Страница:
— Нет! — вскрикнула Ингитора, подняла руку и замахала в воздухе, как будто отгоняла страшное видение. Она не хотела этому верить. Тот, кого она готова была принять в свое сердце, оказался тем, кого она столько долгих месяцев ненавидела. Эти два образа — Торвард, конунг фьяллей, убийца ее отца, и фьялль с кремневым молоточком на шее, с которым она смешала кровь на рунах, — не сливались в один. Это были два разных человека, и Ингитора не могла соединить их в одно, даже стоя лицом к лицу с этим человеком.
— Ты знакома со мной уже три дня! — с дружеским укором сказал Торвард. — И не надо смотреть на меня так, как будто у меня вдруг отросли драконьи лапы и хвост. Ты уже могла бы убедиться, что я не ем людей.
— Нет! — повторила Ингитора, и голос ее был похож на стон. Она поверила, и на нее вдруг навалилось ощущение страшного горя. Она закрыла лицо руками, потом снова подняла глаза. Теперь она по-новому смотрела в лицо Торварду и видела по-новому. Да, таким, именно таким он и должен был быть, этот человек, о котором она слышала столько разного, хорошего и дурного. И они, так неодолимо разделенные взаимной ненавистью, вместе сидели у огня, делили пищу! Как же сердца не подсказали им, как же кровь не вскипела, не указала им правду в первый же миг их встречи? Они, столько думая друг о друге, не смогли друг друга узнать.
Ингиторе казалось, что на нее обрушилась целая снежная лавина. И было так тяжело, невыносимо тяжело нести это одной, что нужно было поделиться хоть с кем-нибудь. Даже с ним самим.
— Так ты — Торвард, конунг фьяллей? — с трудом выговорила Ингитора, и это имя казалось ей тяжелее самой Рыжей Горы. — Сын Торбранда и Хёрдис?
— Ну да. Понимаю, в вашем племени меня мало кто любит, но я не так ужасен, как рассказывают. Я не причиню тебе никакого зла, клянусь Мйольниром…
— Не клянись, — поспешно воскликнула Ингитора. Безотчетный порыв толкал ее удержать его от клятвы, о которой он мгновением позже пожалеет. — Ты не знаешь… Я…
Торвард серьезно смотрел на нее. Он уже понял, что этот неожиданный приступ отчаяния, убивший румянец на ее щеках, вызван не испугом. А чем-то совсем другим.
И вдруг он словно прозрел. Эта девушка с множеством серебряных украшений, смелая и острая на язык, владеющая искусством слагать заклинания, неведомо как оказавшаяся одна на Квиттинге, знающая Бергвида Черную Шкуру… Кому и быть, как не ей! И на свете могла быть только одна-единственная девушка, у которой его имя вызовет столько отчаяния. И за мгновение до того, как она назвала свое имя, Торвард догадался.
— Я — Ингитора дочь Скельвира, — твердым голосом, в котором звучали глубоко запертые слезы, сказала она. — Дева-Скальд из Эльвенэса.
Она подняла голову, посмотрела в глаза Торварду и решительно добавила:
— Я отдаю тебе назад твою клятву.
— Я никогда не брал своих слов назад! — почти с яростью ответил Торвард. — Ни у врагов, ни у женщин.
Они помолчали, то отводя глаза, то снова глядя друг на друга. И оба не находили слов, не могли собраться с мыслями. Оба они слишком давно думали друг о друге, но действительность внезапно оказалась так несхожа с воображаемым образом врага, что они не знали, что и подумать теперь. Знай они правду друг о друге с самого начала — все сложилось бы по-иному. А теперь прежние представления рухнули, а новые не складывались.
— Не так я думала встретиться с тобой, Торвард конунг, — сказала наконец Ингитора.
— И я не так думал, — отрывисто ответил Торвард. — Но я очень хотел с тобой встретиться.
— Чтобы оторвать мне голову? — Ингитора с вызовом посмотрела на него. — Так ты можешь это сделать прямо сейчас. Здесь никого нету, никто не увидит. А твоя сестра будет только рада.
— Нет, я хотел другого. И видно, не зря хотел, если ты считаешь меня способным на такое.
В памяти Торварда ожили все его прежние мысли об этой женщине. Но та, которую он увидел, совсем не походила на ту, которую он воображал бессонными ночами и не спал от страстной ненависти, как другие не спят от страстной любви. Эта была другая.
Торвард шагнул к Ингиторе; она вздрогнула, выпрямилась, как перед лицом неминуемой смерти, но не отступила ни на волос. Торвард положил руки ей на плечи и заглянул в глаза. Он пытался увидеть в них ту Деву-Скальда, которую хотел призвать к ответу. Ее глаза были похожи на два стальных клинка под водой — острая серо-голубая молния, блестящая скрытыми слезами.
— Я хотел спросить: почему ты так позорила меня? За что ты губила мою честь?
— Я? Тебя позорили твои дела, Торвард конунг, — бесстрашно ответила Ингитора, не отводя глаз. — Зачем ты убил моего отца? Зачем ты напал на его дружину?
— Я… — начал Торвард и запнулся. Он еще утром после битвы задавал себе этот вопрос, но не находил ответа.
— Ты скажешь, что это неправда?
— Это правда. Я скажу другое. Если бы это зависело от меня, я бы этого не сделал.
— Тебя бы успокоили такие слова, если бы перед тобой стоял убийца твоего отца?
— Нет. Но я отомстил бы иначе. В честном поединке.
— Мудрый конунг помнит о разнице между нами? — с болезненным ехидством спросила Ингитора, подчеркнуто подняв голову, чтобы яснее обозначить разницу в росте.
И тогда Торвард отвел глаза. На это ответить было нечего. Ингитора высвободилась и отступила на шаг.
— Но ты могла бы… — торопливо заговорил Торвард. Ему хотелось что-то исправить, как будто их судьбы еще можно было сшить, как половинки разорванной овчины. — Ты могла бы отомстить иначе. Найти себе защитника, чтобы он вызвал меня на поединок.
— Я и нашла его, — холодно ответила Ингитора. Образ Эгвальда смутно промелькнул в ее мыслях и исчез. Весь мир для нее сейчас замкнулся вокруг Торварда.
Торвард тоже подумал об Эгвальде. О том, что он милостью Ньёрда и Тора добрался до Эльвенэса и собирает войско на Бергвида. Чтобы спасти эту девушку, которая уже спасла себя сама.
— Если бы это зависело от меня… я бы этого не сделал, — повторил Торвард.
— Легко сказать!
Торвард помолчал. В его памяти возник Остров Колдунов, похожий на плывущее чудовище, выставившее блестящую черную спину из моря. Что толку в сожалениях? Все дороги вдруг показались ему оборванными. Здесь, на этой вересковой пустоши между осинником и первыми отрогами Рыжей Горы, мир начинался и кончался.
— Теперь, конечно, я не могу желать, чтобы ты и дальше шла со мной, — сказал Торвард. Душу его заполнило острое ощущение потери. — Ведь ты больше не захочешь мне помогать?
— Тебе я не стала бы помогать, — по-прежнему холодно сказала Ингитора. — Но сейчас речь идет не только о тебе.
Торвард посмотрел на нее с надеждой. Собственная месть не заслонила от ее глаз всего остального мира. «Это страшный человек! — вспомнились ему ее недавние слова о Бергвиде. — Он уже не человек, его сожрала его месть! Это страшно!» Ведь это она сказала. Если она находит месть страшной, то, может быть, еще не все потеряно…
— Что я могу сделать для тебя? — спросил Торвард. Он понимал, что так или иначе предлагать ей выкуп за смерть отца бесполезно, — она слишком горда, чтобы его взять. Но все же…
— Ты ничего не можешь для меня сделать! — четко выговорила Ингитора. — Даже Бальдр навсегда остался у Хель, однажды попав к ней. Моего отца мне не вернет ни один конунг, не вернут даже боги. И я хотела получить за него единственный выкуп — твою голову.
Она замолчала, ее лицо казалось застывшим. Торвард смотрел на нее, уже почти уяснив себе, что его Альва и есть Мстительный Скальд, но вместо гнева чувствовал только жалость к ней. Она была несчастна, и он был причиной ее несчастья. И сердце его переворачивалось, хотелось немедленно что-то сделать, чтобы она утешилась. Что угодно.
Торвард вдруг рванул с пояса свой нож, шагнул к Ингиторе, насильно всунул рукоять ножа в ее ладонь и упал на колени, откинув голову и подставив горло для удара.
— Бей! — коротко сказал он. — Тебе нужна моя голова — возьми ее.
Ингитора застыла как изваяние, с ножом в руке. Несколько мгновений она не могла пошевелиться, не могла даже вздохнуть от потрясения. Ей казалось, что нож в руке тянет ее в черную бездну ужаса. Ту самую бездну, которую она видела в глазах Бергвида.
Нож в ее руке задрожал и выпал на землю, с шорохом пропал в вереске. Ингитора вскинула руки к лицу, всхлипнула и вдруг разрыдалась. Все те чувства, желания и мысли о мести, столько месяцев копившиеся в ней, прорвались наружу в бурном потоке слез. Сердце ее терзала боль, как будто она ударила ножом в себя саму.
Торвард поднялся с колен, все еще чувствуя ожидание удара и сам не зная, ужас смерти или радость избавления принес бы ему этот удар. И больше прежнего ему было жаль Ингитору, которая так горько рыдала. Отчего? От горя по отцу, от сознания собственной слабости? Или от облегчения? Фенрир Волк в ее сердце был побежден. Никому и никогда она больше не напомнит Дагейду.
Торвард хотел ее обнять, но она яростно оттолкнула его, отвернулась, пряча от него лицо. Вся ее душа перевернулась — теперь она знала, что не отомстит никогда. Ей не суждено исполнить свой долг. За что боги так наказали ее?
Ингитора плакала, а Торвард стоял, беспомощно опустив руки и чувствуя себя таким бессильным перед ее горем, каким не был даже в сетях чар Дагейды.
Наконец Ингитора успокоилась, вытерла лицо, подобрала из вереска нож и сунула его в руки Торварду.
— Возьми, — отрывисто сказала она, и голос ее дрожал от недавнего плача. — Тебе самому еще пригодится. Я пойду с тобой.
В густой ночной темноте никто не разглядел бы крохотной пещерки под корнями старой ели. В этой пещерке лежала, свернувшись комочком, Дагейда, в своей серой накидке похожая на непонятное лесное животное. Жадный лежал возле нее, положив морду на вытянутые вперед лапы.
Дагейда лежала неподвижно, скованная ночным холодом. Даже отсюда, через длинную темную ночь, ей виделся маленький огненный глаз костра, зажженного людьми на склоне одного из отрогов позади нее. Возле костра сидели двое — мужчина и женщина. Они сидели напротив друг друга, изредка обмениваясь тихими словами. Пламя освещало их лица, замкнутые, полные внутреннего напряжения и скрытой боли. Дагейда не слышала их слов, но ей было тяжело, как будто вся гора, в склоне которой она устроилась, опиралась на ее плечи, хрупкие, как лягушиные косточки.
— Ах, Жадный! — тихо бормотала ведьма, и голос ее был похож на стон тягучей боли. — Ах как плохо!
Огромный волк тихо заскулил, как пес, подполз ближе к хозяйке, ткнулся ей в руку холодным носом, лизнул ее лицо.
— Они узнали друг друга! — бормотала ведьма. — Им нужно было возненавидеть друг друга и не ходить дальше! Они должны были, должны! Ведь он убил ее отца, и этого не исправят и сами боги! Она опозорила его своими стихами на весь Морской Путь, и это тоже не так-то легко стереть из человеческой памяти! Иное злобное слово живет дольше человеческого века! Он мог бы навсегда остаться в памяти людей Торвардом Проглотившим Стрелу! Они должны были возненавидеть друг друга! Должны! Почему же они идут дальше вместе?
Огромный волк вздохнул по-человечески, придвинулся к ведьме мохнатым боком. Откуда же мне знать, хозяйка? — мог бы он ответить. — Этих людей не поймешь. Они — странные создания. Они не так уж много знают об устройстве мира, но любопытство делает их очень сильными и неутомимыми. У них слишком беспокойный дух и слишком горячее сердце. Они умеют любить и ненавидеть с такой силой, какая не снится другим созданиям, пусть и живущим во много раз дольше. Может быть, потому люди и умирают раньше, что огонь собственных душ быстро сжигает их дотла. За какие-то жалкие шестьдесят — семьдесят зим, а большинство и еще того быстрее. Нам их не понять. Одно утешает — и им не понять нас.
Дагейда прижалась к теплому волчьему боку, зарыла холодные руки в густой мех и затихла.
Утром Торвард проснулся от легкого прикосновения к лицу, как ему показалось. Он открыл глаза. С неба светил серый рассвет. Ингитора сидела рядом и молча смотрела ему в лицо. Руки ее были зябко сжаты на груди под плащом.
— Что ты смотришь на меня? — спросил Торвард, не шевельнувшись, и Ингитора тихо вздрогнула от неожиданности. — Может быть, думаешь, не отрезать ли все-таки мне голову?
— Мне три человека обещали подарить твою голову, — с усталым безразличием отозвалась Ингитора. — Но я больше не хочу ее получить. Лучше пусть она остается там, где есть. Теперь, я знаю, отдельно от тела она меня вовсе не порадует.
Торвард поднялся и сел. В голосе Ингиторы звучала такая безнадежная грусть, словно она лишилась последнего средства утешиться когда-нибудь. Лицо ее погасло, было бледно, под глазами темнели тени.
— Если бы я мог дать что-нибудь тебе взамен… — нерешительно начал Торвард. Он сам не знал, что можно ей предложить, но готов был на все, чего бы она ни попросила. Только бы она попросила хоть что-нибудь!
— Я от тебя ничего не возьму! — грустно ответила Ингитора, и за грустью ее была твердая убежденность, что она поступает как должно.
— Я ведь отпустил Эгвальда ярла и всех его людей. Я ничего не взял у них и ничего не потребую больше. Он… Ты ведь любишь его? — вдруг спросил Торвард, и для этого вопроса ему понадобилось все его мужество. И ответа ее он ждал с таким страхом, какого не испытывал давно. Если вообще когда-нибудь испытывал.
Ингитора подняла на него глаза, и в них не отразилось ничего. Она казалась закрытой на замок.
— Я не люблю никого! — медленно и четко, выделяя каждое слово, ответила она. — И никого не хочу любить. У меня нет сил. Все обман — и любовь, и ненависть. Счастливы альвы и тролли — они не знают ни того ни другого. Твоя Дагейда счастливее меня.
— Нет. Дагейда не счастливее. Она наполовину человек. И она унаследовала от матери способность ненавидеть. Она не умеет любить, но умеет ненавидеть. У нее тоже был отец, и он был убит. Она ненавидела моего отца, а теперь меня…
Торвард прикусил губу, внезапно сообразив, что в этом есть сходство между ними — Дагейдой и Ингиторой. Но девушка, сидящая возле него, была последней на всем свете, в ком он хотел бы увидеть хоть что-то общее с ведьмой Медного Леса.
Ингитора снова подняла на него глаза.
— Знаешь, я никак не привыкну, что ты — это он, — сказала она. Молчание требовало сил, которых у нее сейчас не было, а слова, даже обращенные к нему, облегчали тяжесть на сердце. — Не могу понять, что Торвард — это ты.
Торвард помолчал. Он понял ее, и это было ему и радостно и мучительно одновременно.
— Но Торвард — это я, и ничего тут не поделаешь! — со вздохом сказал он. — От самого себя не убежишь. Я не змея, чтобы вылезать из старой шкуры, даже если она не нравится. И своего прошлого не переменишь. Я тебе говорил… Если бы это зависело от меня, я бы этого не сделал.
— Пойдем! — Ингитора подавила вздох и поднялась на ноги. Она уже не в первый раз слышала эти слова и даже верила им, но они ничего не могли переменить. — Мне здесь не нравится. Раньше ОНА была позади, а теперь впереди. Нам все равно идти к Великаньей Долине — так пойдем побыстрее.
Стоя на самой вершине горы над пещерой Свальнира, маленькая ведьма с нетерпением поглядывала на небо, сжимала кулачки, как будто грозила солнцу и хотела скорее прогнать Суль с небес. Золотая колесница ехала так медленно, а те двое шли так быстро! Напрасно она проскакала впереди них на своем волке, рассеивая по всему пути опутывающие заклятья. Эти двое думали только друг о друге и ничего не замечали. Нужно было средство сильнее.
При солнце в светлое, сильное время ведьме трудно было разбудить древнее темное колдовство. Оно сильнее всего ночью, но еще до ночи они будут здесь! Ей было некогда ждать. И лицо Дагейды кривилось судорогой бессильной ярости: ей мешало солнце, но не в ее власти было прогнать его с небес.
Ингитора устала, но все прибавляла шагу. Они шли мимо Раудберги, тень страшной горы нависала над их дорогой. Оглядываясь на нее, Ингитора видела на вершине стоячие камни, и каждый из них казался живым существом, грозящим неведомой могучей силой. Ингитора крепче сжимала в руке ясеневую палку с рунами, окрашенными их смешанной кровью. Она казалась более надежным оружием, чем даже меч.
Великанья Долина была уже близко, отчетливо виднелись две горы, ограждавшие ее по бокам, и вершина той, дальней, запиравшей долину с севера. Торвард говорил, что она называется Пещерная Гора, потому что в ее ближнем склоне находится пещера Свальнира.
— Как по-твоему — мы успеем сегодня дойти до кургана? — спросила Ингитора.
— Дойти, может, и успеем. Но едва ли у нас останется время на что-нибудь еще.
— Я говорю к тому, что ночью здесь слишком опасно. Я не знаю, что может ОНА вблизи своего гнезда. Даже ты, наверное, всего не знаешь. Гораздо умнее быть в Турсдалене в самый полдень, когда вся нечисть бессильна.
Торвард остановился.
— Мне было бы глупо тебе не верить после всего, что случилось с нами здесь. Но полдень давно миновал. Что ты хочешь сделать — остановиться на ночь здесь, а через Турсдален идти завтра?
— Сейчас, я думаю, нам стоит еще пойти вперед, но в Турсдален не заходить. Мы заночуем перед ней, а в полдень пойдем дальше. Что ты думаешь?
— Я думаю, что тебе виднее. Но тогда нам нечего так торопиться.
— Я сама не знаю, что меня так гонит, — призналась Ингитора и недоверчиво огляделась по сторонам. — Мне все кажется, как будто нас преследует что-то страшное. И хочется бежать со всех ног. Как будто в Великаньей Долине можно укрыться.
— Я думаю, что это ЕЕ старания. Ей вовсе не хочется, чтобы мы шли через Турсдален в полдень, когда она ничего не сможет сделать. Она заманивает нас туда на ночь глядя.
— Так, может, не пойдем? Остановимся здесь? — Ингитора вопросительно посмотрела на своего спутника. В ее противоречивых чувствах к нему было немало уважения к его уму и умению разбираться, что происходит вокруг и что теперь делать.
— Тогда мы не успеем пересечь Турсдален вовремя. Лучше всего сделать так, как ты сказала, — заночевать прямо перед долиной и перейти ее в полдень.
И они снова пошли дальше. Сумерки сгустились, как им показалось, быстро, но они старались убедить себя и друг друга, что это им мерещится от страха. Две горы, сторожившие Турсдален, выросли перед ними во весь рост, как два великана, стоящих на страже перед дверями великаньего конунга. За ними виднелась вершина Пещерной Горы, по которой бродили смутные тени. Черного зева пещеры не было видно — его загораживала длинная пологая скала, пересекавшая Турсдален.
— Пожалуй, дальше мы не пойдем, — сказал Торвард и остановился. — Смотри, как хорошо стоят валуны — как маленькая крыша. Там нас не промочит, даже если ОНА вызовет дождь и град. Сейчас разведем костер, и получится совсем как настоящий дом. Знаешь, мне кажется, что я уже год не ночевал под настоящей человеческой крышей.
— А мне еще кажется, что мы еще год туда не попадем, — грустно ответила Ингитора. — Мне вообще не верится, что где-то на свете есть настоящие человеческие дома.
Сумерки сгущались, со всех сторон наползали серые тени. Помня о туманной мгле, едва не погубившей их ночью и утром, Ингитора боялась смотреть в сторону Турсдалена. Ей казалось, что если она задержит взгляд на пространстве между двумя горами, то оттуда, как на зов, появится что-то страшное.
А ведьма стояла на вершине Пещерной Горы, широко раскинув руки, словно ловила северный ветер. Лицо ее было обращено вниз, в долину. И туда, к пологой скале возле выхода из Турсдалена, могучий холодный ветер нес ее заклинание.
Ингитора и Торвард возле своего костра вскинули головы. Один из наклонно стоящих валунов, служивших им укрытием, угрожающе накренился, и Торвард поспешно вытолкнул Ингитору из его тени.
— Что… — изумленно начала она и вдруг вскрикнула.
Взгляд ее упал на вход в Великанью Долину, а лицо исказилось таким ужасом, какого, казалось, ничто не могло внушить этой смелой девушке. Еще не глядя, Торвард поспешно повернулся к ней спиной и лицом к Турсдалену, схватившись за меч. И тоже не сдержал возгласа. Он знал, на что и на кого идет, но такого он ждать не мог. Такого никто не мог даже вообразить.
Пологая скала, с вековой неподвижностью пересекавшая Турсдален, медленно поднималась. Гудела и дрожала земля под ногами людей, с боков скалы с грохотом сыпались камни и земля, деревья вырывались с корнем и падали, как травинки. А скала медленно вырастала все выше, принимая очертания человеческого тела. Тела великана.
Пальцы Ингиторы с силой впились в плечо Торварда сзади, а в другую свою руку она вцепилась зубами, чтобы не кричать. Торвард облился холодным потом; великан вставал медленно-медленно, но время остановилось, люди не успевали вздохнуть. Ужас превратил их в камень, каменной глыбой навалился на грудь. Что сделает меч против оживающего каменного воина?
Что-то твердое больно уперлось в плечо Торварду; едва ли он сейчас мог ощутить простую боль, но плечо его горело, как будто к нему приложили горящую головню. И он вспомнил: это была палка с рунами огня и света, которую Ингитора намертво сжала в руке, забыв о ней.
— Руны! — едва сумел выговорить Торвард. Отчаянным усилием он овладел собой, обернулся к Ингиторе, всем существом ожидая, что каменный великан вот-вот наступит на них обоих. Резкие порывы холодного ветра, смешанного с гулом, почти валили их с ног. Торвард взял Ингитору за плечи и изо всех сил встряхнул, крича прямо в ее побелевшее лицо:
— Руны! Твои руны! Заклинание! Попробуй!
— Я не… не смогу… нет… — едва выговорила Ингитора, огромными от ужаса глазами глядя мимо плеча Торварда туда, где серая скала вырастала все выше от земли. Уже ясно обозначились очертания головы, бородатого лица с опущенными веками, плеч и груди… Как будто человек медленно садится, просыпаясь… Вот-вот он откроет глаза… Ингитора не владела даже языком, в голове ее не было ни одной мысли, один всепоглощающий ужас.
Торвард понял, что сейчас она ни на что не способна. Крепко держа ее за плечи, он повернул Ингитору спиной к великану и снова встряхнул.
— Ты можешь! Не думай о нем, думай о рунах! Ты знаешь их силу! Ты можешь все! Придумай что-нибудь! Ты можешь!
Ингитора дрожала, но не могла повернуться; сквозь страх она ощутила волнение и уже не говорила нет. Если не получится, то они погибнут оба, и она, и Торвард. О другом она сейчас не могла думать, но в глубине ее сознания билась, как жилка на виске, упрямая мысль: они оба должны выжить, выжить и пойти дальше.
Подняв к глазам ясеневую палку, Ингитора осмотрела прежние руны: они тревожно мерцали темно-багряным цветом засохшей крови. Остановить его, Свальнира, как она остановила и прогнала его братьев Меркера и Токкена. На любую силу найдется другая сила. Бьющийся часто убедится, что есть и сильнейшие. Даже Фенрира Волка…
Ингитора не успела довести до конца этот обрывок мысли, как неведомо откуда всплыли первые строки заклинания, как весло в бурном море, которое, быть может, не дало утонуть смытому с корабля.
Торвард сунул ей в ладонь рукоять ножа. Всем существом ощущая позади себя каменный грохот и дрожание земли под ногами, Ингитора торопливо, но тщательно принялась царапать на ясеневой палке нужные руны.
Ингитора произнесла последнюю строфу, и собственный голос почти оглушил ее. Грохот за спиной сменился шорохом и постукиванием камней.
Зажав ладонью порез на запястье Торварда, а в другой руке держа ясеневую палку с рунами, Ингитора обернулась к Великаньей Долине. Тело Свальнира застыло, снова обретя неподвижность камня. Но эта новая скала поднялась высоко и приобрела ясные очертания сидящего великана. По-прежнему видны были голова и бородатое лицо, плечи и грудь. Но глаза оставались закрыты. Медленно таял в глубине, отступал, как волна отлива, стон земли.
— Все! — сказал Торвард, не сводя глаз с сидящего великана. Он старался говорить твердо, но против воли голос его дрожал. — Ты посадила его. Теперь пойдем. Он больше не встанет.
— Ты знакома со мной уже три дня! — с дружеским укором сказал Торвард. — И не надо смотреть на меня так, как будто у меня вдруг отросли драконьи лапы и хвост. Ты уже могла бы убедиться, что я не ем людей.
— Нет! — повторила Ингитора, и голос ее был похож на стон. Она поверила, и на нее вдруг навалилось ощущение страшного горя. Она закрыла лицо руками, потом снова подняла глаза. Теперь она по-новому смотрела в лицо Торварду и видела по-новому. Да, таким, именно таким он и должен был быть, этот человек, о котором она слышала столько разного, хорошего и дурного. И они, так неодолимо разделенные взаимной ненавистью, вместе сидели у огня, делили пищу! Как же сердца не подсказали им, как же кровь не вскипела, не указала им правду в первый же миг их встречи? Они, столько думая друг о друге, не смогли друг друга узнать.
Ингиторе казалось, что на нее обрушилась целая снежная лавина. И было так тяжело, невыносимо тяжело нести это одной, что нужно было поделиться хоть с кем-нибудь. Даже с ним самим.
— Так ты — Торвард, конунг фьяллей? — с трудом выговорила Ингитора, и это имя казалось ей тяжелее самой Рыжей Горы. — Сын Торбранда и Хёрдис?
— Ну да. Понимаю, в вашем племени меня мало кто любит, но я не так ужасен, как рассказывают. Я не причиню тебе никакого зла, клянусь Мйольниром…
— Не клянись, — поспешно воскликнула Ингитора. Безотчетный порыв толкал ее удержать его от клятвы, о которой он мгновением позже пожалеет. — Ты не знаешь… Я…
Торвард серьезно смотрел на нее. Он уже понял, что этот неожиданный приступ отчаяния, убивший румянец на ее щеках, вызван не испугом. А чем-то совсем другим.
И вдруг он словно прозрел. Эта девушка с множеством серебряных украшений, смелая и острая на язык, владеющая искусством слагать заклинания, неведомо как оказавшаяся одна на Квиттинге, знающая Бергвида Черную Шкуру… Кому и быть, как не ей! И на свете могла быть только одна-единственная девушка, у которой его имя вызовет столько отчаяния. И за мгновение до того, как она назвала свое имя, Торвард догадался.
— Я — Ингитора дочь Скельвира, — твердым голосом, в котором звучали глубоко запертые слезы, сказала она. — Дева-Скальд из Эльвенэса.
Она подняла голову, посмотрела в глаза Торварду и решительно добавила:
— Я отдаю тебе назад твою клятву.
— Я никогда не брал своих слов назад! — почти с яростью ответил Торвард. — Ни у врагов, ни у женщин.
Они помолчали, то отводя глаза, то снова глядя друг на друга. И оба не находили слов, не могли собраться с мыслями. Оба они слишком давно думали друг о друге, но действительность внезапно оказалась так несхожа с воображаемым образом врага, что они не знали, что и подумать теперь. Знай они правду друг о друге с самого начала — все сложилось бы по-иному. А теперь прежние представления рухнули, а новые не складывались.
— Не так я думала встретиться с тобой, Торвард конунг, — сказала наконец Ингитора.
— И я не так думал, — отрывисто ответил Торвард. — Но я очень хотел с тобой встретиться.
— Чтобы оторвать мне голову? — Ингитора с вызовом посмотрела на него. — Так ты можешь это сделать прямо сейчас. Здесь никого нету, никто не увидит. А твоя сестра будет только рада.
— Нет, я хотел другого. И видно, не зря хотел, если ты считаешь меня способным на такое.
В памяти Торварда ожили все его прежние мысли об этой женщине. Но та, которую он увидел, совсем не походила на ту, которую он воображал бессонными ночами и не спал от страстной ненависти, как другие не спят от страстной любви. Эта была другая.
Торвард шагнул к Ингиторе; она вздрогнула, выпрямилась, как перед лицом неминуемой смерти, но не отступила ни на волос. Торвард положил руки ей на плечи и заглянул в глаза. Он пытался увидеть в них ту Деву-Скальда, которую хотел призвать к ответу. Ее глаза были похожи на два стальных клинка под водой — острая серо-голубая молния, блестящая скрытыми слезами.
— Я хотел спросить: почему ты так позорила меня? За что ты губила мою честь?
— Я? Тебя позорили твои дела, Торвард конунг, — бесстрашно ответила Ингитора, не отводя глаз. — Зачем ты убил моего отца? Зачем ты напал на его дружину?
— Я… — начал Торвард и запнулся. Он еще утром после битвы задавал себе этот вопрос, но не находил ответа.
— Ты скажешь, что это неправда?
— Это правда. Я скажу другое. Если бы это зависело от меня, я бы этого не сделал.
— Тебя бы успокоили такие слова, если бы перед тобой стоял убийца твоего отца?
— Нет. Но я отомстил бы иначе. В честном поединке.
— Мудрый конунг помнит о разнице между нами? — с болезненным ехидством спросила Ингитора, подчеркнуто подняв голову, чтобы яснее обозначить разницу в росте.
И тогда Торвард отвел глаза. На это ответить было нечего. Ингитора высвободилась и отступила на шаг.
— Но ты могла бы… — торопливо заговорил Торвард. Ему хотелось что-то исправить, как будто их судьбы еще можно было сшить, как половинки разорванной овчины. — Ты могла бы отомстить иначе. Найти себе защитника, чтобы он вызвал меня на поединок.
— Я и нашла его, — холодно ответила Ингитора. Образ Эгвальда смутно промелькнул в ее мыслях и исчез. Весь мир для нее сейчас замкнулся вокруг Торварда.
Торвард тоже подумал об Эгвальде. О том, что он милостью Ньёрда и Тора добрался до Эльвенэса и собирает войско на Бергвида. Чтобы спасти эту девушку, которая уже спасла себя сама.
— Если бы это зависело от меня… я бы этого не сделал, — повторил Торвард.
— Легко сказать!
Торвард помолчал. В его памяти возник Остров Колдунов, похожий на плывущее чудовище, выставившее блестящую черную спину из моря. Что толку в сожалениях? Все дороги вдруг показались ему оборванными. Здесь, на этой вересковой пустоши между осинником и первыми отрогами Рыжей Горы, мир начинался и кончался.
— Теперь, конечно, я не могу желать, чтобы ты и дальше шла со мной, — сказал Торвард. Душу его заполнило острое ощущение потери. — Ведь ты больше не захочешь мне помогать?
— Тебе я не стала бы помогать, — по-прежнему холодно сказала Ингитора. — Но сейчас речь идет не только о тебе.
Торвард посмотрел на нее с надеждой. Собственная месть не заслонила от ее глаз всего остального мира. «Это страшный человек! — вспомнились ему ее недавние слова о Бергвиде. — Он уже не человек, его сожрала его месть! Это страшно!» Ведь это она сказала. Если она находит месть страшной, то, может быть, еще не все потеряно…
— Что я могу сделать для тебя? — спросил Торвард. Он понимал, что так или иначе предлагать ей выкуп за смерть отца бесполезно, — она слишком горда, чтобы его взять. Но все же…
— Ты ничего не можешь для меня сделать! — четко выговорила Ингитора. — Даже Бальдр навсегда остался у Хель, однажды попав к ней. Моего отца мне не вернет ни один конунг, не вернут даже боги. И я хотела получить за него единственный выкуп — твою голову.
Она замолчала, ее лицо казалось застывшим. Торвард смотрел на нее, уже почти уяснив себе, что его Альва и есть Мстительный Скальд, но вместо гнева чувствовал только жалость к ней. Она была несчастна, и он был причиной ее несчастья. И сердце его переворачивалось, хотелось немедленно что-то сделать, чтобы она утешилась. Что угодно.
Торвард вдруг рванул с пояса свой нож, шагнул к Ингиторе, насильно всунул рукоять ножа в ее ладонь и упал на колени, откинув голову и подставив горло для удара.
— Бей! — коротко сказал он. — Тебе нужна моя голова — возьми ее.
Ингитора застыла как изваяние, с ножом в руке. Несколько мгновений она не могла пошевелиться, не могла даже вздохнуть от потрясения. Ей казалось, что нож в руке тянет ее в черную бездну ужаса. Ту самую бездну, которую она видела в глазах Бергвида.
Нож в ее руке задрожал и выпал на землю, с шорохом пропал в вереске. Ингитора вскинула руки к лицу, всхлипнула и вдруг разрыдалась. Все те чувства, желания и мысли о мести, столько месяцев копившиеся в ней, прорвались наружу в бурном потоке слез. Сердце ее терзала боль, как будто она ударила ножом в себя саму.
Торвард поднялся с колен, все еще чувствуя ожидание удара и сам не зная, ужас смерти или радость избавления принес бы ему этот удар. И больше прежнего ему было жаль Ингитору, которая так горько рыдала. Отчего? От горя по отцу, от сознания собственной слабости? Или от облегчения? Фенрир Волк в ее сердце был побежден. Никому и никогда она больше не напомнит Дагейду.
Торвард хотел ее обнять, но она яростно оттолкнула его, отвернулась, пряча от него лицо. Вся ее душа перевернулась — теперь она знала, что не отомстит никогда. Ей не суждено исполнить свой долг. За что боги так наказали ее?
Ингитора плакала, а Торвард стоял, беспомощно опустив руки и чувствуя себя таким бессильным перед ее горем, каким не был даже в сетях чар Дагейды.
Наконец Ингитора успокоилась, вытерла лицо, подобрала из вереска нож и сунула его в руки Торварду.
— Возьми, — отрывисто сказала она, и голос ее дрожал от недавнего плача. — Тебе самому еще пригодится. Я пойду с тобой.
В густой ночной темноте никто не разглядел бы крохотной пещерки под корнями старой ели. В этой пещерке лежала, свернувшись комочком, Дагейда, в своей серой накидке похожая на непонятное лесное животное. Жадный лежал возле нее, положив морду на вытянутые вперед лапы.
Дагейда лежала неподвижно, скованная ночным холодом. Даже отсюда, через длинную темную ночь, ей виделся маленький огненный глаз костра, зажженного людьми на склоне одного из отрогов позади нее. Возле костра сидели двое — мужчина и женщина. Они сидели напротив друг друга, изредка обмениваясь тихими словами. Пламя освещало их лица, замкнутые, полные внутреннего напряжения и скрытой боли. Дагейда не слышала их слов, но ей было тяжело, как будто вся гора, в склоне которой она устроилась, опиралась на ее плечи, хрупкие, как лягушиные косточки.
— Ах, Жадный! — тихо бормотала ведьма, и голос ее был похож на стон тягучей боли. — Ах как плохо!
Огромный волк тихо заскулил, как пес, подполз ближе к хозяйке, ткнулся ей в руку холодным носом, лизнул ее лицо.
— Они узнали друг друга! — бормотала ведьма. — Им нужно было возненавидеть друг друга и не ходить дальше! Они должны были, должны! Ведь он убил ее отца, и этого не исправят и сами боги! Она опозорила его своими стихами на весь Морской Путь, и это тоже не так-то легко стереть из человеческой памяти! Иное злобное слово живет дольше человеческого века! Он мог бы навсегда остаться в памяти людей Торвардом Проглотившим Стрелу! Они должны были возненавидеть друг друга! Должны! Почему же они идут дальше вместе?
Огромный волк вздохнул по-человечески, придвинулся к ведьме мохнатым боком. Откуда же мне знать, хозяйка? — мог бы он ответить. — Этих людей не поймешь. Они — странные создания. Они не так уж много знают об устройстве мира, но любопытство делает их очень сильными и неутомимыми. У них слишком беспокойный дух и слишком горячее сердце. Они умеют любить и ненавидеть с такой силой, какая не снится другим созданиям, пусть и живущим во много раз дольше. Может быть, потому люди и умирают раньше, что огонь собственных душ быстро сжигает их дотла. За какие-то жалкие шестьдесят — семьдесят зим, а большинство и еще того быстрее. Нам их не понять. Одно утешает — и им не понять нас.
Дагейда прижалась к теплому волчьему боку, зарыла холодные руки в густой мех и затихла.
Утром Торвард проснулся от легкого прикосновения к лицу, как ему показалось. Он открыл глаза. С неба светил серый рассвет. Ингитора сидела рядом и молча смотрела ему в лицо. Руки ее были зябко сжаты на груди под плащом.
— Что ты смотришь на меня? — спросил Торвард, не шевельнувшись, и Ингитора тихо вздрогнула от неожиданности. — Может быть, думаешь, не отрезать ли все-таки мне голову?
— Мне три человека обещали подарить твою голову, — с усталым безразличием отозвалась Ингитора. — Но я больше не хочу ее получить. Лучше пусть она остается там, где есть. Теперь, я знаю, отдельно от тела она меня вовсе не порадует.
Торвард поднялся и сел. В голосе Ингиторы звучала такая безнадежная грусть, словно она лишилась последнего средства утешиться когда-нибудь. Лицо ее погасло, было бледно, под глазами темнели тени.
— Если бы я мог дать что-нибудь тебе взамен… — нерешительно начал Торвард. Он сам не знал, что можно ей предложить, но готов был на все, чего бы она ни попросила. Только бы она попросила хоть что-нибудь!
— Я от тебя ничего не возьму! — грустно ответила Ингитора, и за грустью ее была твердая убежденность, что она поступает как должно.
— Я ведь отпустил Эгвальда ярла и всех его людей. Я ничего не взял у них и ничего не потребую больше. Он… Ты ведь любишь его? — вдруг спросил Торвард, и для этого вопроса ему понадобилось все его мужество. И ответа ее он ждал с таким страхом, какого не испытывал давно. Если вообще когда-нибудь испытывал.
Ингитора подняла на него глаза, и в них не отразилось ничего. Она казалась закрытой на замок.
— Я не люблю никого! — медленно и четко, выделяя каждое слово, ответила она. — И никого не хочу любить. У меня нет сил. Все обман — и любовь, и ненависть. Счастливы альвы и тролли — они не знают ни того ни другого. Твоя Дагейда счастливее меня.
— Нет. Дагейда не счастливее. Она наполовину человек. И она унаследовала от матери способность ненавидеть. Она не умеет любить, но умеет ненавидеть. У нее тоже был отец, и он был убит. Она ненавидела моего отца, а теперь меня…
Торвард прикусил губу, внезапно сообразив, что в этом есть сходство между ними — Дагейдой и Ингиторой. Но девушка, сидящая возле него, была последней на всем свете, в ком он хотел бы увидеть хоть что-то общее с ведьмой Медного Леса.
Ингитора снова подняла на него глаза.
— Знаешь, я никак не привыкну, что ты — это он, — сказала она. Молчание требовало сил, которых у нее сейчас не было, а слова, даже обращенные к нему, облегчали тяжесть на сердце. — Не могу понять, что Торвард — это ты.
Торвард помолчал. Он понял ее, и это было ему и радостно и мучительно одновременно.
— Но Торвард — это я, и ничего тут не поделаешь! — со вздохом сказал он. — От самого себя не убежишь. Я не змея, чтобы вылезать из старой шкуры, даже если она не нравится. И своего прошлого не переменишь. Я тебе говорил… Если бы это зависело от меня, я бы этого не сделал.
— Пойдем! — Ингитора подавила вздох и поднялась на ноги. Она уже не в первый раз слышала эти слова и даже верила им, но они ничего не могли переменить. — Мне здесь не нравится. Раньше ОНА была позади, а теперь впереди. Нам все равно идти к Великаньей Долине — так пойдем побыстрее.
Стоя на самой вершине горы над пещерой Свальнира, маленькая ведьма с нетерпением поглядывала на небо, сжимала кулачки, как будто грозила солнцу и хотела скорее прогнать Суль с небес. Золотая колесница ехала так медленно, а те двое шли так быстро! Напрасно она проскакала впереди них на своем волке, рассеивая по всему пути опутывающие заклятья. Эти двое думали только друг о друге и ничего не замечали. Нужно было средство сильнее.
При солнце в светлое, сильное время ведьме трудно было разбудить древнее темное колдовство. Оно сильнее всего ночью, но еще до ночи они будут здесь! Ей было некогда ждать. И лицо Дагейды кривилось судорогой бессильной ярости: ей мешало солнце, но не в ее власти было прогнать его с небес.
Ингитора устала, но все прибавляла шагу. Они шли мимо Раудберги, тень страшной горы нависала над их дорогой. Оглядываясь на нее, Ингитора видела на вершине стоячие камни, и каждый из них казался живым существом, грозящим неведомой могучей силой. Ингитора крепче сжимала в руке ясеневую палку с рунами, окрашенными их смешанной кровью. Она казалась более надежным оружием, чем даже меч.
Великанья Долина была уже близко, отчетливо виднелись две горы, ограждавшие ее по бокам, и вершина той, дальней, запиравшей долину с севера. Торвард говорил, что она называется Пещерная Гора, потому что в ее ближнем склоне находится пещера Свальнира.
— Как по-твоему — мы успеем сегодня дойти до кургана? — спросила Ингитора.
— Дойти, может, и успеем. Но едва ли у нас останется время на что-нибудь еще.
— Я говорю к тому, что ночью здесь слишком опасно. Я не знаю, что может ОНА вблизи своего гнезда. Даже ты, наверное, всего не знаешь. Гораздо умнее быть в Турсдалене в самый полдень, когда вся нечисть бессильна.
Торвард остановился.
— Мне было бы глупо тебе не верить после всего, что случилось с нами здесь. Но полдень давно миновал. Что ты хочешь сделать — остановиться на ночь здесь, а через Турсдален идти завтра?
— Сейчас, я думаю, нам стоит еще пойти вперед, но в Турсдален не заходить. Мы заночуем перед ней, а в полдень пойдем дальше. Что ты думаешь?
— Я думаю, что тебе виднее. Но тогда нам нечего так торопиться.
— Я сама не знаю, что меня так гонит, — призналась Ингитора и недоверчиво огляделась по сторонам. — Мне все кажется, как будто нас преследует что-то страшное. И хочется бежать со всех ног. Как будто в Великаньей Долине можно укрыться.
— Я думаю, что это ЕЕ старания. Ей вовсе не хочется, чтобы мы шли через Турсдален в полдень, когда она ничего не сможет сделать. Она заманивает нас туда на ночь глядя.
— Так, может, не пойдем? Остановимся здесь? — Ингитора вопросительно посмотрела на своего спутника. В ее противоречивых чувствах к нему было немало уважения к его уму и умению разбираться, что происходит вокруг и что теперь делать.
— Тогда мы не успеем пересечь Турсдален вовремя. Лучше всего сделать так, как ты сказала, — заночевать прямо перед долиной и перейти ее в полдень.
И они снова пошли дальше. Сумерки сгустились, как им показалось, быстро, но они старались убедить себя и друг друга, что это им мерещится от страха. Две горы, сторожившие Турсдален, выросли перед ними во весь рост, как два великана, стоящих на страже перед дверями великаньего конунга. За ними виднелась вершина Пещерной Горы, по которой бродили смутные тени. Черного зева пещеры не было видно — его загораживала длинная пологая скала, пересекавшая Турсдален.
— Пожалуй, дальше мы не пойдем, — сказал Торвард и остановился. — Смотри, как хорошо стоят валуны — как маленькая крыша. Там нас не промочит, даже если ОНА вызовет дождь и град. Сейчас разведем костер, и получится совсем как настоящий дом. Знаешь, мне кажется, что я уже год не ночевал под настоящей человеческой крышей.
— А мне еще кажется, что мы еще год туда не попадем, — грустно ответила Ингитора. — Мне вообще не верится, что где-то на свете есть настоящие человеческие дома.
Сумерки сгущались, со всех сторон наползали серые тени. Помня о туманной мгле, едва не погубившей их ночью и утром, Ингитора боялась смотреть в сторону Турсдалена. Ей казалось, что если она задержит взгляд на пространстве между двумя горами, то оттуда, как на зов, появится что-то страшное.
А ведьма стояла на вершине Пещерной Горы, широко раскинув руки, словно ловила северный ветер. Лицо ее было обращено вниз, в долину. И туда, к пологой скале возле выхода из Турсдалена, могучий холодный ветер нес ее заклинание.
— пела Дагейда, и рыжие горы вокруг повторяли слова заклинания тысячей гулких голосов.
Ночью сильнее
становятся все
мертвые воины,
чем днем при солнце!
И пологая скала дрогнула. Резко взвыл ветер, разнося ужас по всему Медному Лесу, испуганно сжалось в норах зверье, завизжали подкаменные и подкоряжные тролли. И сама земля, великанша Йорд, застонала, чувствуя, как отрывается от нее то, что стало неотделимой частью, и обретает новую, навороженную жизнь.
Свальнир, вставай!
Корней нет у гор,
земля их не держит!
Силой наполнись,
каменный воин,
дрему стряхни!
Именем Имира
я заклинаю:
Свальнир, проснись!
Ингитора и Торвард возле своего костра вскинули головы. Один из наклонно стоящих валунов, служивших им укрытием, угрожающе накренился, и Торвард поспешно вытолкнул Ингитору из его тени.
— Что… — изумленно начала она и вдруг вскрикнула.
Взгляд ее упал на вход в Великанью Долину, а лицо исказилось таким ужасом, какого, казалось, ничто не могло внушить этой смелой девушке. Еще не глядя, Торвард поспешно повернулся к ней спиной и лицом к Турсдалену, схватившись за меч. И тоже не сдержал возгласа. Он знал, на что и на кого идет, но такого он ждать не мог. Такого никто не мог даже вообразить.
Пологая скала, с вековой неподвижностью пересекавшая Турсдален, медленно поднималась. Гудела и дрожала земля под ногами людей, с боков скалы с грохотом сыпались камни и земля, деревья вырывались с корнем и падали, как травинки. А скала медленно вырастала все выше, принимая очертания человеческого тела. Тела великана.
Пальцы Ингиторы с силой впились в плечо Торварда сзади, а в другую свою руку она вцепилась зубами, чтобы не кричать. Торвард облился холодным потом; великан вставал медленно-медленно, но время остановилось, люди не успевали вздохнуть. Ужас превратил их в камень, каменной глыбой навалился на грудь. Что сделает меч против оживающего каменного воина?
Что-то твердое больно уперлось в плечо Торварду; едва ли он сейчас мог ощутить простую боль, но плечо его горело, как будто к нему приложили горящую головню. И он вспомнил: это была палка с рунами огня и света, которую Ингитора намертво сжала в руке, забыв о ней.
— Руны! — едва сумел выговорить Торвард. Отчаянным усилием он овладел собой, обернулся к Ингиторе, всем существом ожидая, что каменный великан вот-вот наступит на них обоих. Резкие порывы холодного ветра, смешанного с гулом, почти валили их с ног. Торвард взял Ингитору за плечи и изо всех сил встряхнул, крича прямо в ее побелевшее лицо:
— Руны! Твои руны! Заклинание! Попробуй!
— Я не… не смогу… нет… — едва выговорила Ингитора, огромными от ужаса глазами глядя мимо плеча Торварда туда, где серая скала вырастала все выше от земли. Уже ясно обозначились очертания головы, бородатого лица с опущенными веками, плеч и груди… Как будто человек медленно садится, просыпаясь… Вот-вот он откроет глаза… Ингитора не владела даже языком, в голове ее не было ни одной мысли, один всепоглощающий ужас.
Торвард понял, что сейчас она ни на что не способна. Крепко держа ее за плечи, он повернул Ингитору спиной к великану и снова встряхнул.
— Ты можешь! Не думай о нем, думай о рунах! Ты знаешь их силу! Ты можешь все! Придумай что-нибудь! Ты можешь!
Ингитора дрожала, но не могла повернуться; сквозь страх она ощутила волнение и уже не говорила нет. Если не получится, то они погибнут оба, и она, и Торвард. О другом она сейчас не могла думать, но в глубине ее сознания билась, как жилка на виске, упрямая мысль: они оба должны выжить, выжить и пойти дальше.
Подняв к глазам ясеневую палку, Ингитора осмотрела прежние руны: они тревожно мерцали темно-багряным цветом засохшей крови. Остановить его, Свальнира, как она остановила и прогнала его братьев Меркера и Токкена. На любую силу найдется другая сила. Бьющийся часто убедится, что есть и сильнейшие. Даже Фенрира Волка…
Ингитора не успела довести до конца этот обрывок мысли, как неведомо откуда всплыли первые строки заклинания, как весло в бурном море, которое, быть может, не дало утонуть смытому с корабля.
Торвард сунул ей в ладонь рукоять ножа. Всем существом ощущая позади себя каменный грохот и дрожание земли под ногами, Ингитора торопливо, но тщательно принялась царапать на ясеневой палке нужные руны.
Первые строфы Ингиторе приходилось кричать, потому что каменный грохот заглушал ее голос. Едва четыре нужные руны были готовы, как Торвард выхватил у нее нож, с размаху полоснул себе по запястью поверх утреннего, едва засохшего шрама, и залил руны обильно льющейся горячей кровью. Кровь его обожгла пальцы Ингиторы, державшие палку, и она испугалась, что крови слишком много. Но заклинание пелось само собой, помимо даже ее воли, как будто кто-то другой пел ее устами. Какая-то иная сила проснулась в ее груди.
Фенрира цепью
асы сковали,
чтоб в мир он не вышел
до реченного срока.
Корней нет у гор,
но нет и движенья;
Свальнир, скалою
навеки пребудь!
Спи непробудно,
мертвый из мертвых,
покуда не выйдет
сам Фенрир из тьмы!
Руны я режу —
Typс и еще три;
Смерть, Неподвижность,
Бессилье вовек!
Свальнир закован
в крепкие цепи;
вовек нерушима
воля богов!
Ингитора произнесла последнюю строфу, и собственный голос почти оглушил ее. Грохот за спиной сменился шорохом и постукиванием камней.
Зажав ладонью порез на запястье Торварда, а в другой руке держа ясеневую палку с рунами, Ингитора обернулась к Великаньей Долине. Тело Свальнира застыло, снова обретя неподвижность камня. Но эта новая скала поднялась высоко и приобрела ясные очертания сидящего великана. По-прежнему видны были голова и бородатое лицо, плечи и грудь. Но глаза оставались закрыты. Медленно таял в глубине, отступал, как волна отлива, стон земли.
— Все! — сказал Торвард, не сводя глаз с сидящего великана. Он старался говорить твердо, но против воли голос его дрожал. — Ты посадила его. Теперь пойдем. Он больше не встанет.