Дюма Александр. Сальватор. Том 2

   — Что в этом письме могло вас огорчить? — удивился Жюстен.
   — Наказать негодяя должен был я, — сказал генерал. — Я сожалею, что кто-то другой взял на себя этот труд.
   — Отец! — грустно вымолвила Мина. — Вы жалеете, что нашли меня, раз печалитесь из-за того, что не рискнули потерять свою дочь навсегда?
   — Дорогое дитя! — вскричал г-н Лебастар де Премон, крепко обнимая дочь, и его лицо снова просветлело.
   Оставалось лишь выбрать день отъезда. Было решено отправиться в путь в ближайшую субботу, то есть через день.
   В субботу утром Мина расцеловала хозяйку пансиона, нежно простилась с воспитанницами — своими ученицами и подружками, потом взяла своего отца под руку и в сопровождении жениха отправилась на почту, сто раз оборачиваясь со слезами благодарности на глазах на этот гостеприимный город, который она считала своей родиной, так как обрела здесь отца.
   В день отъезда генерала г-же ван Слипер передали письмо, в которое был вложен чек на три тысячи франков для предъявления в один из банков Амстердам. В письме говорилось, что деньги предназначаются для содержания шести бедных девушек: трех — на выбор г-жи ван Слипер и еще трех — на выбор бургомистра.

XIV. Достойная сестра покойного г-на Лоредана

   Вернемся к г-ну Лоредану де Вальженезу, которого мы оставили смертельно раненным и лежащим на траве в Булонском лесу.
   Он испустил дух на руках у двух своих секундантов некоторое время спустя после отъезда Сальватора, г-на де Маранда и двух генералов.
   Тяжелое и ответственное это дело: друг, которого вы привезли на место дуэли веселым, живым, презрительно усмехающимся, умирает на ваших глазах; его губы сведены судорогой, члены застыли, взгляд затравленный.
   Только чувства могут при этом испытываться несколько различные, в зависимости от того, кто умирает и кто наблюдает за смертью.
   Провидению было угодно, чтобы дружба, этот прозрачный бриллиант, явился если не уделом чистых сердец, — кто может похвастаться чистотой собственного сердца? — то хотя бы привилегией добрых людей.
   А люди пустые и порочные знают богиню дружбы по имени и смеются над ней, как обычно высмеивают распутники порядочных женщин, будучи не в состоянии их замарать.
   Не будем же преувеличивать скорбь, которую испытывали не два друга, но два товарища г-на де Вальженеза, когда стало ясно, что Сальватор не ошибся в своем предсказании и что Лоредан отдал Богу душу.
   Их огорчила эта смерть, вот слово, которое подходит в данной ситуации, но, может быть, еще больше им мешал труп.
   Въехать с покойником в Париж было делом нешуточным. Законы о дуэли, довольно строгие по тем временам, наказывали секундантов еще строже, чем оставшегося в живых противника, ведь он-то хоть защищал свою жизнь. Кроме того, им пришлось бы, очевидно, заполнить при въезде в город немало "обременительных бумаг. Наконец, признаемся, что дуэль несколько затянулась, а двое друзей проголодались.
   Это вполне реалистичное признание, которое мы вынуждены сделать, помогает весьма точно определить степень их скорби.
   Они все втроем прибыли в карете Лоредана. Было решено, что двое слуг отвезут тело в Париж, а Камилл и его приятель вернутся сами позднее.
   Камилл велел кучеру подъехать ближе. Оба лакея ни о чем не подозревали, так как речь шла об утренней прогулке; они с безмятежным видом сидели на козлах. Камилл позвал их.
   Слуги слышали два пистолетных выстрела. Они видели, как уехали Сальватор, г-н де Маранд и еще двое секундантов. Но ничто не наводило их на мысль о несчастье.
   Впрочем, пусть читатели не обольщаются относительно волнения, которое испытали слуги при виде трупа своего хозяина.
   Лоредан был груб, резок, деспотичен, и его не очень любили слуги. Ему служили, потому что он бывал крут, но исправно платил. И только.
   Да этого и достаточно тем, кто, не питая уважения к окружающим, считает бесполезным требовать от других того, чего сам им не дает.
   Два лакея испустили скорее удивленные возгласы, чем вздохи сожаления, после чего сочли, что сполна рассчитались с покойным, и помогли молодым людям погрузить труп в карету.
   Камилл приказал им ехать шагом. Ему предстояло еще найти какой-нибудь кабриолет и приготовить Сюзанну к ожидавшему ее удару.
   У заставы Майо молодые люди увидели кабриолет, возвращавшийся из Нейи. Они остановили его и приказали кучеру отвезти их к заставе Этуаль.
   Там они разделились. Камилл поручил приятелю заехать к нему домой, предупредить его жену о случившемся несчастье и передать, что он задержится. Уверенный в том, что поручение будет выполнено, Камилл зашагал на улицу Бак.
   Было около половины одиннадцатого.
   Особняк Вальженезов выглядел как обычно: швейцар шутил во дворе с прачкой: мадемуазель Натали, восстановленная в должности камеристки, кокетничала в передней с молодым грумом, всего несколько дней назад поступившим на службу к Лоредану.
   Когда Камилл отворил дверь, мадемуазель Натали заливалась во все горло над остротами нового камердинера.
   Он подал Натали знак, та подошла прямо к нему, и он спросил, можно ли поговорить с Сюзанной.
   — Хозяйка еще спит, господин де Розан, — доложила камеристка. — А вы хотите ей сообщить что-то важное?
   Само собой разумеется, что мадемуазель Натали сопровождала свой нескромный вопрос самой что ни на есть вызывающей улыбкой.
   — У меня к ней дело огромной важности, — серьезно проговорил Камилл.
   — В таком случае, если желаете, сударь, я разбужу госпожу.
   — Да, пожалуйста, и побыстрее. Я буду ждать в гостиной.
   Камеристка пошла по коридору, который вел в спальню Сюзанны, а Камилл вошел в гостиную.
   Натали подошла к кровати своей хозяйки, выпроставшей из-под одеяла руки и грудь из-за царившей в спальне жары.
   Волосы ее разметались по подушке, и матовое лицо четко вырисовывалось на их темном фоне. Ее грудь вздымалась под тяжестью сладкого сна.
   — Мадемуазель! — шепнула Натали на ухо госпоже. — Мадемуазель!
   — Камилл!.. Дорогой Камилл!.. — пробормотала во сне Сюзанна.
   — Вот именно! — подхватила Натали и легонько потрясла хозяйку за плечо. — Он как раз здесь, он ждет вас.
   — Он? — переспросила Сюзанна, открывая глаза и озираясь. — Где же он?
   — В гостиной.
   — Так пусть войдет!.. А впрочем, нет. Брат вернулся?
   — Нет еще.
   — Пусть Камилл идет в будуар и запрется там.
   Камеристка пошла было к двери.
   — Погоди, погоди, — остановила ее Сюзанна.
   Натали повиновалась.
   — Подойди сюда! — приказала Сюзанна.
   Камеристка послушно приблизилась.
   Мадемуазель де Вальженез протянула руку, взяла зеркало с ручкой и в резной оправе, лежавшее на ночном столике, посмотрела на себя и, не глядя на камеристку, томно спросила:
   — Как ты меня находишь нынче утром, Натали?
   — Вы хороши, как вчера, как третьего дня, как всегда, — отвечала та.
   — Будь со мной откровенна, Натали. Скажи, не кажется ли тебе, что я выгляжу несколько утомленной?
   — Немного бледны, пожалуй. Но лилия тоже бледна, однако никому еще не пришло в голову упрекать ее в этом.
   — Ну что ж…
   Она сладострастно зевнула, вспомнив свой сон, и прибавила:
   — Раз ты считаешь, что сегодня не слишком уродлива, пригласи, как я сказала, Камилла в будуар.
   Натали вышла.
   Сюзанна неторопливо встала с постели, надела чулки розового шелка, сунула ножки в домашние туфли синего атласа, расшитые золотом, накинула широкое кашемировое платье, перехваченное в талии шнуром, заколола длинные волосы на затылке, еще раз взглянула на себя в зеркало, дабы убедиться в том, что в целом выглядит недурно, и перешла в будуар.
   Натали, как женщина искушенная, желая смягчить утренний свет, задернула тройные занавески из газа, муслина и тафты.
   — Камилл! — вскрикнула Сюзанна, не увидев, а скорее почувствовав, что возлюбленный рядом: тот сидел на козетке в глубине будуара.
   — Да, Сюзанна, дорогая! — отозвался Камилл, встал и пошел ей навстречу.
   Он принял ее в свои объятия.
   — Ты не хочешь меня поцеловать? — молвила она, обвивая его шею голыми руками.
   — Прости, — отвечал Камилл, целуя ее еще сонные глаза, — у меня для тебя печальное известие, Сюзанна.
   — Твоя жена все знает?! — воскликнула она.
   — Нет, напротив, — возразил Камилл, — я думаю, она даже не догадывается.
   — Ты меня разлюбил? — с улыбкой продолжала Сюзанна.
   На сей раз ответом ей был поцелуй.
   — Может быть, ты уезжаешь? — вздрогнула мадемуазель де Вальженез. — Возвращаешься в Америку по той или иной причине. Словом, тебе придется меня оставить, уехать, не так ли?
   — Нет, Сюзанна, нет, все не то.
   — Почему же ты говоришь, что принес мне дурную весть, если ты меня не разлюбил и мы не расстаемся?
   — Новость действительно очень печальная, Сюзанна, — вздохнул молодой человек.
   — А-а, знаю! — воскликнула она. — Ты разорен. Да мне что за дело, любимый! Разве моих денег не хватит на двоих, троих, четверых?!
   — Ты опять не угадала, Сюзанна, — отозвался Камилл.
   В наступившей тишине Сюзанна увлекла любовника к окну и приподняла одну из занавесок.
   Свет с улицы ворвался в комнату, и мадемуазель де Вальженез смогла изучить лицо молодого человека.
   Она заглянула ему в глаза и заметила в них беспокойство.
   Но этого было мало.
   — Посмотри-ка мне в лицо! — приказала она. — Что с тобой стряслось?
   — Со мной лично — ничего! — ответил Камилл.
   — Значит, со мной?
   Креолец засомневался было, потом кивнул.
   — Да!
   — Если так, можешь говорить смело, потому что со мной моя любовь!
   — Но мы не одни на свете, Сюзанна.
   — Кроме нас, Камилл, — страстно проговорила она, — меня, как я тебе уже говорила, ничто не может интересовать.
   — Даже смерть друга?
   — Разве существуют друзья? — удивилась Сюзанна.
   — Я полагал, что Лоредан для тебя не только брат, Сюзанна, но и друг.
   — Лоредан! — вскрикнула Сюзанна. — Так ты хотел поговорить о нем?
   Камилл кивнул, словно не находя сил для ответа.
   — А-а, речь идет о дуэли Лоредана, я все знаю.
   — Как?! Неужели все? — растерялся молодой человек.
   — Да, я знаю, что он оскорбил господина де Маранда в палате пэров и должен с ним драться сегодня или завтра. Но мне жаль господина де Маранда, — прибавила она с улыбкой.
   — Сюзанна! — негромко выговорил креолец. — Тебе известно только это?
   — Да.
   — Стало быть, ты знаешь не все!
   Девушка с беспокойством посмотрела на любовника.
   — Дуэль уже состоялась, — прибавил Камилл.
   — Уже?
   — Да.
   — И что?
   — Лоредан…
   Камилл замолчал, не смея договорить.
   — Ранен? — воскликнула она.
   Камилл ничего не отвечал.
   — Убит? — обронила девушка.
   — Увы!
   — Невозможно!
   Камилл опустил голову.
   Сюзанна испустила крик, в котором слышалось скорее бешенство, чем страдание, и упала на козетку.
   Камилл позвонил Натали, и спустя несколько минут они совместными усилиями привели Сюзанну в чувство.
   Та отпустила Натали и, бросившись Камиллу на грудь, разрыдалась.
   Прошло немного времени, и в дверь постучал камердинер.
   Предупрежденный кучером, он поспешил предупредить креольца, что тело Лоредана доставлено в особняк.
   В эту минуту Натали появилась на пороге спальни.
   Камилл усадил Сюзанну на козетку, подбежал к Натали и шепотом отдал ей приказание.
   — Что вы ей сказали, Камилл?
   — Одну минуту, Сюзанна, дорогая! — отозвался Камилл — Я хочу его видеть! — вскрикнула Сюзанна и вскочила на ноги.
   — Я приказал, чтобы Лоредана перенесли в его спальню.
   У Сюзанны вырвался стон. Ни единой слезинки не выкатилось из ее глаз.
   Вскоре Натали появилась снова.
   — Его положили на кровать? — спросила Сюзанна — Да, мадемуазель, — отвечала камеристка.
   — Как я уже сказала, я хочу его видеть.
   — Идемте, — пригласил Камилл.
   Он предложил Сюзанне руку и попытался подготовить свою подругу к ужасному зрелищу, которое ее ожидало Сюзанна отворила дверь из будуара в гостиную и уверенным шагом прошла в спальню брата.
   Чтобы попасть в спальню, необходимо было пройти через небольшую комнату, стены которой были украшены индийскими циновками и бамбуковыми рамами.
   Так выглядела курительная комната Лоредана.
   Бывало, трое молодых людей курили и пили там до двух часов ночи.
   Все в этой комнате, пропитавшейся запахом табака, вина и вербены, осталось в том виде, как ее оставили молодые люди.
   Окурки на полу, маленькие рюмки с остатками ликера, чашки с недопитым чаем, две бутылки, лежавшие на полу, — все свидетельствовало о том, что молодые люди, вместо того чтобы, подобно Жарнаку, думать о Боге или еще о чем-нибудь серьезном, заботились, как Л а Шатеньре, о развлечениях.
   Сюзанна вздрогнула при виде кровавого следа, тянувшегося через всю комнату от одной двери к другой.
   Она, не говоря ни слова, указала на кровь Камиллу.
   Подавив рыдание, она прижалась головой к его груди, ускорила шаг и постаралась не наступать на кровь брата Камилл окинул взглядом царивший в курительной беспорядок и против воли покраснел.
   Внутренний голос подсказывал ему, что готовиться к такому серьезному делу, как дуэль, нельзя шутя, куря, распивая ликеры Ему стало казаться, что он был не только секундантом, но сообщником в смерти Лоредана. С этими мыслями он вошел в спальню, где лежало тело.
   Спальня в полном смысле слова представляла собой контраст, в который в иные минуты вступают неодушевленные предметы с некоторыми событиями жизни.
   Это была скорее комната кокетливой женщины, чем спальня мужчины. Стены были обтянуты светло-голубым лионским бархатом с крупными яркими букетами, перехваченными серебряными ленточками. Потолок, занавески на окнах и полог кровати были из той же ткани, а мебель — розового дерева.
   Ковер, неяркий, цвета опавших листьев, лишь подчеркивал мебель и обивку. Зеркало у кровати, предназначавшееся для того, чтобы отражать нежнейшие сцены, воспроизводило теперь труп во всей его бледности и неподвижности.
   Сюзанна подбежала к постели и, приподняв голову покойного, закричала со слезами — наконец-то! — в голосе:
   — Брат! Брат!
   Камилл застыл в дверях, скрестив руки на груди и склонив голову. Он в задумчивости наблюдал за происходящим, испытывая при этом волнение, на которое он сам себя считал до тех пор неспособным.
   Правда, волнение это объяснялось скорее рыданиями и жалобами, которые издавала его любовница при виде уже остывшего тела его друга.
   Камилл не стал мешать девушке предаваться горю. Когда она немного поутихла, он подошел и шепнул ей на ухо:
   — Сюзанна! Дорогая!
   Она вздохнула, нервы у нее сдали, она стала оседать и упала на колени. Камилл взял ее за руку, потом обхватил одной рукой за плечи и приподнял с полу. Она не сопротивлялась, и он повел ее к двери. Они прошли через курительную, потом через гостиную.
   Так они вернулись в темный будуар.
   Не выпуская Сюзанну из рук, Камилл опустился вместе с ней на диван. С минуту в комнате, где находились два живых существа, царила такая же тишина, что и в спальне, где они оставили покойного.
   Наконец первой нарушила тишину Сюзанна.
   — Вот я и осталась одна в целом свете, — заговорила она, — нет у меня больше ни родных, ни родителей, ни друзей!
   — Не забывай, Сюзанна: у тебя есть я! — сказал молодой человек и прижался к ее губам.
   — Да, конечно, ты со мной, ты меня любишь, так ты по крайней мере говоришь.
   — Дай мне случай доказать свою любовь!
   — Ты серьезно говоришь? — вскричала девушка.
   — Это так же верно, как то, что до тебя я никого понастоящему не любил! — заявил креолец.
   — Значит, если я даже в своем горе найду для тебя случай доказать мне твою любовь, ты не станешь колебаться?
   — Я приму любое твое приказание с готовностью, с благодарностью, с радостью!
   — Тогда слушай.
   Камилл невольно воз дрогнул.
   Услышав ее слова, он испытал нечто вроде предчувствия, осенившего его своим мрачным крылом. Но он взял себя в руки и через силу улыбнулся.
   — Говори! — попросил он.
   — После смерти брата я принадлежу только себе, мне не с кем церемониться, некого бояться, некого и нечего уважать в целом свете. Я свободна, я могу ни от кого не зависеть и делать с собой все, что пожелаю.
   — Разумеется, Сюзанна. Однако куда ты клонишь?
   — Я хочу сказать, что с сегодняшнего дня я твоя и принадлежу тебе телом и душой.
   — И что?
   — Мы будем жить друг для друга. Я не расстанусь с тобой ни на час.
   — Да ты что, Сюзанна? — ужаснулся молодой человек. — Ты разве забыла, что…
   — …что ты женат? Нет, да что мне за дело?
   Камилл вытер платком взмокший лоб.
   — Послушай, Камилл, — продолжала девушка. — Отвечай как на духу: ты любишь ее или меня?
   Молодой человек колебался.
   — Отвечай же! — крикнула она. — Вся моя жизнь, может быть, зависит от того, что ты сейчас скажешь Ради которой из нас ты готов отдать жизнь? С которой из нас двоих ты хочешь жить?
   — Сюзанна! Дорогая! — воскликнул креолец, сжимая ее в своих объятиях.
   Но она мягко отстранилась.
   — Поцелуй — не ответ, — ледяным тоном заметила она.
   — По правде сказать, — отозвался креолец, — твоя просьба и на просьбу-то непохожа, Сюзанна.
   — Не понимаю.
   — Ты сомневаешься во мне? — умоляюще сложив руки, спросил молодой человек.
   — Значит, ты любишь меня? — обрадовалась Сюзанна и прижала его к своей груди.
   — Да, тебя, тебя одну, — с чуть заметным смущением проговорил креолец. — Тебя одну, только тебя!
   — В таком случае, — заявила Сюзанна, — мы через неделю уедем из Парижа в Тавр, Марсель, Бордо, Брест, куда хочешь Оттуда мы на первом же корабле отправимся в Америку, Индию, Океанию. Если какая-нибудь страна тебе не понравится, мы переедем в другую. Если какая-то часть света придется тебе не по душе, мы отправимся еще куда-нибудь. Мы отправимся туда, куда понесет нас волна, куда подует ветер Мы будем искать рай на земле, а когда найдем, там и останемся.
   — Сюзанна! — возразил молодой человек. — Ты подумала, сколько нужно денег, чтобы вести подобный образ жизни?
   — Это пусть тебя не заботит.
   — Дорогая! Мое состояние по большей части зависит от жены — начал было Камилл.
   — Ты оставишь ей все ее деньги. Мы будем жить на мои средства: продадим этот особняк, получим два миллиона, а это сто тысяч ливров ренты. На сто тысяч ливров ренты можно распорядиться своим будущим по собственному усмотрению — А ты уверена, что получишь эти два миллиона? — спросил Камилл.
   Сюзанна вздрогнула: страшная мысль вдруг озарила ее, как только до нее дошел смысл этих слов.
   Она содрогнулась всем телом, ее руки, щеки, лоб побледнели и похолодели.
   — Ты тоже р нем слышал? — молвила она.
   — О ком? — спросил Камилл.
   — Ни о ком и ни о чем, — сказала Сюзанна и провела руками по глазам, будто отгоняя дурной сон.
   — Сюзанна! Сюзанна! У тебя ледяные руки! — заметил молодой человек.
   — Да, правда. Мне холодно, Камилл.
   — Возвращайся в свою комнату, девочка моя милая! Эти волнения тебе вредны.
   — О, Камилл! — в страшном отчаянии вскричала Сюзанна. — Мы расстались навсегда!
   — Сюзанна! — проговорил, не на шутку взволновавшись, Камилл — Приди в себя Ты теряешь голову от горя. Это я, Камилл. Я рядом с тобой, я тебя целую, я люблю тебя — Нет, ты отлично знаешь, что я права. Ты ведь тоже о нем слышал, верно?
   — Так, значит, о нем говорят правду? — спросил Камилл — А что о нем говорят?
   — Ну, я имею в виду эту историю с завещанием, о которой начинают поговаривать в свете.
   — Вот видишь! Вот видишь! Да, это правда Да, когда этот человек захочет, я буду беднее новорожденного, потому что у того хоть есть мать с отцом, а у меня больше нет никого.
   — Значит, есть другой наследник?
   — Да, Камилл, да. Я о нем совсем забыла Есть настоящий наследник. Мой брат хотел продать, хотел… Безумец! Строил планы, но не торопился их осуществить. Зато смерть поторопилась.
   — А зовут этого наследника?..
   — Для нас — Конрад де Вальженез, и мы считали его мертвым; для других — Сальватор.
   — Сальватор! Таинственный комиссионер? Тот странный человек?! — вскричал американец. — В таком случае все в порядке, Сюзанна, — успокоил девушку Камилл. — Этот человек вторгся и в мою жизнь; он запустил лапу и в мое счастье. Мне тоже надобно свести счеты с этим Конрадом де Вальженезом.
   — Что ты намерен делать? — спросила Сюзанна, задрожав от страха и надежды.
   — Я убью его, — решительно промолвил креолец.

XV. Глава, в которой солнце Камилла начинает бледнеть

   Вы, конечно, помните, дорогие читатели — а если не помните, я освежу вашу память — молодую прекрасную креолку из Гаваны, представленную вашему вниманию всего на минуту, что верно, то верно, как г-жа де Розан; она появилась в гостиной у г-жи де Маранд в тот вечер, когда Кармелита пела романс об иве.
   Она произвела, повторяем, на всех гостей приятное впечатление.
   Появившись в свете под покровительством г-жи де Маранд, одной из наиболее влиятельных светских дам, прекрасная креолка за несколько дней превратилась в самую модную даму, и все наперебой старались зазвать ее к себе в гости.
   Смуглая как ночь, румяная как заря, с огненным взглядом и сладострастными губами, г-жа де Розан привлекала к себе внимание не только мужчин, но и женщин. Стоя посреди чьейнибудь гостиной, она напоминала планету в окружении звезд.
   За ней числились тысячи побед и ни одного поражения, и это было справедливо. Живая, горячая, страстная, против собственной воли вызывающая, кокетливая, но не более того! Если она позволяла мужчинам — как выражался Камилл, скорее витиевато, чем со вкусом, — собой полюбоваться, то дальше комплиментов дело не заходило. Секрет ее добродетели заключался в ее любви к Камиллу. Да позволят нам читатели между прочим заметить, раз уж для этого представился удобный случай, что в этом заключается секрет всех женских добродетелей: влюбленное сердце — добродетельное сердце.
   Вот и с г-жой де Розан происходило то же. Она была влюблена в собственного мужа, более того — обожала его. Обожание это было неуместно — мы готовы это признать, — особенно если вспомнить, о чем говорилось в предыдущей главе, но еще понятнее это будет тем, кто не забыл, какой привлекательной наружностью наделила Камилла природа.
   На протяжении нашего рассказа Камилл, молодой, смазливый, скорее капризный чем изысканный, скорее забавный, нежели умный, получивший в Париже определенный лоск, хотя и был легкомысленным, фривольным, веселым до безумия, должен был нравиться всем женщинам, но в особенности страстной креолке, жадной до удовольствий и с нетерпением ожидавшей этих удовольствий.
   Победы г-жи де Розан были, таким образом, искусственными. Всю славу их она, верная жена, приносила как жертвы к ногам своего мужа, однако скоро читатели узнают, почему любящая и торжествующая креолка была, несмотря на свой головокружительный успех, необычайно печальна, так что даже некоторые решили, что она находится во власти какой-нибудь болезни тела или души. Не в одной гостиной обратили внимание на бледность ее щек и тени, залегшие вокруг глаз. Завистливая вдова уверяла, что креолка больна чахоткой; отвергнутый воздыхатель заявлял, что у нее появился любовник; другой, более милостивый, решил, что ее бьет муж; доктор-материалист подозревал или, вернее, жалел, что она слишком строго соблюдает супружеский долг; словом, все что-нибудь говорили, но истинной причины так никто и не угадал.
   А теперь, если читателю угодно проследовать с нами в спальню красавицы, он узнает, если сам до сих пор не догадался, тайну этой печали, начинавшей беспокоить весь Париж.
   Вечером того дня, когда состоялись похороны г-на Лоредана де Вальженеза, то есть сутки спустя после сцены, описанной нами в предыдущей главе, г-жа де Розан, сидя в глубоком кресле розового бархата, предавалась необычному занятию, весьма неожиданному для хорошенькой женщины, находящейся в спальне в час ночи, когда любая женщина таких лет и внешности, как красавица Долорес, должна лежать в постели, мечтать и говорить о любви.
   Сидя у китайского лакированного столика, она заряжала пару изящных пистолетов с рукоятками черного дерева, стволами с золотой насечкой, странно смотревшихся в ее прелестных, словно точеных, ручках.
   Зарядив пистолеты с аккуратностью и точностью, которые бы сделали честь начальнику стрельбища, г-жа де Розан внимательно осмотрела курки, проверила одну за другой собачки, потом отложила пистолеты вправо и взялась левой рукой за небольшой кинжал.
   В руках прекрасной креолки кинжал не выглядел грозным оружием. Ножны были из золоченого серебра, резная рукоятка инкрустирована драгоценными камнями, и этот шедевр ювелирного искусства напоминал скорее женское украшение, чем смертельное оружие. Но если бы кто-нибудь увидел, как сверкнули глаза г-жи Розан при взгляде на лезвие, он бы испугался и вряд ли бы сумел сказать, что было страшнее: это лезвие или эти глаза.
   Осмотрев кинжал так же тщательно, как пистолеты, она положила его на стол, нахмурилась, потом откинулась в кресле, скрестила руки на груди и задумалась.
   Вот уже несколько минут она сидела неподвижно, как вдруг услышала знакомые шаги в коридоре, ведущем в ее спальню.
   — Это он! — сказала она.
   Молниеносным движением она выдвинула ящик, сбросила туда пистолеты и кинжал, заперла ящик, а ключ спрятала в карман пеньюара и торопливо встала, когда Камилл вошел в спальню.