Страница:
— Нет, нет… — забормотала Ингитора. Она не верила покою скалы, не могла и подумать о том, чтобы идти к ней. Но Торвард потянул ее за собой.
— Постой! — вдруг другим голосом сказала она. Кончиком пальца она нарисовала на запястье Торварда руну замка и зашептала заклинание, затворяющее кровь. Это заклинание знает каждая женщина, но у Ингиторы сейчас не было сил придумывать новое.
Они подошли к самому входу в Турсдален. Поднявшийся великан почти загородил проход, осталась лазейка не шире полутора шагов. Перед лазейкой Торвард и Ингитора остановились: им обоим подумалось, что если один из них пройдет вперед, то великан соберет последние силы и закроет проход, разлучив их. И они прошли вместе, тесно прижавшись друг к другу. Только вместе они составили силу, способную одолеть каменного великана.
Перед ними открылась Великанья Долина. Черный зев пещеры смотрел прямо на них, как разинутая пасть дракона.
— Не смотри туда! — сказал Торвард. — Нам не надо в пещеру. Видишь, правее есть проход мимо этой горы из долины. Вон, где кривая ель висит над валунами. Нам нужно туда.
И они пошли через долину, торопясь изо всех сил. Теперь они не решались в бездействии дожидаться полудня, а к ним приближалась ночь. Ночью сильнее становятся все мертвые воины…
А маленькая рыжеволосая ведьма готова была выть от бессильной ярости, видя и чувствуя, как чужое колдовство опутывает сетью ее отца, рушит ее чары, стоившие ей таких трудов. Но не была бы она дочерью Свальнира и Хёрдис, если бы отступила, имея в запасе хоть что-то.
— Я не хотела их убивать! — в отчаянной ярости кричала Дагейда, обращаясь ко всему миру, от дракона Нидхёгга у корней Мирового Дерева до белки на его вершине. — Я хотела дать им уйти живыми! Но они не хотят уходить! Она не хочет уходить! Это все она! Один он бы не смог! Жадный!
И огромный волк, мгновенно выросший из-за валунов, серой молнией бросился вниз по склону Пещерной Горы. Он мчался вниз по уступам и валунам, неслышный и стремительный, как сама смерть, и глаза его в сумерках горели ярким желтым огнем. У самого подножия скалы его ушей достиг пронзительный женский крик — его увидели.
Торвард тоже его увидел. На спине Жадного не было Дагейды, и это означало только одно: ведьма послала его убивать. Ни на руны, ни на заклинания времени не было: Жадный не был наваждением, не был и нечистью, он был просто огромным свирепым зверем, способным рвать все живое. Выхватив нож, Торвард заслонил собой Ингитору и хладнокровно ждал, подпуская чудовище ближе. Им казалось, что время движется медленно-медленно, а летящий волк опережает его; пока люди успевали вздохнуть, чудовище успевало сделать несколько огромных прыжков. Оскаленная смерть, младший сородич Фенрира Волка, оживший кошмар летел к ним по долине.
Когда Жадному оставалось два прыжка, Торвард вдруг стремительно бросился ему навстречу и словно поднырнул под летящую серую глыбу. И полет волка прервался, Жадный
тяжело рухнул на землю, накрыв собой Торварда, покатился по земле. По вереску хлынул поток крови. Прижимая руки к лицу, Ингитора кричала изо всех сил — в ней кричал нестерпимый ужас, уже не подвластный воле разума. И страшнее ведьмы, страшнее каменного великана, страшнее самого чудовищного волка была ей мысль, что Торвард больше не появится живым из-под этой серой лохматой глыбы, сверкающей желтым огнем глаз и смертоносным блеском зубов. Пусть он разорвет ее, пусть растопчет каменный великан, но лишь бы Торвард выбрался живым! Почти не веря в это, Ингитора не отрывала глаз от огромного клубка, катавшегося по земле, — в серой шерсти чудовищного зверя изредка мелькала рука или нога человека. Вот яростно блеснула сталь ножа, и Ингиторе почудилась на нем кровь.
Она шагнула назад, но тут же опомнилась и прыгнула вперед. Тело волка шевельнулось, но это не было признаком жизни. Из-под него выбрался человек. Не в силах встать даже на колени, он дернулся, пытаясь ползти. Весь он был залит темной кровью, волосы его намокли и слиплись, лицо стало неузнаваемым. Но он был жив.
Ингитора покачнулась, как деревце под ветром. Ее сердце рвалось туда, а ноги не шли, как будто вросли в землю.
И леденящий, нечеловеческий вой снова потряс Великанью Долину. Маленькая ведьма упала на колени на верхней площадке горы, не в силах выдержать увиденное. Протягивая вниз руки, она кричала от ужаса и боли. Ноги ее не шли, тело обессилело, как будто нож Торварда, обломок копья Властелина, пронзил ее саму. Она не верила, не могла поверить, что Жадный убит, она рвалась к нему, но не могла сдвинуться с места. Все ее существо раздирала дикая, нестерпимая боль.
А Ингитору крик дикого отчаяния ведьмы пробудил и подтолкнул; отважно ступая прямо по луже волчьей крови, она подбежала к Торварду и попыталась его поднять.
— Что с тобой? Ты цел? Ты ранен? Где, что? — бессвязно бормотала она, пытаясь что-то разглядеть под обильными потоками стынущей крови.
Торвард хотел что-то сказать, но только кашлял, хрипел и задыхался. Рубаха и кожаная безрукавка были разорваны ударом волчьей лапы, на плече и груди зияли длинные глубокие царапины, его собственная кровь смешалась с кровью волка. Торварду казалось, что он побывал под каменным обвалом, все тело у него болело и гудело, голова кружилась. Тяжело опираясь на Ингитору, он поднялся на ноги, кашляя и хватаясь за грудь; он сам еще не понимал, что сделал, помнил только одно: чудовищный волк больше не двигается.
— Пойдем! Пойдем! — сквозь шум и вой в ушах пробивался к его сознанию голос Ингиторы, казавшийся в эти мгновения и родным, и незнакомым. — Я тебе помогу.
И ее плечи, на которые он тяжело опирался здоровой рукой, нежданно приобрели крепость скалы.
Кое-как, держась одной рукой за Ингитору, а другой за выступы скалы, Торвард пробрался через расселину. Великанья Долина осталась позади. Перед ними лежало пологое пространство склона Пещерной Горы. По долине змеился неширокий ручей, с двух сторон ее ограждали смешанные рощи. Впереди был курган, к которому Торвард так стремился. Но сейчас у него не было сил дойти туда.
Дотащив Торварда до ручья, Ингитора чуть не упала вместе с ним. Все-таки для нее это была непосильная тяжесть, и ее едва держали ноги. Однако вода была им необходима. Волчья кровь, которой оба они были залиты с головы до ног, быстро сохла и стягивала тело, словно оно было зашито в плотный кожаный мешок. Вода в горном ручье была холодна, но чиста. По возможности отмыв Торварда, Ингитора перевязала его плечо, разорвав для этого свою верхнюю рубашку. По берегам ручья росло много высокой травы, и Ингитора быстро соорудила Торварду лежанку. Потом она натаскала хвороста и развела костер. И очень вовремя, потому что сумерки сгустились и стали ночью.
Занятая этими хлопотами, она не помнила ничего из только что пережитого, как будто поединки с каменным великаном и чудовищным волком сразу отодвинулись на годы назад. Но вот ночной холод выстуживал их мокрые волосы и одежду, пробирал до костей. Ингитора тревожилась, что Торвард, в придачу к ранам и потере крови, еще и простудится. Что она тогда будет делать?
О еде им не хотелось и думать. Торвард уснул, едва опустив голову на охапку травы. А Ингитора еще какое-то время сидела рядом и смотрела на него. Ни прошлого, ни будущего, ни даже сегодняшнего дня, полного страшных чудес, для нее не существовало. Все время от начала до конца мира сжалось и сомкнулось в эти мгновения. Ветер тихо проползал по верхушкам осин в ближнем перелеске, потрескивали сучья в костре. Изредка Ингитора наклонялась и прислушивалась к дыханию Торварда. И это было все, что ей было нужно. Она не думала, кто из них кому и чем обязан за прошлое, в чем виноват и в чем прав. Сами жизнь и смерть так близко подошли друг к другу, что грани их перемешались, стали неверными и ломкими, как край льдин возле самого берега в начале весны. И во всем Медном Лесу, на всем Квиттинге, может быть, во всем мире стояла тишина.
В Великаньей Долине властвовала тьма, такая же, какая стояла здесь в древние времена, когда не появилось еще не только людей, но даже и великанов. Дагейда сидела на земле над лежащим телом Жадного и тихо, равномерно покачивалась, закрыв руками лицо. Иногда она, словно проснувшись, опускала руки, зарывала тонкие пальцы в густую, но холодную мертвую шерсть, слипшуюся от засохшей крови.
— Жадный… Мой неутомимый… Мой верный… — беззвучно шептала она, и крупные слезы ползли по ее лицу из-под опущенных век. Весь мир вокруг нее замер в такой же мертвой неподвижности.
Ведьмы умеют поднимать мертвых своим колдовством. Но жизнь, настоящую жизнь боги дают только один раз.
Дагейда даже не вспоминала о тех двоих, что прошли по Великаньей Долине к кургану Торбранда конунга. Она не думала ни о мече Свальнира, ни о мести за него. Все было ей безразлично. Кроме одного — холодного тела того единственного существа, которое когда-то дарило ей тепло.
Глубокая тьма висела над миром. Темные, медленно ползущие облака, как груды нечесаной шерсти черных овец, кутали землю и преграждали путь звездному свету. Во мраке светило лишь одно крошечное пятнышко, легкий лепесток огня — костер, разложенный людьми на берегу ручья. Здесь не было даже пары валунов, способных укрыть от дождя. Но было здесь что-то другое, такое, что сделало этот клочок мшистой холодной земли настоящим человеческим домом.
Часть седьмая
— Постой! — вдруг другим голосом сказала она. Кончиком пальца она нарисовала на запястье Торварда руну замка и зашептала заклинание, затворяющее кровь. Это заклинание знает каждая женщина, но у Ингиторы сейчас не было сил придумывать новое.
Они подошли к самому входу в Турсдален. Поднявшийся великан почти загородил проход, осталась лазейка не шире полутора шагов. Перед лазейкой Торвард и Ингитора остановились: им обоим подумалось, что если один из них пройдет вперед, то великан соберет последние силы и закроет проход, разлучив их. И они прошли вместе, тесно прижавшись друг к другу. Только вместе они составили силу, способную одолеть каменного великана.
Перед ними открылась Великанья Долина. Черный зев пещеры смотрел прямо на них, как разинутая пасть дракона.
— Не смотри туда! — сказал Торвард. — Нам не надо в пещеру. Видишь, правее есть проход мимо этой горы из долины. Вон, где кривая ель висит над валунами. Нам нужно туда.
И они пошли через долину, торопясь изо всех сил. Теперь они не решались в бездействии дожидаться полудня, а к ним приближалась ночь. Ночью сильнее становятся все мертвые воины…
А маленькая рыжеволосая ведьма готова была выть от бессильной ярости, видя и чувствуя, как чужое колдовство опутывает сетью ее отца, рушит ее чары, стоившие ей таких трудов. Но не была бы она дочерью Свальнира и Хёрдис, если бы отступила, имея в запасе хоть что-то.
— Я не хотела их убивать! — в отчаянной ярости кричала Дагейда, обращаясь ко всему миру, от дракона Нидхёгга у корней Мирового Дерева до белки на его вершине. — Я хотела дать им уйти живыми! Но они не хотят уходить! Она не хочет уходить! Это все она! Один он бы не смог! Жадный!
И огромный волк, мгновенно выросший из-за валунов, серой молнией бросился вниз по склону Пещерной Горы. Он мчался вниз по уступам и валунам, неслышный и стремительный, как сама смерть, и глаза его в сумерках горели ярким желтым огнем. У самого подножия скалы его ушей достиг пронзительный женский крик — его увидели.
Торвард тоже его увидел. На спине Жадного не было Дагейды, и это означало только одно: ведьма послала его убивать. Ни на руны, ни на заклинания времени не было: Жадный не был наваждением, не был и нечистью, он был просто огромным свирепым зверем, способным рвать все живое. Выхватив нож, Торвард заслонил собой Ингитору и хладнокровно ждал, подпуская чудовище ближе. Им казалось, что время движется медленно-медленно, а летящий волк опережает его; пока люди успевали вздохнуть, чудовище успевало сделать несколько огромных прыжков. Оскаленная смерть, младший сородич Фенрира Волка, оживший кошмар летел к ним по долине.
Когда Жадному оставалось два прыжка, Торвард вдруг стремительно бросился ему навстречу и словно поднырнул под летящую серую глыбу. И полет волка прервался, Жадный
тяжело рухнул на землю, накрыв собой Торварда, покатился по земле. По вереску хлынул поток крови. Прижимая руки к лицу, Ингитора кричала изо всех сил — в ней кричал нестерпимый ужас, уже не подвластный воле разума. И страшнее ведьмы, страшнее каменного великана, страшнее самого чудовищного волка была ей мысль, что Торвард больше не появится живым из-под этой серой лохматой глыбы, сверкающей желтым огнем глаз и смертоносным блеском зубов. Пусть он разорвет ее, пусть растопчет каменный великан, но лишь бы Торвард выбрался живым! Почти не веря в это, Ингитора не отрывала глаз от огромного клубка, катавшегося по земле, — в серой шерсти чудовищного зверя изредка мелькала рука или нога человека. Вот яростно блеснула сталь ножа, и Ингиторе почудилась на нем кровь.
— звонко и твердо, голосом валькирии пропел кто-то внутри нее. Ингитора не знала, откуда взялись эти слова, но долину вдруг потряс отчаянный вой. Катавшийся клубок остановился, дрогнул, потом распался. Огромный волк откинул голову с оскаленной пастью, из пасти вывалился длинный красный язык. В горле чудовища зияла широкая резаная рана, и из нее стремительным потоком неслась темно-багровая кровь. Огромная лужа натекла мгновенно и поползла по вереску прямо к Ингиторе.
Руны нарежут
когти на теле;
руны окрасят
острые зубы;
Тор Громовержец,
тебя призываю:
младшего Фенрира
дай одолеть!
Она шагнула назад, но тут же опомнилась и прыгнула вперед. Тело волка шевельнулось, но это не было признаком жизни. Из-под него выбрался человек. Не в силах встать даже на колени, он дернулся, пытаясь ползти. Весь он был залит темной кровью, волосы его намокли и слиплись, лицо стало неузнаваемым. Но он был жив.
Ингитора покачнулась, как деревце под ветром. Ее сердце рвалось туда, а ноги не шли, как будто вросли в землю.
И леденящий, нечеловеческий вой снова потряс Великанью Долину. Маленькая ведьма упала на колени на верхней площадке горы, не в силах выдержать увиденное. Протягивая вниз руки, она кричала от ужаса и боли. Ноги ее не шли, тело обессилело, как будто нож Торварда, обломок копья Властелина, пронзил ее саму. Она не верила, не могла поверить, что Жадный убит, она рвалась к нему, но не могла сдвинуться с места. Все ее существо раздирала дикая, нестерпимая боль.
А Ингитору крик дикого отчаяния ведьмы пробудил и подтолкнул; отважно ступая прямо по луже волчьей крови, она подбежала к Торварду и попыталась его поднять.
— Что с тобой? Ты цел? Ты ранен? Где, что? — бессвязно бормотала она, пытаясь что-то разглядеть под обильными потоками стынущей крови.
Торвард хотел что-то сказать, но только кашлял, хрипел и задыхался. Рубаха и кожаная безрукавка были разорваны ударом волчьей лапы, на плече и груди зияли длинные глубокие царапины, его собственная кровь смешалась с кровью волка. Торварду казалось, что он побывал под каменным обвалом, все тело у него болело и гудело, голова кружилась. Тяжело опираясь на Ингитору, он поднялся на ноги, кашляя и хватаясь за грудь; он сам еще не понимал, что сделал, помнил только одно: чудовищный волк больше не двигается.
— Пойдем! Пойдем! — сквозь шум и вой в ушах пробивался к его сознанию голос Ингиторы, казавшийся в эти мгновения и родным, и незнакомым. — Я тебе помогу.
И ее плечи, на которые он тяжело опирался здоровой рукой, нежданно приобрели крепость скалы.
Кое-как, держась одной рукой за Ингитору, а другой за выступы скалы, Торвард пробрался через расселину. Великанья Долина осталась позади. Перед ними лежало пологое пространство склона Пещерной Горы. По долине змеился неширокий ручей, с двух сторон ее ограждали смешанные рощи. Впереди был курган, к которому Торвард так стремился. Но сейчас у него не было сил дойти туда.
Дотащив Торварда до ручья, Ингитора чуть не упала вместе с ним. Все-таки для нее это была непосильная тяжесть, и ее едва держали ноги. Однако вода была им необходима. Волчья кровь, которой оба они были залиты с головы до ног, быстро сохла и стягивала тело, словно оно было зашито в плотный кожаный мешок. Вода в горном ручье была холодна, но чиста. По возможности отмыв Торварда, Ингитора перевязала его плечо, разорвав для этого свою верхнюю рубашку. По берегам ручья росло много высокой травы, и Ингитора быстро соорудила Торварду лежанку. Потом она натаскала хвороста и развела костер. И очень вовремя, потому что сумерки сгустились и стали ночью.
Занятая этими хлопотами, она не помнила ничего из только что пережитого, как будто поединки с каменным великаном и чудовищным волком сразу отодвинулись на годы назад. Но вот ночной холод выстуживал их мокрые волосы и одежду, пробирал до костей. Ингитора тревожилась, что Торвард, в придачу к ранам и потере крови, еще и простудится. Что она тогда будет делать?
О еде им не хотелось и думать. Торвард уснул, едва опустив голову на охапку травы. А Ингитора еще какое-то время сидела рядом и смотрела на него. Ни прошлого, ни будущего, ни даже сегодняшнего дня, полного страшных чудес, для нее не существовало. Все время от начала до конца мира сжалось и сомкнулось в эти мгновения. Ветер тихо проползал по верхушкам осин в ближнем перелеске, потрескивали сучья в костре. Изредка Ингитора наклонялась и прислушивалась к дыханию Торварда. И это было все, что ей было нужно. Она не думала, кто из них кому и чем обязан за прошлое, в чем виноват и в чем прав. Сами жизнь и смерть так близко подошли друг к другу, что грани их перемешались, стали неверными и ломкими, как край льдин возле самого берега в начале весны. И во всем Медном Лесу, на всем Квиттинге, может быть, во всем мире стояла тишина.
В Великаньей Долине властвовала тьма, такая же, какая стояла здесь в древние времена, когда не появилось еще не только людей, но даже и великанов. Дагейда сидела на земле над лежащим телом Жадного и тихо, равномерно покачивалась, закрыв руками лицо. Иногда она, словно проснувшись, опускала руки, зарывала тонкие пальцы в густую, но холодную мертвую шерсть, слипшуюся от засохшей крови.
— Жадный… Мой неутомимый… Мой верный… — беззвучно шептала она, и крупные слезы ползли по ее лицу из-под опущенных век. Весь мир вокруг нее замер в такой же мертвой неподвижности.
Ведьмы умеют поднимать мертвых своим колдовством. Но жизнь, настоящую жизнь боги дают только один раз.
Дагейда даже не вспоминала о тех двоих, что прошли по Великаньей Долине к кургану Торбранда конунга. Она не думала ни о мече Свальнира, ни о мести за него. Все было ей безразлично. Кроме одного — холодного тела того единственного существа, которое когда-то дарило ей тепло.
Глубокая тьма висела над миром. Темные, медленно ползущие облака, как груды нечесаной шерсти черных овец, кутали землю и преграждали путь звездному свету. Во мраке светило лишь одно крошечное пятнышко, легкий лепесток огня — костер, разложенный людьми на берегу ручья. Здесь не было даже пары валунов, способных укрыть от дождя. Но было здесь что-то другое, такое, что сделало этот клочок мшистой холодной земли настоящим человеческим домом.
Часть седьмая
ДРАКОН БИТВЫ
— Теперь, я думаю, тебе придется придумать мне новое прозвище, — сказал Торвард утром. Услышав его голос, Ингитора мгновенно обернулась от ручья, где пыталась оттереть кровавые пятна со своего плаща. Торварда она увидела даже не лежащим, а сидящим, и никакое другое зрелище не могло порадовать ее больше. Бросив плащ на камень, она поспешно подошла к Торварду, на ходу стряхивая воду с мокрых рук, и села рядом с ним.
— Как ты? — спросила она, настойчиво оглядывая его и радостно улыбаясь при этом. — Принести тебе воды? Или хочешь мяса? У нас осталось еще немного.
— Еще бы не хотеть! Сегодня нам понадобятся силы. До кургана осталось уже недалеко. Посмотри — его уже видно!
Торвард показал на север. В конце длинной пустой долины, у подножия новой горы, виднелся одинокий курган. Он был полукруглым, похожим на перевернутый великанский котел, его основание опоясывал особый земляной вал, а на вершине чернел большой камень. Его никак нельзя было спутать с обыкновенным холмиком, и странно было видеть этот след человеческой судьбы в самом сердце дикого Медного Леса.
— Не хочешь же ты идти туда уже сегодня? — тревожно спросила Ингитора.
— А почему нет? — удивился Торвард. — Я и так слишком долго к нему шел, чтобы опять ждать. Если ты об этом, — он посмотрел на свое плечо, обмотанное неровно лежащими окровавленными лоскутами, — то не так уж сильно он меня поцарапал. Было больше волчьей крови, чем моей. Я понимаю, вчера это выглядело страшновато, но царапины не такие уж глубокие. Так ты слышала, что я сказал? Может быть, теперь ты придумаешь мне новое прозвище?
Торвард взял Ингитору за руку и посмотрел ей в глаза. Понятно было, о чем он спрашивает. После всего произошедшего их прежние отношения окончились, и начаться должно было что-то совсем другое.
— Я уже дала тебе одно — Морской Великан. А еще… пожалуй, лучше тебе подойдет прозвище Убийца Волка.
— Немножко хуже, чем Убийца Дракона, но я не Сигурд. Пусть будет так. — Торвард улыбнулся, придвинулся к Ингиторе ближе. — А какой подарок ты к этому прибавишь?
Ингитора фыркнула и отодвинулась.
— Ты слишком много хочешь сразу, Торвард, конунг фьяллей. Я и так подарила тебе свою рубашку и осталась всего в одной, как нищенка.
— А я всегда хотел много и сразу. Иначе это был бы не я. А что касается рубашки, то в Аскргорде я подарю тебе взамен десять. Хочешь — из шелка, хочешь — из говорлинского льна.
Ингитора не ответила. Мысль об Аскргорде оживила в ее памяти все, что было до Квиттинга и не изменилось со смертью Жадного. Вот уж кто был виноват меньше всех!
— Пока не будем об этом говорить, — сказала она и отошла к костру. — Знаешь, мне пока не очень-то верится, что на свете существуют Аскргорд, Эльвенэс и все прочее.
— Может быть, ты и права. Но курган существует, мне его отсюда видно. И сейчас мы к нему пойдем.
Дорога до кургана далась им обоим нелегко. У Торварда болели глубокие царапины на груди и на плече, ныли руки и ноги, помятые тяжелым чудовищем. Ингитора тоже чувствовала себя разбитой — это сказались вчерашние метания от оцепенения к бурным всплескам сил. Они шли медленно, часто присаживались на валуны отдохнуть и до кургана добрались как раз к сумеркам.
Подойдя к подножию шага на три, они разом остановились. Торвард рассматривал курган, насыпанный так, как испокон веков делалось в племени фьяллей, и каждая ложбинка на его боках, черный камень на вершине и трава на склоне казались ему знакомыми, как будто он уже был здесь. Так может человек смотреть на дерновую крышу родного дома, который покинул много лет назад, но не забыл. Торвард столько думал об этом кургане, так часто воображал его себе, и теперь ему не верилось, что перед ним не мечта и не видение.
Нагнувшись, он провел ладонью по земле, по траве у подножия кургана. Они показались ему теплыми, чуть влажными от лесной сырости. Нет, это не мечта.
— Еще рано, — прошептала Ингитора. — Его нужно позвать в полночь. Ты ведь не собираешься силой отнять меч у родного отца?
— Неужели ты и сейчас думаешь обо мне так плохо? — спросил в ответ Торвард, разогнувшись и не сводя глаз с кургана. — Силой нельзя взять ничего хорошего. Дракон Битвы однажды был украден, и отцу пришлось много сил потратить на то, чтобы обратить его могущество себе на пользу. Теперь он должен отдать мне его сам.
— Мы попросим его в полночь. А пока расскажи мне о них — о твоем отце и о мече.
Они сели на землю возле кургана. Торвард рассказывал, а Ингитора слушала, поглаживая обгорелое, наполовину укороченное ясеневое древко, которое руны сделали волшебным жезлом. Им обоим казалось, что они сидят перед дверями дома и ждут, когда хозяева впустят их. Два человека в сердце ведьминых лесов, на пороге иного мира — такие слабые и такие сильные. Им было немного не по себе; обмениваясь какими-то словами, они ждали, ловили слухом всякий отдаленный звук, краем глаза следили за всяким дрожанием травы на кургане, колеблемой ветром. Они не боялись хозяев Медного Леса, но ждали знака из-за грани миров, к которой подошли так близко.
А сумерки сгущались, Ингитора подвинулась поближе к Торварду. Чем ближе была полночь, тем быстрее нарастало в ней волнение. Она знала, что сейчас свершится что-то очень важное, что наложит след на их судьбы, на их души. У подножия этого кургана для них обоих кончится одна дорога и начнется совсем другая. Дорога обретений и дорога потерь — ибо иные миры ничего не дают даром. Никто, соприкоснувшись с ними, не уходит таким же, каким пришел.
В небе показалась луна — особенная луна Квиттинга, огромная, яркая, золотая. До полуночи оставалось недолго.
— Теперь пора! — прошептала Ингитора, и голос ее слегка дрожал. Она волновалась так, как будто ее жизнь и смерть зависели от того, откроется ли перед ними курган. Могла ли она подумать раньше, что ей так дорог и важен станет успех человека, которого она считала своим врагом?
Подойдя к кургану, она поднялась немного выше по склону и нашла небольшую проплешинку каменистой земли. На этом клочке Ингитора нацарапала обугленным концом своего ясеневого жезла несколько рун, медленно напевая:
Обняв Ингитору, Торвард ждал, и для него эти мгновения ожидания были мгновениями судьбы. Достигнет ли он цели или все труды и битвы были напрасны? В походе к этому кургану он пролил немало крови, и своей и чужой, совершил немало подвигов, но немало и таких поступков, о которых будет жалеть. Может быть, всю жизнь.
И вдруг процарапанные на земле руны начали светиться. Первой загорелась руна меча; чуть красноватый призрачный свет как будто прорастал из земли, как трава. Затаив дыхание, Ингитора и Торвард смотрели, как загораются руны конунга и встречи. Наконец последней вспыхнула руна пробуждения, и свет ее был похож на свет зари.
Сияние четырех рун слилось в один могучий поток, разрастаясь, осветило всю округу. Словно при свете дня, можно было различить каждую травинку на стенах и крыше посмертного дома. И курган стал раскрываться. Две половины ближнего склона стали медленно расходиться в стороны. Шуршала земля и трава, показались грубо обтесанные концы бревен, из которых сложили сруб внутри кургана. Бревна расходились по угловому стыку, и стала видна внутренность кургана. Там стояло почетное сиденье конунга, покрытое медвежьей шкурой, а на нем сидел человек. Лицо могильного жителя было обращено прямо к Торварду и Ингиторе. И Торвард узнал отца. Конечно, знакомое лицо изменилось, высохло, стало суровым. Но Торбранд конунг не походил на обычный труп. Сам Один позволил его духу вернуться на эти мгновения в Средний Мир и придал его телу надлежащий вид.
На коленях Торбранда конунга лежал длинный меч в ножнах, обтянутых рысьей шкурой.
Ингитора выпустила плечо Торварда и шагнула вперед. Прежде чем взять меч, следовало попросить позволения на это. И она запела:
— Иди! — одними губами шепнула Ингитора, но Торвард ее услышал. — Иди, ОНИ отдают его тебе!
Как во сне, с трудом набирая силы на каждый шаг, Торвард ступил к кургану. Ему казалось, что до сиденья конунга далеко, но каждый его шаг казался великанским. Вот уже его лицо оказалось вровень с лицом могильного жителя. Торвард видел черты отца, но тут же ему померещилось в нем сходство с тем каменным великаном, Свальниром. Глаза Торбранда конунга были закрыты, руки лежали на рукояти и ножнах меча.
Торвард отстегнул с пояса свой меч, с которым пришел сюда, и почтительно положил его к ногам отца. Выпрямившись, он осторожно прикоснулся к Дракону Битвы и взял его с колен Торбранда. Меч поддался легко и показался почти невесомым. Но он был горячим, как будто лежал возле самого огня. Он продолжал светиться, и его сияние окрасило руки Торварда. А руки мертвеца легко соскользнули с рукояти и ножен. Он отдал свой меч сыну.
Не смея повернуться спиной, Торвард медленно попятился и спустился со склона кургана.
Курган закрылся, исчезло призрачное свечение. Торвард и Ингитора отошли от него назад, на юг, и развели костер на пятачке под скалой, где их не доставал ветер. При свете пламени Торвард вынул Дракона Битвы из ножен. Поистине это оружие стоило трудов. Отделанную золотом рукоять венчала оскаленная драконья морда, и длинное тело дракона было вырезано на стальном клинке. Сам клинок был черным, а изображение дракона и руны возле самой рукояти светились слабыми белыми искрами. Ингитора долго пыталась разобраться в рунах, но отступилась: тайну их знали только темные альвы, сковавшие этот меч для Свальнира.
Сидя рядом на земле, Торвард и Ингитора разглядывали меч, и оба с трудом верили, что перед ними лежит цель их похода. Но и не поверить было невозможно: меч, казалось, налит силой и может идти в битву без участия человека.
— А вроде он стал чуть побольше, — прошептала Ингитора. — Или мне мерещится?
— Нет, — тихо ответил Торвард. Он испытывал к мечу такое благоговейное почтение, что не смел говорить громко. — В этом одно из его драгоценных свойств. Он сам приспосабливается к владельцу, делается ему по руке. Так задумал Свальнир. Он иногда принимал облик простого человека и хотел, чтобы и тогда мог брать с собой Дракона. Потому моя мать и смогла его унести. У Свальнира он был величиной в человеческий рост, конечно, она бы его не подняла. А я выше ростом, чем отец, вот он и подрос для меня. Хочешь, возьми его в руки. Он уменьшится и станет легче.
— Нет, что ты! — Ингитора не смела и подумать о том, чтобы ради любопытства беспокоить чудесное оружие. — У него должен быть только один хозяин. Ты. Пусть он привыкает к тебе.
— Без тебя он вовек остался бы в кургане. Теперь он будет рад снова пойти в битву.
— В битву с кем?
Ингитора подняла глаза от меча к лицу Торварда.
— С Бергвидом. Больше ему не устилать дорогу в Нифльхейм человеческими головами.
— Но что будет потом?
— Когда?
— Когда ты покончишь с Бергвидом. Ты объявишь Квиттинг своим владением? Посадишь своих ярлов не только возле Трехрогого Фьорда, но и дальше, построишь крепость на самом Скарпнэсе? А Хеймиру конунгу это все не понравится. Купцам из Эльвенэса вовсе не понравится платить пошлины тебе. Эта война будет бесконечной.
Торвард нахмурился. Сейчас ему не хотелось об этом думать. До этого было еще слишком далеко.
— Нет, не далеко. Об этом нужно думать сейчас! — убеждала его Ингитора. — Сейчас, когда рядом с тобой Дракон Битвы. Он должен знать, ради чего будет сражаться.
— Но что здесь можно сделать? Ты хочешь, чтобы я уступил Квиттинг Хеймиру?
— Вовсе нет. Я хочу, чтобы ты уступил Квиттинг самим квиттам.
— Но как? — Торвард поднял брови. — У них есть конунг — Бергвид. А он…
— Бергвиду место в Нифльхейме. И я уверена, что он попадет туда очень скоро. А если бы можно было дать квиттам другого конунга, такого, чтобы всегда был в дружбе и с тобой, и с Хеймиром? Что бы ты сказал тогда?
— Я уже понял, что ты — необыкновенная женщина. Но как же ты сотворишь такого конунга? Да еще такого, чтобы его приняли сами квитты? Это нужно быть колдуном!
— Для этого не надо никакого колдовства! Такого конунга еще нет, но он скоро будет. Он родится у жены Бергвида. Сейчас она ждет ребенка. Ее нужно будет забрать в Аскргорд. А когда ребенок родится, вы с Хеймиром провозгласите его конунгом квиттов. А воспитывать его ты будешь у себя.
Торвард задумался. Пока новый конунг будет играть в камешки и учиться владеть оружием, править Квиттингом все равно будет его воспитатель. Да и воспитан новый конунг будет так, как нужно.
— А Хеймир согласится? — спросил Торвард после короткого раздумья, и Ингитора поняла, что сам он готов согласиться с ней.
— Уговаривать Хеймира придется не тебе. Он миролюбивый человек. Торговым людям очень мешает эта война, а Эльвенэс так богат за счет торговли. Слэтты будут согласны. Ты пообещаешь мне сделать все так, как я сказала?
Торвард посмотрел на Дракона Битвы, который он добыл только благодаря ее помощи. И вот Ингитора впервые о чем-то его попросила.
Он взял ее руку.
— Я пообещаю, но и ты должна мне кое-что пообещать.
— Что же?
— Вот послушай. Ты, должно быть, знаешь, как великан Тьяци похитил богиню Идунн с яблоками вечной молодости. И как Локи вернул ее, как асы убили Тьяци. И что его дочь Скади взяла свое оружие и направилась к Асгарду, чтобы отомстить богам за смерть своего отца.
Ингитора опустила голову, но не отнимала руки. Она уже поняла, к чему Торвард вспомнил те древние сказания.
— И ты помнишь, какой мир предложили ей асы. Они сказали, что взамен убитого отца готовы дать ей мужа. И сами предложили выбрать его. И она согласилась. Я не могу вернуть тебе твоего отца, этого не могут даже боги. Но и я в силах предложить тебе взамен мужа. И ты тоже можешь выбрать. Я отпустил Эгвальда ярла, он на свободе, и ты можешь выйти за него. Никто не станет мешать тебе в этом, и я меньше всех. Но мне бы больше понравилось, если бы ты выбрала меня.
— Как ты? — спросила она, настойчиво оглядывая его и радостно улыбаясь при этом. — Принести тебе воды? Или хочешь мяса? У нас осталось еще немного.
— Еще бы не хотеть! Сегодня нам понадобятся силы. До кургана осталось уже недалеко. Посмотри — его уже видно!
Торвард показал на север. В конце длинной пустой долины, у подножия новой горы, виднелся одинокий курган. Он был полукруглым, похожим на перевернутый великанский котел, его основание опоясывал особый земляной вал, а на вершине чернел большой камень. Его никак нельзя было спутать с обыкновенным холмиком, и странно было видеть этот след человеческой судьбы в самом сердце дикого Медного Леса.
— Не хочешь же ты идти туда уже сегодня? — тревожно спросила Ингитора.
— А почему нет? — удивился Торвард. — Я и так слишком долго к нему шел, чтобы опять ждать. Если ты об этом, — он посмотрел на свое плечо, обмотанное неровно лежащими окровавленными лоскутами, — то не так уж сильно он меня поцарапал. Было больше волчьей крови, чем моей. Я понимаю, вчера это выглядело страшновато, но царапины не такие уж глубокие. Так ты слышала, что я сказал? Может быть, теперь ты придумаешь мне новое прозвище?
Торвард взял Ингитору за руку и посмотрел ей в глаза. Понятно было, о чем он спрашивает. После всего произошедшего их прежние отношения окончились, и начаться должно было что-то совсем другое.
— Я уже дала тебе одно — Морской Великан. А еще… пожалуй, лучше тебе подойдет прозвище Убийца Волка.
— Немножко хуже, чем Убийца Дракона, но я не Сигурд. Пусть будет так. — Торвард улыбнулся, придвинулся к Ингиторе ближе. — А какой подарок ты к этому прибавишь?
Ингитора фыркнула и отодвинулась.
— Ты слишком много хочешь сразу, Торвард, конунг фьяллей. Я и так подарила тебе свою рубашку и осталась всего в одной, как нищенка.
— А я всегда хотел много и сразу. Иначе это был бы не я. А что касается рубашки, то в Аскргорде я подарю тебе взамен десять. Хочешь — из шелка, хочешь — из говорлинского льна.
Ингитора не ответила. Мысль об Аскргорде оживила в ее памяти все, что было до Квиттинга и не изменилось со смертью Жадного. Вот уж кто был виноват меньше всех!
— Пока не будем об этом говорить, — сказала она и отошла к костру. — Знаешь, мне пока не очень-то верится, что на свете существуют Аскргорд, Эльвенэс и все прочее.
— Может быть, ты и права. Но курган существует, мне его отсюда видно. И сейчас мы к нему пойдем.
Дорога до кургана далась им обоим нелегко. У Торварда болели глубокие царапины на груди и на плече, ныли руки и ноги, помятые тяжелым чудовищем. Ингитора тоже чувствовала себя разбитой — это сказались вчерашние метания от оцепенения к бурным всплескам сил. Они шли медленно, часто присаживались на валуны отдохнуть и до кургана добрались как раз к сумеркам.
Подойдя к подножию шага на три, они разом остановились. Торвард рассматривал курган, насыпанный так, как испокон веков делалось в племени фьяллей, и каждая ложбинка на его боках, черный камень на вершине и трава на склоне казались ему знакомыми, как будто он уже был здесь. Так может человек смотреть на дерновую крышу родного дома, который покинул много лет назад, но не забыл. Торвард столько думал об этом кургане, так часто воображал его себе, и теперь ему не верилось, что перед ним не мечта и не видение.
Нагнувшись, он провел ладонью по земле, по траве у подножия кургана. Они показались ему теплыми, чуть влажными от лесной сырости. Нет, это не мечта.
— Еще рано, — прошептала Ингитора. — Его нужно позвать в полночь. Ты ведь не собираешься силой отнять меч у родного отца?
— Неужели ты и сейчас думаешь обо мне так плохо? — спросил в ответ Торвард, разогнувшись и не сводя глаз с кургана. — Силой нельзя взять ничего хорошего. Дракон Битвы однажды был украден, и отцу пришлось много сил потратить на то, чтобы обратить его могущество себе на пользу. Теперь он должен отдать мне его сам.
— Мы попросим его в полночь. А пока расскажи мне о них — о твоем отце и о мече.
Они сели на землю возле кургана. Торвард рассказывал, а Ингитора слушала, поглаживая обгорелое, наполовину укороченное ясеневое древко, которое руны сделали волшебным жезлом. Им обоим казалось, что они сидят перед дверями дома и ждут, когда хозяева впустят их. Два человека в сердце ведьминых лесов, на пороге иного мира — такие слабые и такие сильные. Им было немного не по себе; обмениваясь какими-то словами, они ждали, ловили слухом всякий отдаленный звук, краем глаза следили за всяким дрожанием травы на кургане, колеблемой ветром. Они не боялись хозяев Медного Леса, но ждали знака из-за грани миров, к которой подошли так близко.
А сумерки сгущались, Ингитора подвинулась поближе к Торварду. Чем ближе была полночь, тем быстрее нарастало в ней волнение. Она знала, что сейчас свершится что-то очень важное, что наложит след на их судьбы, на их души. У подножия этого кургана для них обоих кончится одна дорога и начнется совсем другая. Дорога обретений и дорога потерь — ибо иные миры ничего не дают даром. Никто, соприкоснувшись с ними, не уходит таким же, каким пришел.
В небе показалась луна — особенная луна Квиттинга, огромная, яркая, золотая. До полуночи оставалось недолго.
— Теперь пора! — прошептала Ингитора, и голос ее слегка дрожал. Она волновалась так, как будто ее жизнь и смерть зависели от того, откроется ли перед ними курган. Могла ли она подумать раньше, что ей так дорог и важен станет успех человека, которого она считала своим врагом?
Подойдя к кургану, она поднялась немного выше по склону и нашла небольшую проплешинку каменистой земли. На этом клочке Ингитора нацарапала обугленным концом своего ясеневого жезла несколько рун, медленно напевая:
Закончив, она поспешно сбежала вниз по склону кургана и вцепилась в локоть Торварда, спряталась за его плечо. Сердце ее стучало возле самого горла. Они с Торвардом казались единственной искрой жизни в огромном Медном Лесу, может быть, во всем мире. Ответит ли на их призыв другая жизнь? Отзовется ли на ее голос грань иных миров?
Ночью сильнее
становятся все
мертвые воины,
чем днем при солнце!
Торбранд, проснись!
Время настало
небо увидеть!
Погибший со славой,
двери открой нам
могильного дома!
Режу я руны —
Меч и еще три:
Конунг, и Встреча,
и Пробужденье!
Обняв Ингитору, Торвард ждал, и для него эти мгновения ожидания были мгновениями судьбы. Достигнет ли он цели или все труды и битвы были напрасны? В походе к этому кургану он пролил немало крови, и своей и чужой, совершил немало подвигов, но немало и таких поступков, о которых будет жалеть. Может быть, всю жизнь.
И вдруг процарапанные на земле руны начали светиться. Первой загорелась руна меча; чуть красноватый призрачный свет как будто прорастал из земли, как трава. Затаив дыхание, Ингитора и Торвард смотрели, как загораются руны конунга и встречи. Наконец последней вспыхнула руна пробуждения, и свет ее был похож на свет зари.
Сияние четырех рун слилось в один могучий поток, разрастаясь, осветило всю округу. Словно при свете дня, можно было различить каждую травинку на стенах и крыше посмертного дома. И курган стал раскрываться. Две половины ближнего склона стали медленно расходиться в стороны. Шуршала земля и трава, показались грубо обтесанные концы бревен, из которых сложили сруб внутри кургана. Бревна расходились по угловому стыку, и стала видна внутренность кургана. Там стояло почетное сиденье конунга, покрытое медвежьей шкурой, а на нем сидел человек. Лицо могильного жителя было обращено прямо к Торварду и Ингиторе. И Торвард узнал отца. Конечно, знакомое лицо изменилось, высохло, стало суровым. Но Торбранд конунг не походил на обычный труп. Сам Один позволил его духу вернуться на эти мгновения в Средний Мир и придал его телу надлежащий вид.
На коленях Торбранда конунга лежал длинный меч в ножнах, обтянутых рысьей шкурой.
Ингитора выпустила плечо Торварда и шагнула вперед. Прежде чем взять меч, следовало попросить позволения на это. И она запела:
Она закончила заклинание, а меч на коленях могильного жителя слабо осветился. Сначала на нем вспыхнул голубоватый призрачный свет, потом красный, как кровавый отблеск, потом белый, похожий на сияние изменчивых глаз альва, потом золотой, как молния. Цвета слились в один поток, меч пылал, как застывшая молния, но его очертания были ясно видны.
Под темной землею
меч погребен,
прославленный в битвах!
Золотом убран,
остро наточен
копий губитель!
Гнев в рукояти,
храбрость в клинке —
нет ему равных!
Выйди на свет,
молния схватки,
грозный щитам,
дробитель шеломов,
смерть великанам,
Битвы Дракон!
— Иди! — одними губами шепнула Ингитора, но Торвард ее услышал. — Иди, ОНИ отдают его тебе!
Как во сне, с трудом набирая силы на каждый шаг, Торвард ступил к кургану. Ему казалось, что до сиденья конунга далеко, но каждый его шаг казался великанским. Вот уже его лицо оказалось вровень с лицом могильного жителя. Торвард видел черты отца, но тут же ему померещилось в нем сходство с тем каменным великаном, Свальниром. Глаза Торбранда конунга были закрыты, руки лежали на рукояти и ножнах меча.
Торвард отстегнул с пояса свой меч, с которым пришел сюда, и почтительно положил его к ногам отца. Выпрямившись, он осторожно прикоснулся к Дракону Битвы и взял его с колен Торбранда. Меч поддался легко и показался почти невесомым. Но он был горячим, как будто лежал возле самого огня. Он продолжал светиться, и его сияние окрасило руки Торварда. А руки мертвеца легко соскользнули с рукояти и ножен. Он отдал свой меч сыну.
Не смея повернуться спиной, Торвард медленно попятился и спустился со склона кургана.
— тихо заговорила рядом с ним Ингитора. Двери кургана дрогнули, покачнулись. Но собственный дар казался Ингиторе слишком ничтожным для того, чтобы проститься с умершим конунгом, и она заговорила словами Отца Ратей:
Торбранд, прощай!
Покойся вовеки,
славный воитель!
И никто из смертных не сумел бы сказать лучше.
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава.
Курган закрылся, исчезло призрачное свечение. Торвард и Ингитора отошли от него назад, на юг, и развели костер на пятачке под скалой, где их не доставал ветер. При свете пламени Торвард вынул Дракона Битвы из ножен. Поистине это оружие стоило трудов. Отделанную золотом рукоять венчала оскаленная драконья морда, и длинное тело дракона было вырезано на стальном клинке. Сам клинок был черным, а изображение дракона и руны возле самой рукояти светились слабыми белыми искрами. Ингитора долго пыталась разобраться в рунах, но отступилась: тайну их знали только темные альвы, сковавшие этот меч для Свальнира.
Сидя рядом на земле, Торвард и Ингитора разглядывали меч, и оба с трудом верили, что перед ними лежит цель их похода. Но и не поверить было невозможно: меч, казалось, налит силой и может идти в битву без участия человека.
— А вроде он стал чуть побольше, — прошептала Ингитора. — Или мне мерещится?
— Нет, — тихо ответил Торвард. Он испытывал к мечу такое благоговейное почтение, что не смел говорить громко. — В этом одно из его драгоценных свойств. Он сам приспосабливается к владельцу, делается ему по руке. Так задумал Свальнир. Он иногда принимал облик простого человека и хотел, чтобы и тогда мог брать с собой Дракона. Потому моя мать и смогла его унести. У Свальнира он был величиной в человеческий рост, конечно, она бы его не подняла. А я выше ростом, чем отец, вот он и подрос для меня. Хочешь, возьми его в руки. Он уменьшится и станет легче.
— Нет, что ты! — Ингитора не смела и подумать о том, чтобы ради любопытства беспокоить чудесное оружие. — У него должен быть только один хозяин. Ты. Пусть он привыкает к тебе.
— Без тебя он вовек остался бы в кургане. Теперь он будет рад снова пойти в битву.
— В битву с кем?
Ингитора подняла глаза от меча к лицу Торварда.
— С Бергвидом. Больше ему не устилать дорогу в Нифльхейм человеческими головами.
— Но что будет потом?
— Когда?
— Когда ты покончишь с Бергвидом. Ты объявишь Квиттинг своим владением? Посадишь своих ярлов не только возле Трехрогого Фьорда, но и дальше, построишь крепость на самом Скарпнэсе? А Хеймиру конунгу это все не понравится. Купцам из Эльвенэса вовсе не понравится платить пошлины тебе. Эта война будет бесконечной.
Торвард нахмурился. Сейчас ему не хотелось об этом думать. До этого было еще слишком далеко.
— Нет, не далеко. Об этом нужно думать сейчас! — убеждала его Ингитора. — Сейчас, когда рядом с тобой Дракон Битвы. Он должен знать, ради чего будет сражаться.
— Но что здесь можно сделать? Ты хочешь, чтобы я уступил Квиттинг Хеймиру?
— Вовсе нет. Я хочу, чтобы ты уступил Квиттинг самим квиттам.
— Но как? — Торвард поднял брови. — У них есть конунг — Бергвид. А он…
— Бергвиду место в Нифльхейме. И я уверена, что он попадет туда очень скоро. А если бы можно было дать квиттам другого конунга, такого, чтобы всегда был в дружбе и с тобой, и с Хеймиром? Что бы ты сказал тогда?
— Я уже понял, что ты — необыкновенная женщина. Но как же ты сотворишь такого конунга? Да еще такого, чтобы его приняли сами квитты? Это нужно быть колдуном!
— Для этого не надо никакого колдовства! Такого конунга еще нет, но он скоро будет. Он родится у жены Бергвида. Сейчас она ждет ребенка. Ее нужно будет забрать в Аскргорд. А когда ребенок родится, вы с Хеймиром провозгласите его конунгом квиттов. А воспитывать его ты будешь у себя.
Торвард задумался. Пока новый конунг будет играть в камешки и учиться владеть оружием, править Квиттингом все равно будет его воспитатель. Да и воспитан новый конунг будет так, как нужно.
— А Хеймир согласится? — спросил Торвард после короткого раздумья, и Ингитора поняла, что сам он готов согласиться с ней.
— Уговаривать Хеймира придется не тебе. Он миролюбивый человек. Торговым людям очень мешает эта война, а Эльвенэс так богат за счет торговли. Слэтты будут согласны. Ты пообещаешь мне сделать все так, как я сказала?
Торвард посмотрел на Дракона Битвы, который он добыл только благодаря ее помощи. И вот Ингитора впервые о чем-то его попросила.
Он взял ее руку.
— Я пообещаю, но и ты должна мне кое-что пообещать.
— Что же?
— Вот послушай. Ты, должно быть, знаешь, как великан Тьяци похитил богиню Идунн с яблоками вечной молодости. И как Локи вернул ее, как асы убили Тьяци. И что его дочь Скади взяла свое оружие и направилась к Асгарду, чтобы отомстить богам за смерть своего отца.
Ингитора опустила голову, но не отнимала руки. Она уже поняла, к чему Торвард вспомнил те древние сказания.
— И ты помнишь, какой мир предложили ей асы. Они сказали, что взамен убитого отца готовы дать ей мужа. И сами предложили выбрать его. И она согласилась. Я не могу вернуть тебе твоего отца, этого не могут даже боги. Но и я в силах предложить тебе взамен мужа. И ты тоже можешь выбрать. Я отпустил Эгвальда ярла, он на свободе, и ты можешь выйти за него. Никто не станет мешать тебе в этом, и я меньше всех. Но мне бы больше понравилось, если бы ты выбрала меня.