Страница:
— И сколько вы зарабатываете в день?
— Пять-шесть франков. Как вы понимаете, всяко бывает.
— Ого! Так это, стало быть, неплохое ремесло! Имея пять франков в день, можно, пожалуй, будучи экономным, откладывать по четыреста-пятьсот франков в год!
— Вы так думаете? — продолжал игру Сальватор, наблюдая за нотариусом, как кот следит за мышкой, угодившей ему в лапы.
— Ну да, ну да, — покивал мэтр Баратто. — Вот, к примеру, я, когда был главным клерком в этой конторе, откладывал по две тысячи франков, а жалование мое составляло полторы тысячи франков в год. Так я положил начало своему состоянию… О, экономия, дорогой мой, экономия прежде всего! Без экономии нет счастья… Я тоже был молод, я, как и все, любил почудить.
Но никогда я не покушался на свои сбережения, не позволял себе ни малейшего долга. Только руководствуясь подобными принципами, можно обеспечить себе спокойную старость. Кто знает!
Может быть, вы тоже станете однажды миллионером!
— Кто знает! — эхом отозвался Сальватор.
— Да… А пока — мы в затруднительном положении, а? Мы напроказничали, а теперь на мели, вспомнили о славном мэтре Баратто и решили: «Это добрый малый, он выручит нас из беды»?
— Признаться, сударь, вы читаете мои мысли как по писаному.
— Увы! — наставительно промолвил нотариус. — К несчастью, мы привыкли иметь дело с человеческими горестями:
то, что случилось с вами, происходит каждый день с пятьюдесятью несчастными; все они заводят одну и ту же песню, а я выставляю их за дверь раньше, чем они успевают допеть до конца.
— Да, — кивнул Сальватор, — я, еще входя сюда, заметил, что вы привыкли поступать именно так.
— Чего же вы хотите! Если бы я помогал всем, кто меня об этом просит, будь я хоть Ротшильдом, мне и то не хватило бы средств. Но вы, мой мальчик, — поспешил прибавить мэтр Баратто, — вы не все: вы незаконный сын моего старого клиента, маркиза де Вальженеза. Если только вы будете разумны, я с удовольствием окажу вам услугу. Сколько вам нужно? Ну же! — продолжал нотариус, выдвигая, по мере того как он говорил, ящик своего стола, в котором хранил деньги.
— Мне нужно пятьсот тысяч франков, — сказал Сальватор.
Нотариус испуганно вскрикнул и едва не опрокинулся навзничь.
— Вы с ума сошли, юноша! — крикнул он, с шумом задвигая ящик на место и опуская ключ в карман.
— Я не сошел с ума, как и не умер, — возразил молодой человек. — Мне нужно пятьсот тысяч франков через двадцать четыре часа.
Мэтр Баратто затравленно посмотрел на Сальватора. Он ждал, что тот начнет угрожать с кинжалом или пистолетом в руках.
Сальватор продолжал спокойно сидеть на стуле, на его лице были написаны благожелательность и спокойствие.
— Ого! — произнес нотариус. — Вы точно лишились рассудка, молодой человек.
— Завтра к девяти часам утра мне нужны полмиллиона франков, вы слышали? — медленно выговаривая каждое слово, сообщил Сальватор.
Нотариус в отчаянии покачал головой, словно хотел сказать:
«Бедный мальчик совершенно безнадежен».
— Слышали? — повторил Сальватор.
— Мальчик мой! — сказал мэтр Баратто, еще не понимая ни цели Сальватора, ни средств для ее достижения, но смутно чуя огромную опасность, скрытую в полнейшей невозмутимости молодого человека. — Как вам могло прийти в голову, пусть даже в память о вашем отце, к которому я питал дружеские чувства и глубокое почтение, что такой бедный нотариус, как я, способен ссудить подобную сумму?
— Это верно, — согласился Сальватор. — Я употребил не то слово; мне следовало бы сказать не «ссудить», а «возместить».
Впрочем, это не беда, я повторяю свою просьбу: я пришел требовать от вас возмещения суммы в полмиллиона франков.
— Возмещение?.. — дрогнувшим голосом переспросил мэтр Баратто, начиная понимать, почему маркиз де Вальженез прикрыл за собой дверь.
— Да, сударь, в качестве возмещения, — в третий раз и довольно сурово повторил Сальватор.
— Что вы хотите этим сказать? — потухшим голосом промямлил нотариус, с трудом выдавливая каждое слово; по его лицу градом катил пот.
— Слушайте меня внимательно! — приказал Сальватор.
— Я вас слушаю.
— Мой отец маркиз де Вальженез вызвал вас к себе семь лет тому назад… — начал Сальватор.
— Семь лет! — эхом повторил нотариус.
— Это было одиннадцатого июня тысяча восемьсот двадцать первого года… Сочтите.
Нотариус промолчал. Было незаметно, что он считал. Он просто ждал.
— Маркиз вызвал вас, чтобы передать завещание, в котором он усыновлял меня и признавал своим единственным наследником.
— Ложь! — вскричал, позеленев, нотариус.
— Я читал это завещание, — продолжал Сальватор, пропустив мимо ушей опровержение мэтра Баратто. — Оно было написано в двух экземплярах, оба — собственноручно моим отцом.
Один экземпляр был передан вам, другой исчез. Я пришел спросить вас о судьбе этого завещания.
— Это ложь, совершеннейшая ложь! — взвыл нотариус, дрожа всем телом. — Я действительно слышал от вашего отца, что он собирался написать завещание. Но как вы знаете, ваш уважаемый отец скончался внезапно, и вполне вероятно, что завещание было написано, но ко мне оно так и не попало.
— Вы можете в этом поклясться? — спросил Сальватор.
— Честью клянусь! — вскричал нотариус и поднял руку, словно перед распятием в суде. — Клянусь перед Богом!
— Если вы клянетесь в этом перед Богом, господин Баратто, — не теряя хладнокровия, сказал Сальватор, — вы самый мерзкий негодяй, какого я когда-либо видел.
— Господин Конрад! — подскочив и будто собираясь наброситься на Сальватора, выкрикнул нотариус.
Но тот схватил его за руку и силой усадил на прежнее место.
Только теперь мэтр Баратто no-настоящему понял, зачем Сальватор запер за собой дверь.
— В последний раз требую представить мне завещание моего отца! — глухо проговорил Сальватор.
— Его нет, говорю же вам, что его нет! — заикаясь, с трудом выговорил нотариус.
— Ну хорошо, господин Баратто! — ответил Сальватор. — Допускаю, но только на одну минуту, что вы незнакомы с этим документом.
Нотариус облегченно вздохнул.
XIV. Глава, в которой мэтр Пьер-Николя Баратто изучает под руководством Сальватора Гражданский и Уголовный кодекс
XV. Аэролит
— Пять-шесть франков. Как вы понимаете, всяко бывает.
— Ого! Так это, стало быть, неплохое ремесло! Имея пять франков в день, можно, пожалуй, будучи экономным, откладывать по четыреста-пятьсот франков в год!
— Вы так думаете? — продолжал игру Сальватор, наблюдая за нотариусом, как кот следит за мышкой, угодившей ему в лапы.
— Ну да, ну да, — покивал мэтр Баратто. — Вот, к примеру, я, когда был главным клерком в этой конторе, откладывал по две тысячи франков, а жалование мое составляло полторы тысячи франков в год. Так я положил начало своему состоянию… О, экономия, дорогой мой, экономия прежде всего! Без экономии нет счастья… Я тоже был молод, я, как и все, любил почудить.
Но никогда я не покушался на свои сбережения, не позволял себе ни малейшего долга. Только руководствуясь подобными принципами, можно обеспечить себе спокойную старость. Кто знает!
Может быть, вы тоже станете однажды миллионером!
— Кто знает! — эхом отозвался Сальватор.
— Да… А пока — мы в затруднительном положении, а? Мы напроказничали, а теперь на мели, вспомнили о славном мэтре Баратто и решили: «Это добрый малый, он выручит нас из беды»?
— Признаться, сударь, вы читаете мои мысли как по писаному.
— Увы! — наставительно промолвил нотариус. — К несчастью, мы привыкли иметь дело с человеческими горестями:
то, что случилось с вами, происходит каждый день с пятьюдесятью несчастными; все они заводят одну и ту же песню, а я выставляю их за дверь раньше, чем они успевают допеть до конца.
— Да, — кивнул Сальватор, — я, еще входя сюда, заметил, что вы привыкли поступать именно так.
— Чего же вы хотите! Если бы я помогал всем, кто меня об этом просит, будь я хоть Ротшильдом, мне и то не хватило бы средств. Но вы, мой мальчик, — поспешил прибавить мэтр Баратто, — вы не все: вы незаконный сын моего старого клиента, маркиза де Вальженеза. Если только вы будете разумны, я с удовольствием окажу вам услугу. Сколько вам нужно? Ну же! — продолжал нотариус, выдвигая, по мере того как он говорил, ящик своего стола, в котором хранил деньги.
— Мне нужно пятьсот тысяч франков, — сказал Сальватор.
Нотариус испуганно вскрикнул и едва не опрокинулся навзничь.
— Вы с ума сошли, юноша! — крикнул он, с шумом задвигая ящик на место и опуская ключ в карман.
— Я не сошел с ума, как и не умер, — возразил молодой человек. — Мне нужно пятьсот тысяч франков через двадцать четыре часа.
Мэтр Баратто затравленно посмотрел на Сальватора. Он ждал, что тот начнет угрожать с кинжалом или пистолетом в руках.
Сальватор продолжал спокойно сидеть на стуле, на его лице были написаны благожелательность и спокойствие.
— Ого! — произнес нотариус. — Вы точно лишились рассудка, молодой человек.
— Завтра к девяти часам утра мне нужны полмиллиона франков, вы слышали? — медленно выговаривая каждое слово, сообщил Сальватор.
Нотариус в отчаянии покачал головой, словно хотел сказать:
«Бедный мальчик совершенно безнадежен».
— Слышали? — повторил Сальватор.
— Мальчик мой! — сказал мэтр Баратто, еще не понимая ни цели Сальватора, ни средств для ее достижения, но смутно чуя огромную опасность, скрытую в полнейшей невозмутимости молодого человека. — Как вам могло прийти в голову, пусть даже в память о вашем отце, к которому я питал дружеские чувства и глубокое почтение, что такой бедный нотариус, как я, способен ссудить подобную сумму?
— Это верно, — согласился Сальватор. — Я употребил не то слово; мне следовало бы сказать не «ссудить», а «возместить».
Впрочем, это не беда, я повторяю свою просьбу: я пришел требовать от вас возмещения суммы в полмиллиона франков.
— Возмещение?.. — дрогнувшим голосом переспросил мэтр Баратто, начиная понимать, почему маркиз де Вальженез прикрыл за собой дверь.
— Да, сударь, в качестве возмещения, — в третий раз и довольно сурово повторил Сальватор.
— Что вы хотите этим сказать? — потухшим голосом промямлил нотариус, с трудом выдавливая каждое слово; по его лицу градом катил пот.
— Слушайте меня внимательно! — приказал Сальватор.
— Я вас слушаю.
— Мой отец маркиз де Вальженез вызвал вас к себе семь лет тому назад… — начал Сальватор.
— Семь лет! — эхом повторил нотариус.
— Это было одиннадцатого июня тысяча восемьсот двадцать первого года… Сочтите.
Нотариус промолчал. Было незаметно, что он считал. Он просто ждал.
— Маркиз вызвал вас, чтобы передать завещание, в котором он усыновлял меня и признавал своим единственным наследником.
— Ложь! — вскричал, позеленев, нотариус.
— Я читал это завещание, — продолжал Сальватор, пропустив мимо ушей опровержение мэтра Баратто. — Оно было написано в двух экземплярах, оба — собственноручно моим отцом.
Один экземпляр был передан вам, другой исчез. Я пришел спросить вас о судьбе этого завещания.
— Это ложь, совершеннейшая ложь! — взвыл нотариус, дрожа всем телом. — Я действительно слышал от вашего отца, что он собирался написать завещание. Но как вы знаете, ваш уважаемый отец скончался внезапно, и вполне вероятно, что завещание было написано, но ко мне оно так и не попало.
— Вы можете в этом поклясться? — спросил Сальватор.
— Честью клянусь! — вскричал нотариус и поднял руку, словно перед распятием в суде. — Клянусь перед Богом!
— Если вы клянетесь в этом перед Богом, господин Баратто, — не теряя хладнокровия, сказал Сальватор, — вы самый мерзкий негодяй, какого я когда-либо видел.
— Господин Конрад! — подскочив и будто собираясь наброситься на Сальватора, выкрикнул нотариус.
Но тот схватил его за руку и силой усадил на прежнее место.
Только теперь мэтр Баратто no-настоящему понял, зачем Сальватор запер за собой дверь.
— В последний раз требую представить мне завещание моего отца! — глухо проговорил Сальватор.
— Его нет, говорю же вам, что его нет! — заикаясь, с трудом выговорил нотариус.
— Ну хорошо, господин Баратто! — ответил Сальватор. — Допускаю, но только на одну минуту, что вы незнакомы с этим документом.
Нотариус облегченно вздохнул.
XIV. Глава, в которой мэтр Пьер-Николя Баратто изучает под руководством Сальватора Гражданский и Уголовный кодекс
Но радость достойнейшего мэтра Баратто была недолгой, потому что почти тотчас Сальватор продолжал: — Скажите, сударь, какому наказанию подвергается нотариус, изъявший завещание?
— Не знаю, не помню, — пролепетал нотариус, глаза которого поневоле закрылись под горящим взором молодого человека.
— Ну что ж, — проговорил Сальватор и протянул руку к книге с пятицветным обрезом, — если не знаете, я вам сейчас скажу; если не помните, я освежу вашу память.
— Не нужно! — живо возразил нотариус.
— Прошу прощения, — возразил Сальватор и взял в руки Кодекс. — Это, напротив, крайне необходимо, да и времени много не займет; я хоть и не нотариус, но изучил эту книгу досконально и в одну минуту найду то, что нужно… Статья двести пятьдесят четыре Уголовного кодекса, часть третья…
Мэтр Баратто попытался было остановить Сальватора, потому что знал упомянутую статью не хуже него. Однако Сальватор отвел руку нотариуса, пытавшегося забрать у него Кодекс, и, найдя необходимую статью, проговорил:
— Статья двести пятьдесят четыре… вот она! Хм! Послушайте, что здесь сказано.
Совет был излишним, нотариус и так не пропускал ни единого слова.
— "Что касается изъятия, уничтожения, похищения завещаний или иных документов, как-то: книг записей, актов или векселей, содержащихся в архивах, канцеляриях суда или хранилищах, а также переданных общественному хранителю с той же целью, виновные в упомянутом преступлении секретарь суда, архивариус, нотариус или другой провинившийся хранитель могут быть подвергнуты тюремному заключению от трех месяцев до года и штрафу от ста до трехсот тысяч франков".
Мэтр Баратто презрительно скривил губы, будто хотел сказать: «Подумаешь! Предположим максимальное наказание, то есть год тюрьмы и триста тысяч франков штрафа: все равно я обделал неплохое дельце!»
Сальватор читал по лицу мэтра Баратто как в открытой книге.
— Погодите, погодите, честнейший господин Баратто, — сказал он. — Есть еще одна статья на ту же тему.
Мэтр Баратто испустил вздох.
— Статья двести пятьдесят пять, — продолжал Сальватор.
Он прочел:
— "Виновный в изъятии, похищении или уничтожении документов, упомянутых в предыдущей статье, может быть подвергнут заточению".
«Ба! — всем своим видом словно говорил нотариус. — Назовем заключение заточением: это что в лоб, что по лбу.. Если, конечно, предположить, что нашелся второй экземпляр завещания, а это представляется мне невероятным, так как г-н де Вальженез бросил его в огонь, в чем он меня совершенно уверил… Нет, все-таки я обделал отличное дельце!»
К несчастью для достойнейшего нотариуса, Сальватор не позволил ему заблуждаться на этот счет.
Читатели будут иметь случай убедиться в том, что положение мэтра Баратто было не совсем таким, каким ему представлялось.
А Сальватор перешел ко второму параграфу статьи 255:
— "Если преступление совершено самим хранителем, он приговаривается к бессрочной каторге".
Нотариус изменился в лице до неузнаваемости, Сальватор даже испугался, как бы его не хватил удар, и потянулся к звонку, чтобы позвать на помощь.
Однако нотариус его остановил.
— Что вы собираетесь делать?! — вскричал он.
— Пошлю за доктором. Мне показалось, что вам нехорошо, дорогой господин Баратто.
— Ничего, ничего, — возразил нотариус, — не обращайте внимания: со мной случаются голодные обмороки, а сегодня у меня столько дел, что я не успел позавтракать.
— И были не правы, — заметил молодой человек. — Дела — это прекрасно, но не в ущерб здоровью, и если вы хотите позавтракать, не стесняйтесь, я подожду, а потом мы возобновим наш разговор.
— Нет, нет, продолжайте, — поторопился сказать нотариус. — Я полагаю, вам осталось не так уж много мне сообщить.
Прошу заметить, что это с моей стороны отнюдь не упрек, но вот уже десять минут мы обсуждаем Уголовный кодекс, словно вы — следователь, а я — преступник.
— Эх, дорогой господин Баратто! — воскликнул Сальватор. — Надеюсь, вы понимаете, что наш разговор затягивается не по моей вине: это вы чините всякого рода препятствия.
— Дело в том, что у вас по отношению ко мне вырвалось только что крепкое словцо.
— Кажется, я сказал, что вы…
— Нет нужды повторять его, — перебил Сальватора нотариус. — Я согласен забыть обиду и даже в память о вашем отце снова предложить свои услуги, но выразите вашу просьбу в более разумной форме! Режьте меня на куски, но вы не сможете получить от меня то, чего у меня нет. Ну, ваше окончательное слово!
— Именно это я сейчас и сделаю. И чтобы положить конец пустым разговорам, перейду от статьи двести пятьдесят пять Уголовного кодекса к статьям тысяча триста восемьдесят два и тысяча триста восемьдесят три Гражданского кодекса, часть третья, пункт четвертый, глава вторая. Наберитесь терпения, мы подходим к самому главному.
Нотариус снова хотел остановить Сальватора, но тот не дал ему этого сделать и продолжал:
— "Статья тысяча триста восемьдесят два. Если один человек нанес ущерб другому, он обязан его возместить".
«Статья тысяча триста восемьдесят три. Любой человек несет ответственность за ущерб, который он причинил не только действием, но в результате небрежения или по неосмотрительности».
Сальватор поднял голову и произнес медленно, с расстановкой, не отнимая палец от раскрытой книги:
— Вот как закон наказывает правонарушителей. Я уж не говорю о гражданской смерти и поражении в гражданских правах, это само собой разумеется. А теперь, когда я напомнил вам закон, позвольте мне повторить свою просьбу: не будете ли вы так добры передать мне завтра в девять часов утра сумму в полмиллиона франков?
— Это все равно что биться головой об стену! — вскричал нотариус, делая вид, что пытается расшибить лоб об стол. — Это все равно что потерять рассудок, если, конечно, я его уже не лишился, потому что ваши слова представляются мне бессмысленными, а все происходящее — страшным сном.
— Успокойтесь, честнейший господин Баратто, вы давно проснулись, и мне кажется, вы сами это понимаете.
Нотариус еще не знал, что Сальватор ему скажет, но заранее трепетал.
— Спрашиваю вас в последний раз: правда ли, что вы не получали и не видели завещания маркиза де Вальженеза?
— Да, да, клянусь перед Богом и людьми, что никогда не получал и не видел его завещания.
— В таком случае повторяю, чтобы вы не забывали: вы самый мерзкий негодяй, какого я когда-либо видел. Прошу!
Остановив левой рукой г-на Баратто, собиравшегося в другой раз вцепиться Сальватору в горло, правой рукой молодой человек вынул завещание, которое он уже показывал, как помнят читатели, г-ну Лоредану де Вальженезу в шатийонском кабачке, куда Жан Бычье Сердце и его друг Туссен Бунтовщик грубо оттащили несчастного дворянина.
Потом он прочел следующие строки на конверте:
"Настоящий документ является моим собственноручным завещанием, точная копия с которого будет передана завтра в руки господина Пъера-Николя Баратто, нотариуса, проживающего на Вареннской улице в Париже. Оба документа, написанные моей рукой, имеют силу оригинала.
Подпись: Маркиз де Валъженез".
— Только «будет передана», но ведь не «передана»! — вскричал нотариус.
— Верно, — подтвердил Сальватор. — Но вот тут под моим большим пальцем спрятано несколько слов, восполняющих этот пробел.
Он убрал палец, и мэтр Баратто, обливаясь потом, прочел под приведенными нами строками:
"Получено мною,
П.-Н. Баратто".
Бесценная подпись сопровождалась витиеватым росчерком, на какие способны одни нотариусы.
Мэтр Баратто попытался вырвать завещание из рук Сальватора, как в подобных обстоятельствах хотел сделать и Лоредан де Вальженез. Однако посетитель угадал его намерения и, предупреждая движение, так сильно сдавил руку, что тот взмолился:
— Ах, господин Конрад, вы сломаете мне руку!
— Ничтожество! — поморщился Сальватор, выпустил нотариуса и убрал бумагу в карман. — Ты и теперь будешь клясться перед Богом и людьми, что не получал и даже не видел завещания маркиза де Вальженеза?
Он отступил назад, скрестил руки на груди и продолжал, глядя на нотариуса:
— По правде говоря, любопытно посмотреть, как далеко может зайти человеческая подлость! Вот передо мной негодяй, который, должно быть, полагал, что из-за его преступления несчастный молодой человек двадцати шести лет пустил себе пулю в лоб; и это ничтожество, этот мерзавец шел за его гробом, а потом зажил без забот, принимая общественное признание, которое просто сбилось с пути, когда заглянуло в его контору.
Он жил как все, имел жену, детей, друзей, смеялся, ел, спал и даже не подумал, что его место — не в изящном кабинете за письменным столом работы Буля, а у позорного столба, на каторге, на галерах! Признаться, общество, где возможны такие чудовищные несправедливости, устроено дурно и нуждается в коренных преобразованиях.
Он нахмурился и уже другим тоном произнес:
— Покончим с этим поскорее! Отец завещал мне все свое состояние, движимое и недвижимое: в качестве возмещения убытков, не говоря уж о преступлении, предусмотренном Уголовным кодексом, вы мне должны вернуть все имущество моего отца, оценивавшееся, сргласно завещанию, в четыре миллиона франков. Прибавим сюда проценты с этой суммы за семь лет… ну, скажем, миллион четыреста тысяч франков, не считая процентов с этих же процентов, а также ущерба, нанесенного мне согласно статьям тысяча триста восемьдесят два и тысяча триста восемьдесят три. Значит, вы мне должны в эту самую минуту, позабыв на время об ущербе, пять миллионов четыреста тысяч франков. Как видите, моя просьба более разумна и скромна, чем вам показалось в начале нашего разговора, раз то, что я требую? не составляет и десятой части моего состояния.
Нотариус был совершенно оглушен, он стоял, глядя себе под ноги и повесив голову на грудь, он напрягся и не смел шевельнуть пальцем, похожий на последнего грешника перед карающим ангелом во время Страшного суда.
Сальватор похлопал его по плечу, чтобы вывести из подавленного состояния, и сказал:
— О чем это мы задумались?
Нотариус вздрогнул, словно его коснулась рука жандарма в суде присяжных. Он поднял на собеседника затравленный, испуганный, бессмысленный взгляд, потом снова уронил голову на грудь и вернулся в прежнее состояние томительного ожидания.
— Эй! Господин мошенник! — окликнул его Сальватор. Вид этого человека вызывал у него только отвращение. — Давайте говорить мало, но быстро и вразумительно. Я вам сказал и повторяю, что мне нужны полмиллиона франков завтра к девяти часам утра.
— Это же невозможно! — едва слышно пролепетал нотариус, не поднимая головы, чтобы не встретиться взглядом с молодым человеком.
— Это ваше последнее слово? — спросил Сальватор. — Брать легче, чем отдавать, верно? А мне они очень нужны.
— Клянусь вам… — попытался было возразить нотариус.
— Ну вот, еще одна ничего не значащая клятва! — презрительно усмехнулся Сальватор. — Уже третья за последние полчаса, и я верю ей не больше, чем двум предыдущим. В последний раз — слышите? — спрашиваю: угодно ли вам передать полмиллиона франков, о которых я вас прошу?
— Дайте мне хотя бы месяц, чтобы собрать их!
— Я вам уже сказал, что они мне нужны завтра в девять часов утра. Именно в девять и ни минутой позже.
— Повремените хотя бы неделю!
— Ни часа!
— Это просто невозможно! — в отчаянии вскричал нотариус.
— В таком случае я знаю что мне делать, — проговорил Сальватор и двинулся к двери.
Видя это, нотариус вернулся к жизни, опередил Сальватора и преградил ему путь.
— Ради Бога, господин де Вальженез, не губите меня! — взмолился он.
Сальватор с отвращением от него отвернулся, отстранил его рукой и шагнул к двери.
Нотариус снова забежал вперед, схватился за ручку двери и вскричал:
— Господин Конрад! Именем вашего отца, питавшего ко мне дружеские чувства, спасите меня от бесчестья!
Он произнес эти слова едва слышно.
Сальватор оставался непоколебим.
— Дайте пройти! — приказал он.
— Еще одно слово, — не унимался нотариус, — в эту дверь войдет не только гражданская, но и реальная смерть, если вы отворите ее со столь страшными намерениями. Предупреждаю: я не только не переживу позора, но и не стану его дожидаться. Как только вы выйдете, я пущу себе пулю в лоб.
— Вы? — недоверчиво молвил Сальватор, пристально глядя на нотариуса. — Это единственный благородный поступок, который вы могли бы совершить и именно поэтому никогда этого не сделаете.
— Я покончу с собой, — прибавил нотариус, — и, умирая, унесу состояние с собой, а если вы дадите мне время…
— Вы глупец, — заметил Сальватор. — Разве мой кузен Лоредан де Вальженез не ответит мне за вас, как вы отвечаете за него?
Прочь с дороги!
Нотариус упал молодому человеку в ноги, с рыданиями обхватил его колени и, обливаясь слезами, вскричал:
— Сжальтесь, добрый господин Конрад! Сжальтесь надо мной.
— Назад, негодяй! — оттолкнув его ногой, проговорил молодой человек.
И он сделал еще шаг к двери.
— Я согласен, на все согласен! — завопил нотариус, хватая комиссионера за камзол и пытаясь его удержать.
Было самое время: Сальватор уже взялся за ручку двери.
— Ну наконец-то! Это было нелегко! — заметил Сальватор и отошел к камину, а нотариус снова сел за стол.
Очутившись на прежнем месте, нотариус вздохнул и сразу обмяк.
Сальватору это не понравилось.
— Ну-ка поторопимся! Я и так потерял слишком много времени. У вас здесь есть необходимая сумма или ценные бумаги на эту сумму?
— В конторе я держу около сотни тысяч франков в экю, золоте, билетах, — сообщил нотариус.
Отперев сейф, он выложил на стол сто тысяч франков.
— А остальные четыреста тысяч? — спросил Сальватор.
— У меня здесь восемьсот тысяч франков или около того в ценных бумагах, купонах, облигациях, акциях и так далее, и так далее, — ответил мэтр Баратто.
— Отлично! У вас целый день на то, чтобы обратить их в деньги. Предупреждаю, что мне нужна эта сумма в банковских билетах по тысяче или пять тысяч франков, а не наличными.
— Все будет исполнено как вы пожелаете.
— В таком случае пусть все будет в билетах по тысяче франков.
— Слушаюсь.
— Разложите полмиллиона франков на десять пачек по пятьдесят тысяч франков каждая.
— Как вам будет угодно, — кивнул нотариус.
— Хорошо.
— И нужны вам эти деньги…
— … завтра в девять часов утра, как я уже сказал.
— Они будут у вас нынче вечером.
— Еще лучше!
— Куда прикажете доставить?
— Утица Макон, номер четыре.
— Угодно ли вам сказать, как я должен вас спросить. Я полагаю, вы живете под вымышленным именем, раз вас считают мертвым?
— Вы спросите комиссионера с улицы О-Фер, господина Сальватора.
— Сударь! — торжественно произнес нотариус. — Обещаю, что нынче же вечером в девять часов я буду у вас.
— Не сомневаюсь! — отвечал Сальватор.
— Могу ли я надеяться, добрейший господин Конрад, что, в точности исполнив ваши приказания, я могу ничего не опасаться с вашей стороны?
— Мое поведение будет зависеть от вашего, сударь. Как будете поступать вы, так стану действовать и я. В настоящее время рассчитываю оставить вас в покое. Мое состояние слишком надежно укрыто в ваших руках, чтобы я искал для него другое место. Итак, временно я оставляю у вас четыре миллиона девятьсот тысяч франков: располагайте ими по своему усмотрению, но не переусердствуйте.
— Ах, господин маркиз, вы мой спаситель! — вскричал мэтр Баратто; его взгляд подернулся слезой от умиления и благодарности.
— Временно! — напомнил Сальватор и вышел из кабинета, где его мутило от отвращения и стыда.
— Не знаю, не помню, — пролепетал нотариус, глаза которого поневоле закрылись под горящим взором молодого человека.
— Ну что ж, — проговорил Сальватор и протянул руку к книге с пятицветным обрезом, — если не знаете, я вам сейчас скажу; если не помните, я освежу вашу память.
— Не нужно! — живо возразил нотариус.
— Прошу прощения, — возразил Сальватор и взял в руки Кодекс. — Это, напротив, крайне необходимо, да и времени много не займет; я хоть и не нотариус, но изучил эту книгу досконально и в одну минуту найду то, что нужно… Статья двести пятьдесят четыре Уголовного кодекса, часть третья…
Мэтр Баратто попытался было остановить Сальватора, потому что знал упомянутую статью не хуже него. Однако Сальватор отвел руку нотариуса, пытавшегося забрать у него Кодекс, и, найдя необходимую статью, проговорил:
— Статья двести пятьдесят четыре… вот она! Хм! Послушайте, что здесь сказано.
Совет был излишним, нотариус и так не пропускал ни единого слова.
— "Что касается изъятия, уничтожения, похищения завещаний или иных документов, как-то: книг записей, актов или векселей, содержащихся в архивах, канцеляриях суда или хранилищах, а также переданных общественному хранителю с той же целью, виновные в упомянутом преступлении секретарь суда, архивариус, нотариус или другой провинившийся хранитель могут быть подвергнуты тюремному заключению от трех месяцев до года и штрафу от ста до трехсот тысяч франков".
Мэтр Баратто презрительно скривил губы, будто хотел сказать: «Подумаешь! Предположим максимальное наказание, то есть год тюрьмы и триста тысяч франков штрафа: все равно я обделал неплохое дельце!»
Сальватор читал по лицу мэтра Баратто как в открытой книге.
— Погодите, погодите, честнейший господин Баратто, — сказал он. — Есть еще одна статья на ту же тему.
Мэтр Баратто испустил вздох.
— Статья двести пятьдесят пять, — продолжал Сальватор.
Он прочел:
— "Виновный в изъятии, похищении или уничтожении документов, упомянутых в предыдущей статье, может быть подвергнут заточению".
«Ба! — всем своим видом словно говорил нотариус. — Назовем заключение заточением: это что в лоб, что по лбу.. Если, конечно, предположить, что нашелся второй экземпляр завещания, а это представляется мне невероятным, так как г-н де Вальженез бросил его в огонь, в чем он меня совершенно уверил… Нет, все-таки я обделал отличное дельце!»
К несчастью для достойнейшего нотариуса, Сальватор не позволил ему заблуждаться на этот счет.
Читатели будут иметь случай убедиться в том, что положение мэтра Баратто было не совсем таким, каким ему представлялось.
А Сальватор перешел ко второму параграфу статьи 255:
— "Если преступление совершено самим хранителем, он приговаривается к бессрочной каторге".
Нотариус изменился в лице до неузнаваемости, Сальватор даже испугался, как бы его не хватил удар, и потянулся к звонку, чтобы позвать на помощь.
Однако нотариус его остановил.
— Что вы собираетесь делать?! — вскричал он.
— Пошлю за доктором. Мне показалось, что вам нехорошо, дорогой господин Баратто.
— Ничего, ничего, — возразил нотариус, — не обращайте внимания: со мной случаются голодные обмороки, а сегодня у меня столько дел, что я не успел позавтракать.
— И были не правы, — заметил молодой человек. — Дела — это прекрасно, но не в ущерб здоровью, и если вы хотите позавтракать, не стесняйтесь, я подожду, а потом мы возобновим наш разговор.
— Нет, нет, продолжайте, — поторопился сказать нотариус. — Я полагаю, вам осталось не так уж много мне сообщить.
Прошу заметить, что это с моей стороны отнюдь не упрек, но вот уже десять минут мы обсуждаем Уголовный кодекс, словно вы — следователь, а я — преступник.
— Эх, дорогой господин Баратто! — воскликнул Сальватор. — Надеюсь, вы понимаете, что наш разговор затягивается не по моей вине: это вы чините всякого рода препятствия.
— Дело в том, что у вас по отношению ко мне вырвалось только что крепкое словцо.
— Кажется, я сказал, что вы…
— Нет нужды повторять его, — перебил Сальватора нотариус. — Я согласен забыть обиду и даже в память о вашем отце снова предложить свои услуги, но выразите вашу просьбу в более разумной форме! Режьте меня на куски, но вы не сможете получить от меня то, чего у меня нет. Ну, ваше окончательное слово!
— Именно это я сейчас и сделаю. И чтобы положить конец пустым разговорам, перейду от статьи двести пятьдесят пять Уголовного кодекса к статьям тысяча триста восемьдесят два и тысяча триста восемьдесят три Гражданского кодекса, часть третья, пункт четвертый, глава вторая. Наберитесь терпения, мы подходим к самому главному.
Нотариус снова хотел остановить Сальватора, но тот не дал ему этого сделать и продолжал:
— "Статья тысяча триста восемьдесят два. Если один человек нанес ущерб другому, он обязан его возместить".
«Статья тысяча триста восемьдесят три. Любой человек несет ответственность за ущерб, который он причинил не только действием, но в результате небрежения или по неосмотрительности».
Сальватор поднял голову и произнес медленно, с расстановкой, не отнимая палец от раскрытой книги:
— Вот как закон наказывает правонарушителей. Я уж не говорю о гражданской смерти и поражении в гражданских правах, это само собой разумеется. А теперь, когда я напомнил вам закон, позвольте мне повторить свою просьбу: не будете ли вы так добры передать мне завтра в девять часов утра сумму в полмиллиона франков?
— Это все равно что биться головой об стену! — вскричал нотариус, делая вид, что пытается расшибить лоб об стол. — Это все равно что потерять рассудок, если, конечно, я его уже не лишился, потому что ваши слова представляются мне бессмысленными, а все происходящее — страшным сном.
— Успокойтесь, честнейший господин Баратто, вы давно проснулись, и мне кажется, вы сами это понимаете.
Нотариус еще не знал, что Сальватор ему скажет, но заранее трепетал.
— Спрашиваю вас в последний раз: правда ли, что вы не получали и не видели завещания маркиза де Вальженеза?
— Да, да, клянусь перед Богом и людьми, что никогда не получал и не видел его завещания.
— В таком случае повторяю, чтобы вы не забывали: вы самый мерзкий негодяй, какого я когда-либо видел. Прошу!
Остановив левой рукой г-на Баратто, собиравшегося в другой раз вцепиться Сальватору в горло, правой рукой молодой человек вынул завещание, которое он уже показывал, как помнят читатели, г-ну Лоредану де Вальженезу в шатийонском кабачке, куда Жан Бычье Сердце и его друг Туссен Бунтовщик грубо оттащили несчастного дворянина.
Потом он прочел следующие строки на конверте:
"Настоящий документ является моим собственноручным завещанием, точная копия с которого будет передана завтра в руки господина Пъера-Николя Баратто, нотариуса, проживающего на Вареннской улице в Париже. Оба документа, написанные моей рукой, имеют силу оригинала.
Подпись: Маркиз де Валъженез".
— Только «будет передана», но ведь не «передана»! — вскричал нотариус.
— Верно, — подтвердил Сальватор. — Но вот тут под моим большим пальцем спрятано несколько слов, восполняющих этот пробел.
Он убрал палец, и мэтр Баратто, обливаясь потом, прочел под приведенными нами строками:
"Получено мною,
П.-Н. Баратто".
Бесценная подпись сопровождалась витиеватым росчерком, на какие способны одни нотариусы.
Мэтр Баратто попытался вырвать завещание из рук Сальватора, как в подобных обстоятельствах хотел сделать и Лоредан де Вальженез. Однако посетитель угадал его намерения и, предупреждая движение, так сильно сдавил руку, что тот взмолился:
— Ах, господин Конрад, вы сломаете мне руку!
— Ничтожество! — поморщился Сальватор, выпустил нотариуса и убрал бумагу в карман. — Ты и теперь будешь клясться перед Богом и людьми, что не получал и даже не видел завещания маркиза де Вальженеза?
Он отступил назад, скрестил руки на груди и продолжал, глядя на нотариуса:
— По правде говоря, любопытно посмотреть, как далеко может зайти человеческая подлость! Вот передо мной негодяй, который, должно быть, полагал, что из-за его преступления несчастный молодой человек двадцати шести лет пустил себе пулю в лоб; и это ничтожество, этот мерзавец шел за его гробом, а потом зажил без забот, принимая общественное признание, которое просто сбилось с пути, когда заглянуло в его контору.
Он жил как все, имел жену, детей, друзей, смеялся, ел, спал и даже не подумал, что его место — не в изящном кабинете за письменным столом работы Буля, а у позорного столба, на каторге, на галерах! Признаться, общество, где возможны такие чудовищные несправедливости, устроено дурно и нуждается в коренных преобразованиях.
Он нахмурился и уже другим тоном произнес:
— Покончим с этим поскорее! Отец завещал мне все свое состояние, движимое и недвижимое: в качестве возмещения убытков, не говоря уж о преступлении, предусмотренном Уголовным кодексом, вы мне должны вернуть все имущество моего отца, оценивавшееся, сргласно завещанию, в четыре миллиона франков. Прибавим сюда проценты с этой суммы за семь лет… ну, скажем, миллион четыреста тысяч франков, не считая процентов с этих же процентов, а также ущерба, нанесенного мне согласно статьям тысяча триста восемьдесят два и тысяча триста восемьдесят три. Значит, вы мне должны в эту самую минуту, позабыв на время об ущербе, пять миллионов четыреста тысяч франков. Как видите, моя просьба более разумна и скромна, чем вам показалось в начале нашего разговора, раз то, что я требую? не составляет и десятой части моего состояния.
Нотариус был совершенно оглушен, он стоял, глядя себе под ноги и повесив голову на грудь, он напрягся и не смел шевельнуть пальцем, похожий на последнего грешника перед карающим ангелом во время Страшного суда.
Сальватор похлопал его по плечу, чтобы вывести из подавленного состояния, и сказал:
— О чем это мы задумались?
Нотариус вздрогнул, словно его коснулась рука жандарма в суде присяжных. Он поднял на собеседника затравленный, испуганный, бессмысленный взгляд, потом снова уронил голову на грудь и вернулся в прежнее состояние томительного ожидания.
— Эй! Господин мошенник! — окликнул его Сальватор. Вид этого человека вызывал у него только отвращение. — Давайте говорить мало, но быстро и вразумительно. Я вам сказал и повторяю, что мне нужны полмиллиона франков завтра к девяти часам утра.
— Это же невозможно! — едва слышно пролепетал нотариус, не поднимая головы, чтобы не встретиться взглядом с молодым человеком.
— Это ваше последнее слово? — спросил Сальватор. — Брать легче, чем отдавать, верно? А мне они очень нужны.
— Клянусь вам… — попытался было возразить нотариус.
— Ну вот, еще одна ничего не значащая клятва! — презрительно усмехнулся Сальватор. — Уже третья за последние полчаса, и я верю ей не больше, чем двум предыдущим. В последний раз — слышите? — спрашиваю: угодно ли вам передать полмиллиона франков, о которых я вас прошу?
— Дайте мне хотя бы месяц, чтобы собрать их!
— Я вам уже сказал, что они мне нужны завтра в девять часов утра. Именно в девять и ни минутой позже.
— Повремените хотя бы неделю!
— Ни часа!
— Это просто невозможно! — в отчаянии вскричал нотариус.
— В таком случае я знаю что мне делать, — проговорил Сальватор и двинулся к двери.
Видя это, нотариус вернулся к жизни, опередил Сальватора и преградил ему путь.
— Ради Бога, господин де Вальженез, не губите меня! — взмолился он.
Сальватор с отвращением от него отвернулся, отстранил его рукой и шагнул к двери.
Нотариус снова забежал вперед, схватился за ручку двери и вскричал:
— Господин Конрад! Именем вашего отца, питавшего ко мне дружеские чувства, спасите меня от бесчестья!
Он произнес эти слова едва слышно.
Сальватор оставался непоколебим.
— Дайте пройти! — приказал он.
— Еще одно слово, — не унимался нотариус, — в эту дверь войдет не только гражданская, но и реальная смерть, если вы отворите ее со столь страшными намерениями. Предупреждаю: я не только не переживу позора, но и не стану его дожидаться. Как только вы выйдете, я пущу себе пулю в лоб.
— Вы? — недоверчиво молвил Сальватор, пристально глядя на нотариуса. — Это единственный благородный поступок, который вы могли бы совершить и именно поэтому никогда этого не сделаете.
— Я покончу с собой, — прибавил нотариус, — и, умирая, унесу состояние с собой, а если вы дадите мне время…
— Вы глупец, — заметил Сальватор. — Разве мой кузен Лоредан де Вальженез не ответит мне за вас, как вы отвечаете за него?
Прочь с дороги!
Нотариус упал молодому человеку в ноги, с рыданиями обхватил его колени и, обливаясь слезами, вскричал:
— Сжальтесь, добрый господин Конрад! Сжальтесь надо мной.
— Назад, негодяй! — оттолкнув его ногой, проговорил молодой человек.
И он сделал еще шаг к двери.
— Я согласен, на все согласен! — завопил нотариус, хватая комиссионера за камзол и пытаясь его удержать.
Было самое время: Сальватор уже взялся за ручку двери.
— Ну наконец-то! Это было нелегко! — заметил Сальватор и отошел к камину, а нотариус снова сел за стол.
Очутившись на прежнем месте, нотариус вздохнул и сразу обмяк.
Сальватору это не понравилось.
— Ну-ка поторопимся! Я и так потерял слишком много времени. У вас здесь есть необходимая сумма или ценные бумаги на эту сумму?
— В конторе я держу около сотни тысяч франков в экю, золоте, билетах, — сообщил нотариус.
Отперев сейф, он выложил на стол сто тысяч франков.
— А остальные четыреста тысяч? — спросил Сальватор.
— У меня здесь восемьсот тысяч франков или около того в ценных бумагах, купонах, облигациях, акциях и так далее, и так далее, — ответил мэтр Баратто.
— Отлично! У вас целый день на то, чтобы обратить их в деньги. Предупреждаю, что мне нужна эта сумма в банковских билетах по тысяче или пять тысяч франков, а не наличными.
— Все будет исполнено как вы пожелаете.
— В таком случае пусть все будет в билетах по тысяче франков.
— Слушаюсь.
— Разложите полмиллиона франков на десять пачек по пятьдесят тысяч франков каждая.
— Как вам будет угодно, — кивнул нотариус.
— Хорошо.
— И нужны вам эти деньги…
— … завтра в девять часов утра, как я уже сказал.
— Они будут у вас нынче вечером.
— Еще лучше!
— Куда прикажете доставить?
— Утица Макон, номер четыре.
— Угодно ли вам сказать, как я должен вас спросить. Я полагаю, вы живете под вымышленным именем, раз вас считают мертвым?
— Вы спросите комиссионера с улицы О-Фер, господина Сальватора.
— Сударь! — торжественно произнес нотариус. — Обещаю, что нынче же вечером в девять часов я буду у вас.
— Не сомневаюсь! — отвечал Сальватор.
— Могу ли я надеяться, добрейший господин Конрад, что, в точности исполнив ваши приказания, я могу ничего не опасаться с вашей стороны?
— Мое поведение будет зависеть от вашего, сударь. Как будете поступать вы, так стану действовать и я. В настоящее время рассчитываю оставить вас в покое. Мое состояние слишком надежно укрыто в ваших руках, чтобы я искал для него другое место. Итак, временно я оставляю у вас четыре миллиона девятьсот тысяч франков: располагайте ими по своему усмотрению, но не переусердствуйте.
— Ах, господин маркиз, вы мой спаситель! — вскричал мэтр Баратто; его взгляд подернулся слезой от умиления и благодарности.
— Временно! — напомнил Сальватор и вышел из кабинета, где его мутило от отвращения и стыда.
XV. Аэролит
На следующий день бульвар Инвалидов, пустынный, безмолвный, тенистый, напоминал собой в половине двенадцатого ночи густой арденнский лес Путешественник, который въехал бы в этот час в Париж через ворота Вожирар или Пайяссон — если предположить, что путешественнику вздумается въезжать в столицу через эти ворота, которые не ведут никуда и не приводят ниоткуда, — он бы решил, что оказался в ста лье от Парижа, настолько было необычайно зрелище этих четырех длинных рядов высоких и мощных деревьев, чьи кроны были облиты лунным светом, а подножия тонули в темноте, исполинские эти деревья чем-то напоминали строй великанов, стоящих на посту вдоль стен вавилонского города Но человек, на лицо которому падала густая тень, ничуть, казалось, не был удивлен открывшимся ему зрелищем, которое, несомненно, поразило бы жителя наших далеких окраин, прибывшего в Париж Напротив, эти тенистые аллеи, которые мы сравнили с арденнским лесом, были привычны человеку, нарушавшему своим присутствием таинственную пустынность аллеи, более того, судя по настойчивости, с какой незнакомец выбирал уголок потемнее, он считал такое безлюдное место вполне подходящим для того, что он задумал.
Он бродил по бульвару как человек, вынужденный из серьезных соображений предпринять эту ночную прогулку, и пристально разглядывал все, что попадалось ему на пути Незнакомец то и дело озирался по сторонам, задирал голову вверх, оглядывался и, в отличие от друга Пьеро, избегал редкие уголки, куда пробивался лунный свет.
С первого взгляда было чрезвычайно сложно определить, к какому классу общества принадлежит этот человек Однако стоило понаблюдать за его походкой, жестами, проследить за его бесцельным хождением по аллее, присмотреться к тому, с каким пристальным вниманием он изучает тот или иной предмет, и становилось понятно, с какой целью он явился в этот поздний час на бульвар Инвалидов.
Казалось, его словно магнитом притягивает к себе решетка особняка, в котором живет графиня Рапт.
Пробираясь вдоль стены и опасливо вытягивая шею, он почти касался головой прутьев, пытаясь проникнуть испытующим взглядом в небольшую рощицу, раскинувшуюся в десяти шагах по другую сторону ворот.
Только два человека могли иметь достаточную причину для прогулок в полночь вдоль решетки этого особняка — влюбленный или вор.
Влюбленный — потому что стоит как бы над законами, вор — потому что нарушает их.
На влюбленного незнакомец похож не был.
Кроме того, единственным влюбленным, который мог бы здесь гулять, являлся Петрус, а, как известно читателям, Сальватор велел ему либо сидеть дома, либо гулять где-нибудь в другом месте.
Отметим, что Петрус свято исполнил предписание Сальватора и остался дома.
Правда, Сальватор совершенно его успокоил, зайдя в мастерскую накануне вечером и показав полмиллиона франков, которые Сальватору принес ровно в девять, как и обещал, мэтр Баратто.
Мы уже сказали, что незнакомец не был похож на влюбленного. Прибавим, что с Петрусом у него тем более не было ничего общего.
Это был человек среднего роста, и с какой бы стороны вы на него ни смотрели, он был похож на мячик. На нем было длинное одеяние, доходившее ему до пят, и, отвесно ниспадая от воротника до самой земли, напоминало скорее левит или персидское платье, чем обычный редингот. Широкополая шляпа с невысокой тульей придавала ему сходство с протестантским священником или американским квакером. Его лицо опушали широкие густые бакенбарды, поднимавшиеся до самых бровей и почти скрывавшие лицо.
Он бродил по бульвару как человек, вынужденный из серьезных соображений предпринять эту ночную прогулку, и пристально разглядывал все, что попадалось ему на пути Незнакомец то и дело озирался по сторонам, задирал голову вверх, оглядывался и, в отличие от друга Пьеро, избегал редкие уголки, куда пробивался лунный свет.
С первого взгляда было чрезвычайно сложно определить, к какому классу общества принадлежит этот человек Однако стоило понаблюдать за его походкой, жестами, проследить за его бесцельным хождением по аллее, присмотреться к тому, с каким пристальным вниманием он изучает тот или иной предмет, и становилось понятно, с какой целью он явился в этот поздний час на бульвар Инвалидов.
Казалось, его словно магнитом притягивает к себе решетка особняка, в котором живет графиня Рапт.
Пробираясь вдоль стены и опасливо вытягивая шею, он почти касался головой прутьев, пытаясь проникнуть испытующим взглядом в небольшую рощицу, раскинувшуюся в десяти шагах по другую сторону ворот.
Только два человека могли иметь достаточную причину для прогулок в полночь вдоль решетки этого особняка — влюбленный или вор.
Влюбленный — потому что стоит как бы над законами, вор — потому что нарушает их.
На влюбленного незнакомец похож не был.
Кроме того, единственным влюбленным, который мог бы здесь гулять, являлся Петрус, а, как известно читателям, Сальватор велел ему либо сидеть дома, либо гулять где-нибудь в другом месте.
Отметим, что Петрус свято исполнил предписание Сальватора и остался дома.
Правда, Сальватор совершенно его успокоил, зайдя в мастерскую накануне вечером и показав полмиллиона франков, которые Сальватору принес ровно в девять, как и обещал, мэтр Баратто.
Мы уже сказали, что незнакомец не был похож на влюбленного. Прибавим, что с Петрусом у него тем более не было ничего общего.
Это был человек среднего роста, и с какой бы стороны вы на него ни смотрели, он был похож на мячик. На нем было длинное одеяние, доходившее ему до пят, и, отвесно ниспадая от воротника до самой земли, напоминало скорее левит или персидское платье, чем обычный редингот. Широкополая шляпа с невысокой тульей придавала ему сходство с протестантским священником или американским квакером. Его лицо опушали широкие густые бакенбарды, поднимавшиеся до самых бровей и почти скрывавшие лицо.