла, Ингитора уложила ее, показав нож под подушкой и уверив, что вся нечисть боится ножа и больше злобный дух к ней не придет.
   Одда закрыла глаза. А Ингитора еще долго лежала, глядя в темноту, словно ждала появления злобного кровавого духа. Да, именно такими они и должны быть, духи здешней усадьбы. У Ингиторы холодело сердце при мысли, что она, быть может, всю оставшуюся жизнь проведет в этой усадьбе над озером и не увидит даже моря. А она скучала по морю, которое с самого рождения в Льюнгвэлире, а потом в Эльвенэсе было неотделимой частью ее жизни. Лучше бы ей оказаться в дремучем лесу совсем одной, но свободной. Лучше умереть от голода, но самой выбрать место, куда уронить голову, чем сидеть в тепле и довольстве и ждать, как пожелает распорядиться тобой безумец с черной шкурой на плечах, родившийся конунгом, но выросший в рабстве.
   Прошло уже дней десять, когда Бергвид вернулся. Его люди привезли несколько пленников, связанных и избитых. По виду их Ингитора определила, что это были квитты, и удивилась. Она думала, что ненависть Бергвида направлена только на слэттов и фьяллей.
   — Эти люди разоряли маленькие усадьбы и грабили людей, которых и без того едва не погубили конунги Эльвенэса и Аскргорда! — объявил населению усадьбы сам Бергвид. Он был спокоен, а в спокойствии казался мрачным. — Однорукий Ас отдал их мне и повелел принести их в жертву богам. Это мы сделаем завтра на рассвете.
   Жертвенник находился на береговой площадке напротив усадьбы. На другое утро Бергвид сам перерезал горло двум пленникам, уложенным на большой плоский камень. Двух бросили с камнями на шее в озеро, двух повесили на деревьях священной рощи на берегу озера. Последнего, предводителя разбойников, бросили в яму, где держали злющего волка-людоеда. Таким образом Бергвид почтил жертвами Одина, Тора, Фрейра и Тюра, покровителя квиттов. И население усадьбы ликовало, пело песни и прославляло конунга.
   — А разве сам Бергвид не грабит на море корабли? — спросила Ингитора у Одды. Она не ходила смотреть на жертвоприношение, но Одда, вернувшись в радостном возбуждении, пересказала ей все в подробностях. — За что же он наказал тех людей?
   — Что ты, нельзя так говорить! — воскликнула Одда и в испуге огляделась. — Бергвид не грабит, он мстит. Он мстит фьяллям и слэттам. А здесь он — конунг, а конунг должен защищать своих людей от обид и разбойников. Ты же сама говорила. Разве конунги слэттов не ловят разбойников?