Страница:
— Где она? — спросила Ингитора у женщин.
— Да вон! — Гудруна махнула рукой в сторону ворот. — Вон, каркает, ворона. Нам Сколь сказал, он слышал.
Ингитора заперла кладовку, прицепила ключ к цепочке между серебряными застежками на груди и пошла со двора. Со стороны моря дул сильный прохладный ветер, с шорохом качались под ногами Ингиторы кустики вереска, давшие название усадьбе Льюнгвэлир — Вересковые Поляны. Еще из ворот усадьбы она увидела Ормхильд. Старуха стояла над обрывом морского берега, ветер трепал края ее темной неподпоясанной накидки, и она в самом деле была похожа на ворону. Обратив лицо навстречу шуму моря и закрыв глаза, старуха тянула носом воздух. Она уже несколько лет почти ничего не видела, и головная повязка у нее была надвинута на самые брови, чтобы уберечь слабые глаза от слишком резкого света. Зато нос у нее был крупным и так решительно устремлялся вперед, что походил на птичий клюв. Казалось, что этим носом Ормхильд не просто чует все запахи на день пути вокруг, но и видит лучше, чем глазами.
Ингитора подошла поближе, стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания старухи. Ее пробирала мелкая внутренняя дрожь. Ормхильд часто ошибалась в добрых пророчествах. Но в дурных она обычно бывала права. А теперь она предрекла уже пять смертей — куда уж хуже.
— Орел расправил крылья, подул ветер! — разобрала Ингитора в бормотании Ормхильд. — Пожиратель Трупов расправил крылья на самом краю небес! Ветер летит над миром! На спине ветра скачут духи! Я вижу их, они летят домой! Они хотят погреться у родного очага! Славная дорога их ждет — в Валхаллу, в палаты Одина, Блестящие Щитами! Аудуна я вижу и Грани, Хегни и Рандвера! Гейра я вижу! И ведет их сам Скельвир хёльд!
Ингитора сильно вздрогнула, как будто ее ударили.
— Что ты несешь, безумная! — вскрикнула она, уже не заботясь, что помешает старухе говорить с духами. — Опомнись! Ты назвала моего отца! Этого не может быть! Ты все врешь, проклятая! Скажи, что ты врешь!
Ормхильд резко повернулась, сжала перед грудью сухие руки со скрюченными пальцами, похожими на птичьи когти. Раскрыв тусклые глаза, она силилась рассмотреть стоявшую перед ней девушку. А Ингитора сжала кулаки, как будто собиралась драться, на щеках ее горел гневный румянец, длинные густые волосы русо-рыжеватого оттенка вились на ветру за ее плечами, как плащ.
— Этого не может быть! — настойчиво восклицала она. — Ты не видела духа моего отца! Говори же — не видела!
— Как я могу не узнать дух хельда, когда я всю жизнь прожила в его доме? — проскрипела в ответ старуха. — Я была здесь, когда он родился, я была на его свадьбе, я буду на его погребении. Скоро он вернется домой! Только жена увидит его, а он её нет! Нет больше руки, которая надевала на палец кольцо! Нет руки, державшей меч! Скоро он будет здесь!
В негодовании Ингитора резко повернулась и бегом пустилась назад к воротам усадьбы. Ей хотелось выбросить из головы слова безумной старухи, убежать от них. Пусть их унесет и развеет ветром! Всякая смерть — горе, жаль будет, если Аудун, Рандвер и другие не вернутся живыми. И Гейр — обидно погибнуть в первом же походе! Но отец! Ингитора не могла представить даже, что отец не вернется, никогда больше не будет сидеть во главе стола в гриднице, и ей не придется встречать его из похода, не придется провожать, стоя на том самом мысу, откуда Ормхильд вынюхивает духов. При одной мысли об этом очертания гор, моря, неба дрожали в глазах Ингиторы, готовые рухнуть, как шаткая хижина с плетенными из прутьев стенами. Отец был для Ингиторы важнее всех на свете, она любила его и гордилась им, и часто жалела, что не родилась мальчиком — тогда она уже восемь лет сопровождала бы его в походах. Год делился для нее на зиму и лето не по тому что тепло или холодно, а по тому, дома отец или нет. Пора ожидания тянулась для нее долго, и страшнее огня была мысль,что это ожидание станет вечным. Это нелепо, невозможно!
— Ну что, ты нашла ее? Велела ей замолчать? — окликнул ее во дворе усадьбы голос Гудруны. Ингитора повернулась, и обе женщины умолкли, не решаясь больше ни о чем ее спрашивать. Лицо хозяйской дочери горело таким гневом, в каком они ее редко видели.
Ничего не ответив им, Ингитора бросилась в дом.
— Корабль идет по фьорду! Корабль во фьорде! — кричали во дворе. — «Коршун» возвращается!
Бросив решето на стол, Ингитора кинулась из дома. Вот уже три дня, прошедшие после пророчества Ормхильд, она жила в напряженном ожидании вестей. Она старалась убедить себя, что все пустое, что старуха сказала неправду, что эта тревога пройдет без следа, как саднящая царапина, пройдет и забудется. Но вот вести пришли.
— Да ты напутал! — Женщины и рабы обступили плотной толпой мальчишку, принесшего новость, и не пускали его к хозяйскому дому.
— Пустите, я расскажу хозяйке! «Коршун» возвращается! — кричал Сколь, стараясь пробиться через толпу.
— Да не может это быть «Коршун»! Он сейчас должен только доплыть до Квартинга! А назад он вернется не раньше чем через месяц!
— Я не напутал! Это «Коршун»! Посмотрите сами!
— А может, он и вернулся! — раздался с крыльца голос хозяйки, Торбьёрг. — Может быть, к Квартингу вышел Бергвид Черная Шкура, а Скельвир не из тех, кто ищет напрасной гибели. Пойдемте посмотрим!
Галдящей толпой женщины, челядь, дети, десяток оставшихся в Льюнгвэлире хирдманов пошли к берегу моря. Ингитора бежала впереди всех. Сердце ее стучало так, что готово было выпрыгнуть. Не добежав до обрыва, она уже задыхалась, словно сбегала до Сосновых Бугров и обратно. Никогда еще с ней такого не было.
Взору ее открылось пространство Льюнгфьорда. Изогнутый серп серебристо-серой воды блестел под солнцем, обрамленный склонами гор. Большие плоские валуны были рассеяны по всему берегу, по длинным откосам над фьордом, поросшим мхом, вереском, мелкими елочками. Вдали, у самого горла фьорда, виднелся корабль. Заслонив рукой глаза от солнца, Ингитора щурилась, стараясь его рассмотреть. Может, это и «Коршун». Нет никаких признаков, что это не он. Корабль своего отца Ингитора знала не хуже, чем постройки родной усадьбы. «Коршун» был уже не новым кораблем, Ингитора помнила его с детства. Не глазами, а сердцем она издалека чувствовала, что это он. И сердце в ее груди похолодело. Лучше бы это был не он. Великие боги, святые властители, пусть это будет не он. Пусть это будет кто угодно, хоть Бергвид Черная Шкура, только не «Коршун». Раньше Ингиторе и в голову бы не пришло, что она будет ждать корабль своего отца с ужасом.
Обитатели усадьбы догнали ее, кто-то встал рядом, высматривая корабль во фьорде, кто-то спустился к месту, где в Льюнгфьорде причаливали корабли. Женщины оживленно гудели, дети подпрыгивали от нетерпения. Оглянувшись, Ингитора нашла глазами Асгерду, потом Асни, жену Аудуна, ее детей Ульва и Торунну. Они уже сироты. При всем нежелании верить в дурные пророчества Ормхильд Ингитора не могла отделаться от впечатления, что видит сирот. Серая печать вдовства лежала на лицах женщин, еще не знающих о своей беде. Ингитора думала об этом, невольно вытесняя из головы последние слова Ормхильд. Слова о том, что сама она тоже сирота.
Корабль приближался. Когда в прежние годы обитатели усадьбы вот так же выбегали его встречать, им казалось, что он едва ползет, словно дочери Эгира для забавы держат его снизу за днище. Но теперь «Коршун» летел как на крыльях. Уже видно было, как блестят на взмахах мокрые лопасти весел, видна была резная голова коршуна на переднем штевне и даже бронзовый флюгер. Ингитора почему-то вспомнила, как отец пять лет назад купил этот флюгер у торговых людей, остановившихся в Льюнгвэлире на Праздник Середины Лета. И вот флюгер возвращается, ему ничего не сделалось. А отец?
Корабль был уже так близко, что можно было разглядеть людей на веслах, кормчего Бьярни на его сиденье возле руля. Ингитора шарила взглядом по кораблю, от носа до кормы и обратно, выискивая знакомую крепкую фигуру отца, его плечи, плотно обтянутые кожаными доспехами, его непокрытую голову с повязкой через лоб, держащей волосы. Она сама вышивала ему эти повязки, и отец говорил, что они приносят ему удачу. Она так сильно хотела его увидеть, что почти видела, но его не было. Опять и опять убеждаясь в этом, Ингитора невольно подбирала объяснения, которые уберегут ее еще на какое-то время. Он заболел в пути и остался где-то на стоянке. Его кто-то зазвал в гости. Он в плену. Что угодно, только не убит!
С высоты обрыва ей был виден весь корабль. И в глаза Ингиторе бросилось что-то длинное и темное, уложенное возле почетного сиденья на носу. Какой-то сверток, покрытый толстой темной тканью. У более широкого конца свертка виднелся щит. Щит Скельвира хёльда.
Теперь сомневаться и надеяться бьло невозможно. Непоправимое горе так бурно ворвалось в сердце Ингиторы, что ей захотелось тут же броситься с обрыва вниз, в серые пенные волны. Но она удержалась. Она — хозяйская дочь, на нее все смотрят. Она должна показать женщинам, как нужно достойно переносить горе. Эта мысль держала ее, как стальной стержень, пока она медленно шла с обрыва к месту причала. Осознание беды так оглушило ее, что Ингитора шла, не чувствуя под ногами земли и камней, весь мир вокруг казался хрупким и режущим, как тонкий лед.
Корабль подошел, хирдманы попрыгали в воду, потащили «Коршуна» на берег. Лица мужчин выглядели виноватыми и удрученными. Они не глядели в глаза Торбьёрг, стоявшей на плоском камне. С этого камня она всегда приветствовала их возвращение. На этом камне она всегда встречала мужа. Сейчас Скельвир хёльд вернулся к ней на своем щите. Кричали женщины, билась в рыданиях Асгерда, и рослая Гудруна едва могла удержать ее в объятиях, чтобы не дать разбить ей голову о камни.
Ингитора этого не слышала. Ее взгляд был прикован к длинному свертку, который несли по воде на плечах Оттар и Торскег. Она стояла возле Встречального Камня, как называла его Торбьёрг. Не оборачиваясь к матери, Ингитора слышала сзади тихое тяжелое дыхание. Крик рвался из ее груди и грозил разорвать, если она его не выпустит. Но она молчала, неистово сжав серебряные подвески на груди.
Оттар и Торскег подошли к Встречальному Камню и молча положили свою ношу на землю. Выпрямившись, Оттар мельком встретил застывший взгляд Ингиторы и тут же опустил глаза. Ему было нечего ей сказать.
Скельвир хёльд лежал в опочивальне, одетый в свои лучшие цветные одежды, с мечом в руках. Назавтра назначено было погребение, и хирдманы уже приготовили костер на дальнем холме за капищем. В опочивальне было темно, только маленький фитилек в плошке тюленьего жира освещал лицо мертвеца. Ингитора с трудом могла поверить, что это лежит ее отец. Ей все казалось, что произошла какая-то страшная, нелепая ошибка, что отец ее где-то в другом месте. Хирдманы рассказали, что в бою он получил сильный удар в живот и шесть дней мучился, прежде чем Один наконец избавил его от страданий и взял к себе. Вот почему Ормхильд увидела его дух только за три дня до возвращения корабля — он умер не вместе с другими, а уже неподалёку от дома.
Скельвир хёльд сильно исхудал за те тяжкие дни, лицо его было серым, как волчья шкура, вокруг глаз темнели страшные черные круги, губы были белыми, а на них виднелись отпечатки его собственных зубов. Сидя на маленькой скамеечке в углу, Ингитора смотрела в это лицо, стараясь понять, что же это, как это. И знакомые черты проступали под серой личиной смерти. Это был он, и он был мертв. Никогда отец не поднимется с этого ложа. Никогда не откроет глаз, не улыбнется дочери. Его больше нет, а то, что лежит на вышитых покрывалах, — это уже не он.
Ингитора дрожала, обхватив себя за плечи. Осознание беды накатывало на нее порывами, как холодная приливная волна. Слезы вскипали в глазах и тут же сохли, как замороженные. Горе мешалось в ее сердце со страхом. Дом без отца, усадьба без хозяина все равно что хижина без дверей, насквозь продуваемая всеми бурями. Как они будут теперь жить? Кто будет им защитой? И кто отомстит за отца?
Ингитора снова посмотрела на лежащее тело. Кто убил его? Хирдманы рассказали о ночной битве, но в рассказе их было слишком много неясного. Кто был предводителем той дружины, с которой они бились? Чей корабль на шестьдесят скамей они видели? Кто нанес Скельвиру тот удар? Ответить никто не мог, и от этого к горю и гневу добавлялась горькая досада.
Скрипнула дверь, в опочивальню вошла Ормхильд. В руках она несла пару кожаных башмаков, вышитыхособыми узорами, — башмаки Хель.
— Пора обувать хельда в дальнюю дорогу! — бормотала старуха. — Идти ему далеко. Пожалуй, мы с ним и не свидимся больше!
Ингитора отвернулась. Сердце в ее груди как будто сжимала какая-то холодная рука, она хотела заплакать, облегчить свое горе слезами, но не могла. Она казалась себе застывшей, будто мертвой.
Вслед за старухой в опочивальню вошли Торбьёрг-хозяйка и Оттар. Хирдман нес факел. Оттар вставил его в железную скобу на стене.
— Но, может быть, вы заметили хоть какой-то признак? — продолжала расспрашивать его хозяйка. Видно, и ей не давали покоя те же мысли, что и Ингиторе. — Ведь Асвард и Гейр видели их стоянку, пока было еще не очень темно. И ты говоришь, что во время битвы поблизости горели костры. Должны же вы были увидеть хоть что-то!
Лицо Торбьёрг-хозяйки оставалось спокойным, но иной Ингитора и не могла ее представить. Она никогда не видела матери ни в порыве радости, ни в порыве горя. Торбьёрг считала, что свои чувства достойная женщина должна скрывать. Глядя, как бестрепетно она приняла смерть мужа, чужой человек подумал бы,что она не любила его. Но Ингитора знала, что это неправда. Торбьёрг любила Скельвира, и едва ли кому-то удастся склонить ее ко второму браку, хотя она еще молода в неполных сорок лет, свежа и хороша собой. Даже сейчас она думала не о своем горе, а о чести мужа. Скельвир говорил, что для настоящего мужчины найдется занятие получше, чем оплакивать мертвых. Это значит — отомстить за них. Дух отважного хельда больше порадуется, видя отмщение, чем слушая причитания и вопли.
— Ты сама говорила с Асвардом, госпожа, — отвечал Оттар. — Он видел только то, что у корабля козлиная голова на штевне, но у фьяллей на редком корабле ее нет. А из тех, с кем мы встретились в этой битве, мы никого не знали раньше. Может быть, наши мертвые увидели больше, — помолчав, тихо добавил он. — Но их уже не спросишь.
— Ты сказал глупость! — проскрипела Ормхильд. — Скельвир хёльд теперь знает, кто убил его. Даже если он не знал того человека при жизни, теперь дух его узнал все — и род убийцы, и его имя.
— Ты можешь узнать их? — Торбьёрг с живостью повернулась к старухе. Голос ее задрожал, выдавая горячее желание, самое важное из тех, что теперь могли у нее быть. — Ведь ты умеешь говорить с духами! Позови их! Позови дух Скельвира, спроси у него! Я дам тебе все, что ты захочешь!
— Я хочу корову и молодую рабыню, — тут же отозвалась старуха.
— Ты получишь их! — горячо заверила хозяйка. — Выбери сама и то, и другое. Но я должна знать, кто убил моего мужа!
— Это не так легко. — Ормхильд уселась на скамеечку возле покойника и обхватила руками колени. Закрыв глаза, она склонила голову набок и заговорила, слегка покачиваясь: — Я знаю одно заклинание, которое позовет дух хельда и поможет ему рассказать истину. Но мне не справиться одной. На мой голос он не очень-то отзовется. Кто-то должен помочь мне.
— Проси любую помощь, я все дам тебе!
Ормхильд открыла глаза. Их мутный взгляд коснулся сначала Торбьёрг, потом перешел на Ингитору. Девушка поежилась. Слова старухи, густые тени от факела, дрожащие на темных бревенчатых стенах, наполняли ее тревожным чувством, как будто опочивальня уже полна невидимых духов.
— Пусть флинна поможет мне, — сказала старуха. — Хёльд любил ее. На ее голос он отзовется. Пусть она задает ему вопросы, он ответит ей.
— Но я не знаю заклятий, — боязливо прошептала Ингитора. Мать устремила на нее такой пронзительный взгляд, что она снова поежилась. Можно подумать, что она не хочет помочь.
— Я знаю, — сказала Ормхильд. — Я буду говорить, а ты повторяй за мной.
— Хорошо, — ответила Ингитора, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Я все сделаю.
— Вы отойдите. — Ормхильд встала со скамеечки и показала Торбьёрг и Оттару в сторону. — Пусть он не видит вас. А ты иди сюда.
Ингитора подошла к старухе. Ормхильд хотела взять ее за руку, но Ингитора побоялась прикосновения ее сухих скрюченных пальцев и подставила запястье, прикрытое рукавом рубахи. Ормхильд вцепилась в ее запястье и подвела к лежанке. Ингитора дрожала, даже деревянные резные драконы на столбах по углам постели, казалось, свирепо скалили зубы на нее.
— Идем вот так!
Ормхильд повела ее вокруг лежанки, ступая против солнца. Всякому ясно, что в доброй ворожбе так не ходят, но Ингитора шла, помня об отце. Он прошел более страшными дорогами.
— Повторяй! — велела Ормхильд и тихо запела тонким пронзительным голосом:
И вдруг тело Скельвира дрогнуло и стало приподниматься. Весь мир дрожал и переливался гранями жизни и смерти, Ингитора сама не знала, в каком из миров она. Она видела только, что отец сел на лежанке, лицо его было обернуто в ее сторону, веки приподнялись. Пустой, невидящий, без искры жизни взгляд был устремлен прямо на нее.
— Ингитора! — глухо, медленно, как из-под земли прозвучал голос, в котором она не могла узнать голоса отца. Губы мертвеца были сомкнуты, голос шел прямо из его груди. — Ингитора, дочь моя! Я слышал твой голос. Я не вижу тебя. Где ты? Ты здесь?
Обливаясь холодной дрожью, Ингитора не знала, что ей делать. Как живые не видят духов, так и духи не видят живых.
— Отвечай! — прошипела Ормхильд.
— Да, отец, я здесь! — осевшим голосом ответила Ингитора. Ей было трудно говорить, как будто что-то сжимало ей горло.
— Горько мне знать, что я ухожу в палаты Одина, оставив в земном мире жену и дочь, за которых некому заступиться! — продолжал Скельвир, по-прежнему глядя прямо на застывшую Ингитору и не видя ее. — Горько мне и то, что я не буду отомщен. Нет у меня сына, некому поставить обо мне камень, некому отомстить убийце, отнявшему мою жизнь.
— Мы поставим по тебе камень, отец, и ярко окрасим руны! — сказала Ингитора. В голосе мертвеца она расслышала такую скорбь, что жалость в ее сердце победила даже страх. — И мы не дадим убийце уйти от мести! Скажи нам — кто он?
— Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей, лишил меня жизни, — ответил Скельвир. Торбьёрг в стороне ахнула, и Ингитора едва удержала вскрик. — Я узнал его по шраму на щеке. Ведь носит он прозвание Рваная Щека, и не раз я встречался с ним прежде. Он направил копье против меня. Он виновен в моей смерти. И он в долгу перед теми, кому дорога моя честь. Горе мне, что не дали мне сына великие боги. Теперь же прощайте. Да хранит судьба вас.
Вымолвив это, Скельвир опустился снова на покрывала и замер. Серая тень смерти застыла на его лице. Холодный ветер мгновенно промчался по опочивальне, унес и развеял дыхание иных миров. В тишине стали слышны шаги и голоса людей в других покоях дома.
Ормхильд выпустила запястье Ингиторы. Разом ослабев, девушка села прямо на пол, спрятала лицо в ладонях и заплакала. Вот теперь она полностью осознала свое горе, и нестерпимая боль утраты терзала ее сердце.
Ингитора слушала висы, а на душе ее было тяжело и пусто. Мать зачем-то нарядила ее как на праздник — дала белую шелковую рубаху, красное платье с цветной тесьмой по подолу, две серебряные застежки, круглые, размером чуть ли не с ладонь, покрытые тонким красивым узором, а вместо простой цепочки соединила их ожерельем из крупных серебряных бусин. Торбьёрг-хозяйка сама расчесала дочери волосы, но не велела заправлять их концы спереди за пояс, как Ингитора нередко делала, чтобы не мешались, а оставила распущенными, только лоб ее перевязала лентой с густой золотой вышивкой.
Но Ингитора осталась равнодушна ко всей этой красоте. Первые волны горя схлынули, осталась глубокая тоска, ощущение сиротства и беззащитности. После того, как о смерти отца было сказано столько слов и пролито столько слез, она примирилась с этой мыслью. Ей уже казалось, что все идет своим чередом. Все, что когда-то родилось, в свой черед должно умереть. Думать о будущем ей не хотелось. Этот пир был последним остатком прежней жизни, в которой был отец. Завтра начнется что-то совсем новое, но это будет завтра.
Торвард конунг! Никогда раньше Ингиторе не приходилось задумываться об этом человеке, но теперь он стал для нее важнее всех на свете. Бывает так, что любовь придает жизни особый смысл, ставит любимое существо в центр мира, как новый Иггдрасиль, окрашивает небо и землю в яркие цвета. Раньше таким Иггдрасилем был для Ингиторы отец. Теперь его не было, и место его занял его убийца. Отныне главной мыслью дочери Скельвира хельда должна стать мысль о мести, ненависть должна занять место любви. Теперь ей предстоит думать о Торварде конунге со страстью и самозабвением — до тех пор, пока он не заплатит свой кровавый долг.
Ингитора огляделась, потом окликнула кормчего Бьярни. Это был один из самых давних хирдманов Скельвира. Он жил на усадьбе Льюнгвэлир, сколько Ингитора себя помнила.
— Бьярни! — позвала она. Кормчий обернулся. Лицо его было опухшим, как с тяжелого похмелья, седая борода свалялась, глаза покраснели, морщины на лбу углубились. Трудно было поверить, что он совсем еще не стар и мало на каком корабле руль в таких крепких руках, как на «Коршуне». Гибель хельда осиротила и состарила его дружину раньше времени.
— Бьярни, скажи — ты встречал конунга фьяллей? — спросила Ингитора. — Торварда сына Торбранда?
— Встречал, — вяло отозвался Бьярни. Он пил с самого утра, еще пока не начался поминальный пир, и теперь был уже порядком пьян. — Скажу тебе, флинна, мало найдется воинов по всему Морскому Пути, кто его не встречал. Да и другие — и улады, скраммы, итанны, и даже говорлины хорошо знают его меч.
— Какой он? Расскажи, что ты еще о нем знаешь?
— Я знаю… Спроси еще Траина, ведь Траин остался без ноги как раз в битве с дружиной Торварда. Я видел его тогда. Торварда издалека заметно. Ростом и силой он как сам Тор, пожалуй. Храбростью он превосходит всех, это даже враги его признают. Еще он любит одеваться поярче — чтобы враги не спутали его с другим, хотя это нелегко. Говорят, что со своими людьми он щедр, приветлив, прост в обращении… Не знаю, я не сидел с ним за столом. Еще говорят, что его мать — колдунья.
— А еще говорят, что ему покровительствует валькирия, — вступил в беседу Торкель Копыто. — В битвахона закрывает его щитом, потому он неуязвим для оружия!
— А откуда тогда у него шрам на щеке? — спросила Ингитора.
— Не знаю откуда, но говорят… — Торкель ухмыльнулся. — Говорят, что однажды в бою он проглотил стрелу!
— Чтоб она встала ему поперек горла! — пожелала Ингитора. В душе ее вскипела досада, близкая к отчаянию. Воображению ее рисовался облик воина огромного роста и силы; на две головы возвышаясь над толпой, он шел через поле битвы, обеими руками держа меч и круша всех направо и налево, как косарь косит траву. И этому человеку они теперь должны мстить!
— Наш хёльд всегда выбирал все самое лучшее! — сказал Торкель. — И врага он себе выбрал — на зависть!
Ингитора сердито оглянулась на хирдмана — эти слова показались ей насмешкой.
— Послушайте меня, люди! — заговорила Торбьёрг-хозяйка, поднявшись с места. Хирдманы и женщины постепенно затихли за столами. — Вы знаете все, что отныне место хозяина в усадьбе Льюнгвэлир свободно, — продолжала Торбьёрг, показывая на почетное место меж резных столбов. — Никогда больше моему мужу, Скельвиру хельду, не сесть сюда. Отныне он будет сидеть в палатах Одина среди эйнхериев. Он погиб в бою, и жизни его лишила рука Торварда сына Торбранда, конунга фьяллей. Сам Скельвир поведал нам об этом после смерти. Горько жаловался он на то, что нет у него сына и некому за него отомстить.Ответьте мне, славные мужи, ходившие в походы со Скельвиром: нет ли среди вас такого, кто пожелает взять на себя долг мести?
— Да вон! — Гудруна махнула рукой в сторону ворот. — Вон, каркает, ворона. Нам Сколь сказал, он слышал.
Ингитора заперла кладовку, прицепила ключ к цепочке между серебряными застежками на груди и пошла со двора. Со стороны моря дул сильный прохладный ветер, с шорохом качались под ногами Ингиторы кустики вереска, давшие название усадьбе Льюнгвэлир — Вересковые Поляны. Еще из ворот усадьбы она увидела Ормхильд. Старуха стояла над обрывом морского берега, ветер трепал края ее темной неподпоясанной накидки, и она в самом деле была похожа на ворону. Обратив лицо навстречу шуму моря и закрыв глаза, старуха тянула носом воздух. Она уже несколько лет почти ничего не видела, и головная повязка у нее была надвинута на самые брови, чтобы уберечь слабые глаза от слишком резкого света. Зато нос у нее был крупным и так решительно устремлялся вперед, что походил на птичий клюв. Казалось, что этим носом Ормхильд не просто чует все запахи на день пути вокруг, но и видит лучше, чем глазами.
Ингитора подошла поближе, стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания старухи. Ее пробирала мелкая внутренняя дрожь. Ормхильд часто ошибалась в добрых пророчествах. Но в дурных она обычно бывала права. А теперь она предрекла уже пять смертей — куда уж хуже.
— Орел расправил крылья, подул ветер! — разобрала Ингитора в бормотании Ормхильд. — Пожиратель Трупов расправил крылья на самом краю небес! Ветер летит над миром! На спине ветра скачут духи! Я вижу их, они летят домой! Они хотят погреться у родного очага! Славная дорога их ждет — в Валхаллу, в палаты Одина, Блестящие Щитами! Аудуна я вижу и Грани, Хегни и Рандвера! Гейра я вижу! И ведет их сам Скельвир хёльд!
Ингитора сильно вздрогнула, как будто ее ударили.
— Что ты несешь, безумная! — вскрикнула она, уже не заботясь, что помешает старухе говорить с духами. — Опомнись! Ты назвала моего отца! Этого не может быть! Ты все врешь, проклятая! Скажи, что ты врешь!
Ормхильд резко повернулась, сжала перед грудью сухие руки со скрюченными пальцами, похожими на птичьи когти. Раскрыв тусклые глаза, она силилась рассмотреть стоявшую перед ней девушку. А Ингитора сжала кулаки, как будто собиралась драться, на щеках ее горел гневный румянец, длинные густые волосы русо-рыжеватого оттенка вились на ветру за ее плечами, как плащ.
— Этого не может быть! — настойчиво восклицала она. — Ты не видела духа моего отца! Говори же — не видела!
— Как я могу не узнать дух хельда, когда я всю жизнь прожила в его доме? — проскрипела в ответ старуха. — Я была здесь, когда он родился, я была на его свадьбе, я буду на его погребении. Скоро он вернется домой! Только жена увидит его, а он её нет! Нет больше руки, которая надевала на палец кольцо! Нет руки, державшей меч! Скоро он будет здесь!
В негодовании Ингитора резко повернулась и бегом пустилась назад к воротам усадьбы. Ей хотелось выбросить из головы слова безумной старухи, убежать от них. Пусть их унесет и развеет ветром! Всякая смерть — горе, жаль будет, если Аудун, Рандвер и другие не вернутся живыми. И Гейр — обидно погибнуть в первом же походе! Но отец! Ингитора не могла представить даже, что отец не вернется, никогда больше не будет сидеть во главе стола в гриднице, и ей не придется встречать его из похода, не придется провожать, стоя на том самом мысу, откуда Ормхильд вынюхивает духов. При одной мысли об этом очертания гор, моря, неба дрожали в глазах Ингиторы, готовые рухнуть, как шаткая хижина с плетенными из прутьев стенами. Отец был для Ингиторы важнее всех на свете, она любила его и гордилась им, и часто жалела, что не родилась мальчиком — тогда она уже восемь лет сопровождала бы его в походах. Год делился для нее на зиму и лето не по тому что тепло или холодно, а по тому, дома отец или нет. Пора ожидания тянулась для нее долго, и страшнее огня была мысль,что это ожидание станет вечным. Это нелепо, невозможно!
— Ну что, ты нашла ее? Велела ей замолчать? — окликнул ее во дворе усадьбы голос Гудруны. Ингитора повернулась, и обе женщины умолкли, не решаясь больше ни о чем ее спрашивать. Лицо хозяйской дочери горело таким гневом, в каком они ее редко видели.
Ничего не ответив им, Ингитора бросилась в дом.
— Корабль идет по фьорду! Корабль во фьорде! — кричали во дворе. — «Коршун» возвращается!
Бросив решето на стол, Ингитора кинулась из дома. Вот уже три дня, прошедшие после пророчества Ормхильд, она жила в напряженном ожидании вестей. Она старалась убедить себя, что все пустое, что старуха сказала неправду, что эта тревога пройдет без следа, как саднящая царапина, пройдет и забудется. Но вот вести пришли.
— Да ты напутал! — Женщины и рабы обступили плотной толпой мальчишку, принесшего новость, и не пускали его к хозяйскому дому.
— Пустите, я расскажу хозяйке! «Коршун» возвращается! — кричал Сколь, стараясь пробиться через толпу.
— Да не может это быть «Коршун»! Он сейчас должен только доплыть до Квартинга! А назад он вернется не раньше чем через месяц!
— Я не напутал! Это «Коршун»! Посмотрите сами!
— А может, он и вернулся! — раздался с крыльца голос хозяйки, Торбьёрг. — Может быть, к Квартингу вышел Бергвид Черная Шкура, а Скельвир не из тех, кто ищет напрасной гибели. Пойдемте посмотрим!
Галдящей толпой женщины, челядь, дети, десяток оставшихся в Льюнгвэлире хирдманов пошли к берегу моря. Ингитора бежала впереди всех. Сердце ее стучало так, что готово было выпрыгнуть. Не добежав до обрыва, она уже задыхалась, словно сбегала до Сосновых Бугров и обратно. Никогда еще с ней такого не было.
Взору ее открылось пространство Льюнгфьорда. Изогнутый серп серебристо-серой воды блестел под солнцем, обрамленный склонами гор. Большие плоские валуны были рассеяны по всему берегу, по длинным откосам над фьордом, поросшим мхом, вереском, мелкими елочками. Вдали, у самого горла фьорда, виднелся корабль. Заслонив рукой глаза от солнца, Ингитора щурилась, стараясь его рассмотреть. Может, это и «Коршун». Нет никаких признаков, что это не он. Корабль своего отца Ингитора знала не хуже, чем постройки родной усадьбы. «Коршун» был уже не новым кораблем, Ингитора помнила его с детства. Не глазами, а сердцем она издалека чувствовала, что это он. И сердце в ее груди похолодело. Лучше бы это был не он. Великие боги, святые властители, пусть это будет не он. Пусть это будет кто угодно, хоть Бергвид Черная Шкура, только не «Коршун». Раньше Ингиторе и в голову бы не пришло, что она будет ждать корабль своего отца с ужасом.
Обитатели усадьбы догнали ее, кто-то встал рядом, высматривая корабль во фьорде, кто-то спустился к месту, где в Льюнгфьорде причаливали корабли. Женщины оживленно гудели, дети подпрыгивали от нетерпения. Оглянувшись, Ингитора нашла глазами Асгерду, потом Асни, жену Аудуна, ее детей Ульва и Торунну. Они уже сироты. При всем нежелании верить в дурные пророчества Ормхильд Ингитора не могла отделаться от впечатления, что видит сирот. Серая печать вдовства лежала на лицах женщин, еще не знающих о своей беде. Ингитора думала об этом, невольно вытесняя из головы последние слова Ормхильд. Слова о том, что сама она тоже сирота.
Корабль приближался. Когда в прежние годы обитатели усадьбы вот так же выбегали его встречать, им казалось, что он едва ползет, словно дочери Эгира для забавы держат его снизу за днище. Но теперь «Коршун» летел как на крыльях. Уже видно было, как блестят на взмахах мокрые лопасти весел, видна была резная голова коршуна на переднем штевне и даже бронзовый флюгер. Ингитора почему-то вспомнила, как отец пять лет назад купил этот флюгер у торговых людей, остановившихся в Льюнгвэлире на Праздник Середины Лета. И вот флюгер возвращается, ему ничего не сделалось. А отец?
Корабль был уже так близко, что можно было разглядеть людей на веслах, кормчего Бьярни на его сиденье возле руля. Ингитора шарила взглядом по кораблю, от носа до кормы и обратно, выискивая знакомую крепкую фигуру отца, его плечи, плотно обтянутые кожаными доспехами, его непокрытую голову с повязкой через лоб, держащей волосы. Она сама вышивала ему эти повязки, и отец говорил, что они приносят ему удачу. Она так сильно хотела его увидеть, что почти видела, но его не было. Опять и опять убеждаясь в этом, Ингитора невольно подбирала объяснения, которые уберегут ее еще на какое-то время. Он заболел в пути и остался где-то на стоянке. Его кто-то зазвал в гости. Он в плену. Что угодно, только не убит!
С высоты обрыва ей был виден весь корабль. И в глаза Ингиторе бросилось что-то длинное и темное, уложенное возле почетного сиденья на носу. Какой-то сверток, покрытый толстой темной тканью. У более широкого конца свертка виднелся щит. Щит Скельвира хёльда.
Теперь сомневаться и надеяться бьло невозможно. Непоправимое горе так бурно ворвалось в сердце Ингиторы, что ей захотелось тут же броситься с обрыва вниз, в серые пенные волны. Но она удержалась. Она — хозяйская дочь, на нее все смотрят. Она должна показать женщинам, как нужно достойно переносить горе. Эта мысль держала ее, как стальной стержень, пока она медленно шла с обрыва к месту причала. Осознание беды так оглушило ее, что Ингитора шла, не чувствуя под ногами земли и камней, весь мир вокруг казался хрупким и режущим, как тонкий лед.
Корабль подошел, хирдманы попрыгали в воду, потащили «Коршуна» на берег. Лица мужчин выглядели виноватыми и удрученными. Они не глядели в глаза Торбьёрг, стоявшей на плоском камне. С этого камня она всегда приветствовала их возвращение. На этом камне она всегда встречала мужа. Сейчас Скельвир хёльд вернулся к ней на своем щите. Кричали женщины, билась в рыданиях Асгерда, и рослая Гудруна едва могла удержать ее в объятиях, чтобы не дать разбить ей голову о камни.
Ингитора этого не слышала. Ее взгляд был прикован к длинному свертку, который несли по воде на плечах Оттар и Торскег. Она стояла возле Встречального Камня, как называла его Торбьёрг. Не оборачиваясь к матери, Ингитора слышала сзади тихое тяжелое дыхание. Крик рвался из ее груди и грозил разорвать, если она его не выпустит. Но она молчала, неистово сжав серебряные подвески на груди.
Оттар и Торскег подошли к Встречальному Камню и молча положили свою ношу на землю. Выпрямившись, Оттар мельком встретил застывший взгляд Ингиторы и тут же опустил глаза. Ему было нечего ей сказать.
Скельвир хёльд лежал в опочивальне, одетый в свои лучшие цветные одежды, с мечом в руках. Назавтра назначено было погребение, и хирдманы уже приготовили костер на дальнем холме за капищем. В опочивальне было темно, только маленький фитилек в плошке тюленьего жира освещал лицо мертвеца. Ингитора с трудом могла поверить, что это лежит ее отец. Ей все казалось, что произошла какая-то страшная, нелепая ошибка, что отец ее где-то в другом месте. Хирдманы рассказали, что в бою он получил сильный удар в живот и шесть дней мучился, прежде чем Один наконец избавил его от страданий и взял к себе. Вот почему Ормхильд увидела его дух только за три дня до возвращения корабля — он умер не вместе с другими, а уже неподалёку от дома.
Скельвир хёльд сильно исхудал за те тяжкие дни, лицо его было серым, как волчья шкура, вокруг глаз темнели страшные черные круги, губы были белыми, а на них виднелись отпечатки его собственных зубов. Сидя на маленькой скамеечке в углу, Ингитора смотрела в это лицо, стараясь понять, что же это, как это. И знакомые черты проступали под серой личиной смерти. Это был он, и он был мертв. Никогда отец не поднимется с этого ложа. Никогда не откроет глаз, не улыбнется дочери. Его больше нет, а то, что лежит на вышитых покрывалах, — это уже не он.
Ингитора дрожала, обхватив себя за плечи. Осознание беды накатывало на нее порывами, как холодная приливная волна. Слезы вскипали в глазах и тут же сохли, как замороженные. Горе мешалось в ее сердце со страхом. Дом без отца, усадьба без хозяина все равно что хижина без дверей, насквозь продуваемая всеми бурями. Как они будут теперь жить? Кто будет им защитой? И кто отомстит за отца?
Ингитора снова посмотрела на лежащее тело. Кто убил его? Хирдманы рассказали о ночной битве, но в рассказе их было слишком много неясного. Кто был предводителем той дружины, с которой они бились? Чей корабль на шестьдесят скамей они видели? Кто нанес Скельвиру тот удар? Ответить никто не мог, и от этого к горю и гневу добавлялась горькая досада.
Скрипнула дверь, в опочивальню вошла Ормхильд. В руках она несла пару кожаных башмаков, вышитыхособыми узорами, — башмаки Хель.
— Пора обувать хельда в дальнюю дорогу! — бормотала старуха. — Идти ему далеко. Пожалуй, мы с ним и не свидимся больше!
Ингитора отвернулась. Сердце в ее груди как будто сжимала какая-то холодная рука, она хотела заплакать, облегчить свое горе слезами, но не могла. Она казалась себе застывшей, будто мертвой.
Вслед за старухой в опочивальню вошли Торбьёрг-хозяйка и Оттар. Хирдман нес факел. Оттар вставил его в железную скобу на стене.
— Но, может быть, вы заметили хоть какой-то признак? — продолжала расспрашивать его хозяйка. Видно, и ей не давали покоя те же мысли, что и Ингиторе. — Ведь Асвард и Гейр видели их стоянку, пока было еще не очень темно. И ты говоришь, что во время битвы поблизости горели костры. Должны же вы были увидеть хоть что-то!
Лицо Торбьёрг-хозяйки оставалось спокойным, но иной Ингитора и не могла ее представить. Она никогда не видела матери ни в порыве радости, ни в порыве горя. Торбьёрг считала, что свои чувства достойная женщина должна скрывать. Глядя, как бестрепетно она приняла смерть мужа, чужой человек подумал бы,что она не любила его. Но Ингитора знала, что это неправда. Торбьёрг любила Скельвира, и едва ли кому-то удастся склонить ее ко второму браку, хотя она еще молода в неполных сорок лет, свежа и хороша собой. Даже сейчас она думала не о своем горе, а о чести мужа. Скельвир говорил, что для настоящего мужчины найдется занятие получше, чем оплакивать мертвых. Это значит — отомстить за них. Дух отважного хельда больше порадуется, видя отмщение, чем слушая причитания и вопли.
— Ты сама говорила с Асвардом, госпожа, — отвечал Оттар. — Он видел только то, что у корабля козлиная голова на штевне, но у фьяллей на редком корабле ее нет. А из тех, с кем мы встретились в этой битве, мы никого не знали раньше. Может быть, наши мертвые увидели больше, — помолчав, тихо добавил он. — Но их уже не спросишь.
— Ты сказал глупость! — проскрипела Ормхильд. — Скельвир хёльд теперь знает, кто убил его. Даже если он не знал того человека при жизни, теперь дух его узнал все — и род убийцы, и его имя.
— Ты можешь узнать их? — Торбьёрг с живостью повернулась к старухе. Голос ее задрожал, выдавая горячее желание, самое важное из тех, что теперь могли у нее быть. — Ведь ты умеешь говорить с духами! Позови их! Позови дух Скельвира, спроси у него! Я дам тебе все, что ты захочешь!
— Я хочу корову и молодую рабыню, — тут же отозвалась старуха.
— Ты получишь их! — горячо заверила хозяйка. — Выбери сама и то, и другое. Но я должна знать, кто убил моего мужа!
— Это не так легко. — Ормхильд уселась на скамеечку возле покойника и обхватила руками колени. Закрыв глаза, она склонила голову набок и заговорила, слегка покачиваясь: — Я знаю одно заклинание, которое позовет дух хельда и поможет ему рассказать истину. Но мне не справиться одной. На мой голос он не очень-то отзовется. Кто-то должен помочь мне.
— Проси любую помощь, я все дам тебе!
Ормхильд открыла глаза. Их мутный взгляд коснулся сначала Торбьёрг, потом перешел на Ингитору. Девушка поежилась. Слова старухи, густые тени от факела, дрожащие на темных бревенчатых стенах, наполняли ее тревожным чувством, как будто опочивальня уже полна невидимых духов.
— Пусть флинна поможет мне, — сказала старуха. — Хёльд любил ее. На ее голос он отзовется. Пусть она задает ему вопросы, он ответит ей.
— Но я не знаю заклятий, — боязливо прошептала Ингитора. Мать устремила на нее такой пронзительный взгляд, что она снова поежилась. Можно подумать, что она не хочет помочь.
— Я знаю, — сказала Ормхильд. — Я буду говорить, а ты повторяй за мной.
— Хорошо, — ответила Ингитора, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Я все сделаю.
— Вы отойдите. — Ормхильд встала со скамеечки и показала Торбьёрг и Оттару в сторону. — Пусть он не видит вас. А ты иди сюда.
Ингитора подошла к старухе. Ормхильд хотела взять ее за руку, но Ингитора побоялась прикосновения ее сухих скрюченных пальцев и подставила запястье, прикрытое рукавом рубахи. Ормхильд вцепилась в ее запястье и подвела к лежанке. Ингитора дрожала, даже деревянные резные драконы на столбах по углам постели, казалось, свирепо скалили зубы на нее.
— Идем вот так!
Ормхильд повела ее вокруг лежанки, ступая против солнца. Всякому ясно, что в доброй ворожбе так не ходят, но Ингитора шла, помня об отце. Он прошел более страшными дорогами.
— Повторяй! — велела Ормхильд и тихо запела тонким пронзительным голосом:
Ингитора повторяла за ней и всем существом ощущала, как слова ее летят в иные миры, зовут дух отца, оплакиваемый на земле. Поглядев на лицо лежащего, она заметила, как серые тени смерти шевелятся на лице Скельвира, будто тонкий весенний лед. Еще немного, еще один волшебный луч, и корка спадет, возникнет движение…
Иней покрыл
волосы Скельвира,
смерти роса
на теле хельда!
Падают слезы
на мужа, горячие,
жгут его грудь,
горем наполнены!
Последние слова заклинания отзвучали, в опочивальне стало тихо. Ингитора стояла, чувствуя только цепкое пожатие старухи на своем запястье и слыша, как бешено бьется сердце.
Ночью сильнее
становятся все
мертвые воины,
чем днем при солнце!
Дух, отвечай!
Я спрашиватъ буду,
чтоб все мне открылось;
знать я хочу,
кто жизни лишил
мужа Торбьёрг?
И вдруг тело Скельвира дрогнуло и стало приподниматься. Весь мир дрожал и переливался гранями жизни и смерти, Ингитора сама не знала, в каком из миров она. Она видела только, что отец сел на лежанке, лицо его было обернуто в ее сторону, веки приподнялись. Пустой, невидящий, без искры жизни взгляд был устремлен прямо на нее.
— Ингитора! — глухо, медленно, как из-под земли прозвучал голос, в котором она не могла узнать голоса отца. Губы мертвеца были сомкнуты, голос шел прямо из его груди. — Ингитора, дочь моя! Я слышал твой голос. Я не вижу тебя. Где ты? Ты здесь?
Обливаясь холодной дрожью, Ингитора не знала, что ей делать. Как живые не видят духов, так и духи не видят живых.
— Отвечай! — прошипела Ормхильд.
— Да, отец, я здесь! — осевшим голосом ответила Ингитора. Ей было трудно говорить, как будто что-то сжимало ей горло.
— Горько мне знать, что я ухожу в палаты Одина, оставив в земном мире жену и дочь, за которых некому заступиться! — продолжал Скельвир, по-прежнему глядя прямо на застывшую Ингитору и не видя ее. — Горько мне и то, что я не буду отомщен. Нет у меня сына, некому поставить обо мне камень, некому отомстить убийце, отнявшему мою жизнь.
— Мы поставим по тебе камень, отец, и ярко окрасим руны! — сказала Ингитора. В голосе мертвеца она расслышала такую скорбь, что жалость в ее сердце победила даже страх. — И мы не дадим убийце уйти от мести! Скажи нам — кто он?
— Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей, лишил меня жизни, — ответил Скельвир. Торбьёрг в стороне ахнула, и Ингитора едва удержала вскрик. — Я узнал его по шраму на щеке. Ведь носит он прозвание Рваная Щека, и не раз я встречался с ним прежде. Он направил копье против меня. Он виновен в моей смерти. И он в долгу перед теми, кому дорога моя честь. Горе мне, что не дали мне сына великие боги. Теперь же прощайте. Да хранит судьба вас.
Вымолвив это, Скельвир опустился снова на покрывала и замер. Серая тень смерти застыла на его лице. Холодный ветер мгновенно промчался по опочивальне, унес и развеял дыхание иных миров. В тишине стали слышны шаги и голоса людей в других покоях дома.
Ормхильд выпустила запястье Ингиторы. Разом ослабев, девушка села прямо на пол, спрятала лицо в ладонях и заплакала. Вот теперь она полностью осознала свое горе, и нестерпимая боль утраты терзала ее сердце.
В гриднице было душно, дымили дрова в очагах, пахло жареным мясом, огненные отблески факелов непрерывно плясали по стенам. Поминальный пир удался на славу. После того как над сожженной ладьей Скельвира поднялся высокий могильный холм, немало было съедено мяса, немало выпито пива и меда, немало сказано хвалебных слов и спето песен.
Ведомо людям, как в битве
недругов Скельвир встретил,
мечом отражая натиск
всадников волка пучины!
В бурной пляске валькирий
множество ратников ранил,
в вихре секир не дрогнул
славный даритель гривен!
Ингитора слушала висы, а на душе ее было тяжело и пусто. Мать зачем-то нарядила ее как на праздник — дала белую шелковую рубаху, красное платье с цветной тесьмой по подолу, две серебряные застежки, круглые, размером чуть ли не с ладонь, покрытые тонким красивым узором, а вместо простой цепочки соединила их ожерельем из крупных серебряных бусин. Торбьёрг-хозяйка сама расчесала дочери волосы, но не велела заправлять их концы спереди за пояс, как Ингитора нередко делала, чтобы не мешались, а оставила распущенными, только лоб ее перевязала лентой с густой золотой вышивкой.
Но Ингитора осталась равнодушна ко всей этой красоте. Первые волны горя схлынули, осталась глубокая тоска, ощущение сиротства и беззащитности. После того, как о смерти отца было сказано столько слов и пролито столько слез, она примирилась с этой мыслью. Ей уже казалось, что все идет своим чередом. Все, что когда-то родилось, в свой черед должно умереть. Думать о будущем ей не хотелось. Этот пир был последним остатком прежней жизни, в которой был отец. Завтра начнется что-то совсем новое, но это будет завтра.
Торвард конунг! Никогда раньше Ингиторе не приходилось задумываться об этом человеке, но теперь он стал для нее важнее всех на свете. Бывает так, что любовь придает жизни особый смысл, ставит любимое существо в центр мира, как новый Иггдрасиль, окрашивает небо и землю в яркие цвета. Раньше таким Иггдрасилем был для Ингиторы отец. Теперь его не было, и место его занял его убийца. Отныне главной мыслью дочери Скельвира хельда должна стать мысль о мести, ненависть должна занять место любви. Теперь ей предстоит думать о Торварде конунге со страстью и самозабвением — до тех пор, пока он не заплатит свой кровавый долг.
Ингитора огляделась, потом окликнула кормчего Бьярни. Это был один из самых давних хирдманов Скельвира. Он жил на усадьбе Льюнгвэлир, сколько Ингитора себя помнила.
— Бьярни! — позвала она. Кормчий обернулся. Лицо его было опухшим, как с тяжелого похмелья, седая борода свалялась, глаза покраснели, морщины на лбу углубились. Трудно было поверить, что он совсем еще не стар и мало на каком корабле руль в таких крепких руках, как на «Коршуне». Гибель хельда осиротила и состарила его дружину раньше времени.
— Бьярни, скажи — ты встречал конунга фьяллей? — спросила Ингитора. — Торварда сына Торбранда?
— Встречал, — вяло отозвался Бьярни. Он пил с самого утра, еще пока не начался поминальный пир, и теперь был уже порядком пьян. — Скажу тебе, флинна, мало найдется воинов по всему Морскому Пути, кто его не встречал. Да и другие — и улады, скраммы, итанны, и даже говорлины хорошо знают его меч.
— Какой он? Расскажи, что ты еще о нем знаешь?
— Я знаю… Спроси еще Траина, ведь Траин остался без ноги как раз в битве с дружиной Торварда. Я видел его тогда. Торварда издалека заметно. Ростом и силой он как сам Тор, пожалуй. Храбростью он превосходит всех, это даже враги его признают. Еще он любит одеваться поярче — чтобы враги не спутали его с другим, хотя это нелегко. Говорят, что со своими людьми он щедр, приветлив, прост в обращении… Не знаю, я не сидел с ним за столом. Еще говорят, что его мать — колдунья.
— А еще говорят, что ему покровительствует валькирия, — вступил в беседу Торкель Копыто. — В битвахона закрывает его щитом, потому он неуязвим для оружия!
— А откуда тогда у него шрам на щеке? — спросила Ингитора.
— Не знаю откуда, но говорят… — Торкель ухмыльнулся. — Говорят, что однажды в бою он проглотил стрелу!
— Чтоб она встала ему поперек горла! — пожелала Ингитора. В душе ее вскипела досада, близкая к отчаянию. Воображению ее рисовался облик воина огромного роста и силы; на две головы возвышаясь над толпой, он шел через поле битвы, обеими руками держа меч и круша всех направо и налево, как косарь косит траву. И этому человеку они теперь должны мстить!
— Наш хёльд всегда выбирал все самое лучшее! — сказал Торкель. — И врага он себе выбрал — на зависть!
Ингитора сердито оглянулась на хирдмана — эти слова показались ей насмешкой.
— Послушайте меня, люди! — заговорила Торбьёрг-хозяйка, поднявшись с места. Хирдманы и женщины постепенно затихли за столами. — Вы знаете все, что отныне место хозяина в усадьбе Льюнгвэлир свободно, — продолжала Торбьёрг, показывая на почетное место меж резных столбов. — Никогда больше моему мужу, Скельвиру хельду, не сесть сюда. Отныне он будет сидеть в палатах Одина среди эйнхериев. Он погиб в бою, и жизни его лишила рука Торварда сына Торбранда, конунга фьяллей. Сам Скельвир поведал нам об этом после смерти. Горько жаловался он на то, что нет у него сына и некому за него отомстить.Ответьте мне, славные мужи, ходившие в походы со Скельвиром: нет ли среди вас такого, кто пожелает взять на себя долг мести?