Дворецкая Елизавета. Оружие скальда

   Сразу вслед за Ингиторой в гридницу вошел Хеймир конунг и сел на свое высокое сиденье. Фьяллям позволили пройти в палату и встать перед конунгом. Кюна Аста, сгорающая от тревожного любопытства, однако успевшая поменять простую головную повязку на нарядную, с тремя полосами золотого шитья, села на свое место чуть ниже конунга. Вальборг устроилась на краю скамьи, Рагнар встал позади нее. Пробираясь мимо его плеча, чтобы тоже занять хорошее место и все видеть, Ингитора мельком подумала, что Рагнар занял место, которое никак не подобает заезжему торговцу.
   Теперь Ингитора могла хорошо разглядеть приехавших. Главный из них — крепкий мужчина лет сорока пяти, с косым шрамом через лоб, немного стянувшим внешний угол глаза, держался уверенно и властно. Грудь его украшала тяжелая серебряная гривна в виде змея, кусающего себя за хвост, — знак больших ратных заслуг.
   — Приветствую вас в Эльвенэсе! — сказал тем временем Хеймир конунг. Он был большим знатоком законов и обычаев, и никакие треволнения не могли заставить его нарушить учтивость. — Как ваши имена? От кого вы прибыли ко мне и какие вести привезли?
   — Привет наш и тебе, Хеймир конунг, сын Хильмира! — громко ответил предводитель фьяллей. — Мое имя — Ормкель сын Арне, люди знают меня под прозванием Неспящий Глаз. Меня и моих людей прислал к тебе Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей, и кюна Хёрдис, его мать. Мы привезли тебе вести о твоем сыне, Эгвальде ярле. Думается мне, что ты давно их ждешь!
   По гриднице пробежал ропот. Уверенный, даже нагловатый вид посланца яснее слов говорил о том, что вести эти будут невеселыми для слэттов.
   — Что с моим сыном? — воскликнула кюна Аста и от волнения даже поднялась с места. Она словно прозрела: до сих пор она, кажется, не представляла себе ясно той опасности, навстречу которой отправился Эгвальд. Жена богатого и могущественного конунга привыкла слышать вокруг себя разговоры о битвах и походах, но до сих пор все они кончались благополучно, и кюне Асте казалось, что так будет всегда, что так и должно быть. Но теперь, глядя в чужое, суровое и страшное лицо Ормкеля, она вдруг ощутила резкую тревогу за сына и страх потери, которые ударили ее тем сильнее, что были ей непривычны.
   — Твой сын жив и только ранен! — ответил Ормкель, глянув на кюну. Ее испуганный и растерянный вид доставил ему удовольствие. Именно такими он мечтал увидеть лица всех слэттов!
   Ингитора перевела дух и только тут заметила, что несколько мгновений не дышала — как ей показалось, очень долго. Если даже беспечная кюна Аста поняла опасность, то что же должна была почувствовать Ингитора, весь этот месяц не думавшая ни о чем другом! Стоявший пред ней человек был, без сомнения, одним из ближайших ярлов Торварда конунга. Мысли ее путались, она не могла вспомнить, говорил ли ей кто-нибудь из отцовских или Хеймировых хирдманов про Ормкеля Неспящий Глаз. Но перед ней стоял приближенный ее единственного непримиримого врага. И на его лице было написано горделивое торжество и снисходительное презрение к побежденным. Оскаленная морда дракона не показалась бы Ингиторе такой отвратительной и страшной!
   Однако Эгвальд жив! А значит, есть и надежда. Все еще можно будет уладить! И она опять с нетерпением впилась глазами в лицо Ормкеля.
   А тот, не спеша продолжать, как будто давая слэттам время осознать его слова, разглядывал семью конунга. По кюне Асте он только скользнул взглядом и тут же нашел рядом с ней Вальборг. На кюн-флинне его взгляд задержался, не смущаясь и тем, что сама она смотрела на него. Боком, по привычке, Ормкель глянул на человека, стоявшего рядом с ней, и вдруг в лице его что-то дрогнуло. Ни мгновения не задержавшись, его взгляд скользнул дальше. Ингитора не оборачивалась, но она помнила, что с другой стороны от сидящей Вальборг стоит Рагнар. И Ормкель отметил его присутствие, узнал его. Может быть, в этом нет ничего удивительного — ведь Рагнар сам говорил, что часто зимовал в Аскргорде. Вполне понятно, что его знает вся дружина Торварда. Но после всего того, что Ингитора думала о Рагнаре и Вальборг сегодня утром, его знакомство с Ормкелем показалось ей подозрительным. Нет, этот странный торговец с повадками воина приплыл в Эльвенэс неспроста.
   — Что с моим сыном? — вслед за женой повторил Хеймир конунг, но гораздо спокойнее. Он тоже не остался равнодушен к известиям фьяллей, но гораздо лучше умел держать себя в руках.
   — Твой сын напал на Аскргорд с четырьмя кораблями и тремя сотнями хирдманов, хотя знал, что у Торварда конунга впятеро меньше людей! — горделиво и чуть-чуть презрительно говорил Ормкель. Очевидно, ему было приятно видеть унижение врага. — Но Тор помог фьяллям, валькирии были на нашей стороне. Эгвальд ярл был разбит перед Аскрфьордом. Большая часть его людей отправилась прямо к Ранн и Эгиру. Около ста в плену у Торварда конунга. Среди них и сам Эгвальд ярл.
   Женщины ахнули, даже хирдманы не сдержали возгласов. Само то обстоятельство, что вести о походе пришли не от Эгвальда, а от фьяллей, не обещало ничего хорошего. Но разгром, плен! Чтобы Эгвальд, обладая впятеро большими силами, потерпел такое сокрушительное поражение! В это невозможно было поверить, это не укладывалось в головах.
   — Я вижу, вы не очень-то склонны мне верить! — ответил Ормкель на общий изумленный возглас. — Я привез кое-что, что вас убедит.
   С этими словами он принялся развязывать плотный кожаный мешок, с которым явился в гридницу. Не у одного из слушавших его промелькнула страшная мысль, что доказательством послужит чья-то голова. Но нет — предмет, лежавший в мешке, был слишком плоским и длинным.
   Развязав кожаный ремешок, Ормкель сунул в мешок руку и извлек секиру — отлично всем известную секиру, от обуха почти до самого лезвия покрытую узорной золотой насечкой. Ее имя было Великанша Битвы, и Хеймир конунг подарил ее сыну, когда того посвящали в воины.
   — Я думаю, вы все хорошо ее знаете! — сказал Ормкель, показывая секиру сначала конунгу, а потом всем вокруг. — С этим оружием к нам явился Эгвальд ярл. Но после битвы она досталась Торварду конунгу. И он прислал ее назад тебе, Хеймир конунг. Те руки, которым ты ее доверил, оказались не очень-то удачливы.
   Слэтты зароптали — эти слова были весьма обидными. Но Хеймир конунг сидел с непроницаемо-каменным лицом. Он не зря славился умом и понимал, что сейчас он не в том положении, чтобы обижаться. У него ведь был только один сын.
   — Он ранен? Что с ним? Да говори же! — волновалась кюна Аста, чуть не плача от тревоги и тоски по своему сыну. Она всегда любила Эгвальда, но сейчас, когда она ощутила настоящий страх его потерять, сын стал для кюны Асты дороже собственной жизни.
   — Он ранен в плечо, но большой опасности нет, — небрежно ответил Ормкель, снисходя к женской слабости. — Он даже сохранит руку…
   Все это время он шарил глазами по окружению конунга, как будто кого-то искал.
   — Не знали мы, что доблесть Торварда конунга так велика! — возмущенно воскликнула Ингитора. Мысль пришла к ней как будто извне, но она была убеждена в ее верности. — Уж конечно, без колдовства здесь не обошлось! Все знают, что мать Торварда — колдунья! Она раньше была женой великана, разве нет? Она околдовала Эгвальда ярла и тем добыла победу фьяллям!
   По гриднице снова пробежал изумленный и испуганный ропот. Не случалось такого, чтобы девушки говорили перед конунгом, не спросив позволения. Но Ингитора была не просто девушкой, а Девой-Скальдом. И всем показалось, что слова ее недалеки от истины. Повесть о том, как Торбранд конунг добыл жену в пещере великана, была одним из излюбленных вечерних рассказов во всех двенадцати племенах Морского Пути.
   А Ормкель, словно только того и ждал, мгновенно впился взглядом в лицо Ингиторы. Взгляд его был похож на стальной клинок, а скошенное веко придавало ему особенно зловещий вид. Он сразу догадался, кто эта девушка в красном платье, в серебряных украшениях на груди и руках. Ее-то он и искал.
   — Видно, это и есть та Дева-Скальд, что сочиняет стихи про Торварда конунга! — воскликнул он.
   — Это я! — оттолкнув плечом кого-то из ярлов, Ингитора шагнула вперед. Пусть никто не думает, что она боится. — Это я! И чем сверлить меня глазами, лучше ответь, Ормкель сын Арне! Ты можешь поклясться на мече, что кюна Хёрдис не помогла вашему конунгу одержать победу?
   — Не тебе упрекать его в этом! — грубо ответил Ормкель, и гридница снова загудела — такой ответ подтверждал обвинение. — Разве не ты все эти месяцы порочила Торварда конунга стихами, насылала на него порчу, лишала его сна и радости!
   А Ингитора вдруг вскрикнула так, что даже Ормкель вздрогнул. Уж его, казалось, ничто не могло смутить, но в голосе Девы-Скальда он вдруг услышал голос настоящей Всадницы Мрака. Не больше двух раз он видел маленькую ведьму Дагейду, но не мог без содрогания вспомнить ее лицо, дышащее дикой колдовской силой инеистых великанов.
   — Вот как! — радостно крикнула Ингитора, и радость ее была страшной. — Значит, его достало! Через море его били мои стихи, как его копье ударило моего отца и меня! О великие боги, благодарю вас!
   Ормкель смутился, сквозь зубы помянул Мировую Змею. Не следовало ему говорить так и давать язвительной Деве-Скальду повод для торжества. Но сказанного не воротишь.
   — Однако его удачи хватило на то, чтобы одолеть вашу дружину и взять в плен конунгова сына! — воскликнул он. Ингитора была второй женщиной после кюны Хёрдис, с которой Ормкелю приходилось спорить — всех других он просто не замечал и никогда не слушал. И этих двух, которые вынудили его с собой считаться, он ненавидел как злейших врагов. В его глазах они унижали достоинство всех мужчин.
   — О, удача его и впрямь велика! О ней по всем землям ходит немало рассказов! — воскликнула Ингитора.
   Гневный блеск глаз Ормкеля вдруг разбил лед, сковавший, ее душу, она снова ощутила дуновение свежего ветра, перед взором ее вспыхнуло радужное сияние Альвхейма. Внезапно она заметила Хальта — он стоял в углу, глаза его были устремлены на Ингитору с прежним расположением, он улыбнулся ей, словно хотел подбодрить. Ингитора чуть не засмеялась от радостного чувства легкости и света, наполнившего ее. И она звонко отчеканила, глядя в лицо Ормкелю и стараясь видеть в нем Торварда, чтобы прямо сейчас, через моря и земли, выстрелить в него стрелой разящего слова:

 
Славен возлюбленной Торвард —
Валькирия в битве поможет!
Славен и матерью конунг —
колдунья врагов одолеет!
Не слышала я, чтоб мужчине
за женщин пристало скрываться!
Торвард мечом не владеет —
пускай-ка берется за прялку!
 

   Слэтты ответили коротким обвалом смеха — стихи Ингиторы не могли оставить их равнодушными. А лицо Девы-Скальда сияло счастливым румянцем — она всей душой надеялась, что в это самое мгновение у конунга фьяллей разболится живот. Но тут же на ум ей пришел Эгвальд, и душу затопила волна сострадания и нежности, которой она еще не испытывала к нему раньше, пока он был здоров и не нуждался в сочувствии. Свет Альвхейма еще наполнял каждую частичку ее существа, и Ингитора продолжала, едва утих смех:

 
Злобные чары могучи —
победы лишен достойный;
но тот, в ком доблесть неложна,
удачу и славу воротит!
 

   — Вижу я, что велика твоя любовь к конунгову сыну! — злобно глядя на Ингитору, заговорил Ормкель. — Может быть, тебе любопытно будет послушать, что думает Торвард конунг о его судьбе?
   В гриднице повисла каменная тишина.
   — Хотел бы я спросить тебя об этом, — спокойно сказал Хеймир конунг. Он очень хорошо владел собой. — Торвард конунг, я думаю, не был удивлен походом Эгвальда. Не так давно от руки вашего конунга погиб Скельвир хёльд, один из достойнейших моих людей. И никто из нас не знает, что послужило причиной нападения фьяллей на мирные торговые корабли. Зато всем ясна причина, по которой Эгвальд ярл хотел отомстить за своих людей. И если Один пожелал сохранить ему жизнь, может быть, мы и сумеем договориться с Торвардом конунгом. Не примет ли он выкуп за то, чтобы вернуть мне сына?
   — Именно это он поручил мне передать тебе, Хеймир конунг, — ответил Ормкель. Теперь он смотрел только на конунга, словно Ингитору счел недостойной более своего внимания, но лицо его оставалось красным от досады. — Условия его таковы. Все четыре корабля остаются у нас — это добыча Торварда конунга. За самого Эгвальда ярла Торвард конунг желает получить десять марок золота. За каждого из его людей — три марки серебра.
   — Эта цена не кажется мне чрезмерной, — спокойно ответил Хеймир конунг. — Если ты побудешь в Эльвенэсе еще три дня, то мои люди с выкупом за Эгвальда ярла отправятся с тобой. Но Торвард конунг должен дать время семьям прочих хирдманов, чтобы собрать серебро для выкупа. Не у всех сейчас найдется три марки.
   — Торвард конунг согласен ждать, но тогда слэттам придется возместить ему содержание пленных за то время, что они проведут в Аскргорде. А что касается выкупа Эгвальда ярла, то здесь есть еще одно условие.
   Кюна Аста ахнула, ожидая чего-то страшного. Даже у невозмутимого Хеймира конунга дрогнуло что-то в лице.
   — Торвард конунг хочет быть уверен, что все пройдет честно, — продолжал Ормкель. — Он хочет, чтобы выкуп ему привез кто-то из твоей семьи, Хеймир конунг.
   — Моя семья не так уж велика, — ответил Хеймир.
   — Я! — вдруг со своего места поднялась кюн-флинна Вальборг. — Я поеду, отец. Если это нужно для Эгвальда, то я не боюсь. Я верю, что Торвард конунг не обманет нас!
   В лице Вальборг горело воодушевление, окрасившее румянцем ее щеки. Люди с изумлением смотрели на нее, дивясь ее смелости и преданности брату. Но был один человек, который думал об этом иначе.
   — Нет! — воскликнула Ингитора. — Поехать должна я!
   — Почему ты? — горячо возразила Вальборг. — Я не знаю, что ты задумала, но еще ты не принадлежишь к нашей семье! Я должна помочь моему брату!
   — Хоть я и не принадлежу к твоей семье, конунг, но это дело по справедливости должно достаться мне! — отвечала Ингитора, обращаясь к Хеймиру конунгу. Кюна Аста смотрела то на одну, то на другую со смешанными чувствами ужаса и изумления. — Ты, кюн-флинна, не раз говорила, что это я толкнула Эгвальда ярла в этот поход! А если так, то и помочь ему теперь должна я!
   — Нет, отец, это должна сделать я! — Вальборг тоже повернулась к Хеймиру, и в глазах ее горела страстная мольба. Хеймир наблюдал за ней с удивлением — он знал смелый и решительный нрав дочери, но не подозревал, что ее привязанность к брату так велика. Честь рода не пострадала бы, если бы за Эгвальдом поехала Ингитора. Хеймир конунг очень ценил своего единственного сына, но не забывал при этом, что дочь у него тоже одна.
   — Если бы Торвард конунг не стал возражать, то я предпочел бы, чтобы выкуп ему отвезла Дева-Скальд, — сказал Хеймир конунг, обращаясь к Ормкелю. — Поскольку Скельвир хёльд был ее отцом, ее судьба связана с этим делом не меньше, чем судьба нашей семьи.
   — Мне думается, что Торвард конунг не будет против, — ответил Ормкель. Это ему и было нужно, и он был рад, что ему не пришлось самому это предлагать. — Мне думается, что любовь Девы-Скальда к Эгвальду ярлу не уступит любви его родичей. Пусть едет она.
   Вальборг, не возражая больше, повернулась и села на свое место. На лице ее выступила краска досады. Она видела, что спорить бесполезно, и не хотела унижаться понапрасну. Но в душе ее бушевала обида, как будто Ингитора отняла у нее законное и почетное право. Она сама не отдавала себе отчета, что движет ею — желание самой помочь брату или желание увидеть Торварда конунга.
   За первый день «Серебряный Ворон» миновал Осунд — Островной Пролив, отделявший земли слэттов от земель раудов. Островным его прозвали потому, что цепочка небольших островов протянулась от одного берега до другого так густо, что плывущие через пролив постоянно видели то один островок впереди, то другой позади, а то и два сразу. Островки эти были покрыты густой зеленью, с кораблей легко было разглядеть и луга с темными пятнами коров и овец, и пашни, и множество рыбацких лодок возле берегов. В прежние времена конунги слэттов и раудов немало повоевали за право собирать здесь подати. Теперь же здесь царил мир, потому что цепь островков была поделена ровно пополам.
   Еще засветло «Серебряный Ворон» пересек пролив и подплыл к усадьбе кюны Ульвхейды, правительницы раудов. На берегу ждали люди, присланные кюной с приглашением переночевать у нее. Ингитора сначала удивилась такой предусмотрительности, но потом поняла — ведь и Эгвальд проплывал здесь, и Ормкель — кюна Ульвхейда знала, что скоро у нее будут еще гости.
   В усадьбе Ингитору приняли хорошо, сама кюна Ульвхейда вышла встречать ее на крыльцо. Это была статная молодая женщина с не очень красивым, но умным лицом. Ее синее платье было обшито серебряной тесьмой, головное покрывало украшали полосы алого шелка.
   Возле нее стояли двое детей — мальчик лет пяти цеплялся за край материнского платья, а девочка лет восьми без страха таращила на гостей любопытные глаза.
   — А вы везете много золота! — заявила она, пока ее мать здоровалась с Ингиторой. — А вы мне дадите посмотреть?
   — Откуда же ты знаешь? — удивилась Ингитора.
   — А я знаю, что ты едешь выкупать из плена Эгвальда ярла! А на него нужно много золота! Ты мне покажешь?
   — Уймись, Альвхейда, а то Ингитора подумает, что ты никогда не видела золота! — Кюна с ласковой властностью положила крупную, унизанную кольцами руку на светлый затылок девочки. — И сочинит стихи о любопытной кюн-флинне раудов, которая во все сует свой длинный нос!
   — Ничего не длинный! — пробормотала девочка. — У Хродвальда длиннее!
   Но мальчик от смущения уткнулся лицом в бок матери, и его нос нельзя было разглядеть.
   Кюна Ульвхейда провела Ингитору и Ормкеля в дом и усадила с собой за стол. Видно, кто-то из торговцев или рыбаков рассказал ей, что посланцы от слэттов с выкупом поплывут именно сегодня, и она не садилась ужинать без них. Кюна Ульвхейда заняла сиденье конунга, а на почетное место напротив своего посадила Ингитору. Ормкелю это не слишком понравилось, но он скоро утешил себя мыслью, что сидеть напротив женщины не очень-то почетно. О конунге Моддане кюна упомянула мельком, сказав, что он отправился на ночную ловлю рыбы. Никого из гостей это не удивило. Все знали, что кюна Ульвхейда, дочь старого конунга раудов, самовластно и твердо правит своим племенем, а муж ее стоит немногим выше простых хирдманов, одним из которых был десять лет назад. Его удостоили чести быть мужем кюны для того, чтобы он не мешал ей, и он честно выполнял уговор. «Бабье царство!» — бормотал Ормкель, глядя, как после ужина кюна Ульвхейда посадила Ингитору рядом с собой и дружелюбно беседует с ней.
   — Покажи мне золото! — шептала за спиной Ингиторы маленькая кюн-флинна, слушая ее беседу с матерью. Ингитора рассказала о своем отце, о своей жизни в Эльвенэсе. Грабак сидел возле ее ног и что-то шепотом рассказывал маленькому Хродвальду. Мальчик позабыл свою застенчивость и слушал, разинув рот. Изредка поглядывая на них, Ингитора улыбалась про себя. Теперь маленькому сыну кюны не миновать стать скальдом. Искусство стихосложения он теперь будет ценить выше ратной доблести. Тот, кто однажды заглянул в изменчивые глаза альва, останется у него в плену навсегда.
   — Вот, посмотри! — Обернувшись, Ингитора взяла Альвхейду за руку и посадила на скамью между собой и кюной. — Вот что я везу!
   Она вынула из-под платья толстую золотую цепь искусной работы, ту самую, что Хеймир конунг привез когда-то из чужеземного святилища. Девочка ахнула, пробежала пальчиками по узорным звеньям. Кюна Ульвхейда узнала цепь.
   — Я вижу, Хеймир конунг не пожалел большого сокровища! — сказала она. — Ведь эта цепь давала слэттам хороший улов рыбы, охоту на тюленей и китов. Она весит… — кюна прикинула на глаз длину и вес цепи, — весит не больше трех марок, но за искусную работу ее можно оценить в четыре. А за эти волшебные свойства ее цена возрастает еще больше!
   — Хеймир конунг дал мне ее на всякий случай, — сказала Ингитора и снова спрятала цепь под платье. — Ведь выкупить Эгвальда очень важно, а мало ли какие трудности могут возникнуть. У меня нет причин очень полагаться на благородство Торварда конунга. Зачем он напал на дружину моего отца, когда слэтты и не думали его трогать?
   — Да, в этом случае много загадочного. — Кюна Ульвхейда задумчиво покачала головой. — У меня нет причин не верить тебе, но раньше я не слышала, чтобы Торвард сын Торбранда был способен на такую беспричинную низость.
   — Мне не до раздумий о причинах его поступков! Когда убит отец, не до таких вопросов!
   — Я понимаю тебя. Но тем более удивительна твоя смелость. У Торварда конунга теперь у самого есть причины не любить тебя. Мне пересказывали твои стихи в его честь, вернее, против его чести. — Кюна Ульвхейда на миг улыбнулась, но тут же ее лицо снова стало серьезным. — Я бы на твоем месте поостереглась к нему ехать. Может быть, он просто хочет заманить тебя к себе. Женщина может постараться отомстить конунгу, но у конунга всегда больше способов отомстить ей.
   — Может быть, и так, — согласилась Ингитора. — Я уже думала об этом. Но тем он только принесет себе самому новый позор. И он требует, чтобы к нему приехала именно я. Ормкель отказался взять с собой даже кюн-флинну Вальборг. Если Торвард конунг хочет со мной встретиться — он этого добьется. У меня хватит смелости взглянуть ему в глаза. А вот у него хватит ли? Пусть он боится. А я не буду.
   — Я вижу, Эгвальд ярл правильно выбрал невесту, — сказала кюна Ульвхейда. — Твоих сыновей никто не назовет робкими.
   — Я еще не невеста ему, — ответила Ингитора. — Я поклялась, что не возьму в руки женской работы и не выйду замуж до тех пор, пока мой отец не будет отомщен.
   — Вот как! Теперь я совсем хорошо понимаю, что толкнуло Эгвальда ярла в этот поход. Он ведь тоже ночевал здесь у меня, когда плыл к фьяллям. По его лицу сразу было видно, что он влюблен. Он даже сказал мне, что едет добывать свадебный дар для своей невесты. А теперь… Теперь получается, что сама невеста едет с дарами, чтобы получить его обратно.
   Ингитора помолчала немного. Ей хотелось спросить,где тогда сидел Эгвальд, из какой чаши пил. Из этой, с чеканным ободком черненого серебра, или из другой? Но вместо этого она тихо ответила:

 
Осторожным быть должен
конунга отпрыск
и смелым в сраженье;
каждый да будет
весел и добр
до часа кончины.
Следует мужу
в меру быть умным,
не мудрствуя много;
тот, кто удел свой
не знает вперед,
всего беззаботней.
 

   Кюна Ульвхейда внимательно смотрела в лицо Ингиторе, слушая стихи.
   — Здесь немало житейской мудрости, — cказала кюна. — Но это совсем не похоже на те твои стихи, что мне приходилось слышать.
   — А это и не мои стихи, — ответила Ингитора. — Так говорил Отец Ратей.
   Наутро кюна Ульвхейда с детьми вышла проводить Ингитору и махала ей рукой с берега, пока «Серебряный Ворон» уходил из фьорда. Впереди плыл «Козел» Ормкеля, но сам Ормкель стоял возле Ингиторы. После первого ночлега он решился на это перемещение, чтобы получше присматривать за зловредной Девой-Скальдом. Ему не нравилось, что у него самого только двадцать хирдманов, а Ингиторе Хеймир конунг дал почти пятьдесят человек и корабль на восемнадцать скамей. Но возражать было глупо — не только маленькая кюн-флинна Альвхейда знает, что от конунга слэттов к конунгу фьяллей везут десять марок золота и чудесную золотую цепь.
   Еще три дня они плыли вдоль земель раудов. На третью ночь корабли остановились в усадьбе у устья реки Кларэльв. Здесь жил Арнльот ярл, собиравший для Хеймира дань с ближайших областей квиттов, которые начинались за Кларэльвом.
   Одно название Квиттинга будило в душе Ингиторы множество неприятных чувств, но миновать его было нельзя. Ведь он лежал посередине между землями слэттов и фьяллей. И Ингитора заранее готовила себя к тому, что ей придется увидеть Скарпнэс. Ей очень не хотелось там ночевать, и она попросила бы Хьёрта Колесо, старшего над ее нынешней дружиной, устроить так, чтобы проплывать его в середине дня. Присутствие Ормкеля помешало ей обратиться с такой просьбой — как бы фьялль не подумал, что она боится. Но, к своему удовольствию, вечером в усадьбе Арнльота ярла она услышала, что Ормкель и Хьёрт обсуждают как раз это. Ормкеля тоже не прельщала мысль о новой ночевке на Скарпнэсе.
   Усадьба Кларэльв была многолюдна, и у большинства ее обитателей отчетливо слышался в речах выговор квиттов. Все они посматривали на Ингитору и ее спутников, но любопытство их было каким-то отстраненным — так они могли бы рассматривать обреченных на неминуемую смерть, которым не суждено вернуться. Ингиторе не нравилось это, и она рано попросила хозяйку указать ей место для сна.
   Отплывать им пришлось на самой заре, под легким встречным ветром. Сам Хресвельг, великан в облике орла, порождающий крыльями ветер, как будто хотел помешать их плаванию. А может, предостеречь. Стоя у правого борта, Ингитора смотрела на низкий берег, вдоль которого им предстояло теперь плыть не меньше семи-восьми дней, до Трехрогого Фьорда, где кончается полуостров и начинаются земли фьяллей.
   Низкий каменистый берег, покрытый еловым лесом, казался заколдованным. По сравнению с оставленными позади землями раудов он выглядел пугающе пустым. Именно эти места первыми подверглись разорению, первыми были покинуты жителями. Несколько раз за первый день Ингитора видела разрушенные остатки усадеб, едва видные под зарослями, и лишь иногда попадались на глаза дымки над берегом вдали. Дерновых крыш с моря нельзя было разглядеть. Все же люди здесь были, хотя и мало. Квитты еще жили на своей несчастной земле.