Дворецкая Елизавета. Оружие скальда

   Остановившись посреди темного двора, Ингитора покачала головой. Да кому же такое придет на ум — отказаться? Позволить духу отца страдать бесконечно? Оставить позор в наследство потомкам? Нет, Эгвальд — доблестный воин, удача сопутствовала ему до сих пор и не оставит его в этом походе. «Иди сама с ним, если тебе так нужна эта месть!» — сказала ей на прощание Вальборг. «Не пойти ли в самом деле?» — мелькнуло в голове у Ингиторы. Но плавать на боевых кораблях, браться за оружие — не дело женщины. Каждому боги выделили свою судьбу в земном мире. Ей они дали особое оружие — звонкий разящий стих, волшебное слово, способное смешать с грязью могучего конунга и двинуть войско в поход.
   Ингитора вошла в дом. В девичьей бьло тихо, кое-где на лавках посапывали служанки, уставшие прислуживать конунгу и гостям, остальные были в гриднице и на кухне. В круглом очаге слабо тлел огонь, рыжие язычки пламени лениво перебегали по кучке углей. На полу возле очага сидела скрюченная человеческая фигура. Ингитора с первого взгляда узнала его, и волна радости окатила ее сердце.
   Хальт обернулся на звук ее шагов, откинул капюшон, улыбнулся. В первый миг его лицо показалось уродливым — мелкие черты, скошенные к носу глаза, кривой подбородок, покрытый неряшливой щетиной. Таким показывался людям Грабак, раб Ингиторы. Но для нее самой он был другим.
   Ингитора подошла и села рядом с ним на пол. Душа ее успокоилась — возле Хальта ей всегда было хорошо, все тревоги отступали. Это был драгоценный друг, способный утешить ее в любой беде.
   — Посиди со мной, — ласково сказал он, накрыв руку Ингиторы своей рукой. По лицу его пробежала мгновенная рябь, как по воде под ветром, и вот уже Ингитора видела лицо с правильными чертами, полное мужества и нежности — лицо альва, жителя Широко-Синего Высокого Неба. — Ты не слишком устала на пиру?
   — Нет, я не устала, — чистосердечно ответила Ингитора. При виде Хальта вся ее усталость пропала, словно ее и не было. Заботы откатывались куда-то вдаль, как волна отлива, сердце ее с каждым мгновением становилось легче, светлее. Как будто после долгого плавания по бурному морю она попала в уютный дом с горящим очагом. — Куда ты пропал? Я тебя не видела.
   — Там было слишком шумно. Ты все равно не услышала бы меня. — Хальт на мгновение нахмурился, и Ингитору кольнула в сердце маленькая холодная игла. Ничто не пугало ее так, как недовольство Хальта. Но через мгновение он уже снова улыбался.
   — Я знаю, ты не поладила сегодня вечером с Вальборг, — сказал он. Теперь Ингитора уже не удивлялась тому, что он все знает о ней и о других. — Но это ничего. Посиди со мной, я расскажу тебе что-нибудь забавное и поучительное.
   — Расскажи! — охотно согласилась Ингитора и села поудобнее.
   — Ты помнишь, я рассказывал тебе о том, как Греттир Могучий пришел переночевать на усадьбу Песчаные Холмы, — начал Хальт, и Ингитора радовалась, как девочка. Наверное, сам Греттир не переживал свои подвиги так ярко, как она, слушая рассказы Хальта. — Греттир остался один в покое. До полуночи все было спокойно, а потом раздался вдруг страшный шум и со двора вошла огромная великанша. В руках у нее было корыто и большой нож…
   Ингитора слушала, затаив дыхание, не сводя глаз с лица Хальта. И в сиянии белого огня его глаз она ясно видела полутемный покой… Слабо дрожит пламя факела в железной скобе, и тени ходят по бревенчатым стенам, где из щелей свисают беловатые пряди сухого мха. Во всем доме тихо-тихо, нигде не скрипнет половица, как будто весь дом ждет чего-то страшного, неотвратимо близкого… Ожидание сгущает тишину, становится нестерпимым… И вдруг за стеной раздаются тяжелые шаги, с грохотом отлетает дверь, и через порог шагает великанша. Она так огромна и сильна, что ее не сдержат никакие засовы, и дверной косяк ломается с треском, когда она задевает его плечом. Вот она поднимает свою уродливую голову, а во рту у нее торчат редкие длинные зубы, на лице страшное, дикое, нечеловеческое выражение. Корыто у нее грубо вырублено — великаны не искусны в поделках, нож длиной в полтора локтя, а на лезвии возле рукоятки засохла давняя кровь…
   — Они яростно схватились и бились долго! — воодушевленно рассказывал Хальт. — Все лавки и лежанки в покое были переломаны. Великанша хотела вытащить Греттира наружу, она сломала перегородку и вынесла Греттира в сени на спине. Никогда прежде он не встречался с нечистью такой огромной силы! Великанша подтащила Греттира к реке, к самому краю ущелья. Они бились там всю ночь. Греттир был уже чуть жив от усталости, но знал: либо он одолеет великаншу, либо она сбросит его в пропасть.
   Дрожь охватывала Ингитору с ног до головы, а душу наполняли ужас и восторг. Она сама была там, в темном покое и на обрыве, где сошлись в полночь Греттир и великанша. Они не видели её, никакая опасность ей не грозила, но она как свои ощущала все их чувства: голодную ярость великанши и гнев Греттира, его уверенность в своей силе одолеть любую нечисть. Ах, как хорошо быть мужчиной, самым сильным и доблестным, знать, что во всем живом и неживом мире нет тебе достойного противника! И сейчас сама Ингитора была им.
   — Уже на самом краю ущелья Греттир изловчился, перебросил великаншу через себя и освободил правую руку, — рассказывал Хальт, а Ингитора уже не слышала его голоса, не разбирала слов. Слова были ей не нужны — все эти захватывающие образы как наяву разворачивались перед ее глазами. — Теперь-то он сумел выхватить меч и отрубил руку великанше. А в это время наступил рассвет, и великанша окаменела. Греттир подумал, что вовремя вырвался из ее рук, а то остался бы заключенным в скалу. Там до сих пор виднеется эта скала. Ее так и называют — Скала Великанши. А Греттир и подумал: «Видно, неспроста она тащила меня под водопад. Надо бы посмотреть, что там такое?»
   Ингитору терзало то же любопытство: а что там, под водопадом? Для кого великанша хотела сварить похлебку из человечины? Перед глазами Ингиторы было ущелье с шумящим водопадом на краю, она замечала каждую мелочь: и пятна лишайника на камнях, и дерновые крыши усадьбы Песчаные Холмы в отдалении, где в смутном свете наступающего утра еще не виднелось дымков от очага. Видела она и Греттира, его широкое скуластое лицо, покрытое веснушками, с выпуклым упрямым лбом, мокрым от пота, усталые серые глаза. Он и не думал сейчас гордиться своим подвигом — ему казалось, что он сделал только то, что должен был сделать, ничего больше. Да и вид у него не как у великого героя — скорее, бродяга после драки. Рубаха висит на нем клочьями, на сильных плечах видны кровоподтеки и синяки, рыжие волосы растрепаны. Ингитора слышала его тяжелое дыхание, как будто он был совсем близко. А рядом шумит водопад, шумит яростно и жадно, злится, что лишился жертвы. И маленькие холодные капли, как острые иголочки, колют разгоряченную кожу Греттира…
   Но где же он? Где та усадьба Песчаные Холмы? В каком-то из дальних племен? В каком-то из прошедших веков? Ингитора не знала этого, но все эти миры и века были близки и понятны ей. Она была в них хозяйкой больше, чем конунг хозяин в своей земле, с которой собирает дань. И все это богатство ей дал Хальт — хромой альв с белым огнем в глазах.
   — Расскажи об этом людям, им понравится, — сказал Хальт, и Ингитора очнулась. Она снова увидела знакомую девичью кюны Асты, Гюду и Ведис, спящих на ближней лавке. Но ущелье Песчаных Холмов оставалось с ней. Ей очень хотелось рассказать о нем, хотелось так сильно, словно все ущелье, водопад, дом с хлевом и лодочным сараем, Греттир с великаншей помещаются в ее груди и грозят разорвать ее, если она их не выпустит.
   — Я расскажу, — задумчиво согласилась Ингитора. В уме ее сами собой сплетались красивые слаженные строчки. Иными они и не могли быть, ведь все, что она видела, было так красиво и ярко! И мир Греттира совсем заслонил девичью, вымел из памяти ссору с Вальборг, тревогу за Эгвальда. Даже мысли о Торварде и мести. Даже скорбь об отце. Волшебная сила альва одолевала все. Весь зримый мир бледнел перед высшим зрением, которое Хальт давал ей, все его тревоги и горести отступали и таяли, как утренний туман под лучами солнца. Они не имели над ней власти.
   — Тебе понравилось? — спросил Хальт.
   Ингитора посмотрела на него. Раньше она не могла и представить, что на свете бывают такие прекрасные лица.
   — Я так люблю тебя! — тихо, но вложив всю душу в эти слова, сказала она в ответ. — Ты — самое большое сокровище моей жизни. Лучший дар богов моей судьбе. Я так ей благодарна за это…
   Хальт улыбнулся, довольный ее словами. Все лицо его светилось. Сейчас ему не нужно было никаких клятв — он знал, что это правда.
 
   Кюна Хёрдис первой почуяла неладное. Ужин в усадьбе Аскргорд был окончен, столы убраны. Мужчины в задней части гридницы, собравшись возле почетного сиденья конунга, слушали Гранкеля Скальда. Очаг с их стороны не горел, там было полутемно. С другой стороны от священного дерева в очаге плясал огонь, женщины чесали шерсть и шептались.
   Вдруг кюна Хёрдис подняла голову и резко втянула ноздрями воздух. Женщины умолкли, кто-то бросил взгляд на очаг — не горит ли что-нибудь. Но кюна не смотрела на очаг. Бросив гребень, она поднялась с места и прошла в середину палаты, к ясеню. Положив ладони на ствол, кюна подняла голову к кровле, куда уходил могучий ствол, закрыла глаза. Кто-то из мужчин тронул Гранкеля за локоть, и скальд замолчал. В палате стало тихо, все взгляды устремились к кюне. Даже Эйнар, шепотом споривший о чем-то с Эйстлой, накрыл ладонью ее неумолкающий рот. Девчонка попыталась укусить его ладонь, но Эйнар кивнул ей на кюну, и она тоже притихла.
   А кюна Хёрдис опустила голову, прижалась лбом к стволу, замерла, прислушиваясь к чему-то далекому. Потом она медленно повела пальцами по рунам, много лет назад поясом врезанным в кору ясеня на высоте груди взрослого человека. В недавний Праздник Середины Лета руны были окрашены жертвенной кровью и заметно темнели на коре. Кюна зашептала что-то. Слышно было только, как потрескивают дрова в очаге женской половины палаты. И гул ветвей ясеня над крышей казался значительным и громким, несущим тайные вести, понятные одной только кюне Хёрдис.
   Наконец кюна отошла от ствола, посмотрела на свои ладони, словно на них должны были отпечататься тайные руны.
   — Матушка! — вполголоса, почтительно окликнул ее Торвард конунг. Никто другой не посмел бы этого сделать. — Что ты услышала?
   Кюна медленно перевела взгляд на сына, непонятно усмехнулась.
   — Ясень поймал вести, — сказала она. — Вести летят по ветру. Не скажу, добрые это вести или дурные. Кому как покажется.
   Все молчали. Никто ничего не понял. Но Торвард не хотел мириться с неизвестностью. Знамения в день принесения жертв были не очень-то добрыми.
   — Мы не так мудры, как ты, матушка, — сказал он. — Не скажешь ли ты яснее? Не все же умеют понимать язык Малого Иггдрасиля.
   Кюна снова усмехнулась.
   — Яснее? Скоро ты получишь ясные вести, мой сын. И их принесет тот, кого ты очень хочешь видеть.
   Торвард потер шрам на щеке. Слова матери тревожили его больше и больше. Кого он хочет видеть? Рагнара, который уплыл уже дней двадцать назад и вполне мог бы быть назад. Даже ту зловредную Деву-Скальда, что появилась в усадьбе Хеймира конунга, он не отказался бы увидеть. Но не явится же она к нему сюда!
   — Пусть она пойдет и откроет дверь гостье! — вдруг приказала кюна Хёрдис и указала на Эйстлу, сжавшуюся в комочек возле плеча Эйнара.
   — Я? — Эйстла вздрогнула от неожиданности. Ее голос, обычно такой звонкий, охрип от испуга. Она, как и все в усадьбе, робела перед кюной и предпочла бы сейчас не попадаться ей на глаза. Но кюна, если ей кто-то был нужен, умела видеть даже через стены.
   Ормкель нахмурился. Он и не заметил в полутьме, что его негодная «хюльдра» опять пробралась в мужскую половину.
   — Иди. — Кюна кивком послала Эйстлу к выходу из гридницы. Эйстла медлила, утратив всю свою храбрость. Эйнар подтолкнул ее локтем, и она встала.
   Медленно, как будто выполняя непонятное и пугающее священнодействие, Эйстла пошла через длинную палату к выходу в кухню. Десятки глаз следили за каждым ее шагом. Эйстла подошла к двери, боязливо оглянулась назад.
   — Открой, — велела ей кюна.
   Эйстла налегла плечом на дверь, толкнула ее наружу. Ей казалось, что за дверью этой лежит какое-то неведомое темное царство.
   Но, конечно, за дверью была кухня, знакомая ей с рождения. Рабы, занятые своими делами вокруг кухонного очага, подняли головы. Кюна новым кивком послала Эйстлу дальше. Девушка пересекла кухню, опасаясь, не пошлют ли ее на двор, за ворота. А этого ей совсем не хотелось. Уже совсем стемнело, от ворот, должно быть, видно, как горят синие огни над старыми курганами…
   Налегая плечом на тяжелую дверь, Эйстла открыла ее и замерла на пороге, глядя в темноту. Все смотрели туда же поверх ее головы и плеч. Было тихо.
   И вдруг яркая звезда пала на широкий двор прямо с небес. С визгом Эйстла бросилась назад и мгновенно оказалась за спиной Эйнара. По кухне и гриднице промчалась волна, все вздрогнули, ахнули. И вдруг Торвард конунг радостно вскрикнул:
   — Регинлейв!
   Вскочив с места, он в несколько прыжков пересек обе палаты и на пороге встретил ночную гостью. Да, ее-то он и хотел видеть больше всех на свете!
   — Регинлейв! — радостно повторял он, взяв Деву Битв за руки и переводя через порог. — Ты пришла!
   Люди загомонили, кто-то засмеялся. Все были рады приходу валькирии, поднялись с мест, приветствуя ее. Но больше всех был рад Торвард. После их неудачного похода к кургану Торбранда он боялся, что Регинлейв разгневалась на него и долго не придет. Может быть, никогда. А меж тем любой срок, когда он ее не видел, казался ему долгим.
   Входя, Регинлейв на миг замерла на пороге, глядя в глаза Торварду. И взгляд ее ярко-синих, как небо, глаз сиял радостью в ответ на его радость. Только миг они смотрели в глаза друг другу, смертный воин и валькирия, и в этот миг они были равны.
   — Да, я пришла, как видишь, — проговорила Регинлейв и шагнула через порог. — Как же мне не прийти.
   — Один послал тебя? — тихо спросил Торвард.
   Регинлейв помолчала, потом чуть-чуть улыбнулась.
   — Нет. Он только отпустил меня. Я сама…
   Опомнившись, Торвард повел ее в гридницу. Taм он посадил валькирию на почетное сиденье конунга, а сам устроился на ступеньке возле ее ног. И никому не казалось, что этим он унизил свое достоинство. Далеко не каждому Дева Битв оказывает такую честь — войтив его дом и сесть возле его очага.
   Молодые хирдманы догадались принести дров и углей из женского очага, разложили огонь перед престолом конунга. Мужская часть палаты осветилась, отблески пламени заплясали на ступеньках престола, заблестели в колечках кольчуги на груди валькирии. С первого взгляда было видно, что Регинлейв неспроста спустилась из Сияющей Щитами Валхаллы под кров смертных. Во всем ее облике было заметно возбуждение: черные кудри круче свивались в волны, падая на плечи, щеки ее горели румянцем, как багряная вечерняя заря, обещающая грозовой день, глаза блестели молниями. На волосах и на плаще ее поигрывали светом капли дождя.
   — Откуда ты? — спросил Торвард. Ее рука сегодня казалась ему горячее обычного. — У тебя вести? В Широко-Синем что-то происходит?
   — Что-то происходит на земле, мой славный ясень меча! — ответила Регинлейв. — Знаешь ли ты о том, что сын Хеймира конунга, Эгвальд ярл, собрался в поход на тебя?
   По гриднице пробежал ропот.
   — В поход на меня? — повторил Торвард. — Не скажу, чтобы я знал об этом, но скажу, что меня это не удивляет. И большое ли у него войско? Он посылал ратную стрелу по стране слэттов?
   — Нет, ратной стрелы не было. Он подумал, что на рассылку ратной стрелы потребуется много времени и тем он поможет не только себе, но и тебе тоже. И я скажу, что он рассудил совсем не глупо.
   Регинлейв быстро окинула взглядом палату. Не было воина, которого она не знала бы, и ей не нужен был свет, чтобы разглядеть лица.
   — Я вижу здесь только Ормкеля. Рунольв Скала уплыл к уладам? А Хельдир Оленья Рубашка торгует у говорлинов?
   — Торгует! — насмешливо фыркнул Гудлейв.
   — Да, моих ярлов со мной нет, — подтвердил Торвард. — Ты знаешь наш обычай, Регинлейв. Летом фьялли не сидят дома. Но, я думаю, и Эгвальд ярл собрал не очень много людей?
   — Ведь он дал обет в День Высокого Солнца! А на этот праздник в Эльвенэсе всегда собирается много народу. Эгвальд ярл взял свою дружину, часть дружины Хеймира. Кое-кто из хельдов, пировавших у конунга, тоже к нему присоединились. Всего у него четыре корабля и около трех сотен людей.
   — Не так-то много! — буркнул Ормкель.
   — Совсем немного! — выкрикнул в ответ Эйнар. — А у нас ровным счетом шестьдесят четыре воина! Целых шестьдесят четыре! Любой ребенок сочтет, что это куда больше трех сотен!
   — А если тебе страшно, так еще есть время спрятаться! — рявкнул Ормкель. — Я видел за Земляничным Холмом старую лисью нору — как раз убежище по тебе! Овечий загон на верхнем пастбище тоже неплох!
   Эйнар напрягся, Эйстла крепко вцепилась в его локоть.
   — Молодцы! — резко крикнул Торвард. — Мне повезло с дружиной! Мои люди всегда вовремя принимаются сводить счеты!
   — У меня нет с ним никаких счетов! — буркнул Ормкель, отводя глаза. Он понимал, что сейчас не время браниться, но дерзость Эйнара выводила его из себя. — Просто у него слишком длинный язык! Пошли его в поход на коннахтов! У них есть обычай — вырезать языки побежденным врагам! Ему бы это пошло только на пользу!
   — Регинлейв, эти корабли уже отошли? — обратилась к валькирии кюна Хёрдис. — Ты видела их?
   — Уже отошли, — ответила Дева Битв, со смехом в синих глазах наблюдавшая перепалку Ормкеля и Эйнара. — И я видела. Они уже плывут сюда, и на клювах их «Воронов» блестит обильная жертвенная кровь!
   Валькирия подняла руку и с удовольствием слизнула с запястья длинный темно-красный подтек. Сидевшие поблизости заметили, что ее руки и кольчуга на груди обильно забрызганы кровью жертвенных бычков. Слэтты уже принесли жертвы перед походом, и боги войны приняли их.
   Торвард тоже все это заметил. В нем вспыхнула дикая ревность — ему было неприятно видеть, что валькирия — покровительница Аскргорда приняла жертвы их противника. Но боги справедливы — они принимают жертвы и выслушивают мольбы от всех одинаково. Победит тот, кто сумеет лучше угодить. И в мгновенной вспышке ревнивого раздражения Торвард прикинул, нет ли у него подходящего раба. Перед новой войной нет жертвы лучше человеческой.
   — У нас тоже найдется чем умилостивить богов! — сказала кюна Хёрдис, словно услышав мысли сына. — Ты ведь не захочешь отступить, сын Торбранда?
   — Скажи мне это кто другой… — Торвард упер в лицо матери блестящий суровый взгляд. — Ты сама знаешь, чей я сын. А может ли сын Торбранда отступить? Эйнар правильно сказал — шестьдесят четыре фьялля всегда больше, чем три сотни слэттов.
   — Мудрые говорят: лучше биться на своей земле, чем на чужой! — подал голос Баульв. — А на своем море — еще лучше. В этом Эгвальд сын Хеймира хочет нам помочь.
   — Что с моим отцом? — мрачно спросил Эйнар, исподлобья глядя на валькирию.
   — Всех фьяллей задержали в Эльвенэсе. К их кораблям приставлена стража. За Рагнара не бойтесь. Его объявила своим гостем кюн-флинна Вальборг. Он даже сидит на хорошем месте. Кюн-флинне нравится с ним беседовать.
   Регинлейв непонятно усмехнулась и бросила на Торварда быстрый насмешливый взгляд. Но он не понял его значения. Дева Битв была так прекрасна, что рядом с ней он мало что замечал и терял часть своей обычной сообразительности. Упоминание о дочери Хеймира конунга прошло мимо его ушей — он был полон одной Регинлейв.
   — Давно они отплыли? — спросил Хавард.
   — Сегодня.
   Внимательно осмотрев свою руку, валькирия слизнула еще какое-то пятнышко и облизнулась. Торвард бросил взгляд Эйстле. Вскочив, она вылетела в кухню и через мгновение вернулась, неся кубок лучшего меда. Самый лучший кубок, из которого обычно пил сам Торвард. Сейчас он был наиболее подходящим. Хотя, конечно, казался жалким черепком по сравнению с теми кубками, из которых Регинлейв пила в палатах Валхаллы.
   Валькирия взяла из рук Торварда кубок, заглянула в него, вздохнула — после крови мед казался слишком пресным напитком. Но все же она приняла угощение и отпила из кубка. Мед был хорош, но не успокоил ее возбуждения. Запах крови растревожил ее, видения выступающих в поход боевых кораблей, звон оружия и сотни мужских голосов, поющих боевые песни, разбудили сущность Девы Битв. Она уже видела поля битв, связанные канатами корабли в боевом порядке. «Ударим мечами о щит боевой, с холодным копьем столкнется копье…» Десятки, сотни духов-двойников, толпящихся в ожидании близких смертей — белые волки и черные соколы, безголовые медведи и кони с огнистой гривой. И те же корабли после битвы — очищенные от людей, с сотнями копий и стрел, торчащих в изрубленных бортах, скользкие от крови скамьи для гребцов, поломанные весла. И сотни духов, которых она понесет от кораблей и морских волн вверх, в Валхаллу, Сияющую Щитами. И кто будет среди них — этого она еще не знала. Это решать не ей.
   Регинлейв посмотрела на Торварда.
   — Я сказала все, что знала, — проговорила она, глядя ему в глаза. Взгляд ее горел такими молниями, что Торварду было жарко, но этот жар был его счастьем и он готов был скорее умереть, но не отвести глаз. — Одно я знаю верно, Торвард сын Торбранда. Я не покину тебя.
 
   Вальборг и Ингитора долго стояли на Корабельном Мысу — его еще называли Прощальным Мысом. Он находился за пределами общей стены Эльвенэса и возле него располагалась стоянка конунговых кораблей. Отсюда они уходили в путь. Вальборг и Ингитора смотрели вслед кораблям Эгвальда, пока их было видно. Но вот хвост последнего «Ворона» скрылся за выступом берега. Море снова очистилось и стало пустым, волны слизывали с песка последние следы жертвенной крови.
   Ингитора еще стояла, похожая на упрямый язычок пламени на бурой скале, а Вальборг пошла домой. От всякой печали она знала хорошее средство. В усадьбе конунга еще оставалось немало гостей, для хозяйки найдется достаточно дел.
   Неподалеку от ворот она заметила Рагнара, того купца из Аскргорда, что привез им блестящие шелка. Мысль о новых нарядах нисколько не обрадовала Вальборг, но самому купцу она учтиво кивнула головой в ответ на поклон.
   — Тебе, верно, досадно, что твой корабль задержали здесь? — спросила она, остановившись.
   — Я сделал здесь удачное дело, и мне некуда спешить, — без обиды, ровным голосом ответил старик и кашлянул в кулак. — Я верю в благородство Хеймира конунга — он не обидит своих невольных гостей.
   — Я думаю, что ты прав, — сказала Вальборг. Ей казалось неловким стоять и разговаривать с купцом-фьяллем у всех на глазах перед воротами усадьбы, но отпускать его тоже не хотелось. Он был частью той самой земли, к которой уплыл Эгвальд. То ли славу он добудет там, то ли собственную смерть? И торговый гость из племени фьяллей, бывалый старик с умными внимательными глазами, казался ей более способным ответить на этот вопрос, чем кто-либо другой.
   — Пойдем со мной, я велю сделать тебе отвар брусничных листьев с медом, — сказала Вальборг старику. — А не то этот кашель тебя погубит.
   — Ты права, кюн-флинна, когда-нибудь этот кашель меня погубит, — с легкой усмешкой над собственным недугом согласился старик. — А раньше или позже — невелика важность. Но я благодарен тебе.
   Вальборг внимательно посмотрела на него. Он посмеивался вместо того, чтобы жаловаться. Так поступают только настоящие воины. Во всей повадке старого фьялля было что-то такое, что неуловимо отличало его от торговых людей, которых Вальборг перевидала в Эльвенэсе множество. Он слишком мало значения придавал совершенной сделке, не жаловался и не хвалился торговыми успехами. Его заботы были гораздо выше мелких насущных забот купца, и он был слишком сдержан для торговца, которые в большинстве любят поговорить.
   Вечером Вальборг послала Труду разыскать Рагнара и привести к ней в девичью. Меньше обычного склонные работать, девушки непрерывно болтали о походе Эгвальда и так надоели Вальборг, что она даже прикрикнула на них. Ингитора сидела в дальнем углу, хмурая, как осенняя туча, и теребила в пальцах ушки щенка. С самого утра, с отплытия кораблей, она оставалась хмурой и не разговаривала ни с кем, кроме своего раба Грабака.
   Рагнар пришел быстро, поклонился, сел на предложенное место возле Вальборг.
   — Ты, должно быть, часто бываешь в Аскргорде? — спросила она.
   — Часто! — подтвердил Рагнар, поглаживая бороду. — В последние годы я зимовал только там.
   Он имел в виду те годы, когда болезнь уже не позволяла ему ездить по усадьбам хельдов вместе с Торвардом конунгом, и таким образом не солгал. Вальборг же вполне удовлетворил этот ответ.
   — И ты должен хорошо знать Торварда конунга, — продолжала она.
   — Я хорошо знаю его, — спокойно подтвердил Рагнар. «Мало кто знает его лучше, чем я!» — добавил он про себя.
   — Расскажи мне о нем что-нибудь! — попросила Вальборг. Никогда раньше она не славилась любопытством, но теперь она не могла отделаться от мыслей о конунге фьяллей. Да и чему здесь удивляться — ведь от этого человека зависело, увидит ли она снова своего брата.