Страница:
— Ловят. Но Хеймир конунг не грабит на море корабли!
— А как же он грабил Квиттинг? Меня тогда здесь не было, но Бергвид говорил.
Ингитора не нашла, что ответить. И правда выходило, что Хеймир конунг ничем не лучше Бергвида. Или что Бергвид ничем не хуже Хеймира. Все чувства Ингиторы восставали против этого, но разум не находил опровержений. Ее собственный родной отец любил по вечерам рассказывать о тех подвигах, которые он совершал в молодости на войне за Квиттинг.
— Уж Хеймир конунг не стал бы бросать людей в волчью яму! — сказала она только.
— Это жертва Тюру! — наставительно, как маленькой, объяснила ей Одда. Кюну порадовало, что и она наконец может чему-то научить свою премудрую подругу. — Ведь Фенрир Волк откусил руку Тюру, и поэтому Однорукому Асу приносят жертвы через диких зверей!
По уверенной важности, с которой Одда произносила свое объяснение, Ингитора догадалась, что бедная женщина повторяет чьи-то чужие наставления. Чему-то она научит своего будущего ребенка?
Вечером вся усадьба пировала. Ингитора хотела остаться в девичьей, но Одда уговаривала ее изо всех сил, достала самые лучшие наряды, которые привез ей Бергвид. Их было так много, что Одда не все из них успела надеть хотя бы по одному разу. Ингитора отказывалась, но пришла старая управительница и передала волю Бергвида — Дева-Скальд должна быть в гриднице. Подавляя вздох, Ингитора сжала в кулаке серебряные подвески на груди. Половина из них была подарками Эгвальда, и ей хотелось верить, что они хоть немного защитят ее.
Гридница была полна народу. Мужчины с криками и смехом рубили мечами жареные туши оленей и быков, поднимали кубки за богов, конунга и свои будущие подвиги. Люди сидели за столами и даже на полу. Бергвид возвышался над всей гридницей, как черное изваяние какого-то нового грозного божества. Он молчал и только выпивал один кубок за другим.
Ингитора почти ничего не могла есть, голова у нее болела от шума и духоты. Все вокруг вызывало отвращение. И виною тому был Бергвид — если он сам позвал ее сюда, значит, помнит. Лучше бы ему упасть головой вниз, да так, чтобы начисто отшибло память!
Бергвид по праву конунга поднимал кубки за всех двенадцать асов. Ингитора вспоминала, как это бывало в гриднице Хеймира конунга. А здесь у нее в ушах стояли истошные вопли предводителя разбойничьей шайки, которого волокли к волчьей яме.
Она смотрела прямо перед собой, стараясь вспомнить что-нибудь приятное и забыть, где находится. И вдруг какой-то темный луч обжег ее лицо, и она вздрогнула. Подняв голову, она встретила взгляд Бергвида, направленный прямо на нее.
— Дева-Скальд! — позвал Бергвид. Ингитора не сразу услышала его за общим гомоном, и тогда Бергвид с силой ударил тяжелым золоченым кубком по столу. Гридница притихла.
— Ты зовешь меня? — спокойно спросила Ингитора, но внутри у нее все сжалось.
— Да. У меня одна Дева-Скальд. Я вижу, ты не слишком-то весела. Тебе не нравится наша еда?
— Я не голодна.
— Тогда сложи для меня песню. Я одержал немало побед, и сегодня утром люди и боги видели одну из них. Рассказывают, что ты хорошо умела прославлять Хеймира конунга. Теперь я твой конунг, и твои стихи принадлежат мне!
Бергвид говорил медленно и весомо, как будто своей тяжелой секирой — Волчицей — с размаху отрубал одно слово за другим. Он был так пьян, что иначе мысль просто не успела бы за речью. Но от этого его речь приобрела значительность, и каждое слово падало тяжелым камнем.
Закончив, Бергвид замер, опираясь локтем о стол и сжимая в кулаке свой кубок. Лицо его потемнело, глаза широко раскрылись. Ингитора чувствовала себя просто несчастной. Пьяный Фенрир Волк! Сейчас он кажется застывшим, спящим с выпученными глазами. Но какой-то миг — и он превратится в ревущее чудовище, способное растерзать и растоптать все вокруг. И судя по той тишине, которая установилась в гриднице, здешние люди примерно того и ждали. Что же ей было делать?
Ингитора молчала. Какие тут стихи! Ни воодушевления, которое она чувствовала раньше, ни яркой вереницы образов — с таким же успехом можно было высматривать радугу над болотом, в сыром сумраке еловых лап. Она пыталась собрать в кучу и связать хоть какие-то слова, но они лопались и исчезали, как пузыри на лужах во время сильного дождя. В эти тяжелые мгновения в душе Ингиторы было не больше поэзии, чем в старом стоптанном сапоге.
— Ты не хочешь? — каким-то каменным голосом спросил Бергвид.
Ингитора подумала о волчьей яме. Ну и что? В душе ее воцарилось тупое равнодушие. Животный страх еще никому не прибавлял настоящего вдохновения.
— Я не могу, — устало, безразлично сказала она. — У меня нет стихов.
— Почему нет? — Бергвид как будто удивился, высоко поднял брови. — У скальдов они всегда есть.
— Скальды бывают только на свободе, — ответила Ингитора. Она не ждала, что он поймет ее, но должна была для себя самой ответить. — Стихи — как птицы, они летают только на воле. А я в плену у тебя. В плену я не скальд.
Едва произнеся эти слова, Ингитора вдруг ощутила, что ее незримый щит разлетелся в прах.
Гридница загудела.
— Это не беда! — благодушно сказал какой-то краснолицый оринг с длинными полуседыми усами. — Такая красивая девушка не будет лишней в Усадьбе Конунгов! Я сам охотно взял бы ее в жены. Бергвид, мои подвиги достойны награды!
— Помолчи, седой тюлень! — резко ответил ему еще чей-то голос, но Ингитора даже не стала оборачиваться. — Ты для нее слишком стар! У тебя и так полон дом женщин!
— А ты, Берк, родился рабом! — вмешался третий. — А она — знатного рода! Ее достоин знатный человек!
Бергвид вдруг грохнул кубком по столу. Медовый напиток выплеснулся и залил скатерть.
— Заткните пасти! — рявкнул Бергвид, и в гриднице мгновенно стало тихо. Как видно, волчью яму держал в памяти каждый. — Она моя. Наконец-то у меня будет женщина, достойная моего высокого рода!
Спорщики умолкли, рабы принесли новое угощение, Бергвиду снова налили меда в золоченый кубок.
— Ничего, он всех сначала берет себе! — бормотал «седой тюлень». — А потом почти всех раздает верным людям! А эта ему ненадолго понадобится. Она слишком строптива, а он таких не любит!
Это бормотание едва доходило до слуха Ингиторы, но заставило ее проснуться. Год назад она не была скальдом. Но бледной медузой она тоже не была! Ее гордость и сила духа были при ней всегда, и расставание с Хальтом не лишило ее того, что не он ей давал.
Подняв глаза, она вдруг увидела за одним из столов Асварда. Делая вид, что тянется за куском мяса, он незаметно показал ей нож. Не собираясь кидаться в одиночку на целое войско орингов, чтобы со славой, но бесполезно умереть за госпожу, Асвард готов был помочь ей хотя бы тем, что было в его распоряжении. А уж как она этим распорядится, будет зависеть от нее.
Вскоре Бергвид уронил голову на стол и замер — заснул. Никто не смел его трогать, празднество орингов шло своим чередом. Женщины ушли во внутренние покои.
— Он теперь до утра не опомнится! — приговаривала Одда. Ее, как видно, ничуть не огорчило то, что ее подруга становилась соперницей. — Он как выпьет, так крепко спит!
Ингитора, напротив, не могла заснуть. Она слышала многоголосые крики в гриднице, и это напоминание о перемене в судьбе не давало ей заснуть. Пора было что-то делать. Что?
Одда безмятежно спала рядом с ней, осторожно поворачиваясь, положив руку на живот. А Ингитора села на лежанке, глядя в темноту, как будто вот-вот сейчас перед ней должен был открыться выход на свободу. Бергвид уважал ее потому, что она была скальдом, и испугался однажды, увидев в ее глазах мстительную злобу Дагейды. Одни из волшебных сил ему помогали, других он боялся. Его смирило поэтическое слово — так где же оно? Где же он, хромой альв с белым огнем в глазах? Почему бросил ее, когда обещал помогать всегда?
— Обещал, и буду помогать! — вдруг услышала Ингитора знакомый насмешливый голос. Вздрогнув, как от сильного удара, она поспешно огляделась. Спальня по-прежнему была тиха, на лавках посапывали женщины. — Да не ищи, я не снаружи, я внутри! — продолжал голос Хальта. — Я все это время был с тобой!
— Где ты? — прошептала Ингитора. Она слышала голос Хальта, который не могла спутать ни с каким другим, но не видела его. Ей казалось, что это все ей снится.
— Тише! — прикрикнул Хальт. — Не надо ничего говорить вслух, я и так слышу! Ты обижаешь меня, Дева-Скальд, если думаешь, что я тебя бросил. Я здесь! Я всегда с тобой, даже если ты меня не видишь. Просто на этом полуострове у Черной Шкуры мне так мерзко и неуютно, что я запрятался поглубже. Но уж если ты без меня не можешь, то придется мне показаться!
— Так покажись! — мысленно позвала Ингитора. Она хотела бы радоваться, но еще не верила нежданному счастью. Мгновенно весь ее страх и тоска исчезли, осталось только волнение, что это неправда и голос Хальта является плодом ее воображения. — Где же ты?
— Ты изрядно поглупела! — с раздражением отозвался Хальт. — Я же говорю: мне вовсе не нужно показываться! Я и так здесь, с тобой! Однажды встретив меня, от меня уже не избавишься, нет! Даже если захочешь! — Альв хихикнул, и этот смех Ингитора уже не могла считать воображаемым. — Вспомни — откуда взялись те стихи, которыми ты встретила Бергвида на корабле? Не сама же ты их сочинила? Это я подсказал их тебе — я еще там решил спрятаться получше. Но раз тебе мало того, что ты уже умеешь, придется мне научить тебя чему-нибудь еще. Поднимайся.
Ингитора откинула мягкое одеяло и спустила ноги на пол. Одда пошевелилась. «А они не проснутся?» — опасливо подумала Ингитора, обращаясь к Хальту. Разговаривать с ним мысленно оказалось даже удобнее.
— Повторяй за мной! — велел он.
И тут же чей-то голос, отдаленно похожий на голос Хальта, но другой, глухо запел где-то вдали:
— Нарисуй на стене руну сна! — велел Хальт. — Ты говорила как-то, что отец обучил тебя рунам, ведь так?
Конечно, отец обучил Ингитору рунам — их должен знать каждый хёльд, потому что от него зависит благополучие многих. Ингитора взяла одну из своих серебряных подвесок и заостренным краем нацарапала на бревне стены руну сна.
— Теперь повтори заклинание еще раз! — потребовал невидимый альв. — И не просто говори слова, а направляй их на этих женщин. Ты должна видеть все то, о чем говоришь! Ты должна верить! Иначе заклинание не получится. Стань сама мхом и болотом, оплетай сетью их души. Повторяй!
Ингитора заговорила слова сонного заклинания снова, медленно, стараясь увидеть и ощутить все это — глубину болота, мягкость пушнины, оплетающую мягкость беспробудного сна. Она сама становилась этим сном и заползала в уши, веяла на глаза. Себя она воображала туманным облаком, заполняющим души спящих женщин. Еще утром она не поверила бы, что такое возможно, что это сможет сделать не какая-нибудь колдунья из горной пещеры, а она, Ингитора дочь Скельвира. Но слова Хальта показали ей дорогу, и тут же Ингиторе показалось, что она всегда знала ее. Близкая опасность обострила ее чувства и пробудила скрытые силы. И она знала, что у нее все получается.
Женщины быстро погружались в сон глубже моря, слух и зрение их замирали. Теперь через покой могли бы пройти с топотом и храпом все быки Ньёрдовых стад — и ни одна из женщин не заметила бы их.
— Теперь одевайся! — приказал Хальт.
Ингитора поспешно бросилась собирать свои рубахи и платье, натянула чулки и сапожки, едва нашарила в темноте ремешки. Ее цепочки и подвески звенели, и она старалась их придержать, второпях не сразу сумела застегнуть на груди лямки платья, укололась о булавку.
— Не спеши! — насмешливо успокоил ее Хальт. — У тебя еще много времени.
Наконец Ингитора была готова. Получше укрыв Одду одеялом, она крадучись подошла к двери. За дверью девичьей были сени, которые одним концом упирались в наружную дверь, а в другом конце был выход на задний двор. Отсюда же вела дверь в гридницу. Сейчас сени были полны орингов, возле самых ее дверей стояло несколько человек, следя, чтобы пьяные буяны не нарушили покой женщин и кюны Одды. За этим Бергвид следил строго.
— Подожди немного, — шепнул невидимый Хальт. — Сейчас там кое-что будет…
Ингитора замерла возле двери, едва дыша и слыша, как прямо возле нее, за дубовой доской, шевелятся и переговариваются оринги. Они говорили о ней, но Ингитора даже не вникала в смысл. Пусть говорят что хотят. Она верила, что они больше никогда ее не увидят.
Из гридницы вдруг послышались шум и крики. Кто-то с кем-то сцепился в драке, в пьяном возбуждении решив, что задета честь. Кто-то орал, выкрикивал проклятья; имена Хель, Фафнира, Фенрира, Нидхёгга и прочих обитателей Нижних Миров так и висели в воздухе. Слышался грохот скамей и звон посуды, с грохотом покатился бочонок, гулко разбился глиняный горшок. «Держи его! Вот бешеный тролль! А ну тихо! Держи, держи! Э, да он кусается!» — орали возбужденные хмельные голоса. В сенях затопали ноги, кто-то бросился от дверей девичьей к гриднице.
Не дожидаясь приказания, Ингитора толкнула дверь и тенью выскользнула в сени. Здесь было множество орингов, но все они — стоя, сидя на полу, на бегу — смотрели на двери гридницы. Ингитора метнулась вдоль стены к задней двери, толкнула ее и оказалась во дворе.
— Вот и хорошо! — одобрил ее голос Хальта. — Я всегда знал, что ты можешь быть храброй, если захочешь. Теперь идем к воротам. Ты о них подумала?
— Да я только о них и думаю! — раздраженно отозвалась Ингитора. — Ты, мой белоглазый друг и повелитель, несмотря на устройство твоих благородных ног, очень ловко одолеваешь любые препятствия. Но я не из рода светлых альвов. Я не умею лазить через стены!
— Тогда возвращайся в девичью, под бочок к уладской рабыне! — добродушно пожелало невидимое чудовище. — А там и сам Черная Шкура проснется… И я недорого дам за сохранность твоих костей, когда он заключит тебя в свои могучие объятия. О чести я уж и не говорю.
Ингитора обиженно молчала, и Хальт смилостивился:
— Ладно, не обижайся. Уж и пошутить нельзя? Я, может быть, соскучился по тебе. Целых четырнадцать дней ты не догадывалась меня позвать!
— А сам ты не мог отозваться? — обиженно спросила Ингитора и сделала первый робкий шаг к воротам. Ей предстояло обойти весь огромный дом, состоящий из нескольких покоев с крытыми переходами. Во дворе было совершенно темно, и пока ей не грозила прямая опасность.
— Сам я не могу! — с неожиданной грустью ответил Хальт. — Чтобы я появился, человек должен меня позвать. Ведь в самый первый раз ты меня позвала?
Ингитора не ответила, но в душе согласилась. Тогда, на вересковой поляне в лесу Сосновые Бугры, хромой альв явился к ней, когда она считала свое положение почти безвыходным.
— Теперь нацарапай руну мглы! — велел Хальт.
Той же подвеской Ингитора нацарапала на стене возле двери сумрачную руну мглы. Она считалась более опасной, чем мягкая руна сна, но выбирать не приходилось.
— Повторяй, — снова сказал Хальт, и далекие голоса хором запели:
Обойдя большой дом, Ингитора пересекла двор и приблизилась к воротам усадьбы. Возле них стояли, как она уже знала, четыре человека, притом все они были трезвыми. Воротным стражам днем и ночью строго запрещалось пить пиво. Того, кто оказался бы пьян, ждала волчья яма. Ингитора не одобряла жестокости Бергвида, но в данном случае его строгость была вполне оправданна. Конунг должен быть спокоен за свои ворота, особенно когда сам мертвецки пьян.
— Теперь тебе нужна руна наваждения! — шепнул Хальт. Ингитора ощутила слабую дрожь беспокойства — руной наваждения отваживались пользоваться только настоящие колдуны. Но ведь и всякий настоящий скальд владеет тайными силами, так чего же ей бояться? Она неслышно шагнула к стене и на округлом боку толстого бревна стала старательно выцарапывать ломаные линии сложной руны наваждения. При этом она чувствовала, что каждое движение ее пальцев провожает внимательный придирчивый взгляд хромого альва.
— Отлично! — удовлетворенно отметил он, когда Ингитора закончила. — Теперь слушай.
Ингитора замерла неподвижно и стала прислушиваться. Должно быть, родичи Хальта в далеком Альвхейме помогали им, потому что хор голосов, который она слышала в ночной тишине, не мог принадлежать смертным.
— Эй, Торд! Ты ничего не слышишь?
— Слышу, как конунг пирует. А мы стоим, как будто дали обет не пить пива. Один улад рассказывал: у них есть такая штука — гейс. Это когда человек дает обет не делать чего-нибудь такого, чего ему очень хочется…
— Да ну тебя! Умный нашелся! Я говорю, кто-то за воротами ходит. Кто-то стучится.
— Где стучится? Да ты пьян!
— Сам ты пьян! Вот послушай! Слышишь, кто-то с той стороны скребется в ворота.
— Ничего я не слышу! Освивр, ты прочисти уши! Это у тебя вошь изнутри стучится в шлеме!
— Перестань трещать и послушай!
— Да тише вы! — крикнул им третий оринг. — Там кто-то ходит.
Все трое замолчали и стали прислушиваться. Ингитора подошла поближе. Теперь она стояла в двух шагах от ворот и могла бы дотронуться до ближайшего дозорного. Но под стеной была такая густая тень, что даже и без отводящего глаза заклинания ничего нельзя было разглядеть.
— Кто-то там ходит! — решил третий. — Может, кто из наших?
— Наши все здесь.
— Надо поглядеть. Держи!
Сунув в руки товарищу копье, Торд поднял тяжелый засов. Ингитора неслышно шагнула к нему и встала почти вплотную. «Мраком окутаны очи людские, уши не слышат легких шагов!» — настойчиво твердила она про себя, задыхаясь от волнения и все же веря, что все получится.
Торд с силой толкнул тяжелую створку ворот и выглянул. «Кто-то ходит, кто-то бродит!» — весело пискнул голос озорного альва. Торд шагнул за ворота, в темноту, придерживаясь рукой за створку. Ингитора неслышно обошла его и проскользнула между ним и второй, закрытой створкой. Она почти коснулась его плеча, но оринг ее не заметил. В глазах его был густой мрак, а слух напряженно ловил в темноте воображаемые шаги.
Мгновение — и Ингитора оказалась за воротами усадьбы, в густой темноте. В близком лесу шумел ветер, остро пахло ельником, от Озера Фрейра тянуло свежестью. Стараясь ступать по-прежнему неслышно, подобрав подол, чтобы не шуршал по траве, Ингитора пошла прочь. Ее переполняло ощущение свободы. Казалось, теперь для нее нет преград, она может вот так идти и идти через леса и горы, даже через море, прямо по воде, и у нее хватит сил пройти весь Средний Мир, ни разу не остановившись.
Ворота усадьбы позади нее закрылись. «Померещилось!» — должно быть, сказали друг другу Торд и Освивр. Но Ингитора этого уже не слышала. Темный ельник принял ее в свой хоровод, еловая лапа мягко погладила по голове. В другое время Ингитора побоялась бы одна войти в ночной лес, но сейчас он казался ей добрым другом, надежным пристанищем, защитившим от гораздо более страшной опасности.
Положив руку на шершавый чешуйчатый ствол, чувствуя под ладонью липкие капли еловой смолы, Ингитора оглянулась. Луна вышла из-за облаков и осветила усадьбу. Гладким серебром засияло Озеро Фрейра, в лучах бело-золотистого света стали видны даже пушистые хвосты дыма, выходящие из-под дерновых крыш усадьбы. Не зря говорили, что над Квиттингом светит особая луна.
— Долго же Черная Шкура завтра будет тебя искать! — ехидно сказал Хальт.
Голос его звучал так явственно и живо, что Ингитора поспешно оглянулась, ожидая увидеть за своим плечом знакомую фигуру в сером плаще. Но никого не было.
— Нет уж, мне нет нужды показываться! — сказал голос альва. — Здесь, в этом троллином царстве, мне слишком неуютно. Я уж побуду там, где я есть. Ты и сама много чему уже научилась. Теперь я тебе не так уж нужен в зримом облике.
— Но лучше бы тебе показаться! — попросила Ингитора. — Мне слишком неуютно одной.
— Зато подумай, как неуютно будет Бергвиду, когда он узнает, что ты сбежала! Пусть запомнит навсегда: женщину можно поймать и запереть, но скальда — никогда!
Часть шестая
— А как же он грабил Квиттинг? Меня тогда здесь не было, но Бергвид говорил.
Ингитора не нашла, что ответить. И правда выходило, что Хеймир конунг ничем не лучше Бергвида. Или что Бергвид ничем не хуже Хеймира. Все чувства Ингиторы восставали против этого, но разум не находил опровержений. Ее собственный родной отец любил по вечерам рассказывать о тех подвигах, которые он совершал в молодости на войне за Квиттинг.
— Уж Хеймир конунг не стал бы бросать людей в волчью яму! — сказала она только.
— Это жертва Тюру! — наставительно, как маленькой, объяснила ей Одда. Кюну порадовало, что и она наконец может чему-то научить свою премудрую подругу. — Ведь Фенрир Волк откусил руку Тюру, и поэтому Однорукому Асу приносят жертвы через диких зверей!
По уверенной важности, с которой Одда произносила свое объяснение, Ингитора догадалась, что бедная женщина повторяет чьи-то чужие наставления. Чему-то она научит своего будущего ребенка?
Вечером вся усадьба пировала. Ингитора хотела остаться в девичьей, но Одда уговаривала ее изо всех сил, достала самые лучшие наряды, которые привез ей Бергвид. Их было так много, что Одда не все из них успела надеть хотя бы по одному разу. Ингитора отказывалась, но пришла старая управительница и передала волю Бергвида — Дева-Скальд должна быть в гриднице. Подавляя вздох, Ингитора сжала в кулаке серебряные подвески на груди. Половина из них была подарками Эгвальда, и ей хотелось верить, что они хоть немного защитят ее.
Гридница была полна народу. Мужчины с криками и смехом рубили мечами жареные туши оленей и быков, поднимали кубки за богов, конунга и свои будущие подвиги. Люди сидели за столами и даже на полу. Бергвид возвышался над всей гридницей, как черное изваяние какого-то нового грозного божества. Он молчал и только выпивал один кубок за другим.
Ингитора почти ничего не могла есть, голова у нее болела от шума и духоты. Все вокруг вызывало отвращение. И виною тому был Бергвид — если он сам позвал ее сюда, значит, помнит. Лучше бы ему упасть головой вниз, да так, чтобы начисто отшибло память!
Бергвид по праву конунга поднимал кубки за всех двенадцать асов. Ингитора вспоминала, как это бывало в гриднице Хеймира конунга. А здесь у нее в ушах стояли истошные вопли предводителя разбойничьей шайки, которого волокли к волчьей яме.
Она смотрела прямо перед собой, стараясь вспомнить что-нибудь приятное и забыть, где находится. И вдруг какой-то темный луч обжег ее лицо, и она вздрогнула. Подняв голову, она встретила взгляд Бергвида, направленный прямо на нее.
— Дева-Скальд! — позвал Бергвид. Ингитора не сразу услышала его за общим гомоном, и тогда Бергвид с силой ударил тяжелым золоченым кубком по столу. Гридница притихла.
— Ты зовешь меня? — спокойно спросила Ингитора, но внутри у нее все сжалось.
— Да. У меня одна Дева-Скальд. Я вижу, ты не слишком-то весела. Тебе не нравится наша еда?
— Я не голодна.
— Тогда сложи для меня песню. Я одержал немало побед, и сегодня утром люди и боги видели одну из них. Рассказывают, что ты хорошо умела прославлять Хеймира конунга. Теперь я твой конунг, и твои стихи принадлежат мне!
Бергвид говорил медленно и весомо, как будто своей тяжелой секирой — Волчицей — с размаху отрубал одно слово за другим. Он был так пьян, что иначе мысль просто не успела бы за речью. Но от этого его речь приобрела значительность, и каждое слово падало тяжелым камнем.
Закончив, Бергвид замер, опираясь локтем о стол и сжимая в кулаке свой кубок. Лицо его потемнело, глаза широко раскрылись. Ингитора чувствовала себя просто несчастной. Пьяный Фенрир Волк! Сейчас он кажется застывшим, спящим с выпученными глазами. Но какой-то миг — и он превратится в ревущее чудовище, способное растерзать и растоптать все вокруг. И судя по той тишине, которая установилась в гриднице, здешние люди примерно того и ждали. Что же ей было делать?
Ингитора молчала. Какие тут стихи! Ни воодушевления, которое она чувствовала раньше, ни яркой вереницы образов — с таким же успехом можно было высматривать радугу над болотом, в сыром сумраке еловых лап. Она пыталась собрать в кучу и связать хоть какие-то слова, но они лопались и исчезали, как пузыри на лужах во время сильного дождя. В эти тяжелые мгновения в душе Ингиторы было не больше поэзии, чем в старом стоптанном сапоге.
— Ты не хочешь? — каким-то каменным голосом спросил Бергвид.
Ингитора подумала о волчьей яме. Ну и что? В душе ее воцарилось тупое равнодушие. Животный страх еще никому не прибавлял настоящего вдохновения.
— Я не могу, — устало, безразлично сказала она. — У меня нет стихов.
— Почему нет? — Бергвид как будто удивился, высоко поднял брови. — У скальдов они всегда есть.
— Скальды бывают только на свободе, — ответила Ингитора. Она не ждала, что он поймет ее, но должна была для себя самой ответить. — Стихи — как птицы, они летают только на воле. А я в плену у тебя. В плену я не скальд.
Едва произнеся эти слова, Ингитора вдруг ощутила, что ее незримый щит разлетелся в прах.
Гридница загудела.
— Это не беда! — благодушно сказал какой-то краснолицый оринг с длинными полуседыми усами. — Такая красивая девушка не будет лишней в Усадьбе Конунгов! Я сам охотно взял бы ее в жены. Бергвид, мои подвиги достойны награды!
— Помолчи, седой тюлень! — резко ответил ему еще чей-то голос, но Ингитора даже не стала оборачиваться. — Ты для нее слишком стар! У тебя и так полон дом женщин!
— А ты, Берк, родился рабом! — вмешался третий. — А она — знатного рода! Ее достоин знатный человек!
Бергвид вдруг грохнул кубком по столу. Медовый напиток выплеснулся и залил скатерть.
— Заткните пасти! — рявкнул Бергвид, и в гриднице мгновенно стало тихо. Как видно, волчью яму держал в памяти каждый. — Она моя. Наконец-то у меня будет женщина, достойная моего высокого рода!
Спорщики умолкли, рабы принесли новое угощение, Бергвиду снова налили меда в золоченый кубок.
— Ничего, он всех сначала берет себе! — бормотал «седой тюлень». — А потом почти всех раздает верным людям! А эта ему ненадолго понадобится. Она слишком строптива, а он таких не любит!
Это бормотание едва доходило до слуха Ингиторы, но заставило ее проснуться. Год назад она не была скальдом. Но бледной медузой она тоже не была! Ее гордость и сила духа были при ней всегда, и расставание с Хальтом не лишило ее того, что не он ей давал.
Подняв глаза, она вдруг увидела за одним из столов Асварда. Делая вид, что тянется за куском мяса, он незаметно показал ей нож. Не собираясь кидаться в одиночку на целое войско орингов, чтобы со славой, но бесполезно умереть за госпожу, Асвард готов был помочь ей хотя бы тем, что было в его распоряжении. А уж как она этим распорядится, будет зависеть от нее.
Вскоре Бергвид уронил голову на стол и замер — заснул. Никто не смел его трогать, празднество орингов шло своим чередом. Женщины ушли во внутренние покои.
— Он теперь до утра не опомнится! — приговаривала Одда. Ее, как видно, ничуть не огорчило то, что ее подруга становилась соперницей. — Он как выпьет, так крепко спит!
Ингитора, напротив, не могла заснуть. Она слышала многоголосые крики в гриднице, и это напоминание о перемене в судьбе не давало ей заснуть. Пора было что-то делать. Что?
Одда безмятежно спала рядом с ней, осторожно поворачиваясь, положив руку на живот. А Ингитора села на лежанке, глядя в темноту, как будто вот-вот сейчас перед ней должен был открыться выход на свободу. Бергвид уважал ее потому, что она была скальдом, и испугался однажды, увидев в ее глазах мстительную злобу Дагейды. Одни из волшебных сил ему помогали, других он боялся. Его смирило поэтическое слово — так где же оно? Где же он, хромой альв с белым огнем в глазах? Почему бросил ее, когда обещал помогать всегда?
— Обещал, и буду помогать! — вдруг услышала Ингитора знакомый насмешливый голос. Вздрогнув, как от сильного удара, она поспешно огляделась. Спальня по-прежнему была тиха, на лавках посапывали женщины. — Да не ищи, я не снаружи, я внутри! — продолжал голос Хальта. — Я все это время был с тобой!
— Где ты? — прошептала Ингитора. Она слышала голос Хальта, который не могла спутать ни с каким другим, но не видела его. Ей казалось, что это все ей снится.
— Тише! — прикрикнул Хальт. — Не надо ничего говорить вслух, я и так слышу! Ты обижаешь меня, Дева-Скальд, если думаешь, что я тебя бросил. Я здесь! Я всегда с тобой, даже если ты меня не видишь. Просто на этом полуострове у Черной Шкуры мне так мерзко и неуютно, что я запрятался поглубже. Но уж если ты без меня не можешь, то придется мне показаться!
— Так покажись! — мысленно позвала Ингитора. Она хотела бы радоваться, но еще не верила нежданному счастью. Мгновенно весь ее страх и тоска исчезли, осталось только волнение, что это неправда и голос Хальта является плодом ее воображения. — Где же ты?
— Ты изрядно поглупела! — с раздражением отозвался Хальт. — Я же говорю: мне вовсе не нужно показываться! Я и так здесь, с тобой! Однажды встретив меня, от меня уже не избавишься, нет! Даже если захочешь! — Альв хихикнул, и этот смех Ингитора уже не могла считать воображаемым. — Вспомни — откуда взялись те стихи, которыми ты встретила Бергвида на корабле? Не сама же ты их сочинила? Это я подсказал их тебе — я еще там решил спрятаться получше. Но раз тебе мало того, что ты уже умеешь, придется мне научить тебя чему-нибудь еще. Поднимайся.
Ингитора откинула мягкое одеяло и спустила ноги на пол. Одда пошевелилась. «А они не проснутся?» — опасливо подумала Ингитора, обращаясь к Хальту. Разговаривать с ним мысленно оказалось даже удобнее.
— Повторяй за мной! — велел он.
И тут же чей-то голос, отдаленно похожий на голос Хальта, но другой, глухо запел где-то вдали:
Ингитора повторяла мысленно это заклинание и с каждым словом слышала, как ровнее и глубже становится дыхание женщин в спальне.
Тверже гранита,
глуше болота,
мягче пушнины
сон я плету!
Женские уши
мхом затыкаю,
очи закрыты
железным щитом!
— Нарисуй на стене руну сна! — велел Хальт. — Ты говорила как-то, что отец обучил тебя рунам, ведь так?
Конечно, отец обучил Ингитору рунам — их должен знать каждый хёльд, потому что от него зависит благополучие многих. Ингитора взяла одну из своих серебряных подвесок и заостренным краем нацарапала на бревне стены руну сна.
— Теперь повтори заклинание еще раз! — потребовал невидимый альв. — И не просто говори слова, а направляй их на этих женщин. Ты должна видеть все то, о чем говоришь! Ты должна верить! Иначе заклинание не получится. Стань сама мхом и болотом, оплетай сетью их души. Повторяй!
Ингитора заговорила слова сонного заклинания снова, медленно, стараясь увидеть и ощутить все это — глубину болота, мягкость пушнины, оплетающую мягкость беспробудного сна. Она сама становилась этим сном и заползала в уши, веяла на глаза. Себя она воображала туманным облаком, заполняющим души спящих женщин. Еще утром она не поверила бы, что такое возможно, что это сможет сделать не какая-нибудь колдунья из горной пещеры, а она, Ингитора дочь Скельвира. Но слова Хальта показали ей дорогу, и тут же Ингиторе показалось, что она всегда знала ее. Близкая опасность обострила ее чувства и пробудила скрытые силы. И она знала, что у нее все получается.
Женщины быстро погружались в сон глубже моря, слух и зрение их замирали. Теперь через покой могли бы пройти с топотом и храпом все быки Ньёрдовых стад — и ни одна из женщин не заметила бы их.
— Теперь одевайся! — приказал Хальт.
Ингитора поспешно бросилась собирать свои рубахи и платье, натянула чулки и сапожки, едва нашарила в темноте ремешки. Ее цепочки и подвески звенели, и она старалась их придержать, второпях не сразу сумела застегнуть на груди лямки платья, укололась о булавку.
— Не спеши! — насмешливо успокоил ее Хальт. — У тебя еще много времени.
Наконец Ингитора была готова. Получше укрыв Одду одеялом, она крадучись подошла к двери. За дверью девичьей были сени, которые одним концом упирались в наружную дверь, а в другом конце был выход на задний двор. Отсюда же вела дверь в гридницу. Сейчас сени были полны орингов, возле самых ее дверей стояло несколько человек, следя, чтобы пьяные буяны не нарушили покой женщин и кюны Одды. За этим Бергвид следил строго.
— Подожди немного, — шепнул невидимый Хальт. — Сейчас там кое-что будет…
Ингитора замерла возле двери, едва дыша и слыша, как прямо возле нее, за дубовой доской, шевелятся и переговариваются оринги. Они говорили о ней, но Ингитора даже не вникала в смысл. Пусть говорят что хотят. Она верила, что они больше никогда ее не увидят.
Из гридницы вдруг послышались шум и крики. Кто-то с кем-то сцепился в драке, в пьяном возбуждении решив, что задета честь. Кто-то орал, выкрикивал проклятья; имена Хель, Фафнира, Фенрира, Нидхёгга и прочих обитателей Нижних Миров так и висели в воздухе. Слышался грохот скамей и звон посуды, с грохотом покатился бочонок, гулко разбился глиняный горшок. «Держи его! Вот бешеный тролль! А ну тихо! Держи, держи! Э, да он кусается!» — орали возбужденные хмельные голоса. В сенях затопали ноги, кто-то бросился от дверей девичьей к гриднице.
Не дожидаясь приказания, Ингитора толкнула дверь и тенью выскользнула в сени. Здесь было множество орингов, но все они — стоя, сидя на полу, на бегу — смотрели на двери гридницы. Ингитора метнулась вдоль стены к задней двери, толкнула ее и оказалась во дворе.
— Вот и хорошо! — одобрил ее голос Хальта. — Я всегда знал, что ты можешь быть храброй, если захочешь. Теперь идем к воротам. Ты о них подумала?
— Да я только о них и думаю! — раздраженно отозвалась Ингитора. — Ты, мой белоглазый друг и повелитель, несмотря на устройство твоих благородных ног, очень ловко одолеваешь любые препятствия. Но я не из рода светлых альвов. Я не умею лазить через стены!
— Тогда возвращайся в девичью, под бочок к уладской рабыне! — добродушно пожелало невидимое чудовище. — А там и сам Черная Шкура проснется… И я недорого дам за сохранность твоих костей, когда он заключит тебя в свои могучие объятия. О чести я уж и не говорю.
Ингитора обиженно молчала, и Хальт смилостивился:
— Ладно, не обижайся. Уж и пошутить нельзя? Я, может быть, соскучился по тебе. Целых четырнадцать дней ты не догадывалась меня позвать!
— А сам ты не мог отозваться? — обиженно спросила Ингитора и сделала первый робкий шаг к воротам. Ей предстояло обойти весь огромный дом, состоящий из нескольких покоев с крытыми переходами. Во дворе было совершенно темно, и пока ей не грозила прямая опасность.
— Сам я не могу! — с неожиданной грустью ответил Хальт. — Чтобы я появился, человек должен меня позвать. Ведь в самый первый раз ты меня позвала?
Ингитора не ответила, но в душе согласилась. Тогда, на вересковой поляне в лесу Сосновые Бугры, хромой альв явился к ней, когда она считала свое положение почти безвыходным.
— Теперь нацарапай руну мглы! — велел Хальт.
Той же подвеской Ингитора нацарапала на стене возле двери сумрачную руну мглы. Она считалась более опасной, чем мягкая руна сна, но выбирать не приходилось.
— Повторяй, — снова сказал Хальт, и далекие голоса хором запели:
Ингитора повторяла и с каждым словом делалась все более бесстрашной. Теперь она еще легче, чем в спальне, превратилась сама в мрак и серые тени и вдруг ощутила себя легкой и незаметной, как тень. Мимо нее ходили оринги, кто ступая твердо, кто покачиваясь; одна из рабынь, с большим тяжелым кувшином в руках, почти наткнулась на Ингитору, но не увидела ее.
Мраком окутаны
очи людские,
уши не слышат
легких шагов!
Серые тени
дрожат и трепещут;
никто не увидит
меня из живых!
Обойдя большой дом, Ингитора пересекла двор и приблизилась к воротам усадьбы. Возле них стояли, как она уже знала, четыре человека, притом все они были трезвыми. Воротным стражам днем и ночью строго запрещалось пить пиво. Того, кто оказался бы пьян, ждала волчья яма. Ингитора не одобряла жестокости Бергвида, но в данном случае его строгость была вполне оправданна. Конунг должен быть спокоен за свои ворота, особенно когда сам мертвецки пьян.
— Теперь тебе нужна руна наваждения! — шепнул Хальт. Ингитора ощутила слабую дрожь беспокойства — руной наваждения отваживались пользоваться только настоящие колдуны. Но ведь и всякий настоящий скальд владеет тайными силами, так чего же ей бояться? Она неслышно шагнула к стене и на округлом боку толстого бревна стала старательно выцарапывать ломаные линии сложной руны наваждения. При этом она чувствовала, что каждое движение ее пальцев провожает внимательный придирчивый взгляд хромого альва.
— Отлично! — удовлетворенно отметил он, когда Ингитора закончила. — Теперь слушай.
Ингитора замерла неподвижно и стала прислушиваться. Должно быть, родичи Хальта в далеком Альвхейме помогали им, потому что хор голосов, который она слышала в ночной тишине, не мог принадлежать смертным.
— пропел одинокий голос, тонкий и насмешливый. Ингитора повторила эту короткую песенку, не понимая еще, к чему она. Она видела легкую смутную тень у ворот конунговой усадьбы. Кто же это? Что ему нужно?
Высоки ворота,
крепки засовы,
но кто-то гуляет
за ними во тьме!
— продолжал голосок. И один из орингов вдруг встрепенулся, прислушался, потом толкнул товарища:
Кто-то гуляет,
кто-то стучится,
кто-то желает
в усадьбу попасть!
— Эй, Торд! Ты ничего не слышишь?
— Слышу, как конунг пирует. А мы стоим, как будто дали обет не пить пива. Один улад рассказывал: у них есть такая штука — гейс. Это когда человек дает обет не делать чего-нибудь такого, чего ему очень хочется…
— Да ну тебя! Умный нашелся! Я говорю, кто-то за воротами ходит. Кто-то стучится.
— Где стучится? Да ты пьян!
— Сам ты пьян! Вот послушай! Слышишь, кто-то с той стороны скребется в ворота.
— Ничего я не слышу! Освивр, ты прочисти уши! Это у тебя вошь изнутри стучится в шлеме!
— Перестань трещать и послушай!
— Да тише вы! — крикнул им третий оринг. — Там кто-то ходит.
Все трое замолчали и стали прислушиваться. Ингитора подошла поближе. Теперь она стояла в двух шагах от ворот и могла бы дотронуться до ближайшего дозорного. Но под стеной была такая густая тень, что даже и без отводящего глаза заклинания ничего нельзя было разглядеть.
— Кто-то там ходит! — решил третий. — Может, кто из наших?
— Наши все здесь.
— Надо поглядеть. Держи!
Сунув в руки товарищу копье, Торд поднял тяжелый засов. Ингитора неслышно шагнула к нему и встала почти вплотную. «Мраком окутаны очи людские, уши не слышат легких шагов!» — настойчиво твердила она про себя, задыхаясь от волнения и все же веря, что все получится.
Торд с силой толкнул тяжелую створку ворот и выглянул. «Кто-то ходит, кто-то бродит!» — весело пискнул голос озорного альва. Торд шагнул за ворота, в темноту, придерживаясь рукой за створку. Ингитора неслышно обошла его и проскользнула между ним и второй, закрытой створкой. Она почти коснулась его плеча, но оринг ее не заметил. В глазах его был густой мрак, а слух напряженно ловил в темноте воображаемые шаги.
Мгновение — и Ингитора оказалась за воротами усадьбы, в густой темноте. В близком лесу шумел ветер, остро пахло ельником, от Озера Фрейра тянуло свежестью. Стараясь ступать по-прежнему неслышно, подобрав подол, чтобы не шуршал по траве, Ингитора пошла прочь. Ее переполняло ощущение свободы. Казалось, теперь для нее нет преград, она может вот так идти и идти через леса и горы, даже через море, прямо по воде, и у нее хватит сил пройти весь Средний Мир, ни разу не остановившись.
Ворота усадьбы позади нее закрылись. «Померещилось!» — должно быть, сказали друг другу Торд и Освивр. Но Ингитора этого уже не слышала. Темный ельник принял ее в свой хоровод, еловая лапа мягко погладила по голове. В другое время Ингитора побоялась бы одна войти в ночной лес, но сейчас он казался ей добрым другом, надежным пристанищем, защитившим от гораздо более страшной опасности.
Положив руку на шершавый чешуйчатый ствол, чувствуя под ладонью липкие капли еловой смолы, Ингитора оглянулась. Луна вышла из-за облаков и осветила усадьбу. Гладким серебром засияло Озеро Фрейра, в лучах бело-золотистого света стали видны даже пушистые хвосты дыма, выходящие из-под дерновых крыш усадьбы. Не зря говорили, что над Квиттингом светит особая луна.
— Долго же Черная Шкура завтра будет тебя искать! — ехидно сказал Хальт.
Голос его звучал так явственно и живо, что Ингитора поспешно оглянулась, ожидая увидеть за своим плечом знакомую фигуру в сером плаще. Но никого не было.
— Нет уж, мне нет нужды показываться! — сказал голос альва. — Здесь, в этом троллином царстве, мне слишком неуютно. Я уж побуду там, где я есть. Ты и сама много чему уже научилась. Теперь я тебе не так уж нужен в зримом облике.
— Но лучше бы тебе показаться! — попросила Ингитора. — Мне слишком неуютно одной.
— Зато подумай, как неуютно будет Бергвиду, когда он узнает, что ты сбежала! Пусть запомнит навсегда: женщину можно поймать и запереть, но скальда — никогда!
— запел какой-то сильный и красивый голос, и Ингиторе показалось, что это она сама. Темная громада ельника мигом вспыхнула, осветилась и заиграла радужными переливами. Даже и сюда проникает луч Альвхейма, если скальд носит его в груди!
Стены, замки и засовы
деву в неволе томили,
но звонкое вольное слово
птицей взлетает из плена!
Хальт радостно засмеялся где-то поблизости, словно сам избежал опасности, и Ингитора вслух засмеялась вместе с ним. Всю ее наполняли сила и свет, так что казалось, раскинь руки — и полетишь.
Скальду известны дороги
из Нижнего Мира к высотам;
деву поймаешь ты, конунг,
но скальда в плену не удержишь!
Часть шестая
ВЕЛИКАНЬЯ ДОЛИНА
Увидев, что сделалось с Эгвальдом ярлом от вестей Халлада, Торвард конунг понял, что сын Хеймира ценил Деву-Скальда не только за стихи. Сам он ощутил самое настоящее возмущение, как будто его ограбили, отняли нечто такое, на что он имел несомненное право. Но было не время предаваться обидам.
— Эй, опомнись! — крепко взяв Эгвальда за плечо, Торвард с силой тряхнул его. Голос Торварда был резок и груб, но другого Эгвальд ярл мог бы сейчас и не услышать. — Ей не слишком поможет, если ты тут разобьешь себе голову о камни! Для мужчины найдется занятие получше, чем лить слезы!
— Это ты виноват! — возмущенно крикнул Эгвальд. На его белом, как морская пена, искаженном лице было такое дикое отчаяние, что даже Торварду стало не по себе. — Это ты потребовал ее сюда! Из-за тебя она плыла мимо Квиттинга!
— Твой отец должен был позаботиться дать ей в провожатые надежных людей! Уж я бы не отпустил ее через Средний Пролив на одном корабле с пятью десятками хирдманов! Слэтты…
— Где же были твои фьялли? Это все твой Ормкель! Если бы ему не понадобился морской бык, их не унесло бы на те камни!
— Уймитесь! — вдруг резко прервал их стальной голос, и оба вздрогнули. Даже Торвард не сразу узнал голос матери.
Обернувшись, они увидели кюну Хёрдис. Никто не заметил, как она пришла из усадьбы, но она уже откуда-то знала все, что успели рассказать Халлад и Эвар. И одно ее слово, как холодная волна, разом остудило яростный пыл Торварда и Эгвальда.
— Вы еще подеритесь, как мальчишки, не поделившие птичье гнездо! — с холодным презрением продолжала кюна, и обоим стало очень стыдно. В самом деле, они избрали не лучшее время для взаимных обвинений. Из всех возможных действий этим они помогут горю меньше всего. — Что вы думаете делать, доблестный конунг и храбрый ярл, хотела бы я знать? Что ты думаешь делать, Торвард сын Торбранда?
Так кюна Хёрдис называла сына только тогда, когда была сильно сердита. Но Торвард уже успокоился и взял себя в руки. Гибель Ормкеля еще не укладывалась в голове, но еще больше места в его мыслях занимала Дева-Скальд. Ормкелю уже не поможешь, а для нее еще можно что-то сделать. В этом он был уверен — можно.
— На днях должен вернуться Рунольв Скала, — сказал Торвард, вспомнив одного из своих ярлов, ушедшего в летний поход. — У него было двести пятьдесят человек. Он не всех приведет обратно, но тогда…
— Тогда у тебя будет в десять раз меньше людей, чем у Бергвида! — со злобой сказал Эгвальд, но Торвард больше не обиделся, чувствуя, что эта злоба предназначена не ему, а Черной Шкуре. Боль, тревогу и ужас за участь Ингиторы Эгвальд сумел зажать в кулак и больше не показывать. Он тоже верил, что ей еще не поздно помочь. — Нужно посылать ратную стрелу!
— Сколько дней на это уйдет?
— А ты знаешь другой способ? Маленькому отряду на Квиттинге нечего делать. Я слышал, ты уже не раз пробовал, но уходил ни с чем. Довольно кусать Шкуру за хвост по мелочам. Пора уничтожить его со всем его сбродом!
Торвард не ответил — Эгвальд ярл был прав. Несколько мгновений Торвард молчал, и за это время замысел в его голове сложился и приобрел ясность. Кажется, единственный стоящий замысел.
— Послушай, Эгвальд ярл! — начал он, повернувшись в недавнему противнику. — Я вижу, Дева-Скальд дорога тебе?
— Эй, опомнись! — крепко взяв Эгвальда за плечо, Торвард с силой тряхнул его. Голос Торварда был резок и груб, но другого Эгвальд ярл мог бы сейчас и не услышать. — Ей не слишком поможет, если ты тут разобьешь себе голову о камни! Для мужчины найдется занятие получше, чем лить слезы!
— Это ты виноват! — возмущенно крикнул Эгвальд. На его белом, как морская пена, искаженном лице было такое дикое отчаяние, что даже Торварду стало не по себе. — Это ты потребовал ее сюда! Из-за тебя она плыла мимо Квиттинга!
— Твой отец должен был позаботиться дать ей в провожатые надежных людей! Уж я бы не отпустил ее через Средний Пролив на одном корабле с пятью десятками хирдманов! Слэтты…
— Где же были твои фьялли? Это все твой Ормкель! Если бы ему не понадобился морской бык, их не унесло бы на те камни!
— Уймитесь! — вдруг резко прервал их стальной голос, и оба вздрогнули. Даже Торвард не сразу узнал голос матери.
Обернувшись, они увидели кюну Хёрдис. Никто не заметил, как она пришла из усадьбы, но она уже откуда-то знала все, что успели рассказать Халлад и Эвар. И одно ее слово, как холодная волна, разом остудило яростный пыл Торварда и Эгвальда.
— Вы еще подеритесь, как мальчишки, не поделившие птичье гнездо! — с холодным презрением продолжала кюна, и обоим стало очень стыдно. В самом деле, они избрали не лучшее время для взаимных обвинений. Из всех возможных действий этим они помогут горю меньше всего. — Что вы думаете делать, доблестный конунг и храбрый ярл, хотела бы я знать? Что ты думаешь делать, Торвард сын Торбранда?
Так кюна Хёрдис называла сына только тогда, когда была сильно сердита. Но Торвард уже успокоился и взял себя в руки. Гибель Ормкеля еще не укладывалась в голове, но еще больше места в его мыслях занимала Дева-Скальд. Ормкелю уже не поможешь, а для нее еще можно что-то сделать. В этом он был уверен — можно.
— На днях должен вернуться Рунольв Скала, — сказал Торвард, вспомнив одного из своих ярлов, ушедшего в летний поход. — У него было двести пятьдесят человек. Он не всех приведет обратно, но тогда…
— Тогда у тебя будет в десять раз меньше людей, чем у Бергвида! — со злобой сказал Эгвальд, но Торвард больше не обиделся, чувствуя, что эта злоба предназначена не ему, а Черной Шкуре. Боль, тревогу и ужас за участь Ингиторы Эгвальд сумел зажать в кулак и больше не показывать. Он тоже верил, что ей еще не поздно помочь. — Нужно посылать ратную стрелу!
— Сколько дней на это уйдет?
— А ты знаешь другой способ? Маленькому отряду на Квиттинге нечего делать. Я слышал, ты уже не раз пробовал, но уходил ни с чем. Довольно кусать Шкуру за хвост по мелочам. Пора уничтожить его со всем его сбродом!
Торвард не ответил — Эгвальд ярл был прав. Несколько мгновений Торвард молчал, и за это время замысел в его голове сложился и приобрел ясность. Кажется, единственный стоящий замысел.
— Послушай, Эгвальд ярл! — начал он, повернувшись в недавнему противнику. — Я вижу, Дева-Скальд дорога тебе?