Страница:
— Я охотно приму твою помощь, — сказала ему Ингитора, улыбаясь. Сейчас она чувствовала себя почти счастливой, и ей хотелось, чтобы все вокруг были так же счастливы.
На корабле Ингитора устроилась на мягких мешках на корме — должно быть, там были беличьи меха. Хальт устроился возле ее ног, съежился, как старый гном.
— Ну, что я тебе говорил? — прошептал он, пока дружина Халлада выводила корабль на глубокую воду и разбирала весла. — Все будет так, как тебе нужно.
Ингитора молча пожала плечами. Она все еще удивлялась тем стихам, которые вдруг возникли в ее голове и так понравились корабельщикам. Никогда раньше она не сочиняла стихов, полагая, что это дело мужчин. Или это все Хальт?
Ей вспомнился его взгляд, бросивший белую молнию. Конечно, это он!
«Выдра» развернулась носом на юг, весла дружно взлетели над пенной волной. Морской ветер ударил в лицо Ингиторе, знакомый хребет берега, покрытый щетиной елового леса, поплыл, качаясь, назад. Впереди было море, Эльвенэс — город Хеймира конунга. Халлад сам сидел за рулем, прищурясь, оглядывая небосвод.
— Я думаю, боги пошлют нам удачу вместе с тобой, Дева-Скальд! — крикнул он. — С твоими стихами путь станет короче!
Ингитора улыбнулась. Ее наполнял восторг. Эти стихи сочиняла она сама, сочиняла не хуже настоящего скальда! Новый дар, внезапно родившийся в ее груди, был поистине волшебным, она ощущала себя сосудом с драгоценным напитком — поэтическим медом, которым владеют только светлые боги. Какие-то сильные крылья несли ее, как будто не «Выдра», а сама она свободно парила над морем, скакала на спине ветра, как валькирия. Она казалась себе сильной, почти всемогущей — если только не изменит ей и дальше это нежданное волшебство.
Хальт обернулся к ней, приподнял капюшон, весело подмигнул ей. Белый огонь сверкнул в глазах альва, и Ингитора только сейчас с замиранием сердца до конца осознала, кого она встретила и что подарила ей эта встреча. Хромой альв с неуловимым лицом вложил в нее божественную силу, которая подчинит ей землю и море. Ни один мужчина не сможет сравниться с ней.
Наутро Асвард Зоркий вышел из дружинного дома и долго стоял на крыльце, хмурясь на свет.
— Что ты там застрял, Асвард? — насмешливо окликнула его одна из девушек, Халльдис. — Как будто корни пустил! И не причешешься даже! Не одолжить ли тебе гребень?
— Не одолжить ли тебе заклепку — приклепать дурной язык! — одернула ее Гудруна. — Он устал, ведь он позже всех вернулся! До самой ночи искал флинну! Я и не знала, что он ее так любит… — проворчала женщина себе под нос, когда Халльдис отошла.
— Где хозяйка? — окликнул ее сам Асвард. — Или Оттар?
— Оттар ушел с людьми искать, теперь они хотят обшарить берег и лес на севере! — Гудруна показала рукой. — А хозяйка дома. Она послала с утра людей за Торгримом с Китовой Отмели. Он знатный колдун и ясновидец. Ормхильд не может справиться, а уж Торгрим наверняка скажет, где наша флинна!
— Не нужно никакого Торгрима! — сказал Асвард и потер щетину на небритой щеке. Вид у него был озадаченный. — Я не хуже него скажу, что с нашей флинной.
— Ты? — изумилась Гудруна. — Не знай я тебя десять лет, Асвард, я бы решила, что ты пьян или спятил. Ты же со вчерашней ночи не выходил из усадьбы. Или ты увидел вещий сон? Когда же ты стал таким ясновидцем?
— Да вот этой ночью и стал, похоже на то! — Асвард недоуменно усмехнулся, потирая щеку. — Я видел сон. Ко мне подошла сама флинна, на ней были красные одежды, и много серебра на груди, и тяжелые серебряные обручья. А лицо у нее было такое светлое и веселое, как в прежние годы, когда она встречала хельда из похода. Как будто в ней поселился солнечный свет.
— Один и Фригг! Не умерла ли она? — встревожившись, Гудруна схватилась за бронзовые амулеты на груди. — Люди, идите сюда, послушайте, что он говорит!
Но вокруг Асварда и без того собралась толпа.
— Нет, она не умерла! — уверенно продолжал он. — Она сказала мне: «Не ищите меня и не тревожьтесь обо мне. Я ушла, чтобы отомстить за моего отца, и я отомщу лучше, чем сумел бы самый доблестный воин! А чтобы ты не сомневался в правдивости твоего сна, пойди на вересковую поляну за курганами, где серый валун и кривая сосна. Там на поваленном дереве лежит тот перстень, что мне подарил Оттар».Так она сказала мне. И хотел бы я снова увидеть ее наяву такой веселой! — со вздохом окончил Асвард.
— Что же мы стоим? — воскликнула Халльдис. — Скорее сказать хозяйке! И бежим на поляну! Я знаю, где это, я бывала там с флинной!
Женщины гурьбой устремились за хозяйкой, любопытные подростки уже приплясывали возле ворот усадьбы, дожидаясь разрешения бежать к Сосновым Буграм. Один Асвард остался стоять на крыльце дружинного дома. Заправляя за ухо длинную прядь волос, он вдруг усмехнулся. Оттар уже вообразил, что схватил руками небеса! Флинна Ингитора не из тех, кто позволяет решать за них их судьбу, пусть и с самыми благими намерениями. Оттару не видать ее как своих ушей, и все его три меча здесь не помогут.
Из дома появилась взволнованная Торбьёрг-хозяйка. Асвард шагнул с крыльца ей навстречу. Да, Оттару не видать Ингиторы. Но и сам он увидит ли ее? Никогда раньше она не казалась ему такой красивой, как была в этом сне. Или он просто не умел видеть?
Так усадьба Льюнгвэлир простилась с Ингиторой дочерью Скельвира.
Часть вторая
На корабле Ингитора устроилась на мягких мешках на корме — должно быть, там были беличьи меха. Хальт устроился возле ее ног, съежился, как старый гном.
— Ну, что я тебе говорил? — прошептал он, пока дружина Халлада выводила корабль на глубокую воду и разбирала весла. — Все будет так, как тебе нужно.
Ингитора молча пожала плечами. Она все еще удивлялась тем стихам, которые вдруг возникли в ее голове и так понравились корабельщикам. Никогда раньше она не сочиняла стихов, полагая, что это дело мужчин. Или это все Хальт?
Ей вспомнился его взгляд, бросивший белую молнию. Конечно, это он!
«Выдра» развернулась носом на юг, весла дружно взлетели над пенной волной. Морской ветер ударил в лицо Ингиторе, знакомый хребет берега, покрытый щетиной елового леса, поплыл, качаясь, назад. Впереди было море, Эльвенэс — город Хеймира конунга. Халлад сам сидел за рулем, прищурясь, оглядывая небосвод.
— сложились в мыслях Ингиторы новые строки. Услышав их, Халлад благодарно улыбнулся ей.
Всплеск и Волна качают
зверя морского плечами;
знаю, рука не дрогнет
у ясеня волка пучины!
— Я думаю, боги пошлют нам удачу вместе с тобой, Дева-Скальд! — крикнул он. — С твоими стихами путь станет короче!
Ингитора улыбнулась. Ее наполнял восторг. Эти стихи сочиняла она сама, сочиняла не хуже настоящего скальда! Новый дар, внезапно родившийся в ее груди, был поистине волшебным, она ощущала себя сосудом с драгоценным напитком — поэтическим медом, которым владеют только светлые боги. Какие-то сильные крылья несли ее, как будто не «Выдра», а сама она свободно парила над морем, скакала на спине ветра, как валькирия. Она казалась себе сильной, почти всемогущей — если только не изменит ей и дальше это нежданное волшебство.
Хальт обернулся к ней, приподнял капюшон, весело подмигнул ей. Белый огонь сверкнул в глазах альва, и Ингитора только сейчас с замиранием сердца до конца осознала, кого она встретила и что подарила ей эта встреча. Хромой альв с неуловимым лицом вложил в нее божественную силу, которая подчинит ей землю и море. Ни один мужчина не сможет сравниться с ней.
Наутро Асвард Зоркий вышел из дружинного дома и долго стоял на крыльце, хмурясь на свет.
— Что ты там застрял, Асвард? — насмешливо окликнула его одна из девушек, Халльдис. — Как будто корни пустил! И не причешешься даже! Не одолжить ли тебе гребень?
— Не одолжить ли тебе заклепку — приклепать дурной язык! — одернула ее Гудруна. — Он устал, ведь он позже всех вернулся! До самой ночи искал флинну! Я и не знала, что он ее так любит… — проворчала женщина себе под нос, когда Халльдис отошла.
— Где хозяйка? — окликнул ее сам Асвард. — Или Оттар?
— Оттар ушел с людьми искать, теперь они хотят обшарить берег и лес на севере! — Гудруна показала рукой. — А хозяйка дома. Она послала с утра людей за Торгримом с Китовой Отмели. Он знатный колдун и ясновидец. Ормхильд не может справиться, а уж Торгрим наверняка скажет, где наша флинна!
— Не нужно никакого Торгрима! — сказал Асвард и потер щетину на небритой щеке. Вид у него был озадаченный. — Я не хуже него скажу, что с нашей флинной.
— Ты? — изумилась Гудруна. — Не знай я тебя десять лет, Асвард, я бы решила, что ты пьян или спятил. Ты же со вчерашней ночи не выходил из усадьбы. Или ты увидел вещий сон? Когда же ты стал таким ясновидцем?
— Да вот этой ночью и стал, похоже на то! — Асвард недоуменно усмехнулся, потирая щеку. — Я видел сон. Ко мне подошла сама флинна, на ней были красные одежды, и много серебра на груди, и тяжелые серебряные обручья. А лицо у нее было такое светлое и веселое, как в прежние годы, когда она встречала хельда из похода. Как будто в ней поселился солнечный свет.
— Один и Фригг! Не умерла ли она? — встревожившись, Гудруна схватилась за бронзовые амулеты на груди. — Люди, идите сюда, послушайте, что он говорит!
Но вокруг Асварда и без того собралась толпа.
— Нет, она не умерла! — уверенно продолжал он. — Она сказала мне: «Не ищите меня и не тревожьтесь обо мне. Я ушла, чтобы отомстить за моего отца, и я отомщу лучше, чем сумел бы самый доблестный воин! А чтобы ты не сомневался в правдивости твоего сна, пойди на вересковую поляну за курганами, где серый валун и кривая сосна. Там на поваленном дереве лежит тот перстень, что мне подарил Оттар».Так она сказала мне. И хотел бы я снова увидеть ее наяву такой веселой! — со вздохом окончил Асвард.
— Что же мы стоим? — воскликнула Халльдис. — Скорее сказать хозяйке! И бежим на поляну! Я знаю, где это, я бывала там с флинной!
Женщины гурьбой устремились за хозяйкой, любопытные подростки уже приплясывали возле ворот усадьбы, дожидаясь разрешения бежать к Сосновым Буграм. Один Асвард остался стоять на крыльце дружинного дома. Заправляя за ухо длинную прядь волос, он вдруг усмехнулся. Оттар уже вообразил, что схватил руками небеса! Флинна Ингитора не из тех, кто позволяет решать за них их судьбу, пусть и с самыми благими намерениями. Оттару не видать ее как своих ушей, и все его три меча здесь не помогут.
Из дома появилась взволнованная Торбьёрг-хозяйка. Асвард шагнул с крыльца ей навстречу. Да, Оттару не видать Ингиторы. Но и сам он увидит ли ее? Никогда раньше она не казалась ему такой красивой, как была в этом сне. Или он просто не умел видеть?
Так усадьба Льюнгвэлир простилась с Ингиторой дочерью Скельвира.
Часть вторая
ВЕДЬМА И ВАЛЬКИРИЯ
Торвард сын Торбранда стоял на прибрежной площадке, покрытой серым песком, и рассматривал остывшее кострище, как будто видел подобное в первый раз. А между тем ничего особенного в нем не было: круг угля и золы, серо-черной от утренней росы, несколько обглоданных и обгорелых костей. И собрать из этих костей можно было бы одну кабанью тушу, не больше.
— Видно, стюриман этого корабля владеет поросенком от кабана Сэхримнира! — сказал Эйнар Дерзкий. Торвард бросил на него короткий взгляд: сын его воспитателя часто думал точно так же, как сам Торвард,словно слышал его мысли. — И даже лучше: они могут зажарить и съесть одного и того же кабана десять раз за один вечер. Иначе как бы все то войско насытилось с этих жалких костей?
— Ты очень умный, Эйнар, и слушал много песен о богах! — проворчал Ормкель. — Но теперь не время хвастать своими познаниями.
— Почему? — самоуверенно возразил Эйнар. Его нелегко было смутить, и выговоров старого ярла он опасался гораздо меньше, чем все остальные хирдманы. За это его и звали Эйнаром Дерзким. — От познаний всегда бывает польза, и они в жизни не бывают лишними, как воины в битве. Вот, посмотри!
Легко шагая своими длинными ногами, Эйнар прошел по берегу чуть вперед и остановился.
— Всякий, у кого есть глаза, увидит — здесь вытаскивали на берег корабль, а потом столкнули обратно в воду, — продолжал Эйнар, показывая следы на песке. — Притом столкнули совсем недавно. И что же это был за корабль? «Железный Ворон»? Дреки на восемьдесят гребцов, способный поднять двести воинов? Да ничего подобного! Здесь ночевала снека на десять скамей. А вот там еще одна такая же, не больше. Так откуда взялось то войско, с которым мы бились? Должно быть, стюриман этой снеки владеет волшебным ларцом, из которого выходит столько воинов, сколько ему нужно. Вы не слышали о таком? А я слышал. Такой ларец был у Аудбьёрна, конунга хэдмаров. Он привез его из говорлинских земель.
— Да заткнись ты! — рявкнул Ормкель, выведенный из себя. — Ты погляди, Торвард, он издевается над нами!
Эйнар злобно засмеялся — так оно и было.
— Пойди лучше поищи лечебной травы и перевяжи свою рожу — а то женщины перестанут тебя любить! — бушевал Ормкель. — Нашел время скалить зубы! Когда-нибудь ты лишишься их всех до одного! И скажи еще слово — я сам навек избавлю тебя от зубной боли!
Эйнар сердито сощурился, но замолчал. Ссориться дальше со старым ярлом было уже ни к чему. Один глаз у красавца Эйнара опух и заплыл фиолетовым синяком — еще одним следствием ночной битвы. Может быть, именно это и раздосадовало его больше всех остальных неприятностей.
— Прекратите! — коротко унял их Торвард. — Это все колдовство. Вы так злитесь друг на друга из-за здешних духов. Если вы подеретесь, они будут только рады.
— Вот еще, стану я связываться с этим щенком, — проворчал Ормкель, остывая. — Он еще мочил пеленки, когда я уже ходил в походы!
Эйнар отошел, глядя под ноги, разыскивая какие-нибудь новые следы. На рассвете именно он разглядел с вершины Хатта, как в утреннем тумане от западного берега мыса отошли две снеки гребцов на двадцать каждая. А вовсе не дреки, с большой дружиной которого они бились ночью.
— Я прошел до самого ручья — больше нигде никаких следов. А если есть, то слишком старые, — послышался голос Хаварда, и сам он вынырнул из-за большого серого валуна. Вид у него был удрученный и немного растерянный. — Куда же они девались?
— И я удивился бы, если бы ты их нашел, — ответил ему Ормкель. Он уже успокоился после стычки с Эйнаром и мог обдумать все увиденное. — Я ведь слышал о таких делах на этом мысу. Но рассуждать о колдовстве хорошо зимним вечером, сидя с женщинами возле очага, с бочонком пива под боком. Когда колдуны вздумают позабавиться с тобой, весь ум из головы как волной смывает. Я и сам не знаю, что я наделал этой дурной ночью. А ведь я не берсерк, и моя голова всегда знает, что делают руки. Что ты молчишь, Торвард?
Торвард подавил досадливый вздох, развернулся и пошел по влажному песку назад, к стоянке «Козла». Холодный утренний ветер раздувал его плащ, как крылья, трепал волосы. Торвард хмурился — в воздухе просто пахло злым колдовством.
Шагая через площадку ночной битвы, Торвард старался не смотреть под ноги. Они уже изучили место, и вид его впервые навел фьяллей на мысль, что эта битва была дурным наваждением. Вся площадка между морем и склоном Хатта была шагов в двадцать шириной. Как тут мог встать целый отряд в сотню воинов? А теперь и следы стоянки слэттов говорили, что тех было человек двадцать с небольшим, столько же, сколько самих фьяллей. Так откуда взялся огромный дреки, который слышал Хавард? Откуда сотня воинов, с которыми они бились?
Торвард повернулся в сторону моря. Над водой плавал туман, но под серыми волнами уже чернел каменный островок, выставивший плоскую спину из моря. Сейчас он имел обыденный вид, без малейшего напоминания о таинственных силах, жадных до человеческой крови. Но Торварду он казался чудовищем, готовым выползти из моря и наброситься на людей. Духи четырех колдунов, утопленных его отцом, Торбрандом конунгом, жаждут крови. И кровь обильными бурыми пятнами сохла на площадке под склоном Хатта. Ее было хорошо заметно на сером песке, на темно-зеленом мху и серебристо-сизых лишайниках.
Позади конунга слышалось какое-то бормотание. Торвард обернулся. За ним шел хмурый Гудлейв, накручивая на палец длинную прядь волос и иногда сильно дергая за нее.
— Бился один бесстрашно… или отважно? Ясень кольчуги смелый… Фрейр корабля… бесстрашный… О Мировая Змея, да как же там было? — морщась, словно от зубной боли, бормотал он.
Торвард криво усмехнулся. Знакомое зрелище — Боевой Скальд силился вспомнить собственные вчерашние творения.
— Брось, не мучайся! — снисходительно посоветовал ему Торвард. — Скоро у нас будет новая битва, и ты сочинишь новые стихи!
— Ты понимаешь, конунг, — Гудлейв быстро вскинул на него глаза, надеясь на сочувствие, — мне кажется, что таких хороших стихов я еще не сочинял никогда! Они звенели, как кольчуга валькирии, враги падали от моих стихов, а не от меча! А теперь я не могу ничего вспомнить! За что Браги так наказал меня?
— Радуйся, что не помнишь! — грубовато утешил его Ормкель. — Вчера у нас была обманная битва. Должно быть, ты насочинял дряни! Хуже тухлой селедки. Так что лучше не вспоминай.
Гудлейв вздохнул. Кроме новой битвы, ему было не на что надеяться.
— Знаете, что я думаю? — сказал Хавард, догоняя Торварда и Ормкеля. — Колдуны устроили все это не просто ради крови. Они злы на тебя, конунг. Они хотят тебе помешать.
— Ну так незачем было плыть с нами, если боишься! — презрительно бросил Ормкель. — Никто тебя не звал. Сидел бы в Аскргорде, чинил бы сети. Глядишь, и поймал бы селедку-другую, спокойно и приятно.
Хавард обиделся и промолчал. Его открытое румяное лицо сегодня выглядело бледным и хмурым. Сильнее царапины на боку, сильнее раны друга Скарва его мучил стыд и недоумение. Как же он так обманулся? Как же он услышал и унюхал целое войско, когда на самом деле его не было? Никогда в жизни Песий Нос так не ошибался. Ему было стыдно, и он никак не мог понять, что же сбило его с толку.
Торвард дружески обнял его за плечи.
— Не хмурься, Песий Нос, ты ни в чем не виноват. Колдуны сбивают с толку и не простых людей. Нам всем отвели глаза, а тебе обманули нюх. А ты, Ормкель, не позорь людей напрасно. Песий Нос вовсе не сказал,что боится. И я тоже думаю, что здешние духи хотят мне помешать. Так что, может быть, я привел вас на еще более опасное дело, чем сам думал.
— Не держи на меня зла, рыжий! — сказал Ормкель Хаварду. — Я зол сам на себя, а кусаю других. На душе у меня гадко, как в бочке с прокисшим пивом, где плавает дохлая крыса. Чует мое сердце, что этой ночью я натворил подвигов, которыми потом не буду гордиться.
— Мы все натворили немало, — сказал Торвард. — Но уходить домой с поджатым хвостом мне не хочется. Вы же слышали, что сказала кюна Хёрдис? Без Дракона Битвы мы не одолеем Бергвида. И ни один торговый корабль не будет плавать спокойно.
— Да уж, твоя мать знает, что говорит! — проворчал Ормкель. — О Драконе Битвы никто столько не знает, сколько она.
— Что же она не сказала раньше? — подал голос Хавард. — Что же она не сказала, что меч нельзя хоронить вместе с конунгом?
— Ее же не было на похоронах. Она ведь не ходила с конунгом в тот поход.
— Я думаю, она все знала заранее, — упрямо бормотал Хавард. — Она могла бы и заранее сказать. Тогда Дракон Битвы висел бы сейчас у тебя на поясе, Торвард, а кости Бергвида гнили бы в песке между волной и дерном!
Торвард пожал плечами. За тридцать два года своей жизни он так и не научился понимать свою мать. Большой дружбы между ними не было. Кюна Хёрдис была женщина умная, сладкоречивая, но скрытная и коварная. Рассказывали, что Торбранд конунг нашел ее в пещере великана, женой которого она была, но она предала мужа, прельстившись конунгом, и выкрала у великана меч, которым только и можно было его убить. Правду знали лишь несколько старых хирдманов Торбранда, в том числе и Ормкель. Но они помалкивали. Все знали, что Торбранд конунг тридцать пять лет назад привез жену Хёрдис и меч Дракон Битвы. С женой он прожил в согласии, до самой смерти меч тоже ни разу не подвел его и последовал за ним в могилу, как положено, когда пять лет назад конунг погиб на этом самом полуострове. Здесь же он и был погребен. И лишь спустя несколько лет кюна Хёрдис объявила сыну, что без Дракона Битвы ему не достичь той же силы, какую имел его отец.
Вспомнив этот давний разговор, Торвард злобно сплюнул под ноги. Никто не упрекнул бы его в недостатке доблести. В придачу он был горд, как пять конунгов разом, властолюбив и упрям. За каждое дело он брался горячо и самозабвенно. Приняв пять лет назад из рук Ормкеля кубок Браги перед престолом конунга фьяллей, он охотнее умер бы, чем расстался с этим престолом. Любая обида его людям была обидой лично ему. А обид этих делалось все больше. Один Сварт-Бергвид чего стоит! Уже не первый год Торвард настойчиво искал предводителя орингов по всем побережьям Морского Пути, но безуспешно. Сварт-Бергвид грабил купцов и разорял поселения, и всегда за его спиной. В том самом месте, где дружина Торварда была два перехода назад. Торварда душил свирепый, горячий, как дракон, гнев, он готов был платить колдунам и ясновидящим любую цену, чтобы наконец найти Бергвида. Но у того, как говорили люди, были могущественные покровители. Те самые четверо колдунов, которых Торбранд конунг лишил жизни, но не силы.
На стоянке возле «Козла» дымил костер, Кольгрим уже ждал их с кашей. Скарв, держа на весу перевязанную руку, сидел возле котла. Его угораздило поместиться как раз в той стороне, куда ветер нес дым, но перебираться на другое место он не хотел, надеясь пересидеть ветер.
— Ну что там? — крикнул старик еще издалека.
— Они уплыли еще до рассвета, — ответил ему Ормкель. — Как я и думал — их было не больше, чем нас.
— Целое полчище слэттов… Один одолел бесстрашно… О Фенрир-Волк! — бормотал безутешный Гудлейв.
Хирдманы устремились к костру, вытаскивая на ходу деревянные и серебряные ложки. Ормкель задержал Торварда.
— Послушай, конунг! — тихо сказал старый ярл так, чтобы никто другой не слышал. — Драться с колдунами — совсем не то, что с любым смертным врагом. Еще не поздно повернуть. Я — я, ты понимаешь! — не упрекну тебя в этом. Иной раз смелость превращается в безрассудство, а безрассудство ведет к беде.
Торвард вспыхнул и стряхнул руку Ормкеля со своего плеча.
— Ты, Неспящий Глаз, знаешь меня с рождения! — ответил он. — И странно мне слышать от тебя подобные советы! Я и сам, может быть, насовершал этой ночью не тех подвигов, каким обрадуюсь потом. Но теперь мы будем осторожнее. Ты знаешь — у меня не один меч и не один щит.
Торвард прошел к костру, и Ормкель неспешно направился за ним. «Нет, я хорошо тебя знаю! — думал он, глядя в широкую спину Торварда. — Другому я не стал бы давать таких советов. Другой догадался бы и сам».
Как ни мало нравилось дружине Торварда место злосчастной битвы, им пришлось задержаться там еще на день и ночь. На краю прибрежной площадки, у валунов, лежали, прикрытые плащами, тела шестерых погибших хирдманов. За дровами для погребального костра идти было бы слишком далеко, и вместо огня погибших предстояло принять морю. Из нескольких бревен, выброшенных волнами, связали плот. Неважная погребальная ладья, недостойная павших в бою, но другой лодки здесь взять было негде.
Когда солнце стало садиться и по морю протянулась длинная багряная дорога, плот с телами погибших воинов оттолкнули длинными шестами от берега.
Приложив ладони к глазам, хирдманы вглядывались в багряную тропу, и им виделось там, на пределе зрения, как из пламенного света выплывает огромная золотая ладья с червонными щитами на бортах, а на носу ее стоит сам Один, Одноглазый Воин, и радостно приветствует новых хирдманов своей дружины, многочисленной, как морские камни. Шестеро павших оживают, стряхивают тяжелую дрему, поднимаются на корабль, и Один каждому вручает новый, сияющий золотом меч — знак новой службы и нового дружинного братства, которому не грозят раны и старость, которое продлится до тех пор, пока существует мир.
Наутро дружина Торварда отправилась в глубь полуострова. «Козла» отвели в укромную маленькую бухту и вытащили на берег. Может быть, не один десяток дней пройдет, прежде чем он снова закачается на волнах. Охранять его Торвард оставил трех человек, из которых двое были ранены. С ним осталось всего одиннадцать хирдманов.
Размеренным скорым шагом фьялли уходили все дальше от берега, шум моря быстро затих позади. Показались и пропали снова остатки разрушенного поселения. Когда-то здесь стояли рядом четыре большие усадьбы, и в каждой зимовало не меньше пятидесяти человек, не считая хозяев и челяди. Теперь там было пусто.
После полудня шум моря сменился шумом деревьев. Под ногами виднелась заросшая тропинка с отпечатками лосиных и кабаньих копыт. Двадцать лет назад здесь была широкая дорога. Но с тех пор здесь мало кто бывал. По обеим сторонам тропинки стоял темный еловый лес.
— Не очень-то веселое место! — приговаривал на ходу Эйнар Дерзкий. — Что ты притих, Боевой Скальд? Тебе не приходят в голову звонкие строчки? Ведь мы сейчас все равно что в битве! Каждый шаг по этой тропе — победа над колдунами. Может быть, тебе удастся своими стихами держать их подальше.
Гудлейв только вздохнул, а Ормкель обернулся.
— Придержи язык! — посоветовал он Эйнару. — Накличешь беду пустой болтовней.
Но именно этому совету — придержать язык — Эйнар следовал очень редко. И не больше одного раза в день.
— Конунгу виднее, чего здесь можно накликать, — продолжал он. — Ведь все это из-за твоей родни, Торвард. Впереди у нас Медный Лес. И где-то тут живет твоя старшая сестричка. Говорят, она красавица! Вот бы на нее посмотреть!
— Вспомни про твой глаз! — бросил через плечо Торвард. Его стали раздражать слова Эйнара — они делались опасны, но ссориться он не хотел. — Ты сейчас сам не настолько хорош, чтобы встречаться с красавицами!
Эйнар замолчал. Теперь фьялли шли в наводящем уныние молчании, слышался только шум шагов по траве да позвякивание оружия. В каком-нибудь другом месте тишина не смущала бы их — ведь это воины шли в поход, а не женщины на свадьбу, — но здесь, на Квиттинге, где каждое дерево дышало смертью и злым колдовством, любые слова казались лучше молчания.
К вечеру впереди показался Медный Лес.
Раудберг — Рыжая Гора, окруженная Медным Лесом, была хорошо видна издалека. Ее длинные пологие предгорья густо поросли еловым лесом, но каменная вершина сияла под лучами низкого заходящего солнца огненно-рыжими гранями. Когда-то давно квитты верили, что Рыжую Гору создал древний великан Имир, уронив в Медный Лес свой кремень, — вся она состояла из кремня. С площадки на вершине был виден почти весь Медный Лес, тянувшийся не на один день пути во все стороны. По краю ее окружали большие черные валуны — великаны принесли их сюда в незапамятные времена. Тогда здесь было их святилище. Потом, когда великаны ушли дальше на север, кроме самых упрямых из них, здесь было святилище квиттов. А теперь только одна маленькая женская фигурка двигалась по площадке, вглядываясь в даль.
Девушка была мала ростом, худощава, очертания ее фигуры терялись под просторной накидкой из волчьего меха и рубахой из грубой некрашеной холстины. Волосы у нее были тускло-рыжие, цвета опавшей еловой хвои, и неровными густыми прядями лежали на ее спине и на плечах. Большие глаза блестели зеленью на бледном лице с мелкими острыми чертами. Сколько ей было лет, определить было невозможно — черты ее лица казались юными, но в глазах горело старческое безумие. Назвать ее красавицей мог только тот, кто никогда ее не видел. А тем, кто ее видел, никогда не пришло бы в голову, что она приходится сестрой по матери самому Торварду конунгу. Но это было именно так.
Стоя возле края площадки, она прислонилась плечом к валуну и прижалась лбом к его гладкой, вылизанной ветрами и снегами холодной поверхности. Закрыв глаза, она слушала камень, ветер, далекий шум ельника. Перебежав к другому валуну, девушка остановилась, повернувшись на юго-восток. Движения ее были быстрыми, полными звериного проворства. Она поднесла ладони к лицу, закрыла пальцами глаза, постояла так, в неподвижности похожая на серый камень, потом медленно опустила руки. Глаза ее оставались закрытыми, и при этом лицо, лишенное румянца и движения жизни, казалось совсем мертвым, словно она была в прямом родстве с камнями. И это было почти верно. Матерью ее была живая женщина, когда-то отданная в жертву великану, а отцом — сам великан по имени Свальнир, что значит — Стылый.
Медленно поводя ладонями, дочь великана как будто раздвигала вокруг себя невидимый туман. Взор ее через опущенные веки устремился к морю — туда, откуда шла к ней опасность. Далеко-далеко, за ельниками и хребтами отрогов Рыжей Горы, за чащобами Медного Леса, за пустынными равнинами полуострова она различала образ знакомой крови. Сюда шел ее брат. Вокруг него мелькали бледные тени — он был не один.
Искра жизни пробежала по лицу маленькой ведьмы. Широко раскрыв глаза, словно при звуке опасности, она отскочила от края площадки к самой середине. Там она натянула на голову свою просторную волчью накидку и медленно двинулась против солнца вокруг площадки, притопывая на ходу и напевая заунывным низким голосом:
— Эй, Боевой Скальд! Где ты там? — Оглянувшись, Торвард старался найти взглядом Гудлейва, но видел только неясные темные фигуры, расплывчатыми пятнами шевелящиеся в туманной мгле. — Что же ты молчишь? Наша новая битва уже начата!
— Видно, стюриман этого корабля владеет поросенком от кабана Сэхримнира! — сказал Эйнар Дерзкий. Торвард бросил на него короткий взгляд: сын его воспитателя часто думал точно так же, как сам Торвард,словно слышал его мысли. — И даже лучше: они могут зажарить и съесть одного и того же кабана десять раз за один вечер. Иначе как бы все то войско насытилось с этих жалких костей?
— Ты очень умный, Эйнар, и слушал много песен о богах! — проворчал Ормкель. — Но теперь не время хвастать своими познаниями.
— Почему? — самоуверенно возразил Эйнар. Его нелегко было смутить, и выговоров старого ярла он опасался гораздо меньше, чем все остальные хирдманы. За это его и звали Эйнаром Дерзким. — От познаний всегда бывает польза, и они в жизни не бывают лишними, как воины в битве. Вот, посмотри!
Легко шагая своими длинными ногами, Эйнар прошел по берегу чуть вперед и остановился.
— Всякий, у кого есть глаза, увидит — здесь вытаскивали на берег корабль, а потом столкнули обратно в воду, — продолжал Эйнар, показывая следы на песке. — Притом столкнули совсем недавно. И что же это был за корабль? «Железный Ворон»? Дреки на восемьдесят гребцов, способный поднять двести воинов? Да ничего подобного! Здесь ночевала снека на десять скамей. А вот там еще одна такая же, не больше. Так откуда взялось то войско, с которым мы бились? Должно быть, стюриман этой снеки владеет волшебным ларцом, из которого выходит столько воинов, сколько ему нужно. Вы не слышали о таком? А я слышал. Такой ларец был у Аудбьёрна, конунга хэдмаров. Он привез его из говорлинских земель.
— Да заткнись ты! — рявкнул Ормкель, выведенный из себя. — Ты погляди, Торвард, он издевается над нами!
Эйнар злобно засмеялся — так оно и было.
— Пойди лучше поищи лечебной травы и перевяжи свою рожу — а то женщины перестанут тебя любить! — бушевал Ормкель. — Нашел время скалить зубы! Когда-нибудь ты лишишься их всех до одного! И скажи еще слово — я сам навек избавлю тебя от зубной боли!
Эйнар сердито сощурился, но замолчал. Ссориться дальше со старым ярлом было уже ни к чему. Один глаз у красавца Эйнара опух и заплыл фиолетовым синяком — еще одним следствием ночной битвы. Может быть, именно это и раздосадовало его больше всех остальных неприятностей.
— Прекратите! — коротко унял их Торвард. — Это все колдовство. Вы так злитесь друг на друга из-за здешних духов. Если вы подеретесь, они будут только рады.
— Вот еще, стану я связываться с этим щенком, — проворчал Ормкель, остывая. — Он еще мочил пеленки, когда я уже ходил в походы!
Эйнар отошел, глядя под ноги, разыскивая какие-нибудь новые следы. На рассвете именно он разглядел с вершины Хатта, как в утреннем тумане от западного берега мыса отошли две снеки гребцов на двадцать каждая. А вовсе не дреки, с большой дружиной которого они бились ночью.
— Я прошел до самого ручья — больше нигде никаких следов. А если есть, то слишком старые, — послышался голос Хаварда, и сам он вынырнул из-за большого серого валуна. Вид у него был удрученный и немного растерянный. — Куда же они девались?
— И я удивился бы, если бы ты их нашел, — ответил ему Ормкель. Он уже успокоился после стычки с Эйнаром и мог обдумать все увиденное. — Я ведь слышал о таких делах на этом мысу. Но рассуждать о колдовстве хорошо зимним вечером, сидя с женщинами возле очага, с бочонком пива под боком. Когда колдуны вздумают позабавиться с тобой, весь ум из головы как волной смывает. Я и сам не знаю, что я наделал этой дурной ночью. А ведь я не берсерк, и моя голова всегда знает, что делают руки. Что ты молчишь, Торвард?
Торвард подавил досадливый вздох, развернулся и пошел по влажному песку назад, к стоянке «Козла». Холодный утренний ветер раздувал его плащ, как крылья, трепал волосы. Торвард хмурился — в воздухе просто пахло злым колдовством.
Шагая через площадку ночной битвы, Торвард старался не смотреть под ноги. Они уже изучили место, и вид его впервые навел фьяллей на мысль, что эта битва была дурным наваждением. Вся площадка между морем и склоном Хатта была шагов в двадцать шириной. Как тут мог встать целый отряд в сотню воинов? А теперь и следы стоянки слэттов говорили, что тех было человек двадцать с небольшим, столько же, сколько самих фьяллей. Так откуда взялся огромный дреки, который слышал Хавард? Откуда сотня воинов, с которыми они бились?
Торвард повернулся в сторону моря. Над водой плавал туман, но под серыми волнами уже чернел каменный островок, выставивший плоскую спину из моря. Сейчас он имел обыденный вид, без малейшего напоминания о таинственных силах, жадных до человеческой крови. Но Торварду он казался чудовищем, готовым выползти из моря и наброситься на людей. Духи четырех колдунов, утопленных его отцом, Торбрандом конунгом, жаждут крови. И кровь обильными бурыми пятнами сохла на площадке под склоном Хатта. Ее было хорошо заметно на сером песке, на темно-зеленом мху и серебристо-сизых лишайниках.
Позади конунга слышалось какое-то бормотание. Торвард обернулся. За ним шел хмурый Гудлейв, накручивая на палец длинную прядь волос и иногда сильно дергая за нее.
— Бился один бесстрашно… или отважно? Ясень кольчуги смелый… Фрейр корабля… бесстрашный… О Мировая Змея, да как же там было? — морщась, словно от зубной боли, бормотал он.
Торвард криво усмехнулся. Знакомое зрелище — Боевой Скальд силился вспомнить собственные вчерашние творения.
— Брось, не мучайся! — снисходительно посоветовал ему Торвард. — Скоро у нас будет новая битва, и ты сочинишь новые стихи!
— Ты понимаешь, конунг, — Гудлейв быстро вскинул на него глаза, надеясь на сочувствие, — мне кажется, что таких хороших стихов я еще не сочинял никогда! Они звенели, как кольчуга валькирии, враги падали от моих стихов, а не от меча! А теперь я не могу ничего вспомнить! За что Браги так наказал меня?
— Радуйся, что не помнишь! — грубовато утешил его Ормкель. — Вчера у нас была обманная битва. Должно быть, ты насочинял дряни! Хуже тухлой селедки. Так что лучше не вспоминай.
Гудлейв вздохнул. Кроме новой битвы, ему было не на что надеяться.
— Знаете, что я думаю? — сказал Хавард, догоняя Торварда и Ормкеля. — Колдуны устроили все это не просто ради крови. Они злы на тебя, конунг. Они хотят тебе помешать.
— Ну так незачем было плыть с нами, если боишься! — презрительно бросил Ормкель. — Никто тебя не звал. Сидел бы в Аскргорде, чинил бы сети. Глядишь, и поймал бы селедку-другую, спокойно и приятно.
Хавард обиделся и промолчал. Его открытое румяное лицо сегодня выглядело бледным и хмурым. Сильнее царапины на боку, сильнее раны друга Скарва его мучил стыд и недоумение. Как же он так обманулся? Как же он услышал и унюхал целое войско, когда на самом деле его не было? Никогда в жизни Песий Нос так не ошибался. Ему было стыдно, и он никак не мог понять, что же сбило его с толку.
Торвард дружески обнял его за плечи.
— Не хмурься, Песий Нос, ты ни в чем не виноват. Колдуны сбивают с толку и не простых людей. Нам всем отвели глаза, а тебе обманули нюх. А ты, Ормкель, не позорь людей напрасно. Песий Нос вовсе не сказал,что боится. И я тоже думаю, что здешние духи хотят мне помешать. Так что, может быть, я привел вас на еще более опасное дело, чем сам думал.
— Не держи на меня зла, рыжий! — сказал Ормкель Хаварду. — Я зол сам на себя, а кусаю других. На душе у меня гадко, как в бочке с прокисшим пивом, где плавает дохлая крыса. Чует мое сердце, что этой ночью я натворил подвигов, которыми потом не буду гордиться.
— Мы все натворили немало, — сказал Торвард. — Но уходить домой с поджатым хвостом мне не хочется. Вы же слышали, что сказала кюна Хёрдис? Без Дракона Битвы мы не одолеем Бергвида. И ни один торговый корабль не будет плавать спокойно.
— Да уж, твоя мать знает, что говорит! — проворчал Ормкель. — О Драконе Битвы никто столько не знает, сколько она.
— Что же она не сказала раньше? — подал голос Хавард. — Что же она не сказала, что меч нельзя хоронить вместе с конунгом?
— Ее же не было на похоронах. Она ведь не ходила с конунгом в тот поход.
— Я думаю, она все знала заранее, — упрямо бормотал Хавард. — Она могла бы и заранее сказать. Тогда Дракон Битвы висел бы сейчас у тебя на поясе, Торвард, а кости Бергвида гнили бы в песке между волной и дерном!
Торвард пожал плечами. За тридцать два года своей жизни он так и не научился понимать свою мать. Большой дружбы между ними не было. Кюна Хёрдис была женщина умная, сладкоречивая, но скрытная и коварная. Рассказывали, что Торбранд конунг нашел ее в пещере великана, женой которого она была, но она предала мужа, прельстившись конунгом, и выкрала у великана меч, которым только и можно было его убить. Правду знали лишь несколько старых хирдманов Торбранда, в том числе и Ормкель. Но они помалкивали. Все знали, что Торбранд конунг тридцать пять лет назад привез жену Хёрдис и меч Дракон Битвы. С женой он прожил в согласии, до самой смерти меч тоже ни разу не подвел его и последовал за ним в могилу, как положено, когда пять лет назад конунг погиб на этом самом полуострове. Здесь же он и был погребен. И лишь спустя несколько лет кюна Хёрдис объявила сыну, что без Дракона Битвы ему не достичь той же силы, какую имел его отец.
Вспомнив этот давний разговор, Торвард злобно сплюнул под ноги. Никто не упрекнул бы его в недостатке доблести. В придачу он был горд, как пять конунгов разом, властолюбив и упрям. За каждое дело он брался горячо и самозабвенно. Приняв пять лет назад из рук Ормкеля кубок Браги перед престолом конунга фьяллей, он охотнее умер бы, чем расстался с этим престолом. Любая обида его людям была обидой лично ему. А обид этих делалось все больше. Один Сварт-Бергвид чего стоит! Уже не первый год Торвард настойчиво искал предводителя орингов по всем побережьям Морского Пути, но безуспешно. Сварт-Бергвид грабил купцов и разорял поселения, и всегда за его спиной. В том самом месте, где дружина Торварда была два перехода назад. Торварда душил свирепый, горячий, как дракон, гнев, он готов был платить колдунам и ясновидящим любую цену, чтобы наконец найти Бергвида. Но у того, как говорили люди, были могущественные покровители. Те самые четверо колдунов, которых Торбранд конунг лишил жизни, но не силы.
На стоянке возле «Козла» дымил костер, Кольгрим уже ждал их с кашей. Скарв, держа на весу перевязанную руку, сидел возле котла. Его угораздило поместиться как раз в той стороне, куда ветер нес дым, но перебираться на другое место он не хотел, надеясь пересидеть ветер.
— Ну что там? — крикнул старик еще издалека.
— Они уплыли еще до рассвета, — ответил ему Ормкель. — Как я и думал — их было не больше, чем нас.
— Целое полчище слэттов… Один одолел бесстрашно… О Фенрир-Волк! — бормотал безутешный Гудлейв.
Хирдманы устремились к костру, вытаскивая на ходу деревянные и серебряные ложки. Ормкель задержал Торварда.
— Послушай, конунг! — тихо сказал старый ярл так, чтобы никто другой не слышал. — Драться с колдунами — совсем не то, что с любым смертным врагом. Еще не поздно повернуть. Я — я, ты понимаешь! — не упрекну тебя в этом. Иной раз смелость превращается в безрассудство, а безрассудство ведет к беде.
Торвард вспыхнул и стряхнул руку Ормкеля со своего плеча.
— Ты, Неспящий Глаз, знаешь меня с рождения! — ответил он. — И странно мне слышать от тебя подобные советы! Я и сам, может быть, насовершал этой ночью не тех подвигов, каким обрадуюсь потом. Но теперь мы будем осторожнее. Ты знаешь — у меня не один меч и не один щит.
Торвард прошел к костру, и Ормкель неспешно направился за ним. «Нет, я хорошо тебя знаю! — думал он, глядя в широкую спину Торварда. — Другому я не стал бы давать таких советов. Другой догадался бы и сам».
Как ни мало нравилось дружине Торварда место злосчастной битвы, им пришлось задержаться там еще на день и ночь. На краю прибрежной площадки, у валунов, лежали, прикрытые плащами, тела шестерых погибших хирдманов. За дровами для погребального костра идти было бы слишком далеко, и вместо огня погибших предстояло принять морю. Из нескольких бревен, выброшенных волнами, связали плот. Неважная погребальная ладья, недостойная павших в бою, но другой лодки здесь взять было негде.
Когда солнце стало садиться и по морю протянулась длинная багряная дорога, плот с телами погибших воинов оттолкнули длинными шестами от берега.
— протяжно пели хирдманы древнюю погребальную песню. Повинуясь заклинанию, невидимые руки дочерей Эгира подхватили плот и быстро понесли его от берега, в волнуемую ветром серую даль, обагренную лучами заката, как кровью. Во все века моря крови проливаются в битвах во славу Отца Ратей — кровью становится море, несущее к нему новых воинов. Потому обряд морского погребения завещано справлять на закате.
Тюленьих дорог немало
изведать пришлось героям,
Всплеск и Бурун, несите
павших в палаты златые!
Страха не знавших в сраженьях,
доблестно жизнь отдавших
Ратей Отец с почетом
встретит в славной палате!
Приложив ладони к глазам, хирдманы вглядывались в багряную тропу, и им виделось там, на пределе зрения, как из пламенного света выплывает огромная золотая ладья с червонными щитами на бортах, а на носу ее стоит сам Один, Одноглазый Воин, и радостно приветствует новых хирдманов своей дружины, многочисленной, как морские камни. Шестеро павших оживают, стряхивают тяжелую дрему, поднимаются на корабль, и Один каждому вручает новый, сияющий золотом меч — знак новой службы и нового дружинного братства, которому не грозят раны и старость, которое продлится до тех пор, пока существует мир.
Наутро дружина Торварда отправилась в глубь полуострова. «Козла» отвели в укромную маленькую бухту и вытащили на берег. Может быть, не один десяток дней пройдет, прежде чем он снова закачается на волнах. Охранять его Торвард оставил трех человек, из которых двое были ранены. С ним осталось всего одиннадцать хирдманов.
Размеренным скорым шагом фьялли уходили все дальше от берега, шум моря быстро затих позади. Показались и пропали снова остатки разрушенного поселения. Когда-то здесь стояли рядом четыре большие усадьбы, и в каждой зимовало не меньше пятидесяти человек, не считая хозяев и челяди. Теперь там было пусто.
После полудня шум моря сменился шумом деревьев. Под ногами виднелась заросшая тропинка с отпечатками лосиных и кабаньих копыт. Двадцать лет назад здесь была широкая дорога. Но с тех пор здесь мало кто бывал. По обеим сторонам тропинки стоял темный еловый лес.
— Не очень-то веселое место! — приговаривал на ходу Эйнар Дерзкий. — Что ты притих, Боевой Скальд? Тебе не приходят в голову звонкие строчки? Ведь мы сейчас все равно что в битве! Каждый шаг по этой тропе — победа над колдунами. Может быть, тебе удастся своими стихами держать их подальше.
Гудлейв только вздохнул, а Ормкель обернулся.
— Придержи язык! — посоветовал он Эйнару. — Накличешь беду пустой болтовней.
Но именно этому совету — придержать язык — Эйнар следовал очень редко. И не больше одного раза в день.
— Конунгу виднее, чего здесь можно накликать, — продолжал он. — Ведь все это из-за твоей родни, Торвард. Впереди у нас Медный Лес. И где-то тут живет твоя старшая сестричка. Говорят, она красавица! Вот бы на нее посмотреть!
— Вспомни про твой глаз! — бросил через плечо Торвард. Его стали раздражать слова Эйнара — они делались опасны, но ссориться он не хотел. — Ты сейчас сам не настолько хорош, чтобы встречаться с красавицами!
Эйнар замолчал. Теперь фьялли шли в наводящем уныние молчании, слышался только шум шагов по траве да позвякивание оружия. В каком-нибудь другом месте тишина не смущала бы их — ведь это воины шли в поход, а не женщины на свадьбу, — но здесь, на Квиттинге, где каждое дерево дышало смертью и злым колдовством, любые слова казались лучше молчания.
К вечеру впереди показался Медный Лес.
Раудберг — Рыжая Гора, окруженная Медным Лесом, была хорошо видна издалека. Ее длинные пологие предгорья густо поросли еловым лесом, но каменная вершина сияла под лучами низкого заходящего солнца огненно-рыжими гранями. Когда-то давно квитты верили, что Рыжую Гору создал древний великан Имир, уронив в Медный Лес свой кремень, — вся она состояла из кремня. С площадки на вершине был виден почти весь Медный Лес, тянувшийся не на один день пути во все стороны. По краю ее окружали большие черные валуны — великаны принесли их сюда в незапамятные времена. Тогда здесь было их святилище. Потом, когда великаны ушли дальше на север, кроме самых упрямых из них, здесь было святилище квиттов. А теперь только одна маленькая женская фигурка двигалась по площадке, вглядываясь в даль.
Девушка была мала ростом, худощава, очертания ее фигуры терялись под просторной накидкой из волчьего меха и рубахой из грубой некрашеной холстины. Волосы у нее были тускло-рыжие, цвета опавшей еловой хвои, и неровными густыми прядями лежали на ее спине и на плечах. Большие глаза блестели зеленью на бледном лице с мелкими острыми чертами. Сколько ей было лет, определить было невозможно — черты ее лица казались юными, но в глазах горело старческое безумие. Назвать ее красавицей мог только тот, кто никогда ее не видел. А тем, кто ее видел, никогда не пришло бы в голову, что она приходится сестрой по матери самому Торварду конунгу. Но это было именно так.
Стоя возле края площадки, она прислонилась плечом к валуну и прижалась лбом к его гладкой, вылизанной ветрами и снегами холодной поверхности. Закрыв глаза, она слушала камень, ветер, далекий шум ельника. Перебежав к другому валуну, девушка остановилась, повернувшись на юго-восток. Движения ее были быстрыми, полными звериного проворства. Она поднесла ладони к лицу, закрыла пальцами глаза, постояла так, в неподвижности похожая на серый камень, потом медленно опустила руки. Глаза ее оставались закрытыми, и при этом лицо, лишенное румянца и движения жизни, казалось совсем мертвым, словно она была в прямом родстве с камнями. И это было почти верно. Матерью ее была живая женщина, когда-то отданная в жертву великану, а отцом — сам великан по имени Свальнир, что значит — Стылый.
Медленно поводя ладонями, дочь великана как будто раздвигала вокруг себя невидимый туман. Взор ее через опущенные веки устремился к морю — туда, откуда шла к ней опасность. Далеко-далеко, за ельниками и хребтами отрогов Рыжей Горы, за чащобами Медного Леса, за пустынными равнинами полуострова она различала образ знакомой крови. Сюда шел ее брат. Вокруг него мелькали бледные тени — он был не один.
Искра жизни пробежала по лицу маленькой ведьмы. Широко раскрыв глаза, словно при звуке опасности, она отскочила от края площадки к самой середине. Там она натянула на голову свою просторную волчью накидку и медленно двинулась против солнца вокруг площадки, притопывая на ходу и напевая заунывным низким голосом:
Она кружила по площадке древнего великаньего святилища, призывая туманы и ветры, и они откликались на зов древней, холодной крови инеистых великанов. Далеко-далеко на севере закипел Буревой Котел, пополз над миром туман, и дремучий ельник зашумел, подхватил заклинание. Огромный серый волк с желтыми глазами, сидевший под скалой, вскинул к угрюмому небу острую морду и завыл, завыл, затянул вечную песню непогоды.
Встань-поднимись,
болотный туман!
Морока и тьма
на недругов грянь!
Пусть ни один
дороги не видит,
из всех, кто идет
к Рыжей Горе!
— Эй, Боевой Скальд! Где ты там? — Оглянувшись, Торвард старался найти взглядом Гудлейва, но видел только неясные темные фигуры, расплывчатыми пятнами шевелящиеся в туманной мгле. — Что же ты молчишь? Наша новая битва уже начата!