Страница:
— Хорошо. Я слышал, что они живут под вымышленными именами. Вам об этом что-нибудь известно?
— Да, и из достоверного источника. Их настоящая фамилия — Маду, а не Букмоны.
— Как они жили, с тех пор как уехали из Нанси?
— В физическом отношении — довольно хорошо, в нравственном — ужасно. Дурачили людей, а когда дураков не встречали, брали в долг. Если вам угодно дать мне еще сутки, я смогу предоставить вам более точные сведения.
— Ни к чему, я нынче вечером уезжаю. Кроме того, я знаю все, что хотел знать.
Он вынул из кармана пять луидоров.
— Вот задаток, — сказал он, вручая деньги Овсюгу. — Возможно, вы получите письменные приказания без подписи. Каждый из таких приказов будет сопровождаться небольшой суммой, чтобы вознаградить вас за труды. Отправляйте ответы на эти запросы до востребования в Рим. Я узнаю ваши письма по трем значкам "X" на конверте.
Овсюг поклонился и вопросительно повел рукой: «Пока все?»
Монсеньор Колетти понял его жест.
— Глаз не спускайте с наших двух друзей. Держитесь наготове, чтобы в любую минуту дать мне сведения, которые я от вас потребую. Ступайте.
Овсюг вышел, пятясь.
Монсеньор Колетти подождал, пока закроется дверь, помолчал, подумал и наконец сказал:
— Ну, теперь к другому!
Он вышел из молельни, прошел через гостиную и отворил дверь в кабинет.
Он нашел там аббата Букмона. Тот устроился в большом кресле и, глядя в потолок, вертел большими пальцами.
— Итак, господин аббат, можете ли вы мне сказать, — спросил он, как вас приняла госпожа де Ламот-Гудан?
— Княгиня, кажется, согласилась, чтобы я стал ее исповедником, — отвечал аббат.
— Что значит — кажется? — удивился иезуит — Княгиня не слишком разговорчива, — продолжал аббат. — Вы, ваша милость, должны это знать. Я не могу точно сказать, какое впечатление у нее сложилось по моему поводу, вот почему я вам и ответил кажется, княгиня согласилась.
— Вы закрепились в их доме?
— По мнению маркизы де Латурнель — да.
— Тогда таково должно быть и ваше мнение. Не будем больше к этому возвращаться. Я вас пригласил затем, чтобы дать указания, как вы должны себя держать с госпожой де Ламот-Гудан.
— Я жду ваших приказаний, монсеньер.
— Прежде чем приступить к делу, скажу два слова о средствах, которые я имею в своем распоряжении, чтобы развеять ваши сомнения, — на тот маловероятный случай, если они у вас есть, — и даже при необходимости заменить сомнение преданностью Вас выгнали из Нансийской семинарии. Я знаю почему. Это то, что касается вас. Что же до вашего брата, то, как вам известно, в Антверпене имеется некий Христос Ван-Дейка .
— Ваше преосвященство! — покраснев, перебил его аббат Букмон. — Зачем предполагать, что вам придется прибегать к угрозам? Вы и так можете делать все, что пожелаете, с вашими покорными рабами.
— Я этого и не предполагаю. Я веду красивую игру, ведь я большой игрок! Я раскрываю свои карты, только и всего Аббат поджал губы, и стало слышно, как он скрипнул зубами. Он опустил глаза, но прелат успел заметить, как в них вспыхнул злой огонек.
Монсеньор Колетти выждал, пока аббат придет в себя.
— Ну вот, — сказал иезуит, — теперь, когда мы договорились, выслушайте меня. Жена маршала де Ламот-Гудана — при смерти. Вам не придется долго быть ее духовником. Но, приложив старание и умение, вы сможете обратить минуты в дни, а дни — в годы.
— Я слушаю, монсеньор.
— Когда вы узнаете исповедь княгини, вам станут понятны некоторые мои указания, хотя сейчас они могут показаться вам неясными.
— Я постараюсь понять, — пообещал аббат Букмон с улыбкой.
— Супруга маршала совершила оплошность, — продолжал прелат. — И это оплошность такого рода и такой важности, что, если она не получит на земле прощение лица, которое она оскорбила, я сильно сомневаюсь, попадет ли она на небеса. Вот что я вам поручаю ей показать.
— Должен ли я знать, какого рода этот грех, чтобы внушить необходимость земного прошения?
— Вы это узнаете, когда княгиня вам все расскажет.
— Я бы хотел иметь время подготовить свои доводы.
— Представьте, к примеру, один из тех грехов, который мог бы отпустить лишь сам Иисус Христос!
— Прелюбодеяние? — осмелился предположить аббат.
— Прошу заметить: я этого слова не произносил, — сказал итальянец. — Но если бы это было именно прелюбодеяние, вы полагаете, княгиня получит прощение небес, не добившись его прежде от мужа?
Аббат невольно вздрогнул: он смутно понимал, куда клонит итальянец. Как бы ни был он сам порочен, флорентийская месть епископа его пугала. Вероятно, он лучше бы понял и скорее бы принял яд из рук Медичи и Борджа.
Однако каким бы чудовищным ни представлялось ему поручение, он даже не подумал сделать хоть малейшее замечание: он чувствовал себя зайцем в когтях тигра.
— Ну, вы готовы за это взяться? — спросил итальянец.
— С удовольствием, ваше преосвященство, но я бы хотел понять…
— Понять? А зачем? Разве вы так уж давно приняты в Святой орден, что забыли первую заповедь: Perinde ас cadaver.
Повинуйтесь без возражений, не задумываясь, слепо, повинуйтесь как мертвец!
— Я обязуюсь, — торжественно произнес аббат, — точно исполнить поручение, которое вы мне доверяете, и повиноваться.
— Так, хорошо! — похвалил монсеньор Колетти.
Он подошел к секретеру и достал оттуда небольшой, туго набитый сафьяновый бумажник.
— Я знаю, что вы крайне бедны, — заметил прелат. — Исполняя мои приказания, вы,
возможно, войдете в непредвиденные расходы. Я беру их все на свой счет. А когда мое поручение будет исполнено, вы получите в благодарность за свою службу сумму, равную той, что лежит в этом бумажнике.
Аббат Букмон покраснел и задрожал от удовольствия, ему пришлось собраться с силами, прежде чем он коснулся бумажника кончиками пальцев и опустил его в карман, даже не заглянув внутрь.
— Я могу идти? — спросил аббат, торопясь расстаться с итальянцем.
— Еще одно слово, — молвил тот.
Аббат поклонился.
— В каких вы отношениях с маркизой де Латурнель?
— В очень хороших.
— Ас графом Раптом?
— В очень плохих.
— Иными словами, у вас нет ни причины, ни желания быть ему приятным?
— Ни малейшего, ваше преосвященство, скорее, наоборот.
— И если несчастье неизбежно должно произойти с кемнибудь, вы бы предпочли, чтобы это был он, и никто иной?
— Совершенно верно, ваше преосвященство.
— Тогда, аббат, в точности исполняйте все мои указания, и вы будете отмщены.
— А-а, теперь я все понял! — воскликнул аббат, порозовев от удовольствия.
— Тихо, сударь! Мне это знать ни к чему.
— Через неделю, ваше преосвященство, ждите вестей… Куда писать?
— В Рим, на виа Умильта.
— Спасибо, ваше преосвященство, помогай вам Господь в вашем путешествии!
— Благодарю вас, господин аббат. Если пожелание и смелое, то намерение доброе.
Аббат поклонился и вышел через потайную дверь, которую перед ним отворил прелат.
Вернувшись в гостиную, монсеньор Колетти застал там маркизу де Латурнель.
Старая святоша пришла попрощаться со своим духовником.
Тот покончил в Париже со всеми делами и стремился уехать как можно скорее, а потому хотел избежать душещипательной сцены, которую ему собиралась устроить старая маркиза. Он раскрыл было рот, чтобы выразить пожелание или, скорее, представить это как настоятельную необходимость: собраться с мыслями перед опасным путешествием в Китай. Вдруг выездной лакей маркизы поспешно вошел в гостиную и доложил: с г-жой де Ламот-Гудан случился нервный припадок такой силы, что подумали было даже, как бы она не умерла во время приступа.
Его преосвященство пошел красными пятнами, когда услышал эту новость.
— Маркиза! — проговорил он. — Слышите? Нельзя терять ни минуты.
— Я бегу к невестке! — воскликнула маркиза и подскочила в кресле.
— Ошибаетесь! — остановил он ее. — Бежать нужно не к госпоже де Ламот-Гудан.
— Куда же, монсеньор?
— К аббату Букмону.
— Вы правы, ваше преосвященство. Ее душа еще более уязвима, чем ее тело. Прощайте, достойный друг. Храни вас Бог в вашем долгом путешествии через океан.
— Я пересеку его в молитвах о вас и ваших родных, маркиза, — отозвался прелат, сложив руки на груди.
Маркиза укатила в своей карете. Спустя четверть часа коляска, запряженная тройкой почтовых лошадей, увозила его преосвященство Колетти в Рим.
XX. Глава, в которой Аббат Букмон принимается за старое
XXI. То die — to sleep
— Да, и из достоверного источника. Их настоящая фамилия — Маду, а не Букмоны.
— Как они жили, с тех пор как уехали из Нанси?
— В физическом отношении — довольно хорошо, в нравственном — ужасно. Дурачили людей, а когда дураков не встречали, брали в долг. Если вам угодно дать мне еще сутки, я смогу предоставить вам более точные сведения.
— Ни к чему, я нынче вечером уезжаю. Кроме того, я знаю все, что хотел знать.
Он вынул из кармана пять луидоров.
— Вот задаток, — сказал он, вручая деньги Овсюгу. — Возможно, вы получите письменные приказания без подписи. Каждый из таких приказов будет сопровождаться небольшой суммой, чтобы вознаградить вас за труды. Отправляйте ответы на эти запросы до востребования в Рим. Я узнаю ваши письма по трем значкам "X" на конверте.
Овсюг поклонился и вопросительно повел рукой: «Пока все?»
Монсеньор Колетти понял его жест.
— Глаз не спускайте с наших двух друзей. Держитесь наготове, чтобы в любую минуту дать мне сведения, которые я от вас потребую. Ступайте.
Овсюг вышел, пятясь.
Монсеньор Колетти подождал, пока закроется дверь, помолчал, подумал и наконец сказал:
— Ну, теперь к другому!
Он вышел из молельни, прошел через гостиную и отворил дверь в кабинет.
Он нашел там аббата Букмона. Тот устроился в большом кресле и, глядя в потолок, вертел большими пальцами.
— Итак, господин аббат, можете ли вы мне сказать, — спросил он, как вас приняла госпожа де Ламот-Гудан?
— Княгиня, кажется, согласилась, чтобы я стал ее исповедником, — отвечал аббат.
— Что значит — кажется? — удивился иезуит — Княгиня не слишком разговорчива, — продолжал аббат. — Вы, ваша милость, должны это знать. Я не могу точно сказать, какое впечатление у нее сложилось по моему поводу, вот почему я вам и ответил кажется, княгиня согласилась.
— Вы закрепились в их доме?
— По мнению маркизы де Латурнель — да.
— Тогда таково должно быть и ваше мнение. Не будем больше к этому возвращаться. Я вас пригласил затем, чтобы дать указания, как вы должны себя держать с госпожой де Ламот-Гудан.
— Я жду ваших приказаний, монсеньер.
— Прежде чем приступить к делу, скажу два слова о средствах, которые я имею в своем распоряжении, чтобы развеять ваши сомнения, — на тот маловероятный случай, если они у вас есть, — и даже при необходимости заменить сомнение преданностью Вас выгнали из Нансийской семинарии. Я знаю почему. Это то, что касается вас. Что же до вашего брата, то, как вам известно, в Антверпене имеется некий Христос Ван-Дейка .
— Ваше преосвященство! — покраснев, перебил его аббат Букмон. — Зачем предполагать, что вам придется прибегать к угрозам? Вы и так можете делать все, что пожелаете, с вашими покорными рабами.
— Я этого и не предполагаю. Я веду красивую игру, ведь я большой игрок! Я раскрываю свои карты, только и всего Аббат поджал губы, и стало слышно, как он скрипнул зубами. Он опустил глаза, но прелат успел заметить, как в них вспыхнул злой огонек.
Монсеньор Колетти выждал, пока аббат придет в себя.
— Ну вот, — сказал иезуит, — теперь, когда мы договорились, выслушайте меня. Жена маршала де Ламот-Гудана — при смерти. Вам не придется долго быть ее духовником. Но, приложив старание и умение, вы сможете обратить минуты в дни, а дни — в годы.
— Я слушаю, монсеньор.
— Когда вы узнаете исповедь княгини, вам станут понятны некоторые мои указания, хотя сейчас они могут показаться вам неясными.
— Я постараюсь понять, — пообещал аббат Букмон с улыбкой.
— Супруга маршала совершила оплошность, — продолжал прелат. — И это оплошность такого рода и такой важности, что, если она не получит на земле прощение лица, которое она оскорбила, я сильно сомневаюсь, попадет ли она на небеса. Вот что я вам поручаю ей показать.
— Должен ли я знать, какого рода этот грех, чтобы внушить необходимость земного прошения?
— Вы это узнаете, когда княгиня вам все расскажет.
— Я бы хотел иметь время подготовить свои доводы.
— Представьте, к примеру, один из тех грехов, который мог бы отпустить лишь сам Иисус Христос!
— Прелюбодеяние? — осмелился предположить аббат.
— Прошу заметить: я этого слова не произносил, — сказал итальянец. — Но если бы это было именно прелюбодеяние, вы полагаете, княгиня получит прощение небес, не добившись его прежде от мужа?
Аббат невольно вздрогнул: он смутно понимал, куда клонит итальянец. Как бы ни был он сам порочен, флорентийская месть епископа его пугала. Вероятно, он лучше бы понял и скорее бы принял яд из рук Медичи и Борджа.
Однако каким бы чудовищным ни представлялось ему поручение, он даже не подумал сделать хоть малейшее замечание: он чувствовал себя зайцем в когтях тигра.
— Ну, вы готовы за это взяться? — спросил итальянец.
— С удовольствием, ваше преосвященство, но я бы хотел понять…
— Понять? А зачем? Разве вы так уж давно приняты в Святой орден, что забыли первую заповедь: Perinde ас cadaver.
Повинуйтесь без возражений, не задумываясь, слепо, повинуйтесь как мертвец!
— Я обязуюсь, — торжественно произнес аббат, — точно исполнить поручение, которое вы мне доверяете, и повиноваться.
— Так, хорошо! — похвалил монсеньор Колетти.
Он подошел к секретеру и достал оттуда небольшой, туго набитый сафьяновый бумажник.
— Я знаю, что вы крайне бедны, — заметил прелат. — Исполняя мои приказания, вы,
возможно, войдете в непредвиденные расходы. Я беру их все на свой счет. А когда мое поручение будет исполнено, вы получите в благодарность за свою службу сумму, равную той, что лежит в этом бумажнике.
Аббат Букмон покраснел и задрожал от удовольствия, ему пришлось собраться с силами, прежде чем он коснулся бумажника кончиками пальцев и опустил его в карман, даже не заглянув внутрь.
— Я могу идти? — спросил аббат, торопясь расстаться с итальянцем.
— Еще одно слово, — молвил тот.
Аббат поклонился.
— В каких вы отношениях с маркизой де Латурнель?
— В очень хороших.
— Ас графом Раптом?
— В очень плохих.
— Иными словами, у вас нет ни причины, ни желания быть ему приятным?
— Ни малейшего, ваше преосвященство, скорее, наоборот.
— И если несчастье неизбежно должно произойти с кемнибудь, вы бы предпочли, чтобы это был он, и никто иной?
— Совершенно верно, ваше преосвященство.
— Тогда, аббат, в точности исполняйте все мои указания, и вы будете отмщены.
— А-а, теперь я все понял! — воскликнул аббат, порозовев от удовольствия.
— Тихо, сударь! Мне это знать ни к чему.
— Через неделю, ваше преосвященство, ждите вестей… Куда писать?
— В Рим, на виа Умильта.
— Спасибо, ваше преосвященство, помогай вам Господь в вашем путешествии!
— Благодарю вас, господин аббат. Если пожелание и смелое, то намерение доброе.
Аббат поклонился и вышел через потайную дверь, которую перед ним отворил прелат.
Вернувшись в гостиную, монсеньор Колетти застал там маркизу де Латурнель.
Старая святоша пришла попрощаться со своим духовником.
Тот покончил в Париже со всеми делами и стремился уехать как можно скорее, а потому хотел избежать душещипательной сцены, которую ему собиралась устроить старая маркиза. Он раскрыл было рот, чтобы выразить пожелание или, скорее, представить это как настоятельную необходимость: собраться с мыслями перед опасным путешествием в Китай. Вдруг выездной лакей маркизы поспешно вошел в гостиную и доложил: с г-жой де Ламот-Гудан случился нервный припадок такой силы, что подумали было даже, как бы она не умерла во время приступа.
Его преосвященство пошел красными пятнами, когда услышал эту новость.
— Маркиза! — проговорил он. — Слышите? Нельзя терять ни минуты.
— Я бегу к невестке! — воскликнула маркиза и подскочила в кресле.
— Ошибаетесь! — остановил он ее. — Бежать нужно не к госпоже де Ламот-Гудан.
— Куда же, монсеньор?
— К аббату Букмону.
— Вы правы, ваше преосвященство. Ее душа еще более уязвима, чем ее тело. Прощайте, достойный друг. Храни вас Бог в вашем долгом путешествии через океан.
— Я пересеку его в молитвах о вас и ваших родных, маркиза, — отозвался прелат, сложив руки на груди.
Маркиза укатила в своей карете. Спустя четверть часа коляска, запряженная тройкой почтовых лошадей, увозила его преосвященство Колетти в Рим.
XX. Глава, в которой Аббат Букмон принимается за старое
Действительно, через несколько минут после отъезда маркизы де Латурнель и достойного аббата Букмона с супругой маршала де Ламот-Тудана случился настолько сильный припадок, что бывшая при ней камеристка огласила особняк истошным криком: «Мадам умирает!»
Старый врач маршала, которого княгиня упорно отказывалась принять, прибежал на зов Грушки и по тревожным симптомам определил, что это предсмертный приступ и что княгине осталось жить не больше суток.
Маршал прибыл в то время, как врач выходил из апартаментов черкешенки. Увидев мрачное лицо доктора, г-н де ЛамотГудан все понял.
— Княгиня в опасности? — спросил он.
Доктор грустно кивнул.
— Ее нельзя спасти? — продолжал маршал.
— Невозможно, — отвечал доктор.
— Из-за чего она, по-вашему, умирает?
— Тоска…
Маршал внезапно помрачнел.
— Вы полагаете, доктор, что я лично мог причинить княгине боль? — печально вымолвил маршал.
— Нет, — покачал головой врач.
— Вы знаете ее уже двадцать лет, — продолжал маршал де Ламот-Гудан. — Вы, как и я, наблюдали за тем, что ее сиятельство находилась непрестанно в состоянии, так сказать, летаргии. Когда я вас об этом спросил, вы привели мне тысячу похожих примеров, и я решил, что, как вы мне и говорили, эта дремота, в которую впадала княгиня по любому поводу, являлась результатом ее слабой конституции. Но в этот час вы объясняете ее смерть тоской. Объясните же, друг мой, вашу мысль, и если вы сделали по этому поводу какое-нибудь замечание, не оставляйте меня в неведении.
— Маршал! — сказал врач. — Я не заметил ничего, что в отдельности и наверняка могло бы подтвердить это мнение. Но, судя по всем этим отдельным фактам, для меня ясно, что только тоской объясняется смертельная болезнь госпожи де ЛамотГудан.
— Это мнение светского человека или философа, доктор.
Я же прошу вас дать научное объяснение, представить мнение врача.
— Господин маршал! Настоящий врач — философ, который изучает тело лишь для того, чтобы лучше узнать душу. За госпожой де Ламот-Тудан я наблюдал старательно, хотя это было и непросто. Но результат сомнений не вызывает, маршал.
Это так же верно, как то, что мы сейчас стоим друг против друга.
И я утверждаю, насколько может утверждать человек на основании общих фактов, что госпожу де Ламот-Тудан сводит в могилу неизбывная и страшная тоска.
— Ваш ответ меня вполне удовлетворил, друг мой, — взволнованно проговорил маршал, протягивая старому доктору руки. — И если я вас спрашивал, то не столько для того, чтобы знать ваше мнение, как ради того, чтобы укрепиться в собственном. Еще двадцать лет назад, друг мой, эта мысль пришла мне в голову. И если я ею не поделился ни с кем, даже с вами, человеком, которому я доверяю безгранично, то вот почему:
я подумал, что страдание женщины, которую любит муж, объясняется только одним: она согрешила!
— Маршал! — перебил его доктор и покраснел. — Поверьте, мне ни на минуту не приходила в голову эта мысль!
— Я в этом уверен, друг мой, — сказал маршал, крепко пожимая руки доктору. — Теперь прощайте! Не будет ли у вас какого-нибудь специального предписания, распоряжения относительно здоровья княгини?
— Нет, маршал, — отвечал врач. — Ее сиятельство отойдет без болей, тихо: жизнь угасает в ней, словно свеча. Она просто закроет глаза, и смерть ее будет похожа на сон.
Маршал де Ламот-Тудан печально наклонил голову и еще раз на прощание пожал доктору руку. Тот удалился.
Спустя минуту маршал вошел в спальню княгини. Та лежала на белых простынях — белолицая, беловолосая, в белых одеждах, и была похожа на мертвую невесту. Не хватало только священника, свечей и серебряной чаши со святой водой.
Маршал де Ламот-Гудан не смог сдержать дрожи. Он не раз сталкивался со смертью на войне, и вид ее был ему не в диковинку. Но ему, отважному воину, было непонятно, как можно безропотно ее принимать, не защищаясь и не пытаясь ее победить.
Эта тихая смерть, без сопротивления, без какого бы то ни было возмущения вызывала в нем удивление. Он почувствовал, как ноги у него подкосились, словно у малого ребенка, взвалившего на плечи непосильный груз: он на цыпочках приблизился к кровати больной и ласково спросил:
— Вам плохо?
— Нет, — отозвалась княгиня Рина, повернув голову в его сторону.
— Вы больны?
— Нет, — снова сказала она.
— Я встретил выходившего от вас доктора, — продолжал настаивать маршал.
— Да, — кивнула черкешенка.
— Вам хочется чего-нибудь?
— Да.
Чего же?
— Пригласите священника.
В это самое мгновение камеристка объявила о прибытии маркизы де Латурнель и аббата Букмона. На время исповеди маршал с маркизой удалились в будуар княгини.
Мы знаем грехи г-жи де Ламот-Гудан, а потому не станем повторяться и приводить их читателям.
Аббат Букмон очень скоро понял, насколько ответственное поручение дал ему монсеньор Колетти: г-ну Раиту была уготована достойная месть.
— Сестра! — молвил аббат. — Вы осознаете, насколько велик ваш грех?
— Да, — молвила княгиня.
— Вы пытались его загладить?
— Да.
— Каким образом?
— Искуплением.
— Этого хотя и много, но недостаточно. Существуют более действенные способы для искупления хрехов.
— Познакомьте меня с ними.
— Если человек украл, — после минутного размышления заговорил аббат, — то, по-вашему, его раскаяние равносильно возвращению украденной вещи?
— Нет, — сказала умирающая, не догадываясь, куда клонит аббат.
— Ваши грехи, дорогая сестра, сродни тому, о котором я веду речь, и искупаются тем же способом.
— Что это значит?
— Вы украли честь у своего супруга. Так как возместить его убытки невозможно, честное и искреннее признание равносильно в вашем случае возвращению украденной вещи.
— Ни за что! . — закричала было княгиня.
Внезапно она замолчала, испугавшись, что ее услышат в будуаре. Она приподнялась, повернулась к аббату и так на него посмотрела, что он невольно вздрогнул, хотя бы не робкого десятка — Вы дрожите, господин аббат? — продолжала княгиня, не сводя с него пристального взгляда.
— Ну да, сестра! — смущенно пролепетал аббат.
— Вы сами дрожите при мысли о столь страшном искуплении, — в волнении продолжала умирающая.
— Да, сестра, я представляю себе возможные последствия такого признания и искренне вам сочувствую.
— Так вы беспокоитесь только за меня, господин аббат?
— Разумеется, сестра.
— Хорошо, — обронила княгиня после минутного размышления. — Не будем больше об этом и вернемся к тому способу искупления, который вы мне предлагаете.
Бедняжке никогда не приходилось так много говорить Она на минутку умолкла, словно исчерпав свои силы, и на лбу у нее выступили капельки пота.
Аббат счел за благо промолчать. Первой тишину нарушила снова сама княгиня.
— Господин аббат! — сказала она. — Что будет, если я не сделаю признания, которое вы от меня требуете?
— Вы обречете себя на вечные муки в мире ином.
— И полный покой для господина маршала на земле?
— Естественно, сестра, однако .
— Не считаете ли вы, господин аббат, что искупление будет еще более полным, если ценой вечного страдания я обеспечу покой моего супруга?
— Нет, — возразил аббат, чрезвычайно смутившись этим вопросом. — Нет, — повторил он, будто простое повторение этого слова, за неимением довода, делало ответ более убедительным — Соблаговолите объяснить почему, господин аббат! — настаивала княгиня.
— Своим спасением не торгуют, сестра, — назидательно выговорил аббат, пытаясь запугать несчастную женщину. — Его не купить ни за какие деньги, его можно только заслужить — А разве обеспечить чужой покой не означает заслужить собственное спасение?
— Нет, сестра Если бы у вас было впереди еще несколько лет, я бы предоставил Провидению просветить вас на этот счет Но вы скоро отдадите Богу душу, и не пристало вам сомневаться в том, что отдать ее надобно чистой от всякой скверны. Я согласен: способ, которым вам надлежит смыть с себя грех, ужасен. Но выбора у вас нет, а вы должны принять то, что вам предлагается по милости Божией.
— Значит, жизнь честного человека, запятнанного по моей вине, будет разбита? — прошептала княгиня. — И подает мне этот совет священник! О Боже! Направь меня! Просвети мою душу, темную, будто тюремная камера!
— Да будет так! — заикаясь, проговорил аббат.
— Господин аббат, — решительно произнесла г-жа де ЛамотТудан, — поклянитесь перед Богом, что такое искупление необходимо.
— Всякая клятва кощунственна, сестра, — строго возразил священник.
— Тогда, господин аббат, приведите мне доводы в пользу вашего совета. Дайте хотя бы один! Я готова повиноваться, но хочу понять…
— Все это по слабости ума и из гордыни, сестра. Праведнику не нужно доказывать, он и так все чувствует.
— Это оттого, что я не чувствую, господин аббат, а потому покорно молю меня просветить.
— Повторяю: это ваша гордыня, ваш разум восстают против совести. Зато ваша совесть вопиет, так что мне даже нет нужды повторять: «Все зло, которое ты совершила, ты же должна и исправить» Вот высший приказ, вот Божья воля. Однако что значит крик совести для извращенного ума? Предположим, что вы явитесь на Божий Суд, запятнанная этим преступлением, хотя могли бы прийти чистой! Вы полагаете, Господь в своей строгости и справедливости не вызовет посланца, который скажет оскорбленному мужу: «Человек! Женщина, бывшая твоей перед Богом, предала тебя среди людей»
— Смилуйтесь, господин аббат! — вскричала, потерявшись, несчастная женщина.
— "Человек! — пронзительным голосом продолжал аббат. — Эта женщина получила от меня совет попросить у тебя прощения за свое прегрешение, но она оказалась преступницей и явилась преклонить колени на ступени моего трона, неся с собою скверну"
— Смилуйтесь, смилуйтесь! — повторила княгиня.
— "Нет, никакой милости! — скажет Господь. — Человек!
Будь безжалостен к этой негодяйке и прокляни ее имя на земле, как я накажу ее душу на небесах!" Вот какое страшное наказание готовит нам Господь — как на небесах, так и на этом свете.
Повторяю: Господь не допустит, чтобы данный вам муж остался в неведении относительно вашего преступления и своего позора.
— Довольно, господин аббат! — властно вскричала княгиня.
К ней на время вернулись силы, она внезапно приподнялась, и, указав пальцем на дверь, спокойно прибавила:
— Я никому не позволю уведомлять моего мужа! Ступайте и предупредите господина маршала, что я его жду.
Аббат побледнел под высокомерным взглядом княгини.
— Ваше сиятельство! — промямлил он. — Я слышу в вашем тоне горечь, причину которой не могу понять.
— Я говорю с вами, господин аббат, — гордо отвечала княгиня, — как с человеком, чьи замыслы я, не понимая, лишь смутно подозреваю. Соблаговолите, пожалуйста, выйти и попросить господина маршала зайти ко мне.
Она отвернулась и уронила голову на подушки.
Аббат бросил на несчастную злобный взгляд и вышел.
Однако происшедшая сцена оказалась не по силам бедняжке княгине. После того как ей пришлось выдержать натиск аббата, она почувствовала себя совершенно разбитой. Когда маршал вошел к ней в спальню, он глухо простонал, увидев ее поверженной: ему почудилось, что она с минуты на минуту отдаст Богу душу.
Маршал подозвал камеристку, та подбежала к кровати своей хозяйки и, растерев княгине виски, постепенно привела ее в чувство.
Едва умирающая открыла глаза, она с ужасом повернула голову в сторону двери.
— Что, дорогая? — ласково спросил маршал.
— Он ушел? — дрожащим голосом спросила княгиня.
— Кто, ваше сиятельство? — спросила верная Грушка, и глаза ее подернулись слезой.
— Священник! — пояснила г-жа де Ламот-Гудан, и на ее лице отразился ужас, будто в комнату вошел целый легион дьяволов под предводительством аббата Букмона.
— Да, — сказал маршал и насупился при мысли, что именно аббат поверг его супругу в отчаяние.
— Ах! — с облегчением выдохнула княгиня, словно с ее груди свалился камень.
Она повернулась к камеристке и приказала:
— Ступай, Грушка, мне нужно поговорить с маршалом.
Девушка удалилась, оставив княгиню наедине с супругом.
Старый врач маршала, которого княгиня упорно отказывалась принять, прибежал на зов Грушки и по тревожным симптомам определил, что это предсмертный приступ и что княгине осталось жить не больше суток.
Маршал прибыл в то время, как врач выходил из апартаментов черкешенки. Увидев мрачное лицо доктора, г-н де ЛамотГудан все понял.
— Княгиня в опасности? — спросил он.
Доктор грустно кивнул.
— Ее нельзя спасти? — продолжал маршал.
— Невозможно, — отвечал доктор.
— Из-за чего она, по-вашему, умирает?
— Тоска…
Маршал внезапно помрачнел.
— Вы полагаете, доктор, что я лично мог причинить княгине боль? — печально вымолвил маршал.
— Нет, — покачал головой врач.
— Вы знаете ее уже двадцать лет, — продолжал маршал де Ламот-Гудан. — Вы, как и я, наблюдали за тем, что ее сиятельство находилась непрестанно в состоянии, так сказать, летаргии. Когда я вас об этом спросил, вы привели мне тысячу похожих примеров, и я решил, что, как вы мне и говорили, эта дремота, в которую впадала княгиня по любому поводу, являлась результатом ее слабой конституции. Но в этот час вы объясняете ее смерть тоской. Объясните же, друг мой, вашу мысль, и если вы сделали по этому поводу какое-нибудь замечание, не оставляйте меня в неведении.
— Маршал! — сказал врач. — Я не заметил ничего, что в отдельности и наверняка могло бы подтвердить это мнение. Но, судя по всем этим отдельным фактам, для меня ясно, что только тоской объясняется смертельная болезнь госпожи де ЛамотГудан.
— Это мнение светского человека или философа, доктор.
Я же прошу вас дать научное объяснение, представить мнение врача.
— Господин маршал! Настоящий врач — философ, который изучает тело лишь для того, чтобы лучше узнать душу. За госпожой де Ламот-Тудан я наблюдал старательно, хотя это было и непросто. Но результат сомнений не вызывает, маршал.
Это так же верно, как то, что мы сейчас стоим друг против друга.
И я утверждаю, насколько может утверждать человек на основании общих фактов, что госпожу де Ламот-Тудан сводит в могилу неизбывная и страшная тоска.
— Ваш ответ меня вполне удовлетворил, друг мой, — взволнованно проговорил маршал, протягивая старому доктору руки. — И если я вас спрашивал, то не столько для того, чтобы знать ваше мнение, как ради того, чтобы укрепиться в собственном. Еще двадцать лет назад, друг мой, эта мысль пришла мне в голову. И если я ею не поделился ни с кем, даже с вами, человеком, которому я доверяю безгранично, то вот почему:
я подумал, что страдание женщины, которую любит муж, объясняется только одним: она согрешила!
— Маршал! — перебил его доктор и покраснел. — Поверьте, мне ни на минуту не приходила в голову эта мысль!
— Я в этом уверен, друг мой, — сказал маршал, крепко пожимая руки доктору. — Теперь прощайте! Не будет ли у вас какого-нибудь специального предписания, распоряжения относительно здоровья княгини?
— Нет, маршал, — отвечал врач. — Ее сиятельство отойдет без болей, тихо: жизнь угасает в ней, словно свеча. Она просто закроет глаза, и смерть ее будет похожа на сон.
Маршал де Ламот-Тудан печально наклонил голову и еще раз на прощание пожал доктору руку. Тот удалился.
Спустя минуту маршал вошел в спальню княгини. Та лежала на белых простынях — белолицая, беловолосая, в белых одеждах, и была похожа на мертвую невесту. Не хватало только священника, свечей и серебряной чаши со святой водой.
Маршал де Ламот-Гудан не смог сдержать дрожи. Он не раз сталкивался со смертью на войне, и вид ее был ему не в диковинку. Но ему, отважному воину, было непонятно, как можно безропотно ее принимать, не защищаясь и не пытаясь ее победить.
Эта тихая смерть, без сопротивления, без какого бы то ни было возмущения вызывала в нем удивление. Он почувствовал, как ноги у него подкосились, словно у малого ребенка, взвалившего на плечи непосильный груз: он на цыпочках приблизился к кровати больной и ласково спросил:
— Вам плохо?
— Нет, — отозвалась княгиня Рина, повернув голову в его сторону.
— Вы больны?
— Нет, — снова сказала она.
— Я встретил выходившего от вас доктора, — продолжал настаивать маршал.
— Да, — кивнула черкешенка.
— Вам хочется чего-нибудь?
— Да.
Чего же?
— Пригласите священника.
В это самое мгновение камеристка объявила о прибытии маркизы де Латурнель и аббата Букмона. На время исповеди маршал с маркизой удалились в будуар княгини.
Мы знаем грехи г-жи де Ламот-Гудан, а потому не станем повторяться и приводить их читателям.
Аббат Букмон очень скоро понял, насколько ответственное поручение дал ему монсеньор Колетти: г-ну Раиту была уготована достойная месть.
— Сестра! — молвил аббат. — Вы осознаете, насколько велик ваш грех?
— Да, — молвила княгиня.
— Вы пытались его загладить?
— Да.
— Каким образом?
— Искуплением.
— Этого хотя и много, но недостаточно. Существуют более действенные способы для искупления хрехов.
— Познакомьте меня с ними.
— Если человек украл, — после минутного размышления заговорил аббат, — то, по-вашему, его раскаяние равносильно возвращению украденной вещи?
— Нет, — сказала умирающая, не догадываясь, куда клонит аббат.
— Ваши грехи, дорогая сестра, сродни тому, о котором я веду речь, и искупаются тем же способом.
— Что это значит?
— Вы украли честь у своего супруга. Так как возместить его убытки невозможно, честное и искреннее признание равносильно в вашем случае возвращению украденной вещи.
— Ни за что! . — закричала было княгиня.
Внезапно она замолчала, испугавшись, что ее услышат в будуаре. Она приподнялась, повернулась к аббату и так на него посмотрела, что он невольно вздрогнул, хотя бы не робкого десятка — Вы дрожите, господин аббат? — продолжала княгиня, не сводя с него пристального взгляда.
— Ну да, сестра! — смущенно пролепетал аббат.
— Вы сами дрожите при мысли о столь страшном искуплении, — в волнении продолжала умирающая.
— Да, сестра, я представляю себе возможные последствия такого признания и искренне вам сочувствую.
— Так вы беспокоитесь только за меня, господин аббат?
— Разумеется, сестра.
— Хорошо, — обронила княгиня после минутного размышления. — Не будем больше об этом и вернемся к тому способу искупления, который вы мне предлагаете.
Бедняжке никогда не приходилось так много говорить Она на минутку умолкла, словно исчерпав свои силы, и на лбу у нее выступили капельки пота.
Аббат счел за благо промолчать. Первой тишину нарушила снова сама княгиня.
— Господин аббат! — сказала она. — Что будет, если я не сделаю признания, которое вы от меня требуете?
— Вы обречете себя на вечные муки в мире ином.
— И полный покой для господина маршала на земле?
— Естественно, сестра, однако .
— Не считаете ли вы, господин аббат, что искупление будет еще более полным, если ценой вечного страдания я обеспечу покой моего супруга?
— Нет, — возразил аббат, чрезвычайно смутившись этим вопросом. — Нет, — повторил он, будто простое повторение этого слова, за неимением довода, делало ответ более убедительным — Соблаговолите объяснить почему, господин аббат! — настаивала княгиня.
— Своим спасением не торгуют, сестра, — назидательно выговорил аббат, пытаясь запугать несчастную женщину. — Его не купить ни за какие деньги, его можно только заслужить — А разве обеспечить чужой покой не означает заслужить собственное спасение?
— Нет, сестра Если бы у вас было впереди еще несколько лет, я бы предоставил Провидению просветить вас на этот счет Но вы скоро отдадите Богу душу, и не пристало вам сомневаться в том, что отдать ее надобно чистой от всякой скверны. Я согласен: способ, которым вам надлежит смыть с себя грех, ужасен. Но выбора у вас нет, а вы должны принять то, что вам предлагается по милости Божией.
— Значит, жизнь честного человека, запятнанного по моей вине, будет разбита? — прошептала княгиня. — И подает мне этот совет священник! О Боже! Направь меня! Просвети мою душу, темную, будто тюремная камера!
— Да будет так! — заикаясь, проговорил аббат.
— Господин аббат, — решительно произнесла г-жа де ЛамотТудан, — поклянитесь перед Богом, что такое искупление необходимо.
— Всякая клятва кощунственна, сестра, — строго возразил священник.
— Тогда, господин аббат, приведите мне доводы в пользу вашего совета. Дайте хотя бы один! Я готова повиноваться, но хочу понять…
— Все это по слабости ума и из гордыни, сестра. Праведнику не нужно доказывать, он и так все чувствует.
— Это оттого, что я не чувствую, господин аббат, а потому покорно молю меня просветить.
— Повторяю: это ваша гордыня, ваш разум восстают против совести. Зато ваша совесть вопиет, так что мне даже нет нужды повторять: «Все зло, которое ты совершила, ты же должна и исправить» Вот высший приказ, вот Божья воля. Однако что значит крик совести для извращенного ума? Предположим, что вы явитесь на Божий Суд, запятнанная этим преступлением, хотя могли бы прийти чистой! Вы полагаете, Господь в своей строгости и справедливости не вызовет посланца, который скажет оскорбленному мужу: «Человек! Женщина, бывшая твоей перед Богом, предала тебя среди людей»
— Смилуйтесь, господин аббат! — вскричала, потерявшись, несчастная женщина.
— "Человек! — пронзительным голосом продолжал аббат. — Эта женщина получила от меня совет попросить у тебя прощения за свое прегрешение, но она оказалась преступницей и явилась преклонить колени на ступени моего трона, неся с собою скверну"
— Смилуйтесь, смилуйтесь! — повторила княгиня.
— "Нет, никакой милости! — скажет Господь. — Человек!
Будь безжалостен к этой негодяйке и прокляни ее имя на земле, как я накажу ее душу на небесах!" Вот какое страшное наказание готовит нам Господь — как на небесах, так и на этом свете.
Повторяю: Господь не допустит, чтобы данный вам муж остался в неведении относительно вашего преступления и своего позора.
— Довольно, господин аббат! — властно вскричала княгиня.
К ней на время вернулись силы, она внезапно приподнялась, и, указав пальцем на дверь, спокойно прибавила:
— Я никому не позволю уведомлять моего мужа! Ступайте и предупредите господина маршала, что я его жду.
Аббат побледнел под высокомерным взглядом княгини.
— Ваше сиятельство! — промямлил он. — Я слышу в вашем тоне горечь, причину которой не могу понять.
— Я говорю с вами, господин аббат, — гордо отвечала княгиня, — как с человеком, чьи замыслы я, не понимая, лишь смутно подозреваю. Соблаговолите, пожалуйста, выйти и попросить господина маршала зайти ко мне.
Она отвернулась и уронила голову на подушки.
Аббат бросил на несчастную злобный взгляд и вышел.
Однако происшедшая сцена оказалась не по силам бедняжке княгине. После того как ей пришлось выдержать натиск аббата, она почувствовала себя совершенно разбитой. Когда маршал вошел к ней в спальню, он глухо простонал, увидев ее поверженной: ему почудилось, что она с минуты на минуту отдаст Богу душу.
Маршал подозвал камеристку, та подбежала к кровати своей хозяйки и, растерев княгине виски, постепенно привела ее в чувство.
Едва умирающая открыла глаза, она с ужасом повернула голову в сторону двери.
— Что, дорогая? — ласково спросил маршал.
— Он ушел? — дрожащим голосом спросила княгиня.
— Кто, ваше сиятельство? — спросила верная Грушка, и глаза ее подернулись слезой.
— Священник! — пояснила г-жа де Ламот-Гудан, и на ее лице отразился ужас, будто в комнату вошел целый легион дьяволов под предводительством аббата Букмона.
— Да, — сказал маршал и насупился при мысли, что именно аббат поверг его супругу в отчаяние.
— Ах! — с облегчением выдохнула княгиня, словно с ее груди свалился камень.
Она повернулась к камеристке и приказала:
— Ступай, Грушка, мне нужно поговорить с маршалом.
Девушка удалилась, оставив княгиню наедине с супругом.
XXI. То die — to sleep
Подойдите ближе, господин маршал, — едва слышно прошептала княгиня, и г-н де Ламот-Гудан едва разобрал ее слова. — Громко говорить я не могу, а мне многое нужно с вами обсудить.
Маршал подвинул кресло и сел у княгини в изголовье. — В вашем состоянии говорить трудно. Молчите! Дайте мне свою руку и усните.
— Нет, господин маршал, — возразила княгиня. — Мне остается заснуть вечным сном, но перед смертью я хочу сделать вам одно признание.
— Нет, — испугался маршал. — Нет, Рина, вы не умрете. Вы еще не успели сделать на земле все, что вам предназначено, дорогая, а мы должны уходить из жизни только после того, как все исполнено. Ведь Пчелке еще нужны ваши заботы.
— Пчелка! — прошептала умирающая и задрожала.
— Да, — продолжал г-н де Ламот-Гудан. — Ведь именно благодаря вам она живет Благодаря вашим прекрасным советам жизнь нашей дорогой девочки почти в полной безопасности. Не бросите же вы свое дело на полпути, дорогая Рина.
А уж если потом Господь и призовет вас к себе, вы уйдете не одна: думаю, он будет ко мне милостив и призовет меня вместе с вами.
— Господин маршал! — молвила княгиня, и из ее глаз покатились слезы умиления. — Я недостойна вашей любви, вот почему умоляю выслушать меня.
— Нет, Рина, я не стану вас слушать. Усни с миром, девочка моя, и храни тебя Господь!
Слезы хлынули из глаз княгини сплошным потоком, и маршал почувствовал их даже на своей руке, которой сжимал хрупкую ручку жены.
— Ты плачешь, Рина! — взволнованно проговорил он. — Может, я в состоянии облегчить твои страдания?
— Да, — кивнула умирающая, — я очень страдаю, мне невыносимо больно.
— Говори, дорогая.
— Прежде всего, господин маршал, — произнесла княгиня, высвободив свою руку и достав с груди небольшой золотой ключик на цепочке, — возьмите этот ключ и отоприте мой комод.
Маршал взял ключ, встал и сделал, как она говорила — Выдвиньте второй ящик, — продолжала г-жа де ЛамотГудан.
— Готово, — отозвался маршал.
— Там должна лежать пачка писем, перехваченных черной лентой, так?
— Вот она, — сказал маршал, приподнимая письма и показывая их княгине.
— Возьмите их и сядьте со мной рядом.
Маршал исполнил приказание.
— В этих письмах моя исповедь, — продолжала несчастная женщина.
Маршал протянул было пачку жене, но та оттолкнула ее со словами:
— Прочтите их, потому что я не в силах пересказать вам содержание.
— Что в этих письмах? — смущенно переспросил маршал.
— Признание во всех моих грехах и доказательства их, господин маршал.
— Раз так, — с волнением проговорил маршал, — позвольте мне отложить чтение до другого дня. Вы сейчас слишком слабы, чтобы заниматься своими грехами. Я дождусь вашего выздоровления.
Он распахнул редингот и положил письма в карман.
— Я умираю, господин маршал, — пронзительно вскрикнула княгиня, — и не хочу предстать перед Господом, имея на совести тяжкого греха.
— Если Бог призовет вас к себе, Рина, — грустно прошептал маршал, — пусть Он простит вам на небесах так же, как я прощаю на земле, все прегрешения, какие вы могли совершить.
— Это больше чем прегрешения, господин маршал, — упавшим голосом продолжала г-жа де Ламот-Гудан, — это преступления, и я не хочу умирать, не признавшись в них вам. Я опорочила вашу честь, господин маршал.
— Довольно, Рина! — выкрикнул маршал. — Хватит, хватит! — прибавил он мягче. — Повторяю, что не хочу ничего слышать. Я вас прощаю, благословляю и призываю на вашу голову милосердие Божие.
Слезы благодарности снова брызнули из глаз княгини. Она повернула к маршалу голову, посмотрела на него с невыразимой нежностью и восхищением и попросила:
— Дайте руку!
Маршал протянул ей обе руки. Княгиня схватилась за одну из них, поднесла к губам, горячо поцеловала и воскликнула в страстном порыве:
— Господь призывает меня к себе… Я буду о вас молиться!
Уронив голову в подушки, она прикрыла глаза и без всякого перехода уснула навсегда, как угасает ясный день в сумерках.
— Рина, Рина! Любимая моя! — закричал маршал, находившийся во власти самых противоречивых чувств после описанной нами сцены. — Открой глаза, посмотри на меня! Да ответь же ты!
Я тебя простил, я прощаю тебя, бедняжечка! Слышишь меня?
Маршал подвинул кресло и сел у княгини в изголовье. — В вашем состоянии говорить трудно. Молчите! Дайте мне свою руку и усните.
— Нет, господин маршал, — возразила княгиня. — Мне остается заснуть вечным сном, но перед смертью я хочу сделать вам одно признание.
— Нет, — испугался маршал. — Нет, Рина, вы не умрете. Вы еще не успели сделать на земле все, что вам предназначено, дорогая, а мы должны уходить из жизни только после того, как все исполнено. Ведь Пчелке еще нужны ваши заботы.
— Пчелка! — прошептала умирающая и задрожала.
— Да, — продолжал г-н де Ламот-Гудан. — Ведь именно благодаря вам она живет Благодаря вашим прекрасным советам жизнь нашей дорогой девочки почти в полной безопасности. Не бросите же вы свое дело на полпути, дорогая Рина.
А уж если потом Господь и призовет вас к себе, вы уйдете не одна: думаю, он будет ко мне милостив и призовет меня вместе с вами.
— Господин маршал! — молвила княгиня, и из ее глаз покатились слезы умиления. — Я недостойна вашей любви, вот почему умоляю выслушать меня.
— Нет, Рина, я не стану вас слушать. Усни с миром, девочка моя, и храни тебя Господь!
Слезы хлынули из глаз княгини сплошным потоком, и маршал почувствовал их даже на своей руке, которой сжимал хрупкую ручку жены.
— Ты плачешь, Рина! — взволнованно проговорил он. — Может, я в состоянии облегчить твои страдания?
— Да, — кивнула умирающая, — я очень страдаю, мне невыносимо больно.
— Говори, дорогая.
— Прежде всего, господин маршал, — произнесла княгиня, высвободив свою руку и достав с груди небольшой золотой ключик на цепочке, — возьмите этот ключ и отоприте мой комод.
Маршал взял ключ, встал и сделал, как она говорила — Выдвиньте второй ящик, — продолжала г-жа де ЛамотГудан.
— Готово, — отозвался маршал.
— Там должна лежать пачка писем, перехваченных черной лентой, так?
— Вот она, — сказал маршал, приподнимая письма и показывая их княгине.
— Возьмите их и сядьте со мной рядом.
Маршал исполнил приказание.
— В этих письмах моя исповедь, — продолжала несчастная женщина.
Маршал протянул было пачку жене, но та оттолкнула ее со словами:
— Прочтите их, потому что я не в силах пересказать вам содержание.
— Что в этих письмах? — смущенно переспросил маршал.
— Признание во всех моих грехах и доказательства их, господин маршал.
— Раз так, — с волнением проговорил маршал, — позвольте мне отложить чтение до другого дня. Вы сейчас слишком слабы, чтобы заниматься своими грехами. Я дождусь вашего выздоровления.
Он распахнул редингот и положил письма в карман.
— Я умираю, господин маршал, — пронзительно вскрикнула княгиня, — и не хочу предстать перед Господом, имея на совести тяжкого греха.
— Если Бог призовет вас к себе, Рина, — грустно прошептал маршал, — пусть Он простит вам на небесах так же, как я прощаю на земле, все прегрешения, какие вы могли совершить.
— Это больше чем прегрешения, господин маршал, — упавшим голосом продолжала г-жа де Ламот-Гудан, — это преступления, и я не хочу умирать, не признавшись в них вам. Я опорочила вашу честь, господин маршал.
— Довольно, Рина! — выкрикнул маршал. — Хватит, хватит! — прибавил он мягче. — Повторяю, что не хочу ничего слышать. Я вас прощаю, благословляю и призываю на вашу голову милосердие Божие.
Слезы благодарности снова брызнули из глаз княгини. Она повернула к маршалу голову, посмотрела на него с невыразимой нежностью и восхищением и попросила:
— Дайте руку!
Маршал протянул ей обе руки. Княгиня схватилась за одну из них, поднесла к губам, горячо поцеловала и воскликнула в страстном порыве:
— Господь призывает меня к себе… Я буду о вас молиться!
Уронив голову в подушки, она прикрыла глаза и без всякого перехода уснула навсегда, как угасает ясный день в сумерках.
— Рина, Рина! Любимая моя! — закричал маршал, находившийся во власти самых противоречивых чувств после описанной нами сцены. — Открой глаза, посмотри на меня! Да ответь же ты!
Я тебя простил, я прощаю тебя, бедняжечка! Слышишь меня?