Страница:
Скажем несколько слов о том, как помимо естественного инстинкта его вывел на этот след случай.
Выйдя из мастерской Петруса, он, прежде чем занять свое обычное место на улице О-Фер, забежал домой. Там он рассказал Фраголе о случившемся. Молодая женщина, как и всегда в подобных обстоятельствах, торопливо набросила на голову капюшон, закуталась в накидку и побежала к княжне Регине, у которой и попросила объяснений.
Княжна в это время принимала соболезнования по поводу смерти ее матери и потому ответила Фраголе кратко и многозначительно:
— Меня заставили написать. Пусть Петрус не приходит, ему грозит опасность.
Вот почему, узнав о грозившей Петрусу опасности, Сальватор, вооруженный и готовый к любым неожиданностям, отправился на свидание вместо друга.
Итак, по достоинству оценив открывшееся его взору великолепное зрелище, он осмотрел решетку и стал ломать голову над тем, как проникнуть внутрь.
Долго ему раздумывать не пришлось: калитка была не заперта.
«Подозрительно!» — подумал он, вынул на всякий случай из кармана пистолет, зарядил его и спрятал под плащом.
Он медленно отворил калитку, предварительно посмотрев направо и налево в кусты. Затем прошел несколько шагов по аллее, увидел в рощице фигуру в белом и узнал Регину.
Он собирался было подойти к ней, но, как истинный могиканин, каковым он являлся, повернул голову и вгляделся в рощицу, раскинувшуюся справа от него.
Это были заросли сирени, сквозь которые была проложена узкая тропинка; в конце тропинки он заметил человека, прятавшегося за большим каштаном.
«Вот и враг!» — подумал он, положив палец на курок пистолета. Остановившись, он приготовился к защите.
Притаившийся за деревом человек действительно был враг:
граф Рапт. Зажав в каждой руке по пистолету, он в лихорадочном нетерпении поджидал возлюбленного княжны.
В половине десятого он спустился в сад, сам отпер калитку и затаился в роще, как вдруг, обернувшись, в трех шагах перед собой заметил белую, неподвижную, похожую на призрак княжну Регину.
Увидевшись с Фраголой, княжна перестала опасаться за Петруса. Она знала, что Сальватор — преданный друг, и в эту минуту боялась только за него.
— Вы здесь! — вскричал граф Рапт.
— Разумеется, — холодно отозвалась княжна. — Не вы ли сказали, что я могу присутствовать при вашей встрече?
— Как вы можете пренебрегать своим нежным здоровьем, ведь ночь такая морозная! Я скажу молодому человеку всего несколько слов. Ступайте к себе!
— Нет, — отказалась княжна. — Мне всю ночь не давали покоя дурные предчувствия, и ничто на свете не заставит меня покинуть парк в эту минуту.
— Предчувствия, — повторил граф Рапт и с насмешливым видом пожал плечами. — Вот что значит женщина! По правде говоря, княжна, это безумие! И если, как я вам уже говорил, вы не думаете, что я покушаюсь на жизнь этого молодого человека, то в ваших предчувствиях нет ни крупицы здравого смысла.
— А если я именно так и думаю? — спросила Регина.
— В таком случае, княжна, мне искренне вас жаль: это означает, что вы думаете обо мне не даже хуже, чем я сам.
— Итак, сударь, вы мне клянетесь?..
— Нет, княжна, ничего я не собираюсь обещать. Клятвы существуют для тех, кто хочет их нарушить. А я желаю, чтобы вы полностью положились на меня. Вы намерены остаться в парке и присутствовать при нашем разговоре — хорошо! Я не возражаю, присутствуйте, но издалека. Вы же понимаете, какую кислую мину я могу состроить, если вы будете стоять рядом.
Завернитесь-ка в накидку — здесь очень холодно — и погуляйте в роще. Долго нам ждать не придется, только что пробило десять, если точность — вежливость королей, она тем более является преимуществом влюбленных.
Граф проводил княжну в рощу, где Сальватор, едва войдя в парк, сразу ее заметил, а сам скрылся в роще напротив и стал там прогуливаться, а когда увидел того, кого он принимал за Петруса, — спрятался за каштан.
Княжна издали приметила это движение и, смутно догадываясь о его значении, бросилась бежать из рощи навстречу Сальватору. Она была от него всего в десяти шагах, когда раздался выстрел.
Княжна громко закричала и рухнула наземь.
Пуля графа, попав Сальватору в грудь, отозвалась металлическим звоном.
Однако комиссионер не дрогнул, будто она пролетела от него в нескольких шагах. Пуля угодила в металлическую бляху комиссионера.
— Похоже, я правильно выбрал род занятий, — сказал он, после чего прицелился в графа, несмотря на темноту, в ту самую минуту, как граф вытянул руку, приготовившись разрядить второй пистолет.
Раздался выстрел, граф рухнул на землю, а Сальватор положил пистолет в карман и направился к аллее, где упала княжна.
— Судя по тому, как граф упал, — заметил Сальватор, — он на некоторое время оставит нас в покое. — Княжна, — вполголоса прибавил он и приподнял ей голову. — Княжна, откройте глаза!
Однако она его не слышала.
Он зачерпнул рукой снегу и потер Регине виски. Она постепенно пришла в себя, открыла глаза и, с грустью глядя на Сальватора, молвила:
— Что произошло?
— Ничего, — отвечал молодой человек. — Ничего такого, что могло бы вас огорчить.
— А выстрел? — спросила Регина, вглядываясь в Сальватора, чтобы узнать, не ранен ли он.
— В меня стрелял тот, кто прятался за деревом, — сказал он, — но я не ранен.
— Это был граф, — живо проговорила Регина. Она поднялась, опираясь на руку своего спасителя.
— Я в этом сомневался.
— Нет, это был точно он, — продолжала настаивать княжна.
— В таком случае мне его жаль, — заметил Сальватор. — Ведь я в него стрелял, а у него на груди нет такой спасительной бляхи, как у меня.
— Вы убили графа? — ужаснулась Регина.
— Понятия не имею, — отвечал Сальватор, — зато я уверен, что попал в него: я видел, как он упал на газон. Если позволите, княжна, я пойду его проверить.
Сальватор торопливо пошел по аллее, в конце которой упал граф Рапт.
Прежде всего Сальватор различил в темноте его лицо, и всегда-то бледное, а теперь и вовсе бескровное, то ли из-за потери крови, то ли из-за тусклого света луны. Вокруг него снег был выпачкан кровью.
Он подошел ближе, склонился над графом и, не слыша его дыхания, приложил руку к его груди Граф был мертв! Пуля угодила в самое сердце.
— Да простит его Господь! — философски заметил Сальватор, поднимаясь.
Он снова пошел к княжне.
— Мертв! — коротко доложил он.
Регина опустила голову.
Вдруг господин высокого роста словно вырос из-под земли и встал между ними, скрестив на груди руки и пристально разглядывая комиссионера и девушку. Он строго спросил:
— Что происходит?
— Отец! — вскричала княжна, напуганная внезапным появлением маршала.
— Господин маршал! — с поклоном подхватил Сальватор Это действительно был г-н де Ламот-Гудан.
Всю предыдущую ночь слуги не спали.
Два выстрела, прогремевшие у них почти над ухом, не смогли их разбудить.
Только маршал не сомкнул глаз.
Заслышав грохот пистолетов, он вздрогнул и бросился в парк, откуда, как ему показалось, донесся шум.
Он растерялся, застав в столь поздний час, а также в мороз княжну Регину наедине с комиссионером.
Он не мог выразить своего удивления иначе чем вопросом:
— Что происходит?
Княжна молчала.
Сальватор шагнул маршалу навстречу и, отвесив еще один поклон, сказал:
— Если господину маршалу угодно будет меня выслушать, я дам ему объяснения происходящего.
— Говорите, сударь, — строго приказал маршал, — хотя спрашивал я не вас и мне крайне странно видеть вас у себя так поздно и в обществе княжны.
— Отец, — вскрикнула молодая женщина, — вы все узнаете!
Но заранее можете быть уверены, что не произошло ничего предосудительного.
— Ну так пусть кто-нибудь из вас говорит! — приказал г-н де Ламот-Гудан.
— Если вы позволяете, господин маршал, я буду иметь честь дать вам необходимые объяснения.
— Хорошо, сударь, — кивнул маршал, — только поскорее! И прежде всего сделайте удовольствие: сообщите, с кем я имею честь говорить.
— Меня зовут Конрад де Вальженез.
— Это вы?.. — пристально вглядываясь в молодого человека, воскликнул маршал де Ламот-Гудан.
— Так точно, господин маршал, — подтвердил Сальватор.
— В этом костюме? — удивился г-н де Ламот-Гудан, разглядывая бархатные панталоны и куртку комиссионера.
— Я положу конец вашему удивлению в другой раз, господин маршал. Сегодня же соблаговолите довольствоваться свидетельством ее сиятельства княжны, которая давно меня знает.
Маршал повернул голову к молодой женщине и вопросительно на нее посмотрел.
— Отец! — сказала Регина. — Позвольте вам представить господина Конрада де Вальженеза как преданнейшего и достойнейшего человека, какого я только знаю, не считая вас.
— Говорите же, сударь, — попросил старик, снова повернувшись к Сальватору.
— Господин маршал! — начал тот. — Одного из моих друзей пригласили, по приказу господина Рапта, явиться сюда, в этот парк, в десять часов. Моего друга дома не оказалось, и я пришел вместо него. Но перед выходом сюда я по некоторым признакам, известным княжне, определил, что могу попасть в ловушку.
Тогда я взял с собой пистолет и пришел.
— Кому господин Рапт может дать приказание прийти? — перебил его г-н де Ламот-Гудан.
— Человеку, который не мог ни подозревать ловушки, ни усомниться в честности графа, господин маршал.
— Мне, отец! — вмешалась княжна Регина. — Граф силой приказал мне вызвать сюда вечером, не знаю уж с какой целью, господина Петруса Эрбеля.
— А и верно: с какой же целью? — спросил маршал.
— Тогда я не знала, зато теперь уверена: чтобы его убить, отец.
— О! — обронил возмущенный маршал.
— И я пришел, — продолжал Сальватор, — в условленное время вместо моего друга Петруса. Едва войдя в сад, калитку которого умышленно оставили незапертой, я получил пулю в грудь, вернее, в бляху комиссионера; стрелял человек, которого я разглядел в сумерках. Повторяю: я был вооружен, и, опасаясь повторного нападения, я его опередил.
— И этот человек?.. — с непередаваемым беспокойством спросил г-н де Ламот-Гудан. — Этот человек…
— Я не знал, кто это был, господин маршал. Но ее сиятельство княжна, которая, как и я, заподозрила неладное и спряталась в роще, чтобы предупредить несчастье, сказала мне, что это господин Рапт.
— Он! — глухо пробормотал г-н де Ламот-Гудан.
— Он самый, господин маршал. Теперь я уверен, что это именно так.
— Он! — в бешенстве повторил маршал.
— Я подошел к нему, — продолжал Сальватор, — в надежде ему помочь. Оказалось, я опоздал, господин маршал: пуля попала в грудь, и господин Рапт мертв.
— Мертв! — с величайшим страданием в голосе вскричал маршал. — Мертв!.. И убил его не я!.. Что вы наделали? — прибавил он, обращаясь к молодому человеку, и на глаза его навернулись злые слезы.
— Простите, господин маршал, — сказал Сальватор, неверно истолковав переживания маршала. — Богом клянусь, я лишь защищал свою жизнь.
Господин де Ламот-Гудан словно не слышал его слов. По его щекам текли слезы отчаяния, он рвал на себе волосы.
— Итак, — молвил он чуть слышно, будто разговаривая с самим собой, но так, что Регина и Сальватор разобрали его слова, — я был в его руках игрушкой, жертвой обмана целых двадцать лет. Он свел в могилу мою жену, вселил в мое бедное сердце неизбывное отчаяние, украл у меня счастье, опозорил имя, а в минуту расплаты пал от руки другого. Где он? Где?
— Отец! Отец! — закричала Регина.
— Где он? — проревел маршал.
— Отец! — обхватив его руками, повторила Регина. — Вы простудитесь. Уйдем из этого парка! Вернемся в дом!
— А я говорю, что хочу его видеть! Где он? — затравленно озираясь, не унимался маршал.
— Умоляю вас, вернемся, отец! — продолжала настаивать Регина.
— Я не твой отец! — прохрипел старик, с силой оттолкнув девушку.
Бедняжка вскрикнула, да так жалобно, словно прощалась с жизнью.
Она закрыла лицо руками и горько заплакала.
— Господин маршал! — заметил Сальватор. — Княжна права: ночь нынче холодная, и вы можете простудиться.
— Да какое мне до этого дело?! — выкрикнул старик. — Да пусть я окоченею, пускай меня засыплет снегом, пусть под покровом ночи умрет мой позор!
— Во имя Неба, господин маршал, успокойтесь! Такое возбуждение опасно! — ласково предупредил Сальватор.
— Да вы разве не видите, что у меня голова горит, кровь закипает в жилах, что близок мой конец?.. Послушайте же меня, как слушают умирающего человека… Вы убили моего врага, я хочу его видеть.
— Господин маршал! — с рыданиями в голосе проговорила несчастная Регина. — Если я не имею права называть вас отцом, то вправе любить вас как дочь. Во имя любви, которую я всегда к вам питала, уйдемте подальше от этого страшного места.
Вернемся в дом!
— Нет, я сказал! — грубо отозвался маршал и снова ее оттолкнул. — Я хочу его видеть. Раз вы не хотите принести его ко мне, я сам пойду и разыщу его.
Он резко развернулся и направился в рощу напротив, где мы видели княжну Регину.
Сальватор последовал за ним, поравнялся с маршалом, взял его за руку и сказал:
— Идемте, господин маршал, я провожу вас.
Они скорым шагом прошли аллею, отделявшую их от трупа; подойдя к тому месту, где он лежал, старик опустился на одно колено, приподнял голову уже остывшего тела, вгляделся в черты лица, освещаемые луной, и, в бешенстве сверкая глазами, прокричал:
— Ты всего-навсего труп! Я не могу ни дать тебе пощечину, ни плюнуть в лицо! Тело твое бесчувственно, из-за твоей неподвижности я не могу утолить жажду мести!
Он снова уронил голову графа на снег, поднялся, взглянул на Сальватора со слезами на глазах.
— О, несчастный! И зачем только вы его убили?
— Пути Господни неисповедимы, — строго проговорил молодой человек.
Но испытания, выпавшие на долю несчастного старика, оказались непосильными. Сначала по всем его членам пробежала дрожь, а затем его стало бить как в ознобе.
— Обопритесь на мою руку, господин маршал, — предложил Сальватор, приблизившись к г-ну де Ламот-Гудану.
— Да… Да… — пролепетал тот; он хотел было прибавить что-то еще, но вымолвил нечто нечленораздельное.
Сальватор на него посмотрел. Старик побледнел, его лицо покрылось холодной испариной, глаза закрылись, губы побелели.
Молодой человек подхватил его, словно ребенка, на руки и пошел в конце аллеи, где ждала княжна Регина.
— Княжна! — сказал Сальватор. — Жизнь маршала в опасности. Проводите меня в его апартаменты.
Они направились к павильону, где находились комнаты маршала, вошли в спальню и уложили маршала на диван. Старик был без сознания.
Регина попыталась привести его в чувство, но безуспешно.
Сальватор позвонил камердинеру — тоже тщетно. Как мы уже говорили выше, прислуга спала глубоким сном после ночи, проведенной накануне в хлопотах.
— Пойду разбужу Нанон, — предложила княжна.
— Сначала зайдите к себе, княжна, и принесите соли и уксус, — попросил Сальватор.
Княжна поторопилась сделать так, как сказал молодой человек. Когда она вернулась с флаконами в руках, то застала Сальватора беседующим с маршалом: благодаря растираниям молодому человеку удалось привести его в чувство.
— Подойдите, — с трудом выговаривая слова, сказал г-н де Ламот-Гудан, едва завидев княжну. — Простите, что я был с вами слишком суров. Простите меня, дитя мое. Я так несчастен!
Поцелуйте меня!
— Отец! — по привычке называя его так, молвила княжна. — Я посвящу свою жизнь тому, чтобы вы забыли о своих страданиях.
— Тебе не придется долго этим заниматься, бедная девочка! — покачал головой маршал. — Как видишь, мне осталось жить всего несколько часов.
— Не говорите так, отец! — вскричала молодая женщина.
Сальватор многозначительно на нее посмотрел, словно хотел сказать: «Оставьте всякую надежду».
Регина вздрогнула и опустила голову, чтобы скрыть брызнувшие из ее глаз слезы.
Старик знаком приказал Сальватору подойти ближе, потому что зрение его начинало слабеть.
— Дайте мне все необходимое для письма, — попросил он едва слышно.
Молодой человек придвинул к постели стол, вынул из бумажника листок, окунул перо в чернила и подал маршалу.
Перед тем как взяться за перо, маршал посмотрел на княжну с необычайной нежностью и спросил отеческим тоном:
— Ты, конечно, любишь того молодого человека, девочка моя, которому граф Рапт готовил западню?
— Да, — сквозь слезы ответила княжна и покраснела.
— Благословляю тебя! Будь счастлива, дочь моя.
Он повернулся к Сальватору и протянул ему руку:
— Вы рисковали жизнью, спасая друга… Вы достойный сын своего отца. Примите благодарность честного человека!
Маршал вдруг побагровел, его глаза налились кровью.
— Скорее, скорее, — приказал он. — Бумагу!
Сальватор поднес его руку к листу бумаги.
Господин де Ламот-Гудан наклонился к столу и написал твердой рукой, что было совершенно неожиданно, учитывая его состояние, следующие строки:
"Прошу никого не винить в смерти графа Рапта. Его убил я нынче вечером в десять часов за оскорбление, которое я заставил его искупить.
Подпись: маршал де Ламот-Гудан".
Казалось, смерть словно только и ждала этого последнего благодеяния от благородного человека, после чего завладела им целиком.
Едва дописав до конца, маршал поднялся, будто подброшенный пружиной, пронзительно закричал и рухнул на диван, получив апоплексический удар! На следующий день во всех газетах сообщалось о том, что маршал не смог пережить жену. Их похоронили в один день на одном кладбище и в одной могиле.
Что же касается г-на Рапта, то в соответствии с прошением г-на де Ламот-Гудана на имя короля, прилагавшемся к его завещанию, тело графа было отправлено в Венгрию и погребено в деревне Рапт, где граф родился и взял себе имя.
XXVI. Размышления господина Жакаля
Выйдя из мастерской Петруса, он, прежде чем занять свое обычное место на улице О-Фер, забежал домой. Там он рассказал Фраголе о случившемся. Молодая женщина, как и всегда в подобных обстоятельствах, торопливо набросила на голову капюшон, закуталась в накидку и побежала к княжне Регине, у которой и попросила объяснений.
Княжна в это время принимала соболезнования по поводу смерти ее матери и потому ответила Фраголе кратко и многозначительно:
— Меня заставили написать. Пусть Петрус не приходит, ему грозит опасность.
Вот почему, узнав о грозившей Петрусу опасности, Сальватор, вооруженный и готовый к любым неожиданностям, отправился на свидание вместо друга.
Итак, по достоинству оценив открывшееся его взору великолепное зрелище, он осмотрел решетку и стал ломать голову над тем, как проникнуть внутрь.
Долго ему раздумывать не пришлось: калитка была не заперта.
«Подозрительно!» — подумал он, вынул на всякий случай из кармана пистолет, зарядил его и спрятал под плащом.
Он медленно отворил калитку, предварительно посмотрев направо и налево в кусты. Затем прошел несколько шагов по аллее, увидел в рощице фигуру в белом и узнал Регину.
Он собирался было подойти к ней, но, как истинный могиканин, каковым он являлся, повернул голову и вгляделся в рощицу, раскинувшуюся справа от него.
Это были заросли сирени, сквозь которые была проложена узкая тропинка; в конце тропинки он заметил человека, прятавшегося за большим каштаном.
«Вот и враг!» — подумал он, положив палец на курок пистолета. Остановившись, он приготовился к защите.
Притаившийся за деревом человек действительно был враг:
граф Рапт. Зажав в каждой руке по пистолету, он в лихорадочном нетерпении поджидал возлюбленного княжны.
В половине десятого он спустился в сад, сам отпер калитку и затаился в роще, как вдруг, обернувшись, в трех шагах перед собой заметил белую, неподвижную, похожую на призрак княжну Регину.
Увидевшись с Фраголой, княжна перестала опасаться за Петруса. Она знала, что Сальватор — преданный друг, и в эту минуту боялась только за него.
— Вы здесь! — вскричал граф Рапт.
— Разумеется, — холодно отозвалась княжна. — Не вы ли сказали, что я могу присутствовать при вашей встрече?
— Как вы можете пренебрегать своим нежным здоровьем, ведь ночь такая морозная! Я скажу молодому человеку всего несколько слов. Ступайте к себе!
— Нет, — отказалась княжна. — Мне всю ночь не давали покоя дурные предчувствия, и ничто на свете не заставит меня покинуть парк в эту минуту.
— Предчувствия, — повторил граф Рапт и с насмешливым видом пожал плечами. — Вот что значит женщина! По правде говоря, княжна, это безумие! И если, как я вам уже говорил, вы не думаете, что я покушаюсь на жизнь этого молодого человека, то в ваших предчувствиях нет ни крупицы здравого смысла.
— А если я именно так и думаю? — спросила Регина.
— В таком случае, княжна, мне искренне вас жаль: это означает, что вы думаете обо мне не даже хуже, чем я сам.
— Итак, сударь, вы мне клянетесь?..
— Нет, княжна, ничего я не собираюсь обещать. Клятвы существуют для тех, кто хочет их нарушить. А я желаю, чтобы вы полностью положились на меня. Вы намерены остаться в парке и присутствовать при нашем разговоре — хорошо! Я не возражаю, присутствуйте, но издалека. Вы же понимаете, какую кислую мину я могу состроить, если вы будете стоять рядом.
Завернитесь-ка в накидку — здесь очень холодно — и погуляйте в роще. Долго нам ждать не придется, только что пробило десять, если точность — вежливость королей, она тем более является преимуществом влюбленных.
Граф проводил княжну в рощу, где Сальватор, едва войдя в парк, сразу ее заметил, а сам скрылся в роще напротив и стал там прогуливаться, а когда увидел того, кого он принимал за Петруса, — спрятался за каштан.
Княжна издали приметила это движение и, смутно догадываясь о его значении, бросилась бежать из рощи навстречу Сальватору. Она была от него всего в десяти шагах, когда раздался выстрел.
Княжна громко закричала и рухнула наземь.
Пуля графа, попав Сальватору в грудь, отозвалась металлическим звоном.
Однако комиссионер не дрогнул, будто она пролетела от него в нескольких шагах. Пуля угодила в металлическую бляху комиссионера.
— Похоже, я правильно выбрал род занятий, — сказал он, после чего прицелился в графа, несмотря на темноту, в ту самую минуту, как граф вытянул руку, приготовившись разрядить второй пистолет.
Раздался выстрел, граф рухнул на землю, а Сальватор положил пистолет в карман и направился к аллее, где упала княжна.
— Судя по тому, как граф упал, — заметил Сальватор, — он на некоторое время оставит нас в покое. — Княжна, — вполголоса прибавил он и приподнял ей голову. — Княжна, откройте глаза!
Однако она его не слышала.
Он зачерпнул рукой снегу и потер Регине виски. Она постепенно пришла в себя, открыла глаза и, с грустью глядя на Сальватора, молвила:
— Что произошло?
— Ничего, — отвечал молодой человек. — Ничего такого, что могло бы вас огорчить.
— А выстрел? — спросила Регина, вглядываясь в Сальватора, чтобы узнать, не ранен ли он.
— В меня стрелял тот, кто прятался за деревом, — сказал он, — но я не ранен.
— Это был граф, — живо проговорила Регина. Она поднялась, опираясь на руку своего спасителя.
— Я в этом сомневался.
— Нет, это был точно он, — продолжала настаивать княжна.
— В таком случае мне его жаль, — заметил Сальватор. — Ведь я в него стрелял, а у него на груди нет такой спасительной бляхи, как у меня.
— Вы убили графа? — ужаснулась Регина.
— Понятия не имею, — отвечал Сальватор, — зато я уверен, что попал в него: я видел, как он упал на газон. Если позволите, княжна, я пойду его проверить.
Сальватор торопливо пошел по аллее, в конце которой упал граф Рапт.
Прежде всего Сальватор различил в темноте его лицо, и всегда-то бледное, а теперь и вовсе бескровное, то ли из-за потери крови, то ли из-за тусклого света луны. Вокруг него снег был выпачкан кровью.
Он подошел ближе, склонился над графом и, не слыша его дыхания, приложил руку к его груди Граф был мертв! Пуля угодила в самое сердце.
— Да простит его Господь! — философски заметил Сальватор, поднимаясь.
Он снова пошел к княжне.
— Мертв! — коротко доложил он.
Регина опустила голову.
Вдруг господин высокого роста словно вырос из-под земли и встал между ними, скрестив на груди руки и пристально разглядывая комиссионера и девушку. Он строго спросил:
— Что происходит?
— Отец! — вскричала княжна, напуганная внезапным появлением маршала.
— Господин маршал! — с поклоном подхватил Сальватор Это действительно был г-н де Ламот-Гудан.
Всю предыдущую ночь слуги не спали.
Два выстрела, прогремевшие у них почти над ухом, не смогли их разбудить.
Только маршал не сомкнул глаз.
Заслышав грохот пистолетов, он вздрогнул и бросился в парк, откуда, как ему показалось, донесся шум.
Он растерялся, застав в столь поздний час, а также в мороз княжну Регину наедине с комиссионером.
Он не мог выразить своего удивления иначе чем вопросом:
— Что происходит?
Княжна молчала.
Сальватор шагнул маршалу навстречу и, отвесив еще один поклон, сказал:
— Если господину маршалу угодно будет меня выслушать, я дам ему объяснения происходящего.
— Говорите, сударь, — строго приказал маршал, — хотя спрашивал я не вас и мне крайне странно видеть вас у себя так поздно и в обществе княжны.
— Отец, — вскрикнула молодая женщина, — вы все узнаете!
Но заранее можете быть уверены, что не произошло ничего предосудительного.
— Ну так пусть кто-нибудь из вас говорит! — приказал г-н де Ламот-Гудан.
— Если вы позволяете, господин маршал, я буду иметь честь дать вам необходимые объяснения.
— Хорошо, сударь, — кивнул маршал, — только поскорее! И прежде всего сделайте удовольствие: сообщите, с кем я имею честь говорить.
— Меня зовут Конрад де Вальженез.
— Это вы?.. — пристально вглядываясь в молодого человека, воскликнул маршал де Ламот-Гудан.
— Так точно, господин маршал, — подтвердил Сальватор.
— В этом костюме? — удивился г-н де Ламот-Гудан, разглядывая бархатные панталоны и куртку комиссионера.
— Я положу конец вашему удивлению в другой раз, господин маршал. Сегодня же соблаговолите довольствоваться свидетельством ее сиятельства княжны, которая давно меня знает.
Маршал повернул голову к молодой женщине и вопросительно на нее посмотрел.
— Отец! — сказала Регина. — Позвольте вам представить господина Конрада де Вальженеза как преданнейшего и достойнейшего человека, какого я только знаю, не считая вас.
— Говорите же, сударь, — попросил старик, снова повернувшись к Сальватору.
— Господин маршал! — начал тот. — Одного из моих друзей пригласили, по приказу господина Рапта, явиться сюда, в этот парк, в десять часов. Моего друга дома не оказалось, и я пришел вместо него. Но перед выходом сюда я по некоторым признакам, известным княжне, определил, что могу попасть в ловушку.
Тогда я взял с собой пистолет и пришел.
— Кому господин Рапт может дать приказание прийти? — перебил его г-н де Ламот-Гудан.
— Человеку, который не мог ни подозревать ловушки, ни усомниться в честности графа, господин маршал.
— Мне, отец! — вмешалась княжна Регина. — Граф силой приказал мне вызвать сюда вечером, не знаю уж с какой целью, господина Петруса Эрбеля.
— А и верно: с какой же целью? — спросил маршал.
— Тогда я не знала, зато теперь уверена: чтобы его убить, отец.
— О! — обронил возмущенный маршал.
— И я пришел, — продолжал Сальватор, — в условленное время вместо моего друга Петруса. Едва войдя в сад, калитку которого умышленно оставили незапертой, я получил пулю в грудь, вернее, в бляху комиссионера; стрелял человек, которого я разглядел в сумерках. Повторяю: я был вооружен, и, опасаясь повторного нападения, я его опередил.
— И этот человек?.. — с непередаваемым беспокойством спросил г-н де Ламот-Гудан. — Этот человек…
— Я не знал, кто это был, господин маршал. Но ее сиятельство княжна, которая, как и я, заподозрила неладное и спряталась в роще, чтобы предупредить несчастье, сказала мне, что это господин Рапт.
— Он! — глухо пробормотал г-н де Ламот-Гудан.
— Он самый, господин маршал. Теперь я уверен, что это именно так.
— Он! — в бешенстве повторил маршал.
— Я подошел к нему, — продолжал Сальватор, — в надежде ему помочь. Оказалось, я опоздал, господин маршал: пуля попала в грудь, и господин Рапт мертв.
— Мертв! — с величайшим страданием в голосе вскричал маршал. — Мертв!.. И убил его не я!.. Что вы наделали? — прибавил он, обращаясь к молодому человеку, и на глаза его навернулись злые слезы.
— Простите, господин маршал, — сказал Сальватор, неверно истолковав переживания маршала. — Богом клянусь, я лишь защищал свою жизнь.
Господин де Ламот-Гудан словно не слышал его слов. По его щекам текли слезы отчаяния, он рвал на себе волосы.
— Итак, — молвил он чуть слышно, будто разговаривая с самим собой, но так, что Регина и Сальватор разобрали его слова, — я был в его руках игрушкой, жертвой обмана целых двадцать лет. Он свел в могилу мою жену, вселил в мое бедное сердце неизбывное отчаяние, украл у меня счастье, опозорил имя, а в минуту расплаты пал от руки другого. Где он? Где?
— Отец! Отец! — закричала Регина.
— Где он? — проревел маршал.
— Отец! — обхватив его руками, повторила Регина. — Вы простудитесь. Уйдем из этого парка! Вернемся в дом!
— А я говорю, что хочу его видеть! Где он? — затравленно озираясь, не унимался маршал.
— Умоляю вас, вернемся, отец! — продолжала настаивать Регина.
— Я не твой отец! — прохрипел старик, с силой оттолкнув девушку.
Бедняжка вскрикнула, да так жалобно, словно прощалась с жизнью.
Она закрыла лицо руками и горько заплакала.
— Господин маршал! — заметил Сальватор. — Княжна права: ночь нынче холодная, и вы можете простудиться.
— Да какое мне до этого дело?! — выкрикнул старик. — Да пусть я окоченею, пускай меня засыплет снегом, пусть под покровом ночи умрет мой позор!
— Во имя Неба, господин маршал, успокойтесь! Такое возбуждение опасно! — ласково предупредил Сальватор.
— Да вы разве не видите, что у меня голова горит, кровь закипает в жилах, что близок мой конец?.. Послушайте же меня, как слушают умирающего человека… Вы убили моего врага, я хочу его видеть.
— Господин маршал! — с рыданиями в голосе проговорила несчастная Регина. — Если я не имею права называть вас отцом, то вправе любить вас как дочь. Во имя любви, которую я всегда к вам питала, уйдемте подальше от этого страшного места.
Вернемся в дом!
— Нет, я сказал! — грубо отозвался маршал и снова ее оттолкнул. — Я хочу его видеть. Раз вы не хотите принести его ко мне, я сам пойду и разыщу его.
Он резко развернулся и направился в рощу напротив, где мы видели княжну Регину.
Сальватор последовал за ним, поравнялся с маршалом, взял его за руку и сказал:
— Идемте, господин маршал, я провожу вас.
Они скорым шагом прошли аллею, отделявшую их от трупа; подойдя к тому месту, где он лежал, старик опустился на одно колено, приподнял голову уже остывшего тела, вгляделся в черты лица, освещаемые луной, и, в бешенстве сверкая глазами, прокричал:
— Ты всего-навсего труп! Я не могу ни дать тебе пощечину, ни плюнуть в лицо! Тело твое бесчувственно, из-за твоей неподвижности я не могу утолить жажду мести!
Он снова уронил голову графа на снег, поднялся, взглянул на Сальватора со слезами на глазах.
— О, несчастный! И зачем только вы его убили?
— Пути Господни неисповедимы, — строго проговорил молодой человек.
Но испытания, выпавшие на долю несчастного старика, оказались непосильными. Сначала по всем его членам пробежала дрожь, а затем его стало бить как в ознобе.
— Обопритесь на мою руку, господин маршал, — предложил Сальватор, приблизившись к г-ну де Ламот-Гудану.
— Да… Да… — пролепетал тот; он хотел было прибавить что-то еще, но вымолвил нечто нечленораздельное.
Сальватор на него посмотрел. Старик побледнел, его лицо покрылось холодной испариной, глаза закрылись, губы побелели.
Молодой человек подхватил его, словно ребенка, на руки и пошел в конце аллеи, где ждала княжна Регина.
— Княжна! — сказал Сальватор. — Жизнь маршала в опасности. Проводите меня в его апартаменты.
Они направились к павильону, где находились комнаты маршала, вошли в спальню и уложили маршала на диван. Старик был без сознания.
Регина попыталась привести его в чувство, но безуспешно.
Сальватор позвонил камердинеру — тоже тщетно. Как мы уже говорили выше, прислуга спала глубоким сном после ночи, проведенной накануне в хлопотах.
— Пойду разбужу Нанон, — предложила княжна.
— Сначала зайдите к себе, княжна, и принесите соли и уксус, — попросил Сальватор.
Княжна поторопилась сделать так, как сказал молодой человек. Когда она вернулась с флаконами в руках, то застала Сальватора беседующим с маршалом: благодаря растираниям молодому человеку удалось привести его в чувство.
— Подойдите, — с трудом выговаривая слова, сказал г-н де Ламот-Гудан, едва завидев княжну. — Простите, что я был с вами слишком суров. Простите меня, дитя мое. Я так несчастен!
Поцелуйте меня!
— Отец! — по привычке называя его так, молвила княжна. — Я посвящу свою жизнь тому, чтобы вы забыли о своих страданиях.
— Тебе не придется долго этим заниматься, бедная девочка! — покачал головой маршал. — Как видишь, мне осталось жить всего несколько часов.
— Не говорите так, отец! — вскричала молодая женщина.
Сальватор многозначительно на нее посмотрел, словно хотел сказать: «Оставьте всякую надежду».
Регина вздрогнула и опустила голову, чтобы скрыть брызнувшие из ее глаз слезы.
Старик знаком приказал Сальватору подойти ближе, потому что зрение его начинало слабеть.
— Дайте мне все необходимое для письма, — попросил он едва слышно.
Молодой человек придвинул к постели стол, вынул из бумажника листок, окунул перо в чернила и подал маршалу.
Перед тем как взяться за перо, маршал посмотрел на княжну с необычайной нежностью и спросил отеческим тоном:
— Ты, конечно, любишь того молодого человека, девочка моя, которому граф Рапт готовил западню?
— Да, — сквозь слезы ответила княжна и покраснела.
— Благословляю тебя! Будь счастлива, дочь моя.
Он повернулся к Сальватору и протянул ему руку:
— Вы рисковали жизнью, спасая друга… Вы достойный сын своего отца. Примите благодарность честного человека!
Маршал вдруг побагровел, его глаза налились кровью.
— Скорее, скорее, — приказал он. — Бумагу!
Сальватор поднес его руку к листу бумаги.
Господин де Ламот-Гудан наклонился к столу и написал твердой рукой, что было совершенно неожиданно, учитывая его состояние, следующие строки:
"Прошу никого не винить в смерти графа Рапта. Его убил я нынче вечером в десять часов за оскорбление, которое я заставил его искупить.
Подпись: маршал де Ламот-Гудан".
Казалось, смерть словно только и ждала этого последнего благодеяния от благородного человека, после чего завладела им целиком.
Едва дописав до конца, маршал поднялся, будто подброшенный пружиной, пронзительно закричал и рухнул на диван, получив апоплексический удар! На следующий день во всех газетах сообщалось о том, что маршал не смог пережить жену. Их похоронили в один день на одном кладбище и в одной могиле.
Что же касается г-на Рапта, то в соответствии с прошением г-на де Ламот-Гудана на имя короля, прилагавшемся к его завещанию, тело графа было отправлено в Венгрию и погребено в деревне Рапт, где граф родился и взял себе имя.
XXVI. Размышления господина Жакаля
Можете считать наше мнение парадоксальным, но мы утверждаем: лучшее правительство — то, которое сможет обойтись без министров.
Люди нашего возраста, принимавшие участие в политической борьбе, министерских интригах конца 1827 года, если только они помнят о последних днях Реставрации, разделят наше мнение. Мы в этом не сомневаемся.
После временного кабинета министров, куда входили г-н маршал де Ламот-Гудан и г-н де Маранд, король поручил г-ну де Шабролю составить постоянный кабинет.
Узнав 26 декабря из газет, что г-н де Шаброль отправляется в Бретань, все решили, что кабинет составлен, и с тревогой стали ожидать, когда эту новость опубликуют в «Мониторе». Мы говорим «с тревогой», так как со времени беспорядков 19 — 20 ноября весь Париж находился в оцепенении и падение кабинета министров, возглавляемого де Виллелем, хотя и было встречено обществом с удовлетворение, не могло ни заставить позабыть о прошлом, ни предвещать лучшее будущее. Все партии взволновались, и вот-вот могла появиться совсем новая волна с требованием назначить герцога Орлеанского опекуном Франции и таким образом спасти королевскую власть от нависшей опасности.
Однако тщетно все ждали новостей от «Монитора» 27-го, 28-го, 29-го, 30-го и 31 декабря.
«Монитор» молчал, будто заснул в подражание «Спящей красавице». Все надеялись, что он проснется хотя бы 1 января 1828 года, но этого не произошло. Стало лишь известно, что Карл X рассердился на роялистов, ускоривших падение г-на де Виллеля, и вычеркнул одно за другим имена всех кандидатов в кабинет министров, предложенных г-ном де Шабролем, и между прочими — г-на де Шатобриана и г-на де Лабурдоне.
В то же время политики, которых призывали войти в новый кабинет, знали, что г-н де Виллель продолжает оказывать влияние на короля, и не горели желанием, с одной стороны, получить в наследство ненависть, которую оставил по себе бывший председатель совета, а с другой стороны, стать подставными лицами.
Вот почему они наотрез отказались от этого предложения. Этим объясняются затруднения г-на де Шаброля, и мы просим, дорогие читатели, позволения сказать: «Пока будут существовать министры, не будет хорошего правительства».
Наконец 2 января (expectata dies ) было объявлено, что дело сделано; иными словами — что г-ну де Шабролю удалось составить кабинет министров.
Кризис продолжался два дня, 3 — 4 января, и, судя по выражению отчаяния на лицах придворных, — кризис страшнейший.
Вечером 4-го распространился слух о том, что новый кабинет министров, представленный г-ном де Шабролем, окончательно утвержден королем.
И действительно, в «Мониторе» от 5 января был опубликован ордонанс, датированный 4-м числом, в первой статье которого перечислялись следующие имена:
господин Портали — министр юстиции; господин де ла Ферроне — министр иностранных дел; господин де Ко — военный министр; назначение на вакантные должности в армии находится в ведении дофина; господин де Мартиньяк — министр внутренних дел, из компетенции которого исключаются вопросы торговли и производства и передаются в ведение комитета по торговле и колониям; господин де Сен-Криек — председатель высшего совета по торговле и колониям, а также государственный секретарь; господин Руа — министр финансов, и так далее.
Этот кабинет министров, сформированный с единственной целью — успокоить общество, посеял недоверие и страх во все партии, ведь он явился лишь подправкой, тенью предыдущего кабинета. Господа де Виллель, Корбьер, Пейроне, де Дама и де Клермон-Тоннер выходили, разумеется, из игры. Но и господа де Мартиньяк, де Ко и де ла Ферроне, принадлежавшие к администрации, один — как государственный советник, другой — как директор одной из служб военного министерства, третий — как посол в Санкт-Петербурге, были людьми далеко не новыми и, похоже, ждали-люлько удобного случая, чтобы г-н де Виллель снова стал официальным главой правительства. «Ему не хватает достаточно убедительной причины для существования, он рожден нежизнеспособным», — говорили либералы.
Была предпринята попытка удовлетворить недовольных, сменив префекта полиции г-на Делаво и поставив на его место г-на де Беллейма, королевского прокурора в Париже. Дошли даже до того, что распустили полицейское управление при министерстве внутренних дел, что повлекло за собой отставку г-на Франше. Но эти меры, настоятельно необходимые для общественного спокойствия, не прибавили новому кабинету министров сил и не помогли просуществовать дольше.
Одним из тех, кто внимательно следил за колебаниями его величества Карла X и г-на де Шаброля и их шараханиями из стороны в сторону, был г-н Жакаль.
После увольнения г-на Делаво г-н Жакаль неизбежно должен был последовать за своим патроном.
И хотя роль, которую он играл в префектуре полиции, была незначительной и не оказывала серьезного влияния на новый политический путь, избранный правительством, г-н Жакаль, прочитав в «Мониторе» ордонанс, предписывавший г-ну де Беллейму возглавить префектуру полиции, в тоске повесил голову и глубоко задумался о тщете земной жизни.
Он предавался невеселым мыслям, когда секретарь пришел доложить, что новый префект, вот уже час как устроившийся в кабинете, просит г-на Жакаля к себе.
Господин де Беллейм, человек неглупый — он доказал это, явившись автором срочного постановления, выносимого председателем суда, — и столь же опытный законник, как и философ, с первых слов понял, с кем имеет дело в лице г-на Жакаля, и если и притворился на минуту, что собирается лишить его места, то не для того, чтобы его напугать, а дабы убедиться раз и навсегда в преданности начальника полиции.
Он давно его знал, и ему было известно, что этот плодотворный ум — неистощимый кладезь.
Он поставил г-ну Жакалю лишь одно условие: умолял его исполнять свои обязанности, как подобает человеку порядочному и умному.
— В тот день, — сказал префект, — когда в полиции будут работать умные люди, воры во Франции переведутся, а когда полицейские перестанут строить баррикады, не будет и бунтовщиков Господин Жакаль понял, что новый префект намекает на ноябрьские беспорядки, организованные самим начальником полиции, опустил голову и смущенно покраснел.
— Прежде всего советую вам, — продолжал г-н де Беллейм, — как можно скорее вернуть на каторгу этих висельников, что затопили двор префектуры. Я согласен, что для приготовления заячьего рагу необходим заяц, однако никто не убедит меня в том, что для отлавливания воров необходимы каторжники.
Я согласен с вами, что это средство кажется вполне приемлемым, но оно не единственное, а по-моему — так даже опасное. Прошу вас как можно скорее выбрать из своих людей преступников и без лишнего шума вернуть их туда, откуда они прибыли.
Господин Жакаль полностью согласился с предложением нового префекта; он заверил его в своем усердии, а также в преданности, попрощался и, почтительно кланяясь, вышел.
Вернувшись в свой кабинет, он снова сел в кресло, протер очки, вынул табакерку и набил табаком нос. Потом, скрестив и ноги и руки, глубоко задумался.
Сразу же оговоримся: тема его новых размышлений была гораздо веселее, чем до того, какие бы печальные последствия эти размышления ни сулили его ближнему.
Вот о чем он думал:
«Да, я так и подозревал: новый префект — умница. Доказательство тому: он меня оставил, хотя знает, что кабинет министров пал не без моего участия… В конце концов, может, именно поэтому и оставил… Итак, я снова крепко стою на ногах, ведь после упразднения полицейского управления при министерстве внутренних дел и отставки господина Франше я становлюсь еще более важной фигурой. С другой стороны, он почти разгадал мои намерения относительно достойных лиц, постоянно толкущихся во дворе префектуры. Правда, я причиню этим честным людям некоторую неприятность. Бедный Карманьоль! Несчастный Мотылек! Сиротинушка Овсюг! Милый Костыль! А уж о Жибасье я и не говорю! Тебя, дорогой, мне жалко больше всех, ведь ты сочтешь меня неблагодарным. А что прикажешь делать? „Habent sua fata libelli“ <»Книги имеют свою судьбу" (латин ) — искаженное изречение Теренциана Мавра, римского грамматика III в Здесь Каждому — свое>. Так уж написано. Иными словами, как бы ни была хороша компания, но расстаться придется.
Люди нашего возраста, принимавшие участие в политической борьбе, министерских интригах конца 1827 года, если только они помнят о последних днях Реставрации, разделят наше мнение. Мы в этом не сомневаемся.
После временного кабинета министров, куда входили г-н маршал де Ламот-Гудан и г-н де Маранд, король поручил г-ну де Шабролю составить постоянный кабинет.
Узнав 26 декабря из газет, что г-н де Шаброль отправляется в Бретань, все решили, что кабинет составлен, и с тревогой стали ожидать, когда эту новость опубликуют в «Мониторе». Мы говорим «с тревогой», так как со времени беспорядков 19 — 20 ноября весь Париж находился в оцепенении и падение кабинета министров, возглавляемого де Виллелем, хотя и было встречено обществом с удовлетворение, не могло ни заставить позабыть о прошлом, ни предвещать лучшее будущее. Все партии взволновались, и вот-вот могла появиться совсем новая волна с требованием назначить герцога Орлеанского опекуном Франции и таким образом спасти королевскую власть от нависшей опасности.
Однако тщетно все ждали новостей от «Монитора» 27-го, 28-го, 29-го, 30-го и 31 декабря.
«Монитор» молчал, будто заснул в подражание «Спящей красавице». Все надеялись, что он проснется хотя бы 1 января 1828 года, но этого не произошло. Стало лишь известно, что Карл X рассердился на роялистов, ускоривших падение г-на де Виллеля, и вычеркнул одно за другим имена всех кандидатов в кабинет министров, предложенных г-ном де Шабролем, и между прочими — г-на де Шатобриана и г-на де Лабурдоне.
В то же время политики, которых призывали войти в новый кабинет, знали, что г-н де Виллель продолжает оказывать влияние на короля, и не горели желанием, с одной стороны, получить в наследство ненависть, которую оставил по себе бывший председатель совета, а с другой стороны, стать подставными лицами.
Вот почему они наотрез отказались от этого предложения. Этим объясняются затруднения г-на де Шаброля, и мы просим, дорогие читатели, позволения сказать: «Пока будут существовать министры, не будет хорошего правительства».
Наконец 2 января (expectata dies ) было объявлено, что дело сделано; иными словами — что г-ну де Шабролю удалось составить кабинет министров.
Кризис продолжался два дня, 3 — 4 января, и, судя по выражению отчаяния на лицах придворных, — кризис страшнейший.
Вечером 4-го распространился слух о том, что новый кабинет министров, представленный г-ном де Шабролем, окончательно утвержден королем.
И действительно, в «Мониторе» от 5 января был опубликован ордонанс, датированный 4-м числом, в первой статье которого перечислялись следующие имена:
господин Портали — министр юстиции; господин де ла Ферроне — министр иностранных дел; господин де Ко — военный министр; назначение на вакантные должности в армии находится в ведении дофина; господин де Мартиньяк — министр внутренних дел, из компетенции которого исключаются вопросы торговли и производства и передаются в ведение комитета по торговле и колониям; господин де Сен-Криек — председатель высшего совета по торговле и колониям, а также государственный секретарь; господин Руа — министр финансов, и так далее.
Этот кабинет министров, сформированный с единственной целью — успокоить общество, посеял недоверие и страх во все партии, ведь он явился лишь подправкой, тенью предыдущего кабинета. Господа де Виллель, Корбьер, Пейроне, де Дама и де Клермон-Тоннер выходили, разумеется, из игры. Но и господа де Мартиньяк, де Ко и де ла Ферроне, принадлежавшие к администрации, один — как государственный советник, другой — как директор одной из служб военного министерства, третий — как посол в Санкт-Петербурге, были людьми далеко не новыми и, похоже, ждали-люлько удобного случая, чтобы г-н де Виллель снова стал официальным главой правительства. «Ему не хватает достаточно убедительной причины для существования, он рожден нежизнеспособным», — говорили либералы.
Была предпринята попытка удовлетворить недовольных, сменив префекта полиции г-на Делаво и поставив на его место г-на де Беллейма, королевского прокурора в Париже. Дошли даже до того, что распустили полицейское управление при министерстве внутренних дел, что повлекло за собой отставку г-на Франше. Но эти меры, настоятельно необходимые для общественного спокойствия, не прибавили новому кабинету министров сил и не помогли просуществовать дольше.
Одним из тех, кто внимательно следил за колебаниями его величества Карла X и г-на де Шаброля и их шараханиями из стороны в сторону, был г-н Жакаль.
После увольнения г-на Делаво г-н Жакаль неизбежно должен был последовать за своим патроном.
И хотя роль, которую он играл в префектуре полиции, была незначительной и не оказывала серьезного влияния на новый политический путь, избранный правительством, г-н Жакаль, прочитав в «Мониторе» ордонанс, предписывавший г-ну де Беллейму возглавить префектуру полиции, в тоске повесил голову и глубоко задумался о тщете земной жизни.
Он предавался невеселым мыслям, когда секретарь пришел доложить, что новый префект, вот уже час как устроившийся в кабинете, просит г-на Жакаля к себе.
Господин де Беллейм, человек неглупый — он доказал это, явившись автором срочного постановления, выносимого председателем суда, — и столь же опытный законник, как и философ, с первых слов понял, с кем имеет дело в лице г-на Жакаля, и если и притворился на минуту, что собирается лишить его места, то не для того, чтобы его напугать, а дабы убедиться раз и навсегда в преданности начальника полиции.
Он давно его знал, и ему было известно, что этот плодотворный ум — неистощимый кладезь.
Он поставил г-ну Жакалю лишь одно условие: умолял его исполнять свои обязанности, как подобает человеку порядочному и умному.
— В тот день, — сказал префект, — когда в полиции будут работать умные люди, воры во Франции переведутся, а когда полицейские перестанут строить баррикады, не будет и бунтовщиков Господин Жакаль понял, что новый префект намекает на ноябрьские беспорядки, организованные самим начальником полиции, опустил голову и смущенно покраснел.
— Прежде всего советую вам, — продолжал г-н де Беллейм, — как можно скорее вернуть на каторгу этих висельников, что затопили двор префектуры. Я согласен, что для приготовления заячьего рагу необходим заяц, однако никто не убедит меня в том, что для отлавливания воров необходимы каторжники.
Я согласен с вами, что это средство кажется вполне приемлемым, но оно не единственное, а по-моему — так даже опасное. Прошу вас как можно скорее выбрать из своих людей преступников и без лишнего шума вернуть их туда, откуда они прибыли.
Господин Жакаль полностью согласился с предложением нового префекта; он заверил его в своем усердии, а также в преданности, попрощался и, почтительно кланяясь, вышел.
Вернувшись в свой кабинет, он снова сел в кресло, протер очки, вынул табакерку и набил табаком нос. Потом, скрестив и ноги и руки, глубоко задумался.
Сразу же оговоримся: тема его новых размышлений была гораздо веселее, чем до того, какие бы печальные последствия эти размышления ни сулили его ближнему.
Вот о чем он думал:
«Да, я так и подозревал: новый префект — умница. Доказательство тому: он меня оставил, хотя знает, что кабинет министров пал не без моего участия… В конце концов, может, именно поэтому и оставил… Итак, я снова крепко стою на ногах, ведь после упразднения полицейского управления при министерстве внутренних дел и отставки господина Франше я становлюсь еще более важной фигурой. С другой стороны, он почти разгадал мои намерения относительно достойных лиц, постоянно толкущихся во дворе префектуры. Правда, я причиню этим честным людям некоторую неприятность. Бедный Карманьоль! Несчастный Мотылек! Сиротинушка Овсюг! Милый Костыль! А уж о Жибасье я и не говорю! Тебя, дорогой, мне жалко больше всех, ведь ты сочтешь меня неблагодарным. А что прикажешь делать? „Habent sua fata libelli“ <»Книги имеют свою судьбу" (латин ) — искаженное изречение Теренциана Мавра, римского грамматика III в Здесь Каждому — свое>. Так уж написано. Иными словами, как бы ни была хороша компания, но расстаться придется.